Ради Бога, только не нужно воспринимать дословно каждое слово написанное мною. Никто меня не сбрасывал с борта корабля в океан, и не оказывался я в его водах по своей и природной воле. В жизни, оказывается, можно очутиться за её бортом в иносказательном смысле, что не делает эту иносказательность менее трагичной, чем прямая суть этого выражения. Начало девяностых годов, в этом отношении, для многих бывших северян оказалось похожим на пролог апокалипсиса, и "за бортом" того, что называется жизнью, остались десятки, если не тысяч людей, за короткий срок лишившихся работы, жилья, и всего того, что называется привычным укладом жизни. Народ дружно стал покидать северные окраины России, и ринулся в поисках лучшей доли, к своим, оставленным некогда на "материке" домам. Среди этих людей нашлось место и моей семье. Возвращение в свой, теперь уже не Ленинградский, а Петербуржский дом, предполагало однако, продолжение и трудовой деятельности, способной кормить меня и мою семью. Северной же пенсии, к этому моменту выработанной мною, и моей супругой, можно было прокормить, разве что кошку, и то - не до сыта. Всё, что мы застали в своём Петербуржском доме, вернувшись в него, было действительно похоже на тот самый Апокалипсис, от которого мы бежали. Пришедшее, за годы нашего отсутствия в Петербурге, в полную ветхость жильё, требовало срочного капитального ремонта, без которого оно стало похоже на жилище пережившее вселенскую катастрофу. Наверное, многие Петербуржцы помнят очень холодную новогоднюю ночь 1979 года, когда "внезапно грянувшие холода" заморозили множество тепловых коммуникаций города. Тот Новый год мы всей семьёй, как и наши соседи, встречали сидя за столом в полутьме, под потолочной лампой, накала которой едва хватало на слабое свечение её нити. "Праздновали", кутаясь в зимнюю одежду. Даже кипячение обычного чайника, обставленное своеобразной экзотикой, длилось почти час, из-за едва заметного поступления газа в плиту. Все батареи дома перемёрзли, и когда, два дня спустя, без предварительной проверки, по стоякам подали горячую воду, из лопнувших от мороза батарей потек кипяток, добавив разрушительной экзотики нашему быту. Потолки на кухне рухнули, и теперь квартире требовался капитальный ремонт, на который, у нас денег не было, а у нашего исполкома, как всегда: денег сразу не нашлось, в дальнейшем же; целых пятнадцать лет, - и не искалось. Вся эта бытовая "экзотика", стала своеобразным гарниром к тем проблемам, которые возникли в нашей семье при возвращении в город. Буквально со следующего дня, я начал обход больниц города в поисках работы по своей хирургической специальности. Моя торопливость была объяснима тем, что уходил пятилетний срок действия моей категорийной оплаты хирурга, и на пределе был месячный срок оплаты за непрерывность стажа работы, без которых моя зарплата превращалась бы в фикцию, получаемую начинающими свою трудовую жизнь врачами. Этой фикции, в конечном итоге, я и удостоился; только три года спустя впервые получив причитающуюся мне по стажу и опыту зарплату.
Свой обход больниц я начал с самой ближней к моему дому, с той, что расположена на проспекте Динамо. Больница эта - проктологического профиля, и моё обращение в неё, было скорее жестом отчаяния, чем "зовом сердца". Я был, в основном, хирургом абдоминального профиля, более всего увлечённого желудочной патологией, и патологией желчевыводящих путей; сложной, но интересной патологией, в которой чувствовал себя, что называется, на своём месте. Однако, я был т.н. "общим" хирургом, и мне приходилось оперировать больных практически с любой патологией, перечисление специфических направлений которых, заняло бы не одну строку этого рассказа; возрастной же разброс оперированных мною пациентов, был ещё более впечатляющ: от недоношенных младенцев, страдающих врождённой патологией, до старцев; самому древнему из которых было 97 лет. Именно эти особенности предшествующей моей работы, позволяли мне надеяться на возможно безболезненное для меня вхождение в коллектив хирургов, занятый преимущественно проктологией. Я сижу в кабинете главного врача: довольно молодого человека, единственного, кстати говоря, администратора больницы, отказ которого от приёма меня на работу, мне не был обиден, и вполне объясним. По-моему, он и сам чувствовал себя не слишком удобно, отказывая мне в приёме на работу, и при прощании, просил не обижаться на него за этот отказ.
