Бабка сидела в зале обложившись свежими газетами, восторженно, как концерт Клавдии Шульженко, слушала по телевизору Горбачёва, попутно просматривая газетные заголовки. Папа бегал по квартире злой и орал на бабку. Бабка злорадно ухмылялась. Её многолетняя борьба за трезвый образ жизни с отцом и дедом, наконец-то увенчалась успехом. Полная победа, антиалкогольный блицкриг. Я знал, почему папа злой - потому что было жарко, он очень хотел пива, а вместо него в гастрономе был только "Солодок". Папа купил две бутылки, выпил и стал бегать по квартире и орать на бабку:
--
Мама, сколько можно, опять эти газеты, газеты, газеты, эти новости, новости, новости...
Отец краснел от гнева, но выходить из себя перед бабкой не смел. Из себя он выходил только тогда, когда ругался с мамой. Наконец, папа уселся за кухонный стол и стал изучать трещину в стене. Я подсел к нему.
--
Пап, а "Солодок" вкусный?
Отец страдальчески посмотрел на меня.
--
А он похож на настоящее пиво?
В ответ папа только грустно вздохнул.
--
А мне можно попробовать?
Отец молча пододвинул мне недопитую бутылку. Я хлебнул, почувствовал невыносимую горечь и сразу выплюнул "Солодок" в раковину.
--
Горько, пап!
Отец оживился.
--
В этом-то и есть весь пивной смак, - стал объяснять он, - горечь она тоже приятна. Иначе пиво будет не вкусным. Когда вырастешь, поймешь. Я люблю пиво пить не спеша, с пеной.
--
А я помню, когда мы с тобой ходили к пивнушке, ты всегда отходил в сторону и пил пиво медленно, не торопясь.
Папа умиляюще посмотрел на меня.
--
Помнишь... - с грустью сказал он.
--
Помню. И ещё помню, что ты не любишь пиво пить вприкуску с рыбой, а любишь вначале рыбы съесть много, а потом запить её пивом.
Папа опять посмотрел на меня с нежностью.
--
Я не знаю, почему другие любят вприкуску. Я так не люблю. Пиво пить вкусно с большим чувством жажды.
--
А пиво вкусное?
--
Вкусное. Мне больше всего нравилось "Мартовское", тёмное, которое раньше варили только в марте. Его мне дед всегда покупал. У них в магазине почему-то "Мартовское" не сразу разбирали.
--
А ещё тебе "Бархатное" нравилось, да?
--
Да... Тоже вкусное. Но "Мартовское" лучше.
--
А "Ячменный колос", а "Московское"?
--
Ну... Так себе. Вообще-то любое пиво вкусное. Лишь бы холодное было.
--
А помнишь ты его из большой глиняной кружки "Воронеж" с памятником Никитину пил?
--
Помню... - опять вздохнул папа, - жалко кружку...
Кружка, подарок папиных друзей, "случайно" разбилась в прошлом месяце, когда бабка мыла посуду.
Тут с улицы закричала мама:
--
Дима!...
Папа подпрыгнул, выскочил на балкон, потом спешно надел единственные старые джинсы и побежал на улицу заносить коляску в дом. Когда мама пришла с Катюшкой на руках, бабка ей первым делом сказала:
--
Он поил ребёнка пивом.
Мамино лицо окаменело.
- Мы же только вчера с тобой смотрели передачу... - сквозь зубы сказала она папе.
Отец стал снова бегать и кричать:
--
Какое пиво? Какое пиво? Это же "Солодок". Там ни грамма спирта нет!
--
Всё равно, это - пиво!
--
Да какое там пиво, разве это - пиво!
От папиного крика Катька громко разревелась, мать, как на врага, с вызовом посмотрела на отца и закрылась вместе с Катькой в спальне. На шпингалет. Папа потух. Я знал, что из спальни мама теперь выйдет на раньше завтрашнего утра. Знал, что дом будет на осадном положении, что отец начнет караулить её полночи у двери и время от времени шёпотом просить прощения.
