--
Интересная Игра, поверь мне, ведь я никогда тебе не врал.
--
Я верю. Так что это будет за Игра?
--
Игра в Людей.
--
А что такое - Люди?
--
Не знаю, еще не придумал. Просто слово понравилось. Но ничего, придумаем вместе.
--
Давай. Только пусть они будут живыми. Как мы с тобой! Мне надоело играть с вещами.
--
Живыми? Как мы? Ну не знаю...
--
Пожалуйста, прошу тебя. Сделай мне подарок - ты так редко делаешь мне подарки...
--
Хорошо. живые, так живые... Только дальше я буду придумывать сам!
________________________________
Кто-то когда-то впервые нарисовал некий предмет. Не известно, был ли этот опыт удачным или нет, но этому некто рисовать понравилось. За первым рисунком еще и еще. Вот так и зародилась живопись. Что бы делали все эти Пикассо, Рембранты, Валеджо, если бы наш древний предок не взял в руки кусок угля или чего-то подобного и не нарисовал первый в истории рисунок. Наверно придумали бы что-нибудь, но это было бы уже не то и не так.
Вот так всегда - как вечер, так меня тянет на долгие философские размышления, которые строятся на одном простом вопросе: "А что было бы если...?". Благо, если они к чему ни будь приводят. В смысле - к чему ни будь дельному, а не к тоскливой мутности в душе и желанию напиться вдрызг и забыть про всё и всех.
И ведь что парадоксально - стоит появится идеи напиться, как она, по странному стечению обстоятельств, исполняется. Или Митрич, сосед мой, заглянет на огонек с четвертинкой, или свалятся на голову неожиданно кто-нибудь из молодых писателей, а уж с этими, да без полулитры... А иногда не приходит никто, телефон молчит, как партизан на допросе и на душе муть, словно болотная жижа - вязкая и цепкая. Тогда, чертыхаясь и проклиная всё и вся, одеваешься и идешь за бутылкой сам. Такое время я ненавижу больше всего на свете. Мозг хмелеет медленно, а душа... Душа просто стонет и снова и снова бичует сама себя мыслями: а ведь все могло бы быть не так. Мог бы, нет правда, мог бы иметь все и жить как нормальные люди. Семья там и т.д. В общем все по полной программе. Могло бы быть... А, чертовщина - опять это "может быть..." встряло. А все же интересно, как бы все было... Нет, не так: каким бы я тогда был. Наверно степенным и солидным, умиротворенным и благовоспитанным. Работал бы в каком ни будь учреждении с 8 до 5, а потом приезжал бы домой, возился бы с сынишкой. И уж конечно бы не пил литрами всякую гадость...
Черт побери, как погано. Ведь знаю, что люблю до сих пор, любого порву ради них, а когда дело доходит до слов и действий, то... Молчание, а в душе чувство вины. Так и хочется сказать: Простите меня. Простите и не гоните прочь. Я готов на все: спать в прихожей на коврике, стать донором органов, ограбить главный банк страны, только ни гоните. Только позвольте побыть рядом, согреть озябшие руки и впустить в душу тепло ДОМА. Я не попрошу много и меня можно не кормить...
Ай, да что там. Бесполезно тешить себя пустыми мыслями и ничего не значащими словами. Только изводится лишний раз и сгорать, как свеча, но ради чего? Все равно дело кончится стаканом водки и пьяным забытьем с обилием кошмаров, что уже сейчас толпятся у границы моего сознания и шумно скандалят, кто из них первым испытает мою психику на прочность.
Хотя, по большому счету, я должен быть благодарен этим кошмарам. Ведь измотанный и избитый самим собой утром сажусь за клавиатуру своего старенького компьютера и стучу. Стучу тексты, обжигаясь строчками и давясь словами. Стучу не потому, что хочу этого, а потому что нужно жить, ведь умереть смелости не хватает. А пока мои полу бредовые опусы хоть кто-то читает, значит есть возможность. Есть возможность жить. Просто покупать вечером булку хлеба, консервы и что-то похожее на чай. Значит можно жить и можно существовать...
--
Простите, что помешал...
--
Кто там, чёрт побери?
--
Извините, я без стука и даже без приглашения...
--
Не важно. Выпить есть?
--
Нет.
--
Скверно. Совсем скверно. Ну все равно, проходите, садитесь.
--
Вы не испуганны?
