Больше же всего прочего по приезду в Хаммильтон Ноймент беспокоился о золоте в своём рюкзаке. Было полным-полно других причин для беспокойства, самых разных, и далеко не каких-то там пустячных - он, например, не знал, каким образом будет обводить вокруг пальца врачей в тамошней больнице, указывая им не своё имя и личность, а нечто, от начала до конца им выдуманное, как он будет расплачиваться там за платные медикаменты, доколе ему там таковые понадобятся, а ещё по приезду туда у него отняли телефон - де ему не нужны лишние волнения; не говоря уж о том, что за ним, возможно, до сих пор охотились все мафиози округи, а от города, в котором он жил, осталась лишь лужа с ядовитой кислотой - но проблема сохранения рюкзака с золотом всё-таки беспокоила его больше всего.
Так же, как и телефон, рюкзак ему пришлось сдать на хранение в больничный склад, и он мог надеяться лишь на волю Провидения, что никто из тех, кто оным заведовал, не проявит достаточного любопытства, чтобы от делать нечего заглянуть в него. Никто из тамошнего персонала, правда, не показался ему не заслуживающим доверия, таким, что любит совать нос не в свои дела и живущим тем, что обкрадывают своих клиентов, но первое впечатление есть первое впечатление, и кем они все были на самом деле - все эти доктора, медсестры и санитары - было известно только одному Богу.
Но первое впечатление о них, конечно же, было весьма положительное, и выглядели и действовали они так, как будто бы и впрямь считали себя именно медработниками, а не ещё кем-то чёрт знает кем - людьми, которым вечно недоплачивает государство, людьми, которые так же, как и все, имеют право на счастье и кусок пожирнее, людьми, которые тоже имеют право на гордость, маленькие слабости и всё такое, чего Ноймент всегда терпеть не мог в персонажах, занятых в социальных и государственных службах, а потому по мере возможности всегда старался обходить таковых стороной. Нет, едва мистер Хатчисон и его потомство привезли его в больницу, его встретили в буквальном смысле у самого его порога, без всяких промедлений уложили на каталку и доставили прямо в палату, где его уже ждали доктор и медсестра, которые тщательно осмотрели его и опросили насчет его самочувствия, после чего сделали перевязку ожогов на ступнях и дали болеутоляющее. Только лишь после этого врач перешел к формальностям вроде того, как его зовут, какие у него при себе есть документы, какие бы родственники или знакомые могли бы позаботиться о нём после того, как его выпишут из больницы, и обо всём таком прочем, включая опись имевшихся у него при себе вещей и водворения большинства из них на больничный склад - всего лишь на время, само собой разумеется. Всем своим видом они показывали, что главное сейчас - это лечение, а всё остальное - бумажки, заполнение анкет, установленные порядки госпитализации - дело хоть и необходимое, но вторичное, однако Ноймент прекрасно видел, как удивился тяжести его рюкзака специально приглашенный для переноски оного санитар, и его взгляд, которым он обменялся и с доктором и медсестрой, и с ещё одним, пришедшим вместе с ним санитаром, и слышал его вопрос, произнесенный с недоверчивой улыбкой: "Чёрт, парень, ты что там, кирпичи с собой таскаешь?"
А ещё это дерьмо имело свойство расти, так, словно бы эти чертовы монетки были какими-то гигантскими, странного вида одноклеточными, беспрестанно размножающимися делением. Уличную одежду ему всё-таки разрешили оставить, но предупредили, чтобы он, как мог, аккуратно сложил её в прикроватной тумбочке (сначала медсестра хотела помочь ему раздеться и уложить всё уличное в тумбочке сама, но Ноймент сделал столь огромные глаза и сказал "нет" столь резко и испуганно, что медсестра поспешила немедленно от него отстраниться, выставив перед собой руки в успокаивающем жесте - мол, делай, как знаешь), и деньги оставались ещё и там, в карманах джинсов и куртки, и, когда его наконец оставили в покое и одного - а у него была, хвала Господу Богу, именно одиночная палата - он кое-как сумел сложить в тумбочку и джинсы, и куртку, оставшись лишь в футболке и напялив больничные пижамные штаны, и уже лежа в постели и пытаясь заснуть, слышал, как в тумбочке слышатся какие-то непонятные шорох и позвякивание, словно некие таинственные тумбочные гномы-перфекционисты без устали проводили там нескончаемую перестановку вещей, никак не оставаясь довольными результатом. Эти звуки раздражали, беспокоили и даже пугали его, и он сумел заставить себя заснуть только лишь где-то часа через три, а, проснувшись часов в пять вечера, пришел в неимоверный ужас - дверь тумбочки была приоткрыта и из неё на пол высыпалось несколько золотых