Гостиница, в которой поселились Джонсон и его команда, находилась не то что бы у самого края города, но от неё до начала дикого поля, раскинувшегося между Кранслоу и Гринлейком оставалось всего несколько кварталов. Пройдя (или проехав) их, и встав сразу же у обочины последней в эту сторону улицы, любой бы мог увидеть, что это поле теперь уже не такое дикое и безлюдное, каким было прежде, что всё пространство между шоссе и той странной ямой, не так давно обнаруженной несчастным, ныне уже почившим бродягой Тремоло освещено электрическими огнями, и занято машинами и снующими туда-сюда людьми в военной и рабочей униформе. Некоторые из них одеты обычно, в штатские куртки, брюки и рубашки, но их не видно, потому что по большей части они сидят внутри кабин автомобилей или в больших комфортабельных палатках неподалеку от входа в странный, выросший словно бы сам по себе сложный комплекс помещении, теперь уже, к слову сказать, закрытый большим полупрозрачным пластиковым шатром, освещенным изнутри. Внутри шатра тоже есть люди, но разглядеть, кто они и чем они занимаются, почти невозможно - ясно только одно: под этим почти что полностью герметичным куполом, заполненным нагнетаемым снаружи мощными насосами воздухом идет какая-то напряженная работа, собираются материалы, данные и параметры, идет их тщательнейшая обработка, а полученная в итоге информация отправляется наружу, прямиком к парням в штатском, сидящим в автомобилях и комфортабельных палатках. Эти парни ни за что бы не потерпели бы того, чтобы между ними и исследователями встал кто-то третий; они знают - земля вокруг "купола" пропитана чистейшей, с сладковато-кислым, въедливым запахом, нефтью, на десять шагов в длину радиуса и на локоть вглубь, а нефть в этом мире означает всё, за её счет работают все машины и заводы, процветают города и поселки, под её наличие печатаются деньги и возводятся гигантские небоскребы, существуют курорты, выпускаются дорогие коллекционные автомобили, рисуются холсты и рождаются шедевры ювелирного искусства. Эти люди в курсе - нефть первична, и только лишь вслед за ней идет всё остальное: знание, наука, гуманизм, законы и искусство; потребности среднего класса и бедняков, образование, медицина и всеобщая безопасность; экология и светлое будущее всего человечества, нормы морали, совести и человечности. Последние полученные им из-под "купола" данные говорили о том, что нефть до сих пор заполняет помещения, находящиеся сразу же под люком входа в них, что она до сих пор плещется у самого его края и, что возможно, заполнила собой и всё остальное. Много ли это было, или всего лишь капля в море современной мировой нефтедобычи? Вся проблема заключалась в том, что никто из нанятых людьми в штатском специалистов до сих пор не мог сказать, насколько велики эти непонятные помещения и как глубоко под землю они уходят. Их аппаратура вроде бы работала исправно, давала примерные размеры и даже очертания этой штуки - но стоило исследователям отвернуться от своих приборов хотя бы на минуту, как полученные ими данные немедленно менялись, становились больше, а примерные схемы помещений, полученные ими путем эхолокации почвы и земной коры, становились другими, словно бы прямо сейчас, сей момент там, под землей кто-то вел бурные раскопки и стройку, пожирая камни и грунт, как гигантские земляные черви. Первоначально всё это выглядело так: небольшое, колодцеобразное помещение с прямоугольными стенами и полом соединялось с чем-то вроде подземного гаража или мастерской, сразу же влево за последним был вход во что-то большое, размером со средний склад, погреб или подвал под большим частным домом, от которого - тоже влево - шла лестница, приводящая в собственно "дом" - то есть нечто, обладающее несколькими комнатами, большими и малыми, и двумя коридорами. Уже одно это ставило исследователей в тупик - показания эхолокационных приборов говорили о том, что "дом" находится выше уровня земной поверхности - но на деле ничего, кроме бетонной крышки с люком над "прихожей", выше уровня земли не было. Но это было не всё - та "комната" в "доме", в которую сразу же приводила лестница из погреба, соединялась своими "окнами" с чем-то, визуально напоминавшим огромные нефтеналивные цистерны, окружавшие помещение с обоих сторон, будто бы погрузившие его внутрь своей плоти - и вроде бы благодаря их наличию становилось ясно, откуда тут взялась нефть - кто-то когда-то украл несколько тонн этой драгоценной черной жижи из порта или с нефтеперерабатывающего завода, выстроил здесь (не известно для чего, может быть, собирался здесь жить, или поселить кого-то) всю эту хренотень, а сам удрал куда-то, а потом, когда сюда прибыли люди из ФСР и впустили сюда парочку прикинувшихся военными журналистов, один из журналистов, самый любопытный, пробрался по лестнице в "дом" и разбил одно из "окон", в результате чего нефть из соответствующей цистерны полилась внутрь помещения, и затопила и его, и оказавшегося внутри него горе-папарацци в придачу. Но неувязка заключалась в том, что даже содержимого обеих цистерн, пусть даже и полных бы под завязку, вряд ли бы хватило на то, чтобы затопить все эти помещения полностью. Но, тем не менее, они были затоплены, а частично нефть ещё и выперло наружу, залив и пропитав ею всю землю окрест. Может быть, кроме этих двух есть ещё какие-то цистерны, засомневались специалисты, но ведь эхоразведка вроде бы не показывает больше ничего... Вот тут-то и началось самое чудное - другие цистерны и впрямь появились, по одной и с той, и другой стороны, и назвать их дополнительными как-то даже не поворачивался язык - по объему они были в четверть больше предыдущих. А потом оказалось, что все четыре цистерны точно так же полны нефти, так же, как и весь этот странный подземный комплекс. Откуда же она здесь, поразились специалисты, а снаружи им, тем временем, передавали информацию, что люди из службы ФСР, побывавшие здесь до них, нашли все эти "мастерские", "погреба" и "прихожие" абсолютно сухими. Тогда произошло уж совсем непонятное - ещё одна цистерна, прямо-таки гигантская, объемом в три свои предшественницы, оказалась над помещением "гостиной" (так условились называть то самое помещение). То есть, где-то над уровнем поверхности земли (но вот только где? в параллельной вселенной? в мире духов? в стране Оз?) должен был стоять приличных размеров жилой дом, рядом с ним - четыре, соединенные попарно цистерны с нефтью, а над ним, словно планирующий над землей исследовательский инопланетный корабль, зависла ещё одна, пятая по счету, большая настолько, что не держись она там за счёт чего-то, она бы махом раздавила эту "гостиную", как булыжник - воробьиное яйцо. Но эта штука держалась, и никуда, и ни на что не падала - с одной стороны это казалось просто невероятным, но с другой стороны - все эхолокационные приборы, как один, утверждали, что и "дом", и цистерны находились в толще земли, и, стало быть, ею же, то есть землей, и поддерживались.
Хотя и экспертизы, проведенные снаружи, наверху, показывали, что ни какой-либо земли, и никаких находящихся в ней домов, или же цистерн, не было так же, и вроде бы всё указывало на то, что это не обман зрения, ни колдовское наваждение, и не какой-то трюк с гигантскими зеркалами, и над поверхностью земли ничего не спрятано, лишь только влажный, промозглый ветер шевелит пожухшую траву; да и невозможно было бы, наверное, просто взять и спрятать этакую громадину от человеческих глаз. Может быть, в таком случае, бредили приборы, и на самом деле никакого "дома" и "цистерн" на самом деле не существовало?
Но ведь существовала нефть!
Посовещавшись, исследователи и специалисты предложили людям в штатском вызвать сюда транспорт и оборудование для откачки нефти. Последние сначала засомневались - они не были самыми главными в этой затее, у них тоже было своё начальство, далеко отсюда, в больших городах, и оно, наверное бы, с радостью бы согласилось на этот ход, но у этих земель были свои хозяева, и они могли предъявлять свои права на то, что здесь обнаружили. Сошлись на том, чтобы откачать нефть в перевозные резервуары, в те же грузовики с цистернами, и оставить их здесь, на поле, до тех пор, пока с правами на добытую столь странным способом нефть всё не станет более-менее ясно.
На нынешний час результат был таков: пять перевозных автоцистерн ёмкостью в полторы сотни нефтяных баррелей были полны до краёв, а шестая заполнилась почти что до половины, а нефть, что плескалась у края горловины люка, плескалась точно так же, как и плескалась ещё до того, как решение об откачке только лишь ещё принимали. Вся система была полна, и продолжала медленно, но верно расти, и каждый новый кубический сантиметр, каждая новая величина, каждые заново выросшие закуток, или помещение были заполнены всё той же густой и чёрной, непонятно откуда берущейся нефтью.
Единственным логическим объяснением происходящего могло быть то, что где-то ещё ниже, чем весь этот непонятный подземный комплекс, было природное нефтяное месторождение, но дело было в том, что результаты геологоразведки, пусть даже и довольно поверхностной, прямо указывали на то, что никакой нефти тут существовать не может - разве что кто-то привез её сюда, и закачал в гигантское подземное хранилище, откуда она и вытекает, и заполняет собой все остальные помещения. Эхоразведка, тем не менее, пока ни на что подобное там, внизу не указывала; впрочем, теперь это уже мало кого беспокоило, и, едва кто-то из состава исследовательской группы высказал эту мысль, ему немедля - наполовину в шутку, наполовину всерьез - посоветовали попридержать свою фантазию: а вдруг её плоды в этих местах имеют свойство притворяться в реальность?
