Сквозь вязкость сна Катюша чувствовала, что безудержно смеётся. Смех был похож на квохтанье, подобное старческому 'кхе-кхе-кхе', или даже бульканию, как при полоскании горла. Как будто не она сама смеялась, а кто-то колыхал её грудную клетку, надавливал на неё так, чтобы смогли эти 'бульки' вырваться наружу. С каждым 'бульком' становилось всё легче, словно с ними выскакивали иголки, застрявшие где-то в груди. Как только смехом была 'удалена' последняя 'иголка', Катюша окончательно проснулась и ощутила себя объятой совершенно детской радостью: 'Надо же! Я смеялась во сне! Хохотала!'. Она больше не могла спать, потому что это событие - смех во сне - настолько потряс её, что, проснувшись так внезапно, она, удивленная, оказалась совершенно бодрой и выспавшейся. Катюша лежала на яркой простыне из тонкого джерси, которая пестрела экзотическими цветами, укрывалась стеганным одеялом из пуха канадских гусей, пододетым в такой же цветастый пододеяльник. Её волосы растрепались на пышной пуховой подушке, на наволочке которой пёстрым узором 'разрастались' тропические цветы. Она пыталась припомнить, что вызвало такой задорный смех, но безуспешно. Осталось чувство необычайной легкости и радости. Этот звук смеха, вырывавшийся из груди квохтаньем и бульканьем освободил от какого-то застарелого нароста, сковывающего её, спирающим дыхание и не позволяющим движениям быть плавными и раскованными. Случалось, что она видела себя как бы со стороны чужим взглядом оценщика. И увиденное всякий раз огорчало: движение конечностей были скорее механическими, чем естественными. Когда она говорила, рот почти не раскрывался, губы слабо шевелились, а слова просачивались сквозь плотно сомкнутые зубы.
Однажды Катюша праздновала свой день рождения, пригласила подруг. Мама с бабушкой приготовили вкуснейшую еду, массу деликатесов и десерт, который только гурманам снится. Снимали видеокамерой, как гостей встречали, как рассаживались по местам, стол накрытый - естественно, был запечатлен, а потом девчонок: поотдельности - крупно и вкупе со всеми. По очереди с подругами она снимала всё и всех: и момент дарения подарков, и трапезу, и танцы, и родственников. Катюшу тоже снимали. Весь вечер веселились, весь вечер и снимали. А назавтра просмотрела она ролик и ужаснулась своему изображению. Оно было именно таким, каким она видела себя тем, другим оком. Подруги выглядели живыми, раскованными, природно-естественными и, самое главное - стройными, одна Катюша выделялась среди них толстой механической куклой с трехскладчатым животом, пухлыми руками и объемными ногами. Так ей даже не казалось, нет, - это просто перло из всех кадров, это был факт. И никакие успокоения и увещевания мамы и бабушки не могли её переубедить в этом. Тогда она переживала увиденное очень тяжело. Ходила подавленной, плакала много, порезала видеопленку, уничтожая кадры со своим изображением. Часто стояла перед зеркалом, пытаясь втянуть живот. Она ненавидела себя и обижалась на всех: отца, мать, бабушку, - за то, что они её так раскормили, за их чертовы гены, за эту проклятую наследственность. Хотелось видеть себя другим человеком. Практически всегда имея перед глазами десятки модных глянцевых журналов, листая их наедине, рассматривая фотографии с изображением сексапильных моделей, она забывала о необычном своем телосложении, о полноте и чувствовала себя одной из них. Верно, на людях она была всегда зажатой, а дома перед зеркалом - играла роль супермодели. Она хранила в себе отголосок пубертатного периода, когда все девчонки в гимназии мечтали стать моделями, а мальчишки - бизнесменами. И вот сейчас, после пробуждения, появились новые ощущения. Как будто груз с плеч упал. Стало легко и свободно, словно из неё испарилось по меньшей мере двадцать килограмм. И уже не было такого чувства скованности, как под постоянным предвзятым, неприязненным наблюдением. Катюша встала с постели, прошлась по комнате, прислушиваясь к себе, отслеживая свои движения. Она ещё ощущала груз плотного тела, но уже уверилась в том, что стала раскованнее.
А вчера она в который раз крепко поругалась со всеми: с мамой, с бабушкой, с отцом. Ей снова было отказано в посещении ночного клуба. Ее аргументы в пользу права на личную жизнь никого не интересовали. В слезах упрашивала Катюша отца:
- Папа, мне уже восемнадцать! Я уже гимназию окончила! Некоторые в это время уже замуж выходят, а ты меня на тусовку с бывшими одноклассниками не пускаешь!
- У кого-нибудь дома - пожалуйста, а в ночной клуб - не пущу!
- Мама! Ну, скажи ему! - искала защиты Катюша у матери.
- А что я скажу! Папа у нас - голова, он и решает.
- Тираны, изверги! Держите меня, как в тюрьме! А ты, мама, - трусиха! Почему за меня не заступишься?! - выходила из себя Катюша.
Она напоминала слоненка, запертого в тесную клетку. Папа, мама и бабушка расселись по углам гостинной, а Катюша металась от одной каменной фигуры родителя к другой, умоляя разрешать ей то, что уже давным-давно дозволено ее подругам.
- Бабушка, замолви словечко!
- Да, ну их, эти ночные клубы! Разврат там один да и только. Я тебе вот что скажу: за тычком не гонись, лучше дома сиди.
- Что вы, как неродные, а?
- Хватит. Я сказал: не пойдешь в клуб. Баста! - поставил отец сурово точку в споре.
А про себя добавил: "Будет там, как корова на коньках. Позору не оберешься! И в кого такая уродилась! Послал бы ты мне сына, Господи! Был бы сейчас Илья Муромец... И кто её такую замуж возьмет..."
- Ненавижу! Я всех вас ненавижу! Вы мне жить не даёте!
Рыдая и с чувством разъедающей душу обиды, Катюша убежала к себе в комнату, упала лицом вниз на подушку, долго мучилась переживаниями по поводу ссоры и не заметила, как уснула с давящим ощущением в груди. Обидеть легко, да душе каково. Только сейчас её осенило, что она всегда и всего боялась. Боялась нарушить запреты, на своем настоять. Снова вспомнилось, до недавнего времени в гимназии, которую она несколько дней назад закончила, все звали её Пизанская Башня. Посторонние люди, а особенно дети, всегда подмечают выпуклые качества, которые отличают одного человека от другого.
Катюша была высокой, полной, и вместе с тем угловатой. Ступала широким размашистым шагом, корпусом наклонялась вперед, при этом подбородок задирала вверх. Из-за такой походки одноклассникам Катюша казалась надменной и высокомерной. Она знала, что таким видом отпугивала молодых людей. Парни любят девчонок стройных, тонких и доступных, а в Катюше слишком много массы, напряжения и некоторой искусственности. Она казалась непреступной, как французский бастион.
Она боялась! Чего?! Всего! Насмешек одноклассников, отвечать у доски (лучше с последней парты, краснея и опустив галаза), стеснялась своего отца, потому что подозревала, что живут они на деньги, не заработанные честным трудом (однако спроси её, кто в наше время честным трудом живет, вряд ли смогла бы она точно ответить на этот вопрос), и опасалась, что упрекнут её в этом. Боялась дружить с тем, кто ей нравился. Боялась своего тела, - одним словом, она боялась всего. Жила в страхе. Это был не страх чего-то конкретного, это был страх... жить! Да, жить! Жить, зная, что тебя не любят. Поэтому, она старалась, чтоб её любили, даже ценой собственной свободы. Осознавая это, Катюша внутренне ахнула, брови её поползли вверх и замерли высоко на лбу, изображая крайнее удивление. Она была поражена сделанным открытием.
Это был страх чувствовать, страх выразить себя, быть такой, какой хочешь. Так вот почему её тело такое деревянное! Страх парализовал его. А сегодня, при пробуждении, что-то надломилось, будто плотина рухнула, которая сдерживала бурлящие потоки чувств и эмоций. Теперь она, обновленная, радовалась легкости дыхания. Это похоже на прикосновение к свободе, которая незнакома, в которой воздух разряжен, как после летней грозы. И эта свобода поднимает над мирским и обыденным, делает независимым и позволяет без оглядки осуществлять свой выбор, не беря в расчет размер денежной суммы в кошельке или на счету в банке. И становится ясно, что есть вещи более глубокого содержания, более высокого полета. И стало ей понятно, что до сих пор она и не жила вовсе. Что самое важное прошло мимо, без её участия. Что жила она тяжело, плыла против течения. А ведь ей никогда не удавалось что-то сделать так, как того хотелось, пойти туда, куда хотелось, заниматься тем, чем хотелось. В последнее время не возникало желаний: все желания предопределялись мамой, бабушкой и папой. Сейчас она почувствовала себя готовой отстаивать свои желания. 'Потому что, - Катюша немного задумалась, - всё очень просто: потому что... исчез страх!'. Казалось, страха больше нет, его место заняла решительность. 'Наверное, так взрослеют', - осенило Катюшу. За прошедшие минуты она сделала немало открытий, но пока ей не пришло в голову ни одной дельной мысли по поводу вновь обретённой свободы. Что с ней делать? Как её использовать? На эти вопросы Катюша не знала ответа. Она снова забралась под одеяло.
