Глаза мои застилал покрывалом наползавший сон, и они поневоле закрывались. Чистый ровный голос Сони исчезал, уступая место дремотным фантазиям. Она пела проникновенно, без фальши, аккуратно перебирая пальчиками струны гитары; напев легко летал от ноты к ноте, от слова к слову и растворялся в лесной тиши ровно, приятно и мелодично. Она никогда не повторялась, разве что по чьей-либо просьбе, и почти никогда не отказывала в просьбе что-нибудь исполнить. Шли последние дни путешествия, а новые, никому не известные песни то и дело возникали одна за другой, и Соня даже не задумывалась, припоминая ту или иную, - брала инструмент и незамедлительно выдавала очередной шедевр.
Мне нравилось её слушать больше других. Никто так не очаровывался её песнями, как я. А сейчас, когда мы остались вдвоём по обе стороны костра, это удовольствие было особенным: ибо никто не бубнил, никто не ржал невпопад, не разговаривал на пустяковые темы, погашая робкие искры таланта своими охальными выходками.
В пламени костра лицо Сони отсвечивало бордовыми пятнами, волосы отливали фиолетовым и слегка колыхались под дыханием вечернего ветра. Её скромный наряд, состоявший из подвёрнутых котоновых шорт и потрёпанного мохерового свитера, которым Соня не изменяла практически весь поход, вызывал во мне необыкновенную симпатию. Мне было по душе видеть её в таких простых, неброских одеждах, и я огорчался, даже ревновал, представляя, как ей пойдут пышные гардеробы дворцовых дам минувших столетий и изысканные туалеты наших дней.
К слову сказать, это только я нахожусь в постоянном восхищении касательно её особы, остальные же относятся к ней не хуже и не лучше, чем к любым другим членам нашей компании, и Соня у них ценится лишь как знаток кулинарного искусства, к которой можно обратиться за советом по приготовлению пищи. Зато как все они были приятно удивлены, когда узнали, что Софья Барковская приняла наше авантюрное предложение! Никто и не ожидал, что она согласится оставить двух своих пятилетних близняшек на попечение свекрови и во всём преуспевающего мужа, которого многие из нас по разным причинам недолюбливали. Никто не верил, что она поедет, - а муж вдруг взял да и отпустил супругу в поход без лишних эмоций и с лёгким сердцем, чем, безусловно, сделал нам неожиданный подарок. И теперь вместе с нами на целый месяц - несравненная жемчужина института!
Сонливость моя исчезла вместе с появившимся из темноты Свищом. Длинный и худой, с большой головой, покрытой скомканными лохмами волос, он напоминал джинна, только что вылезшего из бутылки. Туловище его расплывалось в дымке костра, а чётко очерченная голова вместо магических слов произнесла:
- Кому ты поёшь? Твои завывания никому сейчас не нужны.
Это была неправда. Я слушал, и слушал очень внимательно, хоть и сквозь дрёму. Только чопорный Свищ не соизволил этого заметить. Он неизменно обращал внимание лишь на то, что нужно ему. Или - что, бесспорно, всегда в цене - существенно для всех сразу. И уж совсем сверх всякой меры прозвучало замечание насчёт завываний. У Сони очень приятный тембр голоса и превосходная манера исполнения. Да и походный репертуар подобран великолепно. Это признавали все, и Свищ в том числе. Непонятно, что на него нашло. Следует сказать, что ни раньше, ни сейчас на него за подобные высказывания не обижались. У нас вообще принято говорить, кому что в голову взбредёт, и такая словесная вседозволенность неизменно оставляет всех довольными и счастливыми. Более того, в каждом грубом и оскорбительном слове друга или подруги всякий видит и чувствует бездну любви и уважения. Выражение же теплоты и нежности прилюдно порой выглядит подозрительно и вызывает отвращение. Так что мы вполне обходимся без всяких эвфемизмов, называя вещи своими именами. Ничего не поделаешь - такова сейчас мода на нравы.
Свищ бросил большущий ствол дерева в середину костра, едва не затушив его, и молча сел рядом. Огонь разлетелся на тысячи мелких звёздочек, которые тут же угасли. Стало темнее, но сразу же засветились на небосводе звёздочки небесные.
Соня отложила в сторону гитару, легла навзничь и попросила меня сходить за пледом. Я сбегал в палатку и мигом вернулся. Когда я укутывал её, она тихо проговорила:
- У меня дурное предчувствие. Надо что-то предпринимать.
Такого же предчувствия, как у Сони, у меня пока не было, но я не знал, что ей ответить.
Вместе с треском сломавшейся пополам сухой ветки, которую решил подбросить в огонь Свищ, раздался его голос:
- Ничего с ними не станется. Шли обратно и полюбили друг друга. Такое, знаешь, иногда случается. Тут идти-то всего четыре километра.
Идти, конечно, было недалеко, если верить карте Свища, которая ещё ни разу нас не подводила, но беспокойство за где-то затерявшихся друзей всё же нарастало. Вообще, мы все должны его благодарить не только за карту, но и за это чудесное путешествие, в какое Свищ волею случая нас вовлёк. Он сам предложил, сам организовал, затащил всех сюда, наметил маршрут и заставил волочить на себе тяжеленные рюкзаки свыше двухсот километров кряду, заодно приказав наслаждаться по пути природными красотами. Он больше других смешил, пугал и издевался над собратьями, что было вполне характерно для его натуры и в студенческие годы. Помимо этого небезызвестный в институте Свищ, он же Андрей Навада, выделялся среди своих сверстников ясностью ума и его остротой; этим, и многим другим, он заслужил несомненное уважение профессуры, которую, как ни старайся, трудно поразить какими бы то ни было качествами, даже самыми экстраординарными.
Когда после окончания института Навада развернул бурную деятельность по организации месячного похода, среди согласившихся встал вопрос ребром - куда податься? Предложения посетить близлежащие озёра и соседние провинции были сразу же отправлены в отстойную яму. Требовалась не лёгкая увеселительная прогулка, а самый настоящий поход в неизведанные места, где, может, и ступала нога человека, но не особенно часто. Идея возникла давно, так что деньги на поездку мы копили ещё с начала четвёртого курса. Продолжительные дискуссии закончились полнейшим крахом. Выручил всё тот же Свищ - припомнил один профессорский должок, который и сыграл решающую роль в этой истории.
Однажды Андрей Навада задержался на кафедре допоздна и случайно (во всяком случае, он так утверждает) застукал в одной из аудиторий декана Афанасия Евгеньевича, по фамилии Маленький, занимающегося любовью с Екатериной Викторовной, младшим преподавателем, по прозвищу Пломба. Ошарашенный таким из ряда вон выходящим событием, как явление Свища, глава факультета схватил его за грудки и, не желая терять свой авторитет, строгим голосом приказал: "Ты ничего не видел! Понял?!". Свищ сразу ничего не ответил. Он сам был ошеломлён таким из ряда вон выходящим событием, как полуобнажённый профессор, прикрывающий своим могучим торсом одевающуюся Екатерину Викторовну. Профессор повторил своё наставление, но Свищ испуганно продолжал молчать и в изумлении заглядывал ему через плечо. Тогда Маленький выволок Свища за шиворот в коридор и неожиданно сменил тон.
- Послушай, Андрюша, - задушевно сказал он. - Я знаю, ты не из таких, что распространяют слухи, но всё же помалкивай о том, что сейчас видел. Ты ведь понимаешь... последний курс, скоро защита дипломной работы, государственные экзамены... Зачем тебе лишние неприятности? Поймём друг друга, как мужчина мужчину. Ну? Чего молчишь?
