Ледовской Дмитрий Александрович : другие произведения.

Бюст

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Прекрасная. величавая, словно мраморный бюст, руководительница телерадиокомитета борется за авторитет, свои позиции в жизни и со своими коллегами и с сыном. Здесь охвачен пласт времени от начала 90-х годов до нового века. Страсть и измена, падение и взлёты, все черные и белые тона жизни молодых женщин и мужчин сплелись в единый клубок перепутанных судеб. Здесь же - и ГКЧП и смена политических- режимов....

  
  

Дмитрий ЛЕДОВСКОЙ

Б Ю С Т

Роман - дилогия

Часть 1

Т О П О Р И К

2012 г;

   Глава 1
   В ТРЕХ СПАЛЬНЯХ
  
   Ты еще спишь... Ты грезишь поутру. И сны о счастье видишь сладко. А он проснулся вдруг в тебе. Раскрыл глазенки, потянулся и вмиг в аорту окунулся. Промчался в кровяном потоке, по закоулкам тела спящего, потом забрался к горлу ближе, там крови теплой наглотался, напившись, прямо в мозг поднялся, уселся в массе студенистой - кровавый, злобный и нечистый, там когти в спящий мозг вонзил, тебя мгновенно разбудил, сказав себе: "Не буду бегать, рвать, метать, куда приятней отдыхать, так я хочу! Ну, раз в году, ведь и у бесов есть права! Так вот - я буду здесь лежать и буду просто наблюдать".
  

* * *

  
   Людвига Гековна Бацура проснулась в чистейшей розовой постели ровно в 7 часов и несколько минут разбиралась в своих ощущениях. Они оказались сложными. Радовало утро - сквозь присморщенные тяжелые шторы пробивался острый, как крик, луч света. День, знать, начинался славный. Радовало ощущение здоровья, чему способствовал и пустой, легкий желудок. Радовала мысль о тех утехах, что принесет вечерняя встреча. Здесь, правда, женщина смущенно махнула полной рукой. Грешно! А затем в память влезло и то неприятное, ну, совсем противное, что было еще каких-то пять часов назад. Она наморщила лоб и те два слова, сказанные едко ей ночью, в слюнявой злобе, громыхнули подло и липко.
   - Стоп!- сказала вслух Людвига Гековна. - Но это же неправда! Значит - надо все забыть! Скинуть как грязное белье!
   Она удивительно легко подняла свое сильное, тяжелое тело с необъятной тахты, пробежала по мягкому белому ковру, рывком пахнула темно-розовые шторы и, вдобавок к разинутой настежь форточке, распахнула и тяжелую створку зеркального окна.
   Осенний холод грузно навалился на женщину, а та, словно обезумев, бросила с себя сиреневую, с кружевами, легчайшую ночную сорочку, протянула руки к солнечно-хладной заре и замерла так на несколько минут. И лишь когда едкими пупырышками покрылось все тело, а грудь, великолепная, тяжелая грудь, казалось, затвердела как мрамор, она взвизгнула, закрыла окно и ринулась в ванную комнату, накинув на плечи белый халат.
   Минут через двадцать вернулась она распаренная, розовая и сразу же сбросила с себя лохматое одеяние. Движения ее вдруг стали плавно-настороженными, почти кошачьими. Людвига Гековна приблизилась к высокому трюмо, всмотрелась в его плоскую глубину, затем снизу подвела к своим грудям ладони, сильно, почти до боли, сжала их и резко опустив руки, словно бросила грудь вниз. От этого движения натянулась кожа на плечах, как будто утоньшилась шея, все тело пронзило легкими иголками. А грудь, успокоившись после броска, стала как-то и полнее, увереннее что-ли, менее вислой.
- Славно! - Весело сказала Людвига Гековна.
   Затем она взяла с лакированного, уставленного множеством флакончиков и коробочек, столика трюмо фотографию юноши с невероятно громадными глазами под гривой спутанных волос, поцеловала эти глаза, на миг прижала к
  
   груди, которая словно прилипла сосцами к губам юноши, и поставила на прежнее место. Секунду поколебавшись, она пошарила рукой за трюмо и вытащила другую фотографию, черно-белую, где двое уже немолодых мужчин вели беседу на скамеечке в парке.
   - Ну? - Прошептала женщина. - Поможете? Я смогу не обидеться, смогу! Но что делать дальше?
   Мужчины задумчиво молчали. Людвига Гековна осторожна стерла с их лиц ладонью пыль, вздохнула, снова спрятала фотографию за трюмо, наконец-то окончательно облачилась в халат, отворила матово-стеклянную дверь спальни и только-только собралась что-то крикнуть в желтизну нагретого коридора, как в нем отворилась дальняя дверь, и в проем высунулась грива спутанных волос над невероятно громадными глазами.
   - Гера, сынок! Встал, дорогой? - Людвига Гековна рассмеялась от удовольствия. - Быстро умывайся и убирай свою комнату! Но пропылесосишь и свою и мою комнаты! И коридор...
   - И кабинет, и кухню, - надтреснуто и иронично продолжил Гера.
   - А я готовлю завтрак! Хорошо?!
   - Йес! - громко ответил Гера, запечатленный в паспорте месяц назад Гераклом, и исчез в своей спальне.
   Людвига Гековна спокойно и медленно вернулась в спальню - прижала ладони к добро рязмякшей груди и удовлетворенно сказал:
   - Теперь все хорошо!
  

* * *

   Хин слетел с дивана, как будто ударенный сзади. Но так как собственный вес составлял всего 62 килограмма, то ушибся не больно да и упал-то на старенький, но еще обладающий определенной мягкостью коврик. Хин неуверенно встал, утвердился кривыми и волосатыми ногами на краю того самого пожилого коврика, запустил прокуренные пальцы в рыжую бороду и стал мучительно, продираясь сквозь боль путаных мыслей, решать сложнейшую проблему: пойти ли в туалет и облегчить свою жизнь снизу или нырнуть в холодильник ошарашить себя стаканом водки и облегчить свою жизнь сверху, то есть с головы. И тут сзади кто-то звонко чихнул. От неожиданности Хин покачнулся, резко обернулся и снова покачнулся, так как в своей скомканной и перекошенной постели увидел юное женское лицо, тонкие руки и плечи, а над всем этим - черную, блестящую и очень красивую гриву. Ахнув, он прикрыл срамное место руками, на что юная дева удивленно заметила:
   - Ты что, Хин, стесняешься?
   Хин метнулся в туалет, далее в ванную, оттуда, облегченный и облаченный в полосатый и довольно чистый халат, проскочил на кухню, где все-таки ошарашил себя рюмкой водки и вернулся к дивану, решая уже только один вопрос - кто эта девица? А она уже сидела в расправленных простынях, обнажив нежную, небольшую грудь, да и покуривала коричневую сигарку, стряхивая пепел в металлическую пепельницу.
   - Я тебя привел? - Задал идиотский вопрос хозяин квартирки. Девица удивилась снова:
   - Ты? Это я тебя привела. Если бы не я, ночевал бы ты в ментовке. Там бы с тобой так погадничали!
   Здесь в голове Хина сработал какой-то клапан, он вспомнил круто закрученный вечер, где все плясало, качалось и металось, затем прояснилась суровая комната в милиции, гневно изумленное лицо Людвиги Гековны, и все озвучилось теми двумя хлесткими словами, после чего, кажется, его и выдернули из ментовки. Но выдернула, кажется, эта девушка. Она же поднесла к его губам прямо на улице прохладное горлышко бутылки. Так кто же она?
   - Я думала - ты оклемаешься от пива, - словно угадала его мысли Девица, - а ты раскис совсем. Еле в такси влез.
   - А адрес? - проворочал шершавым языком Хин и сел на краешек дивана.
   - А ты же все время мне твердил. И обещал на руках внести на пятый этаж.
   - Внес?
   Девица рассмеялась, откинула одеяло и легла на спину, слегка  раздвинув длинные, чудесно слепленные ноги с ярко окрашенными ногтями. Пепельницу она аккуратно поставила на основание торшера и как-то очень легко уложила рядом Хина, сначала погладив его по спутанной голове, а затем решительно надавив на плечи. Хин повернул к ней голову и узрел слегка косящие серые глаза в обрамлении слипшихся, но густых ресниц.
   - А ты был хорош! - уже по-другому, с придыханием сказала она. - Такой тощенький, а весь в корень пошел! Слабо повторить?
   Она не стала ждать ответа от еще медленно соображающего мужчины, гибко извернулась и припала жадными губами к тому месту, которое он еще недавно прикрывал руками...
   А потом, когда юная женщина вернулась уже из ванной свежей и легкой, необычным, порывистым движением, высоко поднимая локоть закидывая волосы за плечи, у Хина открылся в голове еще клапан, и он воскликнул:
   - Ты - Тина! Наш новый ассистент!
   - Вспомнил-таки! - женщина легко рассмеялась и стала бродить по комнате, собирая свое белье.
   А у Хина, рассеянно наблюдавшего за изящными и абсолютно свободными движениями обнаженного тела, в памяти картина за картиной прояснялся вчерашний вечер, и когда череда событий выстроилась точно и ярко, вскрикнул:
   - Чего же я сижу?! Ребят-то выручать надо!
   - А то! - Согласилась Тина, влезая в колготки. - Сейчас и поедем. Кофе попьем только. Если есть...
   - Есть! - успокоил Хин. - Но сначала звякну Лазеру.
  

* * *

  
   Телефонный звонок сорвал Лазера с... ну, как это назвать? Как будто диван, судя по полированной стенке изголовья, по широте, но дело в том, что все нутро дивана составляли толстые струганные доски, обтянутые плотной материей и прикрытые суровыми полотняными простынями. Так что Лазер - сорвался, скажем так, с упрощенного аскетического дивана. А сам Лазер соответствовал облику своего ложа - вислоплечий, перевитый мышцами, грубокостистый, с мощным бугристым черепом, где тупые надбровья под широкими залысинам прикрывали острые лучики удивительно светлых глаз. То есть был он суров, жесток и силен. Слушая путаную речь Хина, Лазер стоял будто не шевелясь, но подрагивала мышцами спина, словно волны пробегали по груди, иногда вспухал бицепс на правой руке, которой он, как делают все, держал трубку.
   - Салаги! - твердо сказал Лазер, положил говорящую трубу на диван, уперся в его край руками и резко стал отжиматься. Из-за этого речь из трубки, к которой он то приближался, то отдалялся, превратилась в чепуху и звучала примерно так: ...эти идиоты... никогда... по морде... а что делать?.. поехали... такая женщина... нет от меня же несет... а Людвига...
   - При чем здесь Людвига?! - Встрял в разговор Лазер и в нижнем положении, с прижатой к дивану головой, замер.
   - Та-а-ак, - протянул он, выпрямляясь и снова беря трубку. - А теперь слушай меня. Попали в дерьмо, пусть сами и выбираются! Салаги! Возомнили себя королями! Все можно? И ты с ними! Людвигу не тревожьте! А за те два слова я ему кишки на кулак намотаю! Все!
   Он плотно положил трубку на рычаги простенького телефончика, подпрыгнул, встал на руки и начал ходить по обширной комнате, где кроме дивана были шкаф, кресло, еще два стула, гиря, гантели и неожиданно красивый, темный и старинный письменный стол у открытого, ничем, ни единой шторкой завешанного окна. Находившись до дрожи в руках, Лазер (кстати, Лазер - это кличка, а лучшего телеоператора в городской студии телевидения звали Леонид Лазаревич) снова встал на ноги, отдышался, хмуро подумал, глядя в пустое окно, затем снял трубку и рывками набрал номер.
   - Еще не ушел? - Спросил он грубо. - Ладно, я с вами тоже поеду, ждите, я на колесах, машина под окном.
   Только-только он положил трубку, как телефон издал тоненькую трель, и Лазер, чертыхнувшись, взял трубку.
   - Людвига? - Удивился он и улыбнулся. - Привет!
   Потом он стал слушать, сморщив лоб, и как-то незаметно изменился его облик. Перестали играть могучие мышцы, словно помягчели кости черепа, и легкая полуулыбка хотя и не красила его, но сделала чуть добрее.
   - Ты умница, - облегченно сказал Лазер, - ты... конечно, конечно! Вечером? А когда же еще? Заслужила!
   Он коротко и резко засмеялся, щелкнул пальцем по рычагам, набрал номер и заговорил в трубку весело и громко:
   - Радуйся, Хиняра, никуда ехать не надо! Людвига все сделает. Все будет о'кей! Молитесь на меня, салаги и бездари! Пыль земная и пьяная! Отбой!






  
  



  
   Глава 2
   НЕПРИЯТНОЕ
  
   - Как все смешны и как нелепы - подумал в изумлении бес, -  каких претензий в них полно. Они добры, они свирепы, но ничего им не дано! Решают глупые проблемы, кичатся силой и умом. И страсть слепая и измены - все сыпется на них гуртом, но не они вершат судьбою, и, право, жаль, что слепота исчезнет только лишь тогда, когда земное бытие здесь прекратит существованье. Тогда придет другое знанье, совсем другое, мир иной их потрясет до основанья и жаль людей, ведь узнаванья в том мире нет - там нет родни, любимых, близких и врагов - там в полумраке странных снов иль мука вечная грядет иль жизнь другую им дадут, как наказанье иль награду, а для меня одна услада - их сталкивать, их возбуждать и побеждать, да побеждать любые светлые порывы, вскрывать как гнойные нарывы все то, что пухнет под обличьем культуры, доброты, приличий... эк, я, однако, размечтался. Пора работать, руки в ноги, но раньше - подведу итоги, как день вчерашний я крутил, какую кашу заварил!
  

* * *

  
   В тот день ничто не предвещало неприятного. Наоборот - в 12 часов дня случилось весьма приятное - в редакцию информации ворвался широкоплечий и белобрысый Саша Крякин и, сумасшедше выкатив глаза, так что они почти коснулись стекол очков, заорал:
   - Зарплату дают! За два месяца-а-а-а!
   Саша пел в церковном хоре, подрабатыва в маленьком музыкальном театре (необработанный бас), и после его крещендо началась небольшая паника. У его друга Леши Кытхеу - сына известного писателя на восточные темы - от неверного движения пальцем слетела вся информация в компьютере, шедшая по коридору беременная не от мужа художница Лия Свирепова испугалась так, что решила немедленно рожать и села сразу на пол. Крик вынес в коридор стайку прелестных девчонок из десятка кабинетов и двух мужчин - Лазера и Хина. Последний курил возле лестницы, а Лазер шел по своему деловому маршруту - операторская - коридор - лифт - и на съемку.
   Крик Крякина крепко спутал планы абсолютно всех. Девчонки плюнули на перекур, подняли на ноги Свирепову, не дав прерваться шестимесячной беременности, и дружно направились к кассе, расположенной тремя этажами ниже. У Хина немедленно возникла жажда по всему телу, и он радостно просмотрел ближайшую перспективу - уставленный бутылками и яствами столик в ресторане напротив вместо скучной бормотухи в тусклой квартире. Он также плюнул только не на перекур, а на весь оставшийся рабочий день и стал решать, кого из коллег пригласить на пиршество. Выбор пал на Крякина и Кытхеу, так как приятели уже несколько раз бескорыстно спасали старшего друга от утреннего похмелья. А Лазер, наоборот, решил снять не один, а два сюжета в программу новостей, то есть поработать плотнее, но взять на завтра отгул и посвятить его ремонту сантехники и вечернему... но об этом позже. Сын известного писателя Леша Кытхеу никаких планов не имел, а значит, ничего и не менял. Он жил просто и легко. Добрый, ленивый, с легкой божьей искрой поэтического таланта Леха, прикрытый папиной пухлой спиной, воспринимал мир сиюминутно, а уж никак не с прицелом на будущее. От этого он ничуть не страдал, а вот окружающие...
   Мог Леха с веселой улыбкой прийти на свидание под ручку с только что приглянувшейся ему девушкой и спокойно познакомить стой, что уже полчаса ждала его под фонарем или возле театрального подъезда. И мог тут же и уйти, оставив новоявленных подруг в опасной близости друг от друга. Мог забыть про взятые у него в долг деньги, но мог и рассеянно уйти из ресторана, забыв заплатить и за себя и за подругу. Таков был двадцатитрехлетний сын известного писателя, которого могучий Саша Крякин легко выдернул из-за стола и повлек к вожделенному окошку с ласково-шипящим названием "касса"! А там уже создавался и радостно вился жаждущий бумажной инъекции поток больных денежной недостаточностью. Леша и Саша, не обремененные заботами о семьях, вели себя непринужденно и весело. Стоящий впереди полумэтр журналистики, которому пока еще не носили деньги в кабинет, но платили в два раза больше Хина, делал вид, что ему абсолютно наплевать, сколько дадут. Он даже как-будто читал какой-то текст и недовольно хмурил брови. Леха заглянул полумэтру через плечо и пробормотал:
   - Всегда в делах, всегда в работе,
   И на зарплату наплевать,
   Но как узнать у тети Моти:
   - Когда же будут выдавать?
   - Сам сочинял шедевр? - чуть дрогнул седой шевелюрой полумэтр.
   - Он гений, - ответил за смутившегося друга Саша Крякин, - он в прозе просто не может. Ура! Дают! Дадут пожалу-у-у-й!
   Последнюю фразу он пропел, а из середины очереди хриплый голос Хина напевно ответил:
   - Коли догонят, так дадут!
   Очередь хмыкнула, хихикнула, рыкнула, но не очень, так как начавшееся действо у окошка привлекло внимание страждущих. Тем более сие страдание длилось два месяца, и кругленькие суммы получали сегодня все, даже уборщицы. Первой шмыгнула с пачечкой в руках бездельница и анонимщица, сорокалетняя журналистка Наташенька Попкова. Судорожно, на глазах у всех, она пересчитала деньги, ойкнула, оскалилась и прямиком заскользила в кабинет Бацуры. Осторожно проплыла недавно спасенная Свирепова. Затем подпрыгивая, повизгивая и делясь впечатлениями удалились от кассы три симпачушки-девчонки, через минуту возле Крякина и Кытхеу появился всклоченный Хин и, сказав: "Всем в редакцию" - брякнулся в дверь лифта. Полумэтр величественно и не считая взял солидную пачку, пророкотал: "Благодарю!", отойдя от очереди воровато оглянулся и исчез за дверью с буквой "М". Леша хмыкнул:
   - От счастья приспичило!
   - Деньги считать там будет, - спокойно обронил Саша и подтолкнул приятеля в спину: - Получай свое пособие...
   Саша был прав. Полумэтр заперся в кабинке и сладострастно пересчитал жалованье. Оно было прелестно весомым, но лишней бумажки, о чем всю жизнь мечтал полумэтр, не было. Уместив деньги в двух карманах пиджака и бумажнике, уложенном в брючном хранилище, полумэтр величественно выбрался из туалета и пошел по коридору, задумчиво вытирая руки платком: мол, сделал дело и руки не забыл сполоснуть да и протереть платком чистейшим. Приятели же, получив положенное, через пару минут вернулись в редакцию, где их встретил Хин, и, упреждая вопросы, заявил:
   - Никаких вариантов! Кабак за мной! Я уже позвонил и заказал столик. Коль уважаете - пойдете!
   - Я - за! - мирно сказал Леха и сел за компьютер. - Хин, помоги программу восстановить. Что-то я не то нажал.
   - Телок берем? - предложил Крякин, усевшись за стол и сосредоточенно раскладывая деньги на разные кучки.
   - Зачем? - удивился Хин, бегло бегая пальцами по клавиатуре японского дива. - Там их полно будет...
   Людвиге Гековне деньги, как и положено по чину, принесли. Только она положила их в свой персональный сейф как дверь кабинета распахнулась и в проеме возникла встрепанная фигурка Попковой.
   - В чем дело? - сдержанно-величественно спросила Бацура, и грудь ее вдруг напряглась.
   Наташенька стала придвигаться к начальнице порывистыми движениями, не сводя немигающего взгляда и, обойдя сбоку письменный стол, вдруг рухнула на колени, подняв на раскрытых ладонях, словно прошение, пачечку денег.
   - Ты что?! - испуганно вскочила Людвига Гековна.
   - Прости меня! - простонала Попкова, и как по команде развились и упали вдоль полненьких щечек льняные букли распавшейся прически. А по щечкам потекли светлые дорожки слез.
   - За что? - Будто не поняла Бацура. - Что с тобой?
   - За все, за все, - стала булькать сквозь слезы Наташенька. - За письма, за подлость, за непонимание тебя... Я дрянь, дрянь!
   Она вскинула ручки и положила их прямо на грудь начальницы, да так, что грудь пронзило какой-то острой сладостной дрожью, и Людвига Гековна, не давая себе утонуть в этом новом ощущении, подхватила Попкову под мышки и с усилием поставила перед собой.
   - Деньги подбери, - сурово-жалостливо сказала Бацура и, прижав руки к груди, стала успокаивать ее судорожную дрожь. Ноги не держали, и пришлось сесть женщине в свое покойное и широкое кресло.
   Наташенька снова рухнула на колени и, подбирая деньги, продолжила причитанье:
   - Это же была не я, не я! Это дьявол меня водил, да друзья ложные! Но ты прости, прости, смирись! Я на все пойду, все для тебя сделаю! Рабой твоей буду... Но как жить на эти деньги?
   "Смирись", - осветилось в голове Бацуры, и грудь, дрогнув и смягчившись, словно подтвердила это. - Конечно, конечно! Прочь гордыня. Боже мой, разве могу я сделать ее несчастной?"
   - Успокойся, - дрогнувшим голосом сказала начальница, и этот дрог уловила хитрющая Попкова, подползла на коленях к креслу и припала губами к красивой, полной руке Людвиги Гековны. Та руку не отняла.
   - Категорию я тебе восстановлю. А может, и подниму повыше. Наташенька подняла на нее молитвенно глаза и прошептала:
   - Что сделать за это, что?
   - Ничего, милая! - расслабленно и нежно ответила Людвига. - Работай от сердца. От друзей ложных откажись. И ничего, ничего от меня не скрывай! Как от мамы...
   Наташенька Попкова поняла. Она встала и, словно давая клятву, простерла руку вперед:
   - Я буду молиться на тебя! Ты будешь моим духовником! Ничто теперь не ускользнет от тебя! Я - люблю тебя!
   Пятясь как перед иконой, она выперлась округлым задом в дверь и оттуда еще раз простерла руку.
   "Победа!" - Грянуло в душе Людвиги Гековны, а грудь вздернулась вверх, и на миг стало трудно дышать.
   - Какой прекрасный день! Я сделала добро, - радостно прошептала она и медленно и нежно улыбнулась...
  

* * *

  
Застолье началось прекрасно. Столик блистал хрусталем, белоснежно полыхали крахмалом скатерти и салфетки, официант, понявший, что сегодня можно все, нагружал белое великолепие холодной водкой в тяжелом графине, салатами и мясом, икрой и рыбой, пивом в длинном сосуде... Уместилась здесь и ваза с персиками, а после прекрасно прошедшей третьей, которую все приятели опрокинули за любовь, грянуло настоящее веселье. Следуя тосту и медленному танго, Леша и Саша двинулись к соседнему столику, где выжидально скучали две нежно-страстные женщины, которые как будто были заняты только своим разговором. Дудки! Леша и Саша еще только встали, а они уже стали гасить сигареты, а та, что пополнее и постарше, вбила ступни в снятые туфли. Хин же, благодушный и уже плывущий в блаженном потоке хмеля и сытости, откинулся на спинку удобного стула и стал, попыхивая сигаретой, обозревать столь привычный ему зал.
   Слева от него, параллельно зашторенным окнам, тянулся редут из шести или семи столиков, мощно вооруженный многочисленными стволами шампанского, которые стреляли почти беспрерывно. Тосты в адрес какой-то пожилой четы шли чередой и было ясно, что компания, средний возраст которой метался от 30 до 70 лет, очень скоро ринется в бурный перепляс, а потом, обессилев, начнет петь народные и популярные песни. За двумя столиками возле эстрады расположилась молодежная компания, где Хину заприметился паренек с громадными глазами и богатейшей шевелюрой. Хин напряг свою цепкую журналистскую память - паренек был явно знаком, но вспомнить его так и не удалось. За следующим столиком сидели трое мужчин, как говорят, кавказской национальности, и в ожидании шашлыков пили дорогой коньяк, закусывая острым чахохбили и зеленью. Следующий столик был пуст, но его многозначительно защищала картонка с надписью: "Заказ". Далее бросилась в глаза изящная обнаженная спина, завешанная блестящей гривой, которую незнакомка постоянно поправляла странным движением, высоко закидывая локоть. Хину понравилось это движение, ему захотелось заглянуть в лицо женщины, сидевшей с двумя подругами, но тут к столику вернулись Саша и Леша, а вместе с ними партнерша Кытхеу по танцу, взбудораженная блондинка, увешанная итальянской бижутерией.
   - Шампанского! - возгласил Леша и усадил блондинку на свободный стул. Та сразу же подмигнула Хину и толкнула ногой Сашу, севшего доедать овощной салат.
   Хин поморщился, но бутылку заказал. Кытхеу гримасу заметил и обиделся:
   - Не надо водку и шампанское смешивать, - мгновенно вывернулся Хин, а Леша обрадовано воскликнул:
   - Так для дамы же!
   Блондинка хихикнула и всем телом вертанулась к официанту, торжественно водворяющему на столик ведерко с бутылкой... Девица, чье имя так никто и не узнал, выдула два бокала подряд. С этого, наверно, все и началось. Хину стало жалко дорогого вина, и он тоже с удовольствием выпил бокал ледяной шипучей жидкости. Жажда одолела и наевшегося Сашу, он встал, сам принес еще такую же бутылку. Как-то незаметно воздвиглись на столике жирные шашлыки, откуда (этого не вспомнит никто и никогда из сидящих за столиком) появилась бутылка коньяка, из которой больше всех отпил Леша, а потом началось черте что... Из дымной ресторанной мглы, как театральные персонажи на авансцене, у столика появлялись все нынешние гуляки.
   Подходили грузины и пили с Хином за солнечную Армению, четыре раза с разными женщинами проявлялся сын писателя, наливал им что попало, целовал их в плечики и в щечки и тут же исчезал. Как диво вдруг возникла перед воспаленным взором Хина прекрасная женщина, поправляющая волосы высоко поднятой рукой, а за ней страдающе и влюблено высветились глаза взлохмаченного паренька, и Хин даже встал, чтобы познакомиться с ними, но к нему подошли разгоряченные юбиляры того самого банкета, чьи участники уже доплясывали из последних сил, мечтая о песенном антракте. Юбиляры почему-то возлюбили журналиста сразу и начали усиленно приглашать его на дачу, но не к себе, а к мужу дочери, которого здесь не было. Потащили Хина к своему редуту, где он выпил с ними водки и узнал наконец, что они празднуют выход на пенсию, а работали они оба в бывшем КГБ, а ныне ФСБ то ли гардеробщиками, то ли уборщиками. Хин на нетвердых ногах выбрался к своему столику, где мирно прихрапывал Саша рядом с доедавшей шашлыки блондинкой. Снова рядом возникли паренек и незнакомка, которым Хин начал доказывать, что журналистика не проститутка, а спутница проституции, а потом грянул и настоящий скандал...
   Банкетная компания, отпев "ой, мороз, мороз, не морозь меня", стала испаряться, и разошлись бы друзья юбиляров тихо и мирно, не встань на их пути сын известного писателя. Почему-то показалось ему очень веселым шлепать всех уходящих ладошкой по затылкам без различия пола и возраста. Правда, смеялся почему-то он один, никто не мог понять, как здорово, что кто-то клюет носом вперед, кто-то вскрикивает, кто-то пугается до визга. Мало того, быстро появилась милиция, но им шепнули, что этот веселящийся молодец сын известного писателя, и стражи порядка, как назло - худосочные и низкорослые, попытались словами усовестить Лешу. В ответ он быстро хлопнул и по их затылкам, сбив с обоих береты. Тогда кинулись на него худосочные менты, этот момент узрела выглянувшая из зала уже известная нам Тина и кликнула на помощь Хина. К несчастью первым ее призыв услышал проснувшийся Саша и ринулся, сшибая стулья и людей, спасать друга. Хин оказался на месте боя, когда уже не два, а пять милиционеров сражались с могучим Сашей, в то время как повязанный наглухо Леша восклицал:
   - Только не вяжите Сашу!
   Но Сашу таки повязали. В пыльной ментовке, куда быстро доставили буйную компанию, что-то разумно или просто связно говорить могла только Тина и немного Хин. Милиционеры быстро разобрались в ситуации "ху есть ху", куда-то стали названивать, и через минут сорок когда часы точно показали час тридцать ночи, влетела в помещение бледная Людвига Гековна. Первым из скрученных друзей ее узнал Саша Крякин и мрачно, во всеуслышание, произнес:
   - Явилась, бл-дь старая?
   Ахнула и метнулась куда-то вбок Тина. Хин, не сразу уразумевший, сунул сигарету обгорелым, но уже погасшим концом в рот и громко плюнул, чем еще больше потряс Бацуру.
   Один из ментов больно ткнул сидящего на корточках с привязанными к ногам руками журналиста, на что тот опять ляпнул:
   - Ради бл...ди старой стараешься, мент?
   У Бацуры похолодели руки и словно оторвалась грудь. Один из милиционеров, старый и глупый, извиняюще махнул рукой:
   - Не соображают ничего. Вы не старая и не... - здесь он смутился, а Людвига Гековна, стиснув зубы, проговорила четко и холодно:
   - Развязать обоих. Пусть побудут у вас до утра. Протоколы прошу не оформлять. В десять ноль-ноль я буду у вас и заберу их.
   - И на этого не оформлять? - удивился кто-то, показывая пальцем на Крякина.
   Коротко вздохнув, Бацура подтвердила:
   - Ни на кого!
   Первым развязали Лешу Кытхеу. Выпрямившись, он качнулся и завизжал, тыкая рукой в сторону друга:
   - Развяжите Сашу! Развяжите Сашу!...
   Сашу развязали и, плотно взяв под руки, повели в глубь отделения. Туда же отправился спотыкающийся и вдруг заплакавший Леша.
   Из ментовки исчезли как-то Хин, какая-то женщина в бальном платье, и Бацура, оглянувшись, спросила устало и грустно:
   - Меня домой отвезете?
   Через пару минут машина, недавно доставившая веселую компанию в милицию, помчала домой потрясенную и обиженную Людвигу Гековну.
  




  


  


  

  
   Глава 3
   РАЗБОРКА
  
   Бес был слегка в недоуменье. Он так все лихо закрутил, так всех расстроил, развалил, посеял злобу и сомненье, что все никак не мог решенья сегодня нового принять. То ль суматоху продолжать, то ль лихо закрутить интригу, а можно, показав всем фигу, их предоставить лишь себе, ведь в накатившейся беде они не смогут быть пристойны, умны, доверчивы, спокойны, у каждого в крови свой бес, чем больше дров, тем гуще лес. Но в то же время есть опаска (ведь все сомненья не напрасны!), что вдруг себя преодолев, над чепухой и злом взлетев, они шагнут к тому порогу, где можно обратиться к Богу! Ой-ей! Тут бес вдруг разозлился, ну, впрямь-таки от злости взвился, оскалил зубы (все кривые, вонючие, да и гнилые) и закричал в кровавой каше:
   - Нет хуже этой жизни нашей! Опять работать как рабам и успевать и здесь и там, опять кошмары создавать. Так вот - сейчас интриговать начнем, друзья мои слепые. Интрига - это мать сомненья, а где сомненье - там неверье, а дальше - трусость, ложь, обман - всему с интриги старт здесь дан!! Не буду больше выбирать - интриговать! Интриговать!
  

* * *

  
   Первой в приемную вошла создатель нравственно-моральных телепередач Наташенька Попкова и тревожно спросила у грузной и старой секретарши по фамилии Вуаль:
   - Нинуль Ивановна, по какому поводу собирают? Вуаль покосилась направо и налево - все двери закрыты - и заговорила громко и нараспев:
   - Загуляли наши молодцы, загуляли! В милицию попали! Теперь вот забота, что с ними делать, теперь нашей лебедушке боль душевная!
   - Кто загулял? - Округлила глаза Попкова.
   Ответить Нина Ивановна не успела. В приемную вошли бледный Саша Крякин и унылый Леша Кытхеу. Вуаль пригнула голову и метнула из-под морщинистых, под синей краской век многозначительнейший взгляд. Попкова поняла. Она тут же строго выпрямилась, чуть заметно кивнула на тихие приветствия друзей и замерла в священном негодовании. Саша это заметил и подтолкнул локтем друга. Тот с трудом среагировал, всмотрелся в Наташеньку и тихо прочитал на ухо Крякину:
   - Да, ко всему она готова:
   Купить, продать иль полизать,
   У ней фамилия Попкова:
   Уж тут, друзья, ни взять, ни дать!
   - А шептаться при людях неприлично, - снова запела Вуаль, осуждающе покачивая круглой шапкой курчавых волос, - мы не на посиделках, а в приемной у Людвиги Гековны... Вас по делу вызвали...
   - И дело, может быть, заведут! - Не утерпела Попкова.
   Ответить никто не успел. В приемную ввалились Хин, Тина и Лазер. Последний мотнул головой на дверь:
   - Там?
   - Там, там! - Радостно пропела Вуаль. - Как вы хорошо выглядите, Леонид Лазаревич, какой вы свежий, сильный, не то, что некоторые...
   Лазер на удочку не клюнул, наоборот, смутился даже и демонстративно "мол, я с вами" пожал руки всем троим. Здесь же вплыл полумэтр, и Лазер продолжил обряд рукотискания. Появились женщины-режиссеры (штуки три), вошла Лия Свирепова и страдальчески присела на креслице у двери, вскоре в приемной стало тесно и тепло. Затеплился и полушепотный разговор между женщинами о чем попало, а Вуаль обеспокоилась и метнула взгляд на высокие, упакованные в черный прозрачный шкаф часы - пора бы и запускать людей, ведь Бацура не терпела опозданий, но команды все не было...
   А в это время в обширном и прохладном кабинете странно взволнованная Бацура ахала в телефонную трубку:
   - Как же так, Юрий Алексеевич, ведь ваш сын... Но я-то как буду выглядеть? Никакой пощады? А это точно? Он устроен? Ах, Боже мой... Такой мальчик, поэт!.. Все поняла! Спасибо вам! А, кстати, что вы сейчас пишите? Ах, какая прелесть... Да, да! Никакой пощады! Спасибо! Всего вам доброго!
   Людвига Гековна, дрожа от возбуждения, положила трубку. Веселое, ликующее тепло согрело грудь, она даже засмеялась от удовольствия и нажала кнопочку на пульте селекторной связи и, едва смирив себя, сказала ясно и строго:
   - Пропустите всех!
   ...На ближайшем к матовому столу начальницы месте примостилась, конечно же, Наташенька Попкова. Села, преданно посунулась к Бацуре и блокнотик приготовила. В покойное кресло возле столика с икебаной угнездился полумэтр. Остальные расселись на черных мягких стульях вдоль стен. Виновники собрания, а с ними Хин и Тина пристроились, естественно, подальше - у самой двери. Лазер сел как-то сбоку, чтобы и видеть всех и особенно не отдаляться.
   Дав всем устроиться, дождавшись, когда на несколько секунд в кабинете повисла напряженная тишина, Людвига Гековна заговорила печально, но громко:
   - Мы сегодня собрались по грустному поводу...
   - И возмутительному! - Вскрикнула Попкова и испуганно прикрыла пальцами рот.
   - И возмутительному! - Подтвердила Бацура и продолжила. - Вчера произошла трагедия! Да-да, друзья, трагедия! Потому что люди, призванные служить нравственности, морали, люди, которых зрители почти ежедневно видят на телеэкране и верят им, - оказались в нравственной и моральной яме! Пьяная драка, сопровождаемая нецензурщиной, дебош в ресторане, где нас знают все, ведь мы обедаем там...
   - Я туда больше не пойду! - Встрепенулась Попкова.
   Бацура досадливо сморщилась, но продолжила в том же тоне:
   - Мы не плевались! - Несчастно вскрикнул Леша.
   - Я сама слышала! - Бацура наконец выказала гнев и хлопнула ладонью по столу. Лучик света, отраженный от крупного бриллианта на ее указательном пальце пронзил потемневший кабинет. - Сама! И теперь я спрашиваю вас, моих коллег, друзей, наконец, а мы можем их простить, можем? Как нам жить дальше? Я скажу прямо - не знаю! Не знаю, как жить!
   Бацура измученно откинулась в кресле. Взметнулась Попкова и стала говорить, почему-то поглядывая в свой пустой блокнотик:
   - Таким не место в нашем коллективе. Без году неделя - а позволяют себе такое. Я убеждена, что во всем виноват Крякин. Леша - он поэт, он чистый юноша. А...
   - Во всем виноват я! - Хин нервно встал и сделал шаг вперед.- Я их пригласил, я организовал столик, и я, как старший, должен был и проследить за ребятами...
   Как только Хин встал и начал говорить, с Людвигой начало происходить что-то необычное. Грудь ее, до этого размягчено покойная, вдруг напряглась и стала словно наползать на стол и тянуться туда, к этому рыжему и бородатому человечку. Бацура испуганно скрестила руки на столе, чтобы прикрыть это непонятное, постыдное движение, и это удалось, но почувствовала женщина, что уже все тело в сладкой истоме потянулось к тому углу, где стоял журналист. Она развела руки, но освобожденная грудь неукротимо двинулась вперед, и Бацура вскрикнула:
   - Хватит! Хватит выгораживать друзей!
   Хин замолчал, развел руками, сел, и Людвиге Гековне стало легче. Она спросила уже спокойнее:
   - Может, сами виновники что-нибудь скажут.
   Виновники встали разом, но заговорить не смогли. Полумэтр иронически посоветовал:
   - Может, Кытхеу стихами объяснится.
   Леша метнул на него страдальческий взгляд и вдруг икнул. Свирепова хихикнула, но, встретив яростный взгляд Бацуры, испугалась до боли в животе и ляпнула с перепугу:
   - Их надо уволить!
   Взволнованный говорок пробежал по всему кабинету, и снова взлетела Попкова:
   - А ведь это правильно. Только уволить надо Крякина и Хина. Они пьяницы. А Лешу оставить. У него это получилось случайно.
   - Больно круто, - произнес, наконец, Лазер и тоже встал, - хотя
Крякина надо гнать. Он же не просто надебоширил, он женщину грязно оскорбил...
   - Какую женщину? - Удивился полумэтр.
   Лазер чуть не ляпнул, какую, но понял, поймав пристальнейший взор Бацуры, что говорить имя сейчас не следует. Он с напором закончил свое краткое выступление:
   - Сашу надо гнать! Хина и Лешу - наказать!
   - Верно! - Попкова снова была в строю. - Но я бы и Хина уволила.
   - Садитесь все, - устало попросила Людвига Гековна, увидевшая, как к Хину прижалась плечом и стала что-то интимно шептать Тина, - и дайте мне право определиться.
   Наступила тишина. Хин шепнул Крякину:
   - Стрелочником будешь ты. Не будь тех слов...
   Саша обречено кивнул головой и снял очки. Леша, услышав реплику Хина, покривился, промолчал, но через несколько минут, когда снова зазвучал голос Бацуры, его лицо стало сереть и явно удлиняться книзу. А Людвига Гековна говорила:
   - Для меня главный виновник - Алексей Кытхеу! Он бил людей по головам, он начал драку с милицией, он, зная что имя отца прикроет его в самых сложных ситуациях, распустился до полного безобразия. Зная, что ему ничего не будет, он подставил под удар друзей, которые ринулись его защищать. Большего нравственного падения трудно представить, и именно вам, Алексей Юрьевич, надо подумать о новом месте работы, ибо я с вами сотрудничать не могу и не желаю! А вы, молодая женщина, только пришедшая к нам на работу, вы (здесь ее палец отыскал Тину и словно вонзился в нее, а голос зазвенел с яростной силой), именно вы оказались в центре скандала, в кабаке, развратная, полуголая, пьяная! У вас еще не окончился испытательный срок, и вы его явно не выдержали, так как там, где я руковожу, - нет места распутству и пьянству. Я могу работать с дураком - его можно научить работать как медведя - в одних рамках, я могу работать даже с подлецом - его можно вычислить и опередить. Но пьянство и распутство - это подлость и глупость вместе, но непредсказуемые! Тем, кто опозорил коллектив, - не место в нем! Так что, Алексей Юрьевич, и вы... - Бацура явно забыла имя женщина, но выручила Попкова, пискнувшая: "Макарова", и начальница, досадливо сморщившись, закончила: - Ищите себе другое место работы. У меня все!
   Наступила тишина, вязкая как вата. Ее нарушил всхлипывающий голосок Тины, которая встала на цыпочки и крикнула:
   - Вы, вы с ума сошли! Я ничего плохого не сделала! Просто вам обидно, что я слышала, как вас назвали! И... и...
   - Заткнись! - Попытался остановить ее Хин, дергая за джинсы, но
Тина вдруг разъярилась:
   - И правильно вас назвали! Ты и есть... эта самая старая бл...дь!
   Словно охнули портреты на стенах, от ужаса колыхнулись стол и портьеры, и краской стыда налились стекла тяжелых шкафов. Волной качнулись сидящие люди, ахнул кто-то, как будто обрадовано мигнула Попкова, завизжала Свирепова, яростно вскочил Лазер, открыл ошеломленно и глупо свой дряблый рот полумэтр, но Тина распахнула дверь и исчезла из кабинета. А окаменевшая Бацура еле проговорила:
   - Все свободны...
  

* * *

  
   Тина отревелась в отделе информации, где Леша меланхолически очищал от своих вещей рабочий стол. Саша, ошарашенный и несколько обрадованный, виновато щурился. Хин курил взахлеб и говорил:
   - Не все так страшно. Лешка не пропадет. Удивительно, что Баца оставляет тебя. После таких слов... Благородно!
   Крякин согласно кивнул. Хина вдруг осенило:
   - Может, и тебя, Тин, оставит. Ты прощения попроси...
   - Ага, - сказала красавица и стала приводить себя в порядок, - я-то никто для нее, да и женщина к тому же... Ни хрена не выйдет. А денег-то нет. А жить-то надо.
   Все вздохнули. Хин все-таки продолжал гнуть свою линию:
   - Ты все-таки ей позвони. Домой позвони, вечерком...
   Тина вдруг задумалась:
   - А что, можно, в крайнем случае через Геру...
   - Какого Геру? - Не понял Хин.
   - Да через сына ее. В кабаке, помнишь, за мной ухлестывал, глазастенький такой...
   - Так это ее сын! - Хлопнул себя по лбу журналист. - А я все время гадал - где я его видел? А не видел - просто похожи они. Точно! Через него можно...
   - Ты соблазни его, - посоветовал Саша, - глядишь и невесткой станешь.
   Тина, закончившая макияж и снова представшая свежей и молодой, пренебрежительно махнула рукой:
   - Мальчишка еще...
   - Похоже, девственник, - глубокомысленно заявил сын писателя и поставил на стол почти полную бутылку коньяка, - прощальная!
   - Девственник? - Заинтересовалась Тина, в то время как обрадованный Хин запирал дверь. Это волнует...
   Она забросила ноги на стол, закинула высоко поднятой рукой волосы за плечи и взяла из рук Хина стакан с коньяком.
   - За соблазнение невинных! - Возгласила женщина, и мужчины, за исключением Саши Крякина, отказавшегося пить вообще, чокнулись с ней. Ах, если бы знали они, что последует за этим невинным тостом - отговорили бы веселую женщину от забавной как будто мысли соблазнить парнишку Геру, но нет - выпили, развеселились, да надавали еще кучу советов, как провести в жизнь эту мысль и спасти саму Тину от увольнения и нищеты...
  

