Аннотация: Кто сказал, что "Человек - это звучит гордо" - правда? И для кого это звучит гордо? Для главного героя эта мнимая аксиома не несет в себе ничего, кроме лжи. Он не умеет и не желает быть человеком. Интересно, удастся ли ему это...
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Опер
В неразгаданность не играет,
Не скрыта ничьим запретом,
Тихо в воздухе мысль витает,
С лукаво сощуренным веком:
"Человек ко всему привыкает -
Так стоит ли быть человеком?"
К ударам судьбы привыкает,
К ударам в лицо без ответа,
Неужели вас еще удивляет
Ложь, обернувшись заветом?
Человек ко всему привыкает -
Так стоит ли быть человеком?
И предательство не убивает,
Клевета ж обернется опекой,
Поневоле всяк себя приучает
К дежурным пустым советам.
Человек ко всему привыкает -
Так стоит ли быть человеком?
Пустословье вас не допекает,
И к сукам спешите с приветом,
И давно уж никого не пугает
Гротеск, глядящий с портрета.
Человек ко всему привыкает -
Так стоит ли быть человеком?
Рабство духа вершин достигает,
Приучая вас к жизни калекой,
А привычка степенно вещает:
"Не тягаться же с тем, что от века!
Человек ко всему привыкает!"
...Вам хочется быть человеком?
(Стихи Хана)
1
- Аум! - низко, раскатисто и гулко прокатилось по сразу же стихшему лесу, залитому лунным светом. Под черным небом вновь родилось чье-то: 'Аум!' Да, такой рык мог позволить себе только кто-то, абсолютно уверенный в себе, раз он не побоялся дважды подать голос, не утруждая себя сменой места. Так мог говорить только полновластный хозяин этой ночи и этого леса.
- Аум! - своды молчащего в ужасе леса покорно подхватили странный, низкий, безмерно угрожающий клич. Казалось, что лес покорно, стоя на коленях вместе со своими обитателями, ждет решения своей судьбы, которое и вынесет ему тот, кто только разодрал напополам ночью тьму своим ревом.
Тишина. Полная Луна плывет в небе, облака покорно уступают ей дороги, горсти звезд висят на черном атласе, горсти звезд все еще продолжают посылать нам свет, хотя исчезли тысячи тысяч лет назад.
...На краю полянки совершенно беззвучно возникает силуэт крупного зверя, в свете Луны он виден до последнего волоска в его короткой гриве. Ростом, шириной груди и весом хищник явно превышал самого крупного льва. В том, что залитое лунным серебром создание хищник, сомнений возникнуть не могло - из его пасти, плавно загибаясь вниз, выбегали два огромных клыка, длиной, пожалуй, около локтя каждый. Зверь повернул голову, оборачиваясь и прислушиваясь, и на его шее вздулись канаты чудовищных мышц, резче пропечатались в лунном сиянии плечи. Зверь молчал, а потом закинул голову назад и лес в четвертый раз огласился: 'Аум!'
Да, это был истинный владыка ночи, ибо в его времена на земле уже не водилось достойных ему соперников. Да, этот мир и этот лес, вместе с ночью, принадлежал ему и только ему. Он спокойно шагнул вперед, отделившись неслышно от деревьев на краю поляны и тут вдруг яркий, неистовый свет ксеноновых фар стиля 'Я дурак и катаюсь, как хочу' на миг осветил его. Хозяин ночного леса развернулся и кинулся навстречу яркому свету. Взвыл напуганной белугой, клаксон и тут огромное тело ночного чудовища бросилось на окенгурованный, где только можно, 'Лендровер', что, несомненно, делало его еще круче, чем было задумано глупыми буржуями на заводе. Гигантское тело играючи вскочило на капот 'Лендровера', тормозившего со всех своих импортных сил, оттуда зверь прыгнул на крышу, снося попутно прожектора в количестве четырех, а затем, изрядно прижав крышу к сидениям, спрыгнул позади покореженной машины и исчез в лесу.
- Что это было? - задал водитель обязательный вопрос своему соседу, чью макушку здорово стукнуло сминаемой крышей. В этот момент тот как раз подкурил сигарету и, жадно затягиваясь, прикуривал себе и вторую, которую водитель отнял и взял себе.
- Я не знаю, что это было, епа мать. Епа мать, я и знать этого не хочу! То ли тут цирк потерял клетку с каким-то, ети его мать, страшилищем, то ли зоопарк. Поехали отсюда на хрен, как бы не вернулся!
Но водитель оказался парнем не совсем уж робкого десятка и, с трудом выбив дверь, вышел на воздух, осматривая повреждения. Капот, крышу, стойки и прочее смело можно было отнести к утилю. Но кроме мятого железа, металл капота был вспорот, как банка шпрот, чем-то очень острым. Несколько коротких, взлохмаченных разрезов уродовали капот купленного в рассрочку 'Лендровера'. На миг водитель забыл, что обладатель когтей, вскрывших ему капот, может вернуться и минут пять дико, грубо, умело матерился. Второй пассажир так и остался сидеть в машине.
Наконец, водитель буквально упал в салон, закурил еще сигарету и повернул ключ зажигания.
- Я не знаю, кто это был, знать не хочу и, надеюсь, что не узнаю. Ни одна страховая не оплатит мне машину, побывавшую в когтях хищника. Так что я попал. Тут только 'колхозить' и сдавать по частям, пока новая, - мысль о погубленной новой машине снова привела водителя в ярость, и он ударил кулаком по приборной доске. Его друг пожал плечам:
- Да. Я, пожалуй, тоже никому рассказывать не стану. Владимирская область, десять километров до города - и что-то, вроде льва, берет на таран машину? Засмеют и отправят к наркологу,- он даже фыркнул, выражая крайнюю степень иронии.
- Это да. Про тигра в страховой не расскажешь. Скажу, что у дома оставил и утром такую уже и нашел.
Приятель подумал миг и кивнул головой, соглашаясь. Машина вскоре исчезла из вида. Полянка осталась в полном распоряжении Луны, не упустившей возможности обрушить на нее свой сияющий водопад.