- Я что-то не соображу, Афанасий Евгеньевич, - выдавил из себя Свищ, - почему это у меня должны быть неприятности? С экзаменами я справлюсь, дипломную работу защитить почти готов, вот сегодня последние снимки эритроцитов сделал...
И тут Маленький в ужасе заметил, что на плече у Навады болтается фотоаппарат. Цвет лица его стал подобен зрелому помидору, он в гневе закричал:
- Ты что это надумал, негодник эдакий?! Что ты тут снимаешь в такое время? А ну-ка, вытаскивай немедленно плёнку!
Маленький крепко схватил Андрея за руку и потянулся за фотоаппаратом. Он тяжело сопел и как-то нервно подёргивался. А за полупрозрачным стеклом аудитории то и дело стал показываться мечущийся силуэт Екатерины Викторовны. Он то увеличивался в размерах, замирая возле двери, то пропадал, удаляясь бессмысленными зигзагами в противоположную сторону.
- Вы же прекрасно знаете тему моей дипломной работы, - отвинчивался Свищ. - Я исследую макрофагальную систему, в частности, действие новых препаратов, вами же рекомендуемых, на моноцитопоэз, и непосредственно затрагиваю вопрос об образовании эозинофилов, к тому же...
- Плёнку! - громыхал профессор. - Хватит мне баки забивать, исследователь желторотый! Говори, кто тебя подослал?
- Я ж вам и говорю, я делал снимки на второй неделе развития. И вот какая забавная картина получается: если действовать согласно указаниям Фёдора Львовича при нормальной температуре, то ничего существенного не происходит, но если эксперимент проводить в условиях приближённых к...
- Молчать! Ты у меня завтра же вылетишь из института вместе со своим Фёдором Львовичем. Давай сюда аппарат!
Афанасий Евгеньевич ослабил давление, так как услышал за углом шарканье уборщицы. Свищ воспользовался этим и отскочил в сторону. Окончательно разозлившись на профессора, он, сам того не желая, выпалил:
- Это по какому такому праву вы всё время на меня кричите и ультиматумами пугаете? Я ни в чём перед вами не виноват. И занимался я, в противовес вам, очень важным делом. А то, что в кабинет ненароком заглянул, так это уж, извините, ошибся, думал, воры копошатся. Двери надо за собой закрывать. И вообще, я, между прочим, хорошо знаком с мужем Екатерины Викторовны, и он, насколько мне известно, в отличие от некоторых, очень порядочный человек...
В аудитории послышался стон и Свищ понял, что с мужем Екатерины Викторовны он перегнул. Да и никакого такого мужа он не знал и в помине. Просто профессор растревожил ранимые центры его амбиций, и теперь Свищ, ничего ранее не имевший супротив прелюбодейских поступков Афанасия Евгеньевича, решил вдруг стать защитником моральных устоев факультета.
Профессор накалился докрасна и от неслыханной дерзости стал расти и расширяться прямо на глазах. Свищ смекнул, что надо давать дёру, но в этот момент из кабинета грациозно вышла взявшая себя в руки Пломба. Она сжала в трубочку наспех накрашенные губки и заискивающе промолвила:
- Давайте не будем ссориться по пустякам и решим все вопросы как цивилизованные люди.
Давайте, подумал Свищ, который уже стал жалеть, что ввязался в эту историю и стал поперёк пути у самого декана. Он готов был на всё, лишь бы его поскорее отпустили. А Екатерина Викторовна тем временем продолжала:
- Послушай, Навада, ты ведь уже взрослый человек, у тебя скоро начнётся самостоятельная жизнь, и ты наверняка знаешь, сколько в ней бывает трудностей, неприятностей, ну, и всяких там неловких ситуаций.
- Догадываюсь.
- Полагаю, ты понимаешь, что мы, конечно, не обязаны отчитываться тебе, почему мы с Афанасием Евгеньевичем сегодня э-э... задержались допоздна. Но что случилось, то случилось: ты стал свидетелем, надеюсь, невольным, весьма неудобного для нас положения. И поэтому, чтобы ты не думал ничего плохого, придётся открыть тебе одну тайну: дело в том, что я и Афанасий Евгеньевич в скором будущем станем супругами.
Маленький от неожиданности вздрогнул, смерил взглядом Евгению Викторовну и удивлённо вскинул брови.
- Так вот, сейчас мы ещё не считаем нужным афишировать наши отношения, и поэтому вынуждены тайно встречаться, - прощебетала Пломба, не обращая внимания на Маленького. - Тебе, думаю, известно, что у нас есть собственные семьи, дети, обязанности и всё прочее. Но жизнь, мой дорогой, такая штука, что часто приходиться чем-то жертвовать. Мы с Афанасием Евгеньевичем любим друг друга и уже на пороге таких жертв... Короче говоря, теперь тебе понятно, что, рассказав кому-нибудь о том, что ты сегодня видел, ты подвергаешь опасности самые высокие чувства?
- Понятно, - пробубнил Навада. - Чего уж тут не понять. Я никому ни гу-гу.
- Давай с тобой договоримся так: мы с Афанасием Евгеньевичем поспособствуем, чтобы ты успешно и без особых проблем защитился и сдал экзамены, а ты, в свою очередь, забудешь всё, что здесь сегодня видел, и ни словом об этом не обмолвишься.
- Если и скажу, всё равно никто не поверит.
- Не нужно экспериментов. Просто забудь - и всё.
Умаявшись от бестолковой ситуации, Свищ тяжело выдохнул:
- Я полностью гарантирую келейность нашего разговора.
- Вот и хорошо. Афанасий Евгеньевич тоже не против такого хода событий. Так ведь, Афанасий Евгеньевич?
Маленький остыл, сник, стал задумчив и печален. Его безупречная репутация была под угрозой. Устало качая головой, он с серьёзным видом заявил:
- Может, молодой человек хочет, чтобы я выполнил какое-нибудь особенное желание? Только учти, я не золотая рыбка.
- Говори, Навада, не стесняйся, - заискивающе заулыбалась Екатерина Викторовна, словно перед ней не студент, а малое дитя. - Чего ты ещё хочешь?
- В тире хочу пострелять, - неожиданно для самого себя наобум сказал совсем растерянный Свищ. Он внезапно перестал понимать, чего от него хотят, и почему непременно требуют какого-то желания...
С той поры Навада был в фаворе у начальства и в угоду собственному самолюбию позволял себе иногда с ними подерзить и похамить. А просто поболтать на равных с высокомерными преподавателями на глазах у раскрывших рты однокурсников - так это вообще стало для него в порядке вещей.
Тир находился в подвале первого корпуса и, несмотря на наличие курса гражданской обороны, был совершенно недоступен для студентов. В нём развлекалась профессура, педагогический персонал, ну и, в особых случаях, отличающиеся угодливостью аспиранты. Подвал был оборудован в лучшем стиле: кроме тира, в этом же помещении находилась бильярдная, несколько теннисных столов и мини-кафе с тремя столиками. Чуть дальше, через переход, - тренажёрный зал, а оттуда выход к плавательному бассейну. В спортзал и бассейн, к справедливости заметить, студенты при желании могли попасть почти беспрепятственно, но только в том случае, если в это же время в подвале с тиром не было важного банкета.