* * *

  
   Бацура отревелась вечером, когда смущенный Лазер принес ей любимые пирожные и дорогое красное вино. Только-только он привычно расставил все на столике, как Людвига Гековна положила руки на его мощные плечи и спросила:
   - Я, правда, старая?
   Неуклюжий друг как-то глупо пожал плечами, и вот тут рухнула| Людвига Гековна лицом на постель и завыла по-бабьи в голос. Лазер заметался вокруг нее, трогая за плечи, пытаясь повернуть к себе. Женщина отбивалась и причитала:
   - За что, за что?! Я - для всех, чтобы всем хорошо было, хорошо! - Всех защищаю, всех устраиваю... Но я же не... эта...я же не продаюсь...  у меня только ты... разве я старая...
   Лазер метался, перескакивая то справа, то слева от обширного зада и наконец решительно повернул ее к себе лицом, развел руки и поцеловал заплаканные глаза:
   - Ты молода и прекрасна! - Твердо сказал он.
   Людвига Гековна села на краю постели, а Лазер опустился на колени перед женщиной и стал гладить ее плечи и руки. Бацура, все еще всхлипывая, бездумно и опустошенно смотрела перед собой. Потом вдруг сказала:
   - Поцелуй мне грудь...
   Лазер развел отвороты ее халата... Людвига Гековна закрыла глаза, но грудь ее как-то удивительно равнодушно приняла ласки Лазера, и тогда в голове женщины вдруг ясно и томительно возник образ рыжего Хина, и грудь сразу сладостно и остро отреагировала на поцелуи. Бацура застонала, обхватила Лазера руками и тот могучими руками охватил ее всю и положил на середину постели. Любовники не услышали уже даже испуганного возгласа Геры, влетевшего в спальню и также стремительно вылетевшего из нее. А вслед ему через незапертую дверь летели ахи и всхлипы забывшей обо всем пары.
  
  
   Глава 4
   ПАУТИНА
  
   Как странно, но разнежен бес, как будто с солнечных небес проник сквозь тело луч златой, и чудо, словно молодой ток жизни чувства растрепал, и бес здесь вдруг завспоминал свои любовные победы, свои страдания и беды, где было все - и страсть слепая, и осуждение друзей, и драк скуластых дробостук, и ощущенье сладких мук... Все вспомнил он. И словно в неге, как будто зло послав к чертям, решил не пакостить он там, где вдруг взошел любви туман, где сладкой нежности обман из рук, из губ, из глаз прекрасных вдруг хлынул словно водопад... Но как лукавит смрадный гад! Да только там, где есть любовь, там жизнь летит и вкривь и вкось, где клятвы раздаются разом - вот где микробы той заразы, что заставляет всех нас лгать, любимых горько предавать и оправдание искать везде... но только не в себе. Любовь начало той тропы, где никогда не станешь ты идти упрямо только прямо... Вот так! И бес мог здесь лишь созерцать и так, чуть-чуть лишь направлять людей на ложные дорожки... Ведь надо им совсем немножко, чтобы забыть добро и честь, чтоб окунуться в ревность, месть, чтобы лаская - унижать, а унижая - обожать!
  

* * *

  
   Гера ошеломленно, неудобно сидел на вертящемся креслице в своей комнате, где все говорило о юности и неуемности ее хозяина. На длинном кустарном столе уместились компьютер, глобус, музыкальный центр, к торцу были привинчены небольшие тиски. На стенах в разных рамках и разные по размерам взирали на юношу Эйнштейн, Чайковский, Хемингуэй, Булгаков, какой-то музыкант с гитарой наперевес... не было лишь портретов женщин. Нашлось рядом с портретами место и для репродукций Дали, Шагала и, видимо, собственных работ Геры. У диванчика, на полу валялись гантели, на ручке шкафчика висели новые боксерские перчатки, но главными жильцами были, конечно, книги. И немало среди них было технических справочников и научных трудов. Таков был этот комнатный мирок, где сидел сын Бацуры.
   Гера не шевелился. Глаза его были открыты, но видели они лишь одно - жирные белые ноги матери на волосатой спине мужчины. Ноги матери... Он вспомнил ту гримасу отвращения, которая появлялась у нее при разговорах о сексе, вообще физических отношениях между людьми. Вспомнил ее благоговейную, отрешенную от плотского, любовь к тем мужчинам на фотографии, наивно спрятанную за трюмо. Так что это? Безумие? Любовь?
   Грех? А может - просто ложь? А может - Гера напрягся как струна - насилие?! Но никто не кричал. А может, все привиделось? Гера дрогнул, встал, на цыпочках подошел к спальне матери и заглянул через щелку. Мать, голая, темно-розовая от света пробивающихся сквозь шторы уличных огней сидела, подпрыгивая на лежащем на спине Лазере, а тот своими могучими лапами тискал громадную, словно набухшую грудь. Снова врезались в глаза жирные, сильные ноги, сжимающие таз мужчины. Лазер громко сопел, вздыхал, а мать, закинув голову, стонала с хрипом и... Гера прислушался. Да, она произносила те грязные, развратные и бесстыдные слова, которые никто никогда не смел при ней произносить. Словно зачарованный Гера смотрел и смотрел на эту сцену, пока Людвига Гековна ни свалилась с мужчины и начала взахлеб, благодарно целовать Лазера. Гера снова на цыпочках вернулся в свою комнату, быстро обул кроссовки, влез в дутую куртку, делавшую его широкоплечим и крутым, вздрагивая, нагреб из разных карманов пачечку денег, и тут легко прозвонил изящный, в стиле ретро, телефон, и юноша машинально взял трубочку. А в спальне Людвиги Гековны параллельный телефон промолчал, предусмотрительно отключенный Лазером. Чтоб не мешал... Хрипловатый женский голос сказал из трубки:
   - Мне можно Геракла?
   - Это я, - шепотом ответил Гера.
   - Вы меня помните? - Обрадовался голос. - Я Тина, мы познакомились в ресторане... Вчера...
   - Помню, помню! - Бурно заколотился дрожащий юноша. - Я прошу вас немедленно встретиться со мной. Вы где?
   - Дома... Это возле универсама! - Еще больше обрадовался голос. - Универсама "Каир".
   - У входа! Через двадцать минут. Я возьму мотор. Ждать! Прошу обязательно ждать! - Отрывисто пришептывал юноша.
   Через несколько секунд Гера осторожно выбрался из квартиры. тихо прикрыл за собой дверь и уже с грохотом, яростно помчался вниз.
   ...Лазер, облаченный лишь в трусы, налил в бокалы вина и передал один Бацуре, уже усевшейся в кресло в своем уютном халате. Женщина слабо улыбнулась, отпила глоток и словно замерла, положив руки с высоким хрустальным сосудом на колени. Лазер осторожно присел в другое кресло и привычно ждал.
   - Все не случайно, - медленно заговорила Людвига Гековна, - все предопределено. Там, где нет идеи, - там нет нравственности. Нет -нравственности - нет шкалы ценностей. Нет шкалы - нет благодарности за добро, сделанное для людей. К тому же нет культуры, и неблагодарность приобретает форму грязного хамства.
   Лазер кивнул и отпил полбокала. Взял печенье, громко им хрумкнул и испуганно замер.
   - Я все больше и больше убеждаюсь, - голос Бацуры стал наливаться звенящей силой, - что люди без идеи - мусор, который не жаль и сжечь. Страна без идеи - лепрозорий, обреченный на разрушение, смерть и уродство. Мы летим в тартарары, мы - великая страна. А кто ее спасет? Мы же, мы! Значит, только те, кто верит, кто идет к обозначенной вершине, способны все преодолеть. Но с ними, с ними что делать? С мелкими, кишащими, плюющими нам в лицо?! Уничтожить? Да, но как?
   Лазер благоговейно слушал. Глаза женщины наполнялись тяжкой темнотой, но в центре глаз все острее бился пронзительный свет, а грудь, еще недавно разнежено покойная, начала вздыматься под халатом и словно проситься наружу.
   - А я прощу всех! Всех! Но искупленье за ними! За ними самими! Да! И оно будет, и я помогу им принести искупленье. Потом! Но как душно, душно! Открой окно!
   Лазер, встревоженный ее криком, сначала закрыл дверь в спальню, подключил телефон, затем легко открыл тяжеленные створки. Обнял за плечи женщину и вместе с ней встал грудью к терзающему потоку вечернего воздуха. Они не слышали шума проезжающих машин, не видели копошившейся внизу улицы. Им кололи глаза острые лучики ранних звезд, а сбоку, возле телевышки накатывался на город полдиска луны. В спины ударил звонок телефона. Лазер вопросительно посмотрел на Бацуру, которая стояла не шевелясь. Но Лазер уловил чуть заметное разрешение в движении головы и принес ей трубку. Она медленно прижала ее к уху, хотела что-то произнести, как вдруг вся напряглась, ахнула и, расширив глаза, всем телом обернулась к любовнику. Лазер обеспокоено наклонился к ней, Бацура, закончив разговор, прижала трубку к заметавшейся груди и сказала:
   - Мятеж!
  

* * *

  
   Они появились у "Каира" почти одновременно. Гера, увидев легко идущую навстречу женщину в длинном пальто с наброшенным на голову капюшоном, вдруг запаниковал. Он даже полуотвернулся от нее и как будто собрался сбежать, но тонкая, уверенная рука Тины проскользнула ему под мышку, и она, как всегда, удивительно откровенная сказала:
   - Ты что, сбежать хочешь? Не выйдет, попался мышонок кошке!
   - Да нет, - пробормотал смутившийся юноша, - не узнал сразу, вот и все!
   - Так это я, та самая дама, которой ты вчера предлагал и душу и сердце, - улыбнулась Тина и, прижавшись плечом к юноше, спокойно, нога в ногу повела его вдоль вечерней улицы, которая спешно освобождалась от прохожих, исчезающих в подъездах домов с сумками, пакетами и портфелями.
   Город начинал поздний ужин, один из самых поздних в стране, ведь там, в центре, люди жили в разгаре дня и как раз сейчас взрывали его будничную серость взрывами гранат и автоматными очередями. А здесь, в теплых квартирах, никто ничего еще не знал, и лопали провинциалы пельмени и мясо, жареную картошку и маринованные грибы, свежую и квашеную капусту, рыбу, икру, да черте чего лопали они, опрокинув перед этим рюмашку водки или стакан пива. А кто-то и шампанского. Город был богатый, а коли удалось бы вдруг раскрыть все окна и двери, то зачавкал бы он как невиданный громадный зверь, тысячеглазый, закованный в каменно-бетонную броню. Хотела есть и Тина.
   - Так что будем делать? - Спросила она, притормозив у небольшого кафе.
   Гера пожал плечами. Он вдруг перестал хотеть чего либо вообще и с тоской оглянулся. И показалось юноше, что это вовсе не улица, а тоннель под землей, в который вот-вот ворвется какой-то поток и смоет все к чертовой бабушке. Потому и спешат так прохожие спрятаться в своих пещерах, потому и похожи они все на Лазера и потому так воровато выглядят их повадки, и потому так отвратны их рожи. Тина что-то уловила.
   - Есть идея, - нежно сказала она, откинула капюшон и просто прижалась к спутнику, - сейчас накупим всякой снеди, вина - и ко мне. У тебя есть немного денег?
   Конечно есть, - не устоял Гера перед очаровательнейшим ликом женщины, а главное, перед нежным ароматом духов, отплывшим от волос Тины, очнулся и полез в карман, - у меня много...
   ...Ужин был организован мгновенно. И прекрасно перекусила Тина острой ветчиной, мягким сыром, оливками, а потом поставила на стол кофейный прибор, конфеты в серебряной вазочке, варенье и достала откуда-то странные желтоватые сигаретки. Ничего не спрашивала она у напряженного, скрюченного на низком диванчике мальчишки, бормочущего только "спасибо", но выпившего подряд два бокала портвейна и съевшего все-таки бутерброд с ветчиной.
   - Травки курнешь? - Беззаботно спросила женщина, подавая ему сигаретку.
   Гера, не услышал слово "травки", взял сигаретку, прикурил от яркой зажигалки и наконец-то расслабился, откинулся на спинку диванчика и осмотрел комнатку. Видно, что хозяйка не утруждала себя ее устройством, и хотя было в ней много хороших вещей, но все было как-то разбросано, не определено: на креслице, столике с парфюмерией, низком шкафчике, телевизоре, валялись свитер, джинсы и даже нагло смотрели на гостя трусики и лифчик, висящие на изогнутой спинке легкого стула, рядом с пианино, заставленным горшками с цветами. Курнул Гера странную сигаретку еще раза два и совсем смягчился мир вокруг него, а голос Тины, пришедший из наплывающего легкого тумана, оказался вдруг невероятно глубоким и любящим:
   - Так что произошло, Герочка?
   Гера разом рассказал все. Всхлипывая, хватая Тину за руки, плача и дергаясь он повествовал о подлом, предающем его мире, о скотах мужчинах и падших женщинах, о желании уйти из этого мира куда угодно, даже в небытие. Тина слушала молча. А потом, когда Гера расплылся совсем и плаксиво заявил, чтобы именно она, Тина, и стала его настоящей матерью, то умело, как с Хином, уложила юношу на диван, накрыла легким китайским покрывалом и стала гладить его спутанные волосы, улыбаясь и докуривая сигаретку. А Гера скоро уснул, успокоенный наркотиком и вином, правда он что-то еще долго говорил во сне, на секунду даже сел, опьянено оглянулся и снова рухнул, успев, правда, схватить и поцеловать волшебную руку женщины, которую он все еще считал новой матерью. Тина же улеглась на мягком коврике возле диванчика, на миг в ее путаной головке возник Хин, затем она вспомнила собрание, свой выкрик в адрес Бацуры, успокоено прошептала: "Так ей и надо" и нырнула в паутину необычных, ни с чем не сравнимых снов, где средоточием всего мира была она, маленькая Тина, и где свершались все желания, какие только могла изобрести ее фантазия, разбуженная сладким ядом отравы.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 5
   И ЧТО?
  
  
   Я что пред ними? Просто пшют, шалун веселый и нестрашный. Мои дела, хоть не напрасны, но так ничтожны, так малы... А там, на улицах Москвы, мои друзья на бой кровавый подняли тысячи людей! Идут, оскалившись до визга, крушить, стрелять и убивать все те, кому и не узнать КТО их повел грешить так страшно, подняв знамена свои красные, навек пропитанные кровью, издерганные злобой, болью... Но как могуч наш славный клан! Какой удел нам славный дан! А здесь что бой? что дикий страх? в провинции какой размах? На что толкнуть моих "друзей", так называемых людей... Так думал утомленный бес, кому и спать не удалось, когда в Москве все началось, и так усталость заломила, так все порывы укротила, что плюнул бес на все дела, да и вздремнуть решил слегка...

* * *

   Саша и Леша ввалились в квартиру Хина в три часа ночи. Хозяин молча открыл им дверь и, ничего не спрашивая, вернулся в комнату, где мерцал пустотой экран включенного телевизора и висел сизый табачный туманчик. Саша прошел на кухню, выпил подряд два стакана ледяной воды из-под крана и, зайдя в комнату, угрюмо оперся плечом о косяк двери. Хин в это время тряс перед носом Кытхеу желтыми пальцами и говорил:
   - Это не то, что было в девяносто первом, нет! Это не кучка партийных пьяниц и недоумков. Это мятеж всех темных сил, это поход стрельцов на петровскую Москву, здесь не обойдется тремя случайными смертями. Грядет большая кровь, и я завтра лечу туда, лечу ребятки!
   - Хочешь добавить капельку своей крови в поток, разлитый сладострастниками от власти? - Спросил Крякин, отделился от косяка, прошел в комнату и грузно сел в скрипнувшее кресло. Хин выпрямился, потом поник главой, сделал круг по комнате, где в центре все стоял сын писателя и, остановившись у телевизора, продолжил медленно и с болью:
   - Кто бы ни дрался за власть, нам, внизу, все равно придется решать вопрос: с кем быть? С кем? Я вижу насквозь всех! И никто мне не мил по-настоящему, скажу больше - у каждого своя правда! И у президента и у его врагов. Но я вижу и другое - у одного - Россия, у других - СССР! У одного - надежда и будущее, у других - мракобесие и насилие. У одних радостный трехцветный флаг, с которым моя страна жила сотни и сотни лет, у других кровавое полотно, впитавшее всего за семьдесят с лишним лет тонны крови. Да не врагов - своих! Своих! У одних в мыслях одно - вера и Россия, у других - марксистско-ленинская идея, следуя которой угроблены десятки стран и миллионы жизней! Есть одна неопровергаемая истина: нет в мире страны, которая, следуя за коммунистами, смогла добиться процветания без насилия и унижения над своими гражданами. Нет ни одной! Так вот, чтобы не вернулись эти унижения и насилие, я согласен уронить и свою капельку крови в этот поток!
   Хин вздернул бородку, но не был смешон, наоборот, какая-то неведомая друзьям сила проступила сквозь его рыжий облик, а глаза, обычно желтоватые и прищуренные, широко открылись и высветлились.
   - А я тоже полечу, - заявил вдруг Саша, - Хин прав - если они вернутся - нам в журналистике делать нечего. Или в подполье или в цугундер.
   - Не стоит спешить, - очнулся наконец и Леша, тоже уселся на распаханный скомканной постелью диван и многозначительно прибавил, - я звонил папе...
   - И что? - враз спросили друзья.
   - А то, что надо переждать. Просто переждать...
   - Твой папа хорошо при них жил, - заметил Хин, - его публиковали регулярно, и кормушка была полна всегда.
   - И за границу мотал постоянно, - добавил Крякин.
   Кытхеу обиделся:
   - Мой папа хорошо писал! Он опубликовал девять книг...
   - На халяву, - снова ввязался Саша.
   - Ну, знаете! - взвился Леша, но тут ожил экран, и головы всех обернулись к телевизору...
  

* * *

  
   ... Людвига Гековна крикнула в трубку, с которой она не расставалась часа три, названивая то в Москву, то еще кому-то:
   - Заработал телевизор! Спасибо за информацию! Лазер схватил дистанционный пульт и добавил громкости. С экрана грохнули автоматные очереди, замелькал красный флажок возле мэрии, проявились бегущие люди, труп солдата, с которого боевик стягивал бронежилет, испуганные и торжествующие лица, и какофонию новостей о мятеже завершила сосредоточенная и напряженная дикторша:
   - ...должны войти верные президенту войска...
   - И что? - Спросила Бацура, подходя к трюмо и нашаривая там заветную фотографию.
   - Надо ждать, - спокойно заметил Лазер, - не рыпаться. Кофе хочешь?
   - Завари, - попросила Людвига Гековна, - только не разбуди Геру. Хотя он спит как убитый.
   Сказав это, женщина вздрогнула. Непонятным образом убитый в Москве солдат смешался со спящим, как она думала, сыном. И грудь как-то словно охнула. Но достала она уже фотографию и впилась в нее вопрошающим взглядом. Лазер, облаченный в брюки и футболку, ушел на кухню. Бацура прислонила фото к какой-то коробочке и отошла на пару шагов назад.
   - Что делать? - Как-то даже злобно спросила Бацура. - Может, уже  пора?
   Мужчины благожелательно молчали. Бацура прислушалась к себе, положив левую руку на сердце. Да, тревога была, был даже страх, но вот уверенности не было. Не было. Не теребило душу и желание вмешаться. Вошел Лазер с подносом, уставленным кофейными принадлежностями. Расставив все на столике возле постели, он подошел к Бацуре и шепнул ей на ухо:
   - Не спеши, до Москвы далеко, и все станет ясно лишь к вечеру. Если армия не с ними...
   - А мы? - Гневно спросила Людвига Гековна. - Так и будем лишь наблюдать?
   - Так и будем, - твердо сказал Лазер, - хотя я могу и вылететь в столицу. Думаю, местечко мне в строю защитников парламента найдется.
   Вот тут грудь Бацуры явственно всколыхнулась и словно развернула ее к мужчине. Людвига Гековна положила свои полные руки ему на плечи и молча, непривычно нежно поцеловала в лоб, словно уже провожая в дорогу...
  

* * *

   ...Вы все видели? - Напряженным полушепотом вопрошал Хин, кивая на телевизор. - Все видели? Что еще надо объяснять?
   - Так, где ж президент! - Взорвался Саша и встал. - Где его "верные"
   войска? Прошляпил? Пропил Россию?
   В его глазах плескались гнев и недоумение. А вот Кытхеу выглядел как-
   то, скажем, приподнято. Он искусственно потянулся и также искусственно зевнул. Хин покосился на него и тяжело вздохнул. Леша лениво встал, подошел к окну и раздвинул занавески:
   - Подойдите сюда.
   Хин подошел сразу. Саша сначала что-то буркнул: "Мол, зачем", но тоже встал рядом.
   - Посмотрите, город спит, - тихо сказал Кытхеу.
   - Ну и что? - Не понял Крякин.
   Понял Хин:
   - Ты думаешь, что спит вся Россия?
   - Да. Им все - по фигу... Была б колбаса да водка.
   Все замолчали, всматриваясь в длинный проспект, скучно освещенный редкими фонарями. Машин не было. Огни в окнах можно было пересчитать быстро. Ничего, абсолютно ничего необычного в нем явно не происходило. Спали его горожане перед утренним пробуждением сладко и глубоко. Отравленные, в глубоком забвении были Тина и Гера. Храпел, заснув прямо в кресле, телевизионный полумэтр, а на столике перед ним стояли три пустые бутылки вина. Посапывала нежно, приобняв сзади мужа, пузатая Лия Свирепова. Тревожно ворочалась в своей узкой спаленке Наташенька Попкова. Но волновали ее не мысли о мятеже в Москве, а сны о деньгах, Бацуре и даже о работе. Яростно храпела курчавая Нина Ивановна Вуаль, ее храп будил болонку Дэзи, и та ворчала пискляво и гневно под диваном. Спали девчонки-ассистентки, шоферы, рабочие и все, у кого была постель и право на сон. Тех, кто не спал, кто нес вахту, было не так уж много в городе, но в одной громадной квартире тоже не спали и явно из-за событий в Москве. Возле дома с тускло освещенными окнами на третьем этаже притулились четыре машины. Их охранял зябнущий милиционер, постоянно тревожно посматривающий на эти окна. А там, за шикарными шторами, семеро мужчин беспокойно слушали невысокого человечка, весьма похожего на Наполеона, только волосы были посветлее, да зачесаны назад. Похожий на Наполеона говорил так, как и положено говорить большому начальнику, - уверенно и жестко:
   - Я приказываю - никаких телодвижений. Никаких заявлений в прессе. Единственное - усиленное патрулирование. Ясно? Приказов из центра не выполнять... Никаких.
   - Ясно! - Отозвался полковник в милицейском мундире, торопливо пьющий что-то из широкой чашки.
   Зазвонил телефон. Кто-то подобострастный и бледный снял трубку. Остальные замерли.
   - Это Бацура, - разочарованно сказал бледный.
   - ...твою мать! - Отозвался не Наполеон. - Надоела уже. Пятый звонок. Скажи, чтоб никаких телепередач. Пусть Москву показывают, а по своему каналу... ну, "Лебединое озеро", что ли...
   - Виктор Иванович! - Укоризненно пробасил самый спокойный из них, свободно развалившийся на удобной оттоманке. Он и одет-то был понезависимей от всех - в джинсы да широкий свитер. Остальные все-таки, несмотря на ночь, были при галстуках. - Хватит уж балетами людей пугать. Как балет - так помер вождь. Али, как сейчас пошло, ГэКаЧеПэ наехал. Пусть комедию какую-нибудь повторят. Вот - "Москва слезам не верит"! К месту и название...
   Виктор Иванович подумал и разрешающе махнул рукой. Подобострастный стал объяснять все в трубку, а к начальнику приблизился сморщенный человечек, жующий кусок балыка. Кстати, стол был уставлен тарелками с разнообразнейшей снедью, и было видно, что собиралось все впопыхах, нарезано крупно и грубо. Стояли и бутылки, наполовину опорожненные. Но хмель сегодня не брал никого.
   - Нам не уйти от вопросов, - произнес жующий, и изо рта у него что-то выпало, - как только мы появимся на работе...
   - Ты можешь не жрать, когда разговариваешь! - Взорвался Виктор Иванович. - Культура... твою мать! От вопросов я вас избавлю. Вы все отправляетесь в командировки. Вчерашним числом. Директор ФСБ и начальник милиции пусть сидят здесь, со мной, в квартире и носа никуда не кажут. Аэропорт закрыть по метеоусловиям. Связь с Москвой я буду осуществлять здесь, дома. Условия есть. Как только все станет ясно - тут же выходим в люди.
   - Но все-таки кого мы поддерживаем? - Спросил спокойный, набивая изогнутую вишневую трубку крупным табаком.
   Вопрос вызвал тишину. Все воззрились на маленького не Наполеона, который подошел к столу, налил полную стопку водки и приподнял ее, словно предлагая тост.
   - А поддерживаем мы себя! - Заявил он. - Здесь нет, надеюсь, долбо... кто за кого-то хочет отдать и власть и жизнь. Вот ради этого, "себя", мы и помолчим пока. Несогласные могут выйти. Но ведь скоро увидимся снова...
   Подобострастно, облегченно и как-то уродливо зашумела небольшая компания, присоединяясь к тосту, хотя у кого глаза блеснули недовольно, а у кого-то и злобно. Но тут завыл сложный, с массой панелей и кнопок телефон, Виктор Иванович поднял трубку, долго кого-то слушал, потом медленно положил трубку и обвел всех взором. Тишина стала такой, что было слышно урчание в животе у сморщенного. Насладившись видом своих подчиненных, Виктор Иванович улыбнулся и сказал тихо:
   - А выпьем лучше за Президента. Забудем о себе. За Президента и Россию! За ее рассвет!
   - Все ясно. Армия сделала выбор! - Пробурчал спокойный и махом опрокинул объемистую стопку коньяка.
   - Так что, можно на работу выйти? - Спросил радостно сморщенный.
   Все посунулись выжидательно к начальнику, спокойно закусывающему красной икрой.
   - Не спешите, - жуя, ответствовал Виктор Иванович, - дивизии только входят в город. Думаю, часам к двенадцати, может, и попозднее все станет окончательно ясно...
   ...Друзья вышли на улицы утреннего, обыкновенного города усталые и осунувшиеся. Хин был в старой куртке, теплых сапожках, меховой шапке, на плече болталась туго набитая сумка, то есть был он готов в дорогу. Кытхеу вдруг остановился.
   - А мне-то чего на работу? - Изумился он. - Я ж уволен! Пойду отсыпаться. Пока, друзья!
   Привет папе! - крикнул вслед Крякин и закашлялся.
   - Ты тоже домой? - Спросил устало Хин.
   Саша улыбнулся и приобнял друга за плечи:
   - Мне ж надо собраться! Да не сомневайся - полетим вместе. Рейс-то вечером. Так что жди на студии...
   Хин стоял в переполненном автобусе и мучительно вглядывался в лица пассажиров, пытаясь уловить хотя бы у некоторых те чувства, что буквально сотрясали его и сейчас, после усталости и бессонной ночи. Ничего. Лица были будничны, сонливы и обыкновенны. Несколько раз Хин уже открывал рот, чтобы взорвать это, как казалось ему, преступное молчание, но не хватало решимости. Он только злобно плюнул, выпрыгивая из дверей, и решительно направился к знакомому зданию возле телевышки, уходящей в быстро лохматившееся небо. Перед вертящимися дверьми его настиг Лазер, также одетый по-дорожному и с рюкзаком за плечами. Они остановились, недоуменно оглядели друг друга, коротко тиснулись в рукопожатии и вошли в студию.
   ...Бацура появилась на работе к полудню, когда Вуаль доедала третий кусок торта, запивая его сладчайшим чаем. Нина Ивановна поперхнулась чуть не уронила чашку, так как не смогла пропеть свое "добрый день", но начальница ничего и не заметила. Она автоматически прошла в кабинет и, не снимая просторной шубы, села в свое кресло. В кабинете было шумно. Звонили все телефоны разом, и Людвига Гековна не дрогнувшей рукой выдернула вилку питания из розетки. И только стало тихо, как в кабинет вошел решительный Хин и остановился близко-близко от стола. И вяло, пробуждаясь от усталости и разочарований, грудь дрогнула и стала карабкаться на стол.
   - И что? - Спросила Бацура.
   - Людвига Гековна, - заговорил Хин, - я прошу разрешить улететь сегодня в Москву. То есть дать отпуск за свой счет. Вот заявление!
   Плеснул оборванными крылышками листок-заявление. Бацура вгляделась в стоящего перед ней журналиста. Ну что, что в нем может привлекать? Худой, рыжий, с кривоватыми ногами. Откуда это обаяние, что так волнует грудь, заставляет томительно сжиматься сердце и желать, да желать этого рыжего, прокуренного мужичка?! Какой дьявол вселяет это грешное чувство и заставляет ее, Людвигу, говорить с ним так просительно, так униженно...
   - Я понимаю ваше желание, ваш прекрасный порыв спасти Президента и демократию...
   - Я иду помочь спасти Россию, - перебил ее Хин.
   - Россию так Россию, - мирно согласилась Бацура, - и я всей душой разделяю ваш порыв. Но есть несколько вопросов. Первый - на чем вы туда полетите?
   - На рейсовом самолете, естественно, - ответил Хин и заволновался, - а что, нет рейсов?
   - Именно, нет! - Покачала головой Бацура и сняла норковую шапку. - Аэропорт закрыт, да и зачем вам лететь, все становится предельно ясным... В Москву вошли президентские войска. Вот-вот начнется штурм Дома правительства. Вы не успеете, дорогой наш спаситель России, уже никуда. Так что, идите и отдохните хорошенько. Видно, что вы ночь не спали...
   Она встала, стала снимать шубу, радостно ошеломленный Хин вдруг подскочил к ней, принял на руки дорогое одеяние и не заметил, как словно колыхнуло тело женщины, когда он коснулся ее плеч, как прикусила она нижнюю губу, провожая взглядом. Но ушел Хин, забыв на столе заявление, обмякла и успокоилась грудь женщины. Бацура включила в дело все телефоны и попросила жадно по громкоговорящей связи:
   - Нина Ивановна, чаю, чаю мне! И покрепче!
   ...А Хин, радостно направляющийся из дверей студии прямо к ресторану напротив, столкнулся с молодой парочкой, рука об руку шагающей к студии.
   - Привет, Хин! - Радостно приветствовала его Тина, чмокнула в щеку своего спутника и слегка оттолкнула затем. - Ты, Герочка, беги домой, а я на работу. Спасибо, что проводил.
   И как ни в чем не бывало исчезла в здании, не заметив остолбеневшую и все видевшую сквозь стеклянные двери Наташеньку Попкову, которая только-только собиралась сбегать в магазин-кулинарию за любимыми пирожными Людвиги Гековны Бацуры.
  

  
  
  
  
  
  
  
  


  
  
  
  
  

   Глава 6
   ТИНА
  
   Бесполый я, подумал бес, но странно то, что смена тела меняет взгляд и ощущенья. Я то дрожу, сопротивляясь, то вожделением горю, то плачу, горько отдаваясь тому, кого и не люблю. То молод я, то слишком стар, то есть я раб того, в ком проживаю, и в то же время направляю его поступки и дела... Но я и раб той страшной силы, что зачастую правит миром, что мне дает немного власти, что выше счастья, ярче страсти... Но чтобы властью обладать, надо искать, надо дерзать, работать надо, а не спать. А наказания для нас (тут бес от страха содрогнулся) не те, что людям суждены. О том им даже не узнать... Ну что ж, начну-ка соблазнять. Ведь от соблазна грех возник. Тот, первородный; в сотнях книг описан он, но все напрасно -он самый первый у людей, он череду ночей и дней насытил ядом и обманом, он есть везде - на дне стакана, в глазах людских, в чужих карманах, в изгибах тела, в сладких снах и даже в острых запахах, а там, где пахнет вожделеньем, уж там, конечно, соблазненье...
  

* * *

   Тина сосредоточенно думала. То, что пришло новое, далеко не лучшее для нее время - было ясно как Божий день. Днем на работе она зашла к полумэтру, и тот сказал приглушенно, но твердо:
   - К Баце лучше тебе не соваться. Спокойно уходи. Иначе она тебя просто слопает. Ну а я, возможно, смогу помочь... Несколько позднее.
   При этом его мягкая длань проскользнула под юбку и стала путешествовать по нежнейшим округлостям задумавшейся горестно женщины. Обрадованный полумэтр попытался просунуть пальцы уже прямо под белье, но Тина лунатически повернулась и пошла вон из кабинета. Ладошка полумэтра просто повисла в воздухе, и тот как-то даже удивленно воззрился на нее - да было ли что? А Тина зашла в буфет, накупила пирожных, конфет и пригласила на прощальное кофе-чаепитие своих коллег, которых толком-то и не успела узнать за короткое время работы. Но комнатка набилась плотно, девчонки принесли и винца, всем досталось по глотку, даже Лие Свиреповой. Появилась вдруг Наташенька Попкова, которая, вот уж никто не ожидал, принесла бутылку шампанского, на что ехидная журналистка Надина Сулова, блеснув черными глазищами, съязвила:
   - Ты что, празднуешь ее уход, что ли?
   Наташенька укоризненно покачала головой и лихо шампанское вскрыла. Но, несмотря на вино, разговоры, легко витающие ранее здесь, стихли. Несколько раз Наташенька пыталась создать оживление, вызывая компанию на беседу одной и той же фразой:
   - Да, озверела наша начальница...
   Но тему озверения Бацуры никто не поддерживал. Опасливо косясь на Попкову, девчонки одна за другой (первой - Свирепова) покинули сборище, желая Тине удачи, счастья и всего хорошего. Лишь Сулова сказала точно и зло:
   - Пока хахаля богатого не найдешь - жить будешь хреново. Работы тебе здесь не найти. Баца не позволит.
   - Даже если ей попку вылижешь, как некоторые, все равно не простит, правда, Попкова?
   Сулова сделала ударение на первом слоге в фамилии Наташеньки и, не дожидаясь ответа от разинувшей рот журналистки, вышла. Наташенька ошеломленно поставила стакан с недопитым шампанским на подоконник, вздохнула, прошептала:
   - Как жестоко, как несправедливо...
   Потом ее глазки наполнились слезами, она выпрямилась, звонко крикнула:
   - Ты тоже сволочь!
   И вылетела из комнатки, рассыпая по пути слезинки. Тине от этой сценки полегчало, она даже подхихикнула, собрала остатки сладостей и отправилась восвояси. И вот дома, приняв душ и отпив кофе, она и занялась не частым для нее делом - сосредоточенным думаньем. Слова Суловой запали ей в душу крепко, смутные ощущения Тины сразу определились, и теперь она решила внешне простейший, а оказавшийся неожиданным сложным вопрос: кто? Она сосредоточенно перебирала всех знакомых мужчин, и ни один не укладывался в понятие "богатый хахаль". Если богат - то занят, а если кто-то и мог стать хахалем, то не обладал тем богатством, что могло спасти Тину.
   Скудные сбережения Тины уже давно растаяли в сладком дымке травки, а последние ее временные спутники могли только разок в неделю пригласить в ресторан. Но за ресторан, как водится, надо было расплачиваться телом, а Тина еще считала себя достаточно гордой, чтобы не ложиться в постель с кем попало. Хотя все чаще и чаще на ее желания мужчины внимания не обращали.
   - Может, замуж выйти? - Вслух подумала Тина и поплотнее закуталась в плед.
   Подумать-то подумала, но тут же определился еще более сложный вопрос: за кого? Вот тут и возник после бесплодных переборов образ рыжего, бородатого и чем-то здорово привлекательного мужчины.
   "А почему не Хин? - Заметалось под пышной гривой. - Интересный, классный в постели. Зарплата не велика, но пока хватит. А?"
   Тина старалась не включать в размышления тот крошечный участок мозга, где скрючился парнишка с громадными глазами и растрепанными волосами. Гера, беззащитный и юный, тронул ее душу, но тронул как-то сложно. С одной стороны, было нежно и сладко наблюдать этот совсем забытый мир доверчивости и чистоты, с другой - вдруг охватывало острейшее желание попробовать, как она определила совершенно точно, девственника, повести его по тропе плотских утех, сделать его источником наслаждения, да и небольших денежных инъекций. Хотелось досадить и Бацуре, но как только эти мысли проявлялись в сознании женщины, так она суетливо гнала их прочь и даже произнесла громко:
   - Не буду гадничать. Пусть живет...
   Мысли о Хине хотя и не несли большой радости, но казались реальны и не были неприятны. Хин так Хин! И, развеселившись, она сняла трубку телефона...
   Хин, не отрывающий взгляда от телеэкрана, снял трубку и на "привет" Тины сказал звонко:
   - А ты, ты, что на это скажешь?
   - На что "это", - удивилась Тина. - Я же еще ничего не сказала.
   - На мятеж, на мятеж! - кричал Хин.
   - Какой мятеж? - испугалась красавица. - Ты "набрался", что-ли?
   - Ты че? - Обалдел Хин. - Ничего не знаешь?
   - Ничего... А что случилось?
   - Включи телик и узнай. Тина, ты что? В Москве мятеж, танки долбят Белый дом...
   - Не буду включать, - помолчав, ответила Тина, - пусть долбят, от этого в моей жизни ничего не изменится. И телик включать не буду. А вот накормить тебя жареным мясом смогу. И кофе...
   - Тина, ты уникум! - Сказал, успокаиваясь, Хин. - Мир переворачивается, кровь льется, а ей хоть бы хны...
   - Не хны, а Хин, - попыталась сострить Тина и, поколебавшись, добавила, - есть и коньяк.
   -Телевизор работает? - Осведомился заинтересованный журналист.
   - Работает! - С некоторой досадой ответила Тина. - Так, едешь?
   - Еду.
   Хин еще несколько минут постоял перед телевизором. Все, как и предсказала Бацура, становилось ясно. Мятеж заканчивался, и можно было Хину удовлетворенно вздохнуть, но не тут-то было. Он всей своей взбудораженной душой был там, в самой гуще боя, и словно видел падающие тела, слышал предсмертные вопли и вдыхал запах горящего дома.
   - За кого гибнут? - Шептал он. - Какое безумие, какая нелепость! Ребята, ребята, что вы натворили...
   Он стискивал кулаки до боли, прикусывал губы, а иногда был готов заплакать горестно от жалостной злости, терзающей его как грубая щекотка. Смерть, словно осатаневшая от такого количества работы, махала там косой наотмашь, не глядя, и каждый удар отзывался бритвенной ранкой на сердце Хина, совсем недавно готового самому принять участие в кровавой схватке. Но вот все кончилось... Еще минут десять Хин наблюдал, как шел арест главарей мятежа, потом выключил телевизор и рухнул спиной на диван, заложив руки за голову. В который раз за последние два года его охватывали тяжкие мысли о смерти. А посещать они стали его после того, как в Доме для престарелых умер его отец. Умер в девяносто четыре года, умер легко, но успел передать сыну терзающую его мысль еще раньше, до того как по собственной воле переселился в предсмертный дом.
   - Ничего не меняется с годами, кроме тела. А так - что в двадцать лет не хочется умирать, так и в девяносто. Как в молодости влюблялся, ревновал, так и в пятьдесят, так даже и в восемьдесят. А сколько было родни, друзей... Сколько внимания - а умру все равно в одиночестве.
   Так и случилось. Хин даже опоздал на похороны. Был в командировке. Все сделала его бывшая жена, которой отец и завещал квартиру в Санкт-Петербурге. И вот поселилось в Хине чувство вины за то, что отец умер не дома, не возле своего последнего близкого человека - сына, а там, в маленькой, отвратительно пахнущей комнате, на кровати, где покойников сменяли живые старцы почти каждые полгода. От этого все усиливающегося чувства вины жизнь отца, правдивого и незлобивого человека, прошедшего суровую школу одного из первых полярников страны, стала казаться идеальной, почти святой. И хотя все объяснялось просто и понятно - отец жил один в большом городе, Хин - за тысячи километров, одинокая, бывшая жена разрывалась на части, воспитывая двух детей и приезжая почти ежедневно помочь бывшему тестю. Отец дряхлел, заметно слабел разум и все, абсолютно все, согласились на этот переезд. Было у Хина даже чувство облегчения, после того как попал отец под постоянную, хотя и казенную опеку. Но умер он - и стал мучиться Хин. Все чаще приходили к нему мысли о том, что не вынес он до конца свой сыновний крест, не был рядом с ним в последний час, и что умер отец в полном одиночестве, не простясь ни с кем, не сказав последнего слова сыну. "Так значит, жизнь вообще бессмысленна? - вопрошал себя в описываемый миг Хин. - Отец умер там, на вонючей койке, один. И эти, попавшие под огонь, молодые и глупые, тоже умерли без последнего слова, без прощания с близкими? Тоже в одиночестве. И никто, никто не хотел умирать. Так ради чего жить? И та смерть, и эта - отвратны! Но в этом, в глупом, бессмысленном бою смерть была чаще мгновенной, не опутанной страданиями немощей, болезней и надвигающегося безумия. Где же, где тот предел, та черта, где можно легко, без сожалений расстаться с жизнью? А если черты нет-то жизнь бессмысленна, кроме той биологической функции, что определила ей природа. Или Бог? А может, дьявол?"
   Наверно, забыл бы Хин о приглашении Тины, но вдруг забурчал желудок, острое чувство голода охватило журналиста, и быстро-быстро отошли на задний план мрачные и мучащие мысли о смерти и об отце. Коньяк и мясо, мясо и коньяк определили ближайшую цель, и, неприлично спеша, Хин отправился в гости...
  

