Вера Даниловна - интересная женщина, но возраст уже понемногу начинает брать своё. Вроде и цвет лица хороший, и фигура прекрасно сохранилась, сзади можно принять за молодую девушку, но всё же нет уже той лёгкости, стремительности и уверенности в себе. Особенно когда рядом вся эта молодая поросль, эти румяные девчонки, с каждым годом всё новые, крепкие и свежие, словно почки на ветках. Может быть, это соседство невольно навевает на лицо уныние и ещё больше подчёркивает неумолимый возраст.
Но возможно, что немного виною и характер Веры Даниловны, несколько меланхоличный, склонный к пессимистическому резонёрству. Она непрочь туманно порассуждать об общей непорядочности, падении нравов и тому подобном. В личной жизни её вроде нет поводов для такой мрачности. Хорошая семья, муж научный работник, растёт сын, квартира отдельная... Я всё это знаю потому, что мы часто вместе обедаем в столовой инженерного корпуса, да ещё можно поговорить по дороге в столовую и обратно.
Я люблю иногда подшутить, задавая Вере Даниловне каверзные вопросы, смущающие её праведную душу. Слишком уж тверды, с моей точки зрения, догматы её морали, а это мне всегда кажется подозрительным. И я начинаю атаковать бастион её теоретической добродетельности лукавыми вопросами: а что, Вера Даниловна, может быть такая любовь, из-за которой не жалко наделать глупостей? А вы вот, например, могли бы сейчас влюбиться в кого-нибудь и забыть про мужа - и прочее в том же духе. Вера Даниловна очень серьёзно относится к поставленным вопросам, даже краснеет, старается отвечать обдуманно и искренне, а потом, посмотрев мне в лицо, начинает одновремённо и сердиться, и смеяться и грозит мне пальцем: "Ох, уж вы вечно что-нибудь такое..."
И получилось так, что на один из моих легкомысленных вопросов ответ оказался не таким, как обычно. Кажется, я спросил, верит ли Вера Даниловна в любовь с первого взгляда. А она задумалась и сказала, что не знает, что, наверное, может быть такая любовь, только неизвестно, чем она кончается. А я понял, что за этим что-то есть, и начал расспрашивать, и узнал вот что.
Она выросла в провинции, в селе, недалеко от железнодорожной станции. Во время войны там одно время формировались воинские части, отправлявшиеся на фронт. Однажды у их калитки остановился солдат и попросил напиться воды. Мать позвала его в дом, усадила, велела семнадцатилетней Вере накрыть на стол. Потом долго его не отпускала, сказала дочери, чтоб та взяла гитару и спела, и солдат, молодой парнишка, засиделся, пока не надо было уже спешить к отправке. Прошло сколько-то времени - и вдруг прибывает им треугольник с фронта. Пишет этот солдат, пишет, что не мог не написать письмо, пишет, как много значили для него те минуты, которые он провёл в их доме. Если бы вы знали, писал он, как я вышел из вашей калитки и, отойдя за угол, плакал навзрыд, прислонясь к дереву... Разрешите мне писать вам, ваши письма и мысль о вас будут оберегать меня в бою... И письмо адресовано Вере. Она не знала, что делать, но мать велела ответить обязательно, и с того дня и до конца войны длилась эта переписка.
"Ну, а что было потом?" - спросил я Веру Даниловну. Что ж потом, отвечала она, потом война кончилась. Он прошёл её без единой царапины и вернулся к себе в Ленинград. Он был, кажется, из семьи музыкантов. Переписка продолжалась, и вскоре он приехал к ним в гости. Потом ещё иногда писали письма, а потом она уехала поступать в институт, и они потеряли друг друга из виду.
Так ответила Вера Даниловна на мой случайный вопрос.