Программа "Время" закончилась. Сейчас должен был начинаться фильм про войну. Бабки в зале уже не было. Она мистически просочилась в спальню к маме, закрылась вместе с ней и сейчас они, я специально подходил слушать, вели там вполголоса душеспасительные беседы об "этих мужиках" (отце и деде), которые с детства приучают детей к спиртным напиткам. Один (отец) уже законченный бытовой пьяница и пивной алкоголик. Второго (меня) ещё не поздно спасти. Но тяга к спиртному у меня уже сформировалась, это наследственно, я начинаю пробовать пиво и смотреть отцу в рюмку. От того, что их мужики пьют и Катька так громко кричит, отвратительно ест, с трудом засыпает. Какие же у неё потом будут дети? Тоже - алкоголики?
Июльское жаркое солнце село, стало прохладнее.
Фильм был интересным, про партизан, но папа смотрел его с отсутствующим видом. Мысленно он был в спальне. Вдруг мне захотелось сладкого. Вот так вот, неожиданно. Я пошёл на кухню, где в настенном холодильнике должна была стоять последняя банка с остатками полезного, но кислого и вяжущего рот кизилового варенья. Этого кизила мама ещё до рождения Катюшки закупила на рынке у грузин целых два ведра. Наварила безумное количество варенья и хвасталась всем, как много денег отдала за этот кизил. Варенье, по словам соседки тёти Таи, "лечило всё". Закрытые вощёной бумагой банки, с надписью на крышке "кизил-82", стояли везде - в кладовке, шкафах, под диванами, на антресолях. И вот уже который год все мы жевали в пирогах кизил, пили компот с кизилом, ели кизиловый кисель и кизиловое желе. А варенье всё не кончалось. Кизил он и есть кизил. Но когда хочется сладенького, а в доме сладенького ничего нет, сойдет и кизиловое варенье.
К моему глубокому огорчению, банка из-под варенья, хрустально-чистая, гордо стояла вверх дном посредине раскладного стола на аккуратно расстеленной тряпочке. Так - посреди стола, на тряпке, после одного скандала чистые банки ставила только бабка, чтобы мама видела - бабка ВСЕГДА моет посуду. Рядом с банкой, в алюминиевой кастрюле, остывал компот из сухофруктов, источавший знакомый кизиловый аромат. Папа компот ещё не видел. А то стал бы ругаться на бабку за алюминиевую кастрюлю. Ведь кислый компот, это знал в доме даже я, надо варить в ЭМАЛИРОВАННОЙ посуде.
Оставшись без сладкого, я полез в глубины настенного холодильника. Долго гремел железными мисками, формочками для кексов, сковородками для печений "грибочки" и "треугольное", мешком с алюминиевыми орешками для пирожных. На шум из зала пришёл папа.
--
Ты чего шумишь? - сердито спросил он, - мама и Катюшка спят.
Тут моя рука схватила в самом дальнем углу железную крышку некой банки.
--
Да вот, - ответил я папе, извлекая банку, - за вареньем полез.
Банка оказалась какой-то тёмной, непонятной. Я поболтал её, в ней что-то булькало.
--
Что это? - спросил я папу.
--
Не знаю, - ответил он и заинтересовался содержимым. Поболтал, посмотрел на свет.
--
Компот какой-то, - наконец ответил папа, - а может и не компот. Пятиминутка.
--
Пап, - начал я жалостно канючить, - давай откроем банку, мне сладенького очень хочется.
--
Это не удивительно, - наставительно сказал папа, - ты растёшь, твоему мозгу нужно питание.
--
Ну открыть-то можно, - перевел я наш разговор ближе к делу.
--
Открывай.
И я открыл банку старым, ещё немецким, консервным ключом. Там действительно оказалась некая жидкая тёмная масса с очертаниями долек плодов. Я понюхал её и терпкий запах яблочного вина по рублю пять копеек, которое раньше по выходным папа иногда брал в гастрономе, наполнил мой нос. Я чихнул, потом ещё и ещё. А когда перестал чихать, обнаружил, что банку настороженно нюхает папа. Нюхал-нюхал, хлебнул, причмокнул. Разулыбался.
--
Фу, чёрт, - произнес папа, - это же пятиминутка из раек и смородины. Её дед делал когда-то. Ты тогда ещё в школу не ходил.
--
Я помню, - обрадовался я, - тогда ещё Олимпиада была.
--
Вот-вот, - довольно ответил отец.
--
А пятиминутку пить можно?
--
Ну... тебе не надо, а мне можно.
--
А почему?
--
А потому что компот так долго стоял, что перебродил и превратился в вино.