2
...Это был очень странный ребенок. Казалось бы, ситуация привычна, испуганная женщина с толстым карапузом, которых Хорь так умело пропас и теперь зажал в безлюдном тупике. Просто отнять сумку, а для острастки дать бабе по роже и уйти. Но ребенок, тот самый толстощекий карапуз лет пяти, вел себя так, как дети себя вести не должны. Это был очень странный ребенок. Он заслонил мать собой, сделал шаг навстречу Хорю и как-то не по-детски весь подобрался. Это ничуть не походило на обычное геройство маленьких детей, которое кончалось на словах: 'Не тронь мою маму!', попыток укусить или лягнуть, или напугать грозным папой и всегда завершалось слезами. Этот же ребенок ничего не говорил, но в его светлых глазах замерла настоящая, взрослая, лютая ярость. Верхнюю губу подергивало судорогой, вздрагивало горло, а руки ребенок даже не сжал в кулаки - стоял, растопырив и согнув пальцы. Хорь презрительно плюнул - ну, с придурью мальчик, ну, получит оплеуху вместе с матерью и разревется. Хотя бить детей в таких ситуациях Хорь не любил - порой мать, секунду назад дрожавшая от ужаса, легко могла превратиться в фурию, и тогда их приходилось бить уже не ладонью по щеке, а по-настоящему, а это добавочный срок, рассчитать силу не всегда выходит. Хорь сделал шаг вперед, ребенок чуть приподнял согнутую в локте левую руку и вдруг рявкнул и оскалил зубы. Все это выглядело бы очень смешно - на маскараде или в детской игре, но в темном и пустом переулке почему-то смешным совершенно не казалось. Звук, отскочивший от стен переулка, никогда такого не слышавших, не мог родиться в человеческом, а тем более детском горле. Ребенок сделал еще шаг вперед и взмахнул толстой ручкой, шаркнув ей по рукаву Хоря. И Хорь не вынес. Ребенок явно был ненормальным, а ненормальных Хорь, как и многие другие, побаивался. Он нарочито медленно сплюнул, развернулся и ушел, посоветовав мамаше щенка подстричь тому когти и купить намордник, а не натравливать его на людей, которые просто хотят спросить дорогу к кинотеатру. Выйдя из переулка, он ускорил шаги и быстро пропал в толпе.
Мать положила дрожавшую руку на затылок сына, и тот немедленно обернулся к ней. Сейчас это был самый обыкновенный малыш.
- Мама, он соврал. Он не собирался идти в кино. Он хотел сделать нам что-то плохое, - безапелляционно сказал он матери. Та лишь кивнула головой. Она не понимала, что испугало ее больше - ублюдок, собиравшийся ее грабить, или собственный сын, который в возрасте четырех лет заслонил ее собой и прогнал крепкого, взрослого человека ни сказав ни слова.
3
На Смотровой площадке, что за Успенским собором города Владимира, стояли и смотрели на раскинувшуюся панораму два человека. Более странную пару сложно было бы и выдумать. Один из них, седовласый, худощавый мужчина, что называется 'в летах', был одет очень изящно, на грани нарочитости, поневоле наводя на мысль о временах, когда слово 'сорочка' было еще в ходу, а в руке держал тонкую, черную трость с костяным набалдашником. Время от времени он то игриво помахивал ею в воздухе, а то тяжело опирался на нее, так что сказать, что груз лет тяготил его на самом деле, или он просто делал такой вид, было бы непросто. Лицо его было абсолютно спокойно и с крайней тщательностью выбрито, а летнее пальто позволяло рассмотреть его дорогой костюм, с платиновой цепочкой, ведшей к жилетному карману. По всем канонам от него должен был разноситься легчайший аромат дорогого парфюма, но его не было.
Собеседник его был схож с пожилым господином разве что ростом. Чуть выше среднего роста мощный, крепкий мужчина лет сорока, одетый куда более просто - в обычную кожаную куртку 'Пилот', в 'кенгуруху', чей капюшон лежал на его широкой спине, не мешая рассмотреть могучую шею, свободные, широкие, черные 'под спортивные', штаны и армейские ботинки, в которые штаны и были аккуратно заправлены. Руки он держал в карманах и время от времени поводил широкими плечами, словно готовясь к схватке.
На самом же деле, схватка началась уже давно и эти двое столь разных людей сошлись здесь, на Смотровой площадке тысячелетнего города, чтобы прийти, наконец, к решению, которое бы эту схватку остановило.
- Я дам тебе еще один, последний шанс, но учти - последний. Я пришел сюда, пришел один, чтобы ты понял, наконец, что наша война может быть прекращена, - говорил седовласый негромко, но очень убедительно. Его собеседник молчал, смотрел на изгибающуюся внизу реку и в пойму за ней и, казалось, слушал собеседника не очень внимательно. Выдавали его только вспухавшие время от времени, желваки мышц на скулах, но это длилось мгновение, долю секунды и снова его малоподвижное лицо каменело в почти что полностью отстраненном выражении.
- Да? А как же мой отец? - наконец заговорил и он.
- Никак. Сделанного не воротишь. Я предлагал твоему отцу властвовать со мной, потом - уехать, я не хотел, чтобы все кончилось так, как кончилось, - голос пожилого человека был совершенно спокоен. - Твоему отцу я предлагал все это просто так, а тебе - нет. Ты слишком много натворил, чтобы я дал тебе защиту и прощение просто так.
- А я разве просил того или другого? - все так же невыразительно, равнодушно спросил его собеседник.
- Если бы не просил и не хотел, то вряд ли согласился бы на эту встречу, - мягко сказал пожилой.
- Я думал, что речь пойдет о Серебряном Драконе и тогда у тебя, - человек в 'кенгурухе' просто ощутимо заставил себя сказать 'тебя' а не 'вас', - появился бы шанс.
- Именно о Серебряном Драконе и идет речь. Отдай мне Серебряного Дракона и я позволю тебе вернуться, остаться, со временем занять мое место или... уехать. Если ты откажешься, то охота продолжится. Ты будешь убит, при этом бессмысленно и бесполезно.
- А если братья узнают, что ты и твои прихвостни хотите уничтожить Серебряного Дракона, которого все они искали и ждали столько лет?
- Кто им скажет? Ты? Рискнешь появиться и сказать, что Серебряный Дракон у тебя? Кто же тебе поверить, мальчик мой, кто станет тебя слушать? Ты изгой, предатель. Ты изгнан. Ты больше не под нашей защитой, - седовласый произнес это так мягко, что контраст между звучанием его голоса и смыслом сказанного был попросту диким.
- Я дал слово не убивать тебя на этой встрече. Я сдержу слово. Но когда-нибудь я убью тебя. Ты предлагал, как милостыню калеке, моему отцу то, что принадлежало ему по праву рождения - власть. А мне, делая огромное одолжение, предлагаешь совершить предательство. Убирайся.
- Ну, что ж. Ты сам выбрал себе удел, - задумчиво проговорил пожилой и, отвесив легкий поклон, спустился с горки и пошел к припаркованному неподалеку 'Гелендвагену'.
Угрюмый крепыш остался стоять, не удостоив ушедшего даже взглядом вслед. Просто стоял и смотрел на раскинувшийся перед ним великолепный вид - леса, уже ждущие осень, река, изгибающаяся, как змея в травах, железнодорожные пути, по которым с волнующим криком, пробегали поезда... Если бы еще не островки человеческих построек в гуще лесов! Но ничего идеального в нашем мире нет. Мужчина зло улыбнулся и наконец, сумел разжать сведенные лютой яростью челюсти. Если бы не данное слово. Если бы не слово. Если бы не Серебряный Дракон...
