В начале Японской войны 1905 года одесскому праведнику Иоанну Атаманскому было видение: он увидел Крест, на Кресте -- Распятый Христос, а под Крестом сидел японский микадо...довольный!
***
Мягкий туман, обволакивающий девственную пущу, постепенно рассеивался, открывая мельчайшие подробности пейзажа. Штабс-капитан Россов с усилием вынырнул из навеянных монотонным покачиванием в седле грез. Сознание, в который раз, лениво отметило ставшую уже привычной необычность маньчжурской природы, где растительность, присущая северной тайге, соседствовала с представителями лесов Индии и Китая. Словно выполняя утомительный ритуал, тренированное внимание выхватывало из окружающего пейзажа аянские ели с обвивающими их ветвями дикого винограда и соседствующие с белыми березами маньчжурский орех и карликовую дальневосточную пальму. Повсюду в небо вздымались вершины столетних кедров, белокорых пихт, лип, дубов и кленов.
Солнечные лучи все глубже проникали в наполненную влагой чащобу тайги, где следы оленей пересекаются с тигриными тропами, а в жаркую погоду скромные мотыльки уступают место ярким, тропическим бабочкам.
Немногочисленный кавалерийский отряд, в котором русские соседствовали с китайцами, неторопливо двигался по едва заметной тропе, что петляла среди этого ботанического разнообразия. Штабс-капитан невольно вспомнил, как был очарован нетронутой красотой Маньчжурии, такой знакомой и чужой одновременно, попав сюда несколько месяцев тому назад.
Потомственный военный, Николай с детства готовился пойти по стопам своих славных предков, чьи подвиги во славу отчества в силу особенности службы никогда не являлись достоянием общественности, что впрочем, не мешало членам клана Россовых возводить их на пьедестал семейных ценностей и свершений.
Под чутким руководством своего отца будущий офицер постигал нелегкую науку сабельного боя, изнурял свое тело упражнениями английской гимнастики, а ум иностранными языками. В 12 лет Николай мог сносно изъясняться на французском и немецком, читал карты, разбирался в римском праве, мог наизусть воспроизвести стратегии наиболее известных сражений и цитировал Сунь цзы. Немалое участие в воспитании Николая принял живший в доме француз, Жак, с которым у отца была связана некая туманная история, закончившаяся спасением французовой жизни. С тех пор Жак, словно тень следовал за своим спасителем от одного места службы к другому, пока не осел в семейном имении Россовых. Когда Николай подрос, он обучил мальчишку хитрым подсечкам и коварным ударам кулачной науки Парижского дна - сават. Жакова наука помогла Николаю снискать славу непобедимого бойца среди деревенских пацанов, уважительно наблюдавших, как худенький и верткий барчук укладывает в грязь очередного размашистого детинушку.
Ощущение тревоги вырвало Николая из воспоминаний. В наполненный привычными голосами лес ворвались громкие и тревожные звуки. Прочие жители чащи стихли, уступая место повелительному рыку, аккомпанирующему чьей-то скоротечной агонии. Лошадь под Николаем занервничала, и ему стоило труда успокоить ее.
- Что это? Спросил он у одного из следопытов, маленького нанайца в мягких унтах, которого все называли просто нучи - младший.
- Амба, с нескрываемым уважением произнес проводник, не оборачиваясь, тигр, по-вашему, кабаргу поймал. Волноваться не надо. Теперь хозяин сыт.
- А что раньше был повод волноваться, бросил штабс-капитан, которого расстроило то чувство страха и неуверенности, которое ему пришлось только что испытать.
Нучи, бросил на него насмешливый взгляд.
- Амба за нами со вчерашнего дня идет. Если бы кабаргу не встретил нас бы кушать стал. Амба быстрый, твоя стрелять не успеет.
"А вот это, мой узкоглазый друг, весьма спорное утверждение", подумал Россов успокаиваясь.
Искусство меткой стрельбы входило в программу его домашнего образования, утвержденную отцом, который и преподал ему азы этой нелегкой науки. Он продолжал усердно тренироваться в период обучения в Императорском училище правоведения, что располагалось в бывшем манеже герцога Бирона, совершенствовал глазомер во время службы в Псковском гарнизоне, но по настоящему Николай научился попадать в цель в стенах Академии Генерального штаба, которая помимо этого немаловажного навыка, давала своим курсантам возможность приобщиться к наиболее передовым идеям в области тактики и стратегии боевых действий. Слушатели академии не понаслышке были знакомы с самыми современными вооружениями и достижениями военной мысли. Из этих стен выходили лучшие представители российского офицерства, по праву гордые осознанием уровня своей подготовленности. Впрочем, академию мало было закончить. Не меньшее значение в дальнейшей судьбе и карьере украшенного золотым аксельбантом выпускника имело распределение - на качество, которого в немалой степени влияли происхождение и знатность рода. Не удивительно, что момент ожидания вакансии был для большинства "академиков" чрезвычайно волнителен. В этом вопросе Россов являлся редким исключением, поскольку точно знал, что гвардия ему не светит. Следуя примеру своих предков, восемь поколений которых посвящали себя решению наиболее деликатных государственных вопросов, Николай с готовностью принял свою судьбу и отбыл в распоряжение разведывательного отделения штаба главнокомандующего Маньчжурской Армии.
По роковому стечению обстоятельств к новому месту службы Россов прибыл 6 февраля 1903 года, а ровно год спустя линкор "Микаса", на котором был поднят флаг адмирала Того, повел основные силы японского флота в направлении Порт-Артура, где по данным разведки, встали на якорь российские корабли. Началась война.
После первых поражений российских военно-морских сил всем стало ясно, что основные усилия противоборствующих сторон будут сконцентрированы на суше. Именно Маньчжурия должна была стать ареной грядущих битв. В это время в штаб Маньчжурской армии поступили донесения о движении китайских войск генералов Юаньшикая и Ма. Отдельные формирования китайцев были замечены даже в тылу русской армии. Надежды на то, что китайцы сохранят нейтралитет не было; наоборот, предполагалось, что при удобном случае Китай станет на сторону Японии.
28 марта 1905 года Штабс-капитан Россов в сопровождении двух десятков отобранных для этой цели казаков и бойцов отряда "Пинтуй", который возглавлял симпатизирующий русским полковник китайской службы Чжан Чженюань отправились в глубь Монголии. Задача, которая стояла перед Николаем была на первый взгляд проста: встретить и сопроводить есаула Уральского казачьего войска Ливкина, опытного разведчика, который уже зарекомендовал себя операциями на Тибете и в Китае, а в настоящее время, под видом русского купца скупал у монголов для нужд российских мануфактур скот и собирал сведения о передвижениях китайских генералов, которые в любой момент могли выступить на стороне японцев и нанести удар в тыл русской армии.
Пока операция шла по заранее намеченному плану, встреча с Ливкиным состоялась, и сейчас разведчик ехал в центре отряда, в окружении казаков. Однако многочисленные банды хунхузов, активность японцев в этом регионе, а также излишнее внимание императорской контрразведки к предприимчивому есаулу, заставившее его бросить свою коммерцию и спасаться бегством, превращали этот поход в чрезвычайно рискованное предприятие.
Впрочем, монотонность дороги и однообразие времяпрепровождения невольно притупили чувство опасности, и в последние часы движения отряда штабс-капитан откровенно скучал, занимая себя воспоминаниями и думами о грядущем. И та и другая тема капитанских размышлений имели совершенно конкретное имя - Елизавета, а точнее Елизавета Романовна Бобрик - во всех отношениях замечательная особа, чья красота и воспитание стали бы истинным подарком ее будущему мужу.
Погруженному сначала в учебу, а позднее в заботы службы Николаю, всегда было не досуг крутить продолжительные романы, поэтому его опыт общения с прекрасным полом ограничивался той его частью, где не было принято отказывать молодым, симпатичным офицерам. Поэтому, на момент знакомства с Елизаветой, Россов отличался некоторой неотесанностью в вопросах серьезных ухаживаний, что впрочем, с лихвой компенсировалось неутоленным голодом романтических переживаний. Встреча с будущей властительницей капитанских дум состоялась, сразу после выпуска из академии, во время визита в родовое гнездо, куда Елизавету с родителями пригласили по случаю приобретения последними соседского имения. С того момента Николай и Лиза виделись еще три раза, причем во время последней встречи Россов, смущаясь и путаясь в словах, признался в своей симпатии к соседке, за что был вознагражден недвусмысленным намеком на взаимное расположение и поцелуем в щеку.
Дальнейшему развитию отношений помешало скорое назначение и отбытие к месту службы. Расставание сопровождалось обильными слезами и обещаниями ждать с одной стороны и не забывать, с другой.
События, произошедшие, с того времени сделали эти воспоминания чем-то не реальным, волшебным, чего не могло быть среди ужасов и тягот войны. Но милый образ, каждый раз заставлял сердце штабс-капитана биться быстрее. Вот и сейчас при воспоминании о Елизавете, он грустно улыбнулся, пытаясь представить, что она делает в эту минуту, чем заняты ее мысли.
В этот момент лес ожил!
Окружавшая дорогу стена из листьев и ветвей взорвалась огнем. Конь под капитаном дернулся, захрипел и начал заваливаться на бок. Николай успел высвободить ногу из стремени и вскочить, когда выстрелы раздались снова. Первый залп, произведенный почти в упор, имел чудовищные последствия. Более половины отряда лежало на земле и лишь не многие подавали признаки жизни. Те кто, не пострадал прижимались к траве пытаясь найти укрытие от пуль. В этот момент из кустов на дорогу, с визгом посыпались одетые в короткие полушубки азиаты с длинными ножами в руках. "Хунхузы!" крикнул кто-то из оставшихся в живых. Невысокий бородач, в конусообразной шляпе вереща, прыгнул на штабс-капитана, замахиваясь ножом. Россов ушел в сторону и ударил его ребром стопы в колено. Китаец взвыл и упал лицом в низ. Николай выстрелил ему в затылок и побежал в ту сторону, где по его расчетам должен был находиться Ливкин. Казаки, оправившиеся от шока внезапного нападения сошлись в рукопашной с нападавшими, но у бандитов было явное численное преимущество. Справа от капитана трое китайцев повисли на Бродько - рослом запорожце, отличавшемся недюжинной силой. Николай на бегу ударил ближайшего из бандитов ладонью в лицо. Второго, словно гнилой нарост, ударом приклада сбил на землю один из немногих участников отряда, кто остался с винтовкой в руках. Разъяренный Бродько, схватил третьего из китайцев, поднял над головой и размахнувшись, бросил в толпу нападавших. Трое из них упали, а великан-казак бросился на бандитов, которые продолжали лезть из окружавших дорогу зарослей. В этот момент Николай увидел Ливкина, тот лежал у края дороги. На лице застыла гримаса боли, а руками он зажимал рану на левой ноге. Россов выстрелил, подсек бегущего на него бандита и собирался оглушить его ударом рукоятки револьвера, но сам получил страшный удар в висок, звуки схватки стали тонуть в вязком и густом тумане, свет померк и Николай потерял сознание.
