Первый раз Павла Николаевича Милюкова арестовали в 1900 году. Было ему тогда 41 год, на 2 года старше, чем сейчас Илья Яшин. Будущий создатель конституционно-демократической партии (партии кадетов) и министр иностранных дел в первом составе Временного правительства был тогда известен не как политик, а как подающий надежды историк, ученик Василия Осиповича Ключевского, автор "Очерков по истории русской культуры". Впрочем, в полиции он был известен как предводитель политических "смутьянов". К этому времени он уже был изгнан из Московского университета, где преподавал студентам.
Павел Милюков был арестован в Санкт-Петербурге за участие в несанкционированном собрании. На этом собрании был будущий знаменитый террорист Борис Савинков, но его не тронули. Через несколько лет Борис Савинков организует сначала убийство министра внутренних дел Вячеслава Константиновича Плеве, а затем - убийство хозяина Москвы, великого князя Сергея Александровича.
Павел Милюков был арестован и помещен в Дом предварительного заключения на Шпалерной (аналог нынешнего СИЗО). Вот, как он сам об этом вспоминает: "Тяжелая дверь замкнулась за мной, мелькнуло в "глазке" лицо надзирателя, щелкнул замок и я почувствовал себя таким обреченным, точно навсегда был отрезан от всего живого мира. На маленьком складном железном столике, привинченном к стене, лежала книга из тюремной библиотеки, невозвращенная, очевидно, предыдущим арестантом. Я взял ее - и при скудном свете прочел заглавие "Житие протопопа Аввакума". Развернул и наткнулся на изречение настоящего страдальца за убеждения, которое как раз подходило к моему положению. "И то творят не нам мучение, а себе обличение"! Несломленная воля протопопа подействовала на меня одной этой фразой необычайно сильно - и как-то сразу успокоила". Через 6 месяцев его оттуда выпустили и назначили суд. Такие были тогда законы.
В ожидании суда Павел Милюков поселился с семьей на станции "Удельная", близ Санкт-Петербурга. Когда он жил в Удельной к нему пришли 2 американца и попросили, чтобы он прочел курс лекций в Чикагском университете. Чтобы подтянуть свой английский, он нанял учительницу в Петербурге. Через несколько уроков она посоветовала ему поехать на полгода в Англию. В это время состоялся суд, который назначил Павлу Милюкову полгода отсидки в тюрьме "Кресты". Он обратился к властям с просьбой отсрочить исполнение приговора и съездить на полгода в Великобританию. Обещал вернуться. Ему разрешили. Павел Милюков сдержал обещание и через полгода вернулся из Англии в Россию для отсидки. В этот же день он, захватив дома подушку, отправился исполнять приговор суда в тюрьму "Кресты". Но это было воскресенье и в "Крестах" его не приняли. Попасть в тюрьму он смог только на следующий день, в понедельник. Павел Милюков вспоминает о своей второй отсидке: ""Кресты" были тюрьмой менее комфортабельной, нежели помещение на Шпалерной. (...) Но здесь было мне спокойнее. Не грозили ни показания шпиона, ни подвохи Шмакова (фамилия следователя Милюкова - М. Л.). (...) К тюремному режиму я привык; уже не было прежней нервности. (...)
Сюрприз, однако, случился - весьма серьезный и самый неожиданный. Я уже просидел половину срока, когда раз, поздним вечером, меня вызвали из камеры и велели надеть пальто. Что могло это значить? Не допрос, конечно. Но и не освобождение: меня не отправляли "с вещами". (...) Тюремная карета остановилась перед домом министерства внутренних дел на Фонтанке, Меня повели не через обыкновенный вход, а какими-то таинственными, пустыми, слабо освещенными коридорами. Я тут даже струхнул немного. Я проходил с провожатыми через несколько дверей, и за каждым входом вырисовывалась неподвижная пара атлетов в костюме скорее лакеев, нежели стражи или чиновников. Наконец, я очутился в передней - мне сообщили, что я вызван для свидания с министром. (...) Меня ввели в роскошно обставленный мягкой мебелью кабинет Плеве. Хозяин сидел за большим столом и любезным жестом предложил мне занять место в кресле, против него, по другую сторону стола. Дальше было - еще удивительнее. Плеве приказал принести чай и усадил меня за маленький чайный столик, уютно расположенный - как бы для доверительной частной беседы.
В этом тоне он и начал разговор - с комплиментов по поводу моих "Очерков русской культуры". Отсюда он перешел к похвалам моему учителю, проф. Ключевскому, и, наконец, сообщил мне, что Василий Осипович говорил обо мне государю, что меня не следует держать взаперти и что я нужен для науки. (...)
"Государь, - продолжал Плеве, - поручил мне предварительно познакомиться с вами и поговорить, чтобы вас освободить в зависимости от впечатления". Он и просил меня рассказать откровенно и искренне о всех моих недоразумениях с полицией. Я заметил уже, что мое досье лежало на рабочем столе министра. Плеве даже успел процитировать оттуда несколько внешних данных. (...)
Должен признать, что этот приступ к беседе, не как с арестантом, а как с равным, - и особенно самый факт предстательства за меня Ключевского произвели на меня сильное впечатление. Мне, в сущности, почти нечего было скрывать, и я сам считал преследование меня полицией нелепым недоразумением режима. Я заговорил с Плеве тоном простого собеседника. (...) Вся эта беседа шла в мирных тонах, без примеси криминального элемента, и обещала кончиться благополучно. (...)
Он спросил меня в упор: что я сказал бы, если бы он предложил мне занять пост министра народного просвещения! Насколько искренне было это испытание, я не могу судить; во всяком случае, я его не выдержал - и сорвался. Я ответил, что поблагодарил бы министра за лестное для меня предложение, но, по всей вероятности, от него бы отказался. Плеве сделал удивленный вид и спросил: почему же? Я почувствовал, что лукавить здесь нельзя - и ответил серьезно и откровенно. "Потому что на этом месте ничего нельзя сделать. Вот если бы ваше превосходительство предложили мне занять ваше место, тогда я бы еще подумал". Этот свой ответ я помню буквально. (...) Говорить больше было нечего, и Плеве кончил свидание словами, что обо всем доложит государю и на днях снова меня вызовет.
Прошла неделя после этого визита, и я уже начинал считать, что он не будет иметь благоприятных последствий. Но за мной опять приехали и прежним порядком я был доставлен в переднюю министра, миновав благополучно великанов в ливреях. Прием, однако, резко контрастировал с прежним. Дальше передней меня на этот раз не пустили - и заставили подождать. Вышел, наконец, Плеве и совсем уже другим тоном, стоя передо мной, как перед просителем, тут же в передней резко отчеканил свой приговор. Его короткое обращение я запомнил наизусть: так оно было выразительно. "Я сделал вывод из нашей беседы. Вы с нами не примиритесь. По крайней мере не вступайте с нами в открытую борьбу. Иначе - мы вас сметем!" (...) Через несколько дней меня и на самом деле освободили".
Чрез 15 лет после этого разговора Павел Николаевич Милюков стал министром правительства России, но после падения русского царя.
(Все подробности об отсидках Павла Милюкова взяты из книги Сергея Порохова "Кресты", об истории этой Петербургской тюрьмы. Книга была издана в издательстве "Эксмо" в 2008 г.)