4
Утро Оскара Родионовича, майора полиции, началось, скажем так, не ахти. Проснувшись, он с возмущением увидел, что проспал будильник и уже думал отругать зазнобу за то, что не растолкала, как вспомнил, что уже несколько месяцев, как его зазноба от него ушла, после чего он напрочь забыл ее имя. Выбирая одно из двух - душ или чай, Оскар Родионович, наконец, пришел к смелому решению - умыться, не бриться, попить чаю. Да, опоздает. И что? Есть, слава Богу, и кому пораньше прийти, чем начальнику.
Старший уполномоченный по особо важным делам, каковой статус он получил вместе со званием майора, Оскар Родионович был человеком, который никогда не опаздывал на работу. Губила же его всегда жесткая, грубоватая прямота при разговоре с власть предержащими и потому он так долго был капитаном, что зазноба, процитировав Высоцкого: 'Капитан, никогда ты не будешь майором', собралась и ушла. Майора он получил на следующий день, зазнобе об этом сообщать не стал и жил с тех пор полностью устраивающей его жизнью, дома появляясь редко, почти постоянно находясь в седле.
Фанатизм его имел, помимо простой ответственности, мерзкие, длинные и крайне болезненные корни, вытравить которые из души его не смогло ни время, ни перемены в жизни. В свое время какие-то ублюдки ограбили, изнасиловали и убили его жену. С тех пор его подход к работе стал граничить и даже уходить за грань, отделяющую рвение от фанатизма. Отношение его к задержанным было сухим, холодным, жестоким. Но этот человек умел держать себя в руках и выяснять истину, а не гладить себя беличьей шкуркой по щекам, ломая подследственному ребра. Жуткая смесь - фанатизм и вера в правоту. Коллеги отходили от него, друзья все чаще забывали про его день рождения, начальство просто терпело, так как его результативность была выше, чем у любого опера в этом славном городе. А тех, кто убил его жену, при официальном расследовании, не нашли. Нашел он их сам, о чем не стал сообщать вверх по инстанциям, просто присыпав тела трех ублюдков листвой и ветками в укромном уголке леса.
Имя 'Оскар', он, русский со всех сторон человек, получил благодаря своей матушке, которую просто потряс в свое время хороший детский фильм 'Расмус-бродяга', где Оскара озвучивал Олег Даль. Отец махнул рукой на каприз любимой жены и стал сын его Оскаром Родионовичем. Ну, что делать. Бывает и хуже.
Утро же пошло так. Пока Оскар брился в ванной, сдирая 'на сухую' редкую, но, тем не менее, растущую с нормальной скоростью, щетину, чайник его, любимый и много повидавший, тихо сплюнул на пол свисток и потому вода вся выкипела. Так что от чашки чая дома пришлось отказаться. Его ждал кипятильник на работе, стакан, ложка 'Чая со слоном' и тетрадный лист вместо крышечки для чашки.
- Ну, что за бесплатная проституция! - выругался Оскар и стремглав кинулся из квартиры вон, на работу. К счастью, старенькая его 'Ауди' завелась, не капризничая и на работу он поспел по-начальственному 'почти вовремя'.
Но даже сомнительный чай из картонной коробки ему не достался! Не успел он толком угнездиться за столом, как без стука, что значило, что в соседней комнате нет никого, буквально ворвался самый молодой его подчиненный по имени Виталий.
- Оскар, тут у нас очень странное ЧП. Его сразу же перебросили к нам, - сходу начал Виталик, поздоровавшись. Фамильярность же его, бывшая предметом зависти и у куда более старших годами и чинами, коллег, объяснялась просто - как-то раз Виталик получил пулю, предназначенную Оскару, а тот своих долгов не забывал никогда. Но и Виталик тоже чувства меры не терял и при посторонних всегда звал Оскара по имени-отчеству.
- Ты мне чаю дашь попить, упырь? 'Какой павлин-мавлин? Не выдышь - ми кюшаем!' - процитировал Оскар старинный мультфильм.
- Какой павлин? - удивился Виталик.
- Отсталое ты кибернетическое поколение. Нельзя же не знать классики мультипликации собственной отчизны! - пожурил его майор.
- Узнаю, - пообещал Виталик.
- Так что там у тебя, павлин-мавлин? - повторил Оскар Родионович.
- Звонил Некромант, к нему привезли очень странного жмура. Некромант говорит, что убийство чистой воды, но способ ему непонятен, - Виталик победоносно посмотрел на Оскара, в конце концов, такое событие, как признание Некроманта в том, что ему что-то непонятно в его непростом деле, дорогого стоило.
- Понял, - майор нарочито тяжело встал и потянулся. - Ты тут остаешься за автоответчик, я к Некроманту. Увидеть его в растерянности стоит чашки хренового чаю, - не обращая внимания на явно расстроенного Виталика, Оскар накинул ветровку и хлопнул дверью кабинета. Попил чайку!
- Удар нанесен слева, в печень, немного сверху. Печень просто лопнула. Как арбуз, - судмедэксперт устало откинулся на стуле и закрыл красные, слезящиеся глаза.
- Чем был нанесен такой удар? - спросил осторожно Оскар Родионович.
- Понятия не имею. Но ему не помешали ни дубленка, ни свитер. Причем на дубленке повреждений никаких. А вот на коже был очень интересный след. Я сделал фото перед вскрытием. Хочешь взглянуть? - не открывая глаз, спросил эксперт. Помимо своей основной работы патологоанатома, он подрабатывал при 'Скорой помощи' реаниматологом, где коллеги его, видя количество воскрешенных, не мудрствуя, и прозвали его 'Некромантом', что очень ему льстило. Хотя какие деньги можно получить, работая на 'Скорой помощи'? Загадкой же оставались и вопросы, когда он спит, ест и общается с женщинами. Но он всегда бывал бодр, холоден, язвителен и готов к работе в любое время суток. Некромант любил медицину, но применение себе нашел или выясняя, отчего человек стал трупом, или же не давая оному человеку трупом стать. Некий, скажем там, дуализм.
- Да, конечно, - ответил опер. Если их Некромант сидел с закрытыми глазами, значит, нарисовать себе ясную картину он не мог. Что на памяти оперов было огромной редкостью. Некромант щелкнул мышью, не открывая глаз, и на мониторе появилась фотография, видимо, ожидавшая своего часа. С желтоватого фона кожи на опера смотрел очень странный след, сине-багрового цвета. 'Похоже на половинку солнышка, нарисованного ребенком - пять лепестков и половинка круга, только половинка ниже, чем надо. А нижний 'лучик' отстоит от остальных'.
- Есть идеи? - спросил патологоанатом.
- Похоже на солнце, - опер привык озвучивать даже самые неожиданные свои выводы, порой это помогало набрести на ускользающую мысль. Мысль озвученная порой предпочтительнее сокрытой.
- И в самом деле. Но яснее не становится. Удар нанесен так, словно били именно в печень. Странный удар.
- Так ведь и били в печень?
- Ты не понял. Били так, словно не учитывали ни одежду, ни кожу. Ни нижнее ребро, тоже, кстати, разлетевшееся в осколки. А кем был убиенный, осмелюсь спросить?