ГЛАВА 2
Сначала была боль. Николай попытался открыть глаза и свет, словно скальпель хирурга-садиста вспорол спасительную темноту. Россов застонал. Когда боль утихла, он попытался осмотреться. Помещение, в котором Николай очнулся, более всего походило на сарай или наскоро сколоченную хижину. Яркий свет, ставший причиной мучительного пробуждения, бил сквозь щели в стенах и огромные дыры в крыше. Окон, как таковых, не было. В дальнем углу штабс-капитан увидел Ливкина. Есаул сидел, привалившись к стене, ноги связаны, раненая рука перевязана и закреплена на груди.
- С возвращением в мир живых капитан, - разведчик, при виде очнувшегося Россова оживился, помогая себе здоровой рукой подполз к офицеру и помог ему сесть. - А я уже и не чаял, думал помрешь. Считай, часов девять ты без сознания валялся.
- Где мы, кто на нас напал, хунхузы? - слова давались с трудом, во рту было мерзко и сухо.
- Сколько вопросов, - усмехнулся есаул, - Мы по прежнему в тайге. Где конкретно не знаю. Все то время, пока ты был без сознания, нас везли. В этой хижине встали на привал час-полтора тому назад. Нападавшие - хунхузы, но есть и плохая новость. Главный у них японский офицер. Зовут Курума. Мой старый знакомый. Имперская контрразведка. Так что дела наши плохи. Нападение было спланировано от начала до конца и нужен им я. Вернее некие сведения, которыми я располагаю. Тебя прихватили, потому что офицер, и потому, что контрразведчик.
- А остальные?
- Часть отряда рассеялась по лесу. Но, - есаул опустил голову, - это была малая часть. Остальные легли там, раненых хунхузы добили, а китайцам Чжана отрезали головы.
- Господи! Зачем?
- А чтоб другим не повадно было капитан. Разве не понятно.
Николай почувствовал, как в нем поднимается злость к этому спокойному человеку, ставшему причиной гибели стольких людей.
- Зато тебя я смотрю, они перевязали. Заботятся как о родном.
- Это Курума. Я ему нужен живой и здоровый - есаул грустно улыбнулся. - Если бы не это, он бы меня живьем в землю закопал и с превеликим удовольствием.
- Это связано с последним заданием.
И не только, но это не так важно. Есть одна старая история. И так уж получилось, что мне придется тебе ее рассказать. - Есаул заговорил быстрее и с заметным волнением. - Хоть и не готов ты к этому, да и впутывать тебя не хочется. Но как только мы прибудем к месту назначения, японцы начнут мне задавать вопросы. Поскольку отвечать я на них не буду, они будут все более требовательными. Как они умеют спрашивать я знаю. Поэтому если повезет - отдам концы. Если нет - все расскажу. У тебя, в отличии от меня, есть шанс. Ты им не нужен. Скорее всего, тебя отправят в лагерь для военнопленных. А оттуда и до России рукой подать. Когда вернешься, отправляйся в горд Воскресенск, что в Звенигородском уезде, на берегу Истры, в сорока верстах от Москвы. Там стоит Воскресенский монастырь, который еще Новым Иерусалимом называют. Найдешь Архимандрита и расскажешь ему мою историю.
- Архимандрита? - Николай не смог скрыть своего удивления. - При чем здесь церковь и дела военные.
- Ты слушай капитан, есть дела поважнее военных. Время придет - сам все поймешь. А пока просто поверь. Это очень важно. Так важно, что даже жизнь не имеет такой цены, как то, о чем мы сейчас говорить будем. История эта начинается в 1902 году, когда по инициативе военного министра генерал-адъютант Куропаткина было принято решение направить в Тибет специальную разведывательную группу. Причины для этого были и серьезные - Англия давно облизывалась на Лхасу и к моменту начала подготовки экспедиции уже осуществила несколько военных экспедиций здорово потрепав местных вояк. - Ливкин крякнул, и начал баюкать раненную руку. Спустя мгновение он продолжил. - В России, как известно от слова до дела иногда годы проходят. Пока мы готовились, два года пришло. Англичане времени не теряли и в 1904 году Святой город заняли. Далай - Лама бежал из страны в Монголию, а уже оттуда попытался установить связь с нашим государем и китайским императором.
- Господи! Николай невольно поморщился, - у нас в 1904 году своих проблем было только поворачивайся, на кой нам этот Тибет с его Ламами дался.
- Удивляюсь я тебе Россов, а еще генштабист, мелко мыслишь. Россия в то время прилагала огромные усилия, чтобы помешать англичанам захапать Тибет. Англичане тогда самураев на нас натравливали, так нам лучше было Китаю помочь под себя Тибет забрать, заодно союзника бы заимели в будущей войне, которая уже в двери стучалась. В общем как британцы в Лхасу вошли нашу группу стали в дорогу собирать. Главным у нас был подъесаул Уланов, из калмыков. Он тибетский язык очень хорошо знал. До задания, он состоял офицером одного из казачьих полков Войска Донского, ну а когда к операции привлекли, его сразу вольнослушателем Академии Генерального Штаба зачислили. Там он особо топографию изучал, связь, ну и другие важные науки, которые в будущем походе могли пригодиться. Я у него, что-то вроде специалиста по безопасности и выживанию был. Из Петербурга мы выехали в январе 1904 и до сентября торчали в средней Азии, где нам выправляли подорожные документы. В октябре мы прибыли в Кульджу, а оттуда двинулись в глубь Китая. Шли мы караваном в десять верблюдов и старались ничем ни отличаться от паломников, направляющихся к святым местам. К концу декабря группа добралась до цайдамских калмыков. К этому времени от неизвестной болезни умерло четыре человека. При переходе Тибетской границы встретили племена тангутов обычно воинственные, к паломникам они отнеслись с почтением и даже выделили небольшой эскорт. В Лхасу мы прибыли в мае. Приняли нас хорошо. Уланов в их буддистских штуках так натаскан был, что его местные ламы чуть не за святого сначала приняли. Ну пока он с их Хубильгенами и гегенами встречался, я все больше жизнь окружающую изучал. Очень там много интересных наблюдений сделал. Особенно когда урядник Шарапов, что с нами в караване шел, как-то ночью по случаю злоупотребления местным самогоном, выпал из окна третьего этажа. Надо сказать, разбился он тогда страшно. Не жилец, в общем. Тибетцы своего врача прислали. Тот сказал, что у Шарапова Сломаны ноги, несколько ребер, кости таза и позвоночник. Казалось надежд никаких. Но тибетец сказал, что за месяц поставит урядника на ноги. И что ты думаешь - через месяц казак выздоровел и мог отправляться вместе с нами в обратный путь. Я даже к медику тому ходил, чтобы научил науке своей. Думал - если надо - останусь в Лхасе. Отказал он. Сказал только сыну свое искусство передаст. А жаль - есаул вздохнул, - я б тогда со всей этой военной кутерьмой покончил и людей исцелять бы стал. Куда как благородней. Ну да ладно, не судьба. В общем, отправились мы домой, но здесь на нас опять мор напал. Точно как, когда мы в Лхасу шли. Ни один местный лекарь ничего понять не может, лекарства не помогают, а люди за два - три дня как свечи сгорают. Вскоре и старшего нашего - Уланова зацепило. Два дня он в лихорадке провалялся, а на третий меня позвал. Смотрю - совсем плохой - отходит. Приказал он мне, чтобы я рядом с ним сел, всю информацию о своих переговорах пересказал, сказал, где бумаги важные лежат, и вдруг притянул меня к себе и в руку, что-то сует. Смотрю, а это на вроде гильзы оружейной, с обеих сторон запаянной, украшений на ней никаких, только черточки разные, словно узор образуют. Сунул он мне ее и говорит - это Ливкин важнее всего, о чем ты подумать можешь, важнее жизни твоей. От этого судьба мира зависит. Вот так и сказал. А я эту штуку держу и чувствую, что она теплая, словно живая. И так мне жутко стало, что стал я ему ее обратно в руку засовывать, а он, откуда только силы взялись, мне ее в ладонь впихнул, и моими же пальцами сжал. Клянись, говорит, что доставишь ее Архимандриту Нового Иерусалима и только ему. А передал, скажешь Геген Рамбуче, а еще запомни - это ключ к Власти. Пять, раз меня все повторить заставил и умер. А я с остатками отряда через Манчжурию пошел, здесь, как в расположение штаба попал, все про переговоры доложил. Людей опытных не хватало, меня в Монголию сведения собирать отправили. Ну а дальше ты знаешь. В общем, расклад такой капитан. Куруме нужна информация о тех переговорах, которые мы вели в Лхасе. Действует он в интересах Англичан. Поэтому добыть из меня нужные сведения - это для него дело чести. А к чести эти ребята относятся очень серьезно. Мне эту штуку не донести: или отберут или со мной закопают. А я когда в глаза Уланову заглянул, сразу поверил - нет ничего важнее этой его просьбы. Так, что хочешь или нет, но теперь это твой крест, - и с этими словами Ливкин достал из сапога металлический цилиндр, покрытый рисунком из нацарапанных под разным углом черточек. То ли любопытство, то ли сила рассказа заставила Россова не задумываясь взять цилиндр в руки, но как только он оказался у него на ладони, тут же приятное тепло разлилось по всему телу, захотелось вскочить, что-то делать, усталость и боль остались в прошлом.
Ливкин, который внимательно наблюдал за капитаном только удивленно хмыкнул, - а тебя я смотрю, эта штука и не пугает вовсе. Ну, так что, берешься?
Ростов только кивнул. Слова показались лишними.
ГЛАВА 3
Еще долгих семь дней длилось путешествие по тайге. Отряд передвигался ночью и в полной тишине. Любая попытка заговорить каралась немедленно и болезненно. Если и удавалось пообщаться, то только днем. Есаул оказался прекрасным рассказчиком и с удовольствием вспоминал свое путешествие по Тибету, который казался Николаю сказочной страной, где все иначе, нежели в реальном мире. Во время ночных переходов Николай вспоминал дом и милую сердцу Лизоньку. От этого становилось больно в груди, но он с мазохистским наслаждением вызывал в памяти ее лицо, словно связывал с этим некие неясные надежды. На седьмой день они услышали воду. Сначала только неясный шум, особенно заметный на фоне ставших уже привычными звуков леса. Потом потянуло свежестью, и воздух наполнился ароматами моря. К утру вышли на берег. Курума что-то приказал и скоро на волнах закачались лодки, которые до этого прятались в прибрежных камышах. Предводитель китайского отряда, после краткого разговора с японским офицером, увел своих людей обратно, в чащу. Пленных поместили в центре одной из шлюпок, а японцы сели на весла. Через час на горизонте показался корабль. Лодки ударились в железный борт японской посудины. Чтобы русские не бросились в воду, их обвязали канатом и словно мешки с картошкой втащили на борт судна. Только после этого к ним присоединились солдаты. Последним поднялся Курума. Началось долгое и изматывающее путешествие в лишенном какого-либо света трюме. Время перестало существовать. В какой-то момент, привыкший к монотонному голосу моря слух уловил вкраплениях незнакомых звуков. Где-то поблизости находилась суша. Есаул завозился и сел.