монет, десять-двадцать, а, быть может, и немного больше того. К счастью, наверное, за всё то время, пока он спал, к нему в палату никто не заходил, по крайней мере, он сам так думал, потому что будь он на месте такого случайного посетителя, он бы, наверное, немедля разбудил владельца вещей, лежащих в тумбочке. Вскочив с кровати и не обращая внимания на боль в перевязанных ступнях, он торопливо собрал все вывалившиеся на пол монетки и закинул их обратно, в тумбочку, после чего вернулся на койку и, укрывшись одеялом, принялся думать, что же ему делать со всем этим дальше. Если дело пойдет так и дальше, то скрывать золото в тумбочке будет крайне нелегко, а уж то, что приключится с его рюкзаком в хранилище вещей пациентов... Интересно, какой величины будут глаза у одного из местных работников, который по какой-либо надобности спустится туда и вдруг обнаружит посреди чужих тряпок и чемоданов кучу золотых монет? Нужно было каким-то образом дозвониться до Руди и говорить ему, чтобы он немедля рвал когти сюда, в Хаммильтон, и делать это как можно быстрее, любым возможным способом, хотя бы с помощью больничного телефона, доколе ему не дают его сотовый... Да, вот только бы знать телефон Руди не по строке в телефонной книге, а на память...
Под вечер казавшаяся всё время до этого тихой и спокойной больница наполнилась голосами людей, громкими и встревоженными; позже выяснилось, что, пока он спал, в Хаммильтон навезли людей - из Гринлейка, Кранслоу, Биллейсвилла, в общем, со всего того района, в котором находились эти три города, и в котором произошло то странное, до сих пор так и не понятое им бедствие, свидетелем (и отчасти жертвой) которого стал и он сам. Вообще говоря, эвакуированных оттуда стали привозить в Хаммильтон ещё даже раньше, чем там появился он сам, но тогда их было ещё немного, и в такой громадной больнице - даже по сравнению с той великолепной, некогда выстроенной, а теперь уже наверняка разрушенной, в Гринлейке - Ноймент (да он и сам в тот момент пребывал в легком шоке) просто ничего не расслышал и не увидел. Но сейчас наплыв беженцев смог бы не заметить разве что находящийся в коме - отовсюду были слышны стоны и вздохи раненых и травмированных, громкие и торопливые распоряжения врачей, перекрикивание и переругивание санитаров, уговоры и успокоительные фразы медсестер - Ноймент с ужасом вдруг подумал о том, что всей этой массе людей, сюда прибывших, вдруг может не хватить палат на одного, и тогда к нему заселят какого-нибудь постояльца, и тогда уж он точно черта с два сумеет укрыть свои секреты от посторонних взглядов. Ну разве что ему повезет, и к нему подселят кого-то беспамятного или хотя бы по каким-то обстоятельствам лишённого зрения. С каждым новым звуком шагов, с каждым новым воскликом и стоном, раздавшимися за дверями его палаты эта его тревога становилась всё более сильной и неотвязной и, в конце-концов не выдержав, он снова полез с кровати к тумбочке, чтобы выгрести оттуда все накопившиеся там деньги. Ступни у него всё ещё болели, так что ему пришлось встать перед тумбочкой на колени, и неуклюжими движениями сначала открыть в ней дверцу, потом выволочь из неё всё своё шмотьё, после чего разложить его на кровати и всё так же, стоя на коленях, приняться выгребать из карманов в нём всю свою "мелочь". Разумеется, он даже и не стал пытаться подсчитать, сколько у него всего получилось, а просто сгреб всё получившееся в одну кучу, по его примерным вскидкам, весом этак в пожалуй с фунт с небольшим, а затем так же торопливо и неуклюже стал совать монетки под матрац своей койки, небольшими группами по три-четыре штуки, так, что бы они распределялись там как можно более равномернее, и нигде не собираясь в заметные снаружи, и способные причинять неудобство лежащему на этой кровати скопления. Работа была та ещё, руки Ноймента тряслись и были неуклюжими, как лапы ожившего огородного пугала, монеты постоянно валились на пол и укатывались под кровать, что ещё больше выводило Ноймента из себя, и, что самое главное, отчего-то упорно не хотели заканчиваться в той куче, которую он изначально выгреб прямо на кровать. Точно они вздумали "плодиться" вот прямо здесь, на его глазах! Под конец Ноймент не выдержал, и, скрипнув зубами в испуганной досаде, сгреб всё оставшееся снова в кучу, и несколькими горстями засунул её прямо в наволочку подушки, снизу, так, чтобы этого никто, не дай Бог, никто не заметил. В тот момент, когда он её поправлял, уже кривясь от боли в покалеченых ступнях, в палату всё-таки удосужился заглянуть кто-то, и, увидев его не в постели, резко окрикнул его, интересуясь, а что это такое он, собственно, тут делает.