Так, в размышлениях, прислушиваясь к себе, лежала она некоторое время. Рассматривала малиновые блики, расцветившие стену напротив. Они то соединялись воедино, то разбегались по стене, выпячивая рельеф обоев. Интересно наблюдать за отблесками зари, за их игрой - непостижимой, не от мира сего. Один из отблесков упал на картину. Катюша вспомнила, как впервые взяла кисти, краски и написала эту картину - сразу, начисто, ничего заранее не придумывая. Наверное, это был единственный случай, когда вместе с красоками выплескивались её мечты, закованные в неземные сферы. Прозрачно-оранжевый фон, сферические круги на различном расстоянии друг от друга, на каждом из них сиял галактический отсвет. Создавалось впечатление, что сферы плавно перемещаются вглубь, уходя в бесконечность и уменьшаясь в размере по мере их удаления. Картина жила - сферы двигались в космическом пространстве.
Катюша встала с постели, подошла к окну, распахнула его во всю ширину. Рассвет занимался мощно и властно, небо горело ярким пламенем. "Так красиво!". Она вдохнула свежий воздух полной грудью. Вдали четко виднелись многоэтажные застройки Санкт-Петербурга, город еще спал, только поливальные машины трудились с ночи и там - в центре, и здесь - на окраине города, обильно смачивая проезжую часть дорог и тротуары. В воздухе пахло прибитой пылью и еле уловимо озоновой свежестью. Деревья едва шевелили новыми листочками, трава блестела и в лучах поднимающегося солнца отливала розовым цветом. Весна кончается, близился конец мая, и может быть, вот в такие рассветные часы и осуществляется плавный переход от одного времени года к другому, от одного состояния в человеке - к другому. Незаметно наступит лето, и тот, кто пробуждается на рассвете, и не ленится встать с постели, взглянув в окно, может уловить эти волшебные мгновения перетекания времен и состояний. Катюша смотрела во все глаза на рассветное шоу. Это природное представление укоренило в ней новое, пришедшее к ней во сне, чувство свободы и жизнерадостности, с этого мгновения они связались воедино. Катюша продолжала улыбаться, глядя в окно и наблюдая занимающийся рассвет. Она стала свидетелем растекающегося небесного огня по небосклону, постепенного его смешения с лазурью небесной и превращения из пурпурного огненного красного зарева в безупречную голубизну, кое-где разбавленную розовыми перьями - следами зари. На фоне оконного проема темнел массивный силуэт Катюши. Она выглядела еще более монументально, чем всегда, как китчевый мотив на фотообоях: скала в лучах восходящего солнца, а волосы ее - словно водопад, обрушивающийся со скалы вниз. Переживание Катюшей нового чувства и наблюдаемого рассвета отметило начавшийся день особыми приметами, которые уже ничем не изгладишь из памяти, которым суждено остаться в ее переживаниях навсегда и стать отправной точкой для изменившегося ее сознания.
Катюша сполна насладилась рассветным представлением, села в кресло и задумалась на некоторое время. О чем? О чем же еще, как не о своей скучной жизни! Теперь, на фоне утренних переживаний и предчувствия перемен, все ее прежнее существование - не жизнь, а скука! - выглядело особенно бледно и неинтересно. Она была уже совершеннолетней. У нее очень обеспеченные родители, она ни в чем не нуждалась. Как казалось маме и бабушке, их усилиями она была спасена от эгоизма и зазнайства, то есть материальная независимость родителей не сделала ее тем человеком, который понимает свою исключительность в мире, только потому, что у него много денег. Ей прививали другой образ. Образ правильной девушки. И подгоняли под этот образ. Она была в меру прилежна и трудолюбива - снова в зачетку матери и бабушки. За это Катюша должна была быть им благодарна. Она также знала, что в семье ее по-своему любят. Об этом твердилось всякий раз, когда надо было Катюше перешагнуть через свои желания и делать то, что требуют родители. Это насилие над собой являлось платой за их любовь. Такая любовь для нее была наибольшим раздражающим фактором.
Училась Катюша на "отлично" по собственному желанию, ей было все интересно. Она легко изучала иностранные языки, и когда-то это было даже ее страстью - овладеть несколькими языками. Получилось с немецким и английским. В отличие от музыкальных занятий, ее достижения в области языков были родительской гордостью. Отец не жалел средств на обучение дочери, предполагая, что они скоро превратятся в нематериальные блага.
Он причислялся к "новым русским", к тем, кто в конце восмидесятых годов непонятно как завладел некоторым капиталом, достаточным для того, чтобы организовать собственный прибыльный бизнес, но родился и вырос еще в старом Ленинграде - колыбели интеллигенции. В девяностых годах он мгновенно сориентировался, быстро и безболезненно для себя произвел ревизию своей личной системы ценностей, сменив ее на бессовестность - новую национальную идею, царившую как раз-таки в эти "славные" девяностые годы двадцатого столетия. Утверждая новую идею кулаком и другими успешными "бизнес-приемами", он увеличил и без того изначально немалый капитал, удачно прокручивал его и извлекал еще большие дивиденты. А ностальгия по интеллигенции трансформировалась в определенную систему воспитания единственной дочери. Он чистосердечно считал, что ему, взрослому мужику, дядьке с портфелем и пистолетом, можно все, в том числе и запрещенные методы. Главное, чтобы об этом знало как можно меньше людей. Но дочь, дочь он должен воспитать в соответствии с высокими принципами. Вот вырастет, там и будет решать, как ей поступать. А пока она молода, решает за нее отец. Все, баста! Вот так. Итак, он финансировал будущее дочери и был доволен своим удачным вкладом. Декларируя принципы интеллигентности: чистая дружба, высокая любовь, безупречная честность, долг и патриотизм, сам от следования этим принципам был далек. И отдалялся от них намеренно, поскольку был уверен, что денег они не приносят, а чаще - в делах вредят.
Катюша была дитя неглупое, замечала ужасающее несоответствие и мучилась от невозможности соединить взаимоисключающие позиции. Как сказали бы психологи, ее раздирал внутренний конфликт. С одной стороны, Катюша покорно давала встраивать себя в выбранный родителями образ, просто из-за детской любви к родителям, вначале даже не подозревая, что ведома беспощадной в своей доброте рукой. В ее жизни были ограничения, родительские запреты - так называемые благие намерения. Она не могла, как все девчонки из класса пойти на дискотеку или в ночной клуб, потанцевать от души, пофлиртовать. Мать объясняла ей эти запреты образными выражениями, например, что ограничения, которые они с папой вводят для нее, служат необходимыми перилами на мосту, которые уберегут их дочь от падений и срывов с моста в пропасть.
- Никак не пойму, что там делать на этих дискотеках? Нужно тебе, чтобы пьяные мужики тебя за попу лапали, а после танцев тащили в свои неопрятные холостяцкие постели и преподавали бедной девочке уроки пошлого секса? - искренне недоумевала мама и нравоучительным тоном правозглашала, - правильно умные люди говорят, что значение любовных утех сильно переоценено: поза нелепая, удовольствие кратковременное, а последствия самые пагубные. Так что не торопись!
- Все мужики - неблагодарные свиньи! Моя бы воля, я бы их всех поубивала! - категорически добавляла бабушка, размахивая правой рукой по воздуху так, как будто мечом расчленяя воображаемые мужские тела.
- А как же папа?! Папу тоже убила бы? - иронично удивлялась Катюша.
- Папа - это исключение! Он - наш кормилец! - замечала мама.
Она поддерживала бабушку в стремлении поубивать всех мужиков, кроме папы, но не так воинственно выражала это.
Катюшу удивляли такие высказывания, поскольку ни мама, ни бабушка, в свое время, не отказывались от отношений с мужчинами: одна была еще замужем, другая - была уже замужем, обе ложились с мужчинами в постель, обе предавались сексуальным утехам. В чем здесь была тайна несоответствия, Катюша не понимала, но ей определенно не нравились такие разговоры двух матёрых женщин. Они запрещали ей то, чем сами когда-то наслаждались. Ну, хорошо, если не наслаждались, то хотя бы - занимались, пусть и без наслаждения. Нельзя сказать, чтобы Катюша стремилась "лечь под мужика", как выражалась ее мама, но ее распирало не только в смысле габаритов, но и от любовного томления. Физиологически она уже давным-давно созрела для того, чтобы стать матерью, но мужская рука еще не касалась ее. Она уже более восьми лет, с десятилетнего возраста, ежемесячно проливает кровь неоплодотворенных яйцеклеток, и всякий раз перед началом цикла обуревают ее сумашедшие чувства и постыдные фантазии. В глубине души Катюша боялась, что, находясь под постоянным родительским запретом - с одной стороны, и, раздираемая неосуществленными плотскими желаниями - с другой, она сделает когда-нибудь неправильный выбор и выйдет замуж просто за кого-попало, только лишь потому, что ослеплена бушующими несбывшимися сексуальными желаниями. Подумать только, до сих пор она даже не дружила с мальчиками! Ни в детском саду, ни во дворе, ни в гимназии.
Катюша завидовала, слушая, как о своих первых любовных романах взахлеб рассказывали подружки. Она не могла объясниться в чувствах парню, который ей понравился, потому что, во-первых, не умела и не знала, как это делается, а во-вторых, по выражению отца, он был из бедных, а "западать надо на тех, кто тебя достоин".
- Но бедные в нашей гимназии не учатся! - парировала в ответ Катюша.