Папа понюхал банку ещё раз, снова отпил и добавил:
--
В очень хорошее вино.
--
И ты будешь его пить?
--
Буду, - уверенно сказал папа.
--
А мне дашь попробовать?
--
Пробуй, если интересно. Раньше, до революции, детям даже кагор давали для поднятия иммунитета. И мне моя бабушка давала. Пей, не бойся.
И я отхлебнул.
Мой рот наполнился терпким, слегка жгучим, но приятным пряным вкусом. Это было похоже на одно замечательное самодельное ситро, которое я пил только раз в жизни. Его дед как-то привез с юга и называлось оно "Крюшон".
--
Ну как? - поинтересовался с улыбкой папа.
--
Вкусно! -не задумываясь ответил я, - а можно еще?
Папа усмехнулся.
--
Можно. Ещё глоток. Только один глоток.
И я отпил ещё. Но так как первый глоток мне понравился, я хватил побольше. Отец засмеялся и отобрал банку. По телу сразу разлилось тепло. Захотелось спать. И я поплёлся в зал. До софы добрался из последних сил и только лёг, как из спальни вышла мама. Папа в это время уже сидел в кресле, пил прямо из стеклянной банки своё вино, выплёвывал на блюдце косточки и смотрел с интересом фильм про партизан.
Мама, жмурясь от яркого экрана телевизора, растрёпанная после сна, качаясь прошла на середину зала. Папа сделал огромный глоток и посмотрел на маму.
--
Чем это пахнет? - хрипло спросила мама.
Папа хлебнул ещё пару огромных глотков.
Мама сделала отсутствующее выражение лица, она недавно переняла его у бабки и успешно применяла теперь при беседах с отцом, и покачала головой:
--
Значит правду сегодня говорили по телевизору. Спиваемся. Совсем алкоголиком становимся. Без вина уже не можем ни дня. А другие мужики, между прочим, ванну кафелем обкладывают.
"Другие мужики" в одном лице проживали этажом ниже. Это был ещё молодой, но очень противный, вечно улыбающийся "умелец" дядя Валера. Он не курил, носил летом розовую футболку и шапку-панамку, демонстративно делал по утрам на балконе зарядку, открывал дверь гостям только в цветастом жёнином фартуке и на всех праздниках громко кричал: "Мне не наливать!" Отец его открыто презирал, а мама всегда приводила в пример и водила отца к нему домой показывать, как надо реечками, палочками, спичечками, фанерками, бамбуком и импортной бумагой под дерево отделывать квартиру, вместо того, чтобы целые дни валяться на диване. Возвращаясь с очередной экскурсии, папа всегда ругался и заявлял, что валяться на диване ему некогда - он на службе с развода до отбоя, что только мама может восторгаться такой грубой, топорной работой. А мама отвечала, что даже табуретки Валера делает в доме сам, даже сиденье для унитаза он сам выпилил, обстрогал, обшкурил, сделал выжигание в виде цветочков и покрыл лаком.
Мама внушала папе:
--
У тебя бачок в туалете ржавый, а у них...
--
Ха! - усмехался в ответ папа, - розовый бачок с белым лебедем!
--
Человек из деревни приехал! А вот другие мужики...
--
Другие мужики к Выдриной ходят, когда их жёны к маме уезжают на выходные! - оборонялся папа.
--
Ну и что, - не унималась мама после лёгкого раздумья, - зато у них дома всё сделано и даже рога в коридоре висят.
--
Чьи, рога? - не унимался отец.
--
Может быть и твои... - осторожно отвечала мама. Отец взрывался килотоннами тротила, что-то кричал в ответ. Так начинался очередной скандал....
...В зале взрослые говорили о чём-то совсем непонятном, я только местами догадывался о чём, но мне не верилось что это на самом деле то, про что я думал. Я не верил, что ребята на улице говорили правду. Не верил что у взрослых это на самом деле бывает. Но внутренний голос упрямо шептал - ты всё понимаешь верно, просто сам не хочешь в это поверить.
--
Тише, - зло крикнул я на родителей, когда от их разговора стала болеть голова, - спать мешаете.
Перебранка прекратилась сразу, словно кто-то перерезал ножницами магнитофонную плёнку. Наверное, родители думали, что я сплю. Мама посмотрела на меня. Я посмотрел на неё и увидел, что их две. Я им обоим улыбнулся и послал воздушный поцелуй.
