Аннотация: Между городом и деревней есть место жизни, есть место боли, есть место воспоминаниям. Но есть ли место тем, кто потерян? Брошен? И одинок?
У меня была бабушка.
Каждый год в ту пору мы с мамой и братом садились на поезд Лондон-Манчестер, который отходил от вокзала Кинг-Крос ровно в восемь утра. Мы ехали, спали под мерный стук колёс, ели мамины бутерброды: хлеб и бекон, ничего лишнего. А когда мы уставали спать, то вглядывались до боли, до рези в глазах в пролетающие за окном пейзажи. Это были холмы, зелёные, сплошь покрытые лоскутным одеялом цветов. Я не знала тогда их названия, но запомнила цвета: лёгкие сиреневые, нежные розовые, солнечно жёлтые, голубые и глубоко синие, они врезались в мою душу, впитались в моё сердце, стали воспоминанием, незыблемым, туманным, безумно приятным... Я всегда просила брата разбудить меня, чтобы увидеть эти поля. Я бы и не спала, будь у меня книга, но тогда мы не могли позволить себе лишние траты. Тем более на книги. Мы ехали и ехали. Мир проносился мимо наших глаз, и порой мы с братом играли от скуки в игру. Представляли, что наш старый вагон эконом-класса со старенькими скрипучими сиденьями, с потёртой красной их обивкой, с невесомыми шторками, бежит, нет, летит только вперёд! Вперёд и вверх. И что мы вот-вот окажемся в воздухе. И сможем выбрать место, куда мы хотим попасть. Абсолютно любое! Я называла Африку, брат - Америку, я говорила "Нил", а он - "Миссисипи", я - "Сиена", а он - "Минесота". Но в конце концов мы приезжали в Вейрби. Эта деревушка была настолько мала, что со станции её было и не углядеть. Только сосны, дубы и раскидистые ивы над рекой. Нам приходилось сбегать с поезда за считанные минуты, потому что он всегда опаздывал. Не перечесть тех вещей, которые мы случайно забыли в спешке на сидениях и полках поездов.
Я не хотела туда идти, я хотела ехать дальше. Узнать, в чём заключается мир. Мир, который больше, чем путь от Лондона до Вейрби. Но там жила бабушка.
До самой деревни мы добирались пешком, утопая в колючем покрывале сухой травы, изнемогая от тяжести чемодана и долгого пути. Нас никто не встречал, но порой мы напрашивались на телегу с кукурузой, которую контрабандой доставляли в графства Англии на всевозможных транспортных средствах. Мне нравился шорох початков, её вкус и запах, я тогда ещё её никогда не пробовала, но мне казалось, что кукуруза вкуснее мяса.
Мы добирались до ворот Вейрби, старых, заросших растениями уже к полудню. Солнце нещадно пекло, наш старый чемодан, как обычно, расходился по швам, брат угрюмо молчал, поссорившись с матерью, а я собирала цветы. Много цветов. Себе на венок или бабушке в вазочку.
Бабушка сидела на веранде и вязала. Старое кресло поскрипывало, но его сплёл ещё дедушка, и она его очень любила. В её доме было уютно - цветные половички, чистые салфетки, воздушные накрахмаленные шторки, плошки с растениями на подоконниках, лоскутные тёплые одеяла и безухий плюшевый мишка на кровати. Игрушка моей мамы. Я хорошо помню дом - старый и деревянный, с погребом и чердаком, я помню сад - запустелый, пригодный лишь для детских игр в прятки, я помню деревню - не больше десяти жилых домов и роща на окраине, где хорошо было собирать малину.
Я не помню бабушку.
Белые волосы, лицо в сетке морщинок, тёплые руки и добрая улыбка. Но так выглядят все бабушки. О ней самой мне на память ни осталось ничего. Я была так поглощена этим новым миром: цветным и ярким, непохожим на Лондон, что совсем забывала о ней, о бабушке.
Лишь в дождливые вечера, когда мать запрещала нам с братом играть на улице, мы сидели дома, пили горячий чай и ели бабушкины пирожки с яблоками, лишь тогда я наконец замечала её. Старую, больную, одинокую. Мне было это неприятно. Потому что я была уверена, что кому-кому, а мне точно никогда не придётся постареть. Мне казалось, что я буду жить вечно.
В те минуты мама садилась на стул у окна, смотрела на дождь, а брат ради забавы просил рассказать бабушку сказку.
И она рассказывала.
