У всех северных посёлков, по крайней мере, недавнего прошлого, была одна особенность, отличавшая их от собратьев средней полосы России. Особенность эта заключалась (и, я предполагаю, что изменений в этом плане почти не наступило) в том, что система централизованного снабжения этих посёлков, находившаяся в руках УРСов (Управлений Рабочего Снабжения) не могла, или не хотела брать на себя ответственность, за снабжение этих посёлков овощами и фруктами в неконсервированном, т.е., в свежем виде. Оно, и понятно, если учесть то, что в стоимость завезенного продукта, стоимость доставки его до места назначения, включать было нельзя, а списание больших объёмов естественных потерь, возникающих при их транспортировке, чревато было потерей начальниками этих организаций своих мест. А места эти - "хлебные", - терять которые не хочется. Тем и вызывался в этих северных посёлках вечный дефицит свежей сельхозпродукции, в отчётах, впрочем, не слишком фигурирующий. Если, скажем, завозилось в посёлок несколько ящиков апельсинов, или яблок, - то в отчёте появлялась соответствующая галочка, подтверждающая этот завоз. Эту "галочку", простые жители посёлков не ели, а вкушать её изволила местная элита, - те, кого во всех Российских весях всегда называли "блатными" (не путать, с уличной шпаной. Эти, - поселковые - хуже.) Следствием такого положения вещей, стало превращение северных посёлков, преимущественно, исполняющих функцию рабочих посёлков, в полусельские поселения, дома которых, окруженные достаточно большими пространствами свободных площадей, постепенно обрастали грядками, а на них, окончательно потерявшие всяческую надежду на УРСовское снабжение, жители этих домов выращивали зелень: петрушку, укроп, морковку, редиску, и прочий немудрящий сельхозпродукт, не требующий чрезмерного ухода. Дома эти, преимущественно, деревянные двухэтажки, обрастали и парниками, сделанными из подручных средств, что красот местным окрестностям, - не добавляло, а, скорее, придавало им определённый колорит вездесущей неряшливости, отчего северные посёлки становились неотличимыми друг от друга; будь то посёлок Мурманской, либо, Магаданской области.
В таком двухэтажном доме, в посёлке Сеймчан, Магаданской области, полтора десятка лет и жила моя семья. С получением квартиры, в этом, принадлежавшем геологам доме, в наше распоряжение, вместе с нею, перешла пара грядок предыдущего их хозяина, которые располагались в палисаднике, с торцевой стороны нашего дома. Земля на этих грядках, таковой могла считаться весьма условно, т.к. в ней было больше гравия, чем, собственно, земли. Урожай с этих грядок, соответствовал их почвенному содержанию, а моих усилий по наведению на них порядка, было явно недостаточно, для увеличения их урожайности. Чуткие соседи, видя мою беспросветность в агротехническом образовании, как-то посоветовали мне удобрить почву навозом, который можно было достать (отнюдь, не законным путём) в недалёком от посёлка совхозе. Совхоз этот, - "Колымский", занимался, преимущественно, выращиванием капусты, снабжая ею всю Магаданскую область, и наша больница, в лице своих работников, была столь плотно прикреплена к этому совхозу, что в период сезонных работ в нём, заметить на капустном поле работников совхоза, было сложнее, чем, скажем, хирурга, или терапевта. Где в это время обретались сами работники совхоза, - одному Богу было известно, т.к. и в сенокосную пору, сенокосчиками были все, кто угодно, но не совхозные рабочие. Чем это, в конце концов, оборачивалось, - понятно. На худой конец, "Ваньку - стрелочника" прокурор всегда отыщет. Но это, я так, - к слову пришлось. Не об этом речь.
Хорош был совет удобрить грядки навозом, но как приобрести этот навоз, мне никто не подсказал. Не самому же мне было присаживаться на эти грядки, чтобы удобрить их. Как-то весной, ещё относительно задолго до посевной кампании, я разговорился на эту тему со своим другом, - Покровским Костей, постоянно ходившим на Магадан по колымской трассе. Долгое время, вместе с ним, напарником ходил его приятель, - Филиппенко Виктор, который, последнее время, пересев на самосвал, работал в совхозе "Колымский". К нему-то Костя и направил меня, пообещав мне, что и сам переговорит на эту тему с Виктором. На следующий день, во время обеденного перерыва иду к Виктору. Подходя к парадной его пятиэтажного дома, увёртываюсь от сиамского кота, вылетевшего из какого-то окна, и едва не приземлившегося мне на голову. Приземлившийся кот вякнул, и тут же рванул в парадную, дверь которой, я успел приоткрыть. Похоже, этот кот привык выходить на улицу столь необычным способом, или причина его падения объяснялась чем-то иным. Звоню в дверь Виктора, и первым, кто врывается в открывшуюся дверь, был этот последователь Икара, шмыгнувший под ногами открывшей дверь хозяйки, в комнату. Люба, - жена Виктора, прикладывает палец к губам, явно демонстрируя нежелание того, чтобы Виктор узнал о возвращении кота в дом. Прохожу на кухню, где хозяин обедает. Объясняю причину, по которой я пришел к нему. Виктор кивает головой, коротко