Вздрогнув и похолодев, Ноймент в одно мгновение ока запрыгнул обратно на койку, и торопливо, кое-как, прикрылся тонким больничным одеялом, не дать не взять подросток, которого собственные родители застигли в его комнате за поисками в особом укромном месте заранее припрятанных там журналов с голыми девками.
- Мистер Снеллинг! - это была медсестра, и как раз как на грех, именно та самая, которая принимала его в больнице, когда Хатчисон с семейством доставили его сюда - Ведь, если я не ошибаюсь, доктор Вартега назначила Вам строго постельный режим, не так ли?
Ноймент промолчал, беспокойно ерзая в кровати. В данный момент что предписанный ему режим, что личность доктора Вартеги (он, кстати говоря, даже не помнил толком, кто это такая) беспокоили его меньше всего на свете, куда сильнее его волновал тот факт, что больничные подушки были слишком тонкими, до такой степени, что даже сейчас через них, положенные одна на другую, он чувствовал своим затылком металлическую твердость монет, засунутых им в наволочку.
- Ну, по крайней мере, повязки на Ваших ногах говорят мне о моей правоте более, чем полно, - произнесла медсестра, хмуро разглядывая его - И это значит, что Вы должны находиться в кровати вплоть до соответствующих распоряжений Вашего лечащего врача, а не вертеться вокруг неё так, словно у Вас под неё тысячедолларавая бумажка завалилась! Если Вам неудобно в Вашей постели, и Вы хотите что-нибудь поправить или поменять, то вызовите медсестру, меня, или кого-нибудь из моих коллег, пульт у Вас всегда под рукой, мы уже объясняли Вам, как им пользоваться. Так Вас что-нибудь беспокоит сейчас? Я могу вызвать людей с каталкой, чтобы Вы могли посидеть, пока я во всём разбираюсь...
- Нет! - воскликнул Ноймент испуганно, замахав руками - Ничего не надо, у меня всё в порядке! - медсестра, хотя и видела вчера подобную этой его реакцию, лишь нахмурилась ещё больше - Я... Я просто искал... Я думал, а вдруг тут кто-то оставил ручку, или карандаш, и кусок какой-нибудь бумаги... Ну, в тумбочке... Мне нужно вспомнить один телефонный номер, и записать его...
- Вы хотите позвонить кому-то?
- Да, очень срочно!... Кстати, когда мне уже отдадут мой сотовый телефон?! Этот звонок, он очень важен для меня...
- Мистер Снеллинг, - медсестра приблизилась к его койке, и встала рядом, скрестив руки на груди - В нашей больнице не принято считать, что у больного может быть что-то более важное, нежели его здоровье, - Ноймент промолчал в ответ на это, в принципе, и не зная, какие слова он должен произносить следующими в этой назревающей неприятной дискуссии, но медсестра вдруг смягчилась - Ладно, я поговорю с доктором Вартегой, быть может, она и разрешит Вам сделать этот очень важный для Вас звонок, но Вы должны пообещать мне впредь не вылезать из кровати, пока Вам не привезут для этого специально каталку. У Вас очень серьезные травмы, мистер Снеллинг, и не думайте, пожалуйста, что всё это заживет на Вас, как на собаке, но мы можем Вас от них вылечить, и мы хотим, чтобы Вы помогли нам в этом, соблюдая прописанный Вам режим лечения.
- Хорошо, хорошо, - произнес Ноймент в ответ, вновь погружаясь в свои беспокойные размышления - всё, вышесказанное медсестрой, по прежнему мало успокаивало его, а все её предупреждения насчет его здоровья всё так же казались ему мало важными - Но... Если не трудно, всё равно принесите мне ручку с бумагой, ладно? Мне нужно записать кое-что очень важное, пока это не вылетело у меня из головы.
Медсестра кивнула, и напряженное, даже немного сердитое выражение её лица разгладилось, и сменилось на благосклонность.
- Хорошо, я найду для Вас всё это, - сказала она. Взгляд её сместился с Ноймента, и в быстром, изучающем темпе прошелся по палате. Медсестра уже, кажется, собиралась уходить, но этот её взгляд навел Ноймента на определенные мысли.
- Извините, можно ещё один вопрос? - сказал он.