***
Дальше за полем начинался грязноватый полулес-полуроща, наполовину состоящий из разросшегося высокого кустарника, и почти что непроходимых зарослей сорной травы, вымахавшей там почти в высоту человеческого роста. Если бы какой-нибудь несчастный, бредущий по этим унылым местам с северо-востока на юго-запад, сумел бы отыскать там одну из немногих, наполовину заросших тропок, которыми теперь пользовались лишь дикие звери, да бездомные бродяги, то, пройдя её до половины, он бы смог бы увидеть посреди всей этой хаотичной, похожей на кровеносную систему какого-нибудь выродка, путанице из ветвей, стволов и стеблей травы, темные коробкообразные силуэты брошенных индустриальных построек - остатки некогда процветающего предприятия по выпуску пластмасс и разнообразных сортов резины. В этих постройках не жили даже бродяги, околачивающиеся по северо-восточной окраине Гринлейка, полагая, что местность там настолько пропитана разнообразной химией, что заработать там рак, или хроническое отравление - это раз плюнуть. Некоторые из них, самые наивные, глупые, или склонные к тому, чтобы выдумывать всякую ерунду ради собственного развлечения, рассказывали даже, что, дескать, по не подтвержденным слухам от Бог знает кого, там обитают не то какие-то призраки, не то мутировавшие от всей этой химической дряни монстры, попадать коим на глаза - серьезный риск как для собственного здоровья, так и для рассудка. Черта ли там делать каким-то призракам или же мутантам, никто из подобных сказочников не объяснял, однако даже самые скептичные из их знакомых находили в этом лишний повод держаться от этих развалин подальше.
Томас Ноймент, при помощи своего приятеля и соседа Руди успевший удрать из подвала в частном доме последнего - незаметно для тех, кто его сейчас разыскивал - за прошедшие полутора суток так и не увидел здесь ни одного призрака, или же оголодавшего крысочеловека, рыскающего по округе в поисках свежего мяса, однако менее страшно и тоскливо ему от этого не становилось. Он находился в одном из многочисленных брошенных кабинетов в каком-то административном здании на бывшей территории предприятия, и, сидя за рассохшимся письменным столом при свете тусклой галогеновой настольной лампы (её на всякий случай предложил прихватить Руди - и не прогадал, потому что электричество в здании всё ещё каким-то чудом сохранялось, а вот рабочего освещения не осталось практически нигде), в ожидании, когда же его приятель, наконец, вернется, и согласно их уговору, увезет его на автомобиле в Нью-Хоризон по окружной дороге, читал сборник рассказов Сэмюэля Клеменса, найденный им тут же, в этом кабинете. Он практически не понимал ни слова из там написанного - в данный момент его мысли были столь далеки от этого, что с тем же успехом он мог бы попытаться прочесть какой-нибудь гроссбух со стародавними бухгалтерскими отчетами. Ему дико не понравилось это место с самого начала, и дело было даже не в его мрачности и заброшенности, а в том, что он не был уверен, что он находится здесь в безопасности. Руди клятвенно заверял его в том, что в такую-то глушь уж точно никто не сунется, даже если будет специально искать его по всей округе (в каком-то смысле он был прав - к зданию шла всего одна более или менее сносная тропинка - от окружной дороги, другие же представляли из себя столь дикие собачьи лазы, что никому бы и в голову не пришло, что по ним можно куда-то да добраться), но Нойменту почему-то в это верилось не особо, он полагал, что кое-кто из живущих здесь бродяг всё-таки знает, какая дорога всё-таки может вывести сюда желающего, но более всего он опасался того, что кто-нибудь из живущих в этих местах мог заметить, как они сюда тайком пробирались. В принципе, они не заметили тогда на пути своего следования никого, кто мог бы их запомнить, так что, быть может, Руди был и прав, и тут впрямь было безопасно, но сам Ноймент не ощущал себя здесь в безопасности нисколечко, сидел, как на иголках, дергаясь от каждого лишнего услышанного им снаружи шума, а днем, когда ещё было светло, бродил по зданию, и выглядывал из окон то здесь, то там, пытаясь рассмотреть сквозь гущу ветвей и стволов мусорного леса, что там, вдали, и не появились ли на горизонте какие-нибудь чужаки, сам не понимая того, что таким образом разве что лишь быстрее выдаст сам себя в случае появления реальной опасности.