Когда наступило время последнего студенческого вечера и дипломы об окончании института были у каждого на руках, Свищ вдруг припомнил профессорский должок и предложил всей группе отметить знаменательное событие в кафе-тире. Тогда же предполагалось окончательно разрешить вопрос и о предстоящем походе. Афанасий Евгеньевич Маленький долго упирался, ссылаясь на то, что, дескать, все сроки уже давно прошли, и вообще он имел в виду одного человека, а не целую группу, и в том же духе... Тогда Навада со своей стороны культурно намекнул на то, что долг - дело чести, и что ему, Наваде, у которого диплом надёжно заперт в пуленепробиваемом сейфе с тайным шифром, терять вовсе-то и нечего. Маленькому ничего не оставалось, как скрепя сердце дать согласие и вместе с длительными увещеваниями выделить в распоряжение Свища личный пистолет, разумеется, под его строжайшую ответственность.
Вечерок выдался на славу, то бишь прошёл как обычно, если не считать пальбы из огнестрельного оружия. Сначала все пили да ели, затем танцевали, после снова ели да пили, потом подняли бучу, а под занавес палили из револьвера во всё, что со звоном разбивается или хорошо разлетается. Всё шло чинно и пристойно. И вот, когда оставалось всего три патрона, у Свища в голове зародилась оригинальная идея. Тем, кто собрался идти в поход, он сказал, что самые лучшие походы - это такие, в которых маршрут никому не известен и выбирается наугад, на что в знак согласия все дружно заорали. Тогда Свищ исчез и через минуту явился со старенькой потрёпанной картой мира. Где он её раздобыл так быстро, осталось загадкой. На карте ярко окрашенным пятном выделялась территория бывшего Советского Союза.
Прилепив карту вместо мишени, он объявил, что три патрона сейчас будут решать судьбу великого путешествия. Он отыскал добровольцев и предупредил, что целиться нужно только в красное пятно в правом верхнем углу карты, стараясь попасть в родную землю.
Первым вызвался Сенька Черешня, по прозвищу Клоп. Он сказал, что в таком грандиозном мероприятии, как путешествие, он должен сыграть важнейшую роль. Ему разрешили взять оружие, так как знали, что если Клопу что-то запретить, он будет долго ныть и плакать, словно ребёнок. Черешня целился долго, неоднократно опускал руку, откашливался и разминал шею - видимо, это были способы призвать на помощь убежавшую трезвость. Наконец грянул выстрел, и он тут же побежал искать дырку на карте родины. За ним устремился Вовка Сычёв. Оба маленького роста отроду, они долго не могли обнаружить отверстие, которое оказалось рядом с Северным полюсом.
На вторую попытку была допущена Любка Дорофеева, она же Брынза. Не мужское это дело, сказала она, по карте родины палить; мужское дело рюкзаки таскать, да зверей диких отгонять, а тут уж мы, женщины, сами как-нибудь справимся.
Любка подошла к барьеру, спотыкаясь и покачиваясь. Для большей устойчивости она легла на стол, взяла револьвер двумя руками и согнулась, предоставив присутствующим самое привлекательное место. Мужская половина заволновалась, не зная, что делать, то ли смотреть, как пуля будет из ствола вылетать, то ли на Любкин зад глаза пялить. А тут ещё Брынзу угораздило развернуть дуло прямо на обалдевшую публику. Не стреляет, видите ли...
Первым отыскал в себе смелость и вылез из-под стола Лёха Костенко, широко известный всему институту как "Пупок". Обозвав Любку дурой бестолковой и повертев пальцем у виска, он порекомендовал снять "пушку" с предохранителя.
Попала Любка не куда-нибудь, а за территорию Советского Союза, в какую-то страну, примыкающую к нему с запада. Вас, баб, хлебом не корми, дай только за границу умотать, сказал ей тогда Свищ и сам взялся за оружие...
И вот, с лёгкой руки Андрея Навады, занесло нас в глухомань, на восток страны. Из двадцати спьяну подписавшихся на дальнюю поездку самыми стойкими оказались только двенадцать; остальные, решив не искушать судьбу бродяжничеством в диких местах, мотивировали свой отказ финансовыми затруднениями, слабым здоровьем, нетрезвым состоянием в момент соглашения и всякой другой чепухой. Многие настаивали на смене маршрута, но Свищ был неумолим; он чувствовал, что его случайный выстрел совсем не случайный и что в этих местах их всех ждут невероятные приключения и неподвластные разуму события. На некоторых членов группы такие заявления подействовали негативно, они побаивались этой невероятности и неизведанности, - им хотелось вполне спокойной прогулки с душещипательными пейзажами и романтикой открытых пространств. Однако под давлением инициативной группы во главе с Навадой, они всё-таки сдались и подчинились большинству. И нужно сказать, что в течение похода никто об этом не пожалел. А наши радужные мечты сразу же сполна обрели своё воплощение, как только мы покинули суету города.
Из одного ничем не примечательного городишка, в который мы попали благодаря всемогущим транспортным средствам, наша группа, придерживаясь реки Юлка, пустились вниз по течению с расчетом примерно через месяц прийти в некий городок Улькадан, откуда, используя те же средства передвижения, вернуться обратно. Имея с собой один дробовик и двенадцать набитых рюкзаков, мы скопом нырнули в зелёные сети матушки природы. Следует заметить, что она отнеслась к нам довольно благосклонно и почти ни разу не позволила себе напугать наших чувствительных девочек своими обитателями. Пара лосей, странные крики птиц по ночам - вот всё, что могло повергнуть в трепет молоденьких специалисток медицины. Зато несравненные прелести леса и открывающиеся раз за разом яркие красочные виды навалились на нас во всей своей полноте и с лихвой оправдали надежды, вызванные к жизни Андрюхиным выстрелом. Ко всем достоинствам Навады надлежит ещё добавить и то, что он оказался очень даже неплохим проводником. Умело ориентируясь, Свищ легко сумел по дороге разыскать несколько деревень, где мы возобновили запасы необходимого провианта. Его находчивость, правда, умаляет одно обстоятельство: позднее выяснилось, что перед самым походом он втихаря умудрился раздобыть подробнейшую карту местности, и ему пришлось сознаться в этом только после того, как Лёха Костенко, будучи по нужде, случайно залез в карман его рюкзака.
Преисполненные страстного воодушевления и решимости, мы прошагали положенные километры радостно и энергично, сообразно маршруту, вполне укладываясь во временные рамки. Мы резвились, балаганили, шалели от лесного воздуха и при всём при этом весьма органично вписывались в природные ландшафты. И до последнего момента всё складывалось замечательнейшим образом, без никаких тебе чрезвычайных происшествий...
Сегодня, 18 августа, в тёплый благостный денёк, мы были вынуждены отправить за продуктами Короеда (Вадим Жук) и Маринку Зуеву в небольшую деревушку под названием Рябки, которая согласно карте Свища находилась неподалёку от нашей стоянки. Конечно, можно было бы обойтись и без этого - до города оставалось пару дней пути, но слишком уж наши барышни захотели проглотить чего-нибудь вкусненькое, да и у мужиков возникли проблемы с сигаретами и веселящими напитками. В общем, решили мы под занавес наших удовольствий организовать большую попойку - праздник с местными деликатесами, тем более место на берегу Юлки вполне подходило для подобных развлечений.