Медсестра вновь повернула лицо к нему, кивнула, вопросительно приподняв брови.
- Я слышал, что в больницу поступило очень много больных... Новых пациентов. Таких, как я, ну, в смысле, тоже прибывших из Кранслоу, Гринлейка, Биллейсвилла, в общем, из тех мест, в которых произошла та катастрофа. Что их очень много. Я... Их, надеюсь, не будут подселять к другим в палаты... Ну, допустим, ко мне?
- У нас в больнице был "мертвый сезон", мистер Снеллинг, - сообщила ему медсестра в ответ на это - И если бы не эта авария, или катастрофа, уж я не знаю, что у вас там в ваших краях произошло, так было бы вплоть до конца октября, а то и дальше, пока бы не наступили холода, и у людей не начались бы повальные простуды, воспаления, обострения хронических болезней, и тут, кроме вас, лежало ещё где-то около дюжины человек. А больница у нас большая. А те, кто поступили к нам сегодня днём и этим вечером, делятся, как я поняла, на две категории - на тех, кого следует немедленно отправить в отделение реанимации, и на тех, кто просто находился в шоке, которому просто нужно успокоительное, разговор с психологом, и кружка горячего кофе, и которых уже завтра выпишут, и отправят на временное поселение в нашу городскую гостиницу, или в общежитие при институте. Да, среди них есть кое-кто, кого, как и Вас, отправили в отделение травматологии, но я ещё раз повторюсь: пока мест у нас предостаточно, в том числе и здесь, в этом отделении.
- Извините, мне просто показалось, что Вы осматриваете мою палату на предмет того, хватит ли тут места для ещё одной кровати...
Медсестра усмехнулась, и успокаивающе отмахнулась рукой.
- Это всего лишь приказ главврача, провести такой осмотр в каждой палате, обычная предосторожность на случай самой критической из ситуаций, если наплыв пострадавших из этих трех городов так и не уменьшится, но он уменьшается, и едва ли возрастет в ближайшее время. Не беспокойтесь, пожалуйста, насчет этого, мистер Снеллинг, я не думаю, что на время Вашей госпитализации Вам придется делить эту палату ещё с кем-то.
- Хорошо, - пробормотал Ноймент, отводя взгляд от медсестры. Как и всякого другого, кто хранил бы в тайне нечто слишком большое, ценное и практически выходящее за рамки какой-либо законности, его бы сейчас могли успокоить мало какие слова и обещания, но сейчас у него было слишком мало вариантов для того, чтобы суметь удержать себя в руках, и ничем тем самым себя не выдать, поэтому он просто вытянулся на больничной койке во весь рост, и, укрывшись одеялом до середины груди, сделал вид, что его всё устраивает.
- Ладно, - произнесла медсестра. Выражение суровости на её лице пропало и теперь сменилось на вроде бы удовлетворенное спокойствие, под маской которого, если приглядеться как следует, всё же можно было бы заметить неясную тень беспокойства, непонятно чему посвященного, но вполне однозначного. Словно бы она думала о чем-то, касающемся скорее дома, нежели работы, и искала способ побыстрее убраться из больницы, дабы у неё была возможность заняться тем самым, домашним и крайне неотложным - Если Вам пока ничего больше не требуется, то я, пожалуй, пойду. Мне ещё нужно осмотреть всё отделение, точно так же, как и Вашу палату.
Ноймент кивнул ей, тем временем уже практически изучая потолок.
- Ага, идите, - произнес он.
Медсестра вышла.
Где-то спустя часа три абсолютного ничего неделания, плевания в потолок и борьбы с самыми мрачными мыслями о дальнейшем развитии событий в его жизни дверь в палату Ноймента опять открылась, и в неё внесли его ужин в виде пластиковой коробки, накрытой крышкой, тоже пластмассовой, но полупрозрачной. Разносом ужинов занималась какая-то молоденькая медсестра, у которой этих комплектов с едой была целая тележка, которую она оставила снаружи, в коридоре; увидев Ноймента, она пожелала ему доброго дня, помогла ему принять сидячее положение на кровати, сняв крышку с коробки, поставила ужин ему на колени и, пожелав ему приятного аппетита, уже было собралась из палаты на выход, дабы вернуться к дальнейшему исполнению этой своей обязанности, но Ноймент остановил её.
- Извините, пожалуйста, - произнес он, протянув к ней руку, очевидно столь для неё неожиданно и резко, что бедная девушка аж отшатнулась от него - Извините... Я тут просил, что бы мне дали возможность воспользоваться моим телефоном, который забрали в хранилище... Вам ничего не известно о том, какое решение насчет этого принял мой главный врач?