* * *

  
   Тина была расстроена. Ничего, ничего не получалось. Она и прижималась к Хину коленями, и наклонялась так, что мог видеть он ее грудь, ведь под легким халатом женщины не было ни одной ниточки. И тепло было дома, и музыка играла ненавязчиво, но наевшийся и напившийся мужчина то задумчиво курил, то включал телевизор, ловя новости из Москвы, то просто стекленел, уставившись сощуренным взглядом куда-то в потолок. Наконец Тина просто села ему на колени, отняла сигарету и поцеловала в губы. Но Хин абсолютно хладнокровно отстранился, легко снял своими жилистыми руками Тину с колен и мягко усадил рядом.
   - Не время, Тин, - как бы оправдался он и снова взял сигарету,- не о том мысли... Да и зачем все это?
   Тина с невероятным трудом подавила возмущение. Не говоря о том, что этому делу, по ее мнению, никакие мысли вообще помешать не могут, и она так вкусно и дорого его накормила! Из чувства приличия мог бы понежить женщину, уж Бог с ним, замужеством!
   Она обиженно отсела в кресло, не предлагая гостю кофе, тут и  робко тренькнулся телефон. Тина зло схватила трубку, но, послушав с минуту, улыбнулась и заговорила громко, радостно, многозначительно косясь на Хина:
   - Да, Герочка, да милый мой! Встретимся, мышонок... Да приезжай ко мне, сходим в одну компанию. Немножко возьми... Постой, не клади тру бочку...
   Она зажала микрофон рукой и решительно спросила гостя:
   -Ты остаешься?
   Хин отрицательно качнул головой.
   Тина положила трубку и победоносно и в то же время опасливо посмотрела на Хина. Тот грустно улыбнулся:
   - Все-таки соблазнила мальчишку?
   - Еще нет! Просто он хороший мальчик.
   - Так оставь его в этой хорошести, не трави! Или, как ты говоришь, не гадничай...
   - Да пошел ты, - тихо, но жестко сказала Тина, - хватит ваших советов, участий. Я тебе не нужна, а уж кто мне нужен - сама выберу. Все равно живем и дохнем мы в одиночестве! А ты, дружок несостоявшийся, иди-ка восвояси! И - пожалуйста тебе за ужин!
   - Спасибо, спасибо за ужин! - Хин залился горячей краской, и чувство стыда, что он так и не поблагодарил хозяйку, было так велико, что промелькнуло мимо удивление от слов "дохнем мы в одиночестве". - Все было так вкусно! За мной ужин! Обещаю!
   Он неловко встал и смущенный, горячий от этого, стал пятиться к выходу. Тина, усевшаяся прямо и строго, не провожала его.
   - Большое спасибо! - Еще раз донеслось из прихожей, потом щелкнул замок двери.
   Тина дрогнула, на миг почти неудержимо захотелось заплакать, но она пересилила себя, судорожно вздохнула несколько раз, потом встала, подошла к зеркалу, осмотрела себя внимательно и сказала громко:
   - Меняю поклонника за тридцать на двух по пятнадцать!
   И стала собирать грязную посуду.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 7
   КАЖДЫЙ МСТИТ ПО-СВОЕМУ
  
   Сегодня бес так рассуждал:
   - Ударил кто-то парня в морду, а тот ответить не сумел. От страха, может быть, сомлел. А тот невесту смог отбить, любимых, значит, разлучить. Другой издевкой зацепил, а третий совесть позабыл - чужого Бога оскорбил! И завертел, и закрутил здесь ураган обид смертельных, и загорелись злобно взгляды, и нет уже другой отрады как отомстить, как в горло вбить там лезвие ножа прямого, здесь - много отобрать чужого, жену чужую соблазнить, чинов и должности лишить, к самоубийству подвести, иль наговором извести, заставив позабыть и честь... Одним лишь жутким словом - МЕСТЬ - определю я те дела, что разложила им судьба на картах жизни в этот раз. Ну что ж, людишки, в добрый час!
  

* * *

  
   Саша Крякин тревожно скучал в приемной, где Нина Ивановна Вуаль громко обжиралась пирожными, только что принесенными ею самой из очередного похода в буфет. Она громко запивала чаем с молоком жирные куски "эклера", рассыпающиеся ломти "пражского" и даже чуть постанывала от наслаждения, абсолютно не обращая внимания на журналиста. А впрочем и Саша не замечал этого хамского чревоугодия. Он бесконечно ворошил в голове одну и ту же беспокойную мысль - зачем его вызвала Бацура - и не находил ответа. Спустя несколько дней после описанных событий на работе все как будто утряслось. Незаметно исчез сын известного писателя, успевший только перед отъездом к отцу приклеить на двери редакции информации (конечно, изнутри) громадный лист со следующими виршами:
   Я покидаю край суровый,
   И обещаю не спиваться,
   Я начинаю жизнь по-новой,
   Где я уже не буду драться!
   А женщин,- эту скверну лютую,
   И в дом родной я не пущу.
   Вы скажете - как это глупо!
   А я отвечу вам - шучу!
   Шучу, смахнув слезу украдкой,
   Ведь чувствую я всей натурой,
   Как словно после мяса "сладкое"
   Сожрет вас скоро всех Бацура!
   Стихотворение вместе с краской содрал и спрятал Хин, ставший последнее время задумчивым и молчаливым. А Крякин как будто начал и успокаиваться, да вот вызвала его начальница, и все опаски тревожно заекали в нем...
   Людвига Гековна в упор, почти касаясь носом, изучала цветную фотографию высокого мужчины с седой, аккуратной, волосок к волоску прической и покачивала головой. Ну как, почему, какой силой он всегда вырывался из смертельных объятий врагов, и почему именно его, пьющего, по-деревенски здоровущего, иногда смешного, но всегда привлекающего острое внимание, судьба берегла так отчаянно, так преданно! А может, послать к черту фотографию, спрятанную дома, да и прислониться к этому человеку, пойти за ним без оглядки, как шла за идеями тех, кто так мирно сидел на скамеечке в парке. Бацура вздохнула и аккуратно поставила фотографию Президента на самое видное место. Душа ее чуть успокоилась. Те, двое, пусть себе мирно покоятся за трюмо, а триумфатор займет то место, которое он завоевал сам.
   - Каждому по серьге, - вслух сказала Людвига Гековна и глянула на часы.
   По времени ее секретарша должна была вкушать второй чай, а там же должен был томиться минут двадцать и Крякин. Улыбнувшись, Бацура нажала кнопку селекторной связи и спросила:
   - Нина Ивановна, отвечайте сразу: Крякин у вас?
   В ответ сначала жирно хрюкнуло, потом глухо ойкнуло, и лишь потом, прорвавшись сквозь недоглотанные тесто и крем, сдавленно прозвучало:
   -У меня...
   - А что у вас с голосом? - Невинно осведомилась начальница. -Сел, что ли?
   - Никто не ел, - чуть яснее ответствовала Вуаль, - поперхнулась просто.
   -Тогда пригласите, пожалуйста, Крякина.
   - Есть! - По-военному ответила секретарша и, забыв о включенном селекторе, громко глотнула чай и сказала уже напевно и ехидно: -Идите, Сашенька, идите к любушке нашей, только уж не грубите, тех самых слов не говорите и кайтесь, кайтесь!
   "Уволю, стерву!" - Метнулось в голове Бацуры, и грудь тут же злобно окаменела. Она выключила селектор и все-таки сумела улыбнуться широкоплечему парню, неловко остановившемуся у дверей.
   Садитесь, садитесь, Саша! Вот здесь, возле меня. Хватит смотреть на меня как на тигра, все прошло, все забыто. Я же понимаю - выпили лишнего, дурь напала. Ну, право, начнем нормально работать. Я вас и вызвала по работе. Кстати, чаю хотите?
   Не дожидаясь ответа, она снова включила селектор и быстро спросила:
   - Вы на месте, Нина Ивановна?
   - Мня-а! Да-а! - Отчаянно пролезло во внутренний эфир и что-то грузно шмякнуло - наверно выпал прямо на микрофон кусок пирожного.
   - Принесите нам чаю... или (она обратилась к Саше) кофе?
   - Кофе, - кивнул Крякин.
   - Два кофе и печенье! - Весело приказала Бацура и удовлетворенно отключила связь.
   Откинувшись в кресле, она несколько секунд как бы в задумчивости постукивала пальцами по столу, посматривая на потупившегося журналиста, потом, наклонившись, заговорила быстро и напористо:
   - Я и не только я, многие из опытных журналистов решили, что хватит вам сидеть на информации, пора вести собственную передачу. Вы уже выросли из своих штанишек, окрепли, надо брать ношу поувесистее.
   Монолог прервала Вуаль, принесшая на подносе кофе и печенье. Она видно еще не отошла от сладкого удушья, щеки были напряженно красными, веки набрякли, и даже круг курчавых, почти негритянских волос, как-то осел ниже. Злобно косясь на Крякина, она расставила чашечки и вазочки перед собеседниками и перевалисто вышла. Бацура, отпив кофе, продолжила:
   - Вы ведь в курсе, что у нас нет автора и ведущего передачи "Топ-топ, топает малыш..." Так как вы у нас самый молодой, самый перспективный, вам и карты в руки. Еженедельный выход в эфир в популярной передаче - это стартовая площадка в будущее!
   Голос Бацуры, как всегда, в конце речи поднялся и зазвенел. Саша был ошарашен. Он поставил чашечку на стол, плеснув кофе на его полированное великолепие, и развел руками:
   - Людвига Гековна, ну какой же я ведущий детской передачи? Такой рост... Очки у меня... Да и не знаю я детской психологии...
   -Узнаете!
   - Я же смешон буду...
   - В детской передаче не грех и посмеяться!
   - Я нескладный..
   - Это сыграет на передачу!
   -Я...
   - Вам дается такой шанс! - Вскрикнула Бацура. - И потом, надо же подумать и об интересах студии, коллектива, зрителей, наконец! Передача без хозяина, ее ждут тысячи малышей! Саша, я вас просто прошу - выручите! Это неплохой шанс и для вашего будущего! Да и поможем мы вам, не оставим в одиночестве! И зарплату я вам повышу - договорились? Вижу - договорились! Умница! Итак, в дело, в бой! Желаю удачи!
   Не сделав и глотка кофе, Саша растерянно поднялся и, сгорбившись недоуменно, вышел. У дверей, правда, он задержался, хотел что-то сказать, но Бацура запрещающе замахала руками:
   - Ни слова, ни слова! Благословляю от всего сердца!
   Крякин исчез. Грудь Людвиги Гековны удовлетворенно наползла на стол, сама женщина глубоко вздохнула и снова вызвала Вуаль:
   - Попкову ко мне.
   Наташенька явилась быстро и как-то тревожно. Бацура эту тревогу уловила сразу, но не стала расспрашивать ни о чем, а сначала предложила:
   - Пей кофе, Наташенька, и слушай.
   Попкова осторожно взяла чашечку, оставленную Крякиным, и стала аккуратно прихлебывать. Бацура, слегка пристукивая по столу ладонью, стала наставлять:
   - Так как Крякин отныне будет вести передачу "Топ-топ, топает малыш..." (глазки Попковой округлились), то я тебя попрошу подготовиться и выступить на летучке после ее выхода в эфир. Сразу же, в понедельник. И относись к этому серьезно. Никаких поблажек! Пусть учится на ошибках! Понятно все?
   Наташенька закивала, допивая кофе. Вытерла ладошкой губы и вопросительно глянула.
   - Говори, - разрешила Людвига Гековна, - вижу, есть камушек на сердце.
   Наташенька нежно и жалостливо глянула в глаза начальницы. Потом прижала ручки к груди и сказала так:
   - Есть у меня два камушка, не знаю, какой сначала и бросить. Этот полегче. Наша Надина Сулова продолжает интриговать против вас. Говорила в редакции тематических программ двадцать восьмого ноября, что вам нельзя доверять и что вы мстительны.
   - Кому говорила?
   - Всей редакции. Они там собрались с утра. Это было в девять двадцать пять.
   - Так, пора ее уже урезонить! А что еще говорила?
   Наташенька запустила в глаза слезки:
   - Намекала, что мне повысили зарплату за... за подхалимаж!
   - Правильно намекала! - Усмехнулась Бацура. - Это не стоящее. Что еще? Или второй камушек запустишь?
   - А второй камушек заключается в том, дорогая Людвига Гековна, что ваш сын, Герочка, встречается с Тиной...
   С кем, с кем? - Не поняла Бацура.
   - С Тиной, с той самой, которую вы уволили, ну та, из ресторана , что оскорбила вас...
   В легких у Бацуры явственно образовался вакуум. Туда прямо потянуло груди, да так, что перехватило дыхание и стало просто невозможно дышать. Она несколько раз открыла и закрыла рот, потом ,справившись, спросила придушенно и яростно:
- С этой? Точно? И что? Они... ну, это... близки? Все говори...
   - Я и говорю все! - Поджала губки Наташенька. - Знаю я четыре факта. Первый - ходит он к ней по вечерам, домой возвращается к двенадцати. Второй факт - покупает ей вино, конфеты, фрукты, сигареты. Третий факт - явно влюблен. А вот близки или нет - не знаю. Свечу не держала. И четвертый факт - два раза ездили они в компанию, где бывают и наркоманы. Все!
   Бацура во все поверила сразу. Действительно, Гера стал приходить домой позднее, какой-то взвинченный, странный, заметно избегает ее и, да-да, она вспомнила, он стал по-другому пахнуть, и, главное, не только табаком! Боже мой! Бацура заметалась взглядом по кабинету и поймала остренький и совсем не жалостливый взгляд Наташеньки. Ей захотелось с яростью вышвырнуть доносчицу вон, но снова справилась с собой женщина и, положив ладони на дергающуюся грудь, закрыла глаза и посидела немного молча. Что-то звякнуло. Это Попкова налила стакан воды и подала его. Людвига Гековна открыла глаза, выпила немного воды и смогла перевести дух.
   - Вот что, - потемнев лицом и наклонившись, сказала она Попковой, - никому ни слова, никому! Я разберусь сама. А ты наблюдай, наблюдай... И вот что...
   Она рывком сняла с пальца кольцо с бриллиантом и сунула его Наташеньке. Та вскочила и замахала ручками:
   - Что вы, что вы, я не имею право!
   - Возьмешь! - Уверенно крикнула Бацура, поднялась из кресла, схватила ладонь Наташеньки, вложила туда кольцо и сжала ее пальцы в кулак. - Иди и следи за ними, как лиса, как сыщик, стань их тенью, дам денег, дам кольца, только чтобы я знала все, все!
   Напирая на Попкову, она почти вытолкнула ее из кабинета и закрыла дверь на ключ. Вернулась к столу, залпом допила воду и, честное слово (!), стала сильно и больно дергать себя за волосы у висков и макушки. И, видимо, помогло маленько. Схлынул жар с щек, чутьуспокоилась грудь, и смогла Бацура привести в порядок и голову, и, видимо, нервы. Причесалась, полуулеглась на диванчике и задумалась, не подходя к взрывающемуся звонками столу...
   А в этот миг Хин жестко и четко сказал Крякину:
   - Кранты.
   - Я тоже к этому склоняюсь, - подтвердил всклоченный и растерянный Саша, - а может, все-таки...
   - Не может. Ты не вытянешь передачу. Просто ты не сможешь этого сделать. Ну, как не может штангист взять больше того, что может его организм. Я думаю -это тонко рассчитанная месть. Не справился -можно громить...
   - Отказаться, может, а?
   - Тоже повод для расправы. Ты все-таки попытайся, я помогу, режиссеры... Хотя бы провала избежать. Это в наших силах.
   Саша уныло уронил голову, в то время как Хин спокойно, никого не боясь, извлек бутылку из своего раздутого портфеля, пакет с солеными огурцами, грязный шматок сала и черный хлеб. Наполнил фаянсовую кружку мутной, остро пахнущей жидкостью из бутылки.
   - Тебе не предлагаю, - хмуро заявил Хин, нарезая хлеб и сало, -это самогон, да и "завязал" ты после кабака как будто?
   - Налей! - вдруг встрепенулся Саша. - Пошли они все к...
   - Голос не мальчика, а мужа! - Усмехнулся Хин и наполнил вторую кружку. - Я вот что вдруг подумал - а может, так надо?
   - Что надо? - Спросил Саша, опасливо принюхиваясь к кружке.
   - Все! - Взгляд Хина стал колючим и жестким. - Чтобы нас тыкали носом в грязь, чтобы мы начали щетиниться, озверяться, чтобы брали мы в руки автоматы и принимали смерть грудью! А?! А может, пошлешь ты к чертовой матери эту сгнившую студию, да займешься чем-нибудь другим?
   - Чем?
   Рэкетом, килерством или сутенерством, да мало ли хороших и денежных профессий на свете...
   - Шутишь?
   - Шучу, шучу, а может быть и нет. Ну, вздрогнем?
   И вздрогнули они от неописуемого вкуса самогона, отбить который с трудом смогли огурцы и сало с черняшкой. Вздрогнули еще раз, прикончив бутылку, заметил тут Хин, что опьянел Саша сразу, набросил на него пальто и шапку, сам быстренько оделся, пустую бутылку сунул в портфель (закуску съели всю), взял друга под мышки и извлек из телестудии на морозец с ветерком. Там они сели в такси и дальнейший их путь сегодня нам, смертным, неизвестен...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 8
   ПОСИДЕЛКИ
  
   Его шатало словно в бурю. Туман тяжелый плыл в глазах. Он засыпал и проявлялся в печальных, непонятных снах. Не мог понять он, что случилось, каким он ядом поражен, все из когтей его валилось, когда кончался дикий сон. И он блуждал по телу вялому, кусал безвольно все что мог, но сделать что-то главное он в этот час так и не смог. Он удивлялся и стонал, он проклинал свою работу, он даже горько зарыдал, беспомощный и одинокий. И только в миг прозренья смрадного он понял вдруг, что чья-та сила беспощадная покруче бесовских потуг. Он понял на мгновенье страшное, что грешен без прощенья сам, и что раскрыл врата опасные, наверное, сам Сатана! И бес безвольно и устало решил, что нечего страдать и, рухнув головой в поток кровавый, там начал просто что-то ждать.
  

* * *

  
   Горели две оставшиеся свечи. С белых стен смотрели на мир чьи-то портреты. В комнате пахло горько-сладко. Бородатый мужчина, ласковый, большой, в черном свитере, босой, сидел на пушистом и теплом ковре, прислонившись спиной к гнутой ножке овального стола. Длинный-длинный юноша лежал на спине, положив свернутую набок голову на колени этого бородатого. Юноша был одет в красивый вечерний костюм, но был тоже босым. Коричневый галстук-бабочка чуть съехал набок, а в правой руке его был пустой бокал. Какие-то еще люди или их тени неясно перемещались здесь, на них было трудно сконцентрировать внимание, и Гера, щурясь и пытаясь что-то понять, всматривался в бородатого, который говорил беспрерывно:
   - ...мы познаем тот мир, который находится за пределами обычного сознания. Нам открыты все планеты вселенной, нами познаются истинные любовь и наслаждения. Что жизнь? Миг! Но мы раздвигаем этот миг до бесконечных пределов, мы уходим в небеса, к Богу, тому Богу - непознанному, великому Богу... Но, дорогие мои, не садитесь на иглу, не садитесь. Там уже не Бог, там Дьявол, там опустошение... Дети мои, не идите к Дьяволу!
   Бородатый всхлипнул и опустил голову. Затем снова начал:
   - Дорога к Богу идет рядом с дорогой к Дьяволу. Наш мир - мир любви и познания мира...
   Гера поцеловал высокий подъем обнаженной ноги Тины. Он тоже сидел на полу, но прислонившись спиной к дивану. На его плечах устроились ноги Тины, которая, сидя на диване, откинулась спиной на ковер, закрывающий от самого верха одну из стен комнаты. Опершись рукой о мяготь сиденья, Тина беспрестанно поправляла другой рукой волосы, поправляла автоматически, уставившись пустым взглядом в потолок. Гера поцеловал пальцы ног, голень, затем стал целовать колени. Ему помешала юбка, и он сдвинул ее дальше, к животу женщины. Кто-то в глубине комнаты сел за рояль, и зазвучала "Санта Лю-чия". Тина очнулась, провела вялой ладошкой по голове Геры, которая упорно забуривалась под юбку, и позвала:
   - Чинарик!
   Вынырнул невысокий, ласковый мальчик-азербайджанец. Тина притянула его к себе за шею:
   - Чинарик, милый! Еще одну! Всего одну! Мальчик мягко отстранился:
   - Не могу, Тина, не могу! Ты и так должна уже две сотни баксов. Тина коротко задышала:
   - Хорошо, Чинарик, ну, хочешь... что хочешь? Меня хочешь? Гера перестал целовать бедра женщины и поднял вверх голову. Чинарик ласково улыбнулся:
   - Ты же знаешь, Тина, у нас бартера нет. Баксы и только баксы. Подождать - подождем, мы не бандюги какие-то. Но в долг давать больше не будем. Все будет хорошо! Устроится. Мы подождем еще... ну, недельку. Только не делай глупостей.
   Азербайджанец поклонился и исчез. Возле рояля появилась пожилая женщина в цветастой шали, наброшенной на полные плечи. Рояль смолк, потом снова зазвучал, и женщина запела:
   - Отцвели уж давно хризантемы в саду...
   - Отцвели и наши денежки, - пробормотала Тина и наклонилась к юноше: - Герочка, мы пустые?
   - Пустые? - Прошептал Гера. - Разве можно быть пустым, когда так любишь... Только зачем ты предлагаешь себя за отраву, зачем? Ты же все-равно не сделаешь этого. Ты же любишь меня...
   Тина досадливо махнула рукой. Гера поймал эту руку и жадно поцеловал. Тина уже зло вырвала руку, но Геру это не смутило. Он обожающе, рабски засматривал снизу в лицо Тины, прижав горячими ладонями ее ноги к своей груди. Тина смягчилась:
   - Глупенький ты мой, что делать будем?
   - Любить! - Уверенно ответил юноша и всхлипнул.
   - Ну-ну, - ответила Тина.
   Она снова откинулась к ковру. Выхода в данный момент она не видела никакого. Кроме одного - панель. Денег не было уже и на еду, работы найти она не сумела, а Гера, впервые явившийся сегодня без копейки, вместо милого развлечения мгновенно стал обузой. Нет, конечно, приятно, даже волшебно быть такой обожаемой, но... После первой близости Гера обезумел. Тина сумела мягко переплести почти обожествленную юношескую любовь со всеми острыми моментами раскрепощенного секса. Ей нравилось, что во время самых бесстыдных ситуациях, позах он называл ее богиней, феей любви и мог, не в пример большинству мужчин, после близости, тут же, еще тяжело дыша, начинать ее снова гладить, что-то шептать, иногда - стихи, чаще чудесные слова нежности и признательности. И при этом он исполнял все, самые невероятные требования и желания женщины. К тому же у него всегда было много денег, хватало даже на травку, но вот сегодня выяснилось, что мать перестала субсидировать сына. А Тина влезла в долги как раз в последние дни. В этой компании могли налить кофе или угостить крекером бесплатно. Но стать сытой здесь было невозможно. А за травку брали баксы, и вот этот расчет был жестким и опасным. Все остальное сводилось к приятному отдыху, слушанью музыки, танцам... но, что делать? Тина скользнула на пол, уперлась лбом в юношеское чело и зашептала:
   - Герочка, думай, думай! Нужно-то всего триста, нет, четыреста баксов! Почему тебе мать не дает денег? Из-за меня? Гера попытался покачать головой:
   - Не думаю. Она же не знает ничего. Просто нет денег сейчас.
   - А ты продай что-нибудь. Ну, музыку или компьютер...
   Гера отшатнулся:
   - Ты что?! Мама же... Ты же знаешь! Она...
   - Что, убьет?
   - Не говори так. Но это... трудно. Да может и не получиться сразу. Тина оттолкнула его и встала. Гера, сидя и открыв рот, смотрел на нее - высокую, босоногую, с растрепанными, словно шевелящимися волосами, которые она снова поправила своим неповторимым движением руки.
   - Богиня разума и света... - забормотал Гера.
   - И наркоманочка твоя! - съязвила Тина. - Давай-ка, мальчонка, домой собирайся. Поздно... Маменька ждет-с...
  

* * *

  
   Застолье это образовалось неожиданно. Позвонила Наташенька Попкова секретарше Бацуры по какому-то пустяшному служебному делу, а та возьми и пригласила ее на пироги домашние. Журналистка согласилась. Нина Ивановна Вуаль угощала сегодня Наташеньку Попкову пирогами с рыбой, капустой, грибами. Под сладкий ликер ели они также салатики из квашеной капустки, огурцов, а также сыр, колбаску, икорочку. А когда Наташенька воздвигла на стол еще и литровую бутылку десертного вина, то размягченная Вуаль, колеблясь всего секунд десять, поставила на круглый стол домашний торт, варенье и дорогие конфеты. - Дорогая Наташенька, милая! - запела раскрасневшаяся Нина Ивановна, держа в одной руке полный бокал, а в другой болонку Дэзи, которая пыталась дотянуться мордой до ближайшей тарелки.- Выпьем-ка за нашу благодетельницу, свет наш лазоревый, Людвигу Гековну! Пусть живет она долго-долго, на благо нам, родному коллективу и всем-всем!
   Наташенька кивнула злобно, но вино свое выпила быстро и съела конфетку. Вуаль пила медленно, с наслаждением и, осушив бокал, въелась в шикарный торт.
   - Конечно, выпить надо за нее, - заговорила захмелевшая Наташенька, - но ты знаешь, сколько она крови моей выпила?
   Вуаль не смогла ничего сказать из-за забитого рта и стала быстро запивать торт лимонадом. Наташенька продолжила:
   - Она умеет, ох, как умеет заставлять работать на себя. И ведь так сделает, что и не отвертишься.
   - Да, милая, да, ох, как умеет! Настоящий руководитель, всем поможет, всех выпестует. А страдает-то за нас как, как страдает!
   - За нас? А за себя? Что-ты знаешь? Я ведь сыщиком стала из-за нее, слежу, понимаешь?
   - Ой, следить-то надо, надо! Как не уследишь - тут и пьянка, и разброд. Давай-ка еще раз выпьем за нашу благодетельницу...
   Выпили. Дэзи сумела-таки добраться до тарелки и дохряпала Вуалин торт. Та снова брякнула себе на стол увесистый кусок и сладостно зачавкала.
   - Да, она благодетельница, - покивала головой Попкова. - Только за благодеяния она душу берет человеческую.
   - Да и душу отдать за нее можно, - сдавленно ответствовала Нина Ивановна и снова хлебнула лимонаду.
   - Но есть, есть Бог! - Возрадовалась вдруг Наташенька. - И через
детей вернет все сторицей! Дай-ка торт! Теперь жадно стала есть Наташенька, зато на полную мощь включилась Вуаль:
   -Да-да, дети мы ее! Дети! И воспитывает она нас, и кормит, и любит! А ношу какую несет тяжкую! Зарплату какую дает! И тебе, душенька, категорию повысила!
   - Да за эту категорию я на морозе торчу, по подъездам прячусь! За родным сыном слежу как шпион поганый!
   - Каким сыном?
   Женщины уставились друг на друга. Дэзи стала облизывать новый кусок на тарелке Вуаль. Наташенька опомнилась:
   - Ой, чепуху я вам наговорила! Все ликер этот. Сорок градусов! Это я про своего сына-то вспомнила...
   - Про Витеньку? - Расплылась Вуаль. - Как он там, в Нижнем Новгороде? Так это вы отсюда за ним следите?
   Обычно безмятежные круглые глаза Вуаль вдруг остро и опасно сузились. Но и Наташенька пришла в себя:
   - Да нет, Нина Ивановна, просто я вспомнила, как от дурной компании его отваживала. Ох и намучилась тогда!
   - Да, да! - Согласилась Вуаль. - И прошло-то всего десять лет. Как такое забудешь!
   Наташенька подозрительно покосилась на секретаршу, но встретила безмятежный взгляд и благостную улыбку пухлых, испачканных тортом губ. Наташенька засобиралась:
   - Пойду-ка я домой. Поздно уже. За угощение спасибо. Такие пироги!
   - А вы такой дорогой ликер купили! А вино! Какая вы хорошая!
   - А торт какой! Какая вы хозяйка замечательная! Рецептик тортика напишите?
   - Обязательно. Спасибо, что пришли! Душу открыли! У Наташеньки в душе-то и екнуло.
   - Да забудьте, забудьте обо всем, Нина Ивановна! Главное - так хорошо посидели!
   - Да все я забыла, - запела Вуаль, - так все хорошо было, и сынишку вашего вспомнили, и выпили хорошо, и благодетельницу не забыли...
   Окончательно растерялась Попкова, но ничего так и не выяснила. Сидела этакой жирненькой глыбкой Нина Ивановна на стульчике, держала собачку на коленях и нежно смотрела на гостью... И так страшно вдруг стало Попковой, что снова опустилась она на стул и спросила:
   - А кофейку можно?
  

* * *

  
Гера на цыпочках пробрался в свою комнату, включил свет и ойкнул. В комнате, облокотившись локтями на стол, сидела мать. Гера,  застряв у дверей, начал тихонько дрожать. Людвига Гековна, нежно и печально глядя на юношу, заговорила:
   - Здравствуй, сын дорогой мой! Ну, расскажи маме, где был, что , хорошее сделал. Чем порадуешь меня? Ты садись ко мне поближе, :, Герочка. Мы так давно с тобой по душам не говорили, не мечтали.
   Гера сел на диванчик и стиснул зубы, чтобы успокоить прыгающие губы. Дрожь начала захватывать его тело волнами, то отпуская, то сотрясая. Мать стала печально покачивать головой:
   - А ты похудел, сыночек мой. Стал какой-то дерганный. Может, расскажешь, почему? И где бываешь? Может, влюбился?
   Гера криво ухмыльнулся, глядя на пол. На мгновение только поднял глаза, встретил взгляд матери и снова уставился вниз.
   - Не хочешь говорить? Почему? - Голос матери как будто вползал вовнутрь, рассекая и разваливая все вокруг. - А может, нечего сказать? Хорошего нечего сказать?
   Снова стало тихо. Чуть тикали часы-глобус, да как будто пошумливало в ушах Геры. Это кончалось действие наркотика.
   - Тогда скажу я! - Голос матери окреп. - Ты встречаешься с этой шлюхой, которую я выкинула как грязную половую тряпку из студии. Ты спишь с ней! Ты, мальчишка, которого я учила чистоте и высокой нравственности! Но это еще полбеды. Ты ходишь с ней в компанию, там, на улице Парковой в доме номер двадцать пять. Что, верно? И там, там вы курите наркотики! А это уже предел падения, не говоря о том, что здесь и прямая уголовщина! Тебе тюрьма грозит! Из-за этой шлюхи!
   Поначалу Геракл был раздавлен. Мать знала все, даже адрес той компании, который он не говорил никому. Но странно, несмотря на потрясение, где-то в серединке груди стал набухать какой-то жесткий шарик гнева и сопротивления. Да и лица на портретах на стенах стали смотреть на него требовательно и зло: "Мол, чего терпишь?" Мать говорила что-то еще, но дрожь вдруг прекратилась, и поднял, да, поднял лохматую голову парнишка и прямо посмотрел в тяжелые зрачки матери:
   - Не называй ее шлюхой! - Глухо сказал он.
   - А кто же она? - Всплеснула полными руками Людвига Гековна. -Ты знаешь, с кем она встречалась, ты знаешь...
   - Не сметь! - Крикнул Гера. - Не сметь!
   Бацура изумленно замолчала. Сын смотрел ей в глаза, и она не могла сломить этот горящий злобой взгляд. Это было так необычно так жутко, что захотелось со всего размаху ударить по сыновним глазам, чтобы закрылись, заплакали они. Но чувство ненависти прошло быстро. Бацура вздохнула и сменила тактику. Она пересела на диванчик, взяла в ладошки горячую и влажную руку сына и заговорила словно сдерживая слезы:
   - Мальчик, мальчик мой дорогой. Вспомни, как мы мечтали, какую замечательную жизнь мы придумали. И она будет эта жизнь, будет! Там будут искусство, наука, успех, благородные друзья и прекрасные женщины! Но и прийти туда надо нравственно чистым, умным, свободным от похоти, грязи, от падших женщин и, это непременно, от отравы души и тела. Разве не этому я тебя учила, разве не ставила тебе в пример свою жизнь, свою чистоту?
   Здесь Геру словно скрутило, так как явственно мелькнули в памяти жирные ляжки матери, охватывающие таз мужчины. Бацура решила же, что ее слова дошли до сына.
   - Вот, вот! - Заторопилась она. - Я понимаю, тебя окрутили, воспользовались твоей чистотой, твоей неопытностью. Но разве не нужен тебе мой опыт, мои принципы, милый мой? Так сбрось, сбрось эту грязь! И начни все снова, но вместе со мной!
   Она прижала худые плечи парнишки к своей волнующейся, как морские волны, груди и показалось, что Гера совсем маленький, что вот-вот он заплачет и охватит ручонками ее шею. Но сын вдруг решительно высвободился, встал и сел на стул, что недавно гнулся под мамой.
   - Я не буду ничего бросать, - ломко и хрипло заговорил он,- я ничего дурного не делаю. А уж Тину и подавно... Она... как тебе объяснить...
   - Ничего не надо объяснять! - вскричала мама. - Я все знаю сама! Такие вон по вокзалам бродят, в туалетах мужчинам отдаются!
   - Мама!!!
   - Да, мама! И поэтому имею право принять и жесткие меры! Будешь сидеть дома, не получишь ни копейки! А я предупрежу губернатора, милицию, и уж тогда с этой малиной покончат навсегда! А ее выгоню из города! Вот тогда, вот тогда...
   - Тогда я умру, - спокойно и тихо ответил сын.
   Грудь Людвиги Гековны взмокла и потекла, потекла вниз, на живот и колени. Весь запал растаял мгновенно, так как поверила она сыну сразу и бесповоротно. А все потому, что восемь лет назад такую же фразу сказал ее муж, после того как был отлучен от работы в штабе военного округа, и через два дня застрелился в парадном полковничьем мундире в своем, вернее, уже бывшем своем, кабинете. И фраза и интонация были смертельно похожи. Женщине стало страшно.
   - Ты так ее любишь? - Тихо спросила мама.
   Вот тут и прорвало Геру. Слова были необычно теплыми, искренними, была в них боль, и заплакал, затрясся мальчишка. Одним порывом метнулась к нему мать, прижала сыновью голову к себе, стала гладить его волосы и щеки и шептать сквозь свои, медленно выплывающие слезы:
   - Бог с тобой, сынок, прости меня! Если уж так любишь - люби... Не буду я стоять на вашем пути. Только, милый мой, прекрасный мой мальчик, не кури эту гадость, умоляю! Ради всего святого, ради твоей любви!
   Гера яростно закивал головой:
   - Не буду, обещаю, мама! Это железно! Бросаю прямо сейчас!
   - Я верю, верю, дорогой мой! Ты же сильный, ты же так любить можешь, так защищать свою любовь!
   Еще немного поплакали вместе. Потом Людвига Гековна уложила сына на диванчик, укрыла пушистым пледом, дождалась, когда засопел он успокоено и сладко, улыбнулась, выключила свет и тихо пошла к себе. Пока шла прохладным коридором ее грудь снова ожила, поднялась выше, наполнилась плотью и новой, напористой энергией. Придя в свою комнату, Бацура словно в сомнении постояла молча, потом неуверенно взяла трубку телефона и набрала номер.
   - Добрый вечер, Лазер! - Глухо и уже твердо сказала она. - Ты можешь приехать ко мне? Нужно, очень нужно! Надо спасать моего сына. Нет он спит и жив-здоров. Хватит выспрашивать, просыпайся и одевайся. Ничего не покупай. Что делать? Господи! Есть план, и исполнить его можешь только ты! Жду!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 9
   СВИСТОПЛЯСКА
  
   Заметьте все, как размышленьем обычно начинает день тот бес, от чьих решений, преодолев и боль и лень, идем мы в путь земной и гадкий. Вот и сейчас, погрев лопатки в горячей точечке под мышкой, опять раскинул он умишком. И рассуждал примерно так: "Что друг, что женщина, что брат? Где есть святое, где предел страстям змеиным страшных дел? Вот брат -он рос с тобою рядом, делил отрепья и наряды, любил, жалел и защищал. Но только златом засверкал какой-то клад или наследство, как стало надо вдруг совместно все поделить, конечно, честно, то сразу брат уже не брат, чужой он армии солдат, и все забыто, все пропало, и время ярости настало, а там и бой, а там удары, и смерть, и заключенья нары. А дружба? Ах, как сладко это! И как воспето все поэтом! Прогулки, встречи и застолье - ну, здесь откуда взяться горю? ан нет, и узнает смятенный друг, что нету в мире горше мук, когда узнаешь ты, что сын, которого ты так любил, зачат женой и другом ясным, и наяву, не в злобной сказке твой друг опять в любви клянется, и пьет, и любит, и смеется, как будто чист душой и телом... За этот грех, предскажем смело, нет отпущенья никогда! Но в эти дни, часы, когда нас, бесов, люди потрясают, и наши ношы нагружают сверх всякой меры, мы толпой взметаем рев звериный свой! И рев вздымает мир людской, и ветер, смешанный с водой, способен даже шар земной швырять как мячик надувной, подброшенный волной крутой. И кажется, пора кричать, я не могу терпеть и ждать!" И закричал... Как будто тихо, но миллиарды тихих писков попали сразу в унисон, и громом обернулся он!
  

* * *

  
   Пурга была безумной. Тонны снега летели как штурмовые самолеты параллельно земле, заполняя весь мир ревом и злобой. Они летели вслепую, делая слепым весь мир. Они ударялись об углы зданий, фонарные столбы, тут же нагромождаясь в сугробы, в которые сразу начинали влетать ослепленные автомобили, застревая в них мгновенно и надолго. Охали, взвизгивали, трещали, лопались стекла, хлопали и слетали с петель двери подъездов, куда мгновенно набивался снег. Гнулись и дрожали телевизионные антенны, под которыми испуганно вибрировали металлические крыши, и притаившиеся у телевизоров люди чертыхались - смотреть телесериал было плохо. Казалось, никому нельзя было оказаться на бело-темных улицах, по которым разгоняясь до немыслимого, валили ветер и снег с окруживших город гор. Да и зачем? Только дом, только теплая квартира, да семья могли дать призрачное ощущение безопасности. Но нет, кто-то все-таки ходил и по этим шевелящимся улицам, цепляясь за стены, столбы, киоски... Ходили даже машины! Одна из них, с красным крестом, сумела доставить Лию Свирепову в родильный дом, где она благополучно родила под вой пурги мальчика. Забегая вперед сообщу, что мальчик этот потом заболеет и умрет при переливании крови от папы, так как не совпадут группы крови. Ни папа, ни врачи этого не знали, а Лия в медицине была не просвещена. Вот ведь ловушка! Да, увидим мы и Наташеньку Попкову, но не надолго. Попытается выйти она на тропу сыска за Герой, но ударит ее ветер с такой силой, что рухнет она в сугроб прямо возле своего подъезда и испуганно вернется домой, где заберется под два одеяла и будет гневно согреваться, пока не уснет. Увидим мы и пьяного, растрепанного, с туго набитой сумкой на плече Сашу Крякина, который, несмотря ни на что, доберется до подъезда, где живет Хин...
   А Хин болел уже вторую неделю. Привязался к нему поганый грипп. Как будто и ничего особенного, но никак не сваливал невысокий жар, который и не мучил особенно, но все-таки расслаблял и лишал воли. Сначала журналист лечился водкой, потом перешел на лекарства, а сейчас в полном недоумении глотал чай, мед и лимоны. Но в общем Хин радовался хвори. Он много читал, думал, сумел даже набросать первую главу давно задуманной повести о своих студенческих годах. А сегодня, как только первый раз громыхнуло за окном, он с неожиданным увлечением вчитался в сборник повестей и рассказов Паустовского, который не брал в руки лет десять. Много курил, иногда вставал, закутанный в плед подходил к окну, за которым абсолютном ничего не было видно, кроме качающегося проблеска ближнего фонаря. Когда весело и длинно затрещал входной звонок, Хин аж вздрогнул. Представить себе, что кто-то в такую погоду мог заявиться, он не мог. Но заявился пьяный, облепленный снегом Крякин, обдал зазнобившегося друга мощным винным перегаром и, скинув шубу, а был он в длинной лисьей шубе, прошел в комнату и выложил на стол бутылки, хлеб, масло, сардельки и множество еще баночек и бутылочек. И яблоки высыпал разом.
   - Это тебе от чистого сердца, хотя и уворовано в киоске, где я тружусь как главная тягловая сила, сиречь - грузчик!- Громко объяснил гость и сразу же взял в руки широкий нож, кстати оказавшийся на столе.
   Хин, уже перебравшийся на диван, печально покивал головой:
   - А что, ничего лучшего найти не смог? Только киоск?
   Крякин уже хрупал яблоко и быстро, размашисто вскрывал гусиный паштет. Прожевав кусок, он ответил:
   - Ни в одном средстве массовой информации меня и слушать не хотели... После того провала...
   - Баца? - Перебил Хин и жадно закурил сигарету.
   - Именно! А насрать! Я думаю, мы все заблуждаемся относиче... пардон, отночатель... тьфу, как его...
   - Относительно?
   - Именно! Относительно работы в киоске! Ты стоял там весь день? Ты таскал ящики? Ты отбивался от погани ментовской и рэкитерской? А? Ни хе...а! Ты сидишь под Людвигой Гековной Бацурой, которая сожрала Леху, меня, Тину...
   - Тина звонила! - Вспомнил Хин. - Сидит без денег совсем.
   - Тине не дам! - Пристукнул кулаком Саша. - Она просто бля...ина! Пришла в киоск, я ей фуфырь вина дал! Спасибо не сказала.
   - Бесплатно дал?
   - Именно нет! Но - немного скинул! Водки будешь?
   Хин неуверенно пожал плечами.
   - Будешь! - Решил Саша. - Выпьем мы с тобой за "Топ-топ, топает малыш..." Это я. Оттопался в журналистике навсегда. Вот ведь как здорово. Всего-то одна телепередачка - и я грузчик в киоске! Баца -гений! Ты как? К столу подойдешь или подать в постель?
   Стол, доселе скучный, преобразился. Саша вскрыл все баночки и бутылочки, густо намазал здоровенные куски хлеба паштетом, плавленым сыром, маслом. Здесь же аппетитно белело морозное сало, выжидательно высовывались из своих темниц крабы, огурчики, пикули, маринованные грибы. Саша пошлепал на бутерброды кетчупом и плеснул в стаканы, взятые на кухне, водки. Хину пить не хотелось. Но встал он, кряхтя, взял стакан, сморщился, выпил, и такой на него навалился голод, что, не садясь к столу, он сразу стал есть один за другим бутерброды, прихватывая пальцами и крабы, и огурцы...
   Так же жадно, но уж, конечно, культурней, ела в своей квартирке и изголодавшаяся Тина. И накрыт стол был теми же деликатесами, что и у Хина, даже побогаче. Были здесь в дополнение виноград, шоколад, хорошее вино. А принес все это Лазер, ввалившийся без предупреждения с полчаса назад и еще не отошедший до конца от яростной схватки с пургой.
   - Как ты меня нашел, Лазер? - Передохнув от еды, спросила Тина.
   - Случайно, - помедлив ответил гость и отпил вина.
   - Приятная случайность! - Подытожила Тина. - Прямо как ангел свалился. Я уже начала "сое" давать.
   Ей вдруг неодолимо захотелось спать. Она встряхнула головой, взяла сигарету и пересела на диван. Все ей казалось странным с самого начала. И сам нежданный приход Лазера, и эти вкусности, и его напряженный, словно скованный какой-то тайной мыслью взгляд... Но голова мягко кружилась, было так сказочно тепло и мягко, что думать просто не моглось. Да и Лазер объяснил все хотя и коряво, но приятно:
   - Просто узнал, что ты бедствуешь. Работы вот нет. Ну, думаю, помогу. Работали все-таки вместе...
   Он поднес ей полный бокал прохладного десертного вина, и Тина выпила его весь. После жирной пищи так хотелось пить. А после этого бокала сидеть она уже просто не могла. Легла она на диван, не закурив сигарету, и стал ее уверенно и спокойно, поворачивая как куклу, раздевать могучий гость...
   Ветер достиг чего-то немыслимого. Вой и свист пробивались даже сквозь двойные рамы утепленных окон. В домах становилось холоднее, ветер находил лазейки и, прорываясь в комнаты, разгонял волнующееся тепло. На кухне в квартире Бацуры очень хорошо. Здесь тоже ужинают. И едят мать с сыном салат из свежих овощей, нежнейшие котлетки с жареной картошкой, а на сладкое припасены пирожные. И говорят как-то очень тепло и нежно...
   - Ты изменился к лучшему, мальчик мой, изменился...
   - Я держу слово, мамочка...
   - И это здорово! Теперь ты стал мужественнее, ведь смог преодолеть такую болезнь!
   - Мамочка!
   - Так я же радуюсь! И как учиться стал хорошо. Может, эта любовь и во
   спасение?
- Конечно, мамочка!
   - Чувствую, - Людвига Гековна лукаво улыбнулась, - придется мне вскоре и домашний ужин для троих организовать.,. Гера поднял голову и побледнел.
   - Но! - Мама подняла палец. - Дай мне еще немного времени А пока доставай пирожные и ставь чайник.
   Она весело поднялась из-за стола и, потрепав счастливо ошеломленного сына по голове, прошла к себе. Воровато оглянулась и набрала знакомый телефонный номер. Но напрасно тренькал звонок в квартире Лазера. И тем не менее как будто очень довольна была этим бесплодным звонком Бацура. Грудь ее весело и даже сладко колыхнулась. Людвига Гековна крепко потискала ее ладонями и почти вприпрыжку побежала к сыну пить кофе с пирожными...
   А через час напившийся до беспамятства Саша храпел на полу, укутанный Хином в лисью шубу. Сам Хин был почти трезв и мрачен. И мысли его были о том, что пора сделать что-то мужское и твердое, встать, наконец, на пути этой женщины, так мощно ломающей судьбы его друзей. Но как? Ничего путного, кроме как сказать ей "правду-матку", ничего в голову не лезло, а воля была словно размазана в невесомости, и впервые ему просто не хотелось жить. Понял Хин, что им, бесприютным, без семей и близких, им - Хинам, Тинам, Крякиным, надо искать опору в себе подобным. И как будто и были эти опоры, держались ведь... Но разметала их чужая воля, как расшвыривала сейчас все вокруг пурга, и стал мир шатким и ненужным...
   Тине было хорошо. Она давно не испытывала подобного наслаждения. Она уже подзабыла, как сладостно отдаваться такой грубой силе, такому уверенному желанию, такому ярко выраженному превосходству. Лазер был хозяином женского тела, и пользовался им пренебрежительно и чуть брезгливо. Но как это нравилось ей! И Тина рабски прошептала ему, уже подуставшему, откинувшемуся на спину, но все еще излучающему силу и тепло:
   - Хозяин мой...
   А пурга кончилась ночью. Стихли вой и свист, выпрямились до боли согнутые деревья, на улицы ринулся свет выстоявших фонарей. Искореженный город смог наконец-то передохнуть, а на заваленные сугробами улицы уже рано утром стали выползать грейдеры и снегоочистители. И довольными проснулись утром Людвига Гековна и Гера, Тина и Лазер, и даже Саша и Хин, так как Саша смачно опохмелился оставшейся водкой, а Хин вдруг почувствовал себя здоровым и бодрым.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 10
   СЫСКАРИ
  
   - Следить - то грех или не грех? - опять заразмышлялся бес. - Следят ведь все, весь мир людской. Супруг, к примеру, за женой. Следит старуха за соседкой, следит стрелок за целью метко, следит мамаша за ребенком, следят шпионы очень тонко, луна следит за всеми нами, конечно, ночью, ну, а днями следят сощурено глазами на улицах, в домах, квартирах буквально все -ив этом мире не спрятаться от сыска злого. И ведь придумали такого, таких приборов уж создали, что мысли тайные достали, достали сны, куда уж боле, достали то, что прячут с болью в глубинках сердца иль души... Весь мир шпионы, сыскари, все в шепоте живет, в приглядке, в познанье неприятно гадком, и, удивительно: любить - для многих тоже ведь следить...
  

