На берегу Смоленки группировались пестро-разнообразно, но одинаково плохо одетые, весьма и весьма помятые граждане. Толпа образующая некое подобие очереди насчитывала около четверти сотни желающих приобщиться к утреннему завтраку, который каждую субботу раздавали финские протестанты. По обыкновению запаздывающий завтрак состоял из зеленого салата, чечевичной каши с бобами, картошкой с фасолью, хлеба и вкуснейшего чая с лимоном.
Он подошел к толпе, взглянул на реку. По почти гладкой поверхности воды плыли последние разноцветные листья осени. Ненадолго из-за домов на противоположном берегу краешком, из туч, показалось солнце.
Из бомжеватой дурно пахнущей, отвратно выглядящей толпы сквозь мат-перемат можно было выхватить обрывки обсуждений: вчерашних пьянок, давешних скабрезных приключений, подробности о том, где еще кормят, во сколько и по каким дням; где и что выдают из вещей. Но чтобы понять, кто и о чем говорит, в своем сознании нужно было включить фильтр, отсекающий бранные слова-паразиты. Да стоило ли? Так или иначе в уши шел грязно-серый шум. На лицах... (впрочем, вправе ли я применить слово "лица" к этим опухшим мордохарям?) на безличьях оставили свои следы все пороки присущие роду человеческому. Все семь смертных и несколько сотен простых грехов наложили на них свой неизгладимый отпечаток.
Толпа, ожидающая протестантского завтрака, была столь разительным контрастом окружающей спокойной природе, тихой речке, в своих природных не гранитных берегах, с деревьями, отражавшимися в неспешной воде, с только начавшим просыпаться городом, что его начало ТОШНИТЬ. Он понял, что его все больше тошнит среди этой толкучки человеческих отбросов. Ему была неимоверно противна даже тень мысли о том, что он имеет хоть какое то отношение к этим во всех смыслах бывшим людям. А точнее - двуногим и без перьев. До людей они уже не дотягивали. Их, по большому счету, уже и отбросами было уже не назвать. Ведь отбросы на 70-90 процентов годятся для вторичной переработки. А ЭТО? ЭТО не годилось никуда. Совсем никуда. Лет им было от 25 до 60 и практически на всех, без исключения, было можно смело ставить большой, жирный КРЕСТ.
Он подошел к краю толкучки, и отвернулся к речке, стараясь не слушать грязно-матерные разговоры. В это время подъехали протестанты. Толкучка загомонила устанавливаясь в очередь. Впрочем, как выяснилось, преждевременно. Столики для раздачи еды, тарелки-ложки, и часть еды не привезли. Он тоже передвинулся вместе с очередью, от одного вида которой хотелось блевать. Подумал: "Если я сейчас выкурю сигарету, и мне легче не станет, то уйду. С голода не подохну! А от унижения кажется, уже скоро, тошнотой захлебнусь. Я сам себя унижаю, находясь здесь. Что за мазохизм!.."
Он закурил. Сигарета была выкурена за три-пять минут в несколько глубоких затяжек. Легче не стало. Наоборот - еще противнее. Подъехала еще одна машина. Начали раздавать завтрак.
Он затоптал окурок, вышел из очереди. И основательно прихрамывая, двинулся вверх по Смоленке. С каждым шагом тошнило все меньше. Из-за туч снова выглянуло солнце, и жизнь уже не казалась такой беспросветно унылой.