Считайте меня романтиком, но если я в кого-то влюбляюсь, то по старинке отправляю любовное письмо по почте. Не электронной, минуя необходимость обращения в интернет, а самой обычной - той, которая по какой-то неведомой мне причине все еще исправно функционирует. Я склонен считать, что само отделение и его операционисты существуют как раз для таких как я, это прибавляет мне если уж не уверенности в себе, то, по крайней мере, чувства причастности и правильности происходящего. Если бы я мог, я бы запатентовал этот ритуал, и день за днем получал авторские отчисления в форме восторженных взглядов девушек и благодарных - их кавалеров.
В тот день я шел к почтовому отделению, думая только о том, как удивится моя избранница, увидев в почтовом ящике среди счетов мое письмо, написанное, как водится, от руки аккуратным почерком. В таких вещах я принципиально не использовал клавиатуру, меня пленило все настоящее, и признания в любви не были исключением. Я открыл дверь и с удивлением обнаружил, что ожидаемого скопления людей нет, и нужное мне окошко совершенно свободно. За стеклом я увидел склоненную девичью голову.
- Добрый день. Могу я отправить письмо?
Девушка подняла глаза - и я замер. Это была Элиза, погребенная в яме памяти, моя единственная любовь, присыпанная пеплом и комьями мерзлой земли. Воспоминание, которое я заставил себя вытравить, породившее многолетнюю пустоту в выжженной душе. В ее глазах вспыхнуло узнавание, я даже увидел зачаток улыбки, пробивающийся в уголках ее губ, но секундой позже когда она поняла, для чего я пришел, и растерянно посмотрела на мою протянутую с письмом руку, ее лицо будто бы истончилось и опрозрачнело. Она прекрасно знала, что за письмо я хочу отправить, ведь когда-то и мы познакомились тем же самым образом. Я чувствовал смущение и немного злился на себя за то, что попал в одну из тех дурацких сцен, которые мы обычно пропускаем в телесериале. Элиза подняла глаза и посмотрела прямо на меня взглядом, который я еще до недавних пор видел каждую ночь, - преследующим и зовущим, понимающим и в то же время невероятно печальным.
Я не мог разорвать зрительный контакт - однажды я уже на это решился, и теперь у меня не осталось сил; я даже не уверен, что кто-либо из нас хоть раз за это время моргнул. Я стоял как нищенка - с протянутой рукой, в которой одиноко лежал свернутый лист бумаги, а в глазах Элизы читалось понимание и скорбное осуждение одновременно. В сердце глухим стуком отдавалась фантомная боль, как при утрате конечности, было невыносимо тяжело, мне хотелось, чтобы все это поскорее кончилось. В какой-то момент позади меня огромный циферблат крякнул, готовые в любой момент покинуть рабочие места сотрудники повскакивали со стульев и, весело галдя, поспешили к выходу.
- Мой рабочий день подошел к концу. Приходите завтра.
Кажется, я сбежал, даже не попрощавшись. Гневная мысль о том, что я не сделал того, что хотел, настигла меня посреди ночи, когда я, ворочаясь с боку на бок, обдумывал произошедшее. По какому праву она не приняла моего письма? Почему дотянула до конца дня, не удосужившись выполнить свою прямую обязанность? И какого черта я стоял и пялился на нее как дурак, вместо того чтобы поставить на место? Всего, что нас связывало, давно не существует, она не имела морального права ни на этот взгляд, ни на эти слова, ни даже на мою реакцию. Злоба и отчаяние заражали меня подобно вирусу гриппа, но самое ужасное, что к этим вполне объяснимым чувствам добавилось и сожаление. Мне было искренне жаль, что все так вышло, но видит бог, если бы я мог предположить, что моя невинная затея отразится таким некрасивым образом на той, кого я когда-то любил, я поступил бы иначе.
Несмотря на то, с какой тщательностью я пытался себя успокоить, трусливые и тревожные мысли наводняли мою голову. Утром я твердо решил во что бы то ни стало отправить свое письмо, даже если на меня обрушится все негодование мира, а взгляд Элизы станет еще печальнее и пронзительнее. В конце концов, это моя жизнь, к которой она не имеет уже никакого отношения. У меня была надежда, что и она больше не позволит эмоциям взять верх над разумом: отправлять письма - ее работа, и чьи письма в чьи руки она отдает не должно играть никакой роли. А если вдруг что-то и случится, всегда есть прекрасная фраза "Ну мы ведь взрослые люди" и еще одно окошко, с другой операционисткой.
Я решительно распахнул дверь почтового отделения и застыл на месте: в этот раз народу было гораздо больше, но все они стояли по левую руку от входа, и никого не было возле пронумерованных стекол. Я невольно поддался любопытству, желая понять, что привлекло всеобщее внимание, и посмотрел на стену, на которую смотрели люди, о чем-то неустанно переговариваясь. На стене висела черно-белая фотография Элизы, и через ее левое плечо была протянута черная лента, образовывающая треугольник с нижним углом рамы. Кто-то над моим ухом шепнул, что в эту ночь она повесилась, кто-то ответил, что слышал, будто она выпрыгнула из окна, по умам гуляла и вовсе дикая сплетня с массовым убийством и последующим самоубийством.
Я не связывал гибель этой несчастной девушки с нашей вчерашней встречей - это было бы слишком глупо, к тому же я не хотел брать на себя слишком много. Я в последний раз посмотрел в застывшие глаза с фотографии и, отвернувшись, прошел к единственной работающей операционистке. Ее лицо было заплаканным. Желая привести себя чувство, она шумно выдохнула, и я почувствовал горький запах табачного дыма, от чего еле сдержал презрительную гримасу. Соседнее окно, за которым вчера сидела Элиза, пустовало, и за стеклом была опущена светлая шторка - такую обычно вешают, когда сотрудник уходит на обед. Взгляд операционистки был расфокусирован и направлен куда-то сквозь меня, скорее всего, на фотографию за моей спиной. Я с трудом подавил раздражение. Чтобы привлечь внимание девушки, я шагнул чуть в сторону, поймал ее недоуменный взгляд и обезоруживающе улыбнулся.