- Да мой пациент. Мелкий уголовник, по сути - баклан, - отнять мобильный телефон, кошелек, развести лоха так, чтобы отнятое у того выглядело подаренным - специалист по дешевому базару и понятиям, проще говоря. Вовлечь в разговор такие орлы умеют превосходно, причем разговор сначала всегда нейтрален. Похоже, кто-то не стал его слушать, или ему было просто наплевать, что ему говорят, и он совершенно отстранен от всего, что ему говорят - так как очень сложно оставаться безучастным к такому разводу, как ни странно. Человек с очень сильной психической организацией. Или напротив, дикий совершенно зверь, которому наплевать на все на свете - понятия, обычаи, да и на уголовный кодекс, судя по всему. И на кой наш труп нацепил дубленку в конце августа?
- Да, этот бедолага умер, не успев коснуться земли, - согласился Некромант, - и случайно такой удар не нанесешь, - вопрос про дубленку он просто проигнорировал.
- А все-таки - дубленка. Хотя черт его знает, нес в чистку или из нее, вот и нацепил. Ночью. Из химчистки. Или баба выгнала, вот и шел со шмотками. Или нес чужую дубленку. И кто-то этому помешал, причем дубленку пострадавшему, предположим, он был, не вернул. А сам потерпевший, видимо, вспомнил заповедь премудрого пескаря и наплевал на дубленку. Пускает пузыри, сидит дома. Что в дубленке было?
- Без понятия. Опись делали без меня,- не открывая глаз, совершенно ясным голосом ответил Некромант. - Будешь уходить, забудь у меня на столе, пожалуйста, свои сигареты и спички.
- Да ты совсем оборзел! - Возмутился Оскар, - я только что пачку купил!
- И спички. Мне тут еще сидеть и сидеть. А купить не на что. Часть ушла на алименты алчным жертвам моего любострастия, а себе я купил, - тут Некромант внезапно открыл глаза, совершенно не сонные и победоносно посмотрел на опера, - а себе я купил 'Мединиллу'. И всего-то за пятьсот долларов.
- Ты псих! - благоговейно прошептал Оскар, выкладывая на стол Некроманта сигареты и спички.
- Чья бы корова! - возмутился доктор, - Видите ли, дорого! Просто ты, кроме своих орхидей, ничего не видишь и не смыслишь в истинной красоте!
- Молчи, разделочный нож! - рявкнул майор и вышел из кабинета.
От патологоанатома он проехал до места преступления. Возле моста через Клязьму, со стороны города и был поутру обнаружен убитый. Натоптали, вопреки ожиданиям, мало, видимо, никому не хотелось попасть в щекотливую ситуацию. Но нашел майор там лишь грязь, 'вынутые' следы обуви и несколько окурков разного сорта. Поди, пойми, кто и что тут курил.
Восстановить картину удалось сравнительно быстро. Ботинок с ноги убитого догадался захватить Виталик, теперь с ним колдовали эксперты, а других следов в близости от тела нашлась лишь одна цепочка, которая кругом обходила силуэт тела убитого и потом уходила на асфальтовую дорогу, где благополучно и пропадала.
- Опись вещей, - Оскар не глядя протянул руку и Виталик вложил в нее листок.
- Забавно. 'Шокер', бумажник, перочинный нож, ключи, сигареты 'LD' и спички. Возле трупа найдено несколько 'ЛД-шек' и окурок 'Петра'. Убийца курил?
- Нет, Оскар Родионович, это я бросил, - Виталик потупился, парню было очень стыдно, но кого люблю, того и бью.
- Отменно. Вот и подежуришь, благословясь, с воскресенья на понедельник. Глядишь, курить расхочется. Или окурки бросать, - голос Оскара был ровен, но знавшие его люди понимали, что он очень зол и Виталик не посмел и пикнуть. После того, как все положенные процедуры были проделаны, оперативники и эксперты разъехались по своим ульям. Оскар же и Виталик остались и долго шлялись вокруг, надеясь на случайного свидетеля, хотя по нынешним временам свидетель был бы чем-то сродни корню женьшеня, выросшего вдруг в полях Рязанщины. Попался им лишь не до конца пьяный дед, который сказал, что ничего, вроде как, не слышал, только шлепок какой, как, скажи, бабе по голому заду ладонью и звук странный такой, нутряной: 'Аум!', что ли... Далее дед потребовал от оперов награды за героизм и содействие и Виталик выдал тому пятирублевую монету. Оценки дару опера слушать не стали, а поехали в отдел.
- Говоришь, ладонью по заду... Ну, верно - на убитом же была дубленка. Кожа. Шлепок. Жалко, что старый не рискнул посмотреть. Хотя, наверное, не жалко. А то было бы жалко старого, - Оскар привычно думал вслух, негромко, Виталик вслушивался, и закипала вода в банке, обещая небывалое блаженство - чай после работы. Правда, с обедом они пролетели и потому жевали хлеб с колбасой, купленной в соседнем магазине. Вечером же, ни арапа ни свершив, кроме оформления нового дела, разъехались они по домам.
...Из беспокойного сна опера буквально выдрал пронзительный писк его мобильника. Он поднял голову с подушки и по старинной привычке отметил время звонка - было четыре часа и пятьдесят шесть минут.
- Какой гомосексуалист? - раздраженно простонал опер. Это была еще одна его привычка - он никогда не употреблял грубых выражений или, тем более, не матерился, заменяя слова подходящими по смыслу.
- Да? - спросил он трубку. Из нее послышался спокойный, совершенно не сонный голос Некроманта.
- Я понял, чем был нанесен удар, - опер поклясться мог бы сейчас, что глаза у доктора закрыты, но на сей раз мечтательно.
- Чем? - опер уже проснулся.
- Рукой. Это было сделано голой рукой. Без кастета или еще чего-то аналогичного, - уверенно сказал 'доктор мертвых'.
- Рукопашник? Боксер?
- Не думаю. Здесь что-то другое. Слишком оригинальный был удар. И результат. Ударить с такой силой может очень хорошо подготовленный спортсмен, скажем так, 'ударник', но чтобы так распределить силу удара? В общем, остается надеяться, что скоро или ко мне, или в больницы города поступит очередной несчастный с подобными следами на теле.
- Надеяться? - удивился опер.
- Ну, ты же хочешь найти этого убивца?
- Да, но почему ты уверен, что еще будут такие случаи?
- Тот, кто это сделал, делает это слишком хорошо, чтобы успокоиться на одном разе, - уверенно сказал Некромант и повесил трубку.
- И в самом деле, гомосексуалист и падшая женщина, - недобро высказал опер свое недовольство.
Прошло несколько недель. Ни в морги, ни в больницы никто с таинственными повреждениями не поступал. Как вдруг из городской больницы 'Скорой помощи' поступил звонок - тяжкие телесные повреждения, явная уголовщина. Опер быстро собрался и поехал в приемный покой.