Глава 2
Моё элегичное настроение, вызванное к жизни Сониными песнями, растворилось, как только Свищ примостился возле костра третьим. Нет, он никогда ни у кого не вызывал антипатии, напротив, его появление неизменно каждого воодушевляло и всем придавало огня, однако в сегодняшний многообещающий вечер он выглядел на редкость озабоченным. Мельком взглянув на него, я даже не стал выяснять причину такого беспокойства, - и так было ясно: хоть он и старался не показывать вида, наверняка сильно переживал за то, что Зуева с Короедом не вернулись вовремя. А волноваться ему было положено более других, ведь он как-никак общепризнанный командир нашего отряда, лесной провожатый и кормчий наших блуждающих в природе душ.
Сценичность Свища подходила под любую обстановку, и, умело используя её, он очень часто особым образом влиял на окружение, переиначивая его на свой лад. Это происходило малозаметно и ненавязчиво, так, что никто не успевал и ухом пошевелить, как Свищ уже становился центром внимания, а вскоре и лидером какой-нибудь случайной компании. Он всегда владел ситуацией, чувствовал тонкости нрава как индивида, так и коллектива в целом, имел на вооружении своеобразный комплект потех и развлечений, и коллектив этот потому завсегда отвечал ему взаимностью. Наш Свищ мог быть, в зависимости от обстоятельств, и безмерно весёлым, и до мозга костей серьёзным и рассудительным. Такой человек незаменим и в путешествии, поэтому все мы нескрываемо благодарили судьбу за то, что врач-хирург Андрей Навада с медицинским прозвищем Свищ является нашим однокурсником и лучшим другом...
Издалека донёсся раскатистый смех Сыча. Каждый вечер без исключения, если только маршрут пролегал вблизи подходящего берега, он вместе со Светкой Терёхиной принимал освежительные речные ванны - закалялись, так сказать. И всегда эта процедура сопровождалась громоподобным ржанием Вовчика и заливистым хихиканьем Терёхиной. На это уже давно никто не обращал внимания - попривыкли. А когда их долго не было слышно, то чего-то как будто даже и не хватало: возникало волнение - а вдруг что случилось там, у реки? Но случиться там могло только одно - то, что случается со всеми подуревшими от внезапно свалившейся на них любви.
Несмотря на амурные делишки, на всю беззаботность и жизнерадостность, им приходилось в походе труднее всех - виной тому телеса, вмещающие немало лишних килограммов. Но один этот факт придавал им и немало чести - другие бы не рискнули пуститься в такую даль в таком объёме.
Терёхиной приходилось периодически отставать, и мы из-за неё частенько переходили на черепашьи темпы и делали незапланированные привалы. Однако делали мы это таким образом, чтобы Терёхина не скумекала, что мы идём медленно или останавливаемся по её вине, потому что она, молодчина, ни разу не пожаловалась на усталость, не попросила передышки и не бросалась фразами, вроде "идите без меня, я остаюсь", или "за меня не беспокойтесь, передайте маме то-то и то-то". Молча, стиснув зубы и вылупив глаза, она шла следом упрямо и уверенно. А мы, видя такую женскую отвагу, никогда не позволяли себе кривить в раздражении лица и попрекать её за неповоротливость.
За ней самым последним, как и полагается в таких мероприятиях, шёл представитель мужского пола, не кто иной, как сам Вовка Сычёв. Тяжело дыша и сипя, с раздутым, как созревший волдырь, рюкзаком, он был похож на большой перекатывающийся мячик. Весь в поту, в кепке набекрень и еле волоча ноги, он находил в себе силы не только не отставать, но и, подгоняя Светку, поддерживать её душевный настрой. Так потихоньку, день за днём, неделя за неделей, Сыч и Терёхина крепко сдружились и даже слюбились, чего за ними не было замечено за пять лет учёбы в институте. И теперь уже никто не сомневался, что Вовка в недалёком будущем напялит себе на палец обручальное кольцо, а фамилия Терёхина останется для Светки лишь воспоминанием. Так иногда случается - люди бывают знакомы целую вечность и в ус не дуют, чтобы пожениться, даже игнорируют друг друга из-за неприязни, пока боженька не подбросит им какую-нибудь нестандартную ситуацию, в виде надолго застрявшего обесточенного лифта, кораблекрушения со спасением на острове - разумеется, на необитаемом, - или вот, как у нас, длительное путешествие.
Нужно заметить, что такими обстоятельствами воспользовались и другие наши туристы. Это Вадька Жук и Маринка Зуева. Короед - тот всегда был щепетильным в женских вопросах, особенно в выборе кандидатуры на пост жены. По всему виделось, что он ещё долго проходит в бобылях, а быть может, даже таким и останется, так как его проплешина на затылке, с каждым годом завоёвывая себе новые местообитания, превращалась в массивное и гладкое черепное плато, которые, как известно, приходятся по вкусу лишь особенным женщинам. Однако если бы такие и существовали в ареале нашего Короеда, то его осторожность в поведении с противоположным полом и чрезмерная критика всех объектов без исключения вряд ли бы позволили создать благоприятную для семьи обстановку. Таким образом, вероятность образования пары для Короеда сводилась практически к нулю.
Так думали все. Но случилось чудо. Он чуть ли не у всех на глазах начал ухаживать за Маринкой и предлагать ей руку и сердце. Зуева как женщина, тем более - как жена, сроду никого не интересовала. Сама она была хиленькая и щупленькая, с внешностью ниже уровня посредственности и вечно сонными глазами, которыми она крайне редко рассматривала мужчин, а всё больше бегала ими по конспектам. А тут - уникальный случай, то ли свежий чистый воздух на голову повлиял, то ли конспекты закончились, только они теперь - не разлей вода. И благодарить обе наши парочки должны не кого-нибудь, а лично всё того же Свища, затащившего нас в такую романтическую дыру, где откупорились самые замкнутые сердца и возрадовались самые унылые души. Отсюда следует, что Свищ стал настоящим крёстным отцом новых семей, а попросту говоря - сводником.
Все мы, безусловно, радели о наших забавных парочках, хотя, как по мне, то я не являюсь сторонником эндогамии, и брак внутри одного коллектива представляется мне не самым лучшим вариантом. Ибо кажется, что человек на пути к такому браку довольствовался слишком малой выборкой, и в дальнейшем, когда он расширит круг своих знакомств - если, конечно, он не пожизненный скромняга - это может сослужить ему дурную службу. Ну пускай это не о наших, пускай их сближение и будущий союз, образовавшийся на лоне природы, окажется сладким и безоблачным. Да мы, впрочем, и сами ощущали, что так оно и будет на самом деле.
Мы с Соней по-прежнему лежали около костра, над нами, появляясь и исчезая, всё так же маячил косматый Свищ, а у реки, по своему обыкновению, резвились молодые влюблённые. Так или иначе, все ждали возвращения Короеда и готовили свои полые желудки к серьёзной работе. Мы не знали, какими продуктами располагает деревня Рябки, но заказов поступило немало, и мы малость жалели о том, что послали только двоих, да и то тех, у которых на уме не то, что нам надо.
Из палатки вылез Стёпа Голованов, большой любитель поспать при любом подходящем случае и крайне неразговорчивый парень. Однако отсутствие у него словоохотливости не отталкивало - напротив, все знали, что на Стёпу всегда можно положиться и он, безмолвный и флегматичный, ни за что в жизни никого не подведёт.
Наш Стёпа - угреватый деревенский парень, бесстрастный и невзыскательный, к ночи надевает телогрейку и носит мокасины, а ещё он умеет подражать разным птицам и постоять за себя.
- Дай сигаретку, Егор, - попросил Стёпа, стоя на четвереньках. - Не спится чего-то.