- Я лично знаком с его папашей. Я знаю, что говорю. Миллион - это еще не богатство. Сто миллионов! Миллиард! Вот это по-мужски, это - достижение! - потрясал сжатым кулаком отец, выражая таким образом мужскую крепость и состоятельность.
От таких слов Катюше становилось бесконечно грустно. Имея такую установку, отец свое намерение - выдать дочь за Достойного - выполнит стопроцентно. Другое дело, как скоро появится на ее горизонте такой шейх, и второй вопрос: понравится ли она ему? А может ему папины миллионы покажутся копеечкой и дело о замужестве провалится при первых же переговорах? Все может случиться. При папиных установках шансы выйти замуж для Катюши катастрофически падали до нулевой отметки. Катюша нервничала и плакала от собственного бессилия как-нибудь повлиять на эту ситуацию.
Отец в своем мнении стоял горой, и ничем эту бесчувственную гору невозможно было порушить. "Наверное, только взрывчаткой", - думалось Катюше.
А те мальчики, кто по мнению папы были ее достойны, вызывали у нее отвращение или в лучшем случае - безразличие.
- Ты в Лешку Николаева влюбись. Его отец - акционер "Рикойла", нефтяной магнат.
Катюша театрально закатывала глаза и удалялась, безнадежно махнув рукой.
- Или в этого, как его? В Жорку! - вдогонку кричал отец.
"Ты, что, папанька, - совсем, что ли?! Жорка - мне по пупок!". - уже в своих аппартаментах возмущалась она.
Отчасти поэтому у нее не было желания наряжаться, несмотря на то, что гардероб ее был переполнен модными фирменными нарядами, с таким трудом найденные по ее размеру и привезенными родителями из заграничных поездок. Катюша и сама много выезжала с мамой или с бабушкой за границу. Единственным развлечением для всех после посещений ресторанов был шопинг. Зайдя в какой-нибудь парижский бутик женщины Скворцовы на английском в один голос спрашивали: "А что сейчас модно?". На что некоторые продавщицы, смеясь и переглядываясь, отвечали: "Дырявые майки, дырявые джинсы". Бабушка ворчала себе под нос, демонстрируя самой себе тонкий юмор: "А когда же придет мода на дырявые носки? Уж не дождусь, наверное". После шуток продавщицы все-таки давали дельные советы, доставали из загашников самые дорогие и непрактичные вещи, улавливая профессиональным чутьем, что дамы отяжелены толстыми бумажниками и совершенно дезориентированы в модных тенденциях.
Через пару-тройку лет интерес к шопингу у Катюши начисто пропал, одежды и обуви у нее было в изобилии - носить некуда! Все бутики как один были похожи по стилю и даже продавщицы в них были как будто на одно лицо. И самое главное - они были такими худыми, костистыми, почти плоскими; единственная округлая часть их тела были удивленные круглые глаза, которыми они смотрели на Катюшу, поражаясь ее объемам, так, что несчастной девушке всегда становилось не по себе. Хуже всего было, когда они, эти изможденные диетами, продавщицы, иногда сочувственно покачивая головами, иногда неприязненно, с откровенным презрением в голосе, чеканили: "Вашего размера у нас не бывает. Мы продаем только до сорок второго"*. Катюша стала себя стесняться. Шопинг наскучил ей. Мама не понимала ее состояние, поскольку сама никак не могла насытиться шопингом. Объяснялось это просто: Катюшина мамочка, эта вечная барышня, происходила из нормальной рабоче-крестьянской семьи, которая в перестроечный период имела материальный достаток в 120 средне-зарплатных рублей на каждого работающего. И поэтому свое растущее изо дня в день благосостояние Катюшина мама ценила и относилась к нему трепетно, постоянно благодаря Бога и мужа своего за данные ей безграничные возможности. Поэтому каждому новому приобретению она радовалась как дитя. "Катюша, это надо носить! Не держи в шкафах! Вещи любят, чтобы их носили!". Сами мамочка и бабушка были хоть куда - модные, стильные, свежие лицом, несмотря на возраст, и всегда с прекрасно уложенными волосами. Они относились к тем женщинам, которые мечтают иметь узкую ногу, а жить на широкую. Они входили в то немногое число женщин, мечты которых сбывались. Обе были постоянно заняты собственным оздоровлением: спа-салоны и центры красоты без них разорились бы. Что интересно, они часто меняли среду своего салонного обитания - для разнообразия, как говорила бабушка. Эти две дамы были полны любопытства определенной направленности: а что там новенького придумали и изобрели для нашего омоложения и прекрасного самочувствия. В общем, мама и бабушка казались наивными и безобидными, как два летних цветочка. Они были исполнены чистейшими намерениями, всегда мило улыбались и были очень приветливы. На людях. Дома они оставались теми же, кем были до свалившегося на них изобилия. Жесткий сарказм, любовь к пересудам и желание разоблачиться из модных шмоток в домашнюю удобную одежду разоблачали их в прямом смысле слова и превращали их в обыкновенных женщин с просто расчесанными волосами, в любимых стоптанных велюровых тапочках и байковых халатах, одетых на голое тело. Они любили посидеть на кухне за чашкой крепкого чаю и печеньем курабье и пообсуждать текущие новости. Они также любили эгоистичной любовью свою детку Катюшу, оберегали ее от "злого влияния" и в меру, как им казалось, баловали ее, не забывая наставлять и нравоучать, помятуя о своей нелегкой жизни, которой они жили до нынешнего благосостояния. Тот факт, что Катюша была такая большая, они восприняли смиренно: от генов никуда не уйдешь, они, проклятые, где угодно вылезут. Катюша, без сомнения, пошла по линии отца, очень крупного, почти квадратного. Такая массивность была родовым признаком всех Скворцовых.
Образ правильной девушки лепился родителями в соответствии с их представлениями о нравственности и на основе их прошлого опыта ("Катюша, не повторяй наши ошибки!"). Как скучно! Они регулярно посещали ближайшую церковь и клали поклоны в благодарность Богу за хорошую жизнь. В такие посещения часто к ним вместе с охраной присоединялся и папа. Маленькой Катюшу брали в церковь не всегда, оберегали от длительного стояния во время молебна. А когда Катюша подросла, она сама отказывалась ходить в приход, потому что не имела такой привычки с детства и могла этими посещениями пренебречь. Никто в семье не возражал, что Катюша не посещает церковь. Хотя Катюша думала иначе: "Не хожу в церковь не потому, что привычки не имею, а потому, что вранье все это. Батюшки такую красивую службу творят, взывают: "Будь не от мира сего!", а сами погрязли в мирском. Вот мой однокрассник, Мишка Пантелеев, как раз и есть сынок вот такого приходского батюшки. Уже одно то, что он в светскую гимназию для высоко обеспеченных ходит, говорит о многом. Папочка его на приходские подаяния за три года четвертую иномарку сменил, котедж трехэтажный построил, обнес его тяжелым бетонным забором, и в доме том все есть: от икры кетовой на ужин до китового уса в корсете матушки, жены его". Поп и попадья Пантелеевы - желанные гости у многих "новых русских", ходят офисы окроплять святой водой за немалую мзду. Попадья, то есть матушка Евлампия, в миру Марыля, поскольку польского происхождения (а не католичка!) с мамой Катюши в салонах последние новости в области омоложения обсуждают. Ведь матушке с батюшкой всюду бывать надо, и на светских мероприятиях в том числе, так что выглядеть надо матушке не хуже других. Личико у нее белое-белое, ангельское. Как оденет свой черный наряд во время церковной службы, так лицо - как с иконы, словно у святой. Так и хочется чудодейственную силу ему приписать. "А сам Мишка крутым хочет быть, чтобы с охраной рассекать по городу и чтоб все его боялись. Так и сказал", - пал последний Катюшин аргумент. "Хотя учится слабо, не от малого ума, а от лени великой", - вздохнула Катюша. Вот поэтому Катюша и не ходит в церковь. Как там с другими духовными отцами и их семьями, она не знает, но и этого было ей достаточно.