- Удар нанесен сверху вниз, по правой стороне лица. Сломаны верхняя и нижняя челюсти, сломано и выбито несколько зубов, челюсть вырвана из сустава. Также очень странные повреждения на скуловой кости, тоже, кстати, отломившейся, посмотрите, - дежурный хирург показал оперу рентгеновский снимок. На темно-сером фоне кости явно виднелись две продольные, короткие бороздки.
- Повреждения кожи? - спросил опер.
- Синяк, но там так все распухло и так налилось чернотой, что его уже не видно. Хотя синяк был характерный.
- Половинка солнышка? - внезапно для себя спросил опер.
- Да, что-то в нем было такое, - задумчиво протянул хирург.
- Мне надо поговорить с потерпевшим, - решительно сказал опер.
- Издеваетесь? - радостно рассмеялся врач. Все-таки профессия врача поневоле располагает к известному цинизму. - Он, если и заговорит, то очень нескоро. Кроме того, сейчас он еще под наркозом, так как перенес очень сложную и тяжелую операцию, чтобы собрать эту мозаику. Ему еще повезло, что его папа - очень обеспеченный человек, иначе, боюсь, наша бесплатная медицина помогла бы ему крайне слабо. Кроме того, у него тяжелое сотрясение мозга. Так что про 'поговорить' пока забудьте.
- Давайте сделаем так. Вы просто позвоните мне, когда отойдет наркоз. Ну, через денек-другой после того, как он придет в себя. А там я попробую что-нибудь у него узнать. Руки ведь у него целы?
- Да, руки целы. Хорошо, мы вам непременно позвоним. Но его папа (врач сделал ударение на втором слоге), я уверен, позвонит вам раньше.
Возможно, папа и звонил, но опер весь день мотался по выездам, а давать свой домашний телефон он никому не собирался. Через день ему снова позвонили из больницы и опер, вооружившись нетбуком и листами бумаги, отправился повидать потерпевшего.
Зрелище было жалкое - черные синяки вокруг глаз, сопутствующие сотрясению, зафиксированная челюсть, чудовищно распухшая половина лица, что было видно даже из-под повязок, куча капельниц и трубочек, которыми пациент был просто обмотан и тяжкое страдание в глазах. Изо рта его также шла трубочка, через которую страдальца, надо полагать, и питали. И отдельная палата, что было для опера очень кстати. Он поставил у скорбного одра табурет, уселся на него и представился. Молодой человек на кровати мигнул, давая понять, что понял, кто перед ним и что потребуется.
- Так как вы не можете говорить, я предлагаю вам описать то, что случилось, письменно. Как вам будет удобнее - на нетбуке или же на бумаге.
Поняв, что удобнее страдальцу будет на нетбуке, опер положил агрегат на ноги пострадавшему и приготовился было задавать вопросы, как вдруг молодой человек, не дожидаясь вопросов, начал быстро набирать текст. Опер встал и пробежал написанное. На мониторе красовалось: 'Я, такой-то, такого-то числа текущего месяца, совершил попытку ограбления и был искалечен'. Опер недоуменно поднял брови и посмотрел на потерпевшего. В глазах у того он увидел и еще кое-что, кроме страдания. Крайнее презрение и даже некоторую брезгливость. То ли сотрясение оказалось сильнее, чем думали врачи, то пациент был глуп от рождения, то ли просто забылся - но факт оставался фактом, человек, чье лицо врачи собирали как паззлы, только что признался в неудавшемся преступлении.
- Зачем? Вы же, как я понимаю, обеспеченный человек? Даже более, чем просто обеспеченный? Вас нашли у вашей машины, 'BMW', этого года выпуска. Зачем вам понадобилось грабить человека?
'Вы не поймете. Когда у вас все есть, вы начинаете сомневаться, чего стоите именно вы. Можно по-разному пытаться доказать себе, что ты что-то из себя представляешь, но настоящую правду можно узнать лишь на грани' - быстро и без ошибок набрал молодой человек.
- И вы потому решили ограбить человека, который вам ничего плохого не сделал? А ему каково было бы, если бы ваша затея удалась? Вряд ли бы ему польстил тот факт, что он стал частью эксперимента.
'Да вернул бы я тому лоху все, что забрал бы. Нужно мне его барахло. Мне важно было проверить себя, смогу ли я, без своего окружения, один на один, на ночной улице, подавить другого человека'.
- Подъехав на иномарке последней модели? - зло спросил Оскар. В глазах молодого экспериментатора мелькнуло раздражение.
'Нет, конечно. Я оставил машину за углом. Я же понимал, что такая тачка сама по себе подавит любое быдло'
- И что вы сделали?
'Я приказал ему остановиться, достал пистолет. Остановил под фонарем, так, чтобы все было видно. Велел отдать деньги, телефон и куртку'.
- И мотоцикл, понимаю. А дальше что было? И что у вас за пистолет и откуда? - раздражение все сильнее захватывало опера, вынужденного слушать молодого стервеца, решившего, что Солнце светит только для него.
'Травматический пистолет. Есть разрешение' - в глазах героя снова мелькнуло презрение.
- Понятно. И что было дальше?
'Что? Он фыркнул'
- Что, простите? Фыркнул? Как?
'ФРР!' - большими буквами быстро набрал юноша, излишне сильно нажимая на клавиатуру.
- И что потом?
'А потом он меня ударил. Мне показалось на какой-то миг, что это быдло бьет мне пощечину - пальцы на руке были растопырены. Хотя, может быть, просто показалось - слишком быстро все произошло. Дальше ничего не помню, провал. Потом я пришел в себе и постарался добраться до машины. От боли снова отключился и очнулся уже здесь' - молодой человек устало откинулся на подушки.
- Понятно. А почему вы мне так откровенно признаетесь в совершенном, по сути, преступлении? Вы настолько уверены в своей неприкосновенности? - задал опер последний вопрос. В глазах молодого и некогда самоуверенного ублюдка снова мелькнула насмешка.
'Нет, просто мой отец заставит вашу контору раскрыть это дело и найти этого идиота. А он, если не совсем уж дебил, все равно скажет, что оборонялся. Так что лучше сказать раньше. Да и не ограбил я его, я же сказал'.
- А почему он у вас то 'лох', то 'дебил'? Вам не кажется, что после произошедшего он из этого разряда вышел?
'Одет он был, как чучело. В общем, человек из девяностых. Куртка кожаная, свитер какой-то без 'горла', коротко стрижен, джинсы ужасные, широкие. Народ, в общем. Люмпен'.