Егором называли меня, так как фамилия моя Егорчук. На самом деле по паспорту я Александр, однако об этом все уже давно забыли, даже преподаватели. Одна лишь Соня называла меня Сашей, но оснований уважать её и без того было предостаточно.
У меня оставалась одна полуразвалившаяся сигарета, и я безо всякого сожаления избавился от неё, протянув Стёпе. Тот подобрался к костру, подкурил от тлеющей веточки и, сев со Свищом, задумчиво уставился на огонь. Он как всегда находился в своём обычном, только ему понятном, трансе. Никто не знал, о чём Стёпа всё время думает и думает ли вообще - вполне вероятно, что этого не знал даже сам Стёпа. Если бы не чисто русская внешность, его можно было бы принять за медитирующего йога или за восточного мудреца, вдыхающего в раздумьях дымы кальяна. Мы все сходились во мнении, что он практикует некий русский вариант медитативных размышлений, а именно: Стёпа не вводит своё сознание в состояние углублённости и не концентрирует его, а наоборот, пренебрегая им, чувствуя его бесполезность, он постоянно сохраняет состояние великого безмыслия, охватывает этим вакуумом весь разумный мир и возносится над таковым. А откуда же тогда Стёпина доброта? Отсюда же. От этого огромного внемыслительного пространства, где свободно и широко парит его душа и, не цепляясь за разные умозаключения, творит добро каждому, кто не лезет на территорию его вселенной.
Конечно, всё может обстоять иначе, и это лишь предположения, основанные на созерцании молчаливого субъекта по имени Стёпа. Но разве его возможно точно охарактеризовать? Хорошо освободиться от чувств и эмоций, а если добавить сюда ещё и мысли? Вот такой у нас Стёпа. На самом деле мы иногда завидуем ему, особенно здесь. Нам кажется, он ближе к природе, чем все мы вместе взятые.
С ночных купаний возвратился Сыч со Светкой и Сенька Черешня. На этот раз Черешня решил составить им компанию. Обычно, если ему не находилось на месте стоянки никакого дела, он колобродил где попало и занимался всякими инфантильными безделицами: сбивал сучки со стволов, мутил воду в реке, просто бил палкой по кустам или кричал по сторонам, пытаясь имитировать голоса несуществующих птиц и зверей. Его детская непосредственность нас не раздражала. Пускай себе тешится, лишь бы не ушибся. Все бы были такие, как он.
Трое наших самых маленьких выглядели бодренькими, весёлыми и слегка продрогшими. Им бы теперь хорошенько поужинать, на что они, естественно, и рассчитывали.
- Короед вернулся? - первым делом спросил Сенька, тряся во все стороны головой и обрызгивая водой всех присутствующих. Он и без ободряющих средств всегда отличался от других неутомимой энергией и шустростью - неотъемлемые признаки многих людей низенького роста. Сенька - среди них.
- Возвращается, - ответствовал Свищ. - Иди ещё раз сгоняй к реке и позови рыбаков, а то последний фонарь посадят.
Сенька Клоп, недолго думая, засунул два пальца в рот и что есть духу свистнул, а затем прокричал:
- Лёха! Марабу! Бегом сюда!
С реки отозвались.
Там, на берегу, сидел наш честолюбивый рыболов, главный поставщик живой рыбы, которую затем наши девочки превращали в вареную, жареную и вяленую. Лёха Костенко испытывал к рыбалке непомерное пристрастие. Взяв с собой в поход спиннинг с удилищем, донки, спутники, кучу лесок, крючков и всяких замысловатых приспособлений, он любил покорчить из себя знатока-удильщика, в особенности после хорошего улова. Время от времени ему это удавалось, и тогда он напускал на себя такого форсу, что нам, рыбоедам, только и оставалось, прихлёбывая уху, всячески превозносить его талант как чрезвычайно необходимый в условиях, где постоянно даёт о себе знать разгулявшийся аппетит.
Не прочь был порыбачить и Серёга Бондарь, он же Марабу. С собой он не брал никаких снастей, пользовался Лёхиными, и, скорее всего, если бы не Лёха, то Марабу и не вознамерился бы во время путешествия приохотиться к этому занятию. Первые дни они подолгу сидели у реки и вместе таращились на поплавки, но затем непоседливость Марабу взяла верх, и когда плохо клевало, он всё бросал и уходил на ловлю раков, что было весьма кстати, потому как мало на свете людей, пренебрегающих вареными раками.
А "Марабу" его прозвал Лёнька Салтык, такой же недавний студент, как и мы, и до несносности взбалмошный субчик. Он отказался ехать с нами в последний момент, мотивируя свой отказ какими-то странными и никому непонятными доводами. А в общем, правильно сделал, так как мало бы кто из нас долго вынес его присутствие. Салтык поставил на Серёге птичий штамп сразу, как только его увидел. И не напрасно. Все люди похожи на каких-нибудь зверей или птиц, стоит только присмотреться. Серёга - из птичьих. Так утверждал Салтык, который, дабы приравнять Бондаря к крылатым созданиям, притащил в общежитие орнитологию в картинках и всем показал его второе обличье. "Марабу" похож на марабу, от этого не скроешься, надо смотреть правде в глаза. Длинный угловатый нос, выпуклые глаза, голова, сидящая прямо на плечах, подпрыгивающая походка - вот-вот взлетит, характерные звуки при разговоре - всё это указывало на значительное родство с пернатыми. Серёга не жалуется: каждый из нас в чём-то зверь - или внутри, или снаружи.
Ну и, наконец, последний, двенадцатый член нашей группы - это, конечно же, Любка Дорофеева. Фигуристая и сумасбродная, разведённая и компанейская, - Любку можно долго обзывать хорошими и плохими словосочетаниями, ей всё к лицу. А её основное отличие от большинства женщин - это постоянное всовывание своего носа в чисто мужские дела. Как кажется Любке, мужики без женщин делать ничегошеньки не умеют и, прежде всего, без неё самой. Вот и лезет она во все дыры: и из пистолета дай ей пострелять, и лучше неё никто костры не разводит, и дрова ей дай поколоть, и водки налей, и палатка, если она не будет её крепить, свалится, - и нет от неё нигде спасения. Вот и сейчас она вместе с Лёхой Пупком и Марабу стоит по колено в воде, держит удилище, которое сама же вырезала из молодой осинки, и садит фонарь, направив его на поплавок...
Рыболовы вернулись с пустым садком и двумя небольшими раками, которые отчаянно шевелились в Серёгиных руках.
- Где рыба, Лёха? - тут же спросил Свищ.
- Нетути, - ответил Лёха. - Клоп с Сычом всю распугали. Вон они какие радостные.
Лёха считался на нашем курсе одним из самых крепких и здоровых парней, он вообще бы считался самым сильным, если бы однажды Стёпа Голованов не заехал ему в челюсть за то, что тот пытался растеребить молчаливую Стёпину душу.
- Эгей! - возмутилась Любка. - А где жратва, водка, сигареты? Чем вы тут без нас занимались?
- Бегали и кувыркались, - ответил Свищ, ковыряясь палкой в костре. - Короед с Маринкой ещё не вернулись.
- Как так не вернулись? Чего же вы тут сидите? Искать их надо идти, темень вокруг какая!
- В Рябки прикажешь бежать? Или каждый куст обшаривать? Несерьёзно это. Будем ждать до рассвета.
- До какого рассвета? Вы что, очумели? Может, им помощь нужна, может, кто-то ногу сломал, может, заблудились!