Отец Катюши был занят своим бизнесом, кроме бизнеса его ничего не волновало, ему вообще было по большому счету не до Катюши. Он вершил важные дела, исполнял, так сказать, свою бизнес-миссию. Его сокровенной мечтой было выбиться в олигархи и косвенно управлять страной. Иначе: оказывать влияние на управление государством. Он считал, что снабжая домашних деньгами, он свой долг выполняет сполна. Все, что касается дома, ведения домашнего хозяйства, отдал в распоряжение жены и тещи. Он никогда, хотя бы чисто формально, не справлялся о Катюшиных отметках в школе, зная, что у мамы и бабушки по этой части все находится под контролем. Его воспитание и интерес к дочери ограничивался совместным проведением отпусков. Все остальное оплачивалось. Поскольку он оплачивал, и был ответственен единственно за фининсирование, вся остальная ответственность тяжелым бременем в прямой пропорции к возрасту распределялась в семье между тремя женщинами. Иногда тонким слабым голосом давало знать о себе чувство вины, сообщая, что он что-то упускает в отношении Катюши. И чтобы в корне заглушить этот рудимент, он и брал несколько раз в году краткосрочный отпуск, и все вместе: он вместе с охраной, жена, теща и Катюша улетали на острова в океан. Там ребенок резвился от души, наслаждаясь природным изобилием, и сердца родителей приходили в восторг и равновесие, чувство вины испарялось под палящими лучами тропического солнца и остатки его смывались прибрежной изумрудно-бирюзовой океанской волной. У Катюши постепенно формировалась определенная связь: удовольствия и наслаждения были цементированы мамой, папой и бабушкой и связаны только с ними. Они - первые люди в ее жизни, претендовали на место источника всех благоприятных ощущений в Катюшином мире, которые были скорее физиологичны, но не имели никакого отношения к Катюшиным чувствам. С другой стороны, по мере взросления Катюши источник удовольствия подвергался странным метаморфозам и незаметно превращался в источник раздражения. Доставляемые ей родителями радости все больше оставляли ее равнодушной, их забота воспринималась ею как чрезмерная опека и навязчивый контроль, такие естественные в прошлом ограничения превращались в лишение свободы и нарушение ее девических прав, дефицит которых был тем заметнее, чем старше становилась Катюша. Она явственно ощущала в себе протест, которому было тесно внутри, и он, из последних душевных сил сдерживаемый, грозился неожиданно выплеснуться наружу. Хотелось рыдать, жаловаться, но - кому?! Она знала наверняка, что никем не будет услышана, никем не будет утешена. Поэтому рыдания дальше горла не продвигались, застревая там комом. Это был тот случай, когда говорят, что и через золото слезы льются. Но, какие плотины ни ставь на бурную реку, она, однажды переполненная, все равно прорвет заграждения и затопит все вокруг. Поэтому маме и бабушке пришлось сполна отведать Катюшиных яростных вспышек и немотивированных, противоречивых, как им казалось, Катюшиных поступков, которые - слава Богу! - дальше семейного круга не выходили. Она через "не хочу" дотянула гимназию и параллельно ей - музыкальную школу. Несмотря на то, что была отличницей, поступать никуда не хотела, ни к какой профессии душа ее не лежала. Она просто не знала, чего хочет. По вечерам наедине, когда Катюша отправлялась в свою комнату спать, мама и бабушка - эти две воспитательницы, перешептывались о Катюше, не смея делать печальные выводы, и успокаивая себя надеждой, что с возрастом все пройдет. С таким трудом и терпением прививаемый Катюше образ правильной девушки грозил разрушиться в одночасье. Катюша глубоко вздохнула: даже думать обо всем этом тяжело и скучно!
Пока Катюша размышляла о своей несчастной жизни, проснулся кот Тимофей. Он зашевелился в своем плюшевом домике, вышел наружу, потянулся всем телом вперед, сладостно жмуря глазки, изогнул спинку, вытягивая ее кверху. Затем сел, задумался на мгновение, прислушиваясь к своим тайным внутренним процессам. Он медленно направился к мисочке с кормом, похрустел лакомыми кусочками, сделал несколько глоточков из мисочки с водой. Огляделся вокруг, снова потянулся, вытягивая поочередно передние и задние лапки. Потом последовало самозабвенное умывание мордочки и вылизывание шерстки. А шерстка у него была бархатная, лилового цвета с огромными белыми пятнами по бокам и на животе. Животик был толстый, с мягкой свисающей складкой в виде "фартушка". На мордочке белым были "раскрашены" щечки и несколько полосок на лбу. Завершив утренние процедуры, Тимофей распушил свои и без того длинные усы, вальяжно подошел к креслу, на котором сидела, ушедшая в себя Катюша, прыгнул на колени своей хозяйке и издал гортанное: "Мяу!"
- Ах, ты мой хороший! - приласкала Катюша котика. На шее Тимофея был стильный кожаный ошейник, прошитый крепкой строчкой с обеих сторон. Катюша почесала под ошейником. Тимофей прикрыл глазки от удовольствия, стал громко мурлыкать и завалился блаженно на Катюшиных коленях на бочок, не выстояв в прямом смысле этого слова под напором Катюшиных ласк.
- Ах, ты мой Тимофеюшка.
Так началось утро знаменательного дня в Катюшиной жизни.
Мамочка с бабушкой еще нежились в своих постелях, папа уже собирался на работу. Он, несмотря на свой высокий статус, по многолетней привычке готовил себе простой завтрак, съедал его за две с половиной минуты, автоматически мыл за собой посуду и каждый раз твердил одно и то же заклинание: "Спаси и сохрани, Господи!". Катюша вошла в кухню, когда он как раз возносил свой утренний молебен.
- Что-то рано ты сегодня, Катюша? - спросил отец как ни в чем ни бывало, как будто вчера не произошло стычки.
- Не спится. Попьем вместе чаю, папа?
- Я уже позавтракал. Что нового?
Странно, что он спрашивает об этом сегодня, а не вчера. Как будто Катюша ночью где-то была. Отец никогда не интересовался ее делами всерьез. И в этот раз вопрос прозвучал чисто риторически. Но поскольку Катюша проснулась обновленная и чувствовала себя свободной, вместо традиционного ответа "Нормально!" ее потянуло на разговор.
- Нового? Ах, да! Мы ведь с тобой несколько дней не виделись! Вчера тебе некогда было об этом спросить. Ничего нового нет. Все по-старому. Скучно.
- Ну, ты не скучай. Придумай что-нибудь. Займись чем-нибудь.
- А чем?
- Да чем-нибудь!
- Да чем же?! - в голосе Катюши послышались саркастические нотки.
Отец остановил свой удивленный взгляд на Катюше. Потом медленно и твердо произнес:
- А что ты выпрыгиваешь из себя?! Я что ли должен тебе занятия придумывать! У тебя все есть! Радуйся! А ты ходишь, как в воду опущенная!
- Чему радоваться?
- Не пойму я этих баб! Ну, не пойму! Я горблюсь, чтобы им сладкую жизнь обеспечить, а они все равно недовольны!
- А ты не горбься.
- Что?! Только курочка от себя гребет!
- Тебя же никто не просит горбиться. Не надо. Может быть, у меня уже пресыщение наступило.
- Что-что наступило?!
- Пресыщение! Ты себе придумал смысл жизни - нас обеспечить всем, чем возможно. Но это ты сам взял себе такую планку. Сам, понимаешь! Меня не спросил! - резко чеканила слова Катюша.
- Что я слышу?! Ты еще рассуждаешь по поводу смысла жизни! Да чтоб ты понимала в смысле жизни! Лезет в волки, а хвост собачий! Ты хочешь сказать, что все ЭТО тебе не нужно, что ты можешь обойтись без ЭТОГО, без того, что я создал вам - тебе, маме, бабушке?! Что ты пресытилась этим?! Так я понимаю?!
- Почти так.
- То есть ты критикуешь меня? То, чем я вас обеспечил, тебе не нужно, ты без этого обойдешься, так?! - угрожающее вопрошал отец.
- Я не критикую, я только хочу сказать, что ты строишь мою жизнь, как ты этого хочешь. Но моя жизнь - это МОЯ жизнь, и я хочу ее строить сама!
- На всякое хотенье есть терпенье... Пока в семье живешь, будешь под мою дудку плясать. Вот выйдешь замуж... Послушай, чего тебе не хватает? Ты что с утра с цепи сорвалась?
- В том-то и дело, что всего в избытке, папа. Стремиться не к чему.
- Ты меня начинаешь беспокоить. Надо поговорить с матерью. Пусть обратит внимание, займется тобой. А я не хочу больше слышать такие разговоры! Когда уже твой переходный возраст закончится - пора бы! Восемнадцать уже!
- Вот оно! Вот! При чем здесь переходный возраст?! Я уже из него давно вышла, да будет тебе известно! Ты считаешь, что это, как болезнь! Пройдет, если подлечить разговором по душам или очередным шикарным подарком. А мне твои подарки уже вот здесь, я по горло ими сыта! Я не подарков хочу! Я жить хочу! Простой нормальной жизнью! Любить хочу того, кого полюблю, а не того, кого мне папа подберет! Хочу простых человеческих отношений, с чувствами и страстями! - Катюша почти кричала.
- Я сейчас покажу тебе страсти! Насмотрелась сериалов!
- Я не смотрю сериалы принципиально, да будет тебе известно!
- Ну, начиталась женских романов!
- Я вообще ничего не читаю, кроме учебников, да будет тебе известно! У нас не принято читать!
- Мать! Мать! Вставай! Иди, уйми свою дочь! - гаркнул отец из кухни, повернув голову к выходу.
На его крик скоро прибежала заспанная мать.
- Что случилось?!
- Твоя дочь с ума сходит! У бабы волос долог, да ум короток. Займись ею! И освободи меня от этих разборок! Чтобы меня больше не касались ваши претензии!
- Какие претензии? У меня претензий нет! - как будто захваченная в плен, подняла руки вверх мать.
- Зато у твоей дочери они есть!
- Папа, а я не твоя дочь?
- В том-то и дело, что - моя! Как вы мне все надоели!
Отец громыхнул стулом, задвинув его за стол, и раздосадованный вышел из кухни. Через несколько мгновений хлопнула входная дверь. Отец ушел не в самом лучшем расположении духа.
- Господи, ну что это такое! Ну, чем ты недовольна? Тебе недостаточно вчерашней ссоры? - сонно вопрошала мать, глядя на свое распрекрасное дитя.
- Мама, и ты туда же! Почему никто не понимает меня?! Мне так одиноко! Даже бабушка, и та на вашей стороне! Почему никто не думает обо мне?!