Он и сам понимал, насколько нелепо себя ведет, зная, что в этой ситуации ему следовало бы, скорее, просто молча сидеть на месте, и не дергаться, дабы не совершить лишних ошибок, но ничего поделать с собой не мог, и от каждого нового шороха чуть ли не подскакивал на месте. Правду сказала когда-то его матушка - излишнее богатство лишает человека сна. Его "богатство", по прежнему находившееся в завязанной узлом наволочке от подушки, находилось здесь, под стулом в одном из углов кабинета. Руди, уходя, взял из него, наверное, около одной восьмой из всех бывших там золотых монет, якобы для возможных расходов, для того, чтобы было легче договориться с людьми, которые в последствии должны были помочь Нойменту убраться подальше из этих мест, и как можно быстрее обосноваться в Нью-Хоризоне, ну, и так далее; однако ему не нужно было сейчас вставать с места, и подходить к тюку с деньгами, чтобы увидеть - взятое возместилось, и более того, наволочка разбухла от набивавших её монет так, что едва не рвалась ими. Ещё одна проблема, думал Ноймент, размышляя об этом, и вяло перелистывая страницы не интересовавшей его книги, как я поволоку всё это через лес к окружной дороге, когда туда приедет присланная за мной машина? В его воображении, едва он только задумывался об этом, тут же возникал образ гнома, волокущего из шахты по тропинке мешок с золотом, маленького, бородатого, кряхтящего, крайне злобного и недоверчивого в своём нежелании делиться найденным богатством с кем бы то ни было на свете. А если эта чертова наволочка порвется по дороге, и все монеты высыплются на землю, раскатятся по зарослям? То-то будет веселуха - пытаться собрать их все! Или другое - что будет, если это сверхъестественное приумножение богатств продолжится, и наволочка разорвется ввиду этого ещё здесь, до того, как Руди позвонит ему, и сообщит, что за ним наконец-таки приехали? Может быть, размышлял Ноймент, лучше загодя найти здесь что-нибудь покрепче, и отсыпать часть денег туда? Но что тут можно найти, если тут почти всё наверняка сгнило и истлело от времени, и запросто порвется при переноске такой тяжести, ещё легче, чем эта дрянная наволочка? Может быть, какой-нибудь ящик? Но как он понесет его в одиночку?
Но более всего его беспокоило то, что он никак не мог полностью довериться Руди и его плану, не мог согласиться с тем, что поступил правильно, пойдя на всё это. Слишком уж просто всё это выходило - он проторчит здесь, в этой заброшенной дыре некоторое время, пока Руди не позвонит ему на телефон, и не скажет, чтобы он собирался, а на окружной Ноймента будет ждать автомобиль, водитель которого быстренько отвезет его в Нью-Хоризон, где его уже встретит сам Руди. Нет, он не сомневался - всё так и будет, и его здесь не бросят, машина действительно подъедет, уже хотя бы потому, что ещё тогда, когда Руди забрал часть золота из наволочки на непредвиденные расходы, там его оставалось достаточно много, чтобы не пренебрегать этим, и возвратиться, но вот только что это должен быть за человек, который приедет за ним на машине? Не помутится ли у него в голове, когда в его автомобиль погрузят пару мешков, набитых золотыми монетами, не захочется ли ему завезти Ноймента в какую-нибудь безлюдную дыру, что бы прикончить его там, а самому - удрать вместе с этими деньгами куда-нибудь в Бразилию? Он сказал об этом Руди до того, как они расстались, сказал, что лучше бы он тоже поприсутствовал в этой поездке, возможно даже - с каким-то оружием, что бы в случае чего предостеречь водителя от внезапной вспышки жажды наживы, но Руди отмахивался, говорил, что он будет занят в это время, и что водитель - надежный человек, и не станет кидать Ноймента на деньги. А что, если Руди и так в сговоре с этим парнем, думалось Нойменту в беспокойстве, и от этой мысли у него аж всё чесалось, как будто бы в коже его поселились какие-то мелкие черви, ахти уж он мне и друг, увидел эти чертовы деньги, и у него глаза на лоб полезли... Да ещё этот его долг... Нет, конечно же, денег сейчас уже так много, что из этой наволочки он мог бы поквитаться со своими взаимодавцами раз десять, но всё равно... Вздыхая, он нервно ёрзал на стуле, бросал взгляд на стену кабинета, ища в ней окно, но этот кабинет находился где-то в глубине здания, и окон в нём не было (собственно, они сами же и выбрали такой, чтобы свет лампы ночью, в случае чего, никто не увидел), а потому опять вздыхал, и вновь пытался вернуться к абсолютно не интересовавшему его чтению.
***
Дальше на юго-запад, сразу же за этим поганым, мусорным лесом, прибежищем для одичавших собак и котов, а так же крыс, енотов и прочей нечисти, начинал собственно город Гринлейк, по сути сказать, тот же самый лес, только обитали в нём не животные, а люди, которые, по мере того, как путь невидимого наблюдателя отводил его всё дальше и дальше от леса, вроде бы и становились цивилизованнее и культурнее, однако же менее животными от этого не становились, и оставались всё теми же крысами в галстуках и пиджаках, псами в джинсах, футболках и кожаных куртках, кошками в коротеньких юбках, блузках и модных брючках, енотами, развалившимися в креслах перед телевизорами в гостиных своих домов. Нет, не следовало бы говорить, что они все были такими, все до одного, среди них были и действительно порядочные, уважающие себя и других личности, но их было столь пренебрежительно мало, что разглядеть их посреди всех остальных было крайне сложно. Сказать к чести остальных обитателей Гринлейка, они знали всех своих достойных уважения личностей наперечёт, и старались никогда не чинить им зла - к таковым, например, относились некоторые учителя из городской средней школы, или мистер Джон Холлинг, бывший мэр, которому несколько лет тому назад удалось договориться с обитавшей в этих местах преступностью, и упросить их научиться не гадить, по крайней мере, у себя дома, после чего в Гринлейке, так же, как и годом-другим раньше в Кранслоу, стало несколько более безопасно, чем прежде, жить, или врачи из городской поликлиники, которые зачастую игнорировали факт наличия или же отсутствия медицинской страховки у поступившего к ним пациента. Насчёт последних было не всё так просто, конечно же, потому что раньше, до Холлинга, местные врачи были замечены в куче разных, весьма неприятных дел, да и сейчас, говаривали, было далеко не всё так уж и ладно, например, ходили слухи, что им частенько доставляют транзитом разнообразных подраненных во время исполнения своего "служебного долга" гангстеров и бандитов, и лечат их на деньги мафии; но, по крайней мере, теперь местные эскулапы никак не были замешаны в новых делах с наркотиками.