- Хорошо. Вы пока не засыпайте, я сейчас распечатаю нашу беседу, и вы подпишитесь под протоколом, - с этими словами опер вышел и пошел по больнице, разыскивая принтер. Искать пришлось долго, а когда он уже шел обратно к палате, его попытался властно остановить какой-то представительный мужчина средних лет, но опер не отреагировал на его останавливающий жест и вошел в палату к баловню судьбы. Тот небрежно расписался, не читая, и опер, убирая листы и нетбук в сумку, добавил: 'Вы не представляете себе, как интересно будет читаться ваше признание в попытке вооруженного ограбления, если мы не найдем потерпевшего. Да, именно, что потерпевшего. И что нам нечего будет ему предъявить - тут налицо необходимая самооборона. Благодарите Бога, что он ограничился тем, что сломал вам лицо'. Глаза молодого человека широко открылись от возмущения, но опер уже откланялся и вышел в коридор. Там к нему снова подошел представительный мужчина, дорого и неброско одетый.
- Добрый день, я отец этого мальчика, - мужчина представился, и Оскар понял, с кем свела судьба - это имя в начале девяностых годов часто мелькало в ориентировках, но проходил его владелец все время как-то краем, как-то недобирал до пристального внимания. А если и добирал, то кто-то невидимый умело отводил внимание в другое русло. А теперь перед ним стоял один из тех, кого принято было в свое время называть 'отцы города'. Крупный и совершенно легальный бизнесмен. - Я уверен, что вы понимаете, насколько для вас важно как можно скорее найти и задержать того, кто сделал это с моим сыном.
- Ваш зажравшийся мажор получил ровно то, на что напрашивался. Я уже посоветовал ему поставить свечку в благодарность за то, что его не убили. Вы в курсе, что ваш 'ребенок' пытался ограбить того человека, угрожая травматическим пистолетом? Искать его, конечно, придется, но я очень далек от мысли придавать обычной самообороне статус дела особой важности, - это была еще одна странная привычка опера - говорить, что думал, в глаза, благодаря которой его карьерный рост шел крайне тяжело, то и дело надолго замирая. Остолбеневший папа еще не собрался для ответа, когда опер покинул больничное крыло и споро сбежал по лестнице.
Через восемь дней он спешно выехал на очередную для большого города 'мокруху'. В глухом тупике, в грязи после сильного ночного ливня, лежало трое убитых, а неподалеку, на корточках сидела молодая девушка, почти девчонка, которую трясло, как в лихорадке. Девчонка оказалась потерпевшей, которую эти трое догнали в этом тупике и постарались затащить в машину, стоявшую там же. Дело происходило вечером, людей здесь почти никогда не бывало, зачем девчонку понесло сюда, узнать сразу не удалось, так как у нее случилась настоящая истерика, потребовавшая вмешательства врача скорой помощи. Пока девчонка приходила в себя в машине, наскоро, пока позволял свет, был проведен осмотр места происшествия, а потом трупы погрузили в 'труповозку' и увезли к Некроманту.
После укола девчонка оказалась для разговора непригодной вовсе и ее увезли домой, сверившись с паспортом, оказавшемся в ее рюкзачке и передали на руки строгому папе, вся строгость которого тут же слетела, когда он узнал, что произошло. Папе было велено с утра отправить дочь в отделение уголовного розыска, и рекомендовано ее сопровождать, если та выразит такое желание. Папа лишь потрясенно кивал головой и все предлагал оперу присесть. Тот отказался и вышел вон.
Через полчаса ему отзвонился Некромант.
- Это опять твой друг, - начал он, как всегда, опустив приветствие.
- Ты уверен? - спросил на всякий случай опер.
- Приезжай ко мне, увидишь, - и Некромант закончил разговор. Вскоре опер уже входил в его кабинетик.
- Снова те же следы - 'солнышко'. Одному слева по голове, второму справа, третьему между лопаток. Ранения смертельные, у тех, кому досталось по голове, левая и, соответственно, правая височная доля мозга и часть лобной превратились в кисель. Кость цела, кожный покров не нарушен. Третьему удар пришелся между лопаток. Позвоночник в грудном отделе просто перебит пополам. Сломан, разорван - как больше нравится. Позвонки раздроблены. Удары во всех трех случаях нанесены сверху вниз, в случае с позвоночником удар нанесен сверху-слева. И все тот же характерный синяк. У всех троих.
- Ты выглядишь так, словно доволен, - проговорил майор, собираясь с мыслями.
- Конечно, доволен. Тем, что оказался прав и тем, что этот твой монстр ограничивается только социально-опасными типами, - невозмутимо отозвался патологоанатом, закуривая.
- И мажор социально опасен, да, ты прав. Сегодня он проверяет свои яйца грабежом, а завтра чем соберется? 'Тварь ли я дрожащая...', а? Вполне, - согласился опер.
- Что произошло-то? - осведомился патологоанатом.
- Да пока черт его знает. Девчонка-потерпевшая спит после укола, до завтра ждем, - отвечал опер и тоже закурил.
- Позвони мне потом, как опросишь. Мало ли, что, - попросил Некромант. Опер устало кивнул.
Папа, как ему и было велено, привел свою дочь прямо с утра. Девчонка за ночь немного пришла в себя, но папину руку не отпускала и была здорово бледна. Опер пригласил их присаживаться, а потом начал задавать свои вопросы.
- Важный вопрос - как вы оказались в этом глухом месте вечером? - спросил он. Вопрос был неважным и вполне мог быть задан самым последним, но требовалось дать разговору начальный толчок.
- Я поспорила с девчонками, - еле слышно отвечала девушка. Ее батюшка выразительно возвел глаза к потолку, но промолчал.
- Понятно, - кивнул опер, - а что произошло там?
- Машина подъехала... Ну, с этими... Людьми... Они выскочили, очень быстро, сразу меня схватили и рот заткнули, а я так испугалась, что и крикнуть бы не смогла. Говорили что-то про 'тот раз, на Готвальда'...
Опер молча кивнул, давая понять, что знает, о чем речь. Еще бы не знать! Садистское изнасилование и убийство в схожем тупичке на улице Готвальда. Преступников так и не нашли. И такой же случай на Северной, и тоже не смогли найти. Нашлись.
- А потом что было? - спросил он. Девчонка замялась. - Говорите, это очень важно.
- Двое держали, куртку уже сорвали с меня... А третий достал нож, сказал, что остальную одежду проще разрезать, ему еще сказали: 'Шкуру пока не попорть', смеялись... Страшно мне было, очень страшно! - Девчонка судорожно вздохнула, и опер протянул ей пачку сигарет вместо стандартной воды: 'Курите?' Девчонка дрожащими пальцами вытащила сигарету, а папа снова промолчал. Чувствовалось, что вся строгость его, по большей части, напускная.
- А дальше? - продолжал опер.
- А дальше появился тот... Другой... Ну, который их всех... Всех... - девушка жадно затянулась и закашлялась.
- Как он выглядел? Что он сказал, что сделал? Говорите спокойно, все уже позади, вас никто не обидит. Но вспомните, пожалуйста, как можно больше. Постарайтесь! - попросил опер.