* * *

   Стук-стук... Гера бьет ногой об ногу. Вот уже час как томится он за запорошенной снегом будкой, не выпуская из поля зрения подъезд шестиэтажного дома напротив. Гере важно узнать, кто ходит к Тине. Это важнее всего в жизни, важнее самой жизни, важнее смерти. Чего уж тут обращать внимание на замерзшие ноги, мокрый нос... Он должен узнать, почему так резко охладела к нему обожаемая женщина, почему свидания стали реже, что или кто встал между ними. Вот и стоит юноша за киоском и колючими взглядами провожает всех, кто входит и выходит из подъезда. Но были все это неинтересные люди. Старики и старухи, девчонка с собакой на поводке... Правда, зашел в подъезд и карлик с рюкзачком за спиной. И зашел подозрительно. Перед дверью остановился, испуганно огляделся, вошел в подъезд, снова высунулся из двери, потом исчез минут на пять, выскочил из подъезда и весело, легко пошел по улочке, вздернув клочковатую бороденку. Гера даже как-то насторожился - не ворюга ли этот крохотуля? Юноша не видел оставленную карликом под лестницей приличную лужу, поэтому и подумал так плохо о человечке, но время шло, карлик забылся, и Гера, замерзнув окончательно, решил незваным гостем ввалится к Тине.
   ...Об уходе со своего поста думала и Наташенька Попкова, битый час торчащая за стеклом продовольственного магазина. Ей было получше, чем Гере, теплее, но на нее косились продавцы и мордатый охранник, и надо было сменить место наблюдения. "Мы живем в стране безответственных людей - заявила вчера ей Бацура - среди болтунов, которым ничего нельзя доверить. За стакан наливки или пирог они продадут все". "Это Вуаль!" - остро поняла Попкова. Спасти положение могла только работа. И вот она здесь, в этом магазине, и не спускает взгляда ни с подъезда, ни с тощей, сгорбленной фигурки юноши у закрытого киоска. Устала Наташенька, но вот ведь штука - испытывает она какую-то приятную истому, даже наслаждение от всего этого процесса сыска. Есть у нее и маленькая книжечка, куда она заносит все, что считает важным. И ставит не только дату, но и время, с точностью до минуты учтенного события. Полтора часа назад она зафиксировала, что бывший тележурналист Александр Крякин стоит в явном подпитии возле супермаркета и поет русские народные песни. А аккомпанирует ему на баяне безногий и грязный нищий на старой инвалидной коляске. Знала журналистка, что это сообщение будет приятно Бацуре и предвкушала, как она равнодушно и даже сожалеюще преподнесет его Людвиге Гековне. Знала, что изобразит и начальница сожаление, и даже потребует найти Крякина, привести, спасти... Попкова улыбнулась многозначительно: все понятно... И тут же быстро посунулась к стеклу. Не может быть! Но так и есть, ошибиться она не могла - в подъезд уверенно, по-хозяйски входил Лазер. И увидела Наташенька, как шедший к подъезду Герочка остановился, видимо, тоже пораженный, и снова метнулся за киоск. Лазер исчез. Опомнившаяся Наташенька достала книжечку и аккуратно записала: "19.05. Зашел Л. Одет -куртка-аляска, полусап., перч., шарф цв. С сумкой. В сумке есть что-то." Пока она писала, в универмаг заскочил Гера и, абсолютно не замечая Попкову, прошел к стойке кафетерия и попросил горячего кофе. А вот Наташенька не стала пить кофе. Она юркнула в дальнюю дверь, вышла в какой-то коридор и сняла трубку висящего на стене телефона. Бацура отозвалась сразу.
   - Людвига Гековна! - Зашептала Попкова. - Только-только к ней прошел Леонид Лазаревич! С сумкой.
   - А Гера? - Помедлив, спросила Бацура.
   - Он тоже видел. Сейчас кофе пьет в магазине. Замерз...
   - Бедный мальчик! - Голос матери дрогнул. - Ну что ж, скоро все кончится.
   - Там Лазер! - Напомнила Попкова. - Ему-то что надо?
   - Что надо, то и надо. Давай, продолжай работу. Сама-то замерзла?
   - Все нормально, Людвига Гековна. Потерплю. Ведь ради добра же!
   - Именно! Я вознагражу. Потерпи уж немного ради блага общего... Задумчиво повесила Попкова трубку и вздрогнула - стоял перед ней мордатый охранник. Наташенька испугалась так, что мгновенно вспотела.
   - Ты что здесь делаешь? - Хмуро спросил охранник.
   - Посетительствую... То есть, да - я посетитель! Что - нельзя? И почему вы на ты со мной?
   - Посетитель должен покупать! - Убежденно заявил охранник. -А ты больше часа ни х...ра не покупаешь; только зыркаешь. Стибрить чего хочешь? Вали отсюда!
   - Я журналистка! - Взвизгнула Попкова и сунула в нос охранника удостоверение. - Я наблюдаю покупательский спрос!
   - Скрытой камерой, что ли? - Смягчился, долго вчитываясь в документ, охранник. - А разрешение есть?
   - Нет-нет, мы ничего не снимаем. Просто я наблюдаю - какие товары люди берут, сколько берут...
   - Понятно, - охранник вернул удостоверение, -тогда - виноват! Ведь всякие бывают. А выпить хотите?
   - Что? - Удивилась Попкова.
   - Ну, вы ведь вкалывали, упирались ведь. Можно ведь немножко. Ликеру
   стопарик. Я угощаю... Да, зовут меня Фредом.
   Наташеньке стало хорошо. Да и не такой уж он мордатый, этот Фред. Молод, конечно, лет двадцать восемь ему, от силы -тридцать... Ну и что?
   - Одну - можно! Ради знакомства...
   Лазер появился через полтора часа. У дверей огляделся. Гера кинулся к нему через улицу, но поскользнулся на замерзших ногах, грохнулся еще на тротуаре. Пока вставал, пока копошился - Лазер остановил такси и благополучно отбыл. Гера же, снова утвердившись на ногах, перебрался на другую сторону улицы и решительно вошел в дом.
   - Все понятно! - Прошептала согретая ликером Наташенька, уже дважды ошаренная по всему телу мощными лапами Фреда.
   Находились они в узкой, вонюче-теплой комнатке охраны, где единственное окно, вот удача(!), открывало панораму подъезда и киоска. Фред, принявший рюмки три коньяка, вел себя все увереннее, и Наташенька решила положить этому конец. Пока...
   - Вы не находите, молодой человек, что забываетесь?
   - А че? - Искренне удивился охранник. - Чуть тронул только.
   - Вот именно - тронул, а я ведь не вещь. Да и не место здесь...
   - Отдежурю - махнем на хазу! Гульнем - нечтяк! Я ж понимаю - здесь не в кайф.
   Наташенька безнадежно махнула рукой. Фред был похож на необструганную дубину, и что-то объяснить сейчас ему было невозможно.
   - Ни на какую хазу мы не поедем, а вот в гости к себе я вас приглашаю.
   Но не сегодня. У вас есть телефон?
   - Есть! - Обрадовался Фред. - Спасибо. Я ведь первый раз познакомился с журналисткой. Пишите...
  

* * *

  
   Гера не отрывал пальца от звонка долго. Наконец замок щелкнул, и из двери высунулась мокрая голова Тины - она явно вылезла из ванны.
   - Ошалел? - Вскрикнула женщина.
   Гера отодвинул ее и решительно прошел в комнату. На столе стояли пустая бутылка, грязные посуда, фужеры... Гера метнул взгляд на диван - постели на нем не было, но Тина могла уже убрать ее! И главное - ванна! Она всегда мчалась в ванну после этого!
   - Ты что? - Гневно дернула его за рукав женщина. - Что случилось? И вообще - сними куртку... Холодный какой!
   - Что вы делали с Лазером? - Яростно спросил юноша. - Что? Он твой любовник? говори, а то убью!
   - Испугал! - Дернула влажными плечиками под халатом Тина, хотя и испугалась немного. - Зашел поговорить, поужинать...
   - В честь чего? Зачем? Кто он тебе? - Гера стал наступать на женщину. - А почему ты мыться пошла? Трахались? Почему мылась?
   - Потому что грязная! - Закричала, разозлившись, Тина. - Мы же работали раньше вместе. Он меня выручил - в долг дал. Поели, выпили. Ты же видишь - даже травки не курили. Какое ты имеешь право меня оскорблять? Он просто мой друг! Я не гадничала с ним!
   Хлынули слезы. Гера понятия не имел, что слезы очень редко бывают и фактом правоты. Чаще всего - они психологическое оружие защиты. Иногда - нападения. Короче, он растерялся, сел в кресло и зашмыгал носом.
   - Дурачок мой, - прильнула к нему Тина и стала стаскивать помягчевшую в тепле куртку, - ревнивец глупенький. Ну, почему обязательно - трахались? Говорили. О делах, о работе. А потом - он же страшный какой! И я люблю тебя...
   Тина действовала безошибочно, и через несколько минут все простивший и всему поверивший оттаявший юноша жадно целовал и ласкал свою любимую на диване, куда Тина еле успела бросить мятую постель.
   ...Хин упорно шел за Крякиным, который толкал перед собой коляску с инвалидом, держащим на коленях футляр с баяном. Хин хотел выследить, где обитает теперь его друг, но вот уже час как Крякин и баянист бродят по городу. Сначала они распили бутылку водки из горлышка в одном из двориков, потом несколько раз тормозили у различных киосков, где выпивали по баночке пива. Затем, подзамерзнув, купили бутылку портвейна, быстро ее уничтожили и сейчас, побывав в уличном туалете, куда Крякин отнес на руках компаньона, шли не останавливаясь и целеустремленно. Наконец они добрались до громадного торгового центра, о чем-то пошептались с милиционером, тот быстро исчез, и Саша грянул:
   Степь да степь кругом,
   Путь далек лежит...
   Ярко горели фонари, окна магазинов. Хрустел подсвеченный снежок. Инвалид наяривал песню за песней. Саша мощно и хрипло пел, а прохожие, коих становилось все больше, довольно щедро бросали уличным артистам денежки в коробку от шляпы. Хин терпел, курил и злился. А потом произошло неожиданное. Подъехал милицейский фургончик, Крякин при помощи милиционера погрузил туда инвалида, пересыпал деньги (а набралось их прилично) в сумку, забрался в машину сам и укатил. То, что его не арестовали - Хин понял сразу. Слишком спокойно и как-то слаженно действовали милиция и уличные артисты. Хин вздохнул, усмехнулся и побрел восвояси - и не было никого более одинокого в этом курящемся от мороза городе.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 11
   ТОПОРИК
  
   - Вот так! Пришел мой светлый час! Совсем не светел он для вас! Довольно лгать, кричать, пугать, вести куда-то, соблазнять! Переплетенью подлых дел один конец, один удел! Грядет для всех тот жуткий суд, что прекратит смердящий зуд интриг, предательства, обид, и жизнь-то прекратит он вмиг. Ту жизнь, что люди обожают, в которой часто прозябают тоской гнусавых вожделений, проклятий, страха и сомнений... Чего терять-то? Бренность тела? Болезни? Боли? Или дело? Но нет важнее мига смерти, поверьте, глупые, поверьте, что если б каждый знал свой час ухода в царствие теней - насколько был бы он добрей, насколько мигом дорожил, а уж любил бы, так любил и каждой встречей наслаждался! Опять я к черту размечтался, к другому делу я собрался, теперь не надо долго ждать - сегодня буду УБИВАТЬ!
  

* * *

  
   В прекрасном настроении в своей прохладной спальне проснулась Людвига Гековна Бацура. Предчувствие чего-то доброго, ясного охватило ее с такой силой, что она закинула руки за голову и запела лежа на спине. Пела она какое-то попурри, конечно, из старых песен, потом быстрее и веселее чем обычно подбежала к окну, которое явило ей веселейшую оттепель, первый намек на весну. Солнце уже шарило по крышам домов, грело их, везде проблескивали сосульки, а снег внизу, на улице, был грязен, мокр и мягок. Но уже не казался холодным и неуютным. Жадно надышавшись освежающим воздухом оттепели, она, нарушив ритуал еще до броска в ванную, жадно схватила фотографию сына, чмокнула ее несколько раз и даже покружилась с ней по спальне, напевая:
   ...Никому тебя я не отдам!
   Водворив фотопортрет на место, она, поколебавшись, вытащила из-за трюмо тех двоих, как-то иронично посмотрела на них, сказала:
   - Ни черта вы не можете! Всего сама добьюсь.
   После чего небрежно спрятала обиженных вождей за трюмо и ушла омываться с головы до ног прохладной водой. Весело пообщалась за завтраком с чем-то озабоченным сыном (знала, знала мать - чем озабочен ее сын) и отправилась на работу, весело наблюдая из окошка служебного автомобиля, как буквально журчит, весело плачет согревающийся город. В приемной она от души потрясла за пухлую горячую ручку радостно недоумевающую Вуаль?, в кабинете быстро разделась, снова напевая, и когда прозвонил первый телефонный звонок, то взяла она трубку с полной уверенностью, что сообщение будет приятным. И не ошиблась. Тот, похожий на Наполеона, снисходительно предложил ей поездку в США в составе обширной делегации от региона.
   - А можно, - вдруг решилась Бацура, - я возьму сына? Он прекрасно знает английский. Ему шестнадцать уже. За свой счет! Расходы беру на себя!
   - А зачем же тратиться так? - Удивился не Наполеон. - Полетит как второй переводчик за государственный счет.
   Это было уже сверх всех ожиданий Людвиги Гековны. Распрощавшись с высоким начальством, она немедленно позвонила сыну, но сообщить радостную весь не смогла - Гера уже ушел. Тогда она вызвала в кабинет Лазера и не смогла удержаться - похвасталась! Лазер заулыбался:
   - Рад за тебя! А Гере будет как интересно!
   - Кстати, о Гере! - Людвига Гековна уселась на стул у стены и закинула нога на ногу. - Пора завершать операцию.
   Лазер занервничал. Он никак не мог определить как изменилась к нему Бацура после тех отношений, что сложились у него с Тиной. Все было сделано так, как просила Людвига, но она могла заметить и то, что Лазарю в последнее время стали очень нравиться свидания с молодой женщиной. Но Бацура вела себя так, как будто любовник выполнял обыденную, техническую работу, где нет места чувству или страсти. Вот и сейчас она весело и безмятежно выговаривала другу:
   - Пора завершать. Хватит лгать. Сегодня открой ему глаза. У него учеба кончается в четыре часа. Вот встреть его и мягко, по-доброму все объясни. И ей скажи, чтобы перестала врать.
   - А он... ничего не выкинет?
   - Он уже внутренне готов к этому. Он уже снова мой... Лазер с сомнением покачал головой. Бацура снисходительно-доброжелательно потрепала его по плечу:
   - Я знаю своего сына. Он уже перегорел! Все! Сегодня - час икс! Сегодня - день возвращения блудного сына! Иди! Вечером придешь и расскажешь.
   Потом Бацура вызвала Попкову. Грудь, весело и уверенно напряженная при разговоре с Лазером, стала мелко и возбужденно подрагивать, когда присогнутая Наташенька неуверенно вошла в кабинет.
   - Как дела, Шерлока Холмсаша? - Спросила Бацура и засмеялась. - Все - можешь складывать свои полномочия! Увольняю!
   - В чем я виновата? - Побледнела Наташенька. - Верой и правдой.
   - Лишь в том виновата, что когда-то родилась! Да не бойся подруга! Все -
   не надо теперь следить за Герочкой. И за Лазером, и даже за этой... Черт с ней! Будем великодушными. Пришла пора прощать всех .
   Наташенька облегченно и все-таки разочарованно вздохнула.
   - Понимаю, понимаю! - Усмехнулась Бацура. - Как-никак, почти что вторую профессию приобрела. Интересно ведь, а?
   - Что вы! - Всплеснула ладошками Попкова. - Чего уж здесь интересного. Ради вас, ради сына вашего...
   - Если только так... А не хлебнуть ли нам кофейку с пирожными Нины Ивановны, а? Госпожа Вуаль, кофе нам троим, да троим, и вам, но с вашими пирожными. Ждем-с!
   И снова рассмеялась...
  

* * *

   Гера, благополучно окончив занятия, вприпрыжку спускался по широким ступенькам, ведущим от входа в лицей прямо на улицу. Был он весел, растрепан, шарф болтался как попало, вязанную шапочку он сунул в сумку, в общем - хорошо было Гере, и он весело и почти дружелюбно улыбнулся явно случайно оказавшемуся здесь Лазеру, прямо столкнувшемуся с ним возле автобусной остановки.
   - Здорово, друг! - Поприветствовал юношу Лазер и плотно взял под руку. - Притормози чуток, есть разговор.
   - Здравствуйте, - вежливо ответствовал Гера и чуть насторожился, - а в чем дело?
   Лазер помолчал, продолжая крепко держать юношу. Потом оглянулся и отвел его чуть в сторонку от остановки, где скучающе томилась небольшая кучка пассажиров.
   - Ты куда идешь? - Вдруг спросил Лазер. - И зачем?
   - Это мое дело! - Мгновенно вспыхнул Гера.- И отпустите меня? И вообще - что за вопросы?
   - Не буду тебе врать! - Жестко ответствовал Лазер и поиграл желваками под плохо выбритыми щеками. - Я и Тина - живем вместе. И тебя она не хочет знать. Так что - можешь у нее больше не появляться.
   У Геры мгновенно пересохли губы и дрогнули колени. Подозрения, старательно уминаемые последнее время ласками Тины, вспухли в сознании мгновенно, жарко и больно ворвались в череп и сердце.
   - А что, - еле выговорил непослушными губами, - это она велела? А... может, вы врете? Врете?!
   Последнее слово Гера пустил фистулой. Лазер пожал плечами:
- Вон телефон-автомат. Звони.
   Телефон-автомат показался Гере спасительной капсулой, уносящей от обрушившегося кошмара, и он вбил себя в дурно пахнущую кабинку, рассыпая мелочь и жетоны из карманов, запустил аппарат и, дождавшись далекого "алло", спросил как-то даже весело:
   - Тина? Это правда? О Лазаре Леонидовиче?
   Потом он слушал, лицо его удлинялось, серело и смог только задать еще один вопрос:
   - И приходить нельзя?
   И снова долго слушал, не видя, как обеспокоено бродит возле будки Лазер, как стал валить мокрый снег, как потемнело и насупилось все вокруг. А потом вышел он из будки растерянно-спокойно, даже шапочку достал и напялил на буйные космы. У Лазера дрогнуло сердце:
   - Ты извини меня, друг. Но... зачем она тебе? А?
   - А вам? - Спросил тихо Гера.
   - Мне? - Удивился Лазер. - Ну, я... мужик, я... ну, сладилось у нас. Подходим мы друг другу.
   Слушая, Гера кивал головой и смотрел куда-то мимо, потом вдруг схватил собеседника за руку, потряс ее и прокричал так, что некоторые прохожие оглянулись:
   - Спасибо! Спасибо, рыцарь без страха и упрека! Мека! Ека! Пека!
   И рванул сквозь улицу, влетел в автобус, успев еще раз бессмысленно крикнуть в закрывающуюся дверь:
   - Дека!
   Лазер остался стоять с открытым ртом. Затем тяжело вздохнул и вошел в ту же телефонную будку. Чертыхнулся, вспомнив, что у него нет жетона, но тут же увидел, что несколько их валяется под ногами, поднял один и позвонил Бацуре. Людвига Гековна была на месте.
   - Все сказал, - почему-то прошептал в трубку Лазер, - но что- то не так. Психанул он... Как скажешь... Да, приеду. Подождем вместе...
  

* * *

  
   Третий час бродил, валялся, засыпал и просыпался Гера в квартире, где улыбающийся Чинарик подносил юноше сигаретку за сигареткой, а то и кофе, когда пересыхало в горле да так, что язык царапало о небо. Во многих снах и мирах побывал Гера. И везде он кого-то догонял - то Тину, летящую на воздушном шаре, то громадного грязного медведя на склоне рыжей горы, то индейцев на ревущих буйволах, то карликов с котомками за спиной... Но главного, чего-то очень важного не было в снах. Но в конце третьего часа показалось юноше, что летит он в каком-то вихре за черным конем, на котором Лазер увлекал похищенную обнаженную мать, и она, сидя спиной к похитителю, крепко сжав жирными белыми ляжками бока коня, кричит отчаянно сыну:
   - Он обманул меня! Обманул!
   Мать, он ясно видел, рыдала, ее громадная грудь моталась из стороны в сторону, ладони рук, простертых к сыну, были красно-черными, содранными. Тогда все стало ясно юноше. Он теперь знал - и наяву и в бреду - что надо делать. Надо было спасать мать. И без копейки денег, почти прозрачный для окружающих, целенаправленный и пустой он покинул квартиру. Согнувшийся, с остановившимся взглядом забрался в автобус и через полчаса тихо вошел в знакомый желтый коридор...
   Бацура и Лазер, пристойно одетые, слегка встревоженные, сидели в креслах и смотрели телевизор. Играла музыка. И не услышали они, когда удивительно мягко, с грацией хищника проник домой юноша, стащил грязную обувь и подкрался к двери. Глянул в щелку и отшатнулся, так как увидел он, что могучий Лазер молча закидывает обнаженную мать на черного коня, а за странным мерцающим окном-экраном открывается длинное ущелье среди гор, куда и унесут его мать. Надо было спешить. Он прокрался на кухню и достал из-под плиты остренький металлический топорик для разделки мяса...
Зазвонил телефон. Оторвавшись от экрана телевизора, где по длинному ущелью среди мрачных гор мчались с визгом всадники на черных конях, Людвига Гековна потянулась к трубке и попросила друга:
   - Организуй кофе...
   Лазер ничего не успел понять. На миг только он увидел, что в просторной кухне стоит бледный Гера. Он даже хотел сказать:"Здорово, друг", но юноша махнул рукой, что-то блеснуло, словно вскрикнул, рассыпаясь, левый висок, и одетый в вечерний костюм мужик повалился ничком на пол. Гера постоял над трупом. Потом вдруг ударил себя по лбу и легко рассмеялся. Ведь как, наверно, будет приятно матери увидеть голову мерзавца, собравшегося ее украсть и убить. Он присел на корточки и стал короткими ударами отсекать голову Лазера от мощной, тугой шеи...
   Людвига Гековна, закончив простенький разговор, чуть призадумалась. Потом досадливо повела плечами - сколько можно торчать на кухне? Прислушалась: Лазер, похоже, рубил мясо. Явно затевался ужин, и она подивилась заботе друга. Действительно, ведь Гера примчится голодным. Но надо и помочь. Бацура улыбнулась, легко встала и пошла на кухню...
  
  
   Глава 12
   И ГРЯНЕТ ДЕНЬ
  
   Ну вот! Свершился жизни гром. Здесь ужас, слезы, горе, стон. Куда уж боле? Что вершить? Прощать? Надеяться? Любить? Куда идти? Что не забыть? Чернее смерти уж не быть. Значит, наверх? Тропою к Богу? И умолять его убого о снисхожденьи, о прощеньи, к началу жизни возвращеньи... Так быть должно, таков урок... И ведь должно быть что-то впрок идти всем смертным в искупленье. Ну что ж, посмотрим, чьи решенья блеснут хоть лучиком надежды, но как и прежде сомненья снова буду сеять, соблазнов сети наплетать и долго, может, очень долго, успехов ждать...
  

* * *

  
   Есть такой анекдот - мужик спился, все потерял, лежит в грязной, вонючей луже, вшивый, обосранный и думает: "Ну, ниже опуститься уже нельзя". И тут раздается стук снизу...
   Тина даже не дрогнула. Вся в черном она сидела на неудобном, стуле, стиснув на коленях белые ладони. Хин поцокал языком:
   - Ну, очнись, девочка. Твоей-то вины здесь нет.
   - Есть, - сухо ответила Тина, - я могла не отвергать его.
   - Так ведь когда-нибудь...
   - Пусть и было когда-нибудь. Но не так.
   Снова наступила тишина. Хин осторожно спросил:
   - А Лазера... ну, жалко?
   Не успел он подосадовать на нелепость вопроса, как Тина заплакала. Плакала она, почти не шевелясь, глядя перед собой. Хин вдруг разозлился:
- Плачешь? Правильно. Только по себе надо плакать! По себе. Кто заставлял тебя начинать игру с этим мальчиком, кто? Сама решила! Кто заставлял тебя сходиться именно с Лазером? Что, мужиков мало? Сами, сами создаем грязную кашу жизни, а потом хлебаем ее до смерти. Но что ты? Ты жертва, ты просто плохой повар жизни. А есть, конечно, и главные повара. Баца, Бацанька, Бацура сыпет специи, Баца заваривает кашу. Баца - великий интриган, перешедшая все мыслимые границы. А какие сети она наплела, какие хитроумные ловушки расставила; А попался сын, убит любовник...
   - Какой любовник? - Слабо поинтересовалась Тина.
   - Ну, Лазер... Ты что, не знала? Он с ней давно. Я думаю, что и к тебе он подвалил не просто так.
   - Я убью ее! - Тина встала, побледнев до невероятности. - Она умрет. Мне все равно!
   - Дура! - Хин усадил ее на стул. - Она убита больше чем можно представить! Ей смерть сейчас - избавленье! И разве в ней дело? В нас, только в нас! Это мы плывем по течению, это мы даем дорогу злу, подлости, мы - я, ты, Сашка... Ничтожные, эгоистичные! В нас зло!
   Тина уже просто ревела, уткнувшись носом в ногу журналиста. Хин что-то говорил еще, а она, ставшая маленькой испуганной девочкой, держалась за эту жилистую ногу и видела в ней единственную защиту.
   - Можно? Можно? - Спросила она сквозь рев. - Можно я останусь у тебя? Ненадолго! Я не могу...
   Хин замер. Посмотрел вниз и встретился взглядом с прозрачными, истекающими ручейками озерцами на искаженном, совершенно детском лице. И повинуясь могучему порыву наклонился, взял в ладони это лицо и прижался сухими губами к мокрым холодным щекам.
   - Можно, - прошептал он. -Только сначала пойдем прогуляемся.
   - Ты зачем? - Сквозь всхлип спросила Тина. - Нет?
   - Нет-нет! - Успокоил Хин. - Мы вернемся ко мне...
   Прозрачная, еще холодная улица как будто готовилась взорваться ручьями и дождями. Капало с крыш, подтекало из-под осевших сугробов, незамерзшие лужи копились во впадинах и ямах, как бы набухали деревья, мокро темнели окна. Хин вел вниз по тротуару спутницу уверенно и неспешно, а когда сбоку вдруг возникла небольшая трехглавая церковь, остановился, снял шапку, перекрестился и повлек женщину ко входу.
   - Зачем? - испугалась Тина. - Я некрещеная...
   -А потому и надо...
   В церкви было пусто. Только возле иконы, где горело несколько свечей и лежала бумажка с надписью: "За упокой", стоял и что-то поправлял высокий служитель в короткой рясе, из-под которой высовывались показавшиеся знакомыми Тине сапоги.
   - Обернись, - тихо попросил Хин служку, тот обернулся...
   - Сашка!! - Ахнула Тина. - Крякин!
   Она порывисто, от души обняла его, прижавшись лицом к темной рясе. Саша сконфуженно посмотрел на Хина, и тот осторожно развел ее руки. Тина, чуть отступив, восторженно глядела на Сашу.
   - Как ты, как ты, - бормотала она, - ты священник? И давно?
   - Что ты! - Еще более смутился Саша. - Я просто служка при храме. И совсем недавно. И доволен, доволен. Я ж в хоре церковном пел. И вот... Мне столько еще учиться... Ну что вы, друзья мои... Может, пойдем попьем чайку... Или... Ах, да! Вы сначала поставьте свечечки за упокой души раба божьего Лазаря Леонидовича... Я не знаю, крещен ли он, но простит Господь, если мы помолимся не за православного. Все мы его дети.
   Грустно и тихо поставили свечечки. Саша, встав на колени, помолился. Хин несколько раз перекрестился. Робко и неумело осенила себя крестом и Тина. Ей было неуютно и чуть страшновато. Потом Саша встал, странно, непривычно светло улыбнулся им и спросил:
   - Ну как ваша жизнь после всех этих потрясений? Хин тяжело вздохнул:
   - Начинаем выздоравливать. Пути пока не видим впереди.
   - Путь наш во мраке! - Покивал Саша. - К Богу идите. Нет, нет, не обязательно как я! Но...
   - Понятно, - буркнул Хин, - не всем же быть святыми...
   - Гордынюшка моя! - Саша приобнял друга за плечи. - Ты и в миру можешь идти к Богу. Добром, любовью, помощью... Не проходи мимо беды, мимо обиженных... Ты ведь сильный, очень сильный! Я знаю.
   Постояли молча. Потрескивали горящие свечки. Где-то звонко капала вода. Потом Саша как-то забеспокоился, затревожился, и гости поняли, что у друга есть дела.
   - Ну, мы пошли, - сказал Хин, а Тина вдруг взяла да поцеловала Сашкину лапу.
   - Ну что ты! - Совсем смутился и разволновался Крякин. - Не надо... Да и не по чину это...
   И сам неловко поцеловал женщину в голову. Пошли к выходу. Саша все-таки спросил:
   - А как Бацура? Поди, потрясена?
   - Пожалуй, - ответил нахмурившийся Хин, - а ведь завтра похороны Лазера. Еще испытание... Я думаю - Баца стала другой. Она так плакала!
   - Это расплата, это Божий перст! - Саша поднял вверх палец. -Господи, о чем я ? Ей-то горя уж не занимать...
   - А так и надо, - неслышно для всех прошептала Тина и, испугавшись, первой выскочила из церкви...
  

* * *

  
   Бацура лежала на боку, неудобно свесив руки с дивана. Туда же, к полу, дрябло стекала и ее грудь, ставшая пустой и вялой. В квартире было тихо и холодно. Ушли Вуаль и Попкова, какие-то женщины и мужчины. Отревевшаяся и уставшая до изнеможения, Людвига Гековна все-таки уговорила оставить ее и сейчас тупо и недвижимо смотрела на плотно завешенное окно, сквозь которое ничто не пробивалось - ни свет, ни сумрак. И так лежала она долго - бездумно и тяжко. Потом шевельнулась, грузно встала, сделала несколько неуверенных шагов и села перед трюмо. Увеличенный, перекрещенный черной лентой портрет Лазера жестко глянул на нее. Бестрепетной тяжелой рукой она отодвинула его в сторону. Наклонилась к фотографии сына и прошептала:
   - Что ты наделал, дурачок? Прости, прости меня...
   Сын смотрел куда-то мимо. Она поцеловала его в глаза. Поставила снимок на место. Дрогнула, словно оживая, грудь. Она медленно протянула руку и достала из-за трюмо тех, беседующих на скамеечке... Поставила перед собой и спросила:
   - Что делать?
   Вожди молчали. Молчал больной и измученный старик, молчал и черноусый грузин, но смотрела и смотрела на них женщина и показалось ей, что начали они о чем-то переговариваться, стараясь, чтобы она не услышала...
   - Я понимаю, - сказала Бацура, - ваша жизнь была еще тяжелей, еще страшней... Она была подвигом, и я шла за вами. Вы шли сквозь кровь... И смерть... Но во имя идеи! Счастья человечества! А я? Во имя чего я теряю сына?
   Или это... тоже подвиг?
   Закивали, явно закивали и Ильич, и Иосиф, а грудь женщины стала наполняться новой силой, пухнуть и словно приподыматься.
   - Значит - борьба? Борьба до конца? За жизнь? За сына? За идеи? С вами до конца? Да?
   И показалось взбудораженной и потрясенной Бацуре, что протянули с фотографии вожди ей свои руки, и она, на грани психического срыва, отшатнулась и встала. Взволнованно, яростно билась под мятой кофточкой грудь, рдели румянцем щеки и сжимались и разжимались кулаки...
   - Что?! - Ясно и звонко крикнула Людвига Гековна. - Что произошло? Сын мой жив, и я вытащу его оттуда. Он спасен от этой скверны, а уж от оков я его спасу! Надо бороться! Бороться! И не щадить врагов! Я оказалась слабой, хотела все решить мягко, без насилия - и вот результат! Это была ошибка! Надо было запереть его, а ту гадину убить! Враг не прощает слабости! Но вам меня не сломить! Никогда!
   Бацура металась по комнате, размахивала руками. Внутренний жар стал так силен, что даже холодный воздух, ворвавшийся сквозь распахнутое ею окно, не остудил. Тогда она, набросив на плечи шубу, вырвалась из дома и пошла куда-то прочь, вверх по блаженно прохладной улице. Прогулка оказалась спасением. Торопливый полубег Бацуры сменился ровной поступью, она правильно, в рукава, надела шубу, но не стала застегивать ее на упруго колыхающейся груди. Шла она уже прямо, уверенно, никому не уступая дорогу, глядя впереди себя и сквозь прохожих...
   - Смотрите! - Тихо вскрикнула Тина, показав варежкой вниз. Бацура приближалась к ним как полнопарусный фрегат, и заметалась Тина, спрятавшись за рясу Крякина. Как-то дрогнул и Хин, сделав шаг назад, но тут же ему стало стыдно, и он вызывающе шагнул вперед и сказал громко:
   - Здравствуйте, Людвига Гековна!
   Бацура чуть замедлила поступь, оглядела компанию и ироничная улыбка тронула ее синие, некрашеные губы:
   - Опять вместе? - не отвечая на приветствие, сказала Людвига Гековна. - Мало всего, что случилось? А впрочем, о чем я? С кем говорю? С убийцами...
   - Побойтесь Бога! - Сурово сказал Саша.- Вы рядом с храмом находитесь!
   - Мне нечего бояться! - Чуть повысила голос Бацура. - Моя совесть чиста! А вы собрались потешиться надо мной, думаете - победили?
   - Что вы говорите, Людвига Гековна! - Хин ошеломленно развел руки.
   - Мы за Лазера молились...
   - За Лазера? - Удивилась Бацура. - Зачем? Он же некрещеный. Вы бы лучше за себя помолились. Вся борьба еще впереди...
   И спокойно, больше не удостаивая никого взглядом, снова пошла вверх. Все трое смотрели ей вслед долго, пока она ни растворилась в самом верху улицы, в суетящейся у магазина толпе. Первой опомнилась Тина.
   - Вот-вот, что я говорила? Она же ничего не поняла! Она - про...лядь старая! Она...
   - Замолчи! - Резко перебил ее Хин. - Все равно она потрясена! Это ж такое перенести! Представьте себя на ее месте. Ну кто сможет? У нее свой крест...
   - Нет, - тихо сказал Крякин, - вот креста-то на ней и нет.
   - Бросьте, ребята, - нервно заспорил Хин, - я убежден, что у нее внутри все перевернулось, что это - другой человек! Ничто не проходит бесследно, тем более такие трагедии...
   - Смотрите! - Снова крикнула Тина.
   Мимо них пролетело такси. В окне переднего сиденья друзья увидели пышную голову Бацуры. Людвига Гековна мельком глянула на них и... улыбнулась.
  

КОНЕЦ 1-й ЧАСТИ

ОГЛАВЛЕНИЕ

   Глава 1 - В трех спальнях
  
   Глава 2 - Неприятное
  
   Глава 3 - Разборка
  
   Глава 4 - Паутина
  
   Глава 5 - И что?
  
   Глава 6 - Тина
  
   Глава 7 - Каждый мстит по-своему
  
   Глава 8 - Посиделки
  
   Глава 9 - Свистопляска
  
   Глава 10 - Сыскари
  
   Глава 11 - Топорик
  
   Глава 12 - И грянет день
  
   ---------------------------------------------------------------------------
   Ледовской Дмитрий Александрович,
   Член Союза журналистов РФ, автор книги "Лунный свет удлиняет тени" (рассказы и повести), повести "Гудум".
  
   Телефоны: домашн. 267-69-35, моб. 8-916-137-06-70
   Эл. адрес: [email protected]
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Б Ю С Т

  
  

Роман

  

Часть 2

  

М А Н К У Р Т Ы

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   2012 г.

Автор предупреждает, что все персонажи и события в романе выдуманы, и возможные совпадения имен и фамилий - случайны!

  
   Глава 1
  
   СВИДАНИЕ
  
   Летел за ним я неохотно. Ведь нас, хранителей души, почти на подвиг посылают, и говорят: "Спеши, спеши!" Куда спешить? Ведь силы зла, что в нем сидят в кровавой жиже, не спят, они давно в делах, и толку в том, что они ниже меня, ведь никакого нет! Ведь я вне тела, вне событий, и мне, чтоб доброе творить, надо найти такие силы, такой порыв его души, что можно чудо совершить, но ведь и здесь нет правды ясной, что зло, добро, а что напрасно я сделал во спасенье духа... Но дан приказ с небес суровый, и вот я, Ангел, снова, снова лечу над телом сильным, грязным, чтобы со всею силой страстной его очистить и поднять туда, в сиянье, благодать... А справлюсь ли? Чего гадать, лечу к тебе, мой друг, опять!
  