Медсестричка робко заулыбалась ему в ответ, но по глазам её было видно, что она, скорее, попросту несколько опешила, нежели была готова дать ему какой-то ответ на этот вопрос.
- Я... Я не знаю, - краем глаза она взглянула на коробку с ужином, продолжавшую лежать не открытой на коленях у Ноймента - Мистер Снеллинг... Я всего лишь разношу еду по отделению... Но, если хотите, я могу спросить об этом у миссис Гарвиш, она сегодня на дежурстве, Вы её, наверное, уже знаете... Она, правда, сейчас очень сильно занята...
Ноймент приподнял коробку с ужином, вынул из-под неё пластиковую крышку, и закрыл её. Есть ему не хотелось совершенно.
Очень сильно занята. Чёрт, а ведь он в буквальном смысле слышал металлический скрежет беспрестанно "плодившегося" у него под подушкой золота!
- Даже не знаю... - Нойменту в голову вдруг пришла идея - Слушайте, а у Вас самой случайно нет доступа к этому самому складу?
- Ну... Вообще, конечно, ключи от него мне брать разрешено, но...
- Послушайте, - оживился Ноймент - Мне нужно, очень нужно сделать один до крайности важный для меня звонок, это практически вопрос жизни и смерти для меня, понимаете, и мне нужен этот хрен... Простите, этот телефон, потому что номер того, кому я хочу позвонить, есть только в нём. Если я не сделаю этот звонок, то у меня будет такая куча проблем, что после этого уже будет совершенно неважно, сумею ли я ещё когда-либо пройтись на своих двоих, или не сумею... Если хотите, я дам Вам денег. Пару сотен долларов, или больше, что скажете?
- Или больше? - переспросила у него медсестра совсем уж оробело.
- Да хоть пятьсот! Даже тысячу! Деньги для меня совсем не проблема, мне просто нужно, что бы у меня в руках был мой телефон, чтобы я мог позвонить с него своему другу! Вы можете даже вернуть его потом обратно, на склад, просто дайте мне воспользоваться им на время хотя бы с полчаса!
- П... Вы поймите, - выдавила из себя девушка почти что напугано - Я... У меня сейчас разнос ужина, и вообще... Ну, я должна бы уже идти... В отделение за последний час привезли ещё десять пациентов, и я очень занята, если я сейчас буду отрываться от этого дела ради того, чтобы принести Вам Ваш телефон...
- Ну, давайте не именно сейчас, давайте попозже, когда у Вас появится свободное время...
- Но миссис Гарвиш, она наверняка заметит, если я пойду на склад, а ещё есть врачи, другой персонал... А у Вас же режим, Вам, наверное, не зря не дали пользоваться телефоном, это распоряжение Вашего лечащего врача, и если я пойду туда вразрез его постановлению, и если это кто-нибудь увидит...
Ноймент застонал в отчаянье, закатив глаза под потолок. Больше всего на свете ему хотелось схватить эту нерешительную девчонку за плечи, и трясти её до тех пор, пока из неё не вылетит согласие сделать то, о чём он её сейчас просил. Однако ж, к сожалению, сейчас он даже не мог толком встать с кровати. Омерзительное чувство собственной беспомощности опустилось на него, словно гигантская губка, пропитанная новокаином, тяжелая и неотвязная, лезущая в рот, глаза и уши.
- Плохо? Да я просто сейчас с ума сойду, Вы понимаете это? Всего лишь один чертов звонок, один, и не более, неужели я прошу о столь многом? О каком спокойствии и режиме может идти речь, если я вот уже несколько часов подряд ощущаю, что в ближайшие сутки в зависимости от моего действия или же бездействия может коренным образом поменяться вся моя жизнь?!
- Ну, вызовите миссис Гарвиш, объясните ей свою проблему...
- Я уже говорил с ней об этом, ещё утром. Она обещала помочь разобраться, однако прошло уже часа четыре, а то и больше, а воз и ныне там...
- Ну, поговорите об этом с кем-нибудь ещё, со своим лечащим врачом, или... В общем, я не знаю. Я сама так рисковать не хочу, меня могут серьезно наказать за такую выходку, - девушка нервно оглянулась по сторонам, словно бы могла найти где-то в палате вещественное оправдание своей нерешительности, а потом пожала плечами - Ладно, мистер Снеллинг, мне нужно идти, кроме Вас, в отделении ещё двадцать пять человек ждут своего ужина. Ничего личного, я, наверное, и впрямь не смогла бы...