- Господи! Да мы только все и делаем, что думаем о тебе! Ты, что! Все только и вертится вокруг тебя! Катюша, опомнись, возьми себя в руки! Что случилось?!
Сонное состояние мгновенно покинуло мать Катюши. Взор ее прояснился, стал четче. Помолчав, она очень серьезным тоном сказала:
- Катюша, ты это брось, отцу выговаривать! Без него мы нищие были бы!
- Ну и пусть!
- Я вижу, что бессмысленно сейчас тебя вразумлять. Давай позавтракаем сначала, потом и поговорить можно. А вот и бабушка!
Катюша кинулась к бабушке, положила свои большие руки на узкие бабушкины плечи:
- Бабушка! Хотя бы ты понимаешь меня?!
Бабушка прижала внучку к себе:
- Ну, не расстраивайся так. Все будет хорошо. Все образуется. Что тут опять не поделили?
Катюшина мама растерянно сидела в кружевном пеньюаре за обеденным столом, бабушка с Катюшей, стоя обнявшись посреди кухни, мерно покачивались. Убаюкивая волнение внучки и бормоча ей на ушко ласковые слова, бабушка нацыпочках тянулась вверх к внучке. Катюша, словно крылами, сокрыла бабушку у себя на груди. Как будто не бабушка ее успокаивает, а она бабушку. Мать глядела на них и думала, безнадежно вздыхая: "Чисто гадкий утенок. Тот тоже был большим уродом среди симпатичных утят. И когда она уже в лебедя превратится? И превратится ли вообще?"
Так закончилось утро, и начался беспокойный день семьи Скворцовых.
Скрепив легким завтраком примирения разболтавшиеся было чувства, все женщины разошлись по своим делам. Бабушка, Зоя Федоровна, пошла на очередную примерку к элитной портнихе. Миниатюрная фигура Зои Федоровны с годами приобретала все более округлые формы. Такое расширение в пространстве не могли остановить ни спа-процедуры, ни антицеллюлитные программы, ни аквааэробика, которые активно и регулярно, как пилюли по назначению врача, принимала она. Поэтому Зоя Федоровна уравновешивала свое состояние подбором гардероба по фигуре. Все силы были брошены на поиски подходящей портнихи, которую с трудом нашли, и эти труды были вознаграждены отличным результатом: платья и костюмы умело скрывали недостатки растекающейся стареющей фигуры Зои Федоровны, делая ее немного стройнее и моложавее.
Мама, Нина Павловна, направила свои стопы к профессиональному косметологу принимать корректирующие и омолаживающие процедуры. Уже несколько лет ее фикс-идеей было приобретение идеальной фигуры без привлечения пластической хирургии. Поэтому некогда достигнутый результат закреплялся Ниной Павловной со стойкостью, достойной воина, удерживающего вверенный им плацдарм, который жизни своей не пощадит, но врагу ни за что его не отдаст. Косметолог Вера, благодаря, в основном, Катюшиной маме и рекомендованных маминых подруг существенно поправила свое материальное благосостояние, так же как и портниха Элла, в основном, благодаря Катюшиной бабушке и ее обеспеченным приятельницам. Обе, и Вера, и Элла, имели по отличному автомобилю, по шикарной квартире и золотые украшения носили каждый день, как свидетельство социального статуса обеспеченных людей.
Катюша села в свой новой "Опель" последней модели, подаренный папой на восемнадцатилетие, и направила колеса куда глаза глядят.
Один кот Тимофей ничего не стал предпринимать. Он, не торопясь, немного поел, немного попил, потянулся и опять отправился спать. Можно попытаться вообразить, какие мысли посещают его круглую пушистую голову. Он наверняка знал, что жизнь с людьми - довольно сложная штука, и, наверное, принимал её такой безропотно (а что ему еще оставалось делать?), потому что с ними его кошачья жизнь была абсолютно безопасна в отличие от уличной, полной неожиданностей и неприятностей.
Там он мог запросто умереть от голода или отравиться, съев приманку, смешанную с ядом, там его могли раздавить машины, убить и съесть бомжи, могли растерзать бродячие собаки, надругаться мальчишки-садисты, могли отловить для опытов или отправить на живодерню, да мало ли какие каверзы могли его там ожидать. Здесь он находился в безопасности, со всем был согласен, ничего не требовал, ну, если только чуть-чуть ласки. Он не бастовал и не объявлял бойкот. Самой природой дано было ему понимание смысла жизни, и он просто наслаждался её дарами.
Тимофей ценил созданные для него людьми условия и всем был очень доволен. У него никогда не было намерений сбежать, даже попыток таких не предпринимал и от входной двери держался всегда подальше. Однажды он испытал на себе все 'прелести' уличной жизни, когда, будучи еще котенком, ненароком выбежал из дома и оказался за воротами на улице. Несколько дней взрослые искали его, в основном, из-за Катюши, которая ревела беспрестанно, убиваясь о пропавшем котике.
К счастью, Тимофея на третий день нашли. Он был грязен, поцарапан и с раздробленной лапой. Его быстро привели в порядок. Две фаланги на правой передней лапке пришлось ампутировать, а спустя какое-то время после этой операции его кастрировали. Конечно, он стерпел это, инстинкт сытой жизни оказался сильнее. Ну и ладно, одним инстинктом меньше - одной заботой меньше. Тимофей был всего лишь зверем, подчинялся животным инстинктам, и если нашелся кто-то, кто эти его инстинкты без труда удовлетворяет, то почему бы и не пойти на компромисс? И каким же глупым надо быть, чтобы удрать от такой дольче вита?
Печать удовольствия всегда присутствовала на его мордашке. Тимофей часто лежал посреди комнат на спине с раскинутыми в разные стороны лапами. Такое сообщение о том, что ему беспредельно хорошо, что он блаженствует, что он доверяет людям, его окружавшим, всегда умиляло домашних и вызывало непринужденные улыбки. Кот Тимофей имел свое негласное предназначение в этом доме: он был катализатором напряжений и разрешителем семейных споров. Считался любимцем еще и потому, что умел ненавязчиво объединить и примирить всех обиженных и раздраженных в семье Скворцовых.
Кот мог перемещаться по огромному дому, куда ему захочется и входить без стука, в отличие от членов семьи, которые всегда стучались в приоткрытые двери, прежде чем войти в комнату к кому-нибудь. Он мог ночевать у всех женщин семьи по очереди, кроме главы семейства, никого не обижая, а мог устроиться на ночлег на нейтральной территории где-нибудь на батарее в кухне или же в гостиной на диване. Он был единственным почти свободным существом в доме и чувствовал, что без него народ в этой семье пропадет. В оставшееся от еды и сна время он изощрял свой кошачий мозг и совершенствовал сознание.
Тимофей, конечно же, понимал разговоры людей. Он был, что называется, профессором эмоций. А за время совместной с людьми жизни овладел ещё некоторыми практическими навыками. Если дверь в какую-либо комнату была по неосторожности закрыта, чего он терпеть не мог, кот прицеливался и прыгал на ручку двери, всей свой массой надавливая на неё - дверь и открывалась. Когда ему хотелось поиграть, он искал заветный шнурок от ботинка, нёс в зубах и клал его на пол перед тем членом семьи, с кем у него появилось желание играть.
В подсобном помещении была установлена для Тимофея специальная раковина, куда он ходил оправляться. Твердые испражнения убирались домашними в унитаз, а жидкие смывались водой из крана, который был прилажен к этой раковине. Тимофей сидел на краю раковины, наклонив голову и сведя ушки вперед, и смотрел, как нажимают на 'пипочку' крана, как течет вода, как её выключают, снова нажав на 'пипочку'.
Не прошло много времени и к удивлению и восторгу людей кот стал проделывать смывание водой сам. При этом время от включения воды и до её отключения было более длительным, чем у людей. Просто Тимофей, сидя на краю раковины, заворожено следил за тем, как плотной шумной струей выбивается вода из крана, как озерцом растекается по раковине. Вдоволь насладившись льющимся потоком воды, он запросто нажимал на 'пипочку' снова, и вода прекращала течь. Тимофей какое-то время продолжал еще сидеть на краю раковины, наклонив свою круглую голову и навострив ушки вперед, размышляя над наблюдаемым им явлением, может быть, он задавался вопросом: 'Куда же подевалась вода?', затем резво спрыгивал с раковины и достойно удалялся в комнаты.
Для Тимофея был куплен специальный телевизор со встроенным видеомагнитофоном, на котором демонстрировали ему кошачьи фильмы. Кот сидел в таком случае на некотором расстоянии перед телевизором, следил за порхающими на экране птичками, снующими мышками и прочей, интересной котам, живностью, слушал звуки всевозможные: от писка мышей до птичьих переливов. Щёчки у него в это время подергивались, усы колыхались, он издавал утробное урчание и короткие 'мрр-мрр'.
Время от времени он подбегал к экрану телевизора, пытаясь лапой схватить то, что там летало, прыгало и хаотично двигалось. Но не тут-то было! Разочарованный, он уходил на свою позицию, смотрел фильм дальше, потом снова подбегал к экрану, размахивая лапой, и снова возвращался ни с чем. Кошачьему умишке не дано было понять тщетность уловок. Он не научился включать и выключать видеомагнитофон, но Зоя Федоровна, воодушевленная его проявившимися талантами, не теряла надежды, что и это когда-нибудь произойдет.