- Лес тут не густой, и костёр у нас гляди какой разгорелся, заметили бы. Да и Короед не из болванов - не заблудятся. - Свищ старался проявлять самообладание. Для паники, считал он, нет пока никаких причин.
- А если зверь какой напал? - не успокаивалась Любка. - Дикий?!
- За целый месяц не напал, а тут возле деревни нападёт? Не мели языком, нет тут никаких зверей.
- Как же, нет. Это он не напал, потому что мы всей гурьбой ходили, выжидал, пока по одному-двое разбредёмся.
- Скорее Короед на Маринку напал, или она него, - подшутил Лёха. - Так и будут нападать до самого утра.
- Это верно, - поддержал Сенька Черешня. - Влюблённые - народ непредсказуемый, нельзя их было вдвоём отпускать. Они вон, может, сидят за палатками и смеются над нами. Или в селе остались переночевать на мягкой постели - решили таким образом первую брачную ночь устроить. Что им теперь до нас?
- Что ты такое говоришь? - вступилась за пропавших Терёхина. - Маринка человек ответственный, она знает, как мы тут страдаем без них. Зачем на неё наговаривать?
- Не без них, а без жратвы, - уточнил Лёха.
- Маринка-то, может, и ответственный человек, но до тех пор, пока её Короед в стог сена не уволок, - заметил Вовка Сычёв и этим спровоцировал Терёхину на удар по почке.
- Так идём их искать или нет? - снова раздался громкий голос Любки.
- Нет, - отсёк её стремление Свищ, продолжая рыться в золе, будто это интересовало его больше всего на свете.
В воздухе пронесся нестройно звучащий звон гитары. Это Соня провела по струнам, чтобы обратить на себя внимание. Она вылезла из-под пледа и протянула руки к огню.
- Я считаю, что идти пока никуда не нужно. Единственное, что мы сможем сейчас сделать - это разбрестись по лесу и дружно покричать. Слышно должно быть очень далеко. Глядишь, отзовутся, если на пути к лагерю.
- Верно, давайте горло подерём, - обрадовался Клоп. - А-то вокруг нас что-то непривычно тихо.
Свищ дал добро.
- Валяйте, вопите, только сами не потеряйтесь.
Все разбежались по сторонам, а он единственный остался сидеть у костра.
Бродили мы вокруг лагеря, бродили, но, как выяснилось, без особого толку. Сначала все хором позвали Короеда, потом крикнули "Вадим", затем стали звать Маринку, после орали "Жук", а потом ещё раз "Короед". Все, а особенно женщины, оказались заправскими горлопанами и старались изо всех сил. Крики часто сопровождались виртуозным свистом Сеньки Черешни. Однако отзываться совсем никто не собирался. Ор подкрепили непристойными словечками и вернулись к костру.
- Бесполезно, - сообщил Лёха Свищу. - Точно остались ночевать в Рябках. Как пить дать.
- Иначе и быть не может.
- А вдруг медведь напал? - опять затревожилась Любка. - Есть тут медведи?
- Полным-полно. Медведь - один из звериных символов нашего государства, - просветил её Лёха и поёжился. - Что-то я замёрз совсем. Чаёвничать будем?
- Будем, - поддержал Марабу. - И раков заодно сварим, а то издохнут скоро. - Он вытащил их из котелка и снова взял в руки.
- Уйди ты со своими раками! Засунь их туда... откуда вытащил! - Любка никак не могла смириться с безмятежностью остальных. Она негодовала, бегала вокруг костра и отмахивалась от дыма.
Марабу пожал плечами и чуть было вправду не ушёл отпускать раков на волю. Он всегда слушался Любку и никогда ей не перечил. Она оказывала на него прямо-таки какое-то магическое воздействие.
- И всё-таки, кто сегодня дежурный? Я хочу испить чаю. - Костенко повторил своё пожелание и перевёл взгляд на Стёпу Голованова.
Тот отозвался, без отговорок взял котелок и направился к реке.
- Пока мы их с едой дождёмся, я превращусь в полифага, - произнёс Лёха голосом жутко голодного человека.
- Ты им всегда и был, - незамедлительно отреагировала Дорофеева.
- А о твоих пристрастиях я вслух распространяться не буду.
- Ибо я тебя тут же уложу на лопатки.
- Ты об этом давно мечтаешь. Но тут место неподходящее - постели нет, да и свидетелей много.
- Я имела в виду физическую и словесную расправу. И вообще, Пупок, соблаговоли замолкнуть.
Лёха перестал цапаться с Любкой и ушёл искать свой накомарник. Пришёл Стёпа с водой и споткнулся у самого костра. Вода из котелка вылилась прямо в огонь.
- Иди на вторую попытку, - сказал Сыч. - Только под ноги смотри.
Стёпа не возражал. Неожиданно для всех Свищ со злостью переломал ветку и заявил:
- Кто хочет, пускай пьёт чай, а я спать пойду. - Он явно не блистал сегодня хорошим настроением и, больше не сказав ни слова, исчез в палатке. Видимо, обычная для нас бессодержательность разговора этим вечером стала ему невмоготу.
Наваду поддержали ещё несколько человек. Все были обижены на Короеда и Маринку за испорченный вечер. Чай пили только я, Любка, Лёха и Марабу. Стёпа, добросовестно выполнив обязанности дежурного, тоже удалился. Мы же, кроме Лёхи, остались ночевать в спальниках на свежем воздухе, все остальные разместились в двух наших палатках.
Глава 3
Я проснулся самым первым. Мои часы с запотевшим стеклом показывали начало шестого. Костёр истлел, лишь несколько тонких струек дыма таинственно поднимались в небо. Необыкновенная тишина полно и праведно разливалась повсюду, легко и просто проникала в сознание и чистила мысли. Я, сущая сова, обычно спящая на рассвете подобно самому нерадивому бездельнику, здесь изменил сам себе и стал просыпаться очень рано из-за этой сказочной тишины и влажного серебряного утра с запахом костра и травы. Я стал немного другим, лучше что ли, спокойнее. Раннее утро странно действует: без слов, без эмоций, без разрешения - приязненно ласкает и даёт что-то понять; питает, будто молоко матери, возвращая к каким-то давно забытым истокам, из которых мы вышли, но от которых, в силу своего необузданного самолюбия, удалились далеко и бесповоротно.
Мне захотелось спуститься к реке и посмотреть на её течение сквозь полог тумана. Хруст веток подо мной глухо раздался эхом в округе. Я набрал в руки воды и лёгким всплеском ещё раз нарушил утреннее безмолвие. Юлка текла не спеша, она, как и мы, с любопытством путешествовала меж хмурых елей и приветливых берегов. Я глядел на реку, как на живое существо, только более мудрое и утончённое. Её лёгкие волны скрывали глубину, где таилась особенная жизнь, со своими правилами и порядками. Лишь неуёмные мелкие рыбёшки порой покидали её и прорывались на поверхность с желанием посмотреть, что интересного творится там, в незнакомом мире. Одна из них, не успев всплеснуть хвостом, тут же была подхвачена стремглав метнувшейся птицей, зорко наблюдавшей за границей воды и воздуха, и таким образом любознательный нарушитель этой границы незамедлительно был наказан.
Умывшись, я вернулся в лагерь, где у потухшего костра уже сидел проснувшийся Свищ и причёсывал пятернёй всклокоченную шевелюру.
- Не спится?
- Я всегда тут рано встаю, - ответил я. - И тебе советую.