- Поймите меня правильно, - сказал он - имеющаяся у нас свободная ставка хирурга делится на четверых: по четверти ставки каждому, - а это, как вы понимаете, при наших ставках - совсем не много, но позволяет людям хоть как-то держаться на житейском плаву. Прими я вас на работу, и все эти четыре человека будут вынуждены рыскать по больницам города в поисках приработка, без которого им не прожить.
Согласно кивнув головой, я попрощался с главным врачом, и покинул его кабинет, пока ещё не слишком расстроенным. Знать бы мне, что ожидало меня в других больницах, одно перечисление которых заняло бы слишком много места! В нескольких больницах я выслушал отказы в предоставлении работы, мотивированные моим пятидесятипятилетним возрастом, что в пятнадцатой больнице вынудило меня спросить у главного хирурга, моего, кстати, возраста: не в невесты ли он отбирает хирургов? Странно: но в большинстве случаев, у меня не спрашивали о моей квалификации, и стаже работы хирургом, что, казалось бы, в первую очередь должно было бы интересовать администрацию больниц. Черту моим поискам работы в городе подвёл медицинский администратор ТТУ (Трамвайно- троллейбусного управления) куда я обратился, что называется, по протекции своего соседа. В кабинете, в котором я оказался, сидящий за столом визави человек, долго крутил в руках мою трудовую книжку, и, наконец, протянул её мне, с вопросом: "Когда у вас было пройдено последнее усовершенствование?"
- Пять лет назад! - ответил я.
- Пройдите его самостоятельно, и тогда мы с вами поговорим повторно.
Я вышел из его кабинета, понимая, что это его предложение, есть завуалированная форма отказа от предоставления мне работы. Мой сосед по квартире, ходатайствовавший за меня перед этим административным пнём, объяснил его отказ совсем иной мотивировкой. С его слов, администратора смутила запись в моей трудовой книжке, появившаяся в 1983 году в Сеймчанской ЦРБ, гласившая: Уволен, в связи с вступлением в силу судебного приговора. А вдруг он вор - этот твой протеже? - спросил он моего соседа. Соседу своему я посоветовал перезвонить своему приятелю, и информировать того о том, что статьи, по которым я был осуждён, - сугубо орнитологического свойства: кража скворечника и изнасилование воробья. Сосед довольно хихикнул, но звонил ли он своему приятелю - я так и не узнал. Понимая, что причиной, пусть и формальной, отказа в моём трудоустройстве у любого главврача больницы может быть именно отсутствие у меня очередного прохождения курсов усовершенствования, положенных проходить раз в пять лет, я отправился в ГИДУВ, где за свой счёт прошел эти курсы, окончательно вытряхнувшие наш семейный кошелёк. Как мы жили эти несколько месяцев - пересказывать не хочу. Плохо жили!
Трудности с трудоустройством объяснялись отсутствием финансовой поддержки правительством всего здравоохранения, вследствие чего, стали закрываться в первую очередь ведомственные больницы; типа больницы Кировского завода, которая позднее была перепрофилирована в онкологическую больницу. Масса врачей, таким образом оказалась без работы, и часть их утекла в торговлю. Особенно, это касалось молодых врачей, только что окончивших институты. Пытаясь "сшить Тришкин кафтан", одновременно, полугласными распоряжениями, поступавшими из верхов, кинулись срочно омолаживать руководящие составы больниц и их отделений, избавляясь от "возрастных" врачей. В общую же сеть здравоохранения, одновременно, из сокращаемой армии слилось большое количество выпускников военно-медицинской академии и военных кафедр. В крупных городах сразу возник переизбыток врачебных кадров, что, как ни странно, значительно ухудшило медицинское обслуживание населения. Особенно этот процесс отразился на хирургии, в которую влилось сразу большое количество врачей не имеющих опыта стационарной работы, как большинство бывших военных, прежде работавших в небольших армейских амбулаториях и гарнизонных госпиталях, объём работы в которых был крайне невелик. В этой ситуации, мои поиски работы грозили превратиться в нескончаемые.