- Это плохо, сказал Ливкин, приподнимаясь на импровизированном ложе из тюков с прессованной соломой, - я надеялся, что нас отправят в Мацуяму или, на худой конец, в Кумамото или Хиросиму. В этих лагерях вполне сносные условия существования, медицинская помощь, нормальная еда и самое главное, соблюдение японцами всех международных норм применяемых к военнопленным.
- А куда же нас везут, в таком случае, - спросил Николай.
- А бес их знает, - пожал плечами есаул, - но точно знаю, нам это место не понравится.
Примерно через пять дней, люк над головой заключенных открылся и в привыкшие к темноте глаза ударил безжалостный свет. Их подняли на палубу. Когда зрение восстановилось, они увидели, что корабль встал у пустынного, песчаного берега. Шлюпки снова спустили на воду. На этот раз с ними поплыли Курума, помощник капитана и всего пять солдат. Есаул, который внимательно прислушивался к разговору японских офицеров побледнел.
- Что случилось, шепотом спросил Николай.
- Я, кажется, понял, где мы, - так же, тихо, ответил Ливкин, - это остров Мотобу, префектура Окинава. По крайней мере, это единственное знакомое мне название, которое они произносили.
- И что страшного в этой Мотобе, - Россов невольно поежился.
- Единственный лагерь, который, по имеющейся у меня информации, здесь есть - это тюрьма для японских уголовников и дезертиров, - есаул замолчал, - нас здесь никто и никогда не найдет. Считай мы уже мертвые!
Именно в этот момент, словно в подтверждение весомости и неотвратимости его предсказания шлюпка, на которой они плыли, ударилась в песчаный берег. Их встречали трое конных офицеров полиции. Один из них переговорил с Курумой, отдал своим людям короткий приказ и они, окружив русских, погнали их в глубь острова. Примерно через три часа пути впереди показался высокий забор, который, казалось, тянулся от одного края горизонта до другого. Самой выдающейся деталью этого абсолютно невыразительного архитектурно сооружения были грандиозные, но такие же лишенные отличительных особенностей ворота, которые стали открываться при приближении каравана из полицейских и пленных. Внутри тюрьма словно уменьшилась в размерах, но не стала менее унылой. Почти всю территорию этого учреждения занимали одноэтажные бараки, между которыми бродили люди в одинаковых серых робах. Появление новичков, да еще и иностранцев не могло пройти незамеченным в этом мире отверженных. Группы заключенных начали стекаться к русским, которых прогнали через лагерь и втолкнули в новое жилище. Когда бамбуковые ворота захлопнулись за ними Россов и Ливкин остались один на один с реальностью в виде огромного японца, который сидел на грубо сколоченных нарах в окружении многочисленной свиты из своих боле мелких соплеменников.
ГЛАВА 4
Великан некоторое время внимательно рассматривал вновь прибывших, потом, не сводя с Россова взгляд буркнул что-то неразборчивое, но судя по всему вполне осмысленное для своей свиты. Один из жителей барака передвигаясь, странной, раскачивающейся походкой приблизился к русским и пролаял некую команду, которую друзья по несчастью по понятным причинам понять не смогли. Повернувшись к своему предводителю, делегат от аборигенов вновь выдал набор непривычных звуков, судя по гомерическому хохоту высокого собрания, означавших удачную шутку. Тот, кому были адресованы эти слова, жмурясь от удовольствия, махнул в сторону иностранных гостей рукой, после чего его доверенное лицо крутанулся на месте и попытался нанести Россову удар в лицо. Николай поднырнул под бьющую руку подсек ногу японца и хлестким ударом левой отправил своего противника на землю. Наблюдавший эту сцену главарь с невероятной для такого тела скоростью спрыгнул со своего насеста и скользнув к русскому коротко и без замаха ударил того в лицо. Мир вспыхнул, разбился на тысячу кусочков и Николай погрузился в темноту. Когда сознание вернулось к нему он обнаружил, что в беспамятстве есть своя прелесть. Дело в том, что он лежал в углу барака, рядом без сознания валялся Ливкин и судя по запаху от их одежды их не только избили, но и справили на них малую нужду. Появившийся вскоре фицер, понюхал в воздух и сказал обитателям барака нечто вызвавшее новый приступ хохота. После этого двое солдат схватили Николая и его, так и не пришедшего в себя спутника, проволокли между их новым жилищем и соседним строением и бросили в железный ящик, в котором можно было выжить, только свернувшись в центре, потому что стены этого жуткого приспособления раскалялись до такой степени, что к ним нельзя было прикоснуться. Жизнь, которая с этого момента началась у друзей по несчастью, являла собой олицетворение самого худшего кошмара. Главарь, которого звали Центсе Токеси по прозвищу Минтами или Большие Глаза мало того, что был отличным бойцом и держал в страхе весь лагерь, при этом получал искреннее удовольствие от процесса нанесения ближнему своему травм различной тяжести. Попытка Россова оказать сопротивление вызвала у Минтами живой интерес, который привел к тому, что каждый раз возвращаясь из клетки измученный Россов едва успевал проглотить свою пайку, как Большие глаза натравливал на него своих подручных, а в те случавшиеся все реже случаи, когда ему удавалось отбиться, принимался за него сам. Ливкина били за компанию, когда Николай терял сознание. Спустя месяц есаула начали ежедневно водить на допросы, где ему сломали пальцы на руках, три ребра и отбили внутренние органы, отчего он занемог и стал настолько плох, что даже их обычные мучители оставили его в покое. После первого допроса есаул попросил Николая где угодно спрятать тот странный предмет, о сохранности которого он попросил его позаботиться и ни в коем случае не сообщать ему о месте тайника. После недолгих раздумий Россов закопал ковчег в дальнем углу барака где имел обыкновения отдыхать после очередной баталии с бандой Минтами.
Шло время. Дававшие пищу надежде воспоминания о доме померкли и однажды он понял, что не может вызвать в памяти лицо Лизы. Николая охватило невероятное отчаянье. В этот день он сам бросился на своих обидчиков и был особо жестко избит. А спустя два дня, после очередного допроса Ливкина втащили в барак и бросили у входа. Когда Россов подбежал к товарищу от одного взгляда на него ему стало плохо. На месте правого глаза у есаула было запекшееся нечто, от чего до сих пор несло горелой плотью. Здоровый глаз был приоткрыт и слезился. Николай перенес тело есаула в свой угол, где он, спустя несколько мучительных часов скончался. Минтами отдал приказ одному из своих миньонов и тот подойдя к Россову, склонился над Ливкиным, после чего распрямился и что-то крикнул своему вожаку. Получив новые инструкции, он вышел из барака и вернулся с двумя солдатами, которые молча выволокли труп наружу. Все это время Николая провел в странном оцепенении, словно разум отказывался смириться с происходящим. Обитатели камеры вернулись к своим привычным занятиям, а он, словно движимый необъяснимым порывом лег рядом с местом тайника, спиной к японцам и откопав капсулу попытался открыть ее. Сначала теплый метал сопротивлялся его усилиям, но спустя некоторое время верхняя часть цилиндра поддалась и с тихим шипением, словно речь шла о бутылке шампанского, отделилась выпустив наружу облачко белесого дыма, а в ладонь офицера высыпалось несколько крупинок черного песка. Невольно, Россов вспомнил, как отец рассказывал ему о черных пляжах Санторини и Сицилии. Попытавшись рассмотреть находку он поднес ладонь к лицу и в этот момент крупинки, словно сорванные порывом ветра поднялись в воздух и закручиваясь маленьким смерчем буквально ввинтились в его глаза. Он даже не успел испугаться, только привычно потянулся к лицу, чтобы вынуть досадную помеху пока песок не вызвал несвоевременное раздражение. И в этот момент пришла боль. Она была живой и подвижной, опалив глаза она пошла глубже, наполняя голову невыносимым жаром, а через несколько минут горело горло, грудь, а вскоре и все тело. Россова скрутило так, что он лбом врезался в собственные колени, а из горла вырвался крик, который словно шел из самого центра его тела и в нем словно слышен был гул съедавшего Николая огня. А потом ВСЕ закончилось...
Не стало боли, растерянности, страха, отчаяния...казалось, что не стало самого Россова, хотя он все помнил и понимал. А еще он заметил, что что-то изменилось. Мозг искал название происходящему и не находил. Наконец, ему удалось подобрать нечто похожее на объяснение - действительность ожила! Каждый предмет, каждое существо, попадавшее в поле его зрения словно раздвоилось и за первой, привычной формой скрывалась иная, напоминавшая колеблющуюся тень, в глубокой темноте которой периодически вспыхивали желтые, красные и зеленые огни. Россов заинтересовано разглядывал новое явлении, невольно отмечая, что, наверное, следовало удивиться или испугаться произошедшим в нем переменам. Но ничего подобного он не испытывал. Штабс-капитан повернулся и посмотрел на своих соседей по заключению. Вчерашние мучители реагировали странно, они как испуганные псы жались к стенам барака, стараясь не встречаться с ним взглядом. И только Минтами, явно сделав над собой усилие шагнул к русскому и посмотрел тому прямо в глаза. А за его спиной колебалась призрачная тень, вспыхивая ярко красными огнями.