О доме в долине клевера, где к тому же растёт и вереск. Где птицы поют. И гром им не страшен. Где дождь - это радость. Ведь дома, нет, Дома всегда есть ОНИ. Семья, что любима, что верит в тебя. И даже, когда на пороге, Где листья бросаются в ноги, Когда понимаешь, что, увы, но - пора! Они не отпустят, прижмут, засмеются. Расскажут тебе самый главный секрет: О том, что вот они - рядом, всегда и навечно. О том, что живые они, идут, вот, навстречу По долгой дороге судьбы. И дева с чёрными косами, Живыми глазами и доброй улыбкой Она верила, верила им. Но всё может кончиться, Рассыпаться пеплом и падать, и падать, Как делает это первый снег. Пришла вдруг однажды Чудесная дева. Она была лучше, красивей, умнее, Золото глаз её сводило с ума. Они подружились. Она стала семьёю. Она стала частью. Большого чудесного дома. Который стоит там, где клевер. И вереск. Где птицы поют. И гром им не страшен. Она стала частью. И в этом беда вся. Она всё сожгла, растворила, убила! Исчез этот Дом навсегда. Навсегда. Осталась та дева с чёрными косами Одна одинешенька. Ведь плата за счастье Порой - тяжёлая ноша, особенно для хрупких плеч. Но что тут поделать? Она ведь не знала (ведь лгать та умела!) Что рыжим верить нельзя.
Грустная была сказка.
Злая.
Бабушка была почти что слепа. Она не видела моих рыжих огненных локонов. А мама подолгу плакала в такие ночи.
Но было и ещё кое-что. Поздно ночью, когда я тихонько выскальзывала из своей кровати, чтобы выпить молока или проиграться с мишкой, я видела бабушку. Сидящую у тёмного проёма окна, в свете одинокой свечи, со спицей в твёрдо зажатом кулаке. Обхватив себя за плечи, она тихо-тихо стонала.
-Я здесь! Я скоро буду с вами! - Говорила она, горячо и страстно, глотая слова и мутные слёзы, что текли из её светлых глаз. - Вы только подождите меня немного, и я полечу. Мне бы только расправить крылья, стать невесомой, вы не бросайте меня, я прошу вас... Не бросайте только... Это больно.
Я подходила к ней ближе, но твёрдый, казалось бы, голос внезапно превращался в еле слышный, глухой шёпот, будто шедший из самой глубокой раны в клетке её рёбер:
-Я лечу... Воздух... Бескрайние просторы, сделай шаг - нет пути назад. Я лечу...
Я думала, она сумасшедшая. Я не знала. Что война отобрала у неё всех. Что она иностранка, беглянка. И что мужа проткнули штыком на пороге. О том, что сестра сгорела на медицинском складе. Что лучшую подругу зарезали в больнице, где она спасала жизни. О том, что она, моя бабушка, похоронила, своими руками вырыла могилы для почти всех своих детей. Не знала о реке крови на пороге, след от которой сейчас прикрыт половичком. И то, что осталось - мы, не вспомним даже её лица через пару лет.
Я не знаю, когда она умерла. Не помню. Просто в одно лето мы не поехали к ней. Но в то лето я влюбилась в парня, чьи глаза мне напомнили безоблачное майское небо. Мне было не до неё. Мы не поехали в Вейрби и на следующее лето. И через одно. И однажды я просто вспомнила, разглядывая иллюстрации справочника, что что-то давно не видела красивых холмов. Тех, что в цветах.
Спросила у мамы.
Мама молчала. Потом зарыдала. Горько, с надрывом.
Мне стало понятно.
Сейчас я в поезде, я еду туда, хоть знаю, что встречу. Мы не продавали дом, он остался, заросший и заброшенный. В нём до сих пор лежат цветные половички, вязаные салфетки, воздушные шторки в узорах, плошки с засохшими растениями на подоконниках, лоскутные холодные одеяла, все в инее, и безухий плюшевый мишка на кровати. Мамин мишка. А ещё там пыль, грязь, запустение, крупица боли, ковш одиночества и пустота. Пустота.
Скоро рассвет нам подскажет, покажет То, что уже не открыть, не забыть, не простить. А я ведь устала, я прокричала Давно всем известный совет: О том, что всё лечит, О том, что время - оно навстречу! И позволяет забыться... Но это неправда, я только прошу вас Вы им передайте, о том что... Что я ещё здесь, о том, что люблю их, Прошу вас, скажите, что Пусть они меня подождут. Ведь это - так больно, Быть одинокой, совершено ненужной. Так что прошу вас... Послушайте! Куда же вы!..