Нынче же их невозможно было поймать даже и на первом, хотя в здании больницы этой ночью находилось аж два "человека мафии" - но суть заключалась в том, что обоих сюда лично доставили служители закона и порядка, и мало того, поставили возле их палат свою вооружённую охрану. И тот, и другая - возможный убийца, и его неудачная жертва - сейчас находились без сознания, а рядом с первой до сих пор хлопотали врачи, борясь за её медленно угасающую жизнь, делая всё, что было в их силах, но постепенно сознавая, что их трудами сейчас возможно разве что протянуть на несколько ближайших суток существование несчастной, и что вообще её следовало бы в спешном порядке везти в клинику какого-нибудь большого города, вроде Нью-Хоризона, или хотя бы Ричмонда, в отделение нервной хирургии - шейный отдел позвоночника женщины был сломан пополам, а столб спинного мозга разрублен практически до конца, чудо, что она до сих пор оставалась жива, и у неё всё ещё прощупывался какой-никакой, но всё-таки пульс. Второй был в лучшем состоянии, хотя и так же выглядел неважнецки, но за его жизнь, по крайней мере, теперь не опасались - пуля, попавшая в него, прошла через правое лёгкое навылет, но не задела важных трахей и авельвол, очаг кровоизлияния был успешно блокирован, больной подключен к аппарату искусственного дыхания и к капельнице, и врачи давали по его поводу достаточно оптимистичные прогнозы. Они не поняли и не приняли лишь одного - начальство людей, приведших обоих пострадавших в больницу, и оставшихся их здесь охранять, настаивало на том, что бы приковать мужчину к постели наручниками, для чего - они сами не объясняли, но и каких-то бумаг, которые могли бы помочь им сотворить с беднягой этакое, на их несчастье, у них не было. Поэтому, несмотря на настоятельные уговоры, им разрешили лишь остаться здесь вместе со своим штатным вооружением, сменяя друг-друга на посту у палаты через каждый час - и при этом ни в коем случае не заходить в саму палату внутрь, вплоть до разрешение на это главврача больницы, мистера Роджера Кендстина.
Кроме них в больнице сегодня находился ещё кое-кто, лежавший здесь противозаконно, и, в каком-то смысле, благодаря своим связям в мафии, но он был столь незаметен и незначителен, что факт его существования каким-то образом удавалось скрывать даже от большей части работающего в больнице персонала. По сути, этот пациент был не то что бы даже болен, ему не требовалась помощь хирурга, травматолога или невропатолога, разве что консультации психолога, максимум - психиатра, но в основном он чувствовал себя вполне нормально. Правда, он, а если быть точнее, она, безымянная девушка, найденная Оуэном Коксом в одном из полузаброшенных, захваченных сквоттерами многоквартирных домов на северо-восточной окраине города, не помнила о себе практически ничего, ни того, как её зовут, ни того, откуда она родом, ни того, каким образом она сюда попала. Врачи - им и без того было сложно беседовать с ней, ввиду практически полного незнания того языка, на котором она пыталась с ними говорить - отчаявшись узнать, кто она такая, с её собственных слов, просто решили не вписывать историю её болезни в больничные документы, а между собой окрестили Элис Уан, именем вроде бы ничего не значащим, просто хорошо запоминающимся, и несложным в использовании, но и одновременно напоминающим им об истории кэрроловской Алисы, провалившейся в кроличью нору, ну, или в Зазеркалье, думая о том, что сейчас несчастная девушка испытывает нечто очень похожее - кругом незнакомые люди, говорящие на незнакомом ей языке, непонятное место, непонятные правила, и разные наверняка кажущиеся ей странными лекарства, и как она вообще здесь оказалась, ей самой тоже совершенно непонятно.
Никто из них и предположить не мог, насколько они все были близки в этом к истине.