ГИДУВ был для меня едва ли не последней попыткой обретения работы, которую я надеялся найти через знакомство с курсантами одной со мною группы. Довольно быстро я понял, что и эта моя попытка едва ли окажется результативной. Заканчивались двухмесячные курсы, а мои перспективы с трудоустройством оставались по-прежнему туманными. Единственный, к кому, будучи на этих курсах, я не подходил с вопросом возможного трудоустройства, был довольно молодого возраста, примерно, тридцати с небольшим лет человек, сидевший все занятия за одним из соседних со мною столов, и постоянно занимавшийся чтением детективов. Как скоро выяснилось, это были вторые по счёту курсы подряд, на которые он был оставлен, как бы, на второй год. После небольшого застолья, организованного по традиции на кафедре в день окончания курсов, я в самом паршивом настроении вышел из здания ГИДУВа, и остановился в длительном раздумье: что делать дальше, и куда теперь идти? Перспектив, как я понял, - ноль. Рядом со мною скоро оказался тот самый любитель детективов, остановившийся с несколько иными размышлениями: где бы продолжить завершившийся банкет. На удачу, я задал ему традиционный вопрос о трудоустройстве, и внезапно, услышал от него, что возможно, он сможет мне помочь. На грязном столе какой-то второразрядной забегаловки, между двумя стопками водки, он записал мой домашний телефон, обещая вскоре известить меня о результатах своих поисков работы для меня. Только полное отчаянье, заставило меня вверить свою судьбу человеку, чья алкогольная зависимость была столь явной. Как он сам объяснил: спиваться он начал работая в гарнизонном лазарете, и к операционному столу подходил не чаще двух раз в год, и то, в качестве ассистента. Я с ним расстался, без всякой веры в успех, и надежды на звонок ко мне. Каково же было моё удивление, когда два дня спустя, я услышал в телефонной трубке его голос, пригласивший меня приехать в город Ломоносов, где посоветовал отыскать его в поликлинике. На следующий день мы встретились, и он мне объяснил, что больнице требуется хирург-дежурант, и посоветовал, для начала, переговорить с заведующим хирургическим отделением. Всё это происходило за 4-5 дней до нового, 1995 года. Не долго думая, я отправился в больницу. Поднявшись на третий этаж здания, где находилось хирургическое отделение, вскоре я выяснил, что заведующий отделением заперся в своём кабинете, где он пишет годовой отчёт, и просил старшую сестру не беспокоить его ни чьими визитами. Два дня, я отстоял перед входом в отделение на лестничной площадке с утра, до десяти часов вечера, но так и не увидел заведующего. Подходил к концу третий день моей выжидательной осады кабинета, когда, наконец-то, дверь открылась, впустив меня на его порог. Попав в кабинет, я обратился к его хозяину с вопросом о своём трудоустройстве, одновременно, передав ему в руки свою трудовую книжку, с которой заведующий, назвавший себя Владимиром Алексеевичем, внимательно ознакомился, после чего, довольно подробно поинтересовался объёмом работы прежде выполняемым мною. Впервые, за всё время поисков работы, меня спросили о профессиональной моей подготовке, а не о моём возрасте, - и это мне понравилось. Довольно длительный наш разговор, постепенно вышел за пределы хирургии, и он спросил меня о моём возрасте, после чего, обычно, все разговоры больничных администраторов со мною прекращались. Я ответил что родился в июне 1939 года, - и замолчал, ожидая, уже ставшего привычным отказа в работе. Услышал я, однако, - нечто иное.
- Если вы скажете, что родились восьмого июня - я возьму вас на работу!
- Восьмого! - ответил я, и протянул ему свой паспорт.
- Ну, вот, - восьмого июня и я сам родился, так что теперь нас будет двое!
В последний рабочий день 1994 года я был оформлен хирургом-дежурантом отделения, и первое моё дежурство по больнице состоялось первого января 1995 года. Через месяц, я был переведен в штат хирургов стационара, где и проработал ещё одиннадцать лет. К моменту моего устройства на работу, мною уже была потеряна тридцатипроцентная надбавка за непрерывность стажа, и категория; в результате чего, зарплата моя стала ни чем не отличаться от зарплаты вчерашнего студента, и на неё прожить, даже одному, можно было только влача полуголодное существование. Моя жена, чуть раньше меня нашла работу, и, вместе с пенсией, нам удавалось более или менее сносно существовать, продолжая надеяться на лучшее будущее. Выплыли, в очередной раз!
С тех давних пор минуло уже, почти шестнадцать лет, и в плане бытовом, при моих весьма ограниченных запросах, - у меня всё есть. Но, как сказал один из моих знакомых: "Всё у меня есть: и квартира, и дача, и машина, но мне не хватает, теперь уже, - коня!" Возможно, и мне не хватает коня.