- Постойте, пожалуйста! - воскликнул Ноймент в отчаянье, и, быстро сунув руку в наволочку подушки, торопливо, наугад, схватил там несколько монет. Коробка с ужином, всё ещё стоявшая у него на коленях, от его резких и испуганных телодвижений немедленно съехала вниз по одеялу, а потом и вовсе с грохотом повалилась с кровати - Я могу дать Вам деньги прямо сейчас... Авансом... Вот смотрите...
- Да не надо мне никаких денег! -медсестра испуганно отстранилась от его кровати, смотря на него уже не с испуганной настороженностью, а с брезгливым страхом, как будто бы на какого-то чокнутого, подозреваемого в нескольких жестоких и бессмысленных убийствах - Я всё равно ничего не смогу сделать, я же сказала!
- Можете, не надо бояться, это всего лишь сотовый в кармане моей куртки, пронести его сюда - раз плюнуть. Не сейчас, не обязательно сейчас, после этого вашего ужина, разноса пищи, или как вы это здесь называете, в общем, тогда, когда Вы будете свободны, ведь это же минутное дело для Вас, сущий пустяк, не так ли?
Медсестра попятилась от него к двери. На лице у неё был написан самый настоящий страх, как будто бы перед ней на больничной койке лежал не просто опасный маньяк, а маньяк, вооруженный автоматическим оружием, спрятанным у него под одеялом. Ноймент же в испуге, на своё несчастье, пока ещё не замечал этого, а потому продолжал свои уговоры. Он быстро взглянул в свою руку, в которой зажимал лихорадочно набранные им монеты, и торопливо пересчитал их номинал.
- Вот, - всего было четыре монетки, каждая достоинством в сотню, и, вновь зажав их в кулаке, он потянулся рукой ко всё ещё недостаточно далеко, на его взгляд, ушедшей от его кровати медсестре - Вот. Здесь у меня четыреста долларов. Вы получите вдвое больше, если...
Наверное, это его движение было чересчур резким, или же на лице Ноймента написалось нечто такое, что медсестричка, вместо того, что бы проявить интерес, испуганно вскрикнула, и даже отскочила назад, как будто бы в руке Ноймента вместо денег был зажат огроменный охотничий нож, сверкающий семью дюймами полированной, остро заточенной стали, или того пуще - граната с выдернутой чекой. От неожиданности кулак Ноймента разжался, и монетки с тяжелым металлическим стуком повалились на пол, рядом с кроватью. Медсестра - одному Богу было известно почему - сразу же после этого решила, что с неё хватит, и пулей выскочила прочь из палаты.
Звон монет, выпавших у него из руки на пол, бы привел его наконец в чувство, и в его голове, точно отголоски чьего-то обсуждения предмета или явления оказавшихся важными для него лишь в данный конкретный момент, пронеслось всё то, что он только что наговорил этой несчастной медсестре. Вздрогнув, Ноймент вернулся в кровать, и с ощущением испуганной вялости вжался спиною в кровать. Потом, вдруг вспомнив о золотых монетах, всё ещё лежащих рядом с койкой на полу, вздрогнул ещё раз, и кинулся их подбирать. Когда он закончил, и уже спрятал их обратно, в наволочку подушки, дверь в палату открылась ещё раз, и в неё решительным шагом вошла невысокая женщина средних лет, в очках, и белой докторской униформе, которую здесь носили, как понял Ноймент, только врачи - та самая, которая сегодня до обеда принимала и осматривала его, составляя заключение о состоянии его здоровья. Вид у неё был весьма рассерженный.
- Мистер Снеллинг, - сказала она, встав у изножья его койки, где-то, быть может, шагах в четырех от неё - не слишком далеко, но и не достаточно близко для того, что бы взбудораженный невесть чем человек, временно лишившийся возможности перемещаться на своих двоих, получил возможность дотянуться до неё - С тех пор, как Вы к нам поступили, до меня от представителей нашего персонала уже доходит уже вторая жалоба на Вас. Вы и освоиться-то у нас ещё толком не успели, а уже пытаетесь заслужить репутацию...
- Доктор Вартега, - торопливо перебил он её, впрочем, пытаясь держать себя в руках как можно более тверже, дабы не походить, как в прошлый раз, на неустойчивого психопата - Вы должны меня понять. Я понимаю, что тот режим, который Вы мне назначили, не предусматривает пользования мобильным телефоном, и что это сделано во имя моего же здоровья, но...
- Мистер Снеллинг, - врач подошла к нему на полшага поближе - Вы же в курсе, что при поступлении в больницу Вам сделали энцефалограмму Вашего головного мозга, не так ли?