- Выглядел... Не помню, я очень перепугалась. Одет он был, вроде, в короткую куртку, но не 'косуха', а скорее, 'пилот', штаны такие... Свободные, что ли, и свитер без горла. Лицо вообще не помню, правда! Он словно вынырнул откуда-то, я даже не услышала, как он появился. Но они меня бросили сразу и на него кинулись. А я как стояла, так и села, ноги не держали. Но почему-то я глаза не закрыла, а потому все и видела. На него сперва те двое кинулись, что меня держали, а он даже и не дрался. Он им пощечины давал! - снова эти 'пощечины', как и у мажора-грабителя, чей папаша уже телефон начальству оборвал, но без толку.
- Пощечины? - удивился вслух опер.
- Да, как-то сверху и наискосок, по одной каждому и они попадали. Молча упали и больше не двигались. А третий побежал, ну, тот, что с ножом был, но этот человек его догнал и по спине ударил, слева, левой рукой. Хруст еще такой прозвучал, как сучок сломался. И ушел. Перешагнул через последнего и ушел, молча.
- Он ничего вообще не сказал? Ни до драки, ни после? - опер настаивал, заставляя вспомнить. И глаза девчонки широко открылись.
- Он сказал... Знаете, он когда появился, сказал 'Аум!' Громко так, но словно не горлом... Нет, не смогу объяснить. Низкий такой звук был, очень низкий и гулкий. Они на этот 'аум' и обернулись... А что это значит? Вам это нужно?
- Да, мне это очень нужно, - задумчиво согласился опер, задал еще несколько вопросов и, записав показания, дал девчонке расписаться и, посоветовав посидеть дома пару деньков, отпустил ее с миром из кабинета, попросив папу задержаться.
- У вашей дочери был шок, на вашем месте я бы поискал хорошего врача-психотерапевта. Лучше это сделать сейчас, по еще горячим следам. Я не доктор, но сталкивался с таким, психологические последствия проявляются порой много времени спустя.
- Да-да, большое вам спасибо за совет, непременно займусь этим, как-то сам не сообразил... Понимаете, Анна - домашний ребенок, поверьте мне. Это не родительское ослепление. Вот, видимо, подружки ее и уговорили доказать, что это не так, - папа был несколько смущен и растерян, но видно было, что на его способности соображать произошедшее никак не сказалось.
- Вот и хорошо, что вы со мной согласны. Если ваша дочь еще понадобится - ну, для опознания этого человека, буде мы его найдем, то я вам позвоню, оставьте свой телефон, пожалуйста. - И, выписав пропуск на выход, опер отпустил папу с дочерью с миром.
Встал, прошелся по кабинету. Сел на стол и закурил.
'Аум' не шел у него из головы, он тщетно старался понять или вспомнить, где он сталкивался с таким словом. Боевой клич? Мантра? Иностранец? Нет, все это было не то. Усилием воли он заставил себя выкинуть пока это слово из головы. Оно всплывет само, когда найдется ответ.
Тут дверь в кабинет с шумом распахнулась и снова вбежала бледная Анна, сопровождаемая папою.
- Я вспомнила, не знаю, пригодится ли вам. У того, кто... - она замялась, боясь произнести страшное слово, и Оскар поспешил на помощь:
- У того, кто спас вам жизнь.
- Да, так вот. Он носит такую, знаете, бородку, когда щеки и скулы выбриты, и она растет только на подбородке. И усы. Как у китайца... Или монгола... Ну, когда такие усы, - она постаралась показать пальцами на своем лице, - соединяются с бородкой этой. Некоторым это очень идет, а у него словно было с рождения, не могу объяснить. И вот еще - у него на лбу очень резкие складки в районе переносицы, - палец Анны вновь указал место, на сей раз, на лбу. Вам это все надо? - смутилась она.
- Необходимо. Если вы так много вспомнили, то, может быть, поможете нам составить фоторобот? Наши художники - художники в полном смысле этого слова.
- А зачем вы хотите его найти? Чтобы... Наказать? - Анна ушла в себя, как моллюск, готовящийся захлопнуть створки.
- Его надо найти. Он очень опасный человек. Да, он спас вас, но он даже не попробовал кого-то оставить в живых.
- Вот и правильно! - внезапно брякнул папа и посмотрел на Оскара с некоторым вызовом.
- Да, с точки зрения 'Око за око', он прав. Хотя и тут не до конца. А вот по уголовному кодексу нашей страны он не прав, но тоже не до конца. В любом случае, с ним надо выйти на контакт и или понять, чего он добивается, разгуливая ночами в опасных местах и пополняя морги бандитами и ворами, или изолировать, пока его не убили, что очень скоро может случиться.
Анна немного подумала и кивнула. Оскар проводил ее к художникам, которых дразнил 'малярами' и скоро на мониторе перед ними появился тот, кто лишал сна и отдыха работников ножа и топора, городское начальство, патологоанатомов, а также доблестную полицию города Владимира и лично его, майора Оскара. С монитора на них глядело широкоскулое, но сужающееся к выступающему вперед подбородку, лицо. Глаза были расставлены широко и разрез их можно было назвать каким угодно, но не европеоидным. Но и чисто монголоидным разрез тоже не был. Да и нос для азиата был бы великоват. Метис? Тонкие усы, сбегая с верхней губы, перетекали в короткую, темную бородку. Короткие, но, как сказала Анна, густые волосы, безо всяких затей прямо, чуть ли не 'в скобку' постриженные, обрамляли его голову. Чуть выше переносицы, словно врезанное клеймо, красовалась глубокая складка, напоминающая одновременно буквы и 'М', и 'W'. И все-таки, скорее 'w'. Портрет, конечно, наверняка сильно уступал оригиналу в сходстве, но это было хоть что-то, полученное Оскаром с начала всей этой истории, кроме покойников, калек и проблем.
- Ну, вот и здравствуй, - проговорил Оскар и, поблагодарив Анну и ее отца, быстро вышел из кабинета, велев 'малярам' срочно разослать портреты этого человека во все отделения полиции города, присовокупив в формуляре, что человек этот крайне опасен и задержание лучше всего проводить силами не линейных частей или опергрупп, а подразделению спецназа.
5
'...Не то!' - вот какой была первая сознательная мысль Хана, пришедшая ему в голову, когда соперник его упал на татами. Зал одобрительно загудел, захлопали, его Наставник подошел к учителю поверженного соперника и, поклонившись, протянул ему руку. Тот, чей ученик сейчас лежал у ног Хана с тяжелым сотрясением мозга, живо встал, несмотря на очень преклонные года, и ответил на рукопожатие. Потом он повернул голову и посмотрел пристально, но без вполне объяснимой неприязни, на Хана. Словно два меча полоснули того, а потом старик отвернулся к его наставнику и что-то негромко сказал. Наставник Хана в ответ лишь кивнул головой, давая понять, что принял ценные, вне всякого сомнения, слова старика, к сведению и непременно их обдумает. Хан знал своего наставника и понимал, что тот сделал это далеко не из вежливости.