* * *

  
   Людвига Гековна рванулась к нему через жесткую, словно простреленную острыми взглядами соглядатаев и охранников улицу, споткнулась о какой то ледяной бугорок, пробуровила холодную стенку воздуха растрепанной головой и... не упала! Сильные руки подхватили её под мышки, и, вскинув расширенные зрачки вверх, она увидела жесткий подбородок с легкой бородкой, серые скулы, широкие ноздри и стекающий к ней из черных глаз узкий поток взгляда.
   - Гера! - выдохнула Бацура.
   - Я, - спокойно прозвучало сверху.
   И прекратилось безумное биение сердца, где-то растворилась неуютная улица, откуда-то хлынуло тепло, и в этой теплой волне мать поняла окончательно и бесповоротно - сын вернулся!
   Как они оказались в просторном салоне могучего джипа, что она говорила впопыхах и бессвязно - Людвига Гековна не контролировала никак. Первое, легкое успокоение пришло, когда машина мягко рванула от узких стен тюрьмы в широкую шоссейную просеку среди рваного, редкого леса. Здесь она смогла перевести дух и уже спокойнее, добавив в взволнованное море эмоций рассудка и анализа, вглядеться в сына. И не сразу поняла, что же такое чуждое появилось в его очень свежем и здоровом лице, движениях, во всем облике. Да, он раздался в плечах, появилась эта бородка, то ли эспаньолка то ли какая другая мелкая гадость, но было и что-то другое, что тревожило и настораживало её. Взгляд Бацуры упал на руки сына, и она ахнула. Длинные, легкие руки того, юного Геры, превратились в узловатые, с ободранными костяшками, мозолями, мужицкие лапы. Гера заметил её взгляд.
   - Последние два года пахал в механических мастерских, - сказал он медленно и уверенно, - научился многому. Пригодится.
   Людвига Гековна подняла к своим губам тяжелую, изуродованную трудом, ладонь сына и стала целовать её, шепча;
   - Все пройдет, все восстановится... Все снова станет красивым.
   И вдруг эта покойная, словно уставшая, ладонь дрогнула, её пальцы раздвинулись и точно и жестко прихватили нос женщины как раз в том момент, когда на ладонь капнули первые слезинки. Гера, не отрывая взгляда от дороги, слегка крутанул нос матери, вздохнул и так же молча опустил руку снова на колени. Людмила Гековна отшатнулась от сына, охнула, затем хихикнула, потом просто обалдела. И в момент осмысления всего происшедшего вдруг поняла, что так изменило облик сына. Он перестал улыбаться. Улыбку заменила легкая ухмылка, набегающая на лицо, как рябь воды, вызванная коротким, злым порывом ветра.
   Уже дома, хлопоча на кухне и механически касаясь поруганного носа, Бацура осознала ещё одно - в её груди зародилось непривычное странное для неё чувство опасности. Какой, от чего - понять ещё не смогла. А Гера походил по квартире, коротко хмыкнул, оглядывая свою комнату, где все, естественно, было оставлено в том же виде, как и семь лет назад, когда короткий удар топорика в висок любовника матери развалил и всю жизнь маленькой семьи. На кухне, усаживаясь за стол, где счастливо пахнул и гордился собой невероятных размеров букет, Гера первым делом взял ломоть хлеба и круто посолил его.
   - Сейчас, сейчас, - заторопилась мать, ставя на стол вазу с салатом из свежих огурцов, помидоров, болгарского перца. Для этого пришлось сдвинуть к краям хрустальные посудинки с икрой, ветчиной, сыром, маслинами, соленой рыбой, фаршированными кальмарами, селедкой под шубой. Лишь тяжелый графин с водкой и бутылка шампанского гордо не шелохнулись, охраняемые узкими бокалами и серебряными стопками.
   - Открой-ка шампанского мне! - Приказала мама и, поймав взгляд сына, вдруг передумала. - Нет! Лучше водки!
   Подняв тяжелую стопку и снова уронив слезы, Людвига Гековна хрипло воскликнула:
   - С возвращением сына!
   - К блудной матери, - тихо добавил Гера.
   Бацура услышала только "матери"!
   - Да! Да! К маме! К жизни! К семье! К любви! К счастью! К ...
   Гера перебил реестр счастливых событий, звонко щелкнув своей стопкой о мамину, и одним махом выпил водку. И сразу стал есть салат, заедая его бутербродом с сыром и ветчиной одновременно. Ел он жадно, быстро, но очень опрятно, сохранив, что гордо отметила Бацура, то, что заложила она в воспитание сына тогда, ещё в счастливые годы.
   Выпили ещё и ещё, стали есть нежные котлетки с картошечкой, сын попробовал все, особенно нравилось ему брать маслины и добавлять их ко всему, что он с наслаждением отправлял в рот. Разговор не клеился совсем, так как Гера молчал, а мать лишь торопливо подвякивала, следя, как объедается сын:
   - Салатику... кальмарчиков, ты же их любишь... селедочки... котлеточки...
   - Хорошо! - Вдруг сказал Гера, вздохнул и потянулся за шампанским. - Давай передохнем, шампуни холодненькой глотнем, да поговорим!
   - Конечно! - Радостно встрепенулась мать. - Расскажи, как ты там... Наверное, трудно? Ты... что? - Она вдруг с ужасом поняла, что спрашивать ни о чем невозможно. И ляпнула - Ты это... тату сделал?
   - Чего? -Удивился Гера. - Тату? А, татуировку. Да, нет, я же не вор в законе. Тату - удел идиотов, клеймо, примета для ментов. Я другое делал.
   - Что? - Слегка ужаснулась мать.
   - Себя. - Ответил сын, вскрыл шампанское и спросил. - Ты откуда этот джип взяла?
   - От фирмы! - С вызовом и все-таки смущенно ответила мать. - Я же я теперь бизнесменша! ГэТээРКА теперь Попкова правит! Меня убрали. Вот сама теперь деньги зарабатываю.
   - Значит, деньги есть?
   - Конечно, дорогой! Не великие деньги, но хватает.
   - Так дай, - тихо, но так убедительно сказал сын, что мать сорвалась с места, метнулась в спальню и быстренько собрала увесистую пачку из тысячерублевых купюр, украшенную сверху тремя сотнями долларов.
   - Спасибо, мать! - С легкой ухмылкой поблагодарил сын, глянув на слегка рассыпавшуюся пачку.
   - А ты сам что-нибудь заработал? - С почти той, властной интонацией из прошлого вдруг спросила Людвига Гековна, но тут же снова смутилась.
   Сын ухмыльнулся:
   - А то все моё, мамаша! Хочу тачку взять. Для того и пахал в мастерских. Кстати, ты мне должна рассказать кое-что...
   - Что? - Испугалась и взмокла Бацура. - Что, сынок?
   Гера помедлил, пряча деньги в два задних кармана джинс, потом, опустив взгляд долу, уже смущаясь сам, и, преодолевая это смущение, сказал:
   - Я хочу знать все про Лазера, Тину, и других. Почему именно он? Кто их состыковал? Почему ты все знала? Кто следил? Всё хочу знать!
   Последние слова он уже крикнул, вставая из-за стола. Бацура, побледнев, стала судорожно собирать тарелки. Гера постоял молча с минуту, затем махнул рукой и пошел из кухни. Ах, как тщательно он готовился к этому разговору в тюрьме, как выстраивал обличительные фразы, как готовил себя. Он многое понял там, в тяжком бессонном раздумье валяясь на нарах. Он понял, что всей его судьбой так страшно распорядилась именно мать. Но хотелось узнать, кто следил, как все выстроилось, хотелось все глубже и больнее ковырять свои раны, чтобы страшнее и злее была месть, к которой он готовился и внутренне и физически. Он, казалось, был готов. Он плотно вошел в мир криминала, который казался ему более правильно выстроенным, более правдивым чем мир, навязываемым ему матерью. Он закалился физически, отказался от наркотиков и курева, заслужил уважение сокамерников, нашел нужных ему людей, знал, что и как ему делать на воле. Но первого, к чему, как ему казалось, он был готов, к разговору с матерью, не получилось. Он просто испугался, что она ему всё расскажет. Она оказалась опять сильнее. Гера быстро стал одеваться в прихожей.
   - Ты куда? - Слабо крикнула в след мать.
   - Поброжу по городу, - ответил уже из прихожей Гера, - соскучился...
   Это "соскучился показалось Бацуре уже чем-то нормальным, теплым в ледяном скрежетании происшедшего разговора, и она весело воскликнула:
   - Поскучай, поскучай, сыночек! Только все деньги не бери! Уже поздно...
   Щелкнул дверной звонок. Людвига Гековна мгновенно схватила тельце мобильного аппарата и, набрав номер, съежившись, зашептала:
   - Это Бацура. Да! Наташа... простите, Наталья Ивановна, здравствуйте, вы знаете, Гера вернулся, я прошу вас, ничего о тех наших , ну, да, моих делах, что вы... да, пусть только я тогда следила... Почему только я? - Вдруг взорвалась Бацура, и грудь её наполнилась прежней силой, а голос зазвенел и взлетел. - И, ты, подруга, тоже замазана по уши! Перстень взяла? Мне насрать, что ты председатель ГэТээРКа! Срать мне на твою единороссную партию! Срать на твоего мэра! Манкурты вы все! Предатели! Так запомнила, что я тебе сказала? Гера ничего не должен знать! Всё, подруга, отбой!
   Гера, слегка продрогнув на по вечернему пустых, свежих, центральных улицах города, которые он промерил ровным, неспешным шагом, остановился перед яркой витриной знаменитого бара N 1, на витринах которого были громадные фото спортсменов, а на вывеске сладко-тревожно бегали заманчивые слова: "Первоклассный отдых до утра! Стриптиз! Отличная коллекция вин!"
   Дверь бара отворилась, оттуда высунулся в темном костюме сутуловатый мужичок, огляделся и вежливо придержал перед нерешительным гостем дверь. Это был Хин, не узнавший Геру в смеси сумерек, огней и серого снега. Гера тоже не узнал Хина, прошел за ним и быстро раздевшись, сдержанно, слегка волнуясь, вошел в переливающийся и сверкающий мир бара, где стоял острый запах водки, вин, пива, сигарет, жареного мяса и пота - вожделенного мужского и волнующе-острого женского, так как на полированной вертикальной штанге извивалась, обхватив её жирными ляжками, полногрудая стриптизёрша. Гера замер. В глубине его памяти смутно прояснились другие, тоже жирные ляжки, что обхватывали бедра Лазера, что перевернули весь его мир, и он вдруг ощутил яростное биение сердца, и такое болезненное, острое желание, что немедленно сел за ближайший столик и опустил голову, стараясь не смотреть на танцовщицу. Вскоре она ушла, уступив место тощей девчонке с отвратительно размалеванным ртом. Гера заказал дорогой коньяк, фрукты, кофе и огляделся уже спокойней и внимательней. Мужичок, пропустивший его вперед, уселся возле самой эстрады, за двумя столиками рядом с Хином сидели молодцы спортивного типа, и среди них Гера с удивлением узнал губернатора, который, оказывается, праздновал победу баскетбольной команды, где он сам играл в защите, в зимнем первенстве города. И теперь он лихо хлопал рюмку за рюмкой и снисходительно принимал уверения, что только его блестящая игра в обороне подвигла команду стать чемпионом. Было несколько вполне красивых, богато одетых женщин (бар считался элитным), респектабельных мужчин и молодых, стриженных и наглых ребят, одетых дорого, безвкусно и нелепо. Гера выпил рюмку коньяка, отрезал и съел сочный ломоть груши, уже мягко, блаженно развалился на удобном столе и вдруг ошеломленно выпрямился и раскрыл рот. На эстраду вышла темноволосая, гибкая, с кошачьей грацией женщина, которую в зале приветствовали одобрительными выкриками, и страстно прильнула к штанге. Потом незабываемым движением откинула назад гриву волос и начала танцевать. Ошибиться было невозможно - это была Тина...
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 2
   В ТРЕХ КВАРТИРАХ
   Опять я проиграл сражение, сказал себе усталый Ангел. Да, я шептал ему великое, навязывал другое мнение, я твердо встал у врат разврата, но он прошел как штык солдата сквозь тело мягкое ребенка! Что я ему - защита тонкая от мира страсти, вожделенья, где все сливаются в стремленье забыться от усталых будней, где, как им кажется, всё будет ярким и великим, где женский пот сольется с пивом, где стоны плотских наслаждений плотнее, гуще всех решений ведущих к светлому, другому, где мне придется снова, снова другие силы набирать... Ах, как бы меч теперь достать, чтоб мог я как герой предстать пред жуткой силой мракобесья. Но нет - не будет мне оружия, и скажут сверху мне, что нужно добром и светом путь "мостить". Чтоб навсегда сумел забыть мой друг все радости кипящей плоти. И я попробую во снах придти к нему в последний час, вот там мой тихий добрый глас вдруг обратится во благое. Приму решение такое...
  

* * *

  
   Тина не стала, как обычно, наполнять горячей водой ванну, она налила себе в громадный тонкостенный стакан ледяной минералки, жадно выпила половину и, поставив посудину на кухонный, гладкий столик, закурила и подошла к окну. Хин сунул голову в кухонную дверь и пьяно-удивленно спросил:
   - Ты что? Купаться не будешь? Не будешь мыр-мыр?
   Тина неопределенно кивнула головой и сказала, продолжая глядеть на улицу, где уже гасли уличные фонари, зажигались окна квартир, а далее, из-за гряды молчаливых сопок, выползала бледнеющая каша облаков:
   - Ты узнал его?
   - Кого? - Полностью вошел в просторную кухню Хин. - Можно, я первый приму душ? Цыпка моя! Я ж потный как спринтер, как стрипти... стрыптизер! А как ты была хороша!
   - Ты не узнал Геру? - Обернулась к нему женщина. - Ты же болтал с ним битый час! Я же умоляла тебя не пить много! Ты даже не помнишь, с кем откровенничал, как лох!
   Хин начал трезветь и что-то вспоминать.
   - Это тот, с бородкой? - Вдруг озарился он. - То-то мне его феис показался знакомым. Елы-палы! О чем же мы говорили? Елы-палы, я ему рассказывал много. Но о личном: ни-ни!
   - А о том, кому мы служим?
   Хин вспотел и нервно бросил в рот папиросу:
   - Кажется, нет...
   Тина обернулась к нему и откинула за плечи прядь волос.
   - Хин, Хин, - укоризненно и как то безнадежно сказала она, - если он узнает, что ты платный хахаль Бацы, то хватит и тебя он топориком по височку! Он же из тюрьмы пришел!
   Хин пожал плечами:
   - У меня с Бацой только деловые отношения. Она имеет бар, а я его держу. Я несу ей бабки...
   - А она часть оставляет тебе, а ты за это два раза в месяц трахаешь её, как ты говоришь, стиснув зубы!
   - Именно стиснув зубы! Это тоже часть бизнеса!
   - Как же мы все гадничаем! - Горько молвила женщина. - Какие мы стали...
   Хин подошел к Тине и положил руки на её легкие плечи:
   - Накопим деньжат, закончу я книгу и рванем в Питер! Или в Москву! У нас же есть цель!
   - Если не кончимся как люди! Не растворимся в этой гадности, топая к цели. Но... но почему он не подошел ко мне?
   - Кто?
   - Гера.
   - А он должен был подойти? А зачем?
   - Не знаю...
   Тина плюхнулась на тахту. В её памяти появился тот, наивный, с громадными глазами юноша, которого, ну, куда деться, она предала так легко и быстро семь дет назад. И затем возник этот, мощный парень с узким прищуром глаз, широкими плечами, спокойными движениями. Он действительно глянул на неё в баре только раз, может, два, но Тина чувствовала, что не смотрит он на неё специально, через силу, что тайная, жестокая мысль сидит в его коротко стриженной голове. Он что, будет мстить? А если мстить, то как? Кто он сейчас?
   - Чихать! - Вдруг воскликнула Тина. - Никого, ничего не боюсь! Тра-та-та!
   И рванулась в ванную, опередив нерасторопного Хина на два шага.
   Тот, глупо улыбаясь, постоял возле захлопнувшейся двери и пошел пить пиво, благо его полно теперь было в холодильнике при просторной кухне.
  

* * *

  
   Жирная ляжка стриптизерши тяжко свисала с дивана, и Гера, неторопливо одеваясь, все не мог оторвать от неё взгляда. Три часа подряд, с пяти утра, эти ляжки то сжимали его таз, когда она садилась верхом на мужчину, то бесстыдно вздирались вверх по бокам гладкого живота и Гера мял их до боли, до изнеможения. Когда же женщина вставала перед ним на четвереньки и ритмично била его задом в низ живота, его руки скользили по гладкой кожи бедер и ляжек, и это возбуждало его больше стонов женщины, её запахов, больше её полных, красивых грудей. Гера вспомнил, что была и вторая женщина, та, худая с раскрашенным до ушей ртом, они же вместе раздели его, первой скользнула под мужчину именно худая, а потом она куда-то исчезла. Гера, проверив деньги, которых осталось ещё предостаточно, мысленно поздравил себя. Значит, его голова оставалась ясной, он не позволил себя облапошить, и все мыслимые, на сей момент, удовольствия получил почти даром.
   В этой большой комнате квартиры Лиды (так, кажется, звали стриптизершу) было чисто, но запах был почти такой же, как в баре. Гера приоткрыл форточку, Лида, почувствовав приток свежего воздуха, заворочалась и убрала ногу под одеяло. И в момент, когда её нога полезла на диван, Гера вдруг представил, как нож в его руке вонзается в эту ляжку, вспарывая кожу и пуская брызги крови.
   - Спокойно, - прошептал себе Гера, - спокойно...
   Он двинулся на кухню, по пути заглянул в другую, поменьше комнату, где и обнаружил худую стриптизерщу, лежащую ничком абсолютно голой на надувном матрасе. Гера хмыкнул. Он так устал, что нагота женщины ни на миг не возбудила его, и, осторожно прикрыв дверь комнатки, добрался до кухни. К своей радости он нашел все, что хотел. И кофе, и холодную воду в трехлитровом баллоне, к влажному горлышку которого он сразу же припал горячими и сухими губами. Потом он включил чайник, сыпанул в кружку две ложки кофе, и подошел к окну. Рассвет еще не пришел, но уже наваливался на облака, массы воздуха там, на востоке, и все это, рвано перемешанное, двигалось медленно и неумолимо на город, который, в общем, уже проснулся. Гера сел за столик и попытался вспомнить сон, который пришел к нему, когда Лида наконец-то отпала на спину и отключилась так, как будто сработало аварийное реле. Щелчком, мигом! А Гера немного полежал спокойно, поползла дрема, и увидел он себя малышом на горячем пляже возле синего, моря. Был там какой-то мальчик, он стоял в мелких волнах прибоя и звал к себе. А потом... да, потом они пошли с этим мальчиком прямо по волнам, по морю к горизонту, и была так волшебно легко, так радостно... Гера тряхнул головой и налил себе кофе.
   - Впадаю в детство, - пробормотал он и увидел, как в кухню вошла худышка, так же как и лежала, голышом. У неё оказалась приличная, упругая грудь, да и лицо, после того как исчезла визжащая раскраска рта, оказалось довольно милым, с гримасами ехидства и иронии.
   - Налей и мне, герой-любовник, - попросила она и добавила, - а впрочем, сиди, ты, наверное, наработался с нашим мясом.
   - С кем? - Не понял Гера.
   - С Лидухой! - Женщина налила себе кофе и без сахара стала пить его, стоя у плиты. - Я сразу поняла, что ты больше на неё запал, чем на меня. Толстые жопы любишь?
   - Люблю, - хмуро ответил Гера, и осторожно спросил, - а вот та, длинноволосая... она...
   - Тина? И тебе она глянулась? - Удивилась женщина. - Но с ней ничего не выйдет. Динамо покрутит, а в постель не ляжет. У неё же муж есть, наш управляющий. А может и не муж, но квартира у них общая. Да и без него она держит себя как надо.
   - Как надо, это хорошо, а что же вы...
   - А нам денежки нужны. Ей Хиняра деньги-то несет, да и за представления подсыпают прилично. А у Лидухи вон дочь в престижной гимназии учится. А я хочу квартиру купить!
   Гера полез в карман, вытащил банкноту в тысячу рублей и положил на стол.
   - Как же мы её с Лидухой рвать-то будем на двоих, - задумчиво сказала женщина.
   Гера достал еще тысячерублевку. Женщина оживилась:
   - Вот и ладненько! Это уже похоже на правду!
   Гера снова полез в карман и достал сотню долларов. Стриптизерша махнула рукой:
   - Ой, нет, не приучай нас к роскоши... Этак мы разбалуемся вконец. А, впрочем, - Бог дал, Бог взял...
   Она протянула хищную лапку, но Гера убрал банкноту.
   - Её ты отработаешь! Прямо сейчас!
   - Как? - Всполошилась женщина. - Что хочешь? Во, мы ж минета тебе не делали... Давай, прямо здесь!
   - Успокойся, не о сексе речь, - становясь все тверже и увереннее, сказал Гера, - тебя как зовут?
   А мы и не познакомились даже? Ну, верно, разве постель - повод для знакомства. А зовут меня Ириной, а фамилия у меня Жиденькая, а я не замужем, потому что нет достойного меня, бывшей спортсменки, а ныне... ой, я ж теперь валютная бл..! Какой перелом в жизни, какой успех!
   - Хватит! - Перебил Гера. - Давай накинь что-нибудь на себя и садись, рассказывай...
   - Что рассказывать? - Спросила Ирина, набросив на плечи... кухонное полотенце. - Как мой прикид? Элегантно? И что теперь я должна говорить? - А все, что спрошу, - ответил Гера.
  

* * *

  
   Людвига Гековна терпела до десяти утра. За всю ночь она не сомкнула глаз и, в основном, простояла у окна, тревожно вслушиваясь. Но ночь была тиха и глуха. Иногда она вопросительно и недоуменно всматривалась в фотографию вождей мирового пролетариата, чья фотография уже в почетной золотой рамке висела над маленьким письменном столом. Но лысый старичок и улыбчивый грузин ничем помочь не могли. Потом, утром, решительно села за телефон и осторожно, словно просто любопытствуя, узнала, что ни в милиции, ни в морге, ни в больнице Геры не было.
   - Значит, он с бабами! Стоп!
   Она судорожно набрала еще один номер, долго ждала, а потом яростно спросила:
   - Хин! Гера был в баре?
   - Был, - помедлив, сонно ответил Хин.
   - С кем ушел?
   - Не знаю.
   - Врешь! Он ушел с твоей подстилкой! Вы опять лезете в мою семью, сколько ж можно!
   - Успокойтесь, Людвига Гековна, Тина дома, он даже не подошел к ней. Он сидел до утра, до пяти, потом ушел, но с кем - не знаю...
   Раздался требовательный звонок в дверь, и Бацура заторопилась:
   - Ладно, потом поговорим! Он, кажется, вернулся...
   Гера медленно раздевался, Людвига Гековна приняла его куртку, помогла стащить с ног тяжелые полуботинки, подвинула к сыну тапки. Запах от него шел безошибочный, ведь всю гамму ароматов ночного похода перекрывал ненавистный запах чужих духов, но мать сдержалась.
   - Ты знаешь, Гера, мог и позвонить, чтобы я не волновалась...
   - В морг, милицию, надеюсь, не звонила? - Ухмыльнулся сын. - Что ты! - Уверенно ответила мама и хихикнула. - Такой бы поднялся тарарам... Ведь я еще на виду, и с губернатором встречаюсь... Хочешь кушать?
   Гера заколебался:
   - А что, яишенку можно. С ветчиной.
   - Чудесно! - Плеснула в ладоши мать, - Иди на кухню, и то, что лежит у тебя на тарелке - мой подарок! Теперь мы всегда найдем друг друга!
   Хмурясь, Гера прошел на кухню, но, увидев на чистой тарелке, поверх матерчатой салфетки, красивый мобильник, прояснился.
   - Спасибо! - Сказал он, усаживаясь за стол и рассматривая подарок. - Это ты в масть!
   - Вот, вот! - Радовалась Бацура, спешно готовя яичницу. - Теперь ты можешь звонить откуда хочешь! И мне будет поспокойней. А, рюмочку хочешь? Чтобы все прояснилось в голове? Одну рюмочку?
   - Можно, - согласился сын.
   - Ты знаешь, - подавая на стол водку, хлеб, ветчину, оставшийся салат в запотевшей от холода вазе, и яичницу, быстро, явно смущаясь, заторопилась Бацура, - ты вот просил меня все рассказать, ну, о прошлом, а вот я подумала, вспомнила, и поняла - а рассказывать-то нечего, ну, нечего абсолютно...
   - Не суетись, мамуля, - сказал Гера, сморщась, выпил водку и подцепил на вилку кусок ветчины. - Я уже все знаю...
   - Что знаешь? - оторопела мать.
   - Всё! - Ответил Гера и стал завтракать.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 3
   АФОРИЗМЫ
   Ну, вот, вздохнул устало Ангел, и сны ему не помогли . Опять опутан он делами, где мысли бесовы видны. Я видел беса как-то раз. Ужасный, грязный и без глаз, он мечется в потоке крови, он не боится смерти, боли, он так силен и так опасен, и полон яростною страстью, неутомим, невиден всем, но он везде, везде, везде! Ах, как я метался в эти дни, как бился с нечистью один, как друга своего спасал... но только больше погружал его в пучину дел ужасных. Так значит, все опять напрасно? Да нет, не может быть напрасно, все, что должно служить добру! И я опять к нему пойду, и я опять зажгу свой свет, но получу ли я ответ, на главное и непростое - ну, почему опять, благое, ведет лишь в низость, в преисподнюю, что должен я найти сегодня, что вдруг изменит страшный мир? И почему я с ним один? Где мне подмога, где мой меч?! А хорошо бы просто лечь и плыть в веселых облаках, в ночных, мерцающих мирах, и не бороться, не страдать, а просто спать, мечтать, летать... Но голос свыше снова строг, и я опять к борьбе готов! Так надо. Людям! Богу! Мне!
  

* * *

   Никого и никогда еще Гера так тяжело не воспринимал всем своим существом, как этого громадного, с тяжелым брюхом, вислоносого и хромого мужчину, редактора регионального журнала "Тихоокеанский форпост" и близкого друга мэра. Его звали Радий Гурьевич Шерстяк. Гера понимал, что этот мужик хуже всех воров, каких он знал, хуже стукачей, педерастов, козлов, шмырей, хуже проституток и сутенеров, хуже политиканов и их шестерок, хуже убийц и насильников, потому что, это Гера тоже уже знал, Шерстяк сотворил свой журнал, поочередно предав первого губернатора, мэра, нового губернатора, старого мэра, друзей и соратников. Гера знал, что этот громила почти забил до смерти свою жену-врача, что он разорил многих тех, кто с ним работал, что на ворованные деньги построил квартиру в Санкт-Петербурге, что, организуя конкурсы красоты, он обязательно затаскивал к себе в постель одну из участниц. И всегда, при любом деянии, добивался он одного - денег. И при этом именно на страницах журнала "Типос" (так метко окрестили журнал "Тихоокеанский форпост" журналисты) раз за разом выходили статьи, громящие олигархов, власть, преступность, призывающие русский народ "восстать от скверны", очиститься, напоминающие о благородстве, милосердии и любви к Родине!
   Но в пространном, стратегическом плане, уже очерченным Герой, и который должен был начать осуществляться немедленно, зияла брешь. Её и должен был закрыть этот громадный, пахнущий кислым потом мужчина, кого молва уже окрестила кличкой Кисляк. За прошедший, невыносимо тяжкий для Геры, час, они не спеша выпили бутылку коньяка, лицо Шерстяка уже стало стекать на мокрую от пота грудь, и Гера решился. Он, когда Шерстяк-Кисляк достал очередную сигарету, положил на столик сверкнувший золотой монограммой, в виде скачущего коня, тяжелый портсигар:
   - Это Вам, Радий Гурьевич! Просто так, на добрую память!
   - Похоже на взятку, только не пойму за что? - Неожиданно тонким голосом ответил Шерстяк.
   - Откройте его, - посоветовал Гера.
   Несмотря на то, что в кафе был тревожный полумрак, Кисляк сразу понял, что стопка долларов, лежащая в портсигаре, весит тяжело и сладко. Он мгновенно покрылся таким обильным потом, что показалось Гере, будто плеснули на собеседника из водяного распылителя. Вздохнув, Шерстяк закрыл портсигар, глянул на золотой силуэт коня и положив его в нагрудный карман, пробурчал:
   - Не всякий даренный конь - троянский.
   Гера тоже, но уже облегченно вздохнул, и подтвердил:
   - И не все даренные кони - деревянные.
   - Ну, говори, что тебе нужно, - мгновенно перейдя на "ты", сказал редактор.
   - Немного, - спокойно ответил Гера, - мне надо знать какие фирмы, магазины, рынки, стоянки автомашин, бензозаправки, морской порт, таможня, башляют бабки мэру, какие губернатору, какие ментам, а какие еще живут, как им кажется, самостоятельно. Ну, и еще - мне нужны Ваши связи, Ваше мнение, Ваше участие...
   - За один портсигар? - Удивился Шерстяк.
   - За первый портсигар, - спокойно ответил Гера, - а сколько их еще будет - не знаю.
   Кисляк задумался. Гера заказал еще бутылку коньяка, которую незамедлительно принесли вместе с истекающими жиром мантами и свеженарезанным лимоном.
   - Налет на китайцев - твое дело? - Спросил Радий Гурьевич и придвинул поближе блюдо с мантами.
   - Ну, что Вы! - Разливая коньяк в зеленые стопки, удивился Гера. - Это же грубый криминал, а я интеллигент!
   Но налет все-таки был делом Геры. Когда он давал задание двум корешам - уголовникам, Субботе и Аре, поверившим в него еще там, в тюрьме, "поговорить" с хозяевами китайского рынка о "честном" дележе - разговора не получилось. Главный китаец, на редкость высокий и тощий, пригласив гостей в подвальную комнатку, стал кричать, спорить. Ара, насыщенный южным темпераментом и не признающий ни какой узды, кроме вопля "клянусь мамой", кинулся в драку, а Суббота, зайдя со спины, быстренько, раз за разом сунул трижды свой невероятной остроты нож под лопатку китайца. Какой подавляющий ужас испытал Гера, когда два его бывших сокамерника взахлеб расписывали убийство, какую бездну вдруг увидел перед собой он - представить сложно. И, слава Богу, что не почувствовали уголовники смятение главаря, что смог отвердеть лицом и движениями Гера. А Суббота и Ара почтительно положили перед ним сумку, доверху набитую долларами и отечественными дензнаками. Им повезло - они сумели очистить не закрытый еще китайцем сейф и взять оттуда недельную выручку и личный запас шефа китайского рынка. Сумма оказалась громадной. Выходя из подвальчика, Суббота, снова в спину, ударил сидящего на ступеньках лестницы и задремавшего там охранника, и налетчикам опять повезло. Больше они никого не встретили.
   - В общем, так, - окончательно овладев собой, твердо заговорил Гера, - хотя вы и вляпались, но сделанного не воротишь. Сейчас получите личную долю, остальное - в общак, на развитие дела. Сидеть тихо и молчком! Но дело небольшое есть. Найдите себе по два-три исполнителя. Рабов! Со мной не знакомить, обо мне не говорить. Лучше всего - молодняк. Вон, в парке стриженых бездельников сколько с тупыми рожами. Пиво пьют на последние гроши. Дайте по сотне баксов, сводите в дешевый кабачок, и они ваши! Жить будете здесь...
   Ара, остроплечий и ловкий, коротко оглядел просторную комнату квартирки, которую снял для подельников у спившейся старухи Гера, одобрительно кивнул. Суббота, низенький, с тусклыми глазами, небольшим брюшком и как будто вялый в движениях, но способный стремительно преображаться, когда извлекал откуда-то (этого потаенного места в одежде Субботы никто не знал ни в тюрьме, ни на воле) свой ужасающий по остроте нож, тихо попросил:
   - Телек надо поставить, жратвы купить. Белье постелить...
   - Э-э! - Вмешался Ара. - Диван есть, еще маленький диван есть - что еще надо настоящему мужчине? Купим пару ковров...
   - Настоящему мужчине надо быть сдержанней! - Гера уставился на Ару и не мигал, пока тот ни отвел в сторону взгляда. - Могли бы с китайцами наладить контакт без криминала. Каждый труп - новое дело ментам, а нам новая головная боль!
   - Э-э! - Снова пропел Ара. - Пока силу не покажешь - тебя бояться не будут. А китайцу - собачья смерть! Они ведь собак едят...
   - Не всякая смерть - убийство, - вдруг философски заметил Суббота.
   - Это ты к чему? - Удивился Гера.
   Суббота пожал плечами и ничего не ответил.
   - Ставим точку, - сказал Гера, - денег вам оставляю до хе... Купите, что хотите, но до моего звонка - никаких дел, никакого криминала, никаких бардаков. Хату не светить.
   - А женщины? - Встрепенулся Ара. - Как же..
   - Снимите еще хату... - Посоветовал Гера. - Ну, все!
  

* * *

  
   - Вот и все, - пропищал Кисляк, - кроме бара номер один со стриптизом. Бабок там - не меряно. Но кто наверху - неизвестно. Этот Хин, откуда, блин, он такое имя получил, - подставное лицо, его дело соблюдать все в ажуре. А тебя я завтра сведу с мэром. Подарок приготовь.
   - Какой?
   - А вот такой же портсигарчик, - и редактор плеснул в узкую щель между толстыми щеками коньяк, - или хорошее изделие из моржовой кости. Он коллекцию собирает.
   "Сколько ж можно жрать и пить, - подумал Гера наблюдая как Кисляк добирает манты, параллельно прихватывая вилкой различные закуски, - третью ж бутылку заканчивает". Словно прочитав его мысли, Шерстяк сказал, вытирая губы салфеткой:
   - Ну, кажется, хватит! Посошок на дорожку... и пора в редакцию. Надо снова бить слоганом по бездорожью и разгильдяйству! А ты никогда не думал, что посошок на дорожку может стать костылем для калеки? Подумай, молодой крестный отец!
   Гера вздрогнул. Да, именно модель итальянской мафии, как он считал, идеально задуманной, но не всегда идеально реализованной, он взял себе за пример. Как долго и точно он выстраивал ее в голове в безумные годы заключенья. И все пошло так, как надо, даже не запланированное убийство китайца помогло ему получить тот начальный капитал, который он надеялся набрать лишь за год - два. Гера испытующе посмотрел на Кисляка и поднял свою стопку.
   - За удачу! - Пискнул Шерстяк.
   - За удачу! - Эхом ответил Гера.
   Кисляк выпил, тяжело встал, нарочито медленно полез в карман, глядя на стол, достал бумажник, но Гера протестующе поднял руку:
   - Что Вы! Я приглашал, я плачу!
   Шерстяк не стал спорить. Он начал засовывать бумажник в карман, но из створок кожанного хранилища вылетели и рядышком улеглись возле тарелок с остатками жратвы два предмета - серая карточка в пластике и красное удостоверение.
   - О! - Добродушно хмыкнул честный редактор. - Две мои партийные ксивы вылетели. - Эта (он показал на карточку и засунул ее в бумажник) партия "Единая Россия", а это (он помахал красным удостоверением перед Герой), мой святой билет! КаПээСэС! КаПээРФ! Сохранил как память и... на всякий случай.
   Что-то не понравилось Кисляку во взгляде Геры, и он внушительно, по мере возможности писклявого голоса, сказал:
   - Запомни, друг Гораций, партий много - а желудок один! О, быть тебе Горацием! Ты должен иметь кликуху в этом... в новом мире. Гораций - благородно, классически и ново! Пока, друг Гораций! Привет маме... Нет, никому приветов не передавай! До завтра!
   -До завтра, - автоматически сказал Гера и вдруг крикнул истерически и звонко, - Гораций! Гораций! Гораций! Ты - прав!
   На него оглянулись, но никто ничего не сказал.
   -Быдло! - уже тихо сообщил всем Гера-Гораций и стал с удовольствием, жадно лопать манты .
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 4
   ШАШЛЫКИ
   Вчера я на святилище был вызван. Меня назвали недотёпой, и по делам уж так нашлёпали, что пригрозили и отставкой! Особенно те сильно гавкали, что не работали с натурой, а так, "катали" просто дуру, бубнили всякие писания, и, не имея светлых знаний, одним смиреньем, и лизаньем сейчас таких высот достали, что могут мною управлять и в шею бить и помыкать! А, интересно, как в аду? Что бесов мучит, как беду они умеют отгонять? И что они в пороке видят? Кого лелеют, ненавидят? Побыть бы в шкуре их денёк. Чтобы, конечно, невдомёк все это было наверху. Ой, что же я это я бубню? Как близко грех ко мне пробрался! И как, как дурень, размечтался о том, о чем не сметь и знать! К делам, делам лететь пора! Вон, сколько нас в обличье белом, лишенных крепости и тела, летит к земле вершить добро! Вот это дело нам дано! Ну, а сейчас мы пошалим, вздохнем, подуем, поглядим, что стоит вздох наш светлый, общий! Какой он будет: слабый, мощный или вообще не состоится, так, легким облачком промчится. Итак, вздохнул весь наш синклит и дунул хором туда, вниз!
  

* * *

  
   Весна ввалилась разом. Она острым ударом ветра сломала льды, растрепала в клочья зимние облака, весело захлопала открытыми форточками, дурачась, стала толкать людей и зверей, вздымать повыше полеты птиц, а, главное, вселять в сердца и души всех мыслящих какие-то странные, ничем не обоснованные надежды. И эти надежды появились у всех - веселее закопошились в помойках бомжи, приободрились старые и некрасивые женщины, загалдели и кинулись в игры дети, поверили в свое высокое назначение милиционеры, депутаты и бандиты, поверили в скорый куш игроки, а сотни и тысячи девушек, юношей, семейных мужчин, холостяков, верных замужних дам - мгновенно влюбились!
  

* * *

  
   Ни единого миллиграмма свежего воздуха, ни единого лучика уличного света не поступали в кабинет мэра, где над картой города, как военоначальники, склонились в тайной беседе два человека. Кисляк, потный до слизи, обладая творческим воображением, так и видел себя - стратегом, вершащим историю, распоряжающимся судьбами людей. Мэр был прозаичен, сух и озабочен. Длинный, костистый, он задумчиво посапывал трубкой и с легкой гримасой брезгливости следил за действиями и речью своего собеседника.
   - Итак, Эдуард Цветович, - азартно водя толстыми пальцами по карте и перекатывая в узком рту дорогую сигарету, пищал Шерстяк, - нами контролируются почти все городские объекты. Спасибо Горацию, привел к нам на поклон (он хихикнул) китайцев, Крайний рынок, пивной завод, и бензоколонку. Но! Но мы не можем никак приблизиться к ликеро-водочному заводу, казино "Империал", бару N 1 и Морскому порту.
   - Про морской порт пока забудь, пакет акций у губернатора, - сухо и жестко сказал мэр, - вот пройдут губернаторские выборы...
   - Так ты решился? - Ахнул Шерстяк.
   - Почти. Пора нам менять виды спорта - вместо баскетбола боксом займемся.
   - Лихо, - продолжал ликовать Кисляк, - это лихо! Вот рванем, вот рванем... Даешь революцию!
   - Революции любишь?
   - А як же! А ты?
   - Нет, не люблю. В революции только первый этап ясен - разрушение и смерть. Второй этап всегда непредсказуем. И чаще всего на втором этапе революция жрет своих создателей.
   - Да хрен с ним, вторым этапом, нам бы вот ликеро-водочный на первом этапе прибрать. Сейчас, то есть.
   - Не спеши. Я думаю, что и бар и казино под его крышей. Через какого - то посредника. А ликеро-водочный...
   Мэр задумался. Контрольный пакет акций был разделен на две равные половинки между губернатором и им, но признаваться в этом Кисляку мэр никак не хотел. Воздух стал совсем гнусоватенький. Мэр сменил тему:
   - Завтра встретишься с моим замом - Запечным, набросаете план по подготовке к выборам. Дам список московских пиарщиков, вызовешь их сюда через недельку. Из наших, местных - выберешь сам. С Запечным работай осторожно - он в честных у нас ходит. Идеалистом прикидывается. Но именно его мы сделаем руководителем штаба. Больше веры будет. А этому, Горацию, скажи, чтобы готовился баллотироваться в городскую Думу. Только, фамилию бы ему сменить, все-таки судимость была. Убийство, наркотики! Давай, действуй!
   - Эдуард Цветович, - изящно перешел на "Вы" Шерстяк, - а каков гонорар? Дело нешуточное - губернаторские выборы!
   - Хороший будет тебе гонорар. Сможешь квартиру купить!
   - Здесь?
   - В Питере!
   - Это хорошо, это, значит, тысяч тридцать баксов?
   Мэр кивнул.
   - И, - продолжал насыщаться счастьем и яростно потеть Кисляк, - черным налом?
   Мэр снова кивнул.
   - Я пошел, я пошел, - двинулся к двери Шерстяк, - немедленно, в дело, работать, вперед, к победе...
   - Постой! - Встрепенулся мэр. - Ты не в курсе, кто перебил всех в шашлычной "Астара"? Мои менты с ног сбились.
   - Полная тишина! - Развел руками жирнюга. - Что не наши - точно! Гораций предупредил бы. Губернаторским ментам - тоже нет смысла, они крышевали шашлыки, и бесплатно жрали. Полная тишина! Может, бытовая разборка. Азеры народ горячий.
   Мэр кивнул. Кисляк уже взялся за ручку двери и вспомнил:
   - Кстати, знаешь эту стриптизершу из бара, Тину? Ну, эту, от которой мы балдеем всегда? Гибкая такая, волосы у нее шикарные?
   - Ну? К чему ты её вспомнил?
   - Договорился на субботу! Придет! Оприходую!
   - Ты?
   - Я! Никуда не денется!
   Хихикнув, Кисляк вывалился за дверь. Мэр сплюнул прямо на мягкий ковер.
   - Словно говна наелся, - прошептал он, раздвинул шторы и распахнул окно.
   Ветер, наконец-то, ворвался в кабинет, и Эдуард Цветович начал дышать глубоко, размеренно, посунувшись всем телом к свежему воздуху.

* * *

  
   Душненько было и в кабинете губернатора. Окна были закрыты. Темный, громадный стол слегка переливался бледными бликами от пробивающихся сквозь шторы световых атак. В парадном, самом большом шкафу теснились спортивные кубки, выпячивались грамоты, словно подмигивали сотни значков. Маленький, крепко сбитый губернатор, по его слухам - самый лучший защитник в баскетбольной команде "Центр", ходил перед застывшей на стуле Бацурой и размеренно долбил:
   - Мы теряем наши прибыльные точки! У нас все меньше и меньше финансовых ресурсов. Город становится все более мощным, а область превращается в его сырьевой придаток! А впереди выборы! А если мы проиграем их, то Вам, Людвига Гековна, не вернуться на пост председателя ГэТээРКа! Кто, кто пытался "наехать" на Вас, на бар и казино? Кто уничтожил руководство шашлычной "Астара"? Почему прокуратура и менты ничего не могут раскопать? Что за заговор вокруг меня? Прямо как в Древнем Риме, когда против Юлия Цезаря свои же восстали!
   Губернатор раз в полгода обретал какой-либо исторический конек и не слезал с него до изнеможения. Потом выбирал новый. Сейчас это был Древний Рим.
   Грудь Бацуры напряглась, а сама она еще более выпрямилась.
   - Виктор Иванович! - Достойно заговорила женщина. - Мы не в Риме! Я понятия не имею, кто действовал в шашлычной. Весь город гудит, а никто не знает. А у меня... Управляющий баром рассказал, что ввалились какие - то черный и бледный. Совершенно незнакомые! Стали требовать долю в обмен на защиту. Тот им объяснил, что это невозможно, что у него все схвачено. Они ушли, а вечером ввалилась компания бритоголовых юнцов, разбили бутылки, зеркала, ударили по лицу Хина, ну, управляющего, а он дал сдачи, тут вмешался охранник, банда смылась, но кто они - пока неизвестно. Что-то новое!
   - Черный, бледный... Когда милиция появилась?
   - Через полчаса.
   - Экие быстрые... Деньги с собой?
   - Конечно! - Гордо ответила Людвига Гековна и протянула губернатору толстый, наглухо запакованный пакет. - Здесь и от казино и от бара.
   - Положи на стол! - Отрывисто сказал губернатор. - Как говорил император Тит - деньги не пахнут! И слушай внимательно: :все, что происходит - подготовка к выборам. Я знаю, кто мой главный противник - Рыбин, наш великий мэр. И с ним эта сволочь - Шерстяк! И эти подонки - городские менты! И среди моих ублюдков полно предателей! И эта сучка Попкова всех лижет и только об одном думает - как бы не промахнуться, не того лизнуть! И все партии против меня! А это значит, что значит, Людвига Гековна?
   - Что, значит? - Растерялась Бацура. - Надо, ну, это... всё надо.
   - Дура!
   - Виктор Иванович! - Грудь Бацуры подскочила до подбородка, а в шкафу словно захихикали значки и кубки.
   - Да, все дураки! - Чуть расширил область обдурачивания губернатор - баскетболист. - Пойти надо в народ, к люмпенам! В плебс! В Древнем Риме чернь могла императоров свергать! А у нас из них обычно приходит на выборы пять-семь процентов, А мы приведем из общаг, из бедных районов - пятьдесят процентов! Каждому водка, каждому деньги в руки. И так по всей области! А мне - в спортивную куртку и в кроссовки и тоже к ним! Я найду абсолютно преданных мне ребят из спортсменов. Они то уж не обижены, вон, крытый стадион строю! В бар пускай их всех. Хлеба и зрелищ!
   - Но они одеты ужасно, а у меня...
   - Чихать! Мало того - каждая третья кружка им, рюмка - бесплатно! Пусть твой управляющий этим займется. И ребят из Москвы корми. Я дам тебе их фамилии. Хорошая команда приехала, трех губернаторов уже "сделала".
   - Доходы упадут.
   - Не очень. А упадут - потом все вернем! Действуй, Людвига Гековна. Кстати, как твой сын?
   - Хорошо, - неуверенно ответили Бацура, - ищет себя. Поступил в институт. Юридический. Возмужал.
   - Ему надо фамилию сменить.
   - Зачем? - Ахнула женщина.
   - Фамилия сменится - судимость исчезнет. Я позабочусь. Потом выберем его депутатом. И дорога открыта! Хоть президентом становись!
   Губернатор засмеялся. Людвига Гековна ошеломленно встала.
   - Удачи! - Губернатор коротко махнул рукой, и Бацура вдруг почувствовала, что этот мужчина и готов к борьбе и способен победить. Она тоже послала шефу какой-то приветственный жест и совсем по новому, быстро и уверенно вышла из кабинета, неся как паруса взволнованную грудь. Гера, её Гера! К нему с новой, прекрасной новостью!
   А губернатор приоткрыл створку окна, подышал у окна, затем взял в руки гантели, сделал с десяток приседаний, а потом хлебнул стакан кефира. Режим!
  