- Да, и что? - пробормотал Ноймент смущенно, не вполне понимая, к чему сейчас ведет доктор, но чуя в этом вопросе какую-то неясную, тревожащую его подоплеку.
- Судя по рисунку Ваших мозговых волн, Вы уже третьи сутки находитесь в состоянии тяжелейшего нервного стресса, причем находитесь в опасной близости к психическому срыву. Психическому, а не психологическому, Вы понимаете, о чём я сейчас?
- Э-эээ...
- Слышали хоть раз истории о том, как люди после катастроф или же каких-нибудь серьезных семейных драм сходили с ума? Вот у Вас сейчас как раз тот самый случай, только для Вас это случится, наверное, не вдруг, ну, или вдруг, но Ваша нервная система уже столько времени находилась в перенапряженном состоянии, что риск того, что после самого незначительного события в Вашей жизни, какой-нибудь дурацкой новости или того же самого телефонного звонка, о котором Вы так настойчиво просите, Вы вдруг потеряете связь с реальностью, или попытаетесь наложить на себя руки, теперь возрос практически до ста процентов вероятности...
- Наложить руки? - переспросил Ноймент, улыбаясь этим словам, словно бы какой-то до предела идиотской шутке - Вы что, серьезно это всё сейчас? Я... Постойте, где я вообще сейчас нахожусь - в психбольнице, или всё-таки на этаже травматологического - или ожогового, уж не знаю, как точно - отделения обычного, человеческого госпиталя?
- В травматологическом отделении...
- Нет, я это просто к тому, что даже пойманным преступникам дают право на звонок, хотя бы адвокату, а все эти Ваши бредни о нервных срывах, о психозе, который вроде бы ещё не начался, но должен начаться с минуты на минуту, в любой момент...
- Мистер Снеллинг, мы вовсе не хотим нарушать Ваших юридических или конституционных прав, но Вы поймите нас тоже - у нас сейчас большой наплыв больных и травмированных людей, их эвакуируют к нам не просто с одного города, а с целой области - да Вы и сами в курсе этого - и область эта, между прочем, далеко не идеальна с точки зрения криминогенности и законопослушности проживающих там граждан, у нас эти три города называют Мутным Треугольником, уж извините... Буквально час тому назад к нам доставили какого-то верзилу с простреленным легким, подозреваемого, как я поняла, в целой серии каких-то диких преступлений, последним из которых было убийство женщины при помощи жестяного подноса; агенты ФСР, которые его сюда доставили, выставили охрану у его палаты, и...
- Слушайте, - прервал её Ноймент - Я, в принципе, понимаю, к чему Вы сейчас ведете, дескать, вам при всех ваших проблемах вовсе не нужен к тому же ещё и вдруг свихнувшийся парень в одной из палат, но я говорю Вам абсолютно точно, что свихнусь я лишь в том случае, если вы не дадите мне позвонить, а вовсе не наоборот!
- Мистер Снеллинг...
- Нет, я вовсе никому сейчас не угрожаю, и не шантажирую, если Вы этого боитесь, я просто говорю абсолютно точно, оценивая своё собственное состояние, и жизненные обстоятельства, которые меня сюда к вам и привели. Этот самый стресс, или психическое перенапряжение, о котором Вы говорили... Я три дня подряд пытался убраться из этого самого Мутного Треугольника, или как Вы его там назвали... Хорошо, не просто убраться... Если Вам интересно это выслушивать, я влип там в неприятности... Нет, не с законом, но там много с кем ещё можно вляпаться в неприятности... И пытался убраться. А возможности всё не было... А потом ещё эта катастрофа... А тот человек, которому я хотел позвонить - он обещал мне помочь выбраться отсюда, обещал транспорт прямо до Нью-Хоризона... Я хочу позвонить ему, что бы он забрал меня отсюда... Извините, может быть, у вас и хорошая больница, и город хороший, но пока я всё ещё слишком близко от тех мест, из которых хотел убраться... И меня это тревожит... Очень сильно тревожит.
- Хорошо, но что будет, если этот Ваш товарищ вдруг возьмет и откажет Вам в обещанной Вам помощи?
Если прошедшей ночью, и даже с утра Ноймент ещё и сомневался в Руди, в том, что он всё-таки не подведет его, и не будет отказываться от созданных ими вместе планов, то теперь, особенно после того, как Руди сам позвонил ему в тот момент, когда он добирался в Хаммильтон в машине семейства Хатчисон, всякие сомнения в его помощи у него отпали. Ноймент, конечно же, сомневался в том, что дело тут в каком-то уважении к его личности со стороны Руди, но в том, что он действительно необходим оному для чего-то, он уже не сомневался, а потому в ответ на вопрос доктора Вартеги отрицательно покачал головой.