Сейчас Элис спала, и сон её был беспокоен, во сне она стонала и ворочалась на выделенной ей больничной койке. Ей снились кошмары - во сне её кто-то похищал, куда-то волок, потом засовывал в какой-то не то ящик, не то бочонок, до самых краёв заполненный беловато-серой кипучей массой, вроде бы личинок, или червей, но на самом деле это было ни то и не другое, это было концентрированное зло, чернее, чем бездонная чернота в провалах между галактиками, и имени этому не было, и тот, кто пытался погрузить её туда, хотел, чтобы в итоге она, и её душа так же пропитались этой тьмой насквозь, чтобы она стала такой же. Потом она видела жёлтый свет, бескрайнее поле ярко-жёлтого, как золото восходящего солнца, и нечто тёмное, могущественное, ужасное и прекрасное одновременно в его середине, и это что-то звало её к себе, а яростное, сверкающее золото отчаянно боролось со вступающей в чертоги её тела и разума темнотой, а потом она куда-то проваливалась, и летела куда-то вниз (а, может быть, вверх), в какой-то колодец, или туннель без начала и конца, а потом приземлялась в пыль и грязь, и кто-то подбирал её, а потом начиналась боль, стыд, унижение, треск разрываемой одежды, удар за ударом, сыплющиеся на неё, словно ветви деревьев в лесу во время бури, запах мужского пота, дешёвого алкоголя, мочи, ругань и вопли на незнакомом языке, слюна, сперма и грязь, покрывающие её лицо и волосы, всё тело, верёвки, врезающиеся в её тело, и казалось, что этому не будет никакого конца, и что это какой-то ад, и эти кривляющиеся, страшные, беззубые и небритые рожи будут крутиться над ней вплоть до самого конца мироздания, до дня, когда от тьмы уже нельзя будет убежать никому, и что-то продолжает находиться внутри неё, дёргается и извивается, как проглоченная змея, и что-то шепчет ей: рви, лги, убивай, обманывай, пожирай, пачкай...
Что-то внутри неё.
Она, вскрикнув, поднялась на койке, и проснулась. Всё в порядке. Она находилась в больнице, под присмотром врачей, и не было никаких бродяг, насилующих её ежечасно, и вместо запаха грязи и человеческой мерзости был запах лекарств и особой, успокоительно-стерильной больничной чистоты. Впрочем, это не помогло ей избавиться от своих кошмаров сразу же, в один миг, потому что была ночь, и вокруг было темно, свет в палату проникал только лишь через задвинутую штору на окне, и он был слишком тусклый и приглушённый, чтобы развеять темноту вокруг хотя бы наполовину.
Но секунд через десять все остатки былого, приснившегося ей ужаса всё-таки канули в лету, и она, утерев покрывшееся холодным потом лицо, постепенно начинала дышать всё ровнее и ровнее.
Вообще-то теперь ей разрешали ходить по палате, и даже выглядывать в коридор, чтобы сходить по надобности в туалет, главное, чтобы она не уходила из отделения, в котором лежала, чтобы не попасться там случайно кому-нибудь, кого её личность может по каким-либо причинам к себе привлечь. К счастью, в последнее время больница пустовала практически на две трети, на этаже вместе с ней в этот день лежало всего восемь человек, в основном не ходячие, поэтому последнее условие можно было выполнить с достаточной лёгкостью. Кое-как, на пальцах, и при помощи схемы отделения, которую ей специально для этой цели принесли, ей объяснили всё это, и она, по большей части это для себя уяснила и, пусть отчасти и нехотя, согласилась с предложенными ей условиями, в душе надеясь на то, что рано или поздно, но всё это кончится, и ей объяснят, куда она попала, и расскажут, что ей следовало бы делать в дальнейшем. Постоянное пребывание тут, в больнице, несмотря на то, что здесь всё казалось более или менее безопасным, а, кроме этого, она знала места в этом мире лишь ещё страшнее, её угнетало, она чувствовала себя здесь, словно внутри карточного домика, сложенного из бетонных плит, в котором было достаточно лишь самого слабого нарушения баланса для того, чтобы всё обвалилось, и похоронило бы под своей тяжестью и её. Ей надо было убираться, в какое-то более надёжное, спокойное место, которое гарантировало бы ей более уверенную защиту, чем это. Она и сама-то толком не понимала, что именно под этим могло бы подразумеваться, точно так же, как и не понимала, по какой причине эта больница казалась ей укрытием, менее надёжным, чем то, другое, существовавшее только лишь теоретически - но суть была в том, что эти ощущения диктовались ей вовсе не её разумом, и даже не подсознанием, а чем-то даже ещё более глубинным, чем последнее. Словно бы кто-то управлял ей изнутри, вызывая в ней весь этот букет предчувствий, ощущений и желаний, пытаясь заставить её следовать каким-то нужным ему маршрутом.
Встав с кровати, она, щурясь со сна, подошла к окну, и чуть отодвинула занавеску-жалюзи в сторону, выглядывая наружу. Она делала это уже раз в третий с тех пор, как здесь очутилась, и, в принципе, уже знала, что ничего особенного она там не увидит.