* * *

  
   - Шашлычками пахнет, - Гера расширил ноздри и вздохнул, - черт, весна и шашлыки! Оторваться бы от дел, а я тут вашу хер..ю разбираю!
   - А я о них и думать теперь не могу, - тихо ответил Суббота, - запаха не переношу.
   Гера, широкоплечий, загорелый, накопивший в тренажерном зале мышцы и уверенность, сидел на кожухе мотора своего новенького "Лендровера" и всей грудью принимал чудесный, свежий, но словно согретый шашлычным дымом воздух. Машина стояла в редком лесочке, съехав с основной трассы на размазанную в оттаявшей почве дорогу. Перед ним стоял, опустив голову, Суббота, одетый в дорогой темный костюм, начищенные, но уже испачканные здесь в лесу, желтые штиблеты. Удивительным был галстук-бабочка, красно-черный, похожий на придавленную бородкой бандита настоящую бабочку. Вот так великолепно расфуфыренный Суббота только что рассказал о вчерашнем происшествии и ждал решения Горация. Намертво присохла к Гере эта кличка, придуманная и сказанная вслух всего один раз Шерстяком. А рассказ оказался диким и нелепым...
   В простой будний денек Суббота и Ара мирно угнездились за дальним столиков в пустой шашлычной "Астара". До этого они собрали дань с нескольких "точек", отвезли деньги Гере, отдали нищий заработок бритоголовым и тупым членам бригад, получили свои приличные доли, схлюпали на двоих бутылку коньяка и в таком прекрасном настроении пришли перекусить. Сели, покурили, но никто к ним не вышел. Было всего три часа, шашлычная открылась недавно, и Ара занервничал:.
   - Чего они там, спят, что ли?
   Гортанно матюкнувшись он пошел на кухню, а Суббота, посидев секунд десять, двинулся за ним. Там Ара, поначалу решительно вошедший на кухню, все еще соображал, что происходит, отказываясь верить своим угольным глазам. А хозяин шашлычной и его помощник просто писали на противень, где лежало аппетитной грудой приготовленное для жарки мясо. Поливальщики-кулинары стояли спиной к Аре и не видели, как тот замедленным движением из-под шикарной куртки вынимал черный пистолет с глушителем, который Ара носил с собой теперь всегда. Вислоусый, старый азербайджанец бормотал, поливая мясо:
   - Этот такой вкус даёт, такой вкус! Ай, какой будет шашлык!
   - И полезный! - Подтверждал, широко поливая противень, придурок помощник.
   Пуля влетела в мозжечок безболезненно, хозяин упал на противень, так и не застегнув ширинки и не домочившись последний раз в жизни. Его помощник, обернувшись, стал первым делом застегивать штаны, но тоже не успел довести дело до конца. Пуля вбилась ему между глаз. На свое горе на кухню вошел охранник, и, увидев два трупа с расстегнутыми ширинками, остолбенел.
   - А ты уходи! - Крикнул ему Ара.
   Но Суббота, понимая, что оставлять свидетеля нельзя, мгновенно всадил охраннику свой резак под лопатку. Потом он развернул дергающегося Ару за плечи, вывел из кухни, провел через пустой зал и втолкнул в огромный, черный джип. Им, как это было все последнее время, опять повезло. Улица осталась пустынной...
   - Где Ара? - Спросил Гера.
   - Спит. Переживает.
   - Переживает! - Хмыкнул Гораций. - Переживает! Ну-ка, покажи "дуру".
   Ножик, "дура", резак, тесак, лезвие, кинжал, финка, стилет - ничего не подходило к тому, что Суббота вложил в ладонь Геры. Длинное, узкое, слегка волнистое, отточенное с обеих сторон до состояния стального вздоха, оружие было живым, смертельным существом, готовым к убийству мгновенно, как плюющаяся кобра.
   - Не надоело? - Вертя оружие, раздумчиво спросил шеф.
   - Надоело, - сразу понял Суббота.
   - У тебя ведь полиграфическое образование? Да и в зоне ты боевой листок выпускал?
   - "Крик души" назывался. А я через статейки "малявы" всякие передавал. Зэки знали, как слова находить в тексте.
   - Помню. Так вот, Суббота, времена приходят другие. Мы их подготовили, мы их заслужили. Будем выпускать свою газету. Хорошую, иллюстрированную. Я уже с одним журналистом поговорил, он хочет от Шерстяка уйти, тот платит мало, жаба его душит. Фамилия - Стучков, зовут - Мефодий Юткевич. Лысый такой, занозистый. Он будет редактором. А ты - генеральным директором!
   - А получится?
   - Эх, Суббота! Народ наш быдло! Начнем мы критиковать в газете губернатора, власть, милицию, всех, кого народ не любит. К этому - клубничку голенькую, юморок дешевый, кроссвордик на приз. Конечно, все с мэром согласуем. Чтоб не впасть в беспредел. Что-то и серьезное будет. Мефодий дело знает. А главное - зомбировать, зомбировать! И цены не будем ломить. Все будут наши! Все они - и интеллигенты, и люмпены, и менты, и ученые, и пресса, а особенно - молодь: быдло, быдло, быдло!
   - А моя судимость? Имя?
   - А ты, давай, быстро смени фамилию, ты как по маме?
   - Что, по маме?
   - Фамилия мамы какая?
   -Усатова. Вирия Аспидовна.
   - Ну и имячко. Жива?
   - Жива, стерва.
   - Чего так резко?
   - Психопатка злобная. Была актрисой хреновой, стала торговкой на рынке. Всю жизнь орала на меня и била. На рынке вокруг неё пустота - другие торговцы боятся с ней стоять. Матом обложит или рыбой по морде съездит. Отца в гроб свела, он спился. И я... Все жизнь исковеркала и мне, мамуля родная...
   - И мне! - Мрачным эхом ответил Гера и, поймав недоуменный взгляд Субботы, встрепенулся - Ну, все равно, возьми фамилию мамы. Мы это быстро провернем.
   - А ты? - Тусклые глазки Субботы вдруг заострились.
   - И я сменю. Попозже. Да, все дела свали на Ару, надо уходить от криминала, особенно от "мокрых" дел. Душить будем тихо, интеллигентно! Денежками, денежками будем душить! Мэр с нами, менты городские с нами!
   - Так на хе.....а нам Ара? Замочить - и всем легче станет.
   Гера замер. Вперился взглядом в Субботу. Тот был спокоен и обыкновенен.
   - Ты... ты... человек, - тихо сказал Гера, проглотив слово "страшный", - ты не подумал, что, хороня своих, роешь себе могилу сам?
   - Я думаю о деле, - тихо ответил Суббота.
   - Ладно, потом решим. Но, ножичек свой спрячь подальше. Оставь как музейную редкость. А лучше - вообще выкинуть.
   - Не спеши, может и пригодится, - мирно сказал Суббота, и блеснувшее оружие исчезло где-то в складках одежды убийцы.
   Гере стало страшно и пусто. Пряча эти чувства, он глубоко вздохнул и сказал:
   - Черт, как же вкусно пахнет шашлыками!
   Суббота же брезгливо передернул плечами.

* * *

  
   А Тина, Хин и Крякин, совсем неподалеку, объедались вкуснейшими шашлыками из свинины, приготовленными заботливым Крякиным. Расположились они, прячась от острого весеннего ветра, за стеной новенького желтого сарая на ферме, уже три года принадлежащей Саше. Сняв с себя полномочия церковного служки, но оставшись церковным старостой, он рискнул взять громадный банковский кредит, купить ферму, и через три года, отдав все долги, стал главным поставщиком местного картофеля, зелени, свинины в ресторан при казино, Бар N 1 и один из рынков города. Городская милиция его защищала почти бескорыстно, пожирая, правда, примерно одну десятую часть его урожая. На громадном, обнесенным ровным, высоким, с фонарями, забором, пространстве фермы, примостившейся между сопок, Саша построил уютный домик, свинарню, поставил склад, вырыл пруд, где купался до холодов. В тесном ряду, выведенные из аккуратного сарая, уверенно, блестя свежей краской, стояли два небольших трактора, грузовичок, мощный "внедорожник", "газик", механическая сенокосилка, что-то ещё, непонятное для неискушенного взгляда. Выглядело все внушительно и празднично.
   Компания чувствовала себя превосходно. Даже Хин, чье лицо украшали два разноцветных фингала, симметрично расположившиеся с двух сторон переносицы, а верхняя распухшая губа мешала трапезе, и пил, и ел, и шутил от души. А пили они крепкий самогон и домашнее вино, приготовленное Крякином, и подаваемое на низенький, утонувший в мягкой земли доморощенный столик, полной, молчаливой женщиной в надвинутом до бровей монашеском платке, которую никто из старой компании не знал.
   - Судьба совершила новый виток, и мы опять вместе! - Осторожно, оберегая распухшую губу, разглагольствовал Хин. - Как будто ничего и не произошло. Людская память стирает все мгновенно. Все как будто вчера, а ведь проскочили тысячи дней? Нет, поменьше. Простите, как вас зовут?
   Последнее относилось к незнакомке.
   - Азалия! - спокойным, чуть вздрагивающим голосом ответила женщина.
   - Елы-палы, какое имя! Вот, милая Азалия! Пью за Ваше здоровье!
   Тина выпила вина, Крякин - шумным глоток полстакана самогона. Хин выпил свою порцию, кривясь от боли в губе. С той же гримасой он начал закусывать жирным куском мяса. Азалия не пила вообще. Сияющий от счастья Крякин положил на громадное блюдо ещё четыре шампура с сочными, мягко обжаренными кусками мяса. На другом блюде лежали малосольные огурцы, консервированные томаты, зеленый и репчатый лук, чеснок, в отдельном судке - кетчуп. В маленьком блюдечке - горчица, рядом, в таком же блюдце - соль. Серый хлеб, нарезанный крупно, грудой лежал на деревянной доске, а ещё на одной, щербатой тарелке, истекала на солнце тонко распластанная красная соленая рыба. Кета.
   - Вот, чуть позднее, будет своя редиска, укропчик, петрушка, а пока лопайте соленное, - угощал Саша, - лопайте и рассказывайте..
   - Я не могу, - промычал Хин, касаясь мизинцем разбитой губы, - пусть Тина доложит обстановку.
   Тина с наслаждением доела кусок мяса, глотнула вина.
   - Первым делом докладываю, что со стриптизом я завязала! Отныне я бухгалтер Бара номер один и казино "Империал"! Позавчера завершила бухгалтерские курсы, а через месяц получу диплом о высшем экономическом образовании!
   -Ура! Ура! Ура! Поздравляю от всего сердца! - Крикнул Крякин, чмокнул Тину в щечку и схватился за бутыль с прозрачнейшим самогоном. - Это надо отметить отдельным тостом!
   - Не возражаю, - поддержала абсолютно "новое" предложение красавица, - даже не верится, что больше не буду вертеться на этой штанге и трясти своими молочными железами перед вожделенцами от сексуальной озабоченности. Но, честно говоря, денег эта штанга мне принесла прилично!
   - Теперь, давайте женитесь! - Простодушно предложил Саша, наливая Тине вино. - Вон, какая красивая пара!
   Он автоматически показал на разгромленную физиономию Хина, на что тот ответил страдальческим смешком.
   - Саша, Саша, - укоризненно сказала Тина, поднимая бокал с вином, - ты же знаешь, что мы с Хином и не любовники, и не муж с женой... Мы соратники, друзья, странная пара в этом странном мире.
   - Ладно, меняем тему, - смутился Крякин, - что все-таки произошло у вас в баре?
   - Элементарный наезд! - Воскликнул Хин и ойкнул. - Тин, говори ты, больно мне...
   - Сначала два подонка попытались нас шантажировать, мы их послали к черту, а на другой день ввалились сопляки с обритыми головами и устроили погром. Хин, молодец, кинулся в драку, он же когда-то каратэ занимался, двоим...
   - Троим, - уточнил Хин.
   - Троим, - согласилась Тина, - приложил прилично, но и ему досталось...
   - А Тина, - несмотря на боль, быстро заговорил Хин, - одному врезала бутылкой по кумполу. Прилично врезала!
   - Пьем за победу! - Поднял свой стакан Саша. - Вы - молодцы!
   Выпили все, кроме Азалии. Тина, вертя бокал в длинных пальцах, молвила совсем задумчиво:
   - Но какие морды у этих подонков. Тупость, дикость, а еще эти голые черепа, прыщи на лицах, торчащие уши. И внутренняя уверенность, что они красивы, что они должны нравиться женщинам! Оскотинение какое-то! Причем - массовое!
   - Ого, как же ты успела все заметить? Даже внутреннюю уверенность, - удивился Хин и отложил в сторону шампур, - все, больше не могу! Через губу не могу, да и наелся!
   - Я и на штанге, когда вертелась, все замечала. Вот, что меня волнует. В городе что-то происходит. Появилась какая-то новая сила, и её никто не знает. Появился страх, убийство за убийством пошли...
   - А кто? - Спросил Крякин.
   Хин пожал плечами и все-таки цапнул ещё один кусок мяса. Тина сузила веки:
   - Я много думала об этом. И вот что надумала....
   Она замолчала. Все ожидающе, даже Азалия перестала вытирать стол, смотрели на Тину.
   - Ну, говори! - Не выдержал Хин.
   - Все началось, когда появился в городе Гера!
   - Ты чего. Ёлы-палы? Крыша поехала? - Изумился Хин, а Крякин протестующе замахал руками.
   - Не поехала! Елы-палы вы глупые, слепые! - Вдруг разозлилась Тина и даже встала. - Он семь лет в тюрьме просидел, вы что, не видите, какой он матерый стал? А в бар к нам раньше пешком ходил, а сейчас на "Лендровере" подкатывает, который стоит десять тысяч долларов! А то и больше.
   - Это не показатель, - сказал Хин, - у него мама богатая.
   - Я согласен с Хином, - поддержал друга Крякин, - Гера был очень трепетным юношей...
   - Трепетным? - Глаза Тины иронически сузились. - Он стал волчарой! У него плечи стали шире твоих, Саша, он смотрит на всех как на червей! Трепетный! Другие перед ним трепещут! А в городе, говорят, какой-то авторитет появился, кличка - Гораций! Гера и Гораций! Связь улавливаете? А главное, главное... он сын Бацуры!
   - Так вы же вместе с Людвигой работаете! Вы... - Саша вдруг осёкся и стал пристально всматриваться куда-то далеко.
   - Да, - согласилась Тина, - для меня это пока загадка. Но, может, Бацура ничего и не знает. Мамы чаще всего слепы в темных делах своих детишек. Те гадничают под носом, а мама считает его ангелом.
   - Да и ты пока ничего не знаешь, - подытожил Хин, - ничего конкретного...
   - Ворюга ползет, - вдруг ткнул пальцем в воздух Крякин, - сидеть тихо и не высовываться! Он нас не видит!
   Компания по-шпионски прижалась к стенам сарая и узрела лохматую фигуру бородатого человека, который пригнувшись пробирался к складу.
   - Вот, гад, - шептал Саша, быстро собирая в кольца влажный пастушечий кнут, - знает, что у меня собак сейчас нет, а в складе картофель еще есть. Но он у меня сейчас получит...
   Пригнувшись, ловко лавируя мощным телом, распуская и волоча за собой тяжеленный кнут, фермер быстро приблизился к ворюге. Бомж заметил Крякина слишком поздно. Он успел только развернутся и засеменить к изгороди, как Саша выпрямился и ударил кнутом! Тяжкая плеть хлестнула по ногам вора, тот упал кубарем, завизжал и уже стремительно помчался к изгороди, не бросив, однако, рваной сумки.
   - Ату его, ату! - Завизжала Тина.
   Крякин не стал преследовать перепуганного визитера. Он подошел к друзьям, по пути снова собрав в кольца кнут.
   -Ну, ты герой! Ковбой! - Восхищенно, забыв про свою губу, сказал Хин. - А чего не догнал?
   - Ну, не убивать же! - Чуть смущенно ответил Саша. - Получил наказание - и хватит! Завтра собак привезу. А думаю, надо раз в неделю утраивать небольшое угощение бомжам. Ну, всякие неликвиды дарить. Картошку мелкую, овощи старые, косточки свиные. Все же съедобно, не отравлено. Пусть едят. Голодные все-таки. Ну, что, еще по стопочке?
   - А как же, - весело сказала взбудораженная Тина, - ведь за мое бухгалтерское образование так и не выпили!
   - Точно, точно! - Засуетился Крякин. - Пьем!
   - Тут недавно Шерстяк нарисовался, - тараторила развеселившаяся Тина, - ну, редактор "Тихоокеанского форпоста", хочет про меня статью написать. В субботу к себе в кабинет пригласил!
   - Быть тебе знаменитой! - Возгласил Крякин.
   - А то! - Подтвердила Тина.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 5
   СЕКС?
   Какое острое и яростное слово придумали себе в любви, каким-то странным воплем нарекли то, что раньше звали вожделеньем, вернее - страстью иль смятеньем души и тела... Не знаю я порывов плоти, я Ангел, и всегда я против животных воплей, стонов ярых, и, кстати, бес, мой недруг старый, лишен ведь тоже этой дури. Да, дури, ведь намного лучше летать мечтою в самой гуще прекрасных мыслей, света, знаний, когда ты создаешь стихами прекрасный мир духовной были, в котором избранными плыли все гении и корифеи! А секс? В слюне вонючей и ужасной сливаются и педерасты, и юноша с девицей милой, и старичок с путаной хилой, и пес с собакою заразной, и как представишь, сколько сразу вот так пыхтят, сомкнувшись близко, что сразу хочется все чистое к себе прижать, в нем растворится, от секса вашего забыться. И я расстрою все свиданья, я всем напомню, что желанье противно тихому смиренью! Что блуд - и грех, и возмущенье в душе, что это просто разрушение всего, что строит мысль святая. Да, есть, конечно, жизнь иная, где и любовь есть неземная, и буйство плоти так прекрасно, ведь ясно всем, что не напрасно рождаются и дети в мире... Но у меня совсем другие событья в сексе происходят. Судите сами...
  

* * *

  
   Каким-то невероятным изворотом тела Тина вывернулась из-под навалившейся на неё тошнотно-отвратной туши Шерстяка. Но тот успел переброситься к двери и сесть на пол, среди рассыпавшихся из пепельницы окурков, отрезав женщине выход из кабинета. Тина стремительно, молча, привела в порядок одежду и встала, широко расставив ноги, перед Кисляком, который и не подумал натянуть на себя брюки и так и сидел, в трусах, выставив огромные, сиреневые, с прыщами ноги в черных носках и с забинтованным правым коленом.
   - Ну, что, пропустите меня, господин главный редактор? - Внешне спокойно спросила Тина.
   Кисляк молча, все шире улыбаясь, смотрел на женщину. Потом пошарил рукой, поднял с пола целую сигарету и, похлопав по столешнице письменного стола, нащупал там зажигалку, закурил. Тина попыталась пробраться к двери, но мокрая ладонь Шерстяка чуть не перехватила её. Она сделала шаг назад.
   - Вот так лучше! - Кисляк с гримасой боли встал, помял забинтованное колено, взял бутылку дорогущего конька и выпил прямо из горлышка. Потом вынул из замочной скважины ключ и повертел его многозначительно. - Мышеловка захлопнута. А теперь слушай внимательно. Ты мне все-таки дай сейчас. Для тебя же это чепуха. А я дам тебе тысячу баксов. Признайся, это очень прилично для одного раза. А не дашь - я все равно расскажу, что ты мне дала. И не просто дала, а во все дырочки! Пришла-то ты сама!
   - Я же, - все более поражаясь и, уже впадая в отчаяние, стала давиться слезами женщина. - я же для статьи... интервью дать!
   - Так дай! - заливисто засмеялся Радий Гурьевич. Его рука скользнула в собственные трусы. - Ну-ка, открой ротик и встань на колени! И все будет хорошо - деньги, статья добрая, как женщина сумела от стриптиза к экономике перейти, найти себя...
   - Дай сначала коньяку! - Решительно сказала Тина. - Черт с тобой!
   - Спасибо, девочка, спасибо, - засуетился Кисляк, поворачиваясь к столу, к стаканам, - ты не представляешь, как изменится твоя жизнь! Всем будет хорошо и тебе и мне... Каждому свое! Каждому свое! Ну...
   Договорить он не успел. Хрусткий удар хрустальный пепельницы пришелся ему по затылку. Тина пришлось привстать на цыпочки и так уже, натужно вскрикнув, грохнуть по коротко стриженной голове жирнюги. Удар получился на славу: известный журналист сначала повалился на стол, голым животом на пирожные, а грудью на блюдечко с лимонными дольками, а затем, всхрапнув, на пол, повалив вместе с собой стаканы, размазанные пирожные, фрукты. Тина же, совершив столь смертельное действие, первым делом схватила ключ от двери и кинулась к ней. Но задержалась, вернулась к туше Кисляка и, преодолевая отвращение, пощупала ему шею. Тонюсенький, в складках кожи и жира пульс был. Тина облегченно вздохнула, нашла чистый стакан, налила добрую порцию коньяка, легко выпила, остатки плеснула на окровавленный череп Шерстяка, туда же и плюнула.
   - Каждому свое! - Громко сказала женщина, неожиданно для себя сгребла со стола все бумаги, засунула их в сумку, открыла дверь и, пройдя пустой коридор, громадный вестибюль, откуда по счастливой случайности вышел по малой надобности охранник, оказалась на темной, волшебно свежей улице. Тине стало удивительно хорошо и даже празднично.
  

* * *

   Наконец-то, всё кончилось. Хин, отвалившись от взволнованного тела Бацуры, был доволен. Теперь надо было сделать все возможное, чтобы Людвига Гековна не захотела ещё раз. Сначала он бурно закашлялся, натужно побагровел и промчался в ванную комнату. Вернувшись, тут же закурил и сел на край необъятной постели, всем видом показывая, что ложится рядом с женщиной больше не будет. Да и как перевести стрелки из постели в другую область, Хин прекрасно знал.
   - А где сейчас сын живет? - Как будто равнодушно поинтересовался он.
   Бацура, лениво раскинувшаяся, словно сжалась, стала жестче и плотнее. Голос её тоже чуть окреп, избавляясь от томной расслабленности.
   - Он на свою новую квартиру переехал. Не хочет жить со мной.
   - Почему?
   Людвига Гековна не ответила, но взгляд её словно наполнился слезами, повлажнел, что ли, стал глубже и темнее. Хин совсем осторожно спросил:
   - А как ты его зовешь дома? Герчик? Геруня? Гораций?
   Людвига Гековна задумалась. Ей пришло в голову, что никаких ласковых имен она сыну и не говорила с самого детства! Как же так? Она резко села, и её вислая, тяжелая грудь словно потекла на ещё влажный живот.
   - Герунчик? - Полувопросительно сказала женщина. - Как-то даже не знаю..., - и тут же вдруг разозлилась, - Гера и Гера! Все в этом имени есть - и ласка, и точность! Что за вопросы? Гораций какой-то. Иди лучше ко мне...
   Хин и не подумал перемещаться ближе к любовнице. Он встал, прошелся по просторной спальне, натянул плавки и носки.
   - Ты что? - Удивилась раздраженно женщина. - Всё? Как кролики? Раз-два и разбежались? Вернее - всего раз!
   - Есть разговор серьезный, - Хин медленно одевался, - очень серьезный...
   Бацура покачала головой. Все-таки она была красива, вот такая - с распущенными волосами, мощным, холенным телом, длинными, сильными руками, жирными ляжками, стройными голенями. Хин это снова увидел, почувствовал волнение, но надо было завершать задуманное.
   - Милая Людвига, - заговорил он, усаживаясь в кресло возле трюмо, - дело в том, что мне предложили новую работу. Журналистскую.
   - Где? - Взметнулась Бацура.
   - В новой газете. Вчера я встречался со Стучковым...
   - С Мефодием? - Взъярилась женщина. - Он же алкаш! Я его когда-то с радио выгнала... У него ни гроша! Он за копейки у этого прихвостня мэрского, Шерстяка, пашет в его журнале, никому не нужном!
   Слово мэрского Бацура произнесла через "е". Получилось почти что "мерзкого". Хин улыбнулся и невозмутимо продолжил:
   - А теперь у него есть деньги. Газета будет еженедельная, называться "Трактат". Зарплату он мне положит приличную.
   - Что? - Сощурилась Бацура, вылезла из постели и нависла над любовником. Он даже как-то сжался в кресле. - Приличную? Сколько? Ну, говори, сколько?
   - Тысяч десять, двенадцать...
   - Долларов?
   - Конечно, рублей!
   Бацура постучала пальцем сначала по своему виску, потом по темечку перепуганного мужичка.
   - Ты что, хочешь сказать, что две тысячи долларов тебе мало? При бесплатном ужине для тебя и твоей подруги? Говори честно - в чем дело?
   Хин все-таки не был трусом. Он тоже взъярился и вылетел из кресла, встав одетым, а, значит, как бы защищенным, в мягкой броне, перед полностью голой бабой. И Людвиге сразу стало неуютно.
   - Я журналист! - Жестко сказал он. - Я не управляющий баром, это не мое дело! Конечно, спасибо тебе, я заработал за эти два года очень прилично...
   - А теперь можешь и сам пожить? - Язвительно подхватилась Бацура, торопливо подвязывая пояс халата. - Как Альфонс? Или сутенер у своей Тиночки?
   - Ты это зря, - совсем сурово ответил Хин, и Людвига точно поняла, что Хин просто от неё уходит, - Тина не моя любовница, и ты это знаешь, мы друзья, потом, вспомни, как она бухгалтерию наладила, хотя курсы только-только закончила, как девочек в кулаке держит...
   -Ты уходишь? - Глухо, упавшим голосом спросила Людвига, ставшая на миг просто брошенной девочкой.
   - Да - и совсем! - Ответил Хин.
   И тут Бацура рухнула на колени, припала грудью к ковру и заголосила, обхватив кривые ноги Хина:
   - Останься, Хин, любимый мой! Прошу тебя! Пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста!
   Это "пожалуйста" было необыкновенно жалостливым и трогательным. Под ногами мужчины билась в истерике большая и яркая женщина, и от её воплей словно плакали и ежились многочисленные фотопортреты на стенах, сжимались в складки тяжелые портьеры, колыхалась от ужаса громадная постель. И тут черт дернул Бацуру сказать следующие слова:
   - Милый! Я буду платить тебе в два раза больше! В три! Бери, сколько хочешь!
   Мгновение спустя она поняла свою ошибку. Но было поздно. Оскорбленный, но радуясь этому, Хин гордо встал и вышел из спальни. Все получилось отлично. Он был оскорблен, он был свободен! И не был особенно виноват...
  

* * *

  
   Ничего не получалось у Геры. Как никогда не получалось с женщинами стройными и тонкими. Только жирные ляжки, тяжелые груди возбуждали его. И глухая ненависть, взрывающаяся в сознании рваным, смутным образом матери, ещё больше угнетала его.
   - Одевайся, - бросил он стройной и очень красивой девушке с короткой светлой стрижкой и испуганными движениями, - деньги возьми, вон, возле зеркала.
   - Мне не нужны деньги, - тихо ответила девушка, - может, попробуем ещё раз? Я постараюсь...
   - Я не в форме сегодня, - отрывисто сообщил Гера - потом как-нибудь созвонимся. А деньги, все-таки, возьми.
   Девушка, одевшись, покорно взяла деньги, подошла к неудавшемуся любовнику и осторожно погладила его по голове. Гера криво ухмыльнулся и вдруг резко толкнул её кулаком в живот.
   - Больно! - Вскрикнула девушка.
   - Так катись к черту! И побыстрей!
   Девушка неожиданно преобразилась. Она шваркнула в лицо Геры пачечку рассыпавшихся пятидесятирублевок, развернулась, и, выходя из двери, язвительно крикнула:
   - Лечи нервы, импотентик хренов!
   Гера был настолько ошеломлен, что не предпринял никаких действий, хотя было и острое желание разбить это нежное лицо или свалить на пол и потоптать ногами её хрупкую грудную клетку. Он бы успел догнать девушку, но ошеломление оказалось сильнее желания. Отдувшись, он встал, влез в широкий спортивный костюм и, пройдя две комнаты, оказался в спальне верного Ары, который наслаждался телевизионным боевиком и в грохоте боевой схватки на экране ничего вокруг не видел и не слышал. Гера встал перед охранником как привидение, и тот даже айкнул.
   - Ну, что, верный страж? - Язвительно спросил Гера. - Меня бы давно уже зарезали, а ты бы ничего и не узнал! Да выруби ты свой видик!
   Блатной сын кавказских гор вздохнул, тронул пульт, и экран погас. Гера присел на край диванчика и взял с узкой полочки зеленый томик Корана. Ара насторожился.
   -Т ы откуда эту метелку приволок? - Спросил Гера, не выпуская книгу из рук, но и не открывая её.
   - Девушку? Ай, замечательная девушка! - Воскликнул Ара. - Студентка! Красавица!
   - Скажи ещё - комсомолка, - усмехнулся Гера.
   - Покормить её? - Встрепенулся Ара.
   - Уже ушла.
   - Что так рано? Не понравилась? Не согласилась? Нет, не согласится не может...
   - Понятно, значит, уже сам попробовал? А, потом, значит, шефу надкусанный ломоть?
   Ара растерялся, покраснел и засуетился:
   - Так, случайно получилось. А потом подумал - почему такая красавица только мне? Шефу надо подарить.
   - Спасибо за подарочек! Такого ещё не было! Прямо счастье свалилось! Спасибочки тебе!
   - Аллах апкар! - Вдруг завосторжился Ара.
   Теперь насторожился Гера.
   - Ты, что, в ислам ударился? - Спросил он, снимая с той же полки четки и укладывая их поверх Корана. - Может, еще и ваххабистом станешь? Начнешь неверных "мочить"?
   Ара опустил голову, а потом с вызовом поднял её:
   - А что, нельзя? Как Аллах велит! Это моя вера! Ты не смейся над ней!
   - Я и не думаю, только подумай - Бог один, а верований много...
   - Но только одна верная - где Аллах! - Глаза Ары стали совсем черными.
   - Да ты слушай, - раздраженно продолжил Гера, - ну, представь, я начальник, то есть, Бог для подчиненных. У меня десять работников, все разных верований, и все прекрасно работают! Так вот мне, начальнику, Богу для них, плевать на то, как они верят в меня! Все хороши, потому что работают отлично. Понял?
   - Аллах апкар, - убежденно согласился ничего не понявший Ара, - значит, так надо.
   Гера внимательно всмотрелся в своего давнего спутника ещё с той, тюремной поры. Ара мало изменился на воле. Такой же резкий, непредсказуемый, убивающий легко и весело, верный... А верный ли? Аллах апкар? А, может, прав Суббота, не нужен уже этот полуграмотный дикарь. Посадить на охрану и другие темные дела хорошего специалиста из бывших ментов. Да нет, те скорее предадут. А, черт, жизнь подскажет.
   - Ладно, верь, как хочешь, только службу не забывай. Нас ещё ждут великие дела!
   - Я, я, все сделаю! - Яростно обрадовался Ара. - Да я за тебя жизнь отдам! Всех зарежу! Что хочешь прикажи!
   - Ничего на сегодня не надо, отдыхай. - Гера вернулся в свою спальню и глянув на поле проигранного боя, то есть на постель, взял мобильник и набрал номер телефона Лиды, той самой стриптизерши из бара. Только её мощные ляжки могли бы спасти его поруганную мужскую честь. Но длинные гудки напомнили страдальцу, что она, наверняка, вертится сейчас на своем рабочем шесте, брякая грудями и еле удерживая потное тело на скользком металле.
   - А пошли вы все на хе..! - Заорал вдруг Гера. - Все бля..и, все бабы, и ты, мамаша моя долбанная! Ничего не хочу! Никого не хочу! Жи-и-ить не хочу!
   Он упал ничком на постель, сжал голову руками и так ушел то ли в сон, то ли в небытие. Ангел там, наверху, встрепенулся, слетел к человеку и положил свою невесомую руку на горячую голову Геры.
  

* * *

  
   Наташенька Попкова, нынешний, ненавидимый абсолютно всеми подчиненными, руководитель ГТРК, свои сексуальные проблемы решала привычно просто. Она лежала на диване, просматривая порнографический фильм, а болонка мужского пола Антей, сын почивший от старости Дэзи (подарок от Вуали), вылизывал ей все, что находилось у постанывающий от удовольствия рыхлой женщины между ног. Ни о каких мужчинах, ни о какой любви Наташенька и не помышляла. Ей было так приятно, так хорошо, а еще она иногда откусывала солидный кусок от тортика и глотала вино из пузатого стакана. Это было счастье! Она даже телефон отключила...
  

* * *

  
   Саша Крякин лежал вместе с Азалией во дворе, на высоком топчане, укрывшись волшебно теплой медвежьей шкурой. Нет, спать потом они все равно пойдут в домик, просто им захотелось полежать под звездным небом, отдохнуть от тяжкого дня. Под топчаном чутко дремал могучий ротвейлер Рэй, где-то бегала по плантации его суетливая сестра Лада. Было тихо, лишь иногда по трассе пролетели машины, вспарывая темные сопки лучами фар.
   - Смотри, - путешествовал по небу Саша, - вон, видишь, такое облачко из звезд. Ну, вон, над сопкой, слева... Это - туманность Андромеды. Миллиарды звезд, другая галактика. Представляешь?
   - Не представляю, - прошептала женщина, - но как велик мир. Как мы малы...
   - Да, мы малы, - Саша прижал к себе женщину и стал гладить её грудь.
   - Грех ведь, - сказала, не сопротивляясь, Азалия, - пост ещё не кончился...
   - А я ничего и не делаю. - Саша немного отдвинулся. - И вообще, разве ласка - грех?
   Женщина молчала и улыбалась. Крякин воодушевился:
   - А потом - мясо мы ели, вино пили... Одним грехом больше, одним меньше - все одно. Я прав? Мои друзья тоже так думают
   - Не мне судить. У тебя хорошие друзья. А Тина эта - очень сильная женщина! Очень..
   - Тина? - Немного удивился Саша.- А что, может быть. Все может быть... А вон, смотри, правее - Малая Медведица. А над нами, моя любимая - Полярная звезда!
   Саша бормотал ещё долго, а его подруга тихо заснула, и не видела, как небо становилось все глубже и осмысленнее, насыщалось красотой и важностью, и словно покачивалось нежно, неся негу, успокоение, забвение. Неся любовь ко всем, живущим на исковерканной земле...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 6
   ТЕМНЫЙ КОНЬ
   Гордыня, гордыня, гордыня - вот истина, вот это имя пронзает судьбы власть имущих, которые всё пуще, пуще пытаются всё в мире оседлать, но им, несчастным же, не знать, что Бог решит им в день иной, какою жуткою судьбой вся жизнь вдруг может, оказаться! Как могут внезапно сломаться все планы, мечты и надежды, как может исчезнуть, что прежде давало почет и богатство! Нет, места здесь нет для злорадства, я должен их так просветить, чтоб люди смогли бы забыть гордыню, стяжательство, злобу, забыли про вопли утробы, заболи про месть и обиды... И вот что бывает обидным - как только все кажется ясным, и верится, что не напрасно, потрачены силы, финансы, победа близка без сомненья, как, вдруг, появляется гений, а может не гений, но где-то из тени какой-то кумир неизвестный, могучий, пускай и не честный, но знающий как побеждать, вот тут все вращается вспять и может в труху превращаться богатство, довольство и счастье. Попробую их просветить. Их лица тупые умыть. Закапать глаза чистой правдой. Смотрите налево, направо, смотрите в себя, в мир огромный, Учитесь же снова и снова...
  

* * *

  
   В малом зале областной администрации было тесно, жарко и как-то неестественно весело. Через несколько минут председатель Избиркома, Хрип Гнутович Кривуля, должен был вручать удостоверения зарегистрированным кандидатам на должность губернатора. В первом ряду вальяжно развалился мэр, громко беседуя с Шерстяком - Кисляком и своим пресс-секретарем, длинноногой, жеманно-изломанной девицей, которая, похоже, даже папочку с документами покрыла сложной косметикой. Через ряд сидел губернатор и внимательно слушал, что ему говорит первый такой же невысокий, по-спортивному крепко слепленный его первый заместитель. Руководитель ГТРК, Наташенька, простите, Наталья Ивановна, Попкова сидела чуть в стороне, на равном отдалении от обоих, демонстрируя свою полную независимость. Сидел еще ряд явно "непроходных" кандидатов, среди них был и кочегар котельной номер 4, Зверсков Роберт, жилистый, хмурый, но все-таки вызывающий желание говорить ему "Вы", женщина-сутяга, бывший работник обкома КПСС, потом прачка, затем дворничиха, а в настоящее время лидер партии пенсионеров, кто-то ещё, неизвестные толпе журналистов и важных гостей. На последнем ряду примостилась группа из трех человек. Рядом с мощным, простецкого вида мужчиной в белом свитере, туго обтягивающим его приличное чрево, сидела быстроглазая, плотная девушка, с короткой прической. Она что-то наговаривала в миниатюрный диктофон, а третьим был полный, светловолосый мужчина, спокойный, внимательный и, как бы равнодушный ко всему происходящему. Иногда выдавали его напряженное состояние глаза - острые лучики взгляда из прорези припухших век быстро концентрировались на ком-нибудь, оценивали его и снова прятались.
   Был в зале и Хин, уже работающий в новой газете, была с ним и Тина, так, ради любопытства пришедшая с другом, в самом дальнем углу сидел и Гера. Он был важен, суров и великолепно одет. Но какая-то тревога все-таки проскальзывала и в его взгляде. Ведь начиналась политическая война, от исхода которой зависела и его неправедная, богатая, но такая хрупкая пока жизнь. Да, был в зале и генеральный директор еженедельной, иллюстрированной газеты "Трактат" господин Усов, бывший Суббота. Он впервые пришел на такое внушительное легальное сборище и чувствовал себя неуютно. Одет он был в черный костюм и черные ботинки, а галстук-бабочка был красно-черным, снова прикрытым его легкой бородкой. Рядом примостился его главный редактор Стучков, как всегда немного пьяный, и Усов, уже ежесекундно обретая навыки руководителя, именно сейчас подумывал о том, что Хин, пожалуй, лучше справится с обязанностями главного редактора и об этом надо сейчас же сказать Горацию. Но тут началось главное.
   Председатель Избиркома Кривуля, высокий и широкоплечий, встал и объявил, что удостоверение номер 1 вручается... конечно же, губернатору, первому собравшему необходимое для регистрации количество голосов избирателей. Быстро и молодцевато губернатор подскочил к столу, откуда навстречу поспешил выйти громоздкий Кривуля, чуть не сбив шиньон с головы секретаря комиссии, хохотливой женщины лет сорока.
   - Поздравляю! - Громко возвестил Кривуля.
   - За честную борьбу! - Подняв удостоверение над головой, сказал губернатор.
   В зале дружно зааплодировали. Эти аплодисменты были чуть гуще, когда с таким же лозунгом получил свое удостоверение номер 2 и мэр города. Но затем Кривуля словно надломился, сел на свое место и объявил намного спокойнее и глуше:
   - Удостоверение под номером три вручается кандидату Фиалкину Грому Бехтовичу!
   Присутствующие завертели головами и узрели того, из последнего ряда, мужчину в белом свитере, не спеша продвигающемуся к столу. Объективы телекамер и фотоаппаратов словно раздумывая, нацелились на третьего претендента, удостоверение которому торопливо вручала, поправляя чуть сбившейся на бок рыжий шиньон, секретарь Избиркома.
   - Поздравляю! - Громко, и словно смеясь, сказала она.
   - Спасибо, - опустив голову и рассматривая удостоверение ответил Фиалкин, - большое спасибо.
   И внимательным, очень долгим взглядом обвел всех собравшихся. Словно тревожный, прохладный порыв ветра пробежал по залу. Сзади яростно зааплодировала спутница Фиалкина. В зале отозвалось несколько вялых хлопков. Мэр наклонился к Шерстяку:
   - Что за тип?
   - Бывший мент, - уверенно забормотал всезнайка журналист, -потом был директором небольшой ремонтной фирмы, два года вертелся в Москве помощником депутата Госдумы от ЛДПР. А вот сейчас...
   - Не проморгали ли "темную лошадку"? Смотри, сколько голосов собрал. И как-то незаметно...
   Кисляк пренебрежительно махнул рукой:
   - Ничего у него нет. Ни команды, ни резервов. Мы сделаем так, чтобы он оттянул голоса у губернатора.
   - Что за тип? - Поинтересовался у своего зама и губернатор.
   - Хрен его знает, - мудро ответил зам.
   - Не Москва ли его прислала?
   - Так Москва же за нас! - Изумился зам.
   - Москва только за себя! Когда же вы все это поймете?!- Ответил губернатор. - Даже в Древнем Риме на первом месте стояли всегда вопросы римской знати. Ты дай задание насчет этой "темной лошадки" нашим службам. Хотя, думаю, главным для нас остается мэр...
   Они вышли почти одновременно, два первых кандидата на должность губернатора. Фиалкина с командой уже не было. И пока мэр и губернатор собирали своих сподвижников за богато накрытыми столами в "своих" кафе и барах из старенького "газика" уже высаживались Фиалкин, девушка, которую звали Марина Пожарова и мужчина, нареченный именем Гай под фамилией Верный. Вылезли они у обшарпанных ворот полуумершего механического завода, прошли в темный цех и Гром Бехтович, оказавшийся перед грудой закопченных, угрюмых рабочих лиц, спросил вместо "здравствуйте":
   - Ну, что, поди жрать хотите? У кого на ужин сегодня будет мясо?
   Среди удивленной, но встрепенувшейся толпы, поднялась одна нерешительная рука и тут же упала вниз. Фиалкин усмехнулся.
   - А они сейчас уже пьют и жрут! - Его кулак ткнул куда-то наверх. - И каждый день они пьют и жрут! И никак не нажрутся!
   Он был абсолютно прав. За длинным столиком в Баре N1 команда губернатора, после второй рюмки изумительной местной водки "Золотая роса", навалилась на крабы, рыбу, икру, сыры и колбасы, рульку, маслины, салаты, зелень, пирожки с капустой, рыбой, яйцом и рисом. Среди объедающихся был и Кривуля, который не утруждал себя рюмочными порциями, а по хохляцки широко наливал по полстакана и хряпал их раз за разом. Была и...Тина, которую пригласила сама Бацура, признавшая несомненные успехи молодой женщины в деле руководства баром и казино. Группа молодых мастеров пиара из Москвы, договорившаяся работать за немыслимые деньги, была сдержано весела, скромна, но пила и ела, как и все - от пуза! Кстати, её руководитель, некий бородатый и лохматый Яков Двояков, тихонько подрабатывал и у мэра. Инкогнито, так сказать! Он налегал на икру.
   Абсолютно такой же стол был накрыт и в кафе "Отдых", безраздельно принадлежавшем мэру. Только коньяку было поболее, так как его обожал Шерстяк. Из знакомых нам были здесь Хин, Гера, Усов, скромно присевший за самый дальний угол стола. Была здесь и Наташенька Попкова, решившая, что шансы Рыбина все-таки предпочтительнее. И также весело верили в победу все, поднимающие тосты за ожидаемый триумф своего политического кумира. Прессы, конечно, не было ни в кафе, ни в баре.
   А через два часа в обоих залах врубили музыку. Тину пригласил танцевать сам губернатор, и, обняв гибкий стан женщины, спросил сам себя, как он мог не заметить такой красоты в собственно своем, заведении. Он глянул чуть наверх, так как Тина была выше его почти на голову, чуть откинул головой, и первой же фразой слегка опьяневшего главы региона было:
   - Как победим - сделаю Вас королевой! Или царицей! В Древнем Риме...
   Мэр не танцевал, предпочитая остаться у блюда с залитым сыром мясом. Это было действительно вкусно. Зато Шерстяк, мучаясь от боли в колене, все-таки вытащил гибкую и тощую пресс-секретаршу на всенародные объятья под музыку. Та словно обтекла своей фигурой его ноги, животище, влажную грудь, и журналист почувствовал, что сегодняшний вечер он проведет приятно. Правда, теперь, при мыслях о сексуальных утехах, у него начинал слегка ныть затылок, там, где остался узенький шрам от удара пепельницы, но это он преодолевал. Не мог он преодолеть только глухой ненависти к Тине, потому что не мог ничего предпринять против смелой женщины. Ведь в груде бумаг, вдохновенно похищенной ею тогда, были такие, что при их умелом использовании могли оргнизовать даже уголовное дело против него или мэра! Глава города, кстати, об этом происшествии ничего не знал, и, полный уверенной радости от предстоящей победы на выборах, наслаждался мясом, подсмеиваясь про себя, глядя на пыхтящего Кисляка и его партнершу.
   Уже в десять часов все стали разъезжаться. Мэр, бодрый и вполне трезвый, укатил на дачу, Шерстяк, оказавшись на заднем сидении джипа, тут же стал хватать за пупырышки на грудной клетке пресс-секретаря. Усов поволок домой посредством такси вдребезги пьяного Стучкова, уже твердо решив назначить на его место Хина. А Хин , верный друг Тины, привычно быстро и незаметно умыкнул её от расслабленного губернатора, который не успел рассказать полюбившейся женщине о оргиях в домах знатных патрициев Рима и, потеряв её из виду, сник и попросил отвезти его в баню с бассейном.
   А в это же время на берегу моря вспыхнул огонек костра. Фиалкин, набросив на испачканный свитер рыбацкую робу, оказался в середине круга рыбаков из местной национальной артели. Их было немного, около дюжины, но Фиалкин знал, что у каждого - неисчислимое количество родственников по всем национальным селам необъятной области. Поэтому, угостив всех водкой, которую разливала по стаканам и кружкам усталая, но все-таки веселая и доброжелательная Пожарова, он позволил поцеловать себя сморщенной, грязной, с ужасным запахом изо рта, обрамленного черной татуировкой старухе, взял на руки артельного, паршивого щенка и, сев на обрубок дерева, стал слушать жалобы рыбаков. Потом похлебал ухи. И когда рыбаки уже поняли, что водки у доброго мужика полно, и он отдаст её всю, Гром Бехтович начал говорить о том, что все квоты на рыбу будут у них, местных, коренных жителей, что русским пора поделиться своим богатствами с теми, кто живет здесь испокон веков, что мэром города и замами у губернатора должны быть опять же местные жители. Рокочущим, убедительным голосом он говорил о новых индивидуальных домах, немыслимых пособиях, он поднимал свою стопку с водкой, красиво блестевшей в лучах костра и, незаметно вылив хмельную жидкость возле себя, делал вид, что осушает её полностью. Рыбаки полюбили его всей душой. И когда уже они не могли различать ничего в наступившей темени, а большинство уже прилегло у затухающего огня в пьяной истоме, Фиалкин грузно поднялся и вместе с изнемогающей от усталости Мариной подошел к "газику" за рулем которого дремал Гай Верный, его советчик, публицист, адвокат, бывший фээсбэшник, по совместительству и для маскировки - шофер.
   - Проснись, тюлень, - толкнул его в бок Гром Бехтович.
   - Мы домой? - С надеждой спросила Марина, но Фиалкин, начавший пить из литровой бутылки домашнее молоко, отрицательно качнул головой.
   - Сейчас едем в поселок Ольга, - отдышавшись после молока, сказал кандидат, - переночуем в гостинице, а в восемь утра у меня встреча с рабочими котельной.
   - Там хоть душ есть? - Несчастным голосом спросила Пожарова.
   - Нет! Ни в гостинице, ни в котельной, она развалена. - Безжалостно ответил Гром Бехтович. - Водкой оботрись.
   - У меня от неё аллергия!
   Фиалкин не задумался над ответом:
   - Значит, будешь грязной! Через два месяца, после выборов помоешься!
   Оба мужчины засмеялись, "газик" рванул в глубь ночи, а Марина, сразу же улеглась на заднем сиденье, решив хотя бы немного поспать в долгом, двухчасовом путешествии до поселка Ольга. На войне как на войне!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 7
   ВОЙНА
   Ах, вот он, наконец, мой меч! - Ангел радостно воскликнул, блестящим лезвием взмахнув. - Но вот откуда этот дух борьбы, кипенье крови злой, а ведь нет её со мной! И почему так хочется кричать, мечом сверкающим махать, вонзать его в людские туши, и отсекать им руки, уши, чтобы боль пронзила их тела! Но, здесь мне тихо прошептали, что меч мой вовсе не из стали, что он способен лишь пугать и ужас смерти вызывать, что надо бить им осторожно, не полоснув даже по роже убийцы или педофила. Вот так опять придется мимо конечной цели пролететь, не бить, не мучить и не сметь телесной боли причинить! Но как же их остановить, ну, как им разум осветить и души чистотой залить? Но меч-то есть, пусть невесомый, но красотою светлой полный, кого- то может ослепить, кого-то - ненависть забыть, и в душу может он вонзиться и всей судьбой распорядиться всех тех, кто выступили разом, чтоб политической заразой залить всю бедную Россию! И все же в бой! Со всею силой!"
  