- Нужно бы вставать ещё раньше, - сказал он и отхлебнул воду прямо из чайника. -
Когда только рождается рассвет. Много ли ты встречал рассветов?
- До нашего похода почти не встречал.
- А зря. Встречать рассветы намного приятнее, чем провожать закаты.
- Встречать всегда приятнее, чем провожать.
- Не всегда, - сказала Любка из спальника. - Я очень часто встречала с зубным скрежетом, а провожала с удовольствием.
- Ты хотела сказать, выпроваживала, - поправил Свищ.
- И выпроваживала тоже. Только сейчас я бы с удовольствием встретила Жука с Зуевой, так они мне нужны. А если окажется, что они живы-здоровы и с ними ничего не случилось... Ох, я им задам, они у меня поженятся!
Проснулся Клоп. Из палатки вылезла Соня и села рядом с нами. Мы никогда не просыпались одновременно, если кто-то не будил всех с каким-то умыслом звериными криками.
Соня скромно потянулась и, не поднимая глаз, спросила:
- Что вы собираетесь делать?
Ни я, ни Свищ долго не отвечали. Потом Андрей сказал:
- Подождём до девяти. Если не вернутся, пойдем на поиски.
- Идти нужно сейчас. Немедленно. - Любка проснулась окончательно - конец тишине.
- Мы можем разминуться, если пойдём сию минуту, - сказал Свищ. - Они наверняка остались ночевать в Рябках, а раз так, то выйдут оттуда спозаранку, но вряд ли раньше шести-семи. Поэтому давайте, чтоб потом мы больше никого не ждали и не искали, немного повременим.
- Это верно, - поддержал проснувшийся недалеко от Любки Марабу. - Они выспались - и вот-вот явятся.
- Если они явятся как ни в чём не бывало, я заставлю их сплясать босыми ногами на нашем огнище танец покаяния, - брюзжала Любка, оставаясь упакованной в спальном коконе. - А я объявлю бойкот и голодовку. Пускай сами жрут, что принесли.
Свищ взял алюминиевую миску и стал колотить по ней ложкой, призывая всех просыпаться. Скоро в палатках стало пусто. Последним появился Лёха Костенко и, протирая глаза, воскликнул:
- Ну и ну! Мне такой сон интересный приснился!
- Короед до сих пор не пришёл, - дал знать Марабу.
- Вот-вот. Он мне и приснился... Сейчас расскажу...
- Лёшенька, голубчик, - заботливо проурчала Любка, - сейчас не время сны рассказывать, ребят надо искать.
- Так мне ж... мне про ребят-то и приснился, про Маринку и Короеда... Может быть вещий, сон-то. Я расскажу, а бабы пусть разгадают. Вон Барковская - специалист по этим вопросам.
- Давай, только быстро, - согласилась Любка. - А ты, Клоп, тем временем огонь добудь и котелок поставь. Ты сегодня костровой.
- Без тебя знаю, что делать, - обиделся Сенька. - А ты вместо того, чтобы указания выписывать, вылуплялась бы поскорее из мешка и завтраком занялась, за него ты сегодня ответственная. Все уже на ногах, одна она разлеглась, королева коровьего хлева.
Любку возмутили Сенькины речи, она скоренько освободилась из спальника и тут же начала наносить ответные словесные удары.
Вмешался Лёха.
- Хватит вам! Сон слушайте... Значит, снится мне, что я, Короед и Маринка стоим на берегу обрывистого берега. Небо чистое, погода замечательная, и всё вроде бы нормально, только Маринка какая-то не такая, ну... беременная в общем; животяра здоровенный, вот-вот родит. И тут подходит ко мне Короед и говорит: "Слушай, Лёха, у меня такое подозрение, что ребёнок не мой. Что теперь делать, ума не приложу. Ты не знаешь, как проверить?". А я ему говорю со знанием дела: "Это проще простого, подходишь к Маринке и сильно, с размаха, бьёшь ногой по животу. И так сорок раз. Если после этого услышишь голос в животе, типа "папа не бей меня, мне больно", значит, твой ребёнок". Короед сразу же побежал и давай колотить Маринку ногами. А как закончил, из утробы такие маты посыпались, что слушать страшно. Маринка лежит, чуть жива, а Короед смеётся - мол, мой детёныш. И тут Свищ стал по миске долбить, досмотреть не дал. Ну, как вам?
- Дурило ты, Лёха, - сказал Сыч. - И сны у тебя такие же, с отклонениями.
- Ещё какое дурило, - поддержала Терёхина. - Такое, какое всегда и было.
- А ты, Соня, что скажешь?
- Ничего я не скажу. Не знаю я, что твой сон значит, но у меня со вчерашнего вечера нехорошие предчувствия. Идти надо за ними.
Все замолчали. Повисло напряжение, которое разрядил тот же Лёха.
- У нас стряпня какая-нибудь найдётся? Есть хочется - аж кишки дёргаются.
- Иди за рыбой, а то не дай бог помрёшь с голодухи, - посоветовала Терёхина. - А последние запасы, пока Жук с Зуевой не вернулись, трогать не будем.
Лёха косо посмотрел в её сторону.
- Можно подумать, я один такой голодный. Вы бы хоть пошли ягод каких-нибудь подсобрали маленько.
- Надо было нам припасы до конца маршрута распределить, а не рассчитывать на какие-то Рябки, - вздохнула Соня.
Тут Свищ сильно хлопнул руками себе по коленям, поднялся и объявил:
- Всё, хватит! Решено!
Он чуть походил по кругу, донашивая своё решение. Затем остановился, сунул руки в карманы и твёрдо произнёс: - Пойдут двое, но непременно с одним условием: найдут они Короеда с Маринкой или нет, в любом случае возвращаются к полудню. Времени для этого предостаточно.
- И кто же пойдёт? - поинтересовалась Терёхина.
- Есть желающие?
- Я, конечно! - сразу же отозвалась Любка.
- Женщины ни в коем случае, от них вред один.
- Это почему же?
- Потому что, Любаня, ты не на пляж идёшь бюстгальтером сверкать, а на поиски товарищей. Здесь нужно смекалку и сообразительность проявить. А какая у вас, баб, смекалка? Только как мужика поскорее окрутить.
- Да у меня смекалки больше, чем у вас у всех вместе взятых будет! Это вы со своей дурью мужицкой сразу напролом лезете, а я...
- Вопрос решён! - грозно и неумолимо отрезал Навада.
Любка, попыхтев и чуть разобидевшись, неожиданно для всех переключилась на свою внешность - стала охорашиваться возле миниатюрного зеркальца, которое, непостижимо как, неизменно было у неё под рукой.
Вслед за Любкой пошла цепная реакция - каждый наперебой стал предлагать свою кандидатуру, и Свищ, не сильно раздумывая, принял ещё одно решение.
- Всё ясно, - сказал он. - Без жребия не обойтись. Соня, подай карты. Пойдут те, кому попадутся два туза - крестовый и пиковый.
Его снова послушались. Он мог бы сам назначить кандидатуры или провести рекогносцировку местности собственной персоной - мы бы согласились, но ему вдруг захотелось поиграть в лотерею. Наверное, в данный момент так и нужно было поступить.
Свищ перетасовал колоду и раздал всем мужчинам по карте. Меченые карты достались Вовке Сычёву и Серёге Бондарю. С немного деланным видом готовности к ответственному заданию они в спешном порядке стали снаряжаться в дорогу. Любка посоветовала взять паштет и полбуханки хлеба, а Свищ на всякий случай сунул компас. Собирались быстро, в приливе сил, с уверенностью в удачном исходе. Все ещё раз хорошенько изучили карту и убедились, что Рябки находятся в четырёх километрах от излучины реки и, соответственно, от нашей стоянки. Так что для больших волнений причин особо не было.