--
Чего бояться? Жизнь пуста, но она об этом не узнает. Если вы по мою душу, то извольте... Если по ее или сына, то, извините уж, горло перегрызу и разжую со всеми потрохами...
--
Нет, не волнуйтесь, я ни кому не хочу причинить вреда. В смысле - не хотел. Мы просто играли...
--
Вот и славно. Садитесь. Там еще осталось немного, в бутылке. Выпей, если хочешь, мне все одно будет мало. Так вы играли?
--
Да. Просто играли. Я тогда не понимал, чем может кончится игра.
Тут я впервые поднял глаза на моего Маленького Принца. Ничего удивительного или просто необычного в его облике не было. Обыкновенный пацан лет 16-17 в мятой футболке и потертых джинсах. Вполне интеллигентное лицо никак не вязалось с этим нарядом и странной прической, а точнее полным отсутствием всякой причесаности. мой странный гость походил на взъерошенного воробушку, после славной драки. Только глаза - синие до бесконечности, глубокие, словно родники с тяжелой холодной водой выделялись на общем фоне. В них жила тревога и боль, озабоченность чем-то нечеловечески важным и серьезным.
--
Откуда ты взялся... на мою голову?
--
Я не знаю. Просто не знаю, откуда я взялся. Мы просто были... всегда. Я и мой старший друг. Мы играли в разные игры, потому что было скучно. Сначала играли в конструктор, но он взорвался. Мы переборщили немного. Потом... потом в разное.
--
Ну, а причем здесь я?
--
Потом мы стали... я захотел, и мы стали играть в людей. В живых людей.
--
Ну и?
Он вздрогнул от моих слов и посмотрел на меня изумленно, если не сказать ошарашено.
--
Я думал, вы удивитесь...
--
Чему? Мальчик, я разучился удивляться чему бы то ни было уже довольно давно.
--
С тех пор, как она ушла?
--
Черт. Ты умеешь влезть в душу.
--
Дело не в этом. Просто я видел...
--
Что ты видел?
--
Я видел все то, что происходило с вами. Это же часть игры - тасовать судьбы.
--
Что значит "тасовать судьбы"?
Он замялся и, как все дети, взялся кончиками пальцев за края брюк.
--
Я не все знаю, я еще маленький. Старший знает лучше, но он сейчас занят. С этой игрой он теперь всегда занят. Все рассуждает о всепрощении и любви к ближнему...
--
Бывает. Да ты садись, не стой столбом посреди комнаты.
Мальчик послушно сел. "Моему сыну сейчас, наверно, столько же. Интересно, увижу ли я его когда ни будь?". Голова гудела от выпитого, а мысли, подчиняясь легкому дуновению ветерка воспоминаний, уже мчались в другую сторону. Память отвратительная штука - старая убежденная садистка. События, лица, дела всплывают не тогда, когда ждешь, а в самый неподходящий момент. У меня была семья... Вернее то, что можно было назвать семьей. Вернее, я все еще называю их семьей, хотя расстояние сейчас меду нами огромно - не дойти, не доехать. Расставание было таким, как и множество других расставаний - глупым и противным, как перезревший плод. В начале я надеялся, потом еще надеялся, потом пил, а потом мне стало все равно. Ну почти все равно, из песни то слов не выкинешь. Особенно правды о том, что я все еще её люблю.
Так, стоп. Вернемся к реали. Пить вредно и у тебя гости. Будь хорошим хозяином, а напьешься потом.
Мальчик смотрел на меня с пониманием и сочувствием.
--
А почему ты пришел ко мне?
--
Не знаю... Ты похож на Старшего.
--
Похож?!
--
Не внешне, - замялся он, - внутренне. И... мне стыдно.
--
За что тебе может быть стыдно? Тебе то, за что?
Он глянул с недетской серьезностью и горечью:
--
Это я виноват в том, что ты одинок.
Словно ток пропустили сквозь тело. Голова прояснилась, пальцы сжали край стола...
--
Ты? Виноват? В моем? Одиночестве?
--
Мне очень понравились твои сказки. Они живые. Они красивые.
--
Господи, да при чем здесь моя писанина?!
--
Не надо, - мальчик поморщился, - не дергай зря Старшего. Он это не любит. Просто... Если бы все сложилось по иному - ты бы перестал писать.
--
Я бы... Бессмыслица какая-то.
Он просто повел рукой и я увидел себя самого...