* * *

  
   Наташенька Попкова сидела на удобном диванчике в маленькой комнатке отдыха в тылу кабинета председателя Областной Думы Асания Асановича Авдотьева, в простонародье - "А-А", так как народ знал пристрастие А-А ко всем встречаемым клозетам. Наталия Ивановна пила кофе с легкими печеньями, а усатый и густоволосый "А-А" объяснял ей, прихлебывая чай с лимоном из стакана в серебряном подстаканнике и покуривая трубку:
   - Мы в одной команде, Наталия Ивановна, и цель у нас одна - чтоб крепла наша область, а значит и государство российское и экономически и в правовом аспекте ...
   Наташенька кивала.
   - Нам нужно создать цикл телепередач о Думе, показать её изнутри, какие законы нужные она создает, как тяжек хлеб депутатов! И аппарата Думы!
   Наташенька кивала.
   - Здесь надо подойти к делу творчески... Простите, я на минутку выйду.
   А-А вышел куда надо, вернулся через пяток минут, хлебнул остывший час и продолжил:
   - А творчески подойти к делу - значит надо поручить это опытным журналистам. Из той когорты, что ещё помнят времена стабильности и чистоты!
   -Конечно! - Радостно согласилась женщина. - Но времена немного другие! Материализм стал выше духовности!
   И горестно покивала своими кудряшками
   - Я понимаю, понимаю! - Благодушно махнул рукой с дымящейся трубкой Авдотьев. - Вот, мы Вам контрактик заготовили. Будем Вам платить за информационные услуги. Это не взятка, не подкуп...
   Оба сделали серьезные лица, так как оба чудесно понимали, что это и взятка и подкуп, но денежки, милые, очаровательные, сладенькие денежки валились прямо с политического неба в придаток к громадному окладу председателя ГТРКа. Но Наташенька была и добра:
   - А Вы сможете заключить договор, чтобы и журналисты получили за работу?
   - Само собой! За каждый конкретный сюжет - конкретные деньги! Все по закону! Все во славу закона. Ну, естественно, все сюжеты, телепередачи сначала приносите на просмотр нам.
   - Хорошо, Асаний Асанович! У меня название цикла передач уже придумано - "Рамки закона".
   - Прекрасно! Да, сейчас идут предвыборные баталии, так вот - будьте осторожны, чтобы нас не обвинили в политической рекламе, но вот губернатор и мэр пусть все таки появляются на экране. Ну, и партия наша общая! Та, что за Россию стоит! Но так, неожиданно, как будто случайно... Но больше никого!
   - А вы сами за кого? - Вдруг политически безграмотно спросила Попкова, и А-А чуть сморщился.
   - Я - нейтрален! - Несколько неуклюже заявил он. - Но... да, я все сказал! Мое дело - закон! И только закон!
   Он снисходительно улыбался, упиваясь собственной значимостью, ценой невероятных унижений приобретенной за пять лет борьбы за этот пост, упиваясь правом вот так, с политического верха внушать что-то свое руководителю не частной, а государственной телерадиокомпании! И как глубоко приятно, что эта довольно милая женщина послушна и готова на все... На всё? Здесь в паху председателя что то сладко искрануло, и сладострастие словно масляной волной пробежало по серому, в грубых складках, лицу. Он наклонился, будто по отечески, но очень откровенно потрепал хихикнувшую женщину по ноге заметно выше колена, но вовремя остановился. Рабочий день был в разгаре...
   Попкова так вдохновенно летела вниз по лестнице, что чуть не вбухалась разгоряченным лицом в грудь Бацуры, поднимающейся навстречу с целью зайти к своим знакомцам-юристам в Думе и взять нужный ей последний вариант закона о игровом бизнесе.
   - Ты, что, подруга?! - Охладил скок Попковой ироничный голос бывшей начальницы. - Людей сшибаешь!
   - А ты не стой на дороге! - Заносчиво ответила Наташенька, но тут же пожалела о своей горячности.
   - Ты что тут вякаешь? Кому грубишь? - Голос Бацуры стал острым и пугающим. - Ты что себе позволяешь, лизунья мэрская?
   - Я, я, я честный журналист...
   - Честный? Ты, ползучая лизунья, честная?
   Она схватила правую руку Попковой и силой распрямила пальцы. Перстень, тот самый, подаренный за сыск Геры, был на месте. Наташенька сникла враз, как сломленное бульдозером деревцо. А влажный ротик затараторил автоматически:
   - Людвига Гековна! Привет! Привет! Как дела? Как сын? За кого голосуем?
   - За Ленина и Сталина! - Усмехнулась Бацура. - Ты что здесь делаешь, подруга? Кого лижешь?
   - Ну, что ты себе позволяешь! - Немного окрепла Попкова. - Была по делам своим. Важным!
   - Скоро у тебя их не будет, важных дел! - Не сдержалась Бацура. - Вот выиграем выборы - будешь снова у меня надбавки к зарплате просить! Или вместо Вуаль сядешь, чай мне подавать!
   - Это мы еще посмотрим! - Не осталась в долгу Наташенька.
   - Что посмотрим? Против губернатора прешь, Попкова?
   Наташенька попыталась скрестить свой взгляд с ломовым ударом глаз Бацуры. Ни черта не вышло, и она, обогнув мощный бюст Людвиги Гековны, рванула, чуть не спотыкаясь, вниз.
   - А вот и посмотрим, посмотрим, - шептала она, - я тебе все припомню!
   На светлой, пронзаемой чистым воздухом с моря улице, она разжала ладошку и впилась взглядом в перстень, звонко блеснувший под лучами солнца.
   - И перстень мой и все будет мое, - шептанула она и пошла к своей служебной машине, где уже услужливо распахнулась передняя правая дверца.
   А Бацура была довольна. Грудь её налилась прежней упругостью, и она даже быстрее пошла наверх. Ощущение борьбы так волновало! И она сказала как бы вслед состоявшейся схватке:
   - А перстенек ты отдашь! Никуда не денешься.
  

* * *

  
   ...Толпа в этом крупном поселке, районном центре, была на редкость агрессивна. Губернатор в простецкой одежде говорил напористо, его микрофон работал исправно, но глухой ропот, вспыхивающий после некоторых воплей в толпе, перекрывал его речь раз за разом. Виктор Иванович пытался разобраться, что кричали, наклонялся с трибуны, даже ухо оттопыривал, но кроме отчетливого "катись к ... матери" ничего понять не смог. Злой ветер взметывал над площадью пыль, словно закручивал людское негодование. И случился скандал. Один из яростных мужиков точно (об этом никто не знал) подготовленный Гаем Верным, вдруг заорал, подскочив к группе московских пиарщиков, стоящих как будто в стороне:
   - Ребята! Да это ж мордоделы из Москвы! Каждый по 20 тысяч зеленых получает! А у нас водка двести рублей бутылка стоит! А детям жрать нечего! А кто их звал за наши деньги?
   И мужик сунулся как бы подраться. Один из москвичей, судя по комплекции борец, сдуру оттолкнул мужика, и тот повалился толпе под ноги да еще и перекрутился через себя.
   - Убили! - Завизжал режущий бабский голос. - Заступника убили!
   Потасовка вспыхнула мгновенно. Наряды милиции действовали профессионально умело - сначала дали разодраться, сморкнуться первой крови, потом аккуратно вмешались и, удивительное дело, не помешали заснять все это безобразие телевизионным группам. Митинг был сорван.
   Да и не знал губернатор, что сутки назад Гром Бехтович Фиалкин шесть раз встречался с этой толпой, только не в общей массе, а с небольшими группами то в спортивном зале, то на лужайке, то в прачечной. Не обошел он вниманием пивную, детский дом и тюрьму. Побывал и у начальника милиции, а его Гай Верный тайком встретился с тем самым крикуном и его товарищами, напавшими на москвичей. И зарядив людей неприязнью, обидой и агрессией, сейчас Фиалкин стучался в дверь самой многодетной семьи в районе, держа в руках сумку, куда мудрые помощники положили детские вещи, яблоки, конфеты и, конечно же, бутылку водки.
   Мэр же чувствовал себя вполне уверенно перед коллективом музыкально-драматического театра. Народные и заслуженные, молодые и не очень, артисты, режиссеры и их помощники, музыканты, осветители, гримеры, монтировщики, костюмеры, бутафоры, сидя в уютном зрительном зале, благожелательно как ему самому казалось, слушали, вальяжного мэра, но все помнили позавчерашние два ящика шампанского и ящик водки, выпитые вместе с невероятно симпатичным и сильным мужиком, с милой фамилией Фиалкин. А 60-летний директор театра по фамилии Звезданутов, с ударением на "а", еще играющий на сцене молодых влюбленных, перешел с кандидатом на дружественное "ты", расцеловавшись при принятии "посошка на дорожку". К тому же поверил коллектив, что именно Гром Бехтович сделает всем артистам губернаторские надбавки за мастерство, отправит театр на гастроли в Москву и построит новое здание. Да и как не поверить, когда всем актрисам, начиная от народной Виктории Яковлевны Седлухи и до молоденькой и на все согласной Диане Глуповой сегодня утром, прямо на репетицию, принесли по букетику фиалок от Фиалкина. Просто так!
   Букетик фиалок в трехлитровой банке со свежей водой водрузила на подоконник и Марина Пожарова в той самой многодетной семье, куда пришла дружная команда Гром Бехтовича. Сам кандидат уселся на испуганно застонавший обшарпанный диван, позволив влезть на себя двум голопузым и сопливым пацанам, и первым делом сказал дежурную фразу:
   - Мясо-то на обед есть?
   Потрясенный хозяин, ледащий, беззубый, корявый как и вся жизнь российской окраины, подтвердил отсутствие мяса судорожным кивком, хотя как раз сегодня мясо в семье было. Но Марина уже плюхнула на обеденный стол пакет с мясом, высыпала мандарины и яблоки, а Гай водрузил литровую бутылку водки. Всё! Уже можно было уходить, но Фиалкин ещё полчаса выслушивал сбивчивые жалобы быстро опьяневших супругов, торопливо и вперебивку рассказывающих о том, как их, безвинных и работящих, довели до такой жизни гнусные власти во главе с губернатором. И, конечно, поверили всей душей, что вот только этот, плоть от плоти их мужик, говорящий красиво, убедительно, с матюгами где надо, светлыми глазами, заглядывающими прямо в душу, наведет порядок, коль он, хозяин, просто поможет ему в день выборов. Голосок свой отдаст. Трудно, что ли? А тут ещё, пока Фиалкин, стряхивая назойливых и грязных пацанов, пробирался к выходу, успев похлопать отечески по плечам трех дочек хозяев возрастом от 17 до 15 лет, Марина как бы незаметно, но так, что увидели все, сунула в сухонькую лапку жены хозяина две пятисотрублевки.
   - Это от него лично, - шептала Марина, - он последние отдает. Нет, вы возьмите, а то обидится!
   Ну, как не взять? И чуть не плача, припадая почти до пола от любви и признательности, проводила осчастливенная семья своего нового кумира до лестничной клетки, но далеко не пошла - кинулась допивать водку.
   А Гром Бехтович, уже внизу брезгливо вытер свои руки чистейшим платком с острым запахом одеколона и спросил:
   - Сколько семей мы сегодня обойдем?
   - Намечено пятнадцать, - ответила Марина, - а может, я пойду в гостиницу, надо статью выправить.
   - Ночью выправишь, - жестко ответил Фиалкин,- а нам без тебя будет трудно. Нужно женское внимание. Пошли!
   И пошли. "Семейный" обход кончился ровно в одиннадцать вечера и отдохнув с полчаса в узких и холодных номерах местной двухэтажной гостиницы, приютившейся на краю поселка в подоле пологой сопки, троица снова встретилась в двухместном номере Грома Бехтовича, где на столе стояли бутыль с молоком, блюдо с пирожками, холодное варенное мясо и зеленели рассыпанные по столу яблоки.
   - Ешьте и докладывайте! - Приказал Фиалкин, полуразвалившись на узкой кроватке.
   - Все как будто нормально, - первой заговорила Марина, - вот статья уже готова, только не знаю, кто возьмет её публиковать... все редакции под мэром и губернатором.
   - Возьмет директор новой газеты "Трактат". Усов его фамилия.
   - С чего это? - Не поверила Марина.
   - Отвезешь ему пять тысяч баксов.
   Марина кивнула, но тут же снова засомневалась:
   - А как же я их передам? Я не умею взятки давать
   - Я это сделаю, - пообещал Гай, отрезая себе шмат мяса, - по моим каналам я кое-что надыбал на этого Усова. Три судимости, из них одна - за убийство, фамилию сменил...
   - Дашь три тысячи! - Мгновенно сбавил цену Фиалкин. - Ну и командочка у мэра.
   - Деньги кончаются, - пробормотал сквозь набитые в рот пирожки и мясо, Гай, - а нам еще неделю мотаться.
   - Завтра мне директор старательской артели принесет пятьдесят тысяч зеленых. Из Москвы в конце недели перешлют еще сто пятьдесят. Из них двадцать кусков отдадим Кривуле.
   - А возьмет? - Спросила Марина.
   - Кто ж такие деньги не возьмет? - Усмехнулся Верный. - Ты, Мариночка, все еще в бескорыстие веришь?
   - А, может, ему ещё больше дадут? И он честно все выборы проведет!
   Мужчины враз засмеялись.
   - "Честно" он будет работать с нами, - сказал Фиалкин, - ведь мы даем по максимуму, а эти двое будут жлобничать! Они же каждый на свой административный ресурс рассчитывают, на чиновников, ментов. Они же думают, что я бедный, что я временщик...
   - По моим сведениям, - перебил Гай, - они вообще считают, что вы "подстава", в конце выборов кому-то голоса сольете!
   - Пускай думают что хотят! Плевать! Я знаю одно - они зажрались и развратились! Москвичей призвали - а что они могут, они же местных условий не знают! И еще - они, этот губернатор и мэр, спускаются к народу, снисходят, народ это понимает, как бы они ни одевались в кацавейки и кроссовки. А мы должны сделать так, чтобы народ думал, что он сам несет нас на своих ладонях, поднимает вверх от своего сердца, как детей родных! - Голос Грома Бехтовича рокотал, наполнялся силой, и его верные соратники почти непреодолимо хотели встать, вытянуться перед ним. - Мы работяги от политики! Мы ломовики! Мы прём и допрём куда надо!
   -У Вас уже кличка есть, - улыбнулся добродушно Верный, - Бульдозер!
   И испугался. Наступила тишина. Показалось, что сейчас грянет буря. Но Фиалкин, поразмыслив, заметил:
   - Хорошая кликуха. Еще бы лучше меня танком назвали. Но и это мощно. Стесняться не буду. И пусть они там жируют, а мы в каждый дом, в каждую семью войдем! И не с пустыми руками. Что там?
   Марина, уставшая сидеть в тесном креслице, подошла к окну. За его немытыми стеклами громадной тучей виднелась в серой светлости северной ночи сопка, а в рассеянном свете из единственного горящего окна увидела молодая женщина заваленные мусором бачки помойки, где копошился какой-то большой мужик в лохматой шубе.
   - Моря здесь нет, - рассеянно сказала Марина, - а вот в Уэлене, где я работала в школе - море везде! Там коса, где стоит поселок, прямо в море вбита! Как стрела!
   - Дыра твой Уэлен, - зевнул Гай, - Чукотка! И Уэлен не поселок, а село.
   - Сам ты дыра! - Обиделась Марина. - Это край земли, это ворота в мир, это штормы, радуги, киты, моржи... А здесь помойка, а в ней какой-то мужик странный копошится. Лохматый... Господи, да это медведь! - Завизжала Пожарова. - Здоровый!
   Мужчин словно ветром сорвало с мест. Гром Бехтович, сдвинув в сторону Марину, захватил своей мощной фигурой почти всю раму окна, поэтому Гаю пришлось встать на цыпочки, чтобы увидеть ночного гостя. Несколько секунд все стояли молча, глядя как суетливый медведь, опрокинув очередной бак, стал ударами лап разворачивать его содержимое. Потом Фиалкин резко обернулся и увидели соратники, как потемнели и сузились его светлые глаза, как вздернулась верхняя губа, обнажив крупные, желтоватые зубы, сквозь которые стало вырываться хриплое, частое дыхание.
   - Винтовку! - Коротко приказал он.
   И Марина и Гай, словно ударенные током, дернулись, куда-то двинулись, потом остановились.
   - Где взять-то? - Опомнился Верный.
   - Где угодно! - Так же часто дыша и темнея лицом еще больше, ответил кандидат.
   Пришла в себя и Марина.
   - Гром Бехтович! - Убедительно заговорила она. - Где оружие взять? А на медведя надо лицензию. А если вы убьете его...
   - Убью!
   - ...то вас немедленно снимут с предвыборной гонки. Вы же закон нарушите!
   - А если и не снимут, - добавил Гай, - то такую шумиху раздуют, что, сами понимаете...
   Фиалкин снова метнулся к окну и чуть ли не влип в него лицом.
   - Уходит, - глухо сказал он, и стали снова светлеть его глаза.
   К окну вернулись Марина и Верный, и все трое проводили взглядами грязного мишку, который стал уходить в расщелину сопки, недовольно оглядываясь и, наверное, ворча.
   - Станешь губернатором, - тихо и многозначительно заметил Верный, - все можно будет. Хоть сто медведей!
   - И без лицензий, - добавила Марина.
   Фиалкин внимательно оглядел своих соратников и кивнул уже спокойно.
   - Хрен с ним, пусть поживет пока, - согласился неохотно Гром Бехтович и повалился на свою коечку, - давайте о делах поговорим. Эх, жаль, что не было винтовочки...
   - Завтра мы будем в поселке Суман, - сказала Марина, снова усаживаясь в креслице - там всегда по всем выборам выигрывали жириновцы, а он, Жириновский, как раз завтра прилетает в областной центр. Так вам, Гром Бехтович, надо намекнуть на митинге, что он именно к вам прилетел. И значки у меня есть элдэпээровские, штук пятьсот.
   - Умница! - Похвалил кандидат-бульдозер. - А что будем делать на встрече с коммунистами? Что делать, что говорить?
   - Что говорить вы и сами знаете. Но и для них у меня есть значки. - Скромно погордилась Пожарова. - А вам надо еще сказать, что свой партбилет вы не прячете, что гордитесь своим прошлым.
   - Еще раз умница! Как говорится - разделяй и властвуй! Простая истина, а не чем её не переплюнешь! - Гром Бехтович стал пить молоко, которое ему налил в высокий стакан Гай и забулькал: - план на завтра...
   - На сегодня, - заметил Гай, кивнув на часы, показывающие половину первого.
   - На сегодня, - согласился Фиалкин, поставил пустой стакан и широко зевнул, не прикрывая рта, - подъем в пять, отъезд в пять двадцать. Первая встреча в девять утра, а где?
   - В цехах обогатительной фабрики, - уточнил Верный, помнящий все наизусть.
   - Ясно. Потом все по плану. Школа, больница, митинг. Там немного денежек раздадим. К шестнадцати должны успеть на рудник Оранжевый, там, где коммунисты. Потом семьи. У тебя есть адреса?
   - Десять адресов, больше не успеем. Я там уже побывал, ждут.
   Фиалкин с минуту думал. Усмехнулся.
   - Эх, жаль, что мишка ушел! Всем спать! А ты куда? - приказал он и тут же остановил радостно вскочившую Марину. - Давай-ка, читай свою статью!
   Марина отчаянно плюхнулась в кресло, довольный Гай быстренько направился к себе, но Гром Бехтович тормознул и его:
   - Стой, торопыга! Пока не забыл - как только соберешь сведения от своих друзей из спецслужб о губернаторе и мэре - вместе с ней (он ткнул коротким пальцем в сторону Марины) готовь черный пиар. Надо сделать листовки так, чтобы народ думал, что это они друг друга поливают. Рассыпем их за сутки до выборов по всем почтовым ящикам. Все - иди, отдыхай. А ты - читай!
   - И это называется - всем спать, - прошептала женщина, вынув груду исписанных листов.
   - Читай громко и внятно, а то засну! - Предупредил Гром Бехтович. - Начинай!
   И пока Марина Пожарова читала свою статью чутко дремавшему Фиалкину, совсем неподалеку, в сорока километров отсюда, губернатор допаривался в уютной, топленой березовыми дровами бане, а мэр уже засыпал в своей громадной спальне, забыв выключить телевизор, по которому показывали какой-то старый фильм.
   Спали Хин, Крякин, Гера, Азалия, Усов, спала Попкова, приобняв болонку Антея, Шерстяк, поглаживая во сне больное колено, спал подвыпивший, как всегда за ужином, Кривуля, ещё не знающий, как сказочно разбогатеет он скоро на целых 20 тысяч долларов, спал А-А, снова сходивший в любимый, с бархатным стульчаком, клозет. В компании с бомжами спал выгнанный отовсюду Мефодий Стучков, спала насмерть упившаяся многодетная семья, обласканная Фиалкиным. Не спала Тина, не доверяющая ночную жизнь бара и казино никому, не спали уставшие стриптизерши, выходя раз за разом к ненавистной штанге, не спал Ара за столиком в этом же баре и страстно желающий увести сегодня с собой томную блондинку, сидящую за соседним столиком, не спали ротвейлеры на ферме Крякина, не спал так и не наевшийся медведь, бредущий по склону сопки, делали вид, что не спят менты на своих постах, зато профессионально, от души спали пожарные во всех своих частях. Они-то знали цену сну. Спали сопки, небо, нахохлившиеся птицы, ласкающиеся волны моря. Сон царствовал над громадной территорией, и лишь неслышно летел над ней голос уставшей женщины, читающей свою статью мощному Грому Бехтовичу, знавшему одно - во сне ничего не выиграть, никогда не победить!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 8
   ЗВОНОЧКИ
   Мы часто вниз даем звонки... Они тревогою полны. Они должны предупреждать, сомненья в души поселять: а все ли правильно вершу, не преступаю, не грешу? Их слышать может каждый в мире, и небольшое ведь усилье земным здесь надо приложить. Но все спешат поярче жить, и, преступая все законы, они вступают снова, снова в круговорот страстей и злобы, и ищут не добра, не пользы, а насыщения любого - от живота до неги страстной, от денег до дворцов ужасных - помпезных, пышных, разномастных, а мы звоним им беспрестанно, чтоб поняли, как жизнь обманна своею суетою лживой, как все здесь тленно и фальшиво, что надо в души звон принять и постигать и постигать простые истины от Бога! Ах, люди, до чего убого вы строите свой век короткий, что не хотите даже кротким смиреньем только день прожить! А будем, будем мы звонить душевным трепетом с небес! И пусть один услышит нас, благословенный этот глас! И то победа будет наша! Один спасенный - это краше милльона падших и пустых! Звучат звонки - для вас, родных, которые умеют слышать! Которые любовью дышат и ищут путь в громаде тьмы! Настройте быстро души вы!
  

* * *

  
   А телефонных звонков, бренькающих в стационарных аппаратах, мобильниках, в кабинетах, квартирах, машинах, было в предвыборные дни намного больше, чем обычно. Невидимые нити разговоров словно оплетали громадную территорию области, вырывались из неё, добираясь до Москвы, Санкт-Петербурга, Калининграда, не боясь таможенников и пограничников, выпрыгивали за границу. Мужские и женские, детские и старческие, спокойные и взвинченные, интеллигентные и матерные, если могли бы зазвучать вместе и вслух, то образовавшийся гром смел бы все вокруг и докатился до небес. И были среди этой какофонии звонки, словно насыщенные важностью, выскакивающие из тех аппаратов, что имеют название "прямая связь", и именно такой аппарат зазвучал в кабинете Попковой, когда она только - только приказала несменяемой на своем посту грузной и поседевшей Вуаль заявлять всем абонентам, что её, председателя ГТРК, просто нет на месте. Но телефон грянул, и Наталья Ивановна встала по стойке смирно, так как звонил председатель законодательного собрания Авдотьев!
   - Наталья Ивановна! - Убедительно загудел в трубке голос курильщика и трибуна Асания Асановича (напомню, А-А). - Вы читали эту гадость?
   - Я гадости не читаю!
   - Напрасно! Я говорю о этих мерзостных листовках, где поливаются грязью губернатор и мэр! Их тысячами раскидали по подъездам!
   - Я не в курсе, - лепетнула запотевшая женщина, - не успела...
   - Плохо! Ни я, ни штабы наших кандидатов не успеют провести ответные акции. Вся надежда на Вас! Нужен хороший журналист, который объяснит в эфире, что эта грязная акция организована неизвестно кем, что она лжива, фальшива! Говорю прямым текстом - вознаграждение будет солидным! Я уже переговорил с нашими... ну, сами понимаете с кем. И с тем и с другим!
   - Сделаю! - Сказала председатель, и все предметы в темном, богатейшем кабинете словно подтянулись, выпятились, особенно дубовые полированные шкафы и часы с тяжелым маятником.
   - Умничка! - Похвалил А-А, и тут его голос стал подрагивать и превращаться в текущую сладость. - А знаете, у меня есть идея. Семья моя улетела на юг, на Кипр отправил паразитку (Попкова поняла, что Авдотьев говорит о жене, и у неё также стало что-то дрожать в груди), так давайте посидим у меня дома... вдвоем! Хорошее вино, фрукты, музыка... Я не маньяк, не насильник (Попкова понимающе хохотнула), просто отдохнем? По закону! Вы принимаете мое скромное предложение? Часиков в... десять вечера?
   - С удовольствием! - Сверхнежно и понимающе ответила Наташенька, а подслушивающая под дверью Вуаль потерла пухлые ладошки...
  

* * *

  
   Ничего сегодня не волновало Геру, даже мобильник он отключил и был доволен как никогда. Он сидел в кабинете Усова и, почти не слушая генерального директора, еще и еще прокручивал в насыщенной памяти последние события. Они радовали. К уверенности в ближайшей победе мэра, которого как раз сегодня поддержали в прессе практически все заметные политические партии региона, кроме, как казалось Гере, смешной ЛДПР, мягко паковались успехи в бизнесе и покупка белого "Мерседеса". И, главное, Гера знал теперь все, что касалось того мира, которому он объявил войну. И эта война так успешно шла к победному окончанию, чудесно сплетаясь с ожидаемым политическим триумфом. Сейчас уже он мог точно наметить план окончательной расплаты. После выборов он должен был забрать последние опорные пункты матери - казино и бар, лишить её средств к существованию и предложить ей потом скромное место корреспондента в "Трактате". Под Усовым! Под Хином! Он знал, что страшнее этих унижений для неё ничего в жизни нет! Тину он оставит там, где ей и надо быть - на стриптизной штанге! И будет сдавать её мужикам - которые погрязнее и погрубее! Каждому предателю - своя расплата! И могилку Лазера надо раскопать и залить фекалиями. А вот Попковой (тут Гера злобно-радостно скрипнул зубами) этой сыщице, этой лизунье он еще не придумал наказания. И это было приятно - прокручивать все мыслимые и немыслимые варианты мести - от убийства её Антея до зверского избиения самой Наташеньки, с драньем её букляшек на голове. Можно было и так - не дать ей возможности просто жить в этом городе, но Гера знал, что где-то она все равно устроится, такие дряни всегда нужны, да и статус её нынешний таков, что защитники могут найтись и в местной прокуратуре и в Москве. Но иногда, сквозь дебри изломанной психики, вдруг приходила немыслимая по тяжести волна отчаяния. Первый раз она захлестнула его четыре года назад, в тюрьме, когда он, подобно аббату Фариа из "Графа Монте - Кристо", смог восстановить почти всю цепь событий, приведшей его к взмаху кухонного топорика. Откровение чуть не разорвало его грудь, ни спалило разум. Но все, как ему казалось, пришло в норму. Он победил себя, победил жизнь!
   - Придумаем что-нибудь ещё, - вслух сказал Гера и немного очнулся.
   На него глядели две пары глаз - равнодушно спокойные Усова и возбужденно-черные Ары.
   - Что думать, - продолжал какой то прерванный разговор Усов, - я вот говорю Аре - надо было не по тюрьмам сидеть, а в милицию идти работать.
   Ара, в широкой спортивной куртке, вольных шароварах, кроссовках был уже заметно чужим в этом строгом кабинете, среди подшивок газет, мерцающего экрана компьютера, а, главное, перед своими бывшими сокамерниками, одетыми в небрежно роскошные костюмы в чьих взглядах, разговорах, движениях была уже другая жизнь, уходящая от него все выше и дальше. И это расстояние он уже не мог преодолеть ничем - ни показушной развязностью, мол, все равно все свои, ни нарочитым "ты", ни попытками вспомнить общее прошлое... И там, в глубине его смутно подкипающей глупой души, уже подымались маленькие клубки ненависти, насыщенные желанием поставить бывших друзей рядом с собой, а лучше - ниже, ниже, ниже!
   - Ментом не буду никогда! Ах! - Вдруг вскрикнул Ара, и ощутил, как словно прижался под курткой к его сердцу ствол "люгера".
   - Чего это ты? - Равнодушно поинтересовался Гера. - Моча в голову ударила?
   -Ударила! - С вызовом ответил Ара. - Ударила! И еще ударит! Многих ударит!
   Усов и Гера обменялись короткими взглядами и поняли друг друга сразу. Ара становился никому не нужен.
   - Деньги нужны? - Спросил Гораций. - Хотя - за что тебе деньги платить? Дел крупных нет...
   - К газетному делу неспособен, - дополнил Суббота-Усов, - может, на Кавказ, в командировку пошлем?
   - Пошли, - сдержанно-напряженно согласился Ара, - только ты мне никто и приказывать не можешь.
   -Анекдот знаешь? - Поинтересовался Усов. - Пишет рапорт комбат в Чечне и вслух читает: "Сегодня в бою убито пятьдесят боевиков", а ему особист говорит: "Чего ты этих черножопых жалеешь? Пиши - убито пятьсот боевиков".
   Гера хмыкнул.
   - Почему - черножопых? - Привстал Ара. - Почему? Оскорбить хочешь?
   На миг возникло тревожное молчание. Но в кабинет легким вихрем ворвался Хин и первым делом включил телевизор, а потом пожал руку Гере, кивнув небрежно Аре.
   - Извините, ребята, - сказал главный редактор, - сейчас Хворостовский поет! Послушаем?
   Великий певец пел "Журавлей", и атмосфера зрительного зала в столице словно заплеснулась сюда, за тридевять земель, на берег Тихого океана. Замер в священном восторге Хин, нахмурился и даже побледнел Гера, разгладились и словно стали мягче мелкие черты лица Усова, казалось, был поражен и Ара.
   - Как его слушают, как слушают, как плачут, - прошептал Хин, когда затих невероятный голос, и грянули аплодисменты, словно всплеснувшиеся вместе со слезами сотен зрителей.
   - Да, - сказал Гера, - таких гениев я не знал...
   - Хорошо поет, но у нас на Кавказе так многие поют! - Ляпнул Ара.
   -И диот! - Мгновенно среагировал Хин и нервно бросил в рот сигарету. - Хворостовский один на весь мир!
   - Что? Кто идиот? - Ладонь Ары скользнула за пазуху, к пистолету. - А ты кто такой? Жить не хочешь?
   На него бросились и Гера и Усов, Ара был брошен снова в кресло из которого он попытался выдвинуться. Затем мускулистый Гера вытащил Ару за плечи из "седлища" и просто вытолкал его за дверь кабинета.
   - Все, - сказал он, вернувшись, - с ним все ясно..
   Обернувшись к удивленному, ни во что не посвященному Хину, Гера развел руками:
   - Ну, что поделать. И с такими типами в политике приходится общаться. Но скоро мы от него избавимся.
   - Вот! - Облегченно сказал Хин. - Вот чего я пришел-то! Ребята, мы тут пиарим в газете во всю мэра, а вот этот Фиалкин подобрался совсем близко. Мне вот звонят...
   - Его рейтинг в городе невысок, - тихо перебил Усов,- он на пятнадцать процентов отстает от мэра и на четырнадцать от губернатора.
   - Елы-палы, так это в городе! - Убедительно воскликнул журналист. - А что скажет область, маленькие города и села - неизвестно! А их в сумме много наберется! И я вот чувствую, да нет, знаю, что там на него молятся! Сегодня на его предвыборный митинг в Омаланге вышло пять тысяч! Милицию снесли! Это уже звоночек! Предупреждение!
   На миг стало тревожно и неуютно. Как назло потемнело и в окне - низкая тучка упала на город, и вокруг стало мрачнее. Но Гера, преодолевая чувство неуверенности, пренебрежительно махнул ладонью:
   - Ну, наберет он там еще процентов пять, от силы - десять! Все равно не догнать.
   - Не знаю, не знаю, - сомневался Хин, - не проморгать бы.
   - Так уже поздно моргать, - улыбнулся уже опытный в политике Усов, недавно положивший на свой банковский счет три тысячи долларов от Фиалкина - через три дня выборы...
   Хин раздумчиво качнул головой. Он здорово изменился за время работы в газете. Любимое дело словно легло печатью значительности и мысли на его конопатое лицо, приподняло лоб, углубило глаза. Журналист стал красивее и даже выше ростом.
   - Мое дело - предупредить! Я кожей чувствую - Фиалкин может победить! А времени действительно ни на что уже нет. Кстати, сегодня ночью почти во всех почтовых ящиках были разбросаны листовки и против мэра и против губернатора. Тексты очень мощные! Факты потрясающие! Стиль - уничтожающий!
   Гера сплюнул:
   - Дело ясное - мочат друг друга наши лидеры!
   - А кто-то может и проскочить, - совсем тихо сказал Усов, - пока они друг друга мочат. И может быть - это хорошо.
  

* * *

  
   - Клянусь, Виктор Иванович, - кричал в трубку мэр, - не моя это работа! Никаких листовок мы не готовили! И потом - я был убежден, что листовки против меня - ваша работа!
   - Что ты пи..шь! За кого меня принимаешь? Щерстяк у тебя?
   Мэр замялся.
   - У тебя! - Заорала трубка. - Только этот слизняк способен на такие штучки!
   - А у вас Бацура! - Отпарировал мэр. - И она способна!
   - Признался таки! - Обрадовалась раскаленная трубка. - Передай Кисляку - каюк ему! В любом случае! Будет распят как рабы в Риме! И еще я его говном обмажу!
   - Я не давал ему таких заданий!
   - А он может и без задания любую пакость устроить! Всё - потом, после выборов, поговорим, сейчас уж поздно! Отбой!
   Губернатор в своем кабинете резко бросил трубку и повернулся к Бацуре, напряженно слушавшей весь разговор:
   - У Кривули была?
   - Была, - ответила женщина.
   - Деньги взял?
   - Нет... Сказал, все будет по закону.
   - Что? Он что, в зюзю набрался, плебей чертов? По закону! Дурак, что ли? Пьяный?
   - Трезвым был.
   - Значит, мэр дал больше! Что у нас осталось от черного нала?
   - Немного. На банкет есть.
   - Да и поздно. Все равно выиграем, а?
   Тревога хотя и незаметненько, но тренькнула в его голосе.
   Бацура с трудом напрягла свою уже мало послушную грудь и вломила в голос металл:
   - Выиграем, Виктор Иванович!
   - Должны, иначе... Сама знаешь. Как сын? Он то с кем?
   - Не знаю. Мы мало видимся.
   - Разобщены как общество Древнего Рима перед нападением гуннов! Каждый за себя! И гусей у нас нет!
   - Каких гусей?
   - Историю надо знать! - Наставительно поучил губернатор соратницу в борьбе. - Тех гусей, что Рим спасли!
   А мэр, спокойно положив трубку, еще раз спросил обиженного недоверием Шерстяка:
   - Точно не твоя работа? Эти листовки?
   - Да ... твою мать! - Тонко взорвался Кисляк. - Точно не моя!
   - Значит, Фиалкин! - Мэр все-таки был мудрым мужиком. - И смотри, как точно: мы уже не успеваем ответить, да и толку от этого будет ноль, а народ решит, что это мы с губернатором друг друга мочим. Что Кривуля?
   - Не взял! - Искренне изумился Кисляк. - Десять тонн не взял!
   - Трезвый был?
   - Как новорожденный! Сказал, все будет по закону! Мол, Москва уж больно сейчас строга.
   - Значит, губер дал больше, хотя и вряд ли. А у "Бульдозера" точно нет финансов?
   Шерстяк замялся:
   - Уже и не знаю.
   - Вот то-то, что не знаем. А я думаю, он идет самым верным путем. Весь вопрос в том, успеет ли он нас догнать. А?
   И здесь чуть звякнула тревога, и здесь собеседник политического лидера попытался ободрить своего шефа:
   - Да победим, победим! Такая гигантская работа проделана! За нас все партии региона, Москва...
   - Да забудьте вы все про Москву! - Воскликнул Эдуард Цветович, и было видно, что он нервничает всерьез. - Москва! Сдается мне, что этот Фиалкин ближе к Москве, чем мы все вместе взятые!
  