бросая: "Помогу!" По известной причине, чувствуя, что Виктор чем-то "заведён", помалкиваю о только что пролетевшем мимо моей головы сиамце, который мог бы снять с моей головы скальп. Позднее я выяснил, что Виктора в очередной раз взбесила привычка их кота справлять свою малую нужду в его ботинки, причём, не в рабочие, а в выходные. Оба: хозяин и кот, были последовательны в своих привычках: кот продолжал мочиться в ботинки Виктора, а Виктор, уже добрый десяток раз выкидывал своего кота из окна, научившись метко попадать им в открытую форточку. У всех свои привычки! Прошло несколько дней, и, однажды, в жаркий майский полдень, под окнами хирургического отделения остановился самосвал, кузов которого был до краёв заполнен навозной жижей, смешанной с перегнившей в ней соломой. Виктор вызвал меня на улицу, и, попросив поторапливаться, предложил мне проехаться с ним к моему дому, чтобы я показал ему место, куда он должен будет выгрузить привезённый им навоз. Осторожно намекаю ему, что мне нужно не более двух вёдер этого, пахнущего на всю округу добра, но Виктор слышать ничего не хочет, ссылаясь на то, что в его путевом листе посёлок Сеймчан не значится, и, поэтому, его проезд по посёлку с навозом в кузове, может вызвать массу вопросов в совхозе и милиции. "К тебе, - сказал он, - я проехать смог, пока гаишники ушли на обед, но обратного пути, с навозом в кузове, - мне не сделать без неприятностей для себя! Я у тебя сгружу ВСЁ, а ты раздашь его по соседям. Тебе они ещё спасибо скажут!" Я зажмурился, живо представив себе последствия его дарственного жеста, но моя фантазия явно отставала от того, во что превратилась эта акция, демонстрировавшая широту его души. На узкую, шириной всего в полтора метра грядку, через низкий штакетник, с поднятого кузова самосвала, рухнул шеститонный поток коровьего дерьма, погрузив все окрестности в запахи сельского коровника. Я замер в оцепенении. Полуметровый слой навозной жижи, растёкся по соседним с моей грядкам, и вытек сквозь прорехи в штакетнике на площадку, что за нашим домом, по которой ходят люди. Почти мгновенно, взявшаяся непонятно откуда, над этой навозной кучей стала виться туча жирных зелёных мух, довершившая всю "прелесть" ожидаемого мною позорища. Я живо представил себе, как буду сутками напролёт растаскивать этот навоз по окрестным кустарникам, и то, как буду оправдываться перед соседями за это безобразие, сотворённое перед их окнами. Лицо одного из них, - Дылевского Евгения Фёдоровича, слава Богу, - моего хорошего приятеля, я уже заметил в окне его квартиры. Он манил меня к себе. Иду к нему.
- Что это? - Спрашивает первым делом Женя, показывая пальцем на улицу, где под толстым слоем навоза осталась похороненной и его пара грядок.
- "Дары Волхвов", - как ты понимаешь! Удобрение.
- Не слабо тебя одарили!
Объясняю Жене возникшую ситуацию, с переизбытком говённой наличности.
- Походи, - советует он, - по квартирам соседних домов, и предлагай людям воспользоваться случаем, и запастись даровым дерьмом, если им не хватает своего. Воспользовавшись его советом, делаю пробежку по квартирам трёх соседних, и одного своего дома, но, большинство их жителей пока на работе, а, те, что есть дома, смотрят на меня с недоверием, спрашивая, сколько это "удовольствие" будет им стоить. Объясняю, что всё это, отдаётся им бесплатно. Не верят, черти! Только две - три женщины пару раз наведались к навозной куче с вёдрами в руках. И, всё! Расстроенный, я возвращаюсь к себе домой, ожидая санкций поселкового начальства, за нарушение санитарного состояния на вверенной их подчинению территории. Ко мне со второго этажа спускается Евгений Фёдорович, и, утешая меня, говорит фразу, ставшую ключевой в этой истории: "Дмитрий Юрьевич, или я совсем не понимаю людей, или, завтра к утру, ты совсем забудешь о своих тревогах! Поверь мне; людям непривычным к бесплатности дара, такой дар кажется подозрительным, как Троянский конь. Ночью, когда власти спят, а, возможно, будешь спать и ты, - люди воспользуются твоим предложением. Только свет в окне, выходящем на эту часть палисадного огорода, - не зажигай! Не пугай людей!"
Я внял его совету, за который благодарен ему по сию пору. В половине второго ночи, у меня в квартире зазвонил телефон, в трубке которого раздался бодрый голос Евгения Фёдоровича: "Поднимайся ко мне, - ты кое-что увидишь!" Следуя его совету, поднимаюсь в квартиру Дылевских. Мы стоим с Женей у окна, и в сумеречной полутьме приближающихся "белых ночей", видим снующие с вёдрами тени людей, сгребающих навозное добро и с дороги, и с грядок.
О, ты, - мудрейший из мудрых, трижды благословенный Евгений Фёдорович Дылевский, ты, - познавший суть человеческого бытия Россиянина, ты велик и могуч, в этом своём знании, но, даже ты, не сумел предугадать последствий своей мудрости! Утром следующего дня, я обнаружил, что вместе с навозом, почти подчистую была выскоблена и моя грядка, над которой даже мухи не кружились. Урожая морковки, и в этом году я не дождался, а на месте бывшей грядки, буйной порослью кустилась лебеда.