- Дробовик дадите? - спросил Марабу.
- Не нужен вам дробовик, - ответил Лёха, - начнёте без причины палить, куда попало.
- А вдруг...- хотел возразить Бондарь, но не закончил и махнул рукой.
- Если вдруг не найдёте деревню, всё равно должны неукоснительно вернуться в урочный час, то бишь к полудню - напутствовал Навада.
Сыч сказал, что они вмиг сыщут сорванцов и возвратятся даже раньше положенного срока.
- Если их не встретите, хорошенько осведомитесь у местных жителей, видали они таковых, или те вообще в Рябках не появлялись.
- Ясное дело.
В заключении Сыч попрощался с Терёхиной. Выглядело это так сердечно и чувственно, словно его провожали в пекло к самой смерти. Светка, чуть не уронив слезу, дружески похлопала его по боку и незаметно сунула в карман что-то съестное.
Больше никаких советов и рекомендаций от нас не последовало. Мы безмолвно смотрели им вслед.
- Ох, не верю я в них, - закачала головой Любка, когда они скрылись в лесу за деревьями. - Других надо было посылать. Мягкотелые они оба.
- Всё нормально, - успокоил Лёха, - поисковое чутьё у них развито в достаточности.
Пока провожали ребят, Сенька Черешня уже развёл костёр и вскипятил чай. Все сели кругом и долго молча пили, думая об одном и том же. А когда были сделаны последние глотки, снова начала давить тишина. Только на этот раз она вызывала у меня совершенно иные ощущения. В этой тишине не было безмятежности. Я не мог определить её суть. Здесь таилось что-то каверзное и хитроумное, не желающее выказывать себя раньше времени. В какой-то миг я ощутил в ней траурное молчание, неброский пролог к трагичности, но, встряхнувшись, быстро отогнал от себя дурные мысли.
Я попытался заговорить с сидящим рядом Стёпой. Это было напрасно. Тот мне отказал и, словно оскорбившись, зачем-то уполз в палатку. Я оглядел всех по очереди. Мне показалось, что больше остальных тревожится Терёхина. Наверняка в её голове сейчас рождаются сотни страшных ситуаций, в которые может попасть Вовка. Так всегда бывает: тем, кого любишь и хочешь уберечь, невольно в воображении создаёшь незавидные условия и выдумываешь для них всякие внушающие ужас невероятные истории, которые в большинстве своём заканчиваешь жутким финалом. Это потому, что себя бережёшь. Заблаговременно готовишься к худшему, чтобы разрыв сердца не наступил ненароком. Инстинкт самосохранения. Вот спроси сейчас Светку, что могло случиться с Зуевой и Короедом - она столько гипотез выдаст, только успевай записывать.
Я вдруг подумал: а почему бы на самом деле не спросить, так, ради любопытства? Таинственно и вкрадчиво, почти шёпотом, я поинтересовался:
- Свет, а ты как думаешь, что могло с Короедом случиться?
Светка прополоскала кружку и ответила:
- Не знаю.
Вот и весь инстинкт.
После получаса напряжённого молчания раздался восторженный возглас Сеньки Черешни:
- Ух ты! Глядите, что я нашёл!
Все мы в полусонном ожидании перевели взгляды на Клопа. Его восклицание не очень-то нас растормошило. Что он мог найти, кроме жуков, пауков и скользких лягушек?.. На этот раз, правда, обошлось без живых существ. Он держал в руках раскрытый блокнот и показывал нам какие-то зарисовки.
- Ну, что там у тебя снова? - лениво спросил Лёха. - Дай погляжу.
- Блокнот Короеда. Никогда не думал, что он так рисует. Тут он на всех нас изобразил дружественные шаржи. Когда только успел!
Блокнот пошёл по кругу, и все выразили своё сдержанное восхищение умением Короеда в походных условиях незаметно создавать карикатуры на друзей. В конце концов он попал в руки Любки.
- Я совсем не похожа. А вы все - точь-в-точь; вся ваша мерзкая сущность отображена тут бесхитростно и совершенно доподлинно. - Любка вдруг с подозрением оглядела всего Черешню. - А скажи-ка мне, милый дружок, чего это он у тебя в руках оказался? Ты что, чужой рюкзак обыскивал?
- Он сверху лежал, точнее, торчал оттуда, я и заглянул. - Клоп пожал плечами. - Случайно.
- Он, наверное, решил, что Короеда нам больше не видать, и настала пора разобрать его личные вещи, - с хитрецой подмигнул Лёха. - Так ведь, Клоп?
- Не надо так шутить, Костенко, - проворчала Терёхина.
- На. Положи на место и больше не лазь по чужим вещам, - назидательно пригрозила Дорофеева.
Ещё через час полного молчания Лёха решил разрядить обстановку и обратился ко мне с предложением сыграть в карты. Давай, сказал он, Егор, я тебя в дурака или в малый покер объегорю. Я отказался. Объегоривай других, посоветовал я. Желающих не нашлось, и вновь наступила тишина, которую через время опять-таки нарушил Черешня. На этот раз он явился с фотоаппаратом.
- Осталось несколько кадров, - сообщил он. - Предлагаю сфотографироваться для фотохроники. Назовём эти снимки "в ожидании продуктов" или "раздумья по поводу таинственного исчезновения бесследно пропавших товарищей", в общем, как хотите. Нужно хотя бы пару кадров, где у вас мины кислые, а то везде рты до ушей.
Он, присев, начал жать на кнопку, но все отвернулись. Тогда он махнул рукой и бросил это занятие. Затем отнёс фотоаппарат обратно и, вернувшись, попытался нас убедить в том, что скоро все предстанут перед глазами живые и невредимые, что совсем нет резона для плохого настроения.
От его слов мы стали ещё скучнее.
Время текло уныло. Никто ничего не знает, никто ничего не говорит. Все ждали. А когда ждёшь, что вот-вот должно что-то произойти, мозги отключаются и находятся вне времени и пространства. Они как бы стопорятся на событии, которое должно совершиться, и ожидание этого события превращает их в аморфную массу; в итоге ты сидишь с выпяленными глазами и ошалело смотришь куда-нибудь в никуда.
Вот так и мы. Полдень уже как час назад миновал, а мы сидим и разглядываем обгоревшие чурбаки. Так бы и сидели, если бы Светка не проголосила:
- Ой, мама, нету их! Ведь начало второго уже!
- Знаем, не слепые, - сурово произнёс Свищ. - Только панику наводить не следует.
- Как же это не паниковать! Ведь не на войну же ушли! - взбеленилась Любка. - На войне, так там всё ясно: нет их - значит враги убили или в плен взяли. А тут - какие враги? Ёлки одни да ёжики колючие. Сказано ведь было: вернуться во что бы то ни стало. Куда они могли подеваться?!
- Закуси удила! - не выдержал Лёха. - Не баламуть воду. Без тебя разберёмся, что к чему...
На месте разобраться было совсем не просто, а переживания наши возрастали с каждой минутой. Что-то, несомненно, произошло, но никто не мог понять, что именно.
Андрей Навада молча поднялся и осмотрел всё кругом. Вид у него был, как у самого главного.
- Значит так, - сказал он. - Ждём ещё час. Если никто не вернётся, на розыски пойдём я, Стёпа и Черешня.