* * *

  
   Ах, как волшебно тихо и зелено было на ферме Крякина. Ворчал трактор, на котором неутомимый хозяин что-то разравнивал вдалеке от белого навеса, где устроились за чаепитием две женщины - спокойная Азалия и отдыхающая душой и телом Тина. А к чаю было белое вино, свежая клубника, печенье, конфеты и всякие домашние варенья. Вокруг простирались всходы различной зелени, вдоль навеса кланялись листья ягодного кустарника, небо то прикрывалось легкими тучками, выскакивающими из-за сопок, то снова раскрывалось пустой синевой. Женщины уже были готовы перейти на "ты", особенно Тина, потому что ей очень нравилась эта Азалия, какая то таинственная и необычная. Необоримое женское любопытство и привело её сюда, да и отдыхалось здесь нежно и уютно. Надвигался вечер, лучи солнца поджигали сбоку вершины деревьев, углубляли тени, пытались забраться в зрачки людских глаз.
   - А вот это имя - Азалия, откуда оно? - Безмятежно щурясь спросила Тина. - Я такое впервые встречаю.
   - Это придуманное имя, - ответила Азалия, одетая в просторный сарафан, открывающий её полную грудь, красивейшие плечи и руки, - это Саша придумал. А зовут меня просто - Нина! А фамилия моя по мужу - Шерстяк.
   Тут так ахнула Тина, что прыснула пузырями в фужер и закашлялась. Азалия спокойно, но очень увесисто хлопнула новую подругу по спине.
   - Вот это да! - Еле отдышалась Тина. Теперь и речи не могло быть о "ты". - Вы жена этого...
   - Этого негодяя, - определила Азалия, - вы же знаете, что он негодяй, этого не знать невозможно. Верно?
   -Верно, - согласилась красавица, - я знаю, что он негодяй, но как Вы...
   - Живу с ним? - Снова поняла Азалия и вдруг залпом выпила полный фужер вина и вскрикнула. - Да не живу уже три года! Ушла! Избавилась! Ведь он бил меня! А знаешь, как бил? Закроет форточки, двери, затащит в ванну - и по животу, чтобы следов не было!
   Голос Азалии дрожал и наполнялся рыданьем. Тина схватила её ладони:
   - Милая, милая Азалия! Не хотите - не рассказывайте!
   - Нет уж! Коль начала - расскажу! Он хотел, чтобы я сама ушла, сама развелась! И я ушла, спряталась, потом пристроилась в монастыре, там меня Саша и встретил. Имя я сменила, но постричься в монахини не посмела. Пришла к нему на ферму и отсюда ни шагу! Вот Саше доверенность дала - он сейчас моим разводом занимается!
   - А Шерстяк знает, что вы... ты здесь?
   - Нет. Он и не ищет меня. Он умеет выбрасывать из жизни и забывать всех, кто шел с ним по жизни - родных, друзей. Это дьявол во плоти земной! Антихрист!
   Голос женщины прозвенел и стих. Потрясенная Тина нервно налила обеим вина. Спросила осторожно-осторожно:
   - А что, он всегда такой был?
   - Уже не помню, - потухшим голосом ответила Азалия, - когда то хорошие статьи писал, худым был, в баскетбол играл. Но и тогда был жадным, я ему говорила, а он всегда злился. Потом в политику полез и стал меняться. Душой меняться. Узнала, что он изменяет мне! И пошли грязь и темнота! Детей не было, он упрекал меня, а врачи сказали - он виноват! Вот тут он словно с цепи сорвался! Уже не жадным - а захрапистым, беспредельным стал! И стал толстеть, вонять! Я стала обращаться к Богу, повесила дома икону, а он, он выкинул её! Вот тут все окончательно и свершилось! Он манкуртом стал, перерожденцем! Как он меня бил! И ушла я...
   Затих шум мотора трактора. Подошел усталый Крякин, взял яблоко, но, приглядевшись к задумчиво молчащим женщинам, хряпать его не стал, а, что-то поняв, положил свою большую ладонь на склоненную голову Азалии. Женщина схватила его руку и поцеловала её. Каким-то порывом метнуло Тину к Азалии, и она села плотно рядом и обняла её за полные плечи. Крякин как слон потоптался на месте и предложил:
   - Пойду я вам чай приготовлю! А, может, баньку истопить?
   - Да! - хором ответили женщины.
  

* * *

  
   Сразу четыре мобильника взорвались на разные голоса в салоне мощного джипа, рассекающего тупой мордой надвигающиеся на него сумерки. Пел мелодию "Священной войны" телефон Фиалкина, привалившегося к боковой дверце на первом сиденье, о "Подмосковных вечерах" вещал мобильник дремавшей Пожаровой, что-то невнятно трендели телефоны в карманах Гая Верного и Якова Двоякового, того известного московского пиарщика, который помогая губернатору и мэру, вдруг, два дня назад, явился перед очи Гром Бехтовича и заявил о своей полной преданности ему. Денег ему не дали, но он их и не просил, он просто своей многоопытной индикаторной кожей понял, кто вскоре может стать хозяином региона. Сейчас Яков беспокойно вертелся на заднем сиденье между Гаем и Мариной и первым достал свой поющий мобильник.
   - Стоп! - Вдруг приказал Фиалкин. - Ну-ка, отключите свои верещалки! Не поняли? Показываю...
   Он отключил свой мобильник, оглянулся, и троица на заднем сиденье недоуменно сделала тоже самое со своими аппаратами.
   - А у меня такого и нет, - сообщил шофер, бывший водитель-дальнобойщик, всего пять дней пересевший за руль джипа, которым был заменен брошенный в пути вконец развалившийся "газик".
   - Будет скоро, - пообещал Фиалкин, - а теперь слушайте сюда. Все! Все, что можно - сделано! Через полчаса будем в городе. Едем в баню, там и поужинаем. Потом по домам, завтра отдых. Запрещаю говорить о делах с кем бы то ни было! Тем более по телефонам. В воскресенье, с 8 утра - всех наблюдателей на участки, остальным, в 16 часов встретится в штабе! Кроме Якова. Ему рано светится. Да и в баню не пока ходи... Двояков! Грязным ещё побудь.
   Это Двояков прозвучало очень язвительно. Но Яков смолчал.
   - А как же я мыться буду? - Спросила Марина. - Первым делом я одна среди мужчин, во-вторых у меня ничего чистого нет...
   - Там баня темная, - вмешался Гай, - в крайности - портянкой обмотаешься...
   -Т ы, Пожарова, плюнь на предрассудки, - посоветовал Фиалкин, - ну, завернешься в простыню. Пока моешься, ужинаешь - твое белье постирают, просушат, погладят. Парикмахер для тебя будет. Я уже договорился.
   - Спасибо, - благодарно кивнула радостно удивленная Марина, - спасибочки...
   - Заслужила! - Подытожил Гай. - Пахала больше всех. Уважаем мы тебя!
   Он хотел добавить, что и некие премиальные Марина сегодня получит, но, покосившись на всклоченного и внимательного Двоякова, промолчал.
   А через полчаса горячая баня приняла всех, кроме Якова, пассажиров джипа в свои благодатные объятия. Оплела свой стан простыней Марина да и парилась вместе с друзьями противоположного пола, плюнув, как посоветовал Фиалкин, на все условности, которые, скажем прямо, потерялись еще в путешествии, в общих ночевках, туалеатах посреди тундры, между сопок, в беспрестанной, изматывающей работе... Кстати, в эти минуты парились еще многие наши знакомцы. Охаживал размоченным дубовым веником свою томную Азалию и радостно взвизгивающую Тину Крякин, парились в самой престижной бане с бассейном Гера и Хин, уже порядком набравшиеся водкой и пивом, отпаривал свое больное колено Шерстяк в баньке на собственной даче, где пупырышная пресс-секретарь пускала в ход все свое обаяние, чтобы стать здесь, да и в квартире известного журналиста, своей надолго, а, может, и закрепить это официально! Девушка ещё не знала, с кем её свела судьба и носила ковш за ковшом горячую воду со всякими снадобьями для распухшего колена Кисляка. Парился в бане спортивного клуба "Спартак" вместе с любимой командой и губернатор, принимая уже, правда, отнекиваясь, поздравления с предбудущей победой. Отпаривалась, но уже в ванне чужой квартиры, довольнейшая Наташенька Попкова, которую так упоительно грубо и, молодец, действенно, отлюбил в спальне уехавшей жены А-А. В общем, грязь с людских тел тоннами смывалась в эту пятницу в городе и городках, поселках, на дачах и уходила в канализацию, под деревянные полы, впитывалась в почву,
   потом вытекала и выдавливалась в море, где её пожирали бакланы, крабы, мелкая рыбёшка. Круговорот грязи завершался достойно.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 9
   ПИСК И ГРОМ
   У них сегодня пик борьбы, подумал Ангел, улыбаясь. Вот так, борясь без передышки, они стремятся к своей власти. А что им власть? В короткой жизни к вершине этой все сгорает, и ведь никто не понимает, что в мир иной не взять ни чрева, ни лучших женщин, ни детей, ни денег, злата иль друзей... Все пролетит, растает в дым, и в горькой тишине один мой друг предстанет пред судом. А дальше, словно рваный сон, уйдет земное навсегда. Ах, как была жизнь коротка, промолвят все, оставив в тлене свои тела на почве бренной, но будет поздно! Вот сейчас, кто-то карабкается злобно, пытаясь показаться гордым, всевластным, сильным и крутым, но, Боже мой, каким пустым мне видится тернистый путь. И ведь не знает здесь никто, что будет завтра в этот час, кто вниз обрушится лавиной, кто станет властным, грубым сильным, кто вдруг богатство обретет, а, может, смертный час найдет! На тонких ниточках висят и нищий в темной подворотне, и разжиревший олигарх, бандит, красавица и фат, висят старухи и младые, висят здесь умные, тупые, весь мир людской висит не зная, что кто-то властный обрывает любую жизни нить людскую когда захочет, в миг любой! Так, может быть, со мной мы встанем в строй священный любви простой, благословенной? И время еще есть немного...
  

* * *

  
   Гром Бехтович слукавил. Приказав своим собраться в штабе к четырем часам дня, сам он был в узких комнатках, арендованных у хилого, еле дышащего научно-исследовательского института, занимающегося вечными проблемами малочисленных народов, уже в семь часов, когда солнце ещё только выбиралось на оперативный простор из-за грозных сопок, наплывающих как армада кораблей на восточное побережье территории.
   Не оглядевшись, не обращая внимания на широкий стол, где в кавардачном беспорядке валялись и стояли пепельницы, бумаги, плакаты, сигареты, авторучки, бутылки с минеральной водой, Фиалкин вцепился в трубку многоканального телефона и к 8 утра обзвонил всех, кто должен был утром выйти на последнюю, боевую вахту на избирательных участках на всем пространстве громадной области. Все были готовы, как хорошая спортивная команда, все знали что делать, верили в победу. Подойдя к окну, Гром Бехтович тяжелым, заторможенным и усталым взглядом навалился на город, который развернул свою панораму перед окном этого офиса на пятом этаже неуклюжего здания, утвердившегося на самой высокой точке проспекта, упирающегося в самую высокую сопку. Были видны краны морского порта, его темно-голубая акватория, торчала сбоку уже освещенная на верхушке мачта телевидения, по улицам юркали десятки маши, спешили, всё более густея, толпы прохожих. Видел Фиалкин и угол здания областной Администрации под российским флагом. Ближе была четырехэтажная администрация мэрии, но она не приковывала его внимания ни на миг. Белый, странный и невиданный город, между прозеленевших весенних сопок с осколками снежных линз, с маленькими березовыми скверами, утопивший пальцы черных пирсов в волнах двух гаваней, накрытый низким, словно касающийся людей, небом, город, суровый и свободный, предстал как чужой заманчивый замок, вместилище богатств, женщин, страстей... И вдруг заскрипел зубами этот могучий мужик, заскрипел и еще замотал головой, будто стряхивая какое-то наваждение,
   - Все равно! - Сказал он тяжко. - Все равно раздавлю их!
   Кого, их - он не уточнял для себя. Жизнь подскажет. Калейдоскопом промелькнула лента воспоминаний... Нескудная, мужская жизнь здесь, работа на траулере, потрясающие, будоражущие и вздымающие дух шторма Охотского моря, потом - служба в милиции. Война в Чечне, бизнес, смерть жены, унизительное служение помощником депутата Госдумы России, где он копил бесценный опыт, набирался умения говорить, убеждать, терпеть, беспрестанный поиск людей, которые должны были поверить в него, пойти за ним, дать денег! Много денег! Свершилось - в него поверила Москва и те, кто, наверное, все-таки подсмеивались в душе над ним, мужиковатым, хотя и очень убедительным, дали деньги, помогли людьми. Пускай смеялись! Когда-то скучные, благополучные патриции, политики, богатеи ржали над Калигулой, Нероном, Наполеоном, Линкольном, Гитлером, Хрущевым, наконец! Заткнулись, когда стало трудно и опасно ржать. И вот он - последний бой. О возможном поражении Гром Бехтович не думал, он просто не умел думать о поражении. На миг мелькнула мысль о возможных утехах после победы, но и эти мысли он отогнал резко. Всему свое время, то время, когда он может убивать медведей без лицензий и сколько захочет, как сказали ему Верный и Марина, лучшие из всех, кого он отобрал для похода во власть.
   И только-только он подумал, что хорошо бы и чем-то перекусить, как дверь решительно распахнулась, вошла в комнату Марина Пожарова и брякнула на стол тяжеленную сумку.
   - Доброе утро, Гром Бехтович! - Как ни в чем не бывало, поздоровалась она и выгрузила на стол термос с горячим кофе, тарелку с бутербродами, плитку шоколада и неизменную бутыль с молоком.
   - Как догадалась? - Добродушно спросил Фиалкин. - Семью оставила без завтрака?
   - Живу одна! - Гордо ответила Марина. - Первого мужа выгнала за пьянку, второго еще не нашла. К Вам, женатику, не напрашиваюсь, значит, мой принц еще где то бродит, надеюсь, трезвый.
   - Я не женат, - навалился на молоко и бутерброды Гром Бехтович, - я вдовец, а моим ближайшим помощникам надо лучше знать биографию своего шефа! Хотя, я думаю, ты все знаешь. Прикидываешься только. На дуру ты не похожа.
   - Я умная, талантливая и, конечно, все знаю! - Сказала Марина. - Но теперь я знаю, как себя вести с Вами...
   Но разъяснить, как она будет себя вести, не успела. Ввалился Гай, тоже с тяжелой сумкой, за ним вошел шофер, неся пакет с предательски звякающими бутылками пива, две девушки-активистки, простенько одетые, но очень шебутные, и в штабе стало шумно, нервно и весело.
   ...Гера переночевал сегодня в старой квартире. Людвига Гековна, мельтешась как косяк сайры, пыталась вечером и накормить его и вызвать на разговор, но хмурый сын отмалчивался, как-то странно осмотрел всю квартиру, особенно долго стоял в спальне матери, словно примериваясь к ней, похмыкал на сладкую парочку вождей мирового пролетариата, затем раздумчиво зашел на кухню. Там он долго смотрел на угасающий за окном длинный день, уже переплетенный с синевой глухих сумерек, потом пришел в свою комнатку, откуда до сих пор не было взято ни одной вещицы, улегся на узкую постельку, взял томик Марка Твена и с неожиданным наслаждением стал читать с самого начала о приключениях Тома Сойера. Людвига Гековна неслышно подходила к двери, не решаясь постучать, трепетно вслушивалась, ничего не понимала, возвращалась в спальню и уже за полночь улеглась тихо спать. Гера читал долго и так и заснул одетый, с книгой на груди, дочитав про Тома и прочитав почти всю историю и про Гекльберри Финна. Утром он спал до двенадцати, пообедал борщом из замороженных овощей, оставленным на плите матерью, которая куда-то недавно исчезла, снова поспал и с трудом, преодолевая себя, поплелся в мэрию. Странно, он был сегодня невероятно опустошен. Приход того дня расплаты, к которому он готовился так долго и кропотливо, не радовал, не возбуждал. Вчера, когда мать металась по квартире, он вдруг заметил, как поникла и потеряла формы её грудь, какими костистыми стали ноги, как спрятались в жестких глазницах еще недавно выпуклые глаза. Эти глаза, виноватые и в то же время ожесточенные, перестали его тревожить только тогда, когда он вошел в здание мэрии. Там уже пили и ели. Длинный стол был накрыт в малом зале, постоянных сидельцев не было, любой заходил, наливал, закусывал и уходил. Настроение у всех было ожидательно-веселое, туша Шерстяка мелькала то в одном, то в другом кабинете, сам мэр сегодня был в анекдотном ударе и рассказывал забавные истории одну за другой.
   В хорошем настроении был и губернатор, хотя, как сообщали его наблюдатели на всех участках, город, пусть и ненамного, отдавал предпочтение мэру. Удивляла и радовала высокая явка избирателей на периферии. К избирательным урнам шли недовольные старики и старухи, молодежь, шли обиженные коммунисты, злые и задиристые элдэпээровцы, шли рабочие развалившихся предприятий, местные жители в своих национальных одеждах, охотники, рыболовы, фермеры, студенты. И никому не было дано знать до последнего момента, кому они отдадут свои голоса, кому вверят свои жизни. Область была грозна и непонятна.
   Толпы посетителей в двух зданиях администраций города и области стали густеть к восьми вечера, когда должны были быть вскрыты урна с бюллетенями. В мэрии появились Хин и Усов и первым делом увидели заснувшего в кресле прямо в вестибюле второго этажа Шерстяка-Кисляка. Здесь же, возле храпевшего журналюги, кучковались теледесанты трех компаний, корреспонденты газет, чиновники. Ждали.
   У губернатора тоже было тесно. И здесь дежурили журналисты, суетились чиновники, но накрытых столов не было, и атмосфера ожидания была более деловой. Мерила коридоры длинными шагами Бацура, сталкиваясь с веселыми, глуповатыми спортсменами, сам губернатор сосредоточенно делал вид, что работает в своем кабинете, чиновники, в основном мужчины, тоже сидели в своих кабинетах. Наиболее смелые попивали пивко, другие прихлебывали чаи и кофе. А в зале Бара N1 распоряжалась озабоченная Тина. Приказ Бацуры был точен - накрыть все столы, выставив их в одну линию, и ждать до 2 часов ночи. В Бар никого не пускать. Поэтому девочки стриптизерши блаженно отдыхали, курили, пили соки и минералку (это было бесплатно), иные даже прилегли на низенькие диванчики и смежили очи.
   Политическая буря свистела где-то далеко, и общее впечатление резюмировала
   Ира Жиденькая: "А нам все по хе..у! Лишь бы платили больше, а работали мы бы меньше. Правда, девочки?" Девочки подтвердили, что "правда". И невдомек было полуголым девочкам, что началось, когда в городскую и областную избирательные комиссии важные от сознания своей миссии уполномоченные понесли мешки с уже подсчитанными голосами в судьбоносных бюллетенях.
   - Как? Сколько? - Вопрошали уже на лестницах спешащих курьеров, и те коротко отвечали.
   Считали все - очнувшийся Шерстяк, журналисты всех СМИ, замы и начальники отделов, губернатор и мэр, Бацура, Хин, Гера, Попкова, засевшая в своей телерадиокомпании, Яков Двояков, уже купивший на завтра билет до Москвы, конечно же, считал голоса избирателей и Хрип Гнутович Кривуля, уже отправивший 20 тысяч долларов в Майкоп на покупку нового дома, с садом, гаражом и баней, считали милиционеры, сотрудники ФСБ, и вот где-то в полночь, первый понявший всё, покинул мэра Усов, красноречиво кивнув на дверь и Гере. Затем мгновенно исчез Щерстяк. А в здании губернатора повальное бегство началось после того, как в первом же опломбированном мешке из Сумана приехала и первая локальная победа Фиалкина с отрывом от губернатора в 10 процентов! И каждое новое известие сообщало о том, что могучий Бульдозер, раздвинув противников, неумолимо побеждал и побеждал, сминая разодранный противоречиями город, послушную провинцию! Гасли одно за другим окна в громадном, расположенным буквой Г, здании областной администрации. Взбудораженной стаей рванулись, обретя второе дыхание, журналисты к институту малочисленных народов Севера, но их не пустили. Стояли внизу суровые, с черными лицами шахтеры, рядом с ними уже возникли и менты, толпа росла, и ровно в час ночи ударили лучи телекамер, включили фары стоящие мордами к подъезду автомобили, в свете которых, щурясь. вышел Гром Бехтович. У него в руке верещал мобильник, Фиалкин поднес его к уху и в наступивший тишине сказал кому-то громко и внятно:
   - Победа!
   Грянул хор возгласов, аплодисменты, поздравления и всех перекрыл визг корреспондентки из ГТРК, которую пытались оттолкнуть и Марина и Гай:
   - Ваши ближайшие планы! Ваши ближайшие планы! Народ ждет!
   - В кабак иду! - Вдруг рассмеялся Гром Бехтович. - Пить и есть! Танцевать! Плясать! О делах - завтра! Ребята, за мной!
   ...Тина ошеломленно отступала перед властным, уверенно шагающим на неё мужчиной с покрасневшими глазами и низким рокочущим голосом, за которым клубились, не смея его опередить, десятки взбудораженных и орущих людей.
   - Хозяюшка! - Убедительно и громко говорил Фиалкин. - Кушать очень хочется! Столы, вижу, накрыты, платим за все! А кроме нас никто не придет, поверьте, никто!
   - Это новый губернатор! - Крикнула из-за плеча шефа Пожарова, но Тина уже поняла все сама.
   - Милости прошу, - широко повела рукой женщина, а другой закинула за плечи свою изумительную гриву волос.
   Губернатора, увидевшего и этот жест, и иронично прищурившиеся умные глаза, и обнаженные плечи над тонким станом женщины, словно омыли теплой водой. "Это моя награда" - мелькнуло в его воспаленной голове. И пронзило острым и тревожным трепетом и всю Тину, вдруг смело взявшую тяжелую ладонь Фиалкина в свою руку.
   - Ваше место - во главе стола, но сначала - поздравляю от всей души! - И Тина поцеловала Фиалкина, да не в щечку, а прямо в губы! Оказались они одного роста.
   А веселье грянуло сумасшедшее. Далеко не всем достались сидячие места, ведь в зале появились, помимо соратников Фиалкина, Кривуля, сразу же угнездившийся там, где было больше всего водки, Попкова, которую оттиснули в самый дальний угол стола, Двояков, пыхтящий А-А, умненький Усов, стриптизерши, которых Тина освободила от верчения на штанге, и они сразу же завертелись в переполненном зале. Пришел в красном пиджаке и при бабочке импозантный директор театра Звезданутов, который сначала пропел "Многая лета", а затем спел подряд две арии, три романса и "День победы". Кричали и звали к победе, к расцвету Севера и России, завоеванию Москвы, тосты и спичи, гремела музыка, и раз за разом приглашал на танец Гром Бехтович Тину, обхватывал тяжелой рукой её волнующий стан и танцевал медленно, какая бы музыка ни звучала, вдыхая запах тонких духов и чистейшей кожи женщины. Сначала другие танцующие тоже пытались танцевать, как и новый шеф, но с каждой новой рюмкой, бокалом, раж веселья охватывал все мощнее, и, наконец, когда грянуло "Семь сорок", губернатор и Тина оказались как еле движимый островок посреди скачущих, очумелых людей.
   - Поехали ко мне? - Предложил прямо в нежное ушко Фиалкин.
   - А как же бар? - Также в ухо шепнула Тина, и губернатора пронзила сладкая молния.
   - Плюнь!
   И как только они исчезли, гулянье стало мельчать и дробиться на малые группы. Еще немного кипел пьяный бред. Несколько раз Кривуля, поднимаясь во весь свой казацкий рост, кричал, желая всех рассмешить:
   - А во сне я вскакиваю, вскрикиваю, и вспукиваю!
   Пытались раздеть и заставить плясать стриптизерш разудалые молодые люди, трижды пытался предложить тост за закон и порядок в России тужащийся А-А, в углах целовались и обнимались неизвестно как образовавшиеся парочки, и сама Попкова пыталась втащить в какой-то темный закуток молчаливого и икающего милиционера, у которого оказались железными лишь плечи и грудь, все остальное размякло в растворе спиртного и жратвы.
   А через пару часов в разгромленном баре остался только Хрип Гнутович, в бессильном ожидании своей супруги распластавшейся сразу на двух стульях, и официанты, спешно убирающие столы. Победители же вкушали радости жизни. В номерах люкс, мгновенно предоставленных бесплатно, удовлетворяла все фантазии Гая Верного гибкая Ира Жиденькая, жарко, в чувственном беспамятстве, раскинулась перед веснушчатым и остроносым юношей обнаженная Марина, пыхтел, хлопоча над толстыми ляжками Лидухи, шофер - дальнобойщик, сразу с двумя женщинами балдел Усов, уже причисливший себя к новой элите. А Тина, прекрасная Тина, сидела на краю атласной постели и медленно, сильно, разминала спину уснувшего после взрыва страсти нового властителя края. И понимала - пришел и её властелин.
   А что побежденные? Прежний губернатор, а, впрочем, кого это уже интересует... Мэр, поздравивший Фиалкина по телефону, был, в общем, спокоен, но и удивлен. Все-таки город проголосовал за него, жить спокойно можно было и дальше, хотя кололо самолюбие мгновенное исчезновение Шерстяка и ряда других "друзей". Но с ними он разберется позднее. Сейчас надо было немедленно налаживать контакт с Фиалкиным. И он уже утром приказал послать новому губернатору официальное поздравление через СМИ и свое личное - потеплее и подружественнее.
   Шерстяк же, первым делом воспользовался поражением, чтобы выгнать из квартиры пресс-секретаршу (мол, и так тяжело, что будет - не знаю), а затем засел писать статью, где выражал свое искреннее восхищение победе нового губернатора, намекая, что он, Шерстяк, это предвидел и этого радостно ждал.
   Бацура, сжавшись в комочек, лежала на своей необъятной одинокой постели и прислушивалась, придет ли сын? Пыталась дозвониться до бывшего губернатора, но не смогла - все телефоны были заблокированы. Была ли она сломлена - понять невозможно. Но явно страшила мысль, что средства к щедрому существованию до сих пор давали губернаторские Бар N1 и казино, где она играла роль только честного опекуна и курьера! Ни одной акции, ни одного официального договора или контракта! Но верила в будущее женщина и, лёжа, поглядывала на фотографию вождей - немного укрепляло. Ведь и прежний губернатор, знала Людвига Гековна, хранил свой старый партбилет. Как и она!
   Гера снова был в своей квартире. Сначала он отвез очередную толстоножку домой, покатав её по ночному городу. Тревога, витавшая в мэрии весь день выборов, терзала его особенно сильно. Обладая аналитическим умом, мгновенно и остро реагирующей психикой, он рисовал самые неприятные картинки дальнейшей своей жизни, где были и предательство "друзей", и преследования ментов и прокуратуры, ведь победа Фиалкина мгновенно лишала его призрачной защиты власти. Никто, ни мэр, ни тем более Шерстяк, ни Суббота или Ара, не будут биться за него, если новая власть захочет жить без него. Опустошенный, он лунатически принял душ, напился чая и ушел к себе в спальню, самую уютную комнату в пятикомнатной, с баром и громадным камином, квартире. Сон не шел совершенно, тревога терзала все мощнее, она словно вползала с дождливым рассветом. Гера включал телевизор, пытался читать, и уже поздним утром, чувствуя, что сон все-таки одолевает его, вздрогнул от острого звонка телефона.
   - Ару взяли! - сообщил Усов.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 10
   КАЖДОМУ СВОЁ
  
   "Вот мы и встретились",- промолвил тихо Ангел. И пусть не можем мы сразиться на поле брани, как бойцы, трофеи делим молча мы: что успели иль сумели в борьбе себе в копилку взять, кто потерял, а кто и вспять отправил воинство свое. У беса - явно большинство побед над общим телом бренным. Ведь атакует он мгновенно, в живущем теле он сидит и черные дела вершит, потом награды раздает и в бездну темную ведет. А я могу лишь светлым духом его объять, к спасению опять призвать, но и к наградам я причастен - могу дарить любовь и счастье, покой душевный, чистоту, как мало нужно здесь тому, кто жизнь построил мило, ясно, и знает точно - не напрасно он семя в землю посадил, построил дом, детей взрастил, не зная мести, злобы тяжкой, прошел над бездною опасной ступая твердо, без сомнений. Хотя сомненья - смысл решений, но здесь другой витает разум - ничто нам не дается разом, и в миг оценки дел земных мы с бесом сходимся в решеньях: кому отдать здесь предпочтенье, кому проклятье иль внушенье, кого из жизни в тень ввести, кого же нежно донести до высоты обетованной. Но люди этого не знают, они судьбину проклинают, винят соседей, жен, друзей, становятся тупее, злей, и нам, двум разным ипостасям, уже не надо сил и страсти транжирить ради своих целей. Теперь мы вместе просто делим трофеи ни кем не выигранной войны.

* * *

  
   Это было полное бессилие. Гера словно уменьшался и уменьшался перед ними - двумя мужчинами, разговаривающими с ним в общем, вежливо. Особенно сдержан был начальник областного ФСБ Волченков, высокий полковник в штатском изящном костюме с задумчивым взглядом, интеллигентной речью, неспешными движениями. А полковник милиции Тумбаев, широкий, короткошеий, в заляпанным медалями и значками мундире, был взвинчен, порывист, но тоже вполне корректен. Да к тому же и сидели они в кабинете Тумбаева, где милиционер чувствовал себя посвободнее.
   - Вам нет смысла усложнять и нынешнее свое положение, и лишать себя будущего, - говорил Волченков, - в наших руках восстановить ваше нелегальное "статус кво" проще простого.
   - В тюрягу хочешь? - Спросил Тумбаев. - Сотый раз повторяю - Азиев вас всех сдал. Ночью молится, твердит "Аллах апкар", а утром сдает. Суббота твой скрылся, мы его уже в федеральный розыск объявили. Так что не дури, Бацура, соглашайся и живи спокойно.
   - Спокойно? - Вырвалось резко у Геры.
   - Именно спокойно, - подтвердил Волченков, - ведь вы сами никого не убивали. Соучастие - вещь серьезная, но мы можем поверить вам и дать возможность начать жизнь по-новому. У вас такая прекрасная мать... Вами интересовался сам губернатор, просил помочь. Нам скандалы не нужны, тем более в самом начале деятельности нового губернатора.
   - Соглашайся, дурило, - вдруг мягко и как-то отечески сказал милиционер, - вот бумаги, вот бланки контрактов, дарственные ...
   - Всё-всё отдать? - Поразился Гера. - И даже квартиру? Машину?
   - Наживешь другие честным трудом! - Припечатал пачку бумаг кулаком Тумбаев. - Можешь не отдавать, конфискуем! А взамен - роскошные нары и ежедневное трехразовое питание. Ключи на стол!
   Звякнули об милицейский стол ключи от автомашины, и Тумбаев придвинул к Гере пачку бумаг.
   -Когда все кончится, - совсем благожелательно сказал Волченков, - вы вернетесь домой, все хорошенько обдумаете. Мы вам поможем. Если хотите - смените фамилию, чтобы уж совсем с прошлым развязаться.
   ...Людвига Гековна очнулась от резкого крика незаметно вошедшего, Геры:
   - Мать! Накрывай на стол - будем праздновать!
   - Что праздновать? - Изумленно метнулась к нему мать. - У тебя хорошее настроение?
   - Изумительное! - Гера, не снимая кроссовок, прошел на кухню и плюхнулся на стул. - Я теперь свободен как никогда! Мечи, старуха, всё на стол! Будем праздновать начало новой, честной и бедной жизни! Снова вместе - мамулечка и сынулечка! Только спать я буду теперь в твоей спальне, там диван пошире, с бабами будет мне повольготнее! А ты в моей! Не забудь только своих вождей мирового пролетариата забрать. Кормить меня будешь ты, как же - детей надо кормить!
   - Не ёрничай, Герочка, - простонала Людвига Гековна, - у меня нет ни бара ни казино! Я - безработная! И пенсии еще нет!
   - А твои любовники? Где же они, щедрые и богатые? Где они? В могиле, как Лазер? Или плюнули на тебя, старую, без денег и власти!?
   - Перестань! - Попыталась по-прежнему грозно крикнуть Бацура и даже бюстом отвисшим тряхнула, но и голос был надтреснут, и грудь-то слегка плеснулась под кофточкой и снова прижалась к груди и животу. И Гера понял, что свершилась его первая, но такая ничтожная победа над матерью. Он достал из внутреннего кармана куртки литровую бутылку водки и покачал её как ребенка:
   - Готовь закуску, мамуля!
  

* * *

  
   Фиалкин и Верный вошли в кабинет Попковой, резко и настежь распахнув обе тяжелые двери. Попытавшуюся сунуться туда грузную Вуаль притормозила Марина и осталась с ней в приемной, устроившись удобно в кресле и без спроса взяв из хрустальной вазочки дорогую шоколадную конфету.
   - Не завтракала я еще, тётенька, - пояснила она ошеломленной секретарше, - так что давайте организуйте кофе, да поскорее. Туда, (она показала пальцем на кабинет Попковой) ничего не носите, Гром Бехтович днем только молоко пьет.
   А Фиалкин, поздоровавшись, уселся скромненько у окна, на стуле, в то время как Гай Верный оказался в мягком полукресле рядом с пунцовой и взволнованной Наташенькой и первым делом спросил:
   - Ну, Наталия Ивановна, каково здоровье, каковы планы?
   - Прекрасно! Отлично! - Закудахтала Попкова - Здорова, абсолютно здорова! Спасибо за внимание. И вам того же желаю. Планы? Планы одни - вместе, вместе на службе у России...
   - Ого! - иронично улыбнулся Гром Бехтович! - Экая силища у женщины. Зря пропадает здесь!
   - А вы не подумали о том, чтобы Ваша сила была применена еще более эффективно, более продуктивно? - Спросил Гай. - Ну, например, в Москве, в здании Государственной Думы России при мытье полов, уборке помещений? Если доверят - можно и туалетов!
   - Вы шутите, ах, как мило, остроумно, - лепетала уже наобум Наташенька, - как смешно, а что, серьезно? А я на всё ради вас готова, мой опыт, я...
   - Пошла вон, дура! - Крикнул вдруг губернатор, шумно встал и, выходя из кабинета, обернулся. - Дай ей пять минут на заявление по собственному желанию или состоянию здоровья - и чтоб духу её в кабинете не было!
   Гай положил пред Попковой чистый листок бумаги, сел в кресло председателя ГТРК и нежно посоветовал:
   - Не тяните, Наталья Ивановна! Кому писать - вы знаете! Знайте же, что мою кандидатуру с Москвой уже согласовали. Зачем мучить нас, себя, губернатора? Пишите аккуратно, кстати, как зовут вашу секретаршу? Нина? - Он наклонился к микрофону селектора и уверенно нажал нужную кнопку. - Эй, Ниночка дорогая, подай-ка нам кофе... А Вы пишите, пишите! Получите отпускные, съездите в отпуск!
   Багрово-красная Попкова стала быстро писать заявление, а Верный, с усмешкой посматривая на встрепанную и жалкую женщину, заметил:
   - Какой у вас красивый перстень!
  

* * *

  
   Крякин и курящий Хин сидели на берегу того самого прудка, в котором Саша купался ежедневно в любую погоду. Было пасмурно, но тепло, Азалия копошилась под летним навесом, накрывая традиционно свежий и вкусный стол. Хин рассказывал:
   - В общем - все в неведении! Все перевернуто с головы на ноги. Попкову выгнали, Баца стушевалась, Гера вернулся к ней домой. Оба - безработные. Тина день и ночь с губернатором пропадает, с квартиры съехала. Мой шеф оказался каким-то уркой и смылся, "Трактат" повис в воздухе, денег на счету хватит только на один месяц зарплаты. Ко мне вон Шерстяк просился на работу - а я взять не могу! Денег нет!
   - Шерстяк? - Встрепенулся Саша. - Ни в коем случае! Ни за что! Он проклят нами!
   - Да, слышал я о нем много поганого, просто своему коллеге хотелось помочь. Кстати, я все о себе да о себе. Твои-то дела как?
   - Скоро венчание, - улыбнулся Саша, - оповещу вас поточнее через недельку!
   - Елы-палы! - Восхитился Хин. - Поздравляю! Дай облыбызаю твой священный лик! Надо ж выпить, а?
   Саша кивнул, обернулся и всмотрелся в дорогу:
   - Ты смотри, к нам какие-то важные гости пожаловали.
   Друзья встали. На ферму заехал громадный, важничая и сверкая даже без солнечных лучей, лимузин, из которого вышли две женщины и двое мужчин.
   - Елы-палы! - Изумился Хин. - Да это же губернатор! И Тина!
   - Ребята! - Закричала Тина. - Привет!
   Тина чмокнула подошедших мужчин в щечки, крепко обняла растерявшуюся Азалию и представила своих спутников:
   - Это Гром Бехтович, это Марина Пожарова, а это наш телохранитель. С ним можно не говорить, он при исполнении! А как ваши дела? Когда поженитесь?
   Тина искрилась счастьем, веселье прыскало из губ, глаз, даже привычное бросание гривы волос за плечи было каким-то радостным, ярким. Но было и другое - уверенность, сквозившая в каждом слове, движении, улыбке. Это была женщина-победительница.
   - Погоди, - остановил её Фиалкин, - сначала о деле. Мне надо с вами переговорить (он кивнул Хину).
   - Ну, ты и говори, а я пошушукаюсь с Азалием и Сашей. Вот - я помогу стол накрыть.
   Губернатор, Марина и Хин остались одни, под бдительным присмотром невероятно широкого в плечах охранника, в темном костюме, темных очках охвативших черными душками желтый выскобленный череп. Азалия, поглядывая издалека на охранника, заметила:
   - Ну и страхолюдина!
   - Это, чтобы нас все боялись! - засмеялась Тина.
   Губернатор заговорил быстро и просто:
   - Я навел справки и принял решение. Вы (он коснулся коротким пальцем груди Хина), становитесь генеральным директором нового издательства и еженедельника "Трактат". Она (он также ткнул и Марину), будет главным редактором. Средства мы вам выделим достаточно.
   - Я подумать должен, - интеллигентски засомневался Хин, - дело нешуточное...
   - Чего тут думать? - Удивился губернатор. - Ну?
   - Да! Конечно, да! - Торопливо согласился Хин. - И чего это я?
   - Вот так лучше! Завтра жду вас ровно в 10 утра у себя! Все! Надо ехать. Тина! В машину!
   - Гром! Иди сюда! - Закричала Тина. - Хоть на минутку! Попробуй, какая прелесть! Все свежее, вкусное!
   Фиалкин неохотно подошел, но, увидев словно цветущий от зелени стол, смягчился.
   - Говорят, у вас какой самогон удивительный? - Спросил он, и Саша, горделиво кивнув, вынул пробку из графина и стал наливать пахучую жидкость в стаканы.
   - Гром, Гром! - Тараторила Тина. - Они же скоро поженятся! Даже раньше, чем мы! В церкви! Представляешь?
   - Дам катер - на море отпразднуем, - сказал губернатор, - ну, вздрогнем за все хорошее!
   И "вздрогнули" все хорошо и вкусно, хрупко закусили редиской, свежим луком, петрушкой .
   - Хорошо у вас здесь! - Впервые заговорила Марина. - Уезжать не хочется.
   - А надо! - Вспомнил губернатор. - Марина, Тина - в машину!
   - Я остаюсь, - заявила Тина, - ты на свою заседалку едешь, а мне что там делать?
   - Хорошо, - согласился Гром Бехтович, - машину пришлю через три часа.
   - Можно, и я останусь? - С тоской оглядывая и стол, и широкие плантации фермы, и мокро-теплые сопки, попросила Пожарова.
   - Нет! - Отрезал губернатор. - Ты нужна мне! А Вы (он обратился к Саше) подумайте, как расширить свое хозяйство. Денег я дам. Удачи всем!
   Лимузин, забравший с собой губернатора, охранника и погрустневшую Марину, быстро скрылся. И тут же грянул дождь. Компания взбудораженно и весело сгрудилась под навесом, Хин схватился за графин.
   - Вот! - Весело сказал Крякин. - А ты говоришь - все в неведении! Вон, какое ведение! Полный переворот! Тина, это все ты провернула?
   - Немножко и я подсуетилась! - Похвастала Тина и обняла за плечи беспрестанно улыбающуюся Азалию. - Предлагаю комбинированный тост! За нового генерального директора - раз! За будущую свадьбу - два! За нового богатого фермера - три!
   - За вашу, Тиночка, будущую свадьбу - это главное! - Сказала Азалия и смело взяла стакан с самогоном.
   - Елы-палы! - Совсем ошеломился Хин. - Столько событий сразу! И все радостные!
   И вдруг заорал, приплясывая:
   - Ура! Ура! Ура!
   Веселый крик подхватили все, и дружное "ура" растворилось в потоках дождя, падающего вертикально и густо. Потом все жадно накинулись на овощи и мягкую, пахнущую чесноком свиную домашнюю колбасу, которая прекрасно гармонировала с черным, душистым хлебом.
   -Кого в штат возьмешь, директор? - Промычала набитым ртом Тина.
   - Бацу! - Сразу сказал Хин, и Саша одобрительно кивнул.
   Тина подумала немного и протянула Хину свой мобильник:
   - Звони сейчас! Ей, все-таки, тяжеленько нынче. А мы гадничать не умеем!
   ...Людвига Гековна вошла в свою бывшую спальню и присела на краешек кровати, где развалился Гера, пьяно и сумрачно глядя в окно, по которому стекали потоки воды.
   - Ты знаешь, Гера, у меня приятная новость, - робко заговорила мать ,- мне звонил... звонили из редакции "Трактата"и предложили работу. Корреспондентом.
   - У Хина? - Медленно повернул голову Гера.
   - Да, у Хина, - грустно ответила Бацура, - а чем он хуже других?
   -Так, значит, сбылись мечты идиота? - Стал накачиваться иронией Гера, - сбылись? Ты под Хином? Корреспондентом в газетенке?
   Он сел на постели, положил ладони на свои щеки и начал изображать смех, что получалось натужно и глупо.
   - Гера, - сказала Людвига Гековна, и голос её стал тонким и тихим, - перестань издеваться надо мной, перестань кривляться! И... прости меня за всё...
   И вышла из спальни, быстро накинула плащ, схватила зонтик и через пару минут шла под проливными потоками дождя вверх по улице, откуда исчезли и спрятались все люди, собаки и кошки, лишь, взбивая блестящие отвалы воды, мчались автомашины, не обращая внимания ни на какие сигналы светофоров. Бацура шла, вдыхая воздух с капельками влаги, шла, постепенно освежаясь и выпрямляя грудь, шла как форштевень корабля в волну, и казалось женщине, что вместе с дождем смывается все, что так жирно налипло на неё за последние годы, что так мучило и сгибало её. Она дошла до смотровой площадки на высоком берегу бухты, почти завешанной полосами дождя, встала под навес беседки и так стояла здесь долго-долго, пока, наконец, перестали стегать плети небесной воды, и разгладилась истерзанная плоть моря. И лишь после этого, снова согнувшись и словно уронив усталую грудь, пошлепала по лужам домой к сыну, который её не ждал....
  

К О Н Е Ц

Ледовской Дмитрий Александрович, член Союза журналистов РФ

  
   Тел. дом. (499) - 267-69-35, моб. 8-916-137-06-70.
   Эл. почта: [email protected]
  

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   122
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"