ГЛАВА 5
Центсе Такеси, по прозвищу Минтами - большие глаза с детства отличался буйным нравом и вспыльчивым характером. Когда ему исполнилось двенадцать лет, на его глазах, несколько пьяных портовых рабочих жестоко избили отца. После этой драки Такеси старший проболел всю зиму, а к весне умер. Во время похорон родителя Минтами, глядя на убитое горем лицо матери и скорбные физиономии родственников, вдруг с отчетливой ясностью понял, что этим миром правит сила. С этого момента он начал укреплять свое тело и дух. Каждый день юный Такеси таскал огромные камни и наносил сотни ударов руками и ногами по макиваре. К шестнадцати годам он был известен как опасный уличный боец, который большую часть времени проводил в порту в поисках противников, а в восемнадцать его хорошо знали в полиции как источник постоянных неприятностей. Так продолжалось до тех пор, пока однажды вечером, слегка подвыпивший Минтами не встретил на петляющей между зарослями гадзимиру тропинке невысокого, пожилого мужчину. Если незнакомец ожидал, что молодой человек, согласно существующим обычаям уступит ему дорогу - он жестоко ошибся. Привыкший к безнаказанности Такеси, шагнул на встречу путнику, и попытался одним движением столкнуть того с дороги.... Очнулся Минтами в кустах, что росли рядом со злополучной тропой в луже собственной блевотины. Оклемавшись, гроза улиц начал осторожно выяснять с кем его свела судьба на узкой дорожке и после непродолжительных изысканий понял, что не иначе как буси Канрио Хигаонна по прозвищу волшебная нога удостоил его хорошего пинка. Про этого легендарного мастера "те" говорили, что он пятнадцать лет учился в Китайской провинции Фуцзянь у тамошнего наставника стиля "Белый журавль", а до этого брал уроки "Восемнадцати рук архатов" у одного из представителей знаменитой своими боевыми традициями семьи Цай. Говорили также, что вернувшись из Поднебесной, именно Цая он превзошел в Сантин Саибан - состязании во время которого демонстрируются кондиция тела, сила духа и способность управлять чудесной энергией "ки". Долгое время буси Хигаонна не брал учеников, но неудачи, постигшие его в попытке восстановить семейное дело - морские перевозки на лодке - ямбарусен, и связанные с этим финансовые затруднения привели к тому, что мастер открыл свои двери для желающих постигнуть секреты китайской руки - карате. Еще говорили, что Хигаонна крайне привередлив в вопросе приема учеников, а его тренировки чудовищно тяжелы. Пожалуй, именно это стало той последней каплей, которая убедила Центсе в том, что он нашел своего учителя. А в том, что наставник захочет видеть в рядах своих учеников лучшего уличного бойца трех городов: Нахи, Сюри и Томари, он не сомневался. Каково же было его разочарование, когда, явившись к дому Канрио Сенсея он получил от ворот поворот. Мастер даже не вышел к нему, передав через учеников, что он наслышан о дурном нраве Минтами и разговаривать им не о чем. Но надо заметить, что, несмотря на вспыльчивый характер Такеси способен был демонстрировать чудеса упорства и настойчивости. Вот и на этот раз, отказ не охладил его пыл, а напротив укрепил в решимости непременно попасть в обучение к знаменитому наставнику. И он начал осаду по всем правилам военной науки. Дни и ночи он просиживал в близи дома Канрио Хигаонна поджидая, когда мастер выйдет по своим делам, и шел за ним, сколько было возможно, не преставая повторять свою просьбу - взять его в ученики. Впрочем, мастер успешно игнорировал Минтами. Видя, что его усилия не возымели успеха, Центсе стал отлавливать по одиночке учеников наставника и зажав их в темном углу требовал, чтобы они просили своего учителя за него. Этим он добился того, что начинающие бойцы стали ходить только группами. Исчерпав, таким образом, свою фантазию, он вернулся к первоначальному плану, то есть продолжил преследовать самого мастера. Наконец его усилия увенчались успехом. Однажды Хигаонна Сенсей, остановился посредине дороги, что вела в сторону порта и повернувшись к Минтами сказал, что даст ему шанс и поговорит с его родственниками. Окрыленный надеждой Центсе вернулся домой и стал ждать. Спустя два дня, его мать и дядя получили приглашение явиться в дом мастера и по прошествии нескольких часов покинули его сопровождаемые буси Хигаонна, который поманил топтавшегося невдалеке Такеси, который, заметив расстроенное лицо матери и строго сведенные брови дяди начал догадываться, что его надеждам не суждено сбыться. И действительно, Сенсей строго указал ему, что своим поведением он позорит семью, и что родственники Такеси согласились с его мнением относительно полной несовместимости буйного нрава Минтами и занятий боевым искусством. Взбешенный Центсе выплюнул в лицо Хигаонны грязное ругательство и убежал.
Следующим вечером, он дождался, когда захмелевший мастер возвращался домой, после дружеской пирушки и прыгнув из-за угла попытался ударить Канрио палкой. Не до этого не потом Минтами не смог бы ответить на вопрос, зачем он это сделал. Его вел не разум, а съедавшая нутро ярость, густо замешанная на обиде, и теперь она выплеснулась в страшном ударе, который вот-вот должен был обрушиться на голову Хигаонны. То, что произошло дальше, Центсе запомнил на всю оставшуюся жизнь. Канрио Сенсей мягко развернулся вокруг своей оси, пропуская орудие мести мимо себя, после чего несильно ткнул Такеси костяшками пальцев где-то в районе плеча. Рука, сжимавшая палку, тут же онемела, и та выпала из сведенных судорогой пальцев. Впрочем, Минтами было не до этого. Ему вдруг стало нечем дышать. За те доли секунд, пока орудие мести приближалось к земле, мастер приблизился к нему вплотную, а его пальцы плотно обхватили трахею напавшего на него юноши. И в этот момент Центсе встретился с Канрио Хигаонна взглядом. Из абсолютно черных дыр на том месте, где у человека должны быть глаза на него смотрела смерть. Это не был дух, которым пугают детей и который изображают заезжие актеры в своих жалких представлениях. Тьма, что жила в глазах мастера обещала конец всего того, что представляет собой Центсе Такеси. Мучительный конец.
Неожиданно все закончилось, Канрио сделал шаг назад, а Минтами упал на колени и начал судорожно хватать ртом долгожданный воздух. Когда он решился поднять глаза, на дороге было пусто. Два месяца после этого он просыпался по ночам с криком, вновь и вновь заглядывая в глаза смерти. Чтобы избавиться от пожиравшего его страха он начал с удвоенной силой истязать свое тело и по самому ничтожному, а порой просто надуманному поводу бросался в драку. Однажды, он сцепился с группой портовых рабочих. Полицейский, который оказался поблизости попытался остановить драку. Противники Центсе при виде стража порядка разбежались, и он набросился на того, кто испортил ему все веселье. Офицер успел достать меч, но это ему не помогло. Минтами поднырнул под занесенный для атаки клинок, ударил полицейского плечом, а когда тот упал на спину, наступил ему на горло. Спустя два часа его арестовали. Он никогда не жалел о содеянном потому что в тюрьме ему перестали сниться глаза мастера "те" Канрио Хигаонна. Так было до сегодняшнего дня пока этот русский, которого ему отдали на растерзание, не встретился с ним взглядом. Взглядом, в котором поселилась смерть. И в этот раз все было намного хуже. С потрясающей ясностью Такеси понял, что настал миг его главной схватке, к которой он шел всю свою жизнь. Ему надо сделать всего лишь шаг. Шаг навстречу собственному ужасу с которым он жил все эти годы и если он его не сделает то просто перестанет существовать и превратиться в жалкое безвольное существо, лишенное разума и воли. И он сделал этот шаг.
ГЛАВА 6
Всматриваясь во тьму, сгустившуюся за спиной японца, Николай заметил, что красные огоньки собираются в яркую, сияющую точку над головой Минтами. Свет этой алой звездочки становился все сильнее, причиняя боль глазам Россова, которые тот, почему-то не мог отвести. Тогда он просто протянул руку и погасил ее, как гасил свечу в далеком детстве, когда наступала пора отправляться в постель. В это момент Центсе Такеси по прозвищу Минтами умер.
Те кто наблюдал за этой сценой рассказывали потом, что русский просто стоял и смотрел а их непобедимый вожак неожиданно вздрогнул и замертво рухнул к ногам этого странного человека. В этот момент в барак ворвались солдаты и окружили пленного офицера. Но тот не сопротивлялся и был совершенно спокоен. Появившийся вскоре японский офицер очень спешил. Он удостоил труп бывшего вожака лишь мимолетного взгляда, после чего отдал короткий приказ и русского увели.
Когда Николая втолкнули в хорошо знакомую комнату для допросов, он отметил, что не испытывает привычного трепета перед ожидающей его болью. Это не было удивлением. Просто сознание зафиксировало новую информацию. В помещении, наряду с хорошо знакомыми офицерами из лагерного начальства и Курумой находился еще один персонаж, а именно одетый в дорогой штатский костюм господин с аккуратной прической, тонкими усиками и внимательным взглядом необычно светлых, для японца, глаз глаз. От Николая не укрылось то почтение, с которым все присутствующие обращались к этому человеку и в нем шевельнулось нечто похожее на любопытство. Он попробовал взглянуть на него, как он это сам теперь называл, "внимательно". Но сколько он не вглядывался в это новое для него лицо, никаких необычных теней и свечений он не заметил, только капельки пота, которые по неизвестной для Россова причине выступили на лбу гражданского, что впрочем, он объяснил недомоганием, которое тот должен был испытывать после длительного путешествия. И только Накамура Сейдзо - эмиссар самого могущественного и самого закрытого тайного общества Японии знал чего ему стоило устоять перед потоками силы, напоминавшей горячий и мертвый ветер пустыни, которая ударила в него ведомая одним лишь взглядом этого русского. То во что никто не хотел верить свершилось. Хранители отказались смириться с судьбой подтвержденной многочисленными предсказаниями и послали его, чтобы он перехватил контейнер. И сейчас, когда в глазах этого избитого и лишенного чести офицера он увидел то, о чем, давясь слюной, вещали сильнейшие медиумы общества, Сейдзо понял - единственный шанс на спасение - доставить пленного в Токио. Потому что даже его сил не хватит, чтобы удержать ЭТО на границе миров, в случае если одна из сущностей выследит его и начнется трансформация. А сил ему было не занимать, ведь организация, одним из высокопоставленных членов которой он являлся ставила перед собой цели, требовавшие усилия особых людей, которых искали и вербовали по всей стране.