Сидевший в ложе для почетных гостей седовласый мужчина, дорого и солидно одетый, оперся подбородком на трость, поставленную на пол и внимательно смотрел на Хана, чему-то еле заметно улыбаясь. Улыбка была спокойная и почему-то терпеливая. А улыбался почетный гость своим мыслям: 'Что, не того ты ожидал, верно? А хуже всего то, что ты сам не понимаешь и не сможешь понять, чего тебе на самом деле нужно. А потому не знаешь, как достичь того, что выматывает тебе душу, что влечет тебя в ночь, что зовет тебя, когда наливается благородной желтизной полная Луна. Желтая, как глаз зверя' Мужчина легко поднялся, судя по всему, его трость черного дерева с серебряным набалдашником ему была нужна лишь для красоты. Он простился с соседом справа, ослепительно улыбнулся какой-то даме, помахавшей ему и практически незаметно исчез.
Хан легко, мягко для человека его телосложения, спрыгнул с восьмиугольной площадки, где проходил поединок и направился к выходу из зала, в ту часть помещения, где были раздевалка и душ. Скрылся за дверью. Зашумела вода. Наставник Хана прошел в раздевалку, где неожиданно достал трубку из кармана и, набив ее табаком из шелкового кисета, закурил, нимало не заботясь о необходимости свежего воздуха для своего ученика.
- Мне казалось, что вот-вот что-то явится, или явит меня себе, поэтому я просто чудом победил, меня не было в ринге, я был... В себе. Что же такого таится там, если даже стихи не помогают мне высвободить это? Даже просто высказать это? Такое ощущение, что в своих стихах говорю не я, а кто-то другой. Кто-то, глубоко спрятанный внутри меня и мучительно старающийся высвободиться. В конце концов, что такое стихи, если не монолог собственного 'Я' с окружающим миром, как принято считать, или 'Я' поэта с ним самим? Франсуа Вийон, 'Разговор души и тела Вийона', как же, как же. Но здесь что-то не то. Как-то иначе... Будто кто-то старается докричаться до меня. Во мне же. И голос этот подавить все труднее, - стоя под струями воды, Хан привычно, негромко говорил сам с собой. Привычка многих одиноких людей - говорить с собой вслух и бояться в этом кому-то признаться. А почему?
- Почему эта желтая Луна так манит меня на улицу? Я должен сейчас лежать пластом, с примочками и наложенными швами, я же чувствую себя после боя так, будто только что приехал с отдыха на Бали. Ни усталости. Ни боли. Ни ожидаемой радости от победы. У меня же такое ощущение, какое, наверное, испытывает рыболов, подтянувший к лодке огромную рыбу, но тут лопается леса и рыбина победоносно уходит в темную глубину.
Хан тщательно растерся, накинул на себя плотной ткани халат и прошел в раздевалку.
- Ты сегодня что-то совсем не в своей тарелке, Хан, - строго, недовольно проговорил учитель.
- Но я же победил, учитель, - Хан явно был огорчен тем, что расстроил наставника, но что-то словно мешало ему полностью сосредоточиться на важном разговоре.
- Да. Но что-то мешает тебе, Хан.
- Я говорил вам. Мне кажется, что я то ли недостаточно усердно занимаюсь, то ли занимаюсь не совсем тем, чем следовало бы для обретения совершенства.
- Стихи ты все еще пишешь? - проворчал наставник.
- Да, наставник. И стихи, и маленькие рассказы. Несколько даже напечатали в местной периодике.
- Как же, как же, читал. Ты неплохо пишешь для бойца, и ты неплохой боец для поэта, но это все не сливается у тебя в едином русле. Я не должен говорить тебе этого, но мне кажется, что я создал тебя не так, как хотел бы твой отец.
- Наставник, прошу прощения - а что сказал вам тот старик, к которому вы подошли после поединка? - словно не обратив внимания на последние слова наставника, спросил Хан.
- Он сказал, что твой тигр вот-вот пожрет тебя и это только дело времени. Он посоветовал отстранить тебя от тренировок, хотя и это, как ему кажется, не панацея. И мне тоже. И я согласен с ним. Ты больше не станешь заниматься у меня. Но я по-прежнему считаю себя твоим другом.
- Но он же наставник того, кого я только что победил. Почему вы должны слушаться его? Он воспитал побежденного. Зачем слушать старика, который просто в раздражении хотел сказать вам что-то неприятное?
- Этот старик воспитал немало хороших бойцов. В том числе, меня. И если ты еще раз непочтительно отзовешься о нем, то мы сразимся, - наставник глубоко затянулся и выбил трубку прямо на пол. - Хотя этот бой и стал бы для меня последним.
- Что? - полотенце выпало из рук Хана. Казалось, его лишали какой-то бесценной опоры, какого-то светила, к которому следовало стремиться всей душой.
- Ты все слышал. Я не могу больше ничему тебя научить. Разве что некоторым мелочам, к которым ты пришел бы и сам. Я должен был сказать тебе это. А теперь молча одевайся, я подвезу тебя до дома, - наставник вышел из раздевалки. Хан тяжело, словно усталость только что догнала его, сел на скамеечку. Учитель признал, что он, Хан, ученик, превзошел его, учителя. Но что делать теперь? Искать нового? Заниматься самому? Чем? Тренировками? Это само собой, это повелось еще со времен его покойного отца, но какого-то прорыва Хан пока так и не достиг. И наставник бросает его, как щенка в водоворот, бурлящий у опоры моста. Он вдруг почувствовал себя обманутым. Никакой гордости от признания наставника он не испытывал. Он предпочел бы совет, наставление, а не признание такого толка, которое лишало его многолетней поддержки.
В машине они молчали и в полном же молчании доехали до подъезда Хана. Учитель взял с заднего сидения машины какой-то толстый пакет и передал его Хану.
- Ты думал, что я способен бросить тебя, дурак? - резко бросил он и не успел Хан толком выйти из машины, как тот с места умчался в ночь.
В пакете оказались книги, но читать их не было сил. В душе словно помелом прошлись - ничего. Вообще ничего. Хан решил осмотр книг оставить на потом и просто сел за стол, сложив руки и глядя в окно на огромную, белую Луну.
Хан поднялся, осмотрелся, словно был впервые у себя дома, взял с письменного стола чайную чашку с остатками заварки, включил компьютер и пошел готовить себе чай. Есть не хотелось. Душа понемногу наполнялась новыми, не слыханными еще им словами, образы мелькали в голове и тут же пропадали, но некоторые удалось удержать, и Хан, буквально сунув на стол чашку с заваривающимся чаем, начал набирать текст. Несколько раз он прекращал печатать, вскакивал, ходил по комнате, пил остывший терпкий чай и снова садился за клавиатуру. В этот момент он просто был. Не мучаясь вопросом, кто и что пытается прорваться из его души и во что это может обернуться для него или окружающих. Почему-то странно успокаивали книги, которыми снабдил его наставник. Книги, которых он еще даже не перелистал. Просто они - были. С ним. А значит, все будет, так или иначе, разрешено.