Мама опешила. Посмотрела на отца, потом опять на меня.
--
Сына, - прошептала она, - ты что, пьян?
--
Я спать хочу, - сказал я, икнул, закрыл глаза и вдруг полетел в крутящуюся бездну. Стало страшно. Я открыл глаза и сказал заплетающимся языком:
--
Мне плохо.
Снова закрыл глаза, полетел, полетел и провалился в небытие.
Я проснулся к обеду, испытывая странное чувство внутренней пустоты. В зале, среди узлов, сидел в форме грустный папа. Мамы и Катюшки не было. Бабка на балконе читала свои газеты.
--
А где мама? - первое, что я спросил, проснувшись.
--
Уехала к бабушке Маше, - ответил со вздохом папа.
На мои глаза сразу навернулись слёзы. Как же я буду без мамы?
--
Почему уехала?
--
Бог её знает, почему.
--
А она вернётся?
--
Не знаю, - ответил отец таким голосом, что я громко разревелся.
Плакал долго. Папа встал и куда-то пошел. От страха, что он тоже уйдет, я даже прекратил реветь.
--
Ты куда, папа?
--
На кухню, готовить тебе омлет и жареную колбаску. Будешь?
--
Конечно, буду.
--
Тогда иди, чисти зубы и умывайся.
--
Папа, ты сегодня на работу пойдешь?
--
Нет, я отпросился.
--
А что мы будем делать?
--
Поедем на машине к бабушке Маше.
Завтрак я проглотил за пять минут. Папа всегда очень вкусно жарил омлеты и колбаску. Машина уже стояла внизу. Папа помог мне одеться поприличнее, не так, как я ходил на улицу, и мы поехали к бабушке Маше.
Вернулись мы глубокой ночью. С заплаканной мамой, спящей Катюшкой и рыжим чемоданом.
На следующее утро я проснулся тоже поздно - сказалась ночная поездка и сумашедший, нервный, тяжеленный день. Хотя я провёл его вместе с братом Ромкой, играть мне не хотелось. Я сидел в соседней комнате и слушал разговоры взрослых. Весь день. Отказался от обеда и ужина. Было очень страшно, что мама насовсем уйдет к бабушке Маше и я буду жить с папой один, как Вовка Анисимов.
Ближе к вечеру, когда стало ясно, что мама никуда не уйдёт, выяснилась одна прелюбопытная вещь - оказывается, в детстве бабушка Маша тоже давала маме кагор. По чайной ложке перед сном. Не всегда, но давала. Так Ильинична советовала. А что советовала легендарная Ильинична, всегда считалось совершенной истиной в последней инстанции. Кроме того, дед Ваня регулярно пил водку по одной рюмке в день с тех самых пор, когда расписался с бабушкой. Только незаметно пил, чтобы дети не видели. Мама про это даже не знала. Он даже сейчас пил самогон, который потихоньку гнал в погребе. Каждый день водку пил его отец, которого на улице в молодости звали "Чапай" и который гулял на Дону в своё время, не с Будённым, и только пять лет назад, перед смертью, признался в этом.
Утро выдалось невыразимо прекрасным. Главное - мама была дома. Она что-то готовила на кухне и напевала при этом. Ещё меня грела мысль, что во время Гражданской войны мой прадедушка был бандитом. А то у всех прадедушки воевали кто вместе с Будённым, кто вообще нигде, а мой, выходит, был особенным. Я его хорошо помнил. Я давно догадался, что он умер, хотя взрослые несколько лет говорили, что он лежит в больнице. И третье - нас пригласили через месяц на свадьбу к дяде Саше! Он, оказывается, собрался жениться! Дед Ваня даже проговорился, что потихоньку ночами гонит самогон для свадьбы.
До обеда я помогал маме по дому, сидел с Катюшкой, ходил в магазин за молоком и хлебом. И только к обеду заметил, что бабки дома нет. Я сразу понял, вернее не понял, а почувствовал, хотя мне никто ни слова не говорил, что она уехала к себе домой и больше жить у нас не будет. Я понимал, что свободного времени у меня теперь станет значительно меньше - надо будет больше помогать маме, но грусти не испытывал.
Потому что мне очень хотелось, чтобы мама всегда пела по утрам на кухне.