ГЛАВА 7
История эта началась триста лет тому назад, когда был подписан указ Сегуна Иэмицу, который гласил, что покуда светит солнце над миром нога чужеземца не ступит на священную землю Японии. Исключение составлял единственный порт Нагасаки, куда изредка разрешалось заходить иностранным кораблям. Так продолжалось до тех пор, пока Америка, уже тогда страдавшая тяжелой формой мании величия, не решила потеснить владычицу морей Британию и первой застолбить такой лакомый кусочек как земля Ямато. С этой целью в 1854 году в Токийский залив прибыл коммодор Перри со своей эскадрой и открыл огонь холостыми зарядами по столице Эдо. После чего был подписан договор между военным правительством страны Бакуфу и США о взаимном сотрудничестве, по которому иностранные суда могли заходить в японские порты и вести торговлю. Это событие было подобно взорвавшейся бомбе практически уничтожившей авторитет Сегунов, которые, по общему убеждению правили от имени Императора и по его поручению. А главным поручением императора военному правительству была защита страны, в частности от иностранных варваров. После "открытия" Японии коммадором Перри у многих возник закономерный вопрос, а не пора ли Сегуну, который столь бездарно распорядился дарованной ему властью, вернуть ее императору Мейдзи. Потрясение оказалось настолько велико, что пошатнулись краеугольные устои общества. Дошло до того, что самураи стали покидать своих господ и направлялись в столицу, чтобы восстановить справедливость, представление о которой у них было чрезвычайно незатейливое - Япония - земля богов, Сегун допустивший белокожих демонов в страну - предатель и подлежит истреблению вместе с полюбившимися ему гайдзинами. Большинство оторвавшихся от своих родов самураев - роши стали основной силой недавно созданного "общества людей благородной цели" - ишин шиши боровшихся с бакуфу в пользу императора. В 1858 подчинившись давлению и вопреки воле императора Сегун подписал указ ставивший иностранцев выше японских законов. Начались беспорядки. Военный министр Наоцуке отдал приказ к началу массовых репрессий. Инакомыслящих казнили сотнями, без суда и следствия. В ответ по Японии прокатилась волна загадочных политических убийств, фактически обезглавившая правительство Сегуна. Ответственность за эти смерти несла глубоко законспирированная организация "небесная справедливость" - Тенчу, которую создал член Ишин Шиши - Кацуо Тораучи и глава фехтовальной школы Къеси Накеси - Такеши Ханпейтой, чьи заслуги в деле совершенствования такого древнего искусства как убийство японского государственного деятеля трудно преуменьшить. Все дело в том, что так называемые "жертвы" как правило, сами были великолепными фехтовальщиками, либо пользовались услугами таковых. Поэтому Кацуо и Такеши на протяжении нескольких лет искали и обучали лучших асасинов своего времени. Ядро Тенчу составляли три человека: Каваками Генсай, небольшой, похожий ребенка обладатель пышной прически и тихого голоса он производил самое безобидное впечатление. При этом был невероятно хладнокровен, расчетлив и не любил лишней крови. Среди бела дня убил высокопоставленного чиновника и в одиночку уничтожил патруль из восьми человек. Владел очень редкой школой фехтования Фурануи, делавшей ставку на скорость. Второй - Танака Синбей, сын рыбака с детства влюбленный в фехтование. В одиночку убил правительственного чиновника и шесть человек охраны. Владел самым силовым стилем фехтования - сацума джиген. И наконец Окада Изу - маленький, нервный толстячок, ученик Такеши и убийца по призванию. В 1865 году Такеши Ханпея поймали и казнили, почти все бойцы общества кроме трех его лучших убийц погибли. Тораучи Оваками, Танаки и Каваками ушли в подполье, а точнее в горы, где десять лет жили среди отшельников Ямабуси. Там им открылись истинное положение вещей и знание о силах, которые управляют этим миром. Обогащенные этой информацией Кацуо в сопровождении своих верных ассасинов и двух монахов с неординарными способностями вернулся в уже императорскую Японию, и возобновил деятельность Тенчу. Цели у него были прежние - величие Японии, а вот пути их осуществления кардинально изменились. Для их реализации Тораучи собрал вокруг себя сильнейших медиумов и страны, с помощью которых надеялся получить доступ к одному из величайших источников могущества на земле. Долгое время члены небесной справедливости ждали знака, который подсказал бы им, где искать. Первый сигнал прозвучал, когда императрице во сне явился самурай, который назвался Сакумото Ремой и заявил, что Японии предстоит война с Россией, которую она выиграет. Таким образом Тенчу, из уст своего легендарного покровителя получили направления для поиска. Но главной новостью, стали вести из Тибета о неком сосуде с ключом к источнику величайшего могущества. Проследив его путь, члены общества узнали, что сокровище находиться в руках русского резидента, следы которого вскоре затерялись. К счастью, спустя некоторое время, стало известно, что он пленен в Манчжурии. Тораучи послал своих приспешников во все лагеря для военнопленных, но он не учел одного - мстительного и амбициозного характера офицера Курумы, который решил посчитаться с Ливкиным, за которым он гонялся на протяжении нескольких месяцев и который не однократно оставлял его в дураках. Для осуществления своего плана Курума доставил Ливкина и захваченного вместе с ним офицера в богом забытую дыру - лагерь для дезертиров и уголовников на острове Мотобу, провинции Окинава, чтобы с помощью пыток вырвать у русского всю информацию о его шпионской деятельности, а заодно потешить свое ущемленное самолюбие. О контейнере с ключом этот вояка естественно ничего не знал. Когда Тораучи наконец удалось выяснить местонахождение есаула он немедленно послал в лагерь своего эмиссара, то есть его - Накамуру Сейдзо. И вот, он опоздал. Оставалась только одна надежда, что стоявший перед ним человек еще не осознал произошедших с ним изменений, а значит, может сам стать орудием в руках могущественных Тенчу.
ГЛАВА 8
Через два дня, Николай в сопровождении светлоглазого японца и четырех одетых в штатское сопровождающих с выправкой кадровых офицеров оказался в Токио. В закрытом экипаже он был доставлен в небольшой особняк, соседствующий с творением великого Чжу Шунь Шуя - Койсикава Коракуэн, "садом удовольствий последнего". За время путешествия, чувство апатии и безразличия, которое он испытывал после того, как открыл капсулу сменилось гнетущей тоской, которая овладела всем его существом и которая усиливалась с каждой минутой высасывая из него остатки сил. Когда они прибыли к месту назначения, сопровождающим пришлось буквально нести Николая. Сейдзо не скрывал своего беспокойства по поводу состояния пленного. Осведомленный, значительно лучше Россова, по поводу того, что с ним происходило, он прекрасно понимал, что счет пошел на часы и если им не удастся задуманное, они потеряют бесценный материал, за которым члены общества охотились не один десяток лет. Как только за вновь прибывшими закрылись двери Накамура развил бурную деятельность. Непрестанно кланяющиеся фигуры в одинаковых серых хламидах, встретившие их внутри повинуясь его отрывистым командам, разбежались в разные стороны, а Николая осторожно подняли на руки и перенесли в просторное помещение. Его положили в центре, в окружении нескольких жаровен, из которых сочился приторный дымок. Сознание Россова металось между явью и воспоминаниями то, погружая его в дни беззаботной юности, то возвращая в этот странный дом, наполненный тенями и чужой речью. Ему вновь было все равно. Он покидал этот мир и желание покоя, напомнило ему слабый блик былых чувств, которые он почти не помнил. Повинуясь воле Сейдзо вокруг него стали собираться обитатели этого странного места. Трое приблизились к русскому офицеру и опустились на колени. Один положил руку ему на лоб, второй коснулся пальцами сердца, третий остался недвижим, не сводя с него своих блеклых, подернутых пленкой глаз. Они были старыми...очень старыми. Спустя некоторое время тот, что только смотрел, повернулся к Сейдзо и просипел
- Ты не опоздал, но был близок к неудаче, - он пожевал воздух своим беззубым ртом. Но он сильный, слишком сильный для предка. Даже сейчас, на границе миров, его дух сожрет его.
- Что же делать преподобный, мы не можем потерять его, - Сейдзо всем своим видом демонстрировал отчаяние, насколько это было, возможно находясь в глубоком поклоне.
- Если бы у нас было время, - бескровные губы продолжали свое безостановочное движение - мы могли бы подготовить его и тогда предок стал хранителем этого сосуда.
- Но у нас нет времени преподобный, - Сейдзо прилагал все усилия, чтобы не показать свое беспокойство и раздражение от того, что он вынужден почтительно выслушивать, то, что вещают эти иссушенные обломки былого величия.
- Да, времени нет, - старик задумался, - у нас есть меч. По толпе "серых" пронесся встревоженный шепот. Головы колдующих над Россовым медиумов дернулись и повернулись в сторону говорившего.
Но он словно не заметил этого, - у нас есть меч, - повторил старейшина, - и это единственное чем мы можем удержать его.
То, что произошло дальше, стало неожиданностью даже для Накамуры. Не успел преподобный договорить, как один из старцев, тот что держал Николая за запястье с невероятной скоростью выбросил вторую руку, с тонким, как игла кинжалом, целя в горло старейшины. В тот же миг тело преподобного отклонилось ровно на столько, чтобы пропустить мимо себя смертоносное лезвие, широкий рукав метнулся к лицу нападающего, человек закричал, но уже в следующую минуту крик сменился жутким хрипом вперемешку с омерзительным бульканьем. Тело медиума рухнуло рядом с русским забрызгав его лицо кровью хлынувшей из перерезанного горла. Сейдзо отметил, что клинка он так и не увидел. Поистине, недооценивать преподобного - большая ошибка. Подумав так, он поймал на себе внимательный взгляд бесцветных глаз, и поспешил склониться в поклоне, демонстрируя свою покорность.
- Окада не согласился с моим решением и воспользовался своим правом оспорить его, - голос старейшины был, по прежнему, ровным, - теперь принесите меч.
"Серые" убежали, но вскоре вернулись, неся черный, лакированный ларец с красной печатью Тенчу на крышке. Его установили рядом с Николаем и оставшиеся в живых медиумы, осторожно извлекли из его недр, быть может, самый древний клинок, из тех, которые Сейдзо видел в своей жизни. Судя по длине лезвия и узору на гарде - это было не оружие воина, а орудие палача. Преподобный взял меч в обе руки, встал над русским и медленно погрузил лезвие область над ключицей. Николай дернулся, глаза его широко открылись, а из горла вырвался толи хрип, толи стон. "Словно раздавленное насекомое", - подумал Сейдзо. Старейшина, держа меч в одной руке, пальцы второй погрузил в кровь и размазал ее по свободной от плоти части лезвия. Затем провел красную черту поперек своего лба и закрыл глаза. Сначала Накамуре казалось, что ничего не происходит, но потом он стал различать низкий вибрирующий звук, который усиливался, набирая силу и словно заполняя собой помещение. Его источником были настоятель и его последователи. Когда гул достиг своего пика и стал практически невыносим для уха жизнь эмиссара Тенчу, Накамуры Сейдзо, старейшины, его учеников и слуг оборвалась.
ГЛАВА 9
Он проснулся! Напоенный плотью, он смог вырваться из плена стали, которая дала ему имя и жизнь. Стали, которая стала его тюрьмой на долгие два столетия. Он, которого на этой земле звали Такэмикадзути но о ками, рожденный из крови огнеголового Кагуцути пролитой на священные скалы повелителем Изданаки. Он, душа и сила меча, источник великой доблести и незнающей пощады ярости, победитель О-кунинуси вновь стал частью воина. Но в этот раз не ему принадлежало право указать на избранного. Жалкие черви из мяса и слизи, которым в свое время удалось лишить его свободы, сняли печать с его темницы, но вместо того, чтобы дать ему еще пищи, они попытались сохранить власть над ним и их надежды были связаны с тлеющей искрой создателя, что еще теплилась в этом теле. Но они недооценили повелителя стали. Огонь этой искры еще не угас, но в ней не осталось воли к жизни. И тогда он обратился к угасающему сознанию человека, которому выпала честь стать его сосудом. Он напомнил ему о убийствах и мести, он показал ему величие битвы и воззвал к его гордости. Он вновь погрузил его в пучину унижений, через которые он прошел. Он соблазнил его возмездием и разжег его угасающую жизнь. Он спрятался за его гневом, как за ширмой. Стал топливом для огня, бушующего на месте чуть тлеющего костра. И когда пришло время - он восстал.
"Мы ошибались", - подумал Сейдзо, когда русский встал с ложа, где еще минуту назад собирался испустить дух и посмотрел на него. Его глаза были подобны двум красным рубинам, а волосы, словно черное пламя, метались вокруг белого, как мел, лица. На одной руке у него висел настоятель, которого он проткнул голой рукой насквозь и с его торчащих из спины старика пальцев, на отбеленные сосновые доски пола толи стекала, толи падала бурая масса. Пальцы второй руки сжимали то, что осталось от лица ближайшего к нему медиума. В следующую секунду он оказался рядом с Накамурой и он уже не смог увидеть как тот, с кем они связывали великие надежды Тенчу разрывал тела ее верных сторонников пока крик последнего из них не оборвался, а на смену ему пришел вибрирующий и густой рык победителя. Сейдзо не смог увидеть, как тот, кого звали Николай Россов, шел среди неузнаваемых останков, с ног до головы покрытый кровью, а на губах его словно червь-эпилептик дергалась истеричная улыбка. Он не увидел, как открылись двери особняка и проходивший мимо полицейский закричал от ужаса увидев покрытого кровью человека, на руках которого, словно перчатки, были одеты человеческие головы и умер, не успев дотянуться до оружия и спасти женщину, на которую Такэмикадзути наткнулся на пути к императорскому дворцу. Он ничего этого не видел, потому, что в этот момент Сейдзо Накамура был занят куда более важными делами, нежели порожденное одиночеством безумие старого демона - он умирал.