Окно выходило прямо на внутренний двор больницы. Освещение там было весьма скудным, горело всего три или четыре не особенно ярких уличных фонаря, было видно несколько микроавтобусов, судя по их цветам, и надписям на английском, который она слабо, но кое-как понимала, являвшимися каретами "скорой помощи", какой-то частный легковой автомобиль неизвестной ей марки, три мусорных пластиковых бака, стоящих слева у парапета, который окружал всю площадку по периметру, какие-то зачахлые кусты, возможно, слабая попытка каким-то образом озеленить это место. Со всех сторон площадку окружали стены зданий, в которых, надо думать, находились другие корпуса и отделения больницы, и из-за них она не могла видеть ровным счётом ничего из того, что находилось снаружи. Оставалось только лишь надеяться, что её поселили в палате с таким видом по чистой случайности, а не с какими-то другими, более конкретными, и неприятными для неё самой соображениями. В одном из зданий, тем, что находилось непосредственно напротив того, в котором находилась она, была арка с воротами, сейчас закрытыми, да и закрытыми, судя по всему, почти всегда, кроме тех моментов, когда "скорой помощи", или кому-то из персонала нужно было ехать внутрь, потому что всякий раз, когда она туда выглядывала, там было закрыто. Хотя это было от силы раза три с тех пор, как она здесь оказалась, а, исходя из того, что она едва ли провела здесь чуть больше трёх с половиной суток, можно было предположить, что сейчас всего лишь шли выходные, а вызовов по выходным в этом населённом пункте было немного, и врачи не слишком заняты, а потому чисто по привычке на эти дни недели их держали закрытыми. Да и какая мне, в сущности, разница, подумала она с испуганной тоской, не бежать же мне отсюда, куда я побегу, если ничего здесь не знаю? Она даже не знала, что это была за страна, а англоязычность окружавших её людей ей говорила мало о чём. Она и названия стран мира теперь вспоминала-то с трудом, что уж там говорить о том, чтобы определять эту по языку, на котором говорит полмира... Хотя откуда она взяла, что на английском языке говорит полмира, она так же понимала с большим трудом, и о том, что это именно английский, начала сознавать только лишь к позавчерашнему вечеру - и только лишь после этого поняла, что она сама имеет свойство думать и изъясняться на языке, называемом "русский".
А здесь его, как она уже подметила, отчего-то называют "московитским". Каждый новый человек, которого она видела, и с которым она пыталась заговорить (например, медсестра, которой она раньше не видела) услышав её речь, удивлённо таращился на неё, махал руками, и говорил нечто вроде "I"m sorry... Don't speak in moskovitski", а потом продолжал торопливо внушать ей на своём какую-то тарабарщину, из которой она могла уяснить только лишь самую суть. На том же, что и она, "русском" языке, могли говорить только лишь немногие, да и то, лишь отдельные слова, произнося их по слогам, и с диким акцентом, и после этого у всех их на лице их появлялось такое выражение, словно бы они решили в уме какую-то сложную математическую формулу, или собственноручно перетащили набитый спортивными гирями ящик из одного угла комнаты в другой, а лучше этого её языком владел только тот человек, что спас её от бродяг, и привёз сюда, в больницу.
На него ей, в принципе, и оставалось рассчитывать. Не было, правда, никакой уверенности в том, что он придёт сюда снова, но она думала, что всё же придёт - потому как, во-первых, он обещал ей это, а во-вторых, судя по его выражению лица, он и в действительности собирался сюда придти ещё раз, возможно, полагая себя ответственным за ту, что случайно спас. Пока от него не было ни слуху, не духу, и даже тот мужчина, что встретил их в больнице, когда её спаситель привёз её сюда - а он был тут кем-то вроде главного врача - пару раз зайдя к ней, ни знаком, ни непонятным ей словом никак не упоминал о нём. Возможно, что сейчас он был просто занят... Да стоило ли сейчас беспокоиться, урезонивала она себя, отходя от окна, и задёргивая штору на нём обратно, много ли времени прошло с тех пор, как этот мужчина навещал меня в последний раз? Всего-то три дня, а у него, как и у любого другого нормального человека, должны быть разнообразные повседневные дела, у него может быть семья, работа, и ещё Бог знает чего, ведь он вовсе не похож на какого-нибудь праздного молодого оболтуса, который от нечего делать бродит с оружием, и выручает попавших в беду девиц... Главное, не забывать, ни в коем случае не забывать тех вопросов, которые она хотела бы ему задать, не забыть выжать из него информацию по максимуму, настолько, насколько ей может позволить языковой барьер между ними, и как следует запомнить всё то, что он ей расскажет, запомнить в том случае, если к этому моменту у неё так и не появится бумаги, и какого-нибудь прибора для письма.