... После работы мы, как всегда, шли вместе с Николаем по улице, до второго перекрестка. Там он садился на трамвай, а я на троллейбус. На остановке он всегда крепко пожимал руку и желал "всяческих успехов". В троллейбусе я дремал, несмотря на заполненость. Это была та сладкая дрема, что приходит к человеку после выполненного большого дела. И хотя работу свою немного недолюбливал, но в эти минуты, пока общественный транспорт везет домой я готов был простить ей все неприятности и проблемы. По дороге с остановки домой всегда захожу в маленький уютный продуктовый магазинчик.
--
Сегодня как всегда? - мило улыбнувшись, спрашивает продавщица Лена.
--
Как всегда, - соглашаюсь я и достаю кошелек.
Это обычный ритуал возвращения домой. Должен признаться - мой самый любимый из всех ритуалов мира. В него еще входит пара минут, на милую беседу ни о чем с Леной. Еще дорога от магазина до дома. У самого подъезда всегда останавливаюсь и, задрав голову, несколько минут смотрю на ярко светящиеся окна 5 этажа. Эти окна светятся не для всех. Их тепло и свет предназначен только мне, и от этого на душе становится удивительно уютно. Я точно знаю, что сейчас Она уже сделала ужин и возится с сынишкой, поглядывая на часы: что-то долго меня нет. А если задержалась на работе, значит меня ждет сын, нетерпеливо поглядывая в окно. И мы вместе пойдем на кухню готовить ужин для запозднившейся мамы. Чтобы потом, услышав слова одобрения гордо сказать: "А еще считают, что мужчина на кухне бесполезен!". С этими мыслями я открываю тяжелую дверь подъезда и быстро поднимаюсь по лестнице - последней преграде между мной и моими любимыми людьми. Между мной и моей семьей. Между мной и мной...
--
Что это было?
--
Просто вариант. Так могло бы быть.
--
Но не было.
--
Вот по этому, - мальчик вздохнул, - я и виноват. Ты бы перестал сочинять сказки.
Сердце бьется как сумасшедшее. Мысли, как льдины при ледоходе, налезают одна на одну. Ладони вспотели, мышцы дрожат.
--
Объясни. Ради всего святого, объясни.
Он помолчал, а потом тяжело вздохнул. Даже не вздохнул - просто с шумом очистил легкие, словно тот воздух мог цементом сковать их и удушить.
--
Только не ругайся... сразу. Сперва выслушай. Она хотела помирится, правда хотела. Вообще - то, в глубине души, она всегда надеялась, что ты сам догадаешься это сделать. Женщины, одним словом. Так вот... Она хотела помирится... и...
--
Ну. Не тяни!
--
Я не позволил.
--
Зачем?
--
Понимаешь, - и он всхлипнул, словно собираясь зареветь, - Старшему теперь нет до меня дела, а твои сказки...
--
К черту сказки. Ты отобрал у меня то, чем я жил. Благодаря тебе я - существую наполовину. Из-за тебя...
--
Я так и знал, что ты будешь ругаться.
--
А что, я должен плясать от счастья?!
--
Нет. Не должен. Просто...
--
Ну, договаривай.
--
Я надеялся, что в выборе между ней и рукописями ты выберешь последнее.
--
А разве был такой выбор?
--
Был. Если бы ты остался с ней, то не писал бы. Просто не испытывал бы необходимости. Ведь автор всегда несчастен.
--
И ради нескольких листов бумаги ты сломал мою жизнь?
--
Да. Но если хочешь, я могу дать шанс.
--
Шанс?
--
Не в моих силах вернуть прошлое, но я могу вернуть ту развилку.
--
Верни. Умоляю, верни. Я не могу больше так жить...
Он тяжело вздохнул:
--
Вот так всегда. Никому до меня нет дела, все страдают о своем...
...
--
Прости меня.
--
Ты о чем?
--
Прости за все, что было. Я понял, что не могу, не умею жить без тебя.
--
Но я же сказала - все кончено.
--
Но ведь у меня есть шанс. Мы же не случайные знакомые. Ты же не можешь все вот так просто бросить?
--
Могу... Но шанс есть, ты прав. Только сильно не обольщайся!
--
Хорошо. Не буду.
____________________________________
--
Послушай, давай не будем больше. Мне надоела эта игра в Людей. Давай во что ни будь другое.