ГЛАВА 10
Россыпи хрусталя швыряли в душное токийское небо колокола Суругадая. Но не благостью наполняли они душу Павла. Сегодня в их звоне набатом звучала тревога, которая терзала душу священника. Причиной тому был состоявшаяся накануне беседа с Архимандритом. Как не печально было признавать, но испытание, которое назначил ему Святитель, наполняло его душу ужасом, тем более постыдным, если вспомнить, кем он был, до того дня, когда переступил порог "русского дома" с обнаженным мечом в руке.
Тогда его звали Такума Савабе. Бывший самурай клана Тоса, жрец синтоиского храма в Хакодате, он мучительно переживал по поводу всеобщего падения нравов и бедственного положения гордых Буси, цвета нации, которые в большинстве своем не имели средств к существованию и зачастую были вынуждены, забыв о гордости и происхождении, за гроши, работать на тех, кого еще вчера не удостоили бы чести умереть от своего клинка. По странному капризу судьбы именно меч давал Такума средства к существованию, но какой ценой - ему приходилось продавать свое искусство гайдзинам, исконным врагам Ямато, которые в последние годы, словно тараканы, заполонили его страну. Если бы его работодатели знали, сколько раз, проводя учебный поединок с сыном русского консула Гошкевича он с трудом сдерживался, чтобы не раскроить этому неповоротливому медведю голову деревянным боккеном. Особую же ненависть он испытывал к священникам варваров поскольку как никто другой знал, что нет ничего страшней, чем проиграть битву за умы и сердца своих сограждан. Савабе помнил, как отец рассказывал ему о приказе Сегуна, согласно которому всех христианских миссионеров ловили, заворачивали в соломенные мешки, складывали штабелями и сжигали заживо. Но времена изменились и теперь, каждый раз, посещая дом консула для очередного урока фехтования, Савабе сталкивался с одним из самых вредных представителей этой породы, священником, в котором не было страха. Встречаясь взглядом с самураем он не отводил глаза, а лишь спокойно смотрел, словно не чувствуя гнева, который переполнял японца. Впрочем, насчет толстокожести христианского проповедника Такума ошибался, в чем имел возможность убедится в один из очередных визитов. В этот день, священник не ограничился взглядом, а подошел к Савабе и на хорошем японском спросил
- За что ты на меня сердит?
- За что? - взревел Савабе, которого вопрос священника застал в врасплох, - Вы, проклятые крысы, вас всех надо перебить! Ты пришел на мою землю, чтобы захватить ее, а твои проповеди хуже ваших пушек! Ты первый враг моего народа!
- А разве ты знаком с моим учением? - спокойно спросил священник, казалось ничуть не заметивший ни угрожающего тона, ни судорожны сжатой, на рукояти учебного меча руки.
- Нет! - Отрезал Такума.
- А разве справедливо судить, не зная и осуждать не выслушав?
- Ну тогда говори
- Здесь не место и не время достойный господин, - улыбнулся священник, - будь моим гостем и ты окажешь мне этим великую честь.
- Пораженный учтивостью речи проповедника Савабе судорожно кивнул и вне себя от стыда за свою выходку развернулся и бросился прочь, твердо пообещав никогда не переступать порог этого дома. Но слова гайдзина и тон, которым они были сказаны, не шли из головы. В конце концов, любопытство победило и когда на город опустилась тьма, он постучал в ворота миссии.
Они проговорили всю ночь, и эта беседа изменила жизнь Такума Савабе. Потом был год, в течении которого самурай стал постоянным гостем в доме иеромонаха Николая. Во время исполнения синтоиских обрядов, он незаметно для всех подменял ритуальные тексты на Евангилие, а свободное время погружался в размышление о великой истине, которая ему открылась. Иногда им овладевало отчаяние за ту жизнь, которую он бродил во тьме и грехе и тогда он шел в знакомый дом, неизменно находя там слова утешения и душевного успокоения.
В апреле Такума Савабе крестился. Обряд был совершен тайно. А в 1875 году, теперь уже Павел Савабе стал первым японцем - православным священником. К этому времени он стал постоянным спутником и верным помощником сначала Архимандрита, а с 1880 года рукоположенного Епископа Николая, который не жалея себя нес слово божье всем в Японии, кто готов был его услышать. Павел не переставая поражался духу этого скромного и светлого человека, который не зная сна и отдыха исполнял свою многотрудную работу. Он переводил на японский богослужебные книги, открывал семинарии, ездил по всей стране с миссиями. И всегда эта деятельность была сопряжена с опасностью и противодействием властей. То в одной, то в другой газете мелькали публикации объявлявшие отца Николая "ротаном" - "шпионом", а его паству - "никораи но яцу" - "негодяями Николая". Но священник, словно не замечал происходившее вокруг его персоны все усилия сосредоточив на достижении своей цели. Первым осязаемым символом успеха стал храм Воскресения Господня - Суругадай, построенный на пожертвования и освященный в 1891 году. В этот день, впервые в Японии была совершена Божественная литургия, сопровождаемая чудесным колокольным звоном. Это был прекрасный день. При воспоминании о нем Павел заплакал. Ну почему, именно сейчас, когда он только начал обретать покой и воспоминания о его прошлой жизни стали превращаться в навеянный дурным сном мираж, его духовный отец, самый близкий Павлу человек обрекает его на испытание, которое ему не по силам.
Когда повинуясь зову владыки он прибыл в кабинет Епископа, там помимо наставника находился еще один священник из России, который прибыл в Токио за день до этого, причем спешно. Несмотря на чудовищную усталость, он настоял на встрече с отцом Николаем, которая проходила при закрытых дверях и длилась почти пять часов. После чего отец Николай вызвал к себе Павла.
- Но как я смею отец, - простонал Павел, - я не прикасался к мечу много лет
- Тебе и не придется прикасаться к нему Савабе, - глаза Николая наполнились печалью, он сам придет к тебе. Завтра в полдень ты встанешь на дороге ведущей к мосту Нидзюбаси. Через некоторое время увидишь человека, вид которого будет ужасен. Ты подойдешь к нему, возьмешь его за руку и приведешь в храм. Ни на минуту не отпускай его руку.
- Но тогда зачем мне меч отче?
Вместо Епископа ответил незнакомый священник.
- Вы обязаны привести его сюда несмотря ни на что, - он говорил в нос, словно был простужен, - если кто-нибудь попытается отбить вашего спутника вы должны защищать его даже ценой своей жизни. Растерянный Павел, обратил свой взгляд на Епископа. Пока незнакомец говорил, словно тень легла на лицо Николая, уступив место великой печали. Он поднял голову и посмотрев прямо в глаза Савабе тихо произнес.
- Это твой долг.
- Но мой сан отче, если я пролью кровь, вес чему я служил и чем жил будет напрасным.
- Значит не проливай ее Савабе.
Незнакомый священник дернулся и повернувшись к Епископу попытался заговорить, но тот остановил его повелительным жестом руки и повторил
- Не проливай кровь Савабе, уповай на свою веру!
ГЛАВА 11
Такэмикадзути слабел. Этот человек был другим. Его дух словно уже оборвал связующие нити, но при этом был необыкновенно силен, не в последнюю очередь благодаря живительным эманациям совершенно не свойственным гибнущей плоти. Ярость демона волна за волной накатывалась на стену, которую он был не в состоянии пробить. Более того, пребывание Такэмикадзути явно пошло на пользу этому странному избранному и его воля не только не покидала израненную оболочку, но словно становилась сильнее, пробуждая сомнения и волю. После того, как ведомый ками человек буквально разорвал последнюю жертву, порождению Кагуцути не удалось натравить его ни на одного из встреченных ими людей. Они лишь кричали и в ужасе убегали, завидев окровавленную фигуру. И лишь один не ушел с его пути - одетый в черное он стоял на дороге к мосту и Такэмикадзути почувствовал его страх, который словно загнанная в угол крыса визжал и вгрызался в сознание этого странного незнакомца, который, тем не менее, оставался недвижим, словно ждал этой встречи. Когда до черного оставалось несколько шагов демон нащупал лазейку в обороне своего носителя. Слишком много зла причинили ему земляки того, кто преградил им дорогу и как только ненависть, темной волной начала подниматься со дна этой исстрадавшейся и почти мертвой души дух клинка и повелитель доблести нанес удар. Тело избранного рванулось на встречу незнакомцу, а руки, которые в этот момент ничем не уступали в крепости стали метнулись к его горлу. В последнюю секунду Такэмикадзути понял, что больше не чует страх, которым буквально сочилась будущая жертва. Но было поздно - Савабе кошкой скользнул на встречу атаке одновременно разворачиваясь на носках и пропуская покрытую засохшей кровью руку мимо себя. В последнюю минуту он перехватил атакующую конечность у запястья и рванул своего противника к себе, так что они оказались лицом к лицу. И в этот миг ками возликовал. Исполнилось его предназначение. Он вновь был в руках воина. Он - дух меча и суть меча готов был повиноваться воле смертного, который был достоин этого.
Спустя час Павел появился на территории миссии ведя за руку грязного, с ног до головы покрытого кровью человека. Там их уже ждал давешний священник. Он подбежал к Савабе и его спутнику, который казалось пребывал в нескончаемой прострации, выудил из складок своего одеяния шприц и сделал Николаю укол в плечо после чего Россов обмяк и завалился к ногам Павла.
- Теперь ты можешь отпустить его руку, своим неприятным голосом произнес таинственный священник. Вас пытался кто-нибудь остановить.
- Нет, - Савабе почувствовал страшную усталость, - судя по его виду он кого-то ранил.
- Скажи ему спасибо Павел, - отче грустно улыбнулся, - он взял на себя твой грех. Впрочем ему уже все равно.
- Что это значит
- Не важно, твоя миссия закончена и ты можешь вернуться к своей жизни.
- А что будет с ним.
- Сейчас он...спит. Очень глубоко спит. Чтобы его разбудить, нужен еще один укол. Вечером в Россию уходит судно с тяжелоранеными пленными, которых японское правительство согласилось отправить на родину. Этот человек русский офицер. Все документы на него подготовлены. Скоро он будет дома.
- Столько усилий, чтобы отправить домой простого пленного
- Не простого Савабе! Очень непростого!
- Что же в нем такого особенного?
- А разве ты не почувствовал?
Савабе вздрогнул, вспомнив, как схватил руку незнакомца и в этот момент почувствовал, будто держит сталь. Нет...не просто сталь. Живой метал, который бился и пульсировал в его ладони.