Она опять легла на больничную койку, и накрылась простыней, задёрнув её до подбородка. Сон к ней не шёл, хотя в этот момент сон был тем лучшим, что она могла бы предпринять, и поэтому она, открыв глаза, и замерев, рассматривала потолок, покрытый замершими тенями и слабыми отсветами уличных фонарей. В уме она перечисляла все те вопросы, которые должна была задать в последствии человеку, что её спас, как только он ещё раз навестит её. Что это за место? Что это за город? Что эта за страна? Как скоро её отпустят отсюда? Что она должна будет сделать дальше? Но лучше всего было бы каким-то образом сообщить ему о своих предчувствиях, и попросить его об ещё одной услуге, то есть увезти её как можно дальше отсюда. Это, конечно, было за пределами её возможностей, потому что она не думала, что вообще способна доказать ему что-либо, заставить отнестись к её ощущениям серьёзно - это для неё самой они были чем-то серьёзным, требующим внимания, и не вызывающим никаких сомнений, настолько сильными, что она даже не могла толком заснуть от страха, который они вызывали, а для этого мужчины они могли показаться не большим, чем очередная блажь полусумасшедшей дамочки, побывавшей у чёрта в когтях, а потому способной вообразить себе всё, что угодно. Мужчины, сколь бы они стары или молоды не были, вообще не способны мыслить за пределами рационального, вспоминала она с тоской (хотя, при этом, до сих пор ещё так и не вспомнила ни одного из них, существовавшего в её прошлой жизни до того, как она оказалась в нынешней), а потому, даже если он и будет понимать меня, он просто кивнёт мне - да, конечно, конечно, а потом, выйдя из палаты, и оставив её наедине с самой собой, при разговоре со своим приятелем-главврачом только лишь усмехнётся, и покрутит пальцем у виска. Да и как она может рассчитывать на большее, кто она ему, в конце-концов - родственница, знакомая, дочь, любовница? Почему он должен тратить свои время и ресурсы, что бы потакать её неведомо откуда взявшимся желаниям? Он наверняка и спас-то её всего лишь походя, просто потому что был из числа добрых самаритян (а это что значит? это такое выражение, или самаритяне - это какой-то реально существующий народ, или общность?), и не мог пройти мимо несчастной жертвы, попавшей в плен к садистам и извращенцам. Наверняка он уже успел рассказать об этом случае кому-нибудь из своих приятелей в баре (бар: место, где собираются, чтобы выпить спиртного), или даже своим домашним и соседям, и сделал это не без удовольствия, не без гордости за совершённое, чувствуя удовлетворение от одного только осознания того факта, что это именно такие, как он, дают повод для разговоров о том, что в современном обществе ещё не перевелись ни рыцари, ни джентльмены (рыцари? джентльмены?). Да даже если и не сделал так, не стал никому рассказывать, то какая разница - разве это будет отменять того, что он сделал это, скорее всего, просто потому, что мог, нежели от того, что ему было это очень надо. Поэтому - никаких просьб, только лишь вопросы, и будет счастьем, если он ответит ей на них предельно подробно, и не попытается сплавить подобное бремя на плечи кого-нибудь другого, кому она будет ещё менее интересна, чем ему самому.
Хотя, если и сплавит, или даже и вовсе не придёт, то что в этом такого? Если эта страна достаточно цивилизованна, то рано или поздно она сумеет воспользоваться помощью местных правоохранительных органов, людей из каких-нибудь центров по реабилитации, которые помогут ей освоиться в этих краях, получить какие-то документы, а, если то понадобиться, жильё и работу. Правда, это почти наверняка будет означать очередное хождение по мукам, и как бы ей не стать снова в результате всего этого безымянной бродяжкой, не имеющей ни собственного угла, ни каких-либо социальных гарантий, такой, какой она здесь, в этих местах, оказалась с самого начала. Ох, если бы она знала этот чёртов английский так, чтоб хотя бы могла с горем пополам, но общаться со всеми теми, кто её сейчас окружал, так, чтобы казаться им человеком, а не человекоподобным зверем, инопланетянином, несущим какую-то непонятную ахинею, пытаясь с ними всеми объясниться...
Тоска и страх внутри неё становились всё сильнее и плотнее, сжимая её сердце как будто бы в огромном, сухом и холодном кулаке. Она чувствовала себя одинокой пылинкой, выброшенной под давлением звёздного света за пределы галактики, но так и не попавшей в другую, соседнюю, плывущей по бескрайнему океану непроглядной темноты, холодного вакуума, лишённого цветов, запахов и очертаний, без всяких целей, перспектив и сознания того, что она здесь делает, и зачем. Ей хотелось заплакать, но шок, в котором она до сих пор пребывала, не давал ей это сделать, и она, с тяжёлым вздохом перевернувшись на правый бок, перевела взгляд с потолка в тёмный и пустой угол палаты, и обессиленно прикрыла глаза.
Одна тьма перед её глазами сменилась другой, искусственной.
Хоть бы он пришёл, чёрт возьми, думала она в беспомощности, хоть бы он пришёл!