Когда все уходили из дома, Тимофей укладывался спать, его активность замирала до появления кого-нибудь из членов семьи. Стоило кому-нибудь вернуться домой, он мгновенно пробуждался, и непременно оказывался у ног человека. Замерял эмоциональный уровень пришедшего и соответственно вёл себя. Если кто-то был в радостном расположении духа, Тимофей тоже радостно терся о ноги, скакал по дому и катался с боку на бок по коврам. Если настроение у людей было паршивое, он ласкался, бодался головой, просился на руки, давал себя гладить и делал смешную блаженную мордочку.
Он чувствовал, как постепенно уходило напряжение из тела человека, как сердце его освобождалось от досады и обид, и наполнялось покоем и любовью. Жаль, что это длилось так коротко - только то время, когда кот был на руках. Когда кто-то был зол, источал гнев или горел ненавистью - и такое бывало! - кот исчезал с поля зрения, прятался в укромный уголок, сидел там, замерев и сжавшись, до тех пор, пока гнев не покидал человека, потом выходил и начинал 'лечить', восстанавливая, потерянные на злость и гневливость, душевные силы.
К гостям он всегда был открыт и проявлял умеренное любопытство. Приходила в гости какая-нибудь добрая душа, с колен не слезал, если приходил человек недобрый, сидел в позе сфинкса, напряженный и настороженный, не сводя глаз с недоброжелателя, неся свой, им назначенный, караул. Итак, Тимофей отправился отдыхать, зная, что до прихода людей ничего интересного не произойдет.
А Катюша шпарила на своем "Опеле" по городу и не знала, где ей тормознуть. Она не останавливалась, потому что не могла четко определить, чего хочет. Было раннее утро, вся молодежь еще спит, наплясавшись на дискотеках. Сейчас никто не будет ей рад. Она действительно не знала, куда ей податься! Наличных она захватила достаточно, в сумочке лежали еще кредитные карточки, оба паспорта: и внутренний, и заграничный с действующей шенгенской визой, телефон был заряжен и оплачен вперед на крупную сумму. Зарядное устройство валялось в машине на сиденье. Она никогда ни в чем материальном не нуждалась, но сейчас чувствовала себя такой нуждающейся, хоть плачь..
Как и каждой молодой девушке, ей хотелось Любви. Большой, чистой и прекрасной Любви! Да, именно - Любви с большой буквы! Как и каждая молодая девушка, она в укромном уголке своего разума знала, что такая Любовь нереальна. Такая Любовь бывает только в глянцевых журналах и в сериалах. Но, как и каждая молодая девушка, она продолжала упорно мечтать о такой Любви и не менее упорно сохранять себя для такой Любви. "Гибель не страшна герою, пока безумствует мечта!"* О, как был прав поэт.
Того, что было реально, ей не хотелось. Потому что то, что реально - так отвратительно! Так пошло, так мерзко! Потому что то, что реально - это только секс. (Вот они - уроки мамы и бабушки, - не прошли даром!). А только секса она не хотела. Хотя и не знала, что такое секс. С ней еще ничего подобного не случалось. Да и когда и с кем? При таком семейном контроле! При такой фигуре! Секса она еще ни разу не испытывала. И не хотела. Катюша была романтически настроенная барышня. Вернее, она была жертвой Романтики. Это была снова заслуга мамы и бабушки. Они могли бы этим гордиться. Только не Катюша. Романтические настроения не были гордостью Катюши, они были ее крестом. Рада бы избавиться, но - никак! "Почему?! Почему у меня не получается, как у других девчонок?! Они так легко общаются с парнями! Они кокетничают, их обнимают и целуют! Почему я не умею так?!". Эх, знала бы Катюша, что если ее мечта не сбывается, значит, она слишком похожа на мечту другой девушки, которая прилагает больше усилий для ее реализации.
Катюша рассекала по штрассам и решительно не знала, где ей остановиться. Тут ей пришла в голову неожиданная мысль: а не навестить ли Владика? Они учились вместе в гимназии. В десятом классе неожиданно он стал проявлять к Катюше особый интерес, а она почему-то старалась не замечать этого. Именно старалась, потому что, стремления Владика понравиться ей были очевидны. Только Катюша делала вид, что ничего не происходит. Она не могла поверить, что может кому-то нравиться. И даже на выпускном, когда Владик решился на геройский поступок, в основном благодаря изрядно выпитому шампанскому, властно отвел ее в сторону от компании девчонок и, в конце-концов, признался ей в своих чувствах, Катюша, выслушав его душевные излияния, просто молча вернулась к девчонкам. Сначала она восприняла это объяснение как насмешку. Может быть, Владик сделал это на спор с кем-то? Потом она почти поверила в искренность Владика, но ей показалось, что признание Владика было недостаточно романтичным. Он проделал это как-то скомкано, неуклюже, невнятно произнеся заветные слова, которых ждет каждая девчонка. И вообще, сам Владик был какой-то не такой. Да, ростом и фигурой он был красив, но такой нерешительный! Да, он не сводил глаз с Катюши, с этой Пизанской Башни, но и всего-то! Когда Катюша встречалась с ним глазами, он опускал свои или отводил их в сторону. Ну, что такое! Нет
бы продемонстрировал страсть, призыв, вожделение! Но у Владика при встрече с
Катюшиными глазами как-то сразу все тускнело и пыл его улетучивался. Это раздражало и злило Катюшу. Тем более, что на тот момент у нее самой был предмет воздыханий, который даже не догадывался об этом. Ей нравился парень из параллельного класса. Он был супер! Похож на Рикки Мартина. За ним бегали все девчонки! Этот факт и останавливал Катюшу от каких либо действий. Ей так не хотелось быть как все! Она сохла по этому "Рикки Мартину", который был ей недоступен, как коту Тимофею телевизионные мышки. А нерешительность Владика ее раздражала.
Катюша даже завела любовный дневник. Она никогда не вела дневников. Она не доверяла родственникам и поэтому не могла писать искренне, зная, что когда-нибудь случится так, что кто-то прочтет ее сокровенные мысли. Но во время своей влюбленности в "Рикки Мартина" она специально завела дневник, чтобы когда-нибудь дать почитать предмету своих воздыханий, чтобы он с удивлением открыл для себя ее глубокие чувства и понял, как много он потерял, не замечая ТАКУЮ девушку! Дневник изобиловал стихами великих поэтесс. От имени Катюши слова любви "произносили" Сафо и Марина Цветаева, Анна Ахматова и Вероника Тушнова. Влюбленность Катюши заставила ее по доброй воле перелистать эти литературные шедевры, и это были единственные книги, за исключением школьных программных, которые она "перелопатила" почти на одном дыхании. В дневник среди "роз и шипов" шеддолларв незаметными маргаритками затерлись и ее собственные стихи. Она писала так, как пишет любая влюбленная юность:
"Склонись,
Высокое небо, надо мною,
Как я склоняюсь
Над портретом милого!
О, небо!
Как ты плачешь!
И, содрогаясь,
Дожди роняешь на зеленую землю!
Скажи,
Не моих ли слез так милый ждет,
Как ждет земля дождей твоих,
О, небо!"
Неразделенная влюбленность ввергала Катюшу в печаль, заставляла страдать, - тем и была дорога ей.
И вот теперь - не заглянуть ли к Владику! А почему бы и нет! Мы уже не в гимназии. Теперь другие условия. У Катюши появилась такая непреодолимая потребность быть предметом обожания и внимания, что она решилась на Владика. Ведь она нравится ему! Катюша знала, где живет Владик. По окончании гимназии родители Владика подарили ему отдельную квартиру, и всех своих одноклассников он пригласил на новоселье. Была там и Катюша, но после неудачного объяснения в любви на выпускном вечере, Владик уже не решался подойти к ней. В тот вечер она общалась со всеми, кроме него. Хотя он так увлекательно рассказывал о музыке, которой занимается с детства, так чудесно играл на рояле. Она заметила, что в тот вечер несколько девчонок просто не сводили с него своих глаз. Теперь же воспоминания о Владике вызвали у Катюши чувства ликования, как будто одно человеческое существо, оказавшееся на необитаемом острове, вдруг встретило себе подобного.
В парадной большого пятнадцатиэтажного кирпичного дома с треугольными башенками на макушке, в котором жил Владик, домофон, к счастью, не работал, и Катюша беспрепятственно прошла на лестничную площадку к лифту. Поднявшись довольно быстро на двенадцатый этаж, Катюша вышла из лифта и перевела дух. Все-таки это в первый раз случается, что она сама и к тому же одна, идет в гости к парню, пусть хотя бы и к Владику. Она набрала побольше воздуха и решительно нажала кнопку звонка. Взглянула на часы, было девять часов утра. За дверью что-то зашуршало, завозилось.
- Кто там?
- Это я, Катюша.
- Какая Катюша?
Катюша неприятно сглотнула.
-Ну, я - Катюша!
Дверь медленно открылась. В двери показалась фигура Владика. Владик был почти гол, только плавки нежной песочной полоской светлели на загорелом теле. Катюша вдруг отметила у себя какое-то доселе неведомое шевеление где-то в области пупка. Они стояли так друг напротив друга, ничего не говоря, остолбенев и онемев. "Где же были мои глаза! - внутренне подивилась Катюша. - Такое тело! Он так сексуален!". И - "Ах!" - как будто Небеса разверзлись! И, выпущенная с высоты небесной, стрела Амура достигла огромного тела Катюши, пронзила ее неискушенное сердце и осталась в нем, воткнутая, подрагивая при каждом движении души и принося сладостную мучительную боль эротической любви.