- Но что с ним будет дальше?
- Савабе, я бы мог сказать, что это не твое дело. Но я скажу правду, тем более, что ты это заслужил. Я не знаю. Моя задача доставить его в Новый Йерусалим. Там моя миссия закончится. Но я точно знаю - это очень важно!
ГЛАВА 12
Николай проснулся от невероятной тишины. Она не имела ничего общего с той бездонной и безнадежной пустотой, которую он помнил по последним дня своей, ставшей вдруг такой непонятной жизни. Она была плотной и уютной как пуховое одеяло. В нее можно было спрятаться от себя и собственных воспоминаний о пережитом. Хотя помнил он немного. Только смутные и словно разорванные картины недавнего прошлого, в которых были кричащие люди, кровь, меч и невысокий священник с глазами убийцы. Николай приподнялся на кровати и огляделся. Он находился в небольшой, чистой комнате с образами на стенах и изразцами на русской печи. Солнечный свет, с трудом пробиваясь через небольшое окошко и выставляя на показ стыдливый танец пылинок, падал на чистый, дощатый пол. Еще миг и тень от открывшейся двери разрушила это случайное единство. В комнату вошел человек. Его черная, с проседью борода, в которой прятался непривыкший к улыбкам рот, падала на черную же рясу, сверху которой располагался лишенный каких либо украшений крест.
- Здравствуйте, - проговорил незнакомец.
- Здравствуйте, - ответил Николай.
- Меня зовут Георгий...отец Георгий. А Вас, если не ошибаюсь Николай?
- Не ошибаетесь. Скажите, где я?
- Вы недалеко от Москвы, для Вас война закончилась
- Как вы сказали...Москвы? Николай удивился. Правда, сделал это как-то вяло, вполсилы.
- Точно так любезнейший. Точнее Вы в Новом - Иерусалиме. А доставили Вас сюда по моему приказанию, вместе с нашими ранеными, которых японцы согласились отправить на родину. Вы пробыли в беспамятстве почти месяц. Честно говоря, было время, когда мы думали, что потеряли Вас.
- Кто мы?
- Ну об этом чуть позже. Расскажите лучше, что вы помните.
- Немного. Скажите, а моего отца и невесту известили?
- Пока нет. Священник замолчал словно вновь обдумывая то, что собирался сказать, - видите ли Николай, вы попали в странную историю. Совершенно не по своей вине и из лучших побуждений, но сейчас, скажем так - вы очень больны. А имя вашей болезни и способ ее лечения знаем только мы.
- Опять мы? - Россов усмехнулся.
Священник продолжал.
- Я непременно отвечу на все ваши вопросы, но сейчас чрезвычайно важно не терять время. Давайте вернемся к вашим воспоминаниям. Николай пожал плечами и как мог рассказал то, что помнил. По ходу повествования священник задавал много вопросов. Особенно его интересовали те неясные обрывки то ли событий недавнего прошлого толи странных галлюцинаций, в которых Николай был словно сторонним свидетелем творящегося вокруг него кошмара. Наконец беседа закончилась и Россов в изнеможении откинулся на подушки. Священник молча встал и направился к двери. Но прежде чем он вышел Николай нашел в себе силы и снова приподнялся
- Что со мной отче? Я знаю, что со мной происходит нечто...странное. Я не понимаю...
Георгий обернулся и грустно улыбнулся
- Отдыхайте, я приду завтра и отвечу на ваши вопросы. Вам понадобятся силы, чтобы понять и принять очень важные для вашей жизни решения.
Вскоре после его ухода в комнату скользнул служка и напоил Россова какими то дурно пахнущими отварами. Поздно вечером процедура повторилась с той лишь разницей, что напиток был отвратителен не только запахом, но и вкусом. Впрочем, после него Николай крепко и без сновидений уснул.
Утром он чувствовал себя значительно лучше, и даже совершил прогулку по своему убежищу, опираясь на стену. За этим занятием его и застал Георгий, который, казалось, приятно удивился.
- Я пришел, чтобы ответить на Ваши вопросы, - он опустился на стул рядом с кроватью.
- Что со мной происходит?
Георгий помолчал, словно решая для себя достоин ли его визави откровенности, и спросил.
- Ты веришь в ангелов Николай?
Россов пожал плечами, - после всего, что со мной произошло я готов поверить во что угодно, но ангелы, это ...как-то уж очень ветхозаветно.
- Ангелы, Демоны - все это названия существ, которые существовали задолго до сотворения нашего мира и которые существуют рядом с нами на протяжении всей истории человечества.
- Разве демоны - это не служители зла?
- В переводе с латыни, демоны - это носители мудрости. И это одно из тысяч имен, которым человек награждал этих существ. Среди них действительно есть те, кто живут в тени и те, кто предпочитают свет. Но все они служат одной цели - сохранению равновесия, которое является основой нашего мироздания.
- Звучит как забавная сказка, - Россов криво усмехнулся, - а какое отношение это имеет ко мне?
- А как ты считаешь, кто повинен в твоих бедах, Николай?
- Не кто, а что. Во всем виновата та проклятая капсула и то, что было внутри. И об этом я хотел бы поговорить в первую очередь.
- Хорошо, - Георгий кивнул, - но одно связано с другим. Капсула, которая волей случая попала тебе в руки - мы называем ее дар Рафаила - исцелителя. То, что было внутри - калимар - убийца души. Дело в том Николай. Что Ангелы - это не мистическая метафора или духовная абстракция. Это реальность!
- Георгий, - Россов недовольно нахмурился - вы ошиблись веком. Лет двести тому назад, да с вашей фантазией... Священник грустно улыбнулся.
- Вам придется мне поверить потому, что это единственное объяснение тому, что произошло с вами. Хотя бы выслушайте меня.
- Хорошо, я выслушаю вас, но выводы буду делать сам.
- Ну что же, ваше право. И так. Наш мозг Николай - это как беспроводной телеграф господина Попова. Он способен улавливать сигналы - предназначенные нашей душе, которая есть частица господа бога нашего. Душа является источником и смыслом нашего существования и подобно губке, впитывает все наши мысли, метания, страсти и откровения. Но есть, мой дорогой друг миг, в нашей жизни, когда наш мозг может стать вратами, через которые дух куда более высокого порядка способен войти в контакт с нашей душой и заменить ее. К сожалению, произойти это может только в час кончины, когда наш владыка призывает нас к себе и узы тела и души истончаются до невозможности. Много веков тому назад, когда ангелы разделились на свет и тень, битва, которая началась в небесах, продолжилась на земле. Именно здесь происходят главные сражения, которые определяют судьбу не только человечества но и мироздания. В этих битвах задействованы такие силы, которые способны уничтожить все человечество. Наше спасение в том, что эти существа не могут приходить в наш мир, кроме как в обличии человека. Рафаил создал...скажем так вещество, которое разрывало связь души и тела, но оставил контроль за его использованием в руках человека. Так появились мы - орден Врат.
- Отче, но при чем здесь я?
- Терпение, Николай, еще немного терпения. Ведь именно это и произошло с вами. Калимар становится активным, когда вступает в контакт с воздухом. Открыв ковчег, вы освободили свою душу, которая была готова покинуть вас и тут же стали мишенью для тех, кто подобно рою мух кружит над каждым человеком в ожидании малейшей лазейки, для того чтобы проникнуть в наш мир. Они невероятно кровожадны, но к счастью слабы, и вам удалось удержать их убив лишь того несчастного, в лагере.
- Ага, Россов невесело усмехнулся. Значит всему виной бесы, а я не при чем?
- Не совсем так, но близко к правде. Вы хотели его убить, а то, что овладело вами, реализовало это желание. Тем не менее, вины вашей здесь нет. Но дальше вы должны были умереть. Дело в том, что после контакта с калимаром человек не способен жить сколько-нибудь долго. Душа, которая рвет связующие ее с телом нити, отдает мозгу команду, после которой он гибнет. Мы не понимаем, как эти несчастные из Тенчу смогли доставить Вас в Токио живым. Тем не менее, им это удалось, - казалось Георгий забыл про Россова вернувшись к давно терзавшим его сомнениям. Николай выждал минуту и спросил.
- Но как, в таком случае вы объясните, то что произошло далее?
- Ну, это как раз не столь сложно. Понимая опасность, которая вам грозит и вашу ценность, как будущего, скажем так носителя для их избранника, уж извините не помню его местное, абсолютно непроизносимое имя, они решили заместить Вас не таки сильным, но куда более опасным нежели мелкий бес, демоном тени. И вот ту они сильно просчитались. Мы пока только пытаемся понять, что произошло, но судя по всему, вы Россов оказались куда сильнее обычного смертного. Ибо вместо того, чтобы законсервировать ваше тело с новой, так сказать, начинкой они дали жизнь старому и очень опасному существу.
- То есть он стал мной?
- Не совсем. В тот момент, когда он проник в ваше тело, его еще не покинула душа. А для подобных существ - это мощнейший источник энергии. Вот почему демон с легкостью порвал путы тех ...скажем так - уз, которыми его пытались опутать и начал делать то, для чего он был рожден. То есть убивать, - Николай побледнел, но Георгий словно не заметил этого и продолжил свой рассказ, не выказывая малейших следов волнения, - но эти существа не могут ужиться рядом с частицей своего творца. Поэтому, когда наш обращенный брат помог обуздать злобные наклонности демона, начался обратный процесс то есть ваш дух поглотил незваного гостя без остатка напитав себя той единственной силой, что способна дать вам отсрочку от смерти.
- Что значит отсрочку?
- А это значит, что у нас максимум три - четыре дня, а потом все вновь вернется на круги своя и вы умрете, - в комнате повисла тишина. Наконец Николай спросил.
- И какие есть варианты?
- Мы должны свершить обряд и открыть врата для того, кто должен придти в этот мир.
- То есть я все равно погибну.
- Николай, вы уже мертвы. Теперь вопрос только в том, как и раде чего вы умрете.
- Но если вы ошибаетесь, Если все, что вы наговорили, весь этот мистический бред не более чем бред сумасшедшего, - он невольно сорвался на крик.
- В таком случае вы просто уйдет отсюда. Ведь в самом обряде нет ничего опасного.
- И что вам тогда нужно от меня?
- Ваше согласие. И вы должны будете строго следовать всем нашим инструкциям.
Николай почувствовал, как он устал. Вся его жизнь, в этот момент, показалась ему заевшей патефонной пластинкой навязчиво проигрывающей одну и ту же мелодию, давно потерявшую свое очарование. Он попробовал найти в себе что-то ради чего стоит бороться, попытался вызвать в памяти образ Лизы и не смог. И тогда он заплакал. Впервые за многие годы. Священник молча встал и вышел. Спустя два часа за ним пришли. Его отвели в баню, раздели до гола и тщательно вымыли. Все еще голым, но уже чистым Россов, с помощью своих немногословных помощников спустили в глубокую яму. Там было сухо и темно.
ГЛАВА 13
Прошло несколько дней, а может недель. Николай совершенно потерял счет времени и перестал ориентироваться в пространстве. Со временем ему стало казаться, что о нем забыли и он, даже пытался кричать, но ему никто не ответил. Им овладело жуткое, неконтролируемое отчаяние. Он рыдал и звал своих мучителей вновь и вновь. Но никто не пришел. Потом ему все стало безразлично. Его разум впал в состояние странного оцепенения, не способный больше сопереживать происходящему. Поэтому, когда к нему пришел Ливкин он не испугался и не удивился. Есаул устроился напротив него и некоторое время они просто молчали.
- Ну как ты? Наконец спросил Николай
- Нормально.
- Ты прости меня если что?
- Уже простил...если что, - Ливкин усмехнулся
- Что со мной будет?
- А я почем знаю, - есаул пожал плечами.
Они еще помолчали, потом Ливкин встал и растворился в темноте, которая плотным занавесом сомкнулась за ним, погрузив Николая в уже привычное безвременье. Потом были голоса. Сначала один, потом целый хор нестройных выкриков, смеха, стонов. Он сначала пытался разговаривать с ними, но не получив ответа бросил это дело, как бесперспективное. Его не кормили, но источник воды в яме был. Он нашел его почти сразу, вслепую обследуя свою темницу. Но отсутствие пищи сказывалось и ему стало хуже. Когда он перестал вставать, в какофонии звуков окружавшей его как липкая паутина он услышал Георгия. Тот сказал, что настало время исповедаться. Но это было не приносящее облегчение очистительная откровенность. Каждый проступок, каждая ложь - он словно переживал их вновь испытывая невыносимое чувство стыда. Наконец все закончилось, и он услышал слова ритуального прощения. Потом пришли они. Темнота не дала ему возможности увидеть своих мучителей, а сил для сопротивления у него уже не было. Его повалили и завернули в плотную ткань так, что он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Он почувствовал, как его кладут в углубление и заваливают землей. Все, что осталось в нем живого забилось в агонии, и он бы умер, если бы не потерял сознание.
Он пришел в себя и почувствовал, что рядом кто-то есть. Один. Знакомый голос произнес.
- Не сопротивляйся, ты жив и можешь дышать.
Действительно, несмотря на то, что он был похоронен под слоем земли никаких проблем он не испытывал.
Нет! Сказал Георгий. Нет, нет, нет, нет - продолжал он повторять без остановки. Николай иногда забывался, но каждый раз, когда он приходил в себя он слышал только одно. Нет, нет, нет.... Георгия сменил незнакомый голос, потом еще один и еще и все они бубнили одно и тоже. Нет, нет, нет. Он словно пропитался этим "нет". Он погрузился в отрицание и сам стал отрицанием. В этом нет, сосредоточился весь мир.
Потом было имя. Оно родилось в нем и заполнило собой все вокруг и внутри. Имя было Камаил и он повторял его вновь и вновь пока не стал выкрикивать изо всех сил и тогда темнота вспыхнула теснимая ярким и ясным пламенем от которого шел нестерпимый жар. Николай почувствовал, как его языки касаются плоти и пожирают ее. Потом пришла боль! Она была невероятной и несла прозрение. На какой то миг все стало понятным, а потом он вновь потерял сознание.
ГЛАВА 14
Гнев! Это было первое, что он почувствовал, когда открыл глаза. Он был в ярости. Это чувство переполняло его и не давало дышать. Он был настолько зол, что не сразу осознал простую истину - жив! Волна злости ударилась в эту мысль и откатилась обдав брызгами и оставив послевкусие неутоленного раздражения. Он был в той же комнате, словно все что произошло с ним не более чем кошмарный сон. Словно ничего не изменилось. Но он знал, что это не так. Только не мог объяснить, в чем суть произошедших перемен. От напряженных раздумий его отвлек звук шагов, которые приближались к месту его, как он теперь не сомневался, принудительного заточения.
Георгий вошел в комнату робко. Словно канатоходец, что делает свой первый шаг нал пропастью удерживаемый лишь силой собственного искусства да натянутым канатом. Он не сводил глаз с Николая, словно силился разглядеть в нем нечто.
- Как вы себя чувствуете?
- Как идиот, - зло ответил Николай, - как жалкий шут, поверивший кликуше и участвовавший в жалком аттракционе.
- Вы не правы, Николай, тон монаха вновь стал проникновенным и участливым, но это больше не успокаивало. Наоборот. Николай словно чувствовал скрытый за ним расчет и ложь. Тем временем Георгий продолжал, - Действительно что-то пошло не так. Мы пока не понимаем что, но вы живы и это самое главное. А значит, у нас будет время разобраться. Сюда в Гефсиманский сад мы призовем лучших из нас и обязательно найдем ответ.
- Ответ! - Ярость с новой силой захлестнула Россова мешая дышать и думать. - Жалкий фигляр, ты смеешь говорит мне про ответы. Ты пугал меня скорой кончиной, посадил в яму, а теперь говоришь что я должен торчать здесь пока вы не найдете ответ?
- Но Николай, - монах казался искренне растерянным, - ты должен нам помочь. Тебе действительно грозит опасность, и ты можешь погибнуть. В ответ Россов искренне рассмеялся.
- Да я никогда не чувствовал себя лучше, сказал он с удивлением понимая, что это чистая правда, - я ухожу поп! Здесь я никому и ничего не должен.
Он встал и шагнул к двери. Георгий вскочил и преградил ему путь. В его глазах Николай увидел с трудом сдерживаемый страх, но лицо выражало решимость. Россову это показалось невероятно забавным и он, смеясь, оттолкнул стоящего у него на пути человека, после чего монах взлетел в воздух и ударившись о стену упал на пол поломанной куклой. Россов нахмурился, но, увидев, что Георгий зашевелился, переступил порог. Двух дюжих монахов, которые сторожили скит снаружи он играючись забросил в ближайшие кусты, а еще пятерым азартно надавал по шеям с помощью Жаковой науки и ухваток, вбитых в него на Окинаве. Труднее пришлось у высоченных закрытых ворот, но здесь Николай обнаружил не поддающийся объяснению феномен, которым не преминул воспользоваться. Внутри дерева, из которого была изготовлена преграда что-то было и это что-то было живым. Более того, оно смотрело на него, ждало его и перед ним ...трепетало. Да именно так. Это слово лучше всего подходило к тем чувствам, которые волнами исходили от него. И тогда Николай потянулся к тому, что жило в этих бревнах, бывших когда-то стволами гордых сосен. Потянулся, как тогда на Окинаве. Он бросил в него свою ярость и свое желание уничтожить эти проклятые ворота. Нечто сжалось под напором его гнева, и ...его не стало, как не стало и этой, стоявшей здесь не один год и ставившейся на века преграды, отделявший скит от от монастыря, на территории которого он находился и от воды, которая окружала остров, на котором он стоял. А в воздухе висел полный боли стон, от которого Николаю стало не по себе. Но он все равно шагнул вперед. И лицом к лицу столкнулся с невысоким, дородным мужчиной в форме пехотного офицера, который стоял, небрежно опершись на уцелевшую опору ворот. Увидев Россова, он улыбнулся и помахал ему рукой.
- Ну наконец то. А то я заждался, - незнакомец просто лучился дружелюбием.
- С кем имею честь? - Николай старался не показывать обеспокоенности и тревоги.
- Зовите меня Бел, - офицер звонко щелкнул каблуками и засмеялся.
- Странное имя, Россов продолжал с недоверием рассматривать своего нового знакомого. Не из мадьяр случаем?
Вместо ответа, Бел по птичьи наклонил голову и внимательно посмотрел на Николая.
- Батюшки мои, - наконец прервал он свои исследования, - никак Власти пожаловали. Видимо с его точки зрения это была удачная шутка, потому что он снова захохотал. Отсмеявшись Бел, подхватил Николая под локоть и потащил к берегу, где как оказалось, его ждала лодка.
- Куда вы меня тащите? Россов попытался остановиться, но хватка его нового знакомого оказалась на удивление крепкой.
- Все как обычно, все шиворот на выворот, произнеся эту бессмысленную фразу офицер вновь загоготал.
- Что вы имеет ввиду, - Россов почувствовал, что выходит из себя.
- Ну-ну. Успокойтесь милейший, - видимо Бел тоже почувствовал, что перегнул палку, - это я вас так разбудить пытаюсь.
- Разбудить? Но я вроде как не сплю
- Спите, спите. И как всякий спящий ведете себя престранно, но во сне считаете это абсолютно нормальным. Вот, например, намедни, монасей раскидали, что кукол тряпичных, преподобного щелчком чуть на тот свет не отправили, ворота изничтожили, начальство угробили.
- Какое Начальство? Георгия - так он жив был...
- Да какого Георгия, - Бел тяжело вздохнул, - ну почему я? Почему мне назначена доля сия? - Вы лучше, милейший, задайте себе вопрос, почему вас все мной перечисленное не удивляет.
- Почему? - Николай почувствовал, что от непереносимой бредовости этого разговора у него начинает кружиться голова.
- Да потому, - голос нового знакомого стал серьезным, что у наших общих знакомых в черном все получилось и вы, милейший, боле не человек.
- А кто же я?
- Вы батенька Малакх или Элох, как больше нравится - некоторое время Бел с явным удовольствием наблюдал выражение полного непонимания отчетливо проступившее на лице Россова и только когда растерянное недоумение стало уступать явственному раздражению, продолжил, - ну а если пользоваться местными понятиями, - он порылся в кармане френча и достал папироску - Ангел.
Николай вздрогнул, молчаливый мужик налег на весла, и лодка заскользила по спокойной глади монастырского озера.
ГЛАВА 15
Весь недолгий путь до противоположенного берега Россов демонстративно молчал. Как только лодка ткнулась носом в илистое дно, первым спрыгнул на подступающую к самой воде густую траву и решительно зашагал прочь.
- Постойте, чудак, - крикнул ему Бел, который тоже выбрался на берег.
- Мне не о чем говорить с Вами, - крикнул Николай, не оборачиваясь
- Отчего же?
- Оттого, что вы либо умалишенный, либо мошенник.
- Дорогой друг, - Бел поравнялся с широко шагающим Россовым и побежал рядом смешно подбрасывая пухлые ноги, - вы так говорите потому, что отказываетесь задуматься над всем, что с вам произошло в последнее время. Но вам придется. Как насчет того, что я готов предоставить вам доказательства своих слов.
- Какие еще доказательства?
- Неопровержимые!
Николай упрямо мотнул рукой и прибавил шаг.
- Ну, хорошо, если вас не затруднит, посвятите меня в свои планы. Куда вы сейчас направляетесь.
- Хоть это и не ваше дело, я отвечу. Я потратил слишком много времени на кликуш и спешу увидеть мою невесту, которая наверняка уже записала меня в погибшие.
- Великолепно, - Бел даже подпрыгнул от энтузиазма, - если не возражаете я составлю вам компанию, а когда вы закончите, мы вернемся к разговору про доказательства, - натолкнувшись на гневный взгляд Николая, пехотинец замахал перед лицом пухлыми ладошками, - конечно, если у вас появится такое желание!