Щеки девушки разгорелись, дыхание участилось. Глаза ее заметно расширились, рот полуоткрылся. Губы приобрели коралловый оттенок, кровь в них пульсировала. Длинные вьющиеся волосы креативно-неряшливо разметались по округлым плечам. Соски под лифчиком напряглись и отвердели так, что стали отчетливо выпячиваться под тонкой блузкой. Огнем полыхнуло вдоль позвоночника. Жар достиг головы, а оттуда огненной лавой стала растекаться по телу нега и расплылась глубоким пылающим озерцом в самом потайном месте - в девичьем лоне.
Пока Катюша очарованными глазами сканировала Владика, дверь распахнулась шире, и в ней появилось еще одно человеческое очертание. Оно очерчивало фигуру женского рода. Оттуда спросили:
- Владик, это кто?
В ответ последовало молчание. Катюшины глаза переметнулись на женскую фигуру, которая была в наспех накинутом на голое тело халате.
Все ее любовное томление, так неожиданно ниспосланное ей, развеялось в считанные секунды. Ее тело еще горело, но разум уже возмущался: "Ну, да конечно! Он спит с женщинами! Он такой же, как и все мужики - думают об одной, а спят с другими!" - все это опрометью пронеслось в голове у Катюши, она развернулась и бегом, громыхая каблуками, кинулась вниз по лестнице.
- Кто это, Владик? - не могла угомониться девушка в халате.
Катюша не помнила, как снова оказалась в машине. "Какая я дура!" - зло думала про себя Катюша. "Зачем я к нему поперлась?!". Любовный пыл еще не оставил ее, но в ней уже отчетливо разрасталось возмущение и вскоре заполнило всю ее изнутри и окончательно вытеснило амурное желание. Она резко тронулась с места и на высокой скорости помчалась по улице. "Как будто кто-то будет меня вечно любить и вечно ждать! Наивная!". Катюша изо всех сил не позволяла ревности завладеть ею. Вместо этого она намеренно стала представлять Владика во всех немыслимых ужасных образах, разжигая в себе злость против него. "Ну, и пусть!" - после серии таких образов обидно заключила Катюша, и все в ней разом обидно замолчало.
Катюша неслась по улицам, а потом вдруг сбавила скорость. "А чего я собственно переживаю по поводу Владика. Ну, упустила кавалера, ну и что. Вон их сколько - целый город! Даже больше - целый мир! Неужели на меня никого не найдется?! Спокойней. Спокойней. Я еще ничего не потеряла, потому что еще ничего не приобрела. Давай будем приобретать. Открой глаза и смотри. Выбирай! Все в твоих руках!" Катюша притормозила. Перевела дух. Поразмыслила трезво. И решила постараться больше никогда не терять самообладание. "Ему же хуже! Она решила с этого момента строить свою жизнь сама. Вот этими нежными большими руками. Вот этим неискушенным пылающим сердцем. Вот этой рассудительной кудрявой головой. Вот этой нарождавшейся волей, замешанной на физической силе. Вот этим ослепительным огромным телом Пизанской Башни. А может быть, Башней обзывали ее из зависти? Ведь у нее есть то, чего так нехватает многим девушкам - роскошная грудь и шикарные волосы! И такие пышные бедра! Немного сутуловата? "Да мы сейчас исправим это! Вот так, спинку прямо. Подбородок наверх. Улыбочку!" Она решила использовать весь арсенал, данный ей природой и родителями, в свою пользу, для построения новой замечательной жизни. И она добьется этого! Как заклинание повторила Катюша последние слова. Теперь она точно знала, что будет делать.
Для начала она направилась в отель "Европа" еще раз как следует позавтракать. Завтраки обычно до десяти часов. У нее было еще полчаса. Обычные уличные кафе и рестораны, тем более фаст-фуды, ее не привлекали, она привыкла питаться на более высоком уровне. И "Европа" была подходящим для этого местом. С этим вопросов не возникало. Тем более, что здесь она с мамой бывала довольно часто.
Катюша прошла охрану на входе в отель, поприветствовав знакомых парней в униформе. Затем налево, потом по ступенькам наверх, и вот она в большом зале, сверкающем белизной скатертей и матовым блеском мраморных колонн. Она заплатила администратору за шведский стол, выбрала из всего предлагаемого самое вкусненькое: рыбки красненькой, икорки, омлет, оладушки, пару булочек и маслица. На десерт - фрукты в сливках и два шарика ванильного мороженного, политого тягучим вишневым сиропом. Из напитков заказала чай фруктовый, душистый, тропический. Катюша расставила все красиво на своем столе, и принялась с большим аппетитом есть. Она испытывала настоящее наслаждение от хорошей вкусной еды. Поесть она любила! Она ела не торопясь, смакуя каждый кусочек. Чай из круглобокого белого фарфорового чайника источал тонкий аромат, напоминая о заморских каникулах и экзотических фруктах. Глаза ее непроизвольно зажмуривались и из груди вырывался едва слышный сладостный вздох: "ммм!". Вкусно!
На разрезанные вдоль поджаристые булочки с хрустящей коркой Катюша положила кусочки масла, распределила их толстым слоем по мякушке. На маслице положила лососятинки. Надкусывала осторожно, пережевывала медленно, на каждый зубок, смакуя вкус пухлым языком. Потом она покушала омлет, переливающийся масляными кружочками, который просто таял во рту. Все это запила первой чашкой фруктового настоя. Затем настал черед оладушек. На них взгромоздила Катюша высокой шапкой черную лоснящуюся икорку. Оладушки разрезала осторожно, боясь уронить хотя бы одно икорное зернышко. Под отрезанные ломтики подводила вилочку мельхиоровую, и все это богатство медленно отправляла в алчущий рот. Фрукты в сливках и мороженное лежали смиренно в вазончике, и, дожидаясь своего череда, подтаивали. Катюша не любила замороженного мороженого, она предпочитала слегка подтаявшее. Сейчас десерт был в самый раз. Изящной ложечкой Катюша выуживала из сливочно-ванильной массы виноградинки и вишенки, поедала сначала их, аккуратно складывая оставшиеся от ягодок косточки на пустое боюдечко. Затем она интенсивно размешала в единую массу почти слившиеся воедино белоснежные сливки, кремово-желтоватое мороженое и пунцовый вишневый сироп. Получившийся микс отхлебывала ложечкой уже практически с закрытыми глазами. Такой десерт требовал полного сосредоточения, и чтобы Катюшу ничего не отвлекало от наслаждения, она закрыла глаза. За такой вкус можно отдать полцарства. Если бы в этот момент у Катюши стали бы просить то, что ей самой было очень дорого, с чем бы она при других обстоятельствах никогда бы не рассталась, она отдала бы просящему все, что он потребует, безропотно, поскольку сейчас она была сама сладость, патока, чистейшая доброта и наполнена до краев божественной пищей, все остальное в мире не могло сравниться с тем, что она вкушала.
Катюша уже почти всё съела, осталось только чай допить. Он стал к тому времени насыщенным, еще более ароматным, как своеобразный акцент во вкусовом букете выбранной еды. Катюше было хорошо. Все свои ссоры с родителями она топила в еде. Количество съеденной пищи было прямо пропорционально накалу и интенсивности эмоций во время споров.
Прежде чем отхлебнуть чаю, она, прикрыв ладошкой, вдыхала носом чайный аромат и выдыхала его ртом чуть в сторону. Она пила чай маленькими глоточками, наслаждаясь непревзойденным вкусом напитка и своей независимостью. Она пила и представляла себя зрелой, но безупречно сохранившей свою молодую красоту, дамой. Она видела себя в широкополой шляпе, чертовски привлекательной и неотразимой, средоточием мужских взглядов. Там, где она себя представляла, из женщин была она одна, а все остальные - мужчины. Мужчины, как загипнотизированные, не отрывали от нее своих потрясенных взглядов, а она пила чай, и наслаждалась их восторженным вниманием.
Эти ее фантазии безусловно имели связь с утренним мимолетным эротическим приключением. Внутренние организменные процессы не замирают по первой команде человека, а помимо его воли продолжают свою премудрую работу, ища выход той энергии, которая выделилась во время эротической реакции. Любовная энергия все еще переполняла ее, ментально проявляясь в безобидных фантазиях, а физически - в истечении невидимых глазу эманаций, которые сочились из каждой поры созревшего мощного молодого тела девушки. Они были невидимы для других, но озаряли все тело так, что не заметить любовное сияние было просто невозможно. Катюша светилась.
Вдруг у ее виска прозвучал голос:
- Можно к вашему столу?
Катюша вздрогнула, как будто ее застали на месте преступления, открыла глаза и оглянулась. Над ней склонился молодой мужчина приятной наружности. "Началось!" - с замиранием сердца подумала она.
- Пожалуйста! - немного помедлив, с достоинством согласилась она.
- Должен вам признаться, я наблюдал за вами все то время, пока вы ели.
- Да? - ей стало неприятно.
-Да. И меня потрясло то, что я увидел.
- Что же вас так потрясло? Я много съела? - в самоиронии Катюше нельзя было отказать.
- Нет, упаси Боже! Дело не в количестве!
- А в чем же?
- В том, как вы это ели.
- И как же я ела?
- Очень соблазнительно. Я подумал, если женщина ест так от природы, и может наслаждаться едой, то она также может наслаждаться всем, что ей приятно.
- В этом выводе нет ничего оригинального. Впрочем, каждый открывает что-то когда-то для себя в первый раз, - с умным видом констатировала Катюша. Она еще играла роль зрелой дамы.
- То есть, вы это знали? И специально так ели?
- Я это знала. Но ела так, поверьте, не специально. Просто мне было на самом деле все очень вкусно, и я получала истинное наслаждение от еды, в этом вы правы.
- Этим-то вы меня и привлекли.
- Правда?
Катюша была все же не искушена в отношениях с мужчинами. Она не уловила грозящей ей опасности в восторженном комплименте.
- Да. Давайте знакомиться. Стас.
- Катюша.
- Катя, значит.
- Нет, Катюша. Катя - не мое имя. Меня с детства, и дома, и в гимназии все звали только Катюша, другого имени у меня нет, - она улыбнулась так просто, так обезоруживающе.
- Хорошо, Катюша. А меня Вы можете звать по-всякому: Стас, Стасик, Станислав - все производные моего имени мне приятны.
- Стас. Это сейчас модно: Влад, Стас, Ник... А вот моя мама моего папу на старый манер Вовкой зовет.
Стас рассмеялся.
- Кстати, анекдот про Вовочку хотите? - и, не дожидаясь ответа, продолжил, - "Глядя, как мама примеряет новую шубу из натурального меха, Вовочка заметил:
- Мама, неужели ты не понимаешь, что эта шуба - результат ужасных страданий бедного, несчастного животного?
Мама посмотрела на Вовочку и строго спросила: -
- Как ты можешь так о родном отце говорить?".
Они весело захохотали.
Пока они общались за столиком, Катюша успела рассмотреть мужчину. Он был высокого роста. Слава Богу! - выше нее. Его стройную фигуру подчеркивали джинсы в обтяжку на бедрах и поло-хемд, заправленный под ремень. На ремне красовалась серебрянная бляшка в виде расправившего крылья орла. Руки, выглядывающие из-под коротких рукавов были загорелы и бугрились в меру накачанными мышцами. Стас был темный блондин, а макушку его украшало модное мелирование в более светлые тона. Легкая небритость добавляла ему шарма и мужественности. Нос его был по-арийски прямой, почти идеален. Стас играл глазами, посылая Катюше тайные знаки. Но она еще не могла читать с мужского лица. Она просто радовалась.
Так болтали они оживленно о том-о сем до тех пор, пока администратор вежливо не попросил их покинуть зал. Завтрак был уже окончен, и зал готовили к следующему мероприятию.
Катюша и Стас вышли на улицу. Солнце ослепило их.
- Ну, я поехала. Спасибо за компанию.
- Куда же Вы, Катюша? - опешив, спросил Стас.
- Вот моя машина. Я поехала.
- А вот - моя, - Стас кивнул на черный "Вольво", стоящий в нескольких метрах. - Куда
поедем?
- Не понимаю.
- Я хотел бы продолжения банкета, - невинно улыбнулся Стас.
- А я хотела бы побыть одной, - кокетливо соврала Катюша.
- Ну, зачем же красивой девушке быть одной!
Он назвал ее красивой! От этого у Катюши случилось легкое головокружение. "Подлизывается! Не покупайся! Это просто комплимент!" - увещевал ее здравый ум. Но мужчина смотрел ей прямо в глаза, улыбаясь так искренне и надежно, что она поверила. Катюше подумалось: "И вправду, зачем мне быть одной? Я же сама стремилась к тому, чтобы получить хотя бы немного больше той свободы, которую мне отпускали родители. Так устроим себе продолжение банкета!". Катюша ослепительно улыбнулась во весь свой большой и такой чувственный рот.
- Так куда поедем? - расценил Стас улыбку Катюши, как разрешение.
- Я не знаю. Предлагайте!
- Поехали ко мне!
- Ну, что Вы, Стас! Так сразу - и к вам. Может быть, погуляем?
- Вот там мы и погуляем. Мы поедем ко мне на дачу. Там прекрасные места, природа чудесная.
- Поехали!
- Запишите номер моего мобильного. Будем держать связь.
- Давайте.
Катюша пощелкала клавишами мобильника, сохранив номер Стаса в своем телефоне. Заодно отправила смс-ку матери: "Мама, привет Я в городе Гуляю с девчонками Буду вечером Не беспокойся Целую Катюша".
Они проехали через весь город, периодически перезваниваясь. Солнце поднималось все выше и выше. Город был залит желтым светом, настроение у Катюши было приподнятое, она пела: "Он назвал меня красивой! Я красива! Красива!" Постепенно выехали на загородное шоссе в сторону Выборга. Здесь можно было промчаться с ветерком. Катюша ни о чем не думала, просто была счастлива. Она отмела мамины ограничения с облегчением. Сквозь шум мотора раздавался ее ликующий голос: "Я свободна! Я свободна!". Ей было приятно, что этот мужчина от нее в восторге, что он готов для нее что-то сделать. "Чем я хуже других девчонок?! Ничем! Только крупнокалиберная. Зато какие мужчины обращают на меня внимание!".
Впереди мчался Стас. Катюша видела перед собой его "Вольво", и такой задор охватывал ее, что мелкая дрожь пробегала по всему телу, как будто в предвкушении чего-то необычного, неизведанного.
Они ехали долго и, в конце-концов, добрались до какого-то поселка, проехали его насквозь и дальше поехали по направлению к лесу. Здесь и на самом деле было красиво. Лес украшен молодой листвой, переливался нежным серебристо-зеленым цветом, трава блестела, наполненная первым соком. Они ехали уже по ухабистой дороге через лес, как вдруг впереди блеснула гладь воды. Еще через мгновение перед ними открылось лесное озеро.
Стас остановился. Рядом поравнялась Катюша.
- Вот и приехали! - крикнул в опущенное окно Стас.
Они покинули свои машины, размяли ноги. Огляделись. Так ярко и солнечно было вокруг. Свежий воздух заставил их вздохнуть всей грудью. Эти природные почти инстинктивные движения их тел были естественны и миролюбивы, и Катюша отогнала, закравшиеся было к ней, подозрительные мысли.
- Давай обойдем озеро!
- А мы уже на "ты"? - задорно спросила Катюша.
- Извини. Здесь так хорошо, что можно отбросить условности.
- Согласна. Давай на "ты".
Они пошли рядом. Стас взял Катюшу за руку. Она не отняла своей. Они шли так некоторое время, иногда посматривали друг на друга, заглядывая глубоко в глаза. Говорить было не о чем. Чувства переполняли обоих. Катюше было сладостно от того, что она нравится, от прикосновения его ладоней. Она видела блеск в глазах Стаса, она смеялась, она была игрива. И вдруг поняла, что тоже умеет кокетничать. Стас был высок и строен, даже несколько худощав. По привычке смотреть на себя со стороны, Катюша представила себя со Стасом, идущих обнявшись, и залилась от смеха. Она явственно увидела огромный хот-дог, шагающий по тропинке. Длинной колбаской был, конечно, Стас, а пышной поджаристой булочкой - она сама.
- Отчего так веселимся?
- Да, так, вспомнилось что-то.
- Вот хорошее место. - Стас остановился и указал на несколько валунов, образующих небольшой круг. В кругу росла мягкая трава, а на камнях играли солнечные блики и тень от деревьев колыхалась.
- Давай заберемся туда!
- И что мы там будем делать? - улыбаясь, удивилась Катюша.
- Просто побудем там.
- Зачем? Там так тесно.
- Ну, что ты, как маленькая. Посидим в этом в укрытии вместе.
- Зачем? Я хочу еще пройтись вокруг озера.
- Ну, хорошо, пройдемся вокруг озера, - нехотя уступил Стас.
Он одной рукой обнял Катюшу за плечи, а в другую снова взял ее ладонь. Так шли они, спотыкаясь о кочки. Катюша при каждом спотыкании от неожиданности тихо ойкала, Стас придерживал ее, не давая упасть. Они шли молча. Разговор не клеился. Жар в груди возрастал. Дыхания обоих участились.
- Давай вернемся. Смотри, озеро большое, мы его целый день обходить будем.
Катюша окинула глазами границы озера. И правда, на прогулку может пару часов уйти. Они повернули назад. Пошли той же тропинкой. Дошли до валунов. Стас остановился, повернул к себе Катюшу, и вдруг стал страстно и жадно ее целовать. Она опешила от такого внезапного напора. Тут же чувства ее смешались. Большое ее тело разомлело от прикосновений мужчины еще во время прогулки, сейчас же оно трепетало от чувственных желаний, но разум - этот вечный надсморщик разум! - он кричал, почти визжал: "Нет!!! Нет!!!". Катюша плотно сомкнула губы и стала вырываться.
- Не надо! Не надо!
- Почему?! Ты такая сладкая!... Ну, иди ко мне, лапочка.
Катюша почувствовала, что ее губы и все вокруг рта сильно увлажнилось. "Слюнявый какой!". Ей стало неприятно, она снова начала отталкивать Стаса, пряча лицо, отводя его то вниз, то в стороны.