- Нет, этого не будет, - сказал он - А если и будет, то что вы, в конце-концов, тут все потеряете? Если я не сойду с ума от сообщенных мне моим товарищем печальных новостей, то я однозначно сойду с ума, пока дожидаюсь момента, когда Вы сочтете этот самый идиотский телефонный разговор безопасным для моей психики.
Доктор молчала, глядя куда-то в сторону, и вбок. Кажется, она всё-таки начала колебаться в своём нежелании дать Нойменту воспользоваться его телефоном.
- Хорошо, - пробормотала она задумчиво, кивнув, наконец - Я дам Вам возможность воспользоваться Вашим телефоном. Не прямо сейчас, и даже не через полчаса, потому что мне нужно завершить кое-какие дела, но часам к трем сегодняшнего дня он будет у Вас. Вы не сойдете с ума за это время от нетерпения?
Вопрос был не из легких, и Ноймент сомневался в том, что он может дать на него утвердительный ответ, однако это, наверное, был тот самый момент, когда ему бы стоило вспомнить о своём умении как грешить против истины, так и набираться терпения.
- Хорошо, - пробормотал он, сглотнув, про себя думая о том, что если в его палате в ближайшее время не появится других постояльцев, кроме него, то он будет согласен подождать и до трех, и до четырех, а, быть может, даже и до глубокого вечера, когда у них там будут меняться смены. Главное, что бы они с этим не затягивали.
Не затягивали сильно.
- Что ж, я надеюсь на Вас, и Ваше благоразумие, - сказала доктор Вартега, кивнув ему ещё раз - Возможно, сейчас Вы переживаете и не самые лучшие моменты в своей жизни, но Вам следует помнить о том, что излишняя нервозность ещё до сих пор никому не давала возможности выйти из полосы неудач раньше, чем то было бы возможно, скорее уж только лишь продлевала их путь по ней. Ведите себя спокойно, и ни на кого больше не кидайтесь, а я распоряжусь, что бы Вам доставили Ваш телефон как можно скорей. Мы договорились?
Он кивнул, неуклюже ерзая спиной по подушке. Монеты, лежащие в её наволочке, казались ему острым и твердым щебнем, лежать на котором его приговорили в качестве наказания за какой-то малоприятный его поступок, и судя по всей нелепости этой ситуации, наказание это было дано ему свыше, как в случае с Сизифом или дочерьми царя Даная. Может быть, мне стоит переложить эти чертовы сокровища куда-то в другое, более подходящее для этого место, подумал он про себя, продолжая с покорным видом смотреть куда-то вниз, и вперед себя - потом, позже, когда она, наконец, уйдет. Ведь это же просто невозможно - лежать, утыкаясь головой в это гребаное говно!
- Вот и славно, - доктор Вартега даже позволила изогнуться своему тонкогубому, жесткому рту изогнуться в некоем подобии улыбки, но и оно тут же пропало - И не в коем случае, что бы у Вас не случилось - допустим, упало под кровать что-то для Вас важное - не вставайте с постели на ноги. Это важно, прежде всего, для Вас самого, и, если Вы не хотите убеждаться в этом на собственном опыте, то не будете делать этого.
- Мне уже говорили об этом, - ему уже не терпелось дождаться, когда эта дамочка - пусть её намерения, как врача, были самые хорошие и благонамеренные в его отношении - наконец-таки свалит из его палаты, его оставит в покое, а сама займется поскорее своими незаконченными делами, дабы завершить их, и, наконец, принести ему его телефон. - Та медсестра... Как её...
- Да, старшая медсестра Гарвиш, - кивнула доктор - Стало быть, Вы уже предупреждены, и, значит, согласно поговорке, вооружены. Странно, что столь упорно не желаете воспользоваться своим оружием.
- Потому что не на всех врагов, которые у меня сейчас есть, это оружие может подействовать, - в тон ей, но ещё более мрачно заметил Ноймент, уже поглядывая на доктора Вартегу с откровенным нетерпением. Та открыла было рот, что бы сказать ему на это ещё что-то, но, прочитав в его глазах хмурое раздражение, опять выдавила из себя сухую, на сей раз ещё и немного нервную улыбку, слегка развела руками - мол, ну а что можно поделать в такой ситуации? - и вновь попросила подождать до восьми вечера.
А потом всё-таки ушла.
Ноймент, извернувшись в лежачем положении вниз, точно какой-нибудь червяк, сначала верхней частью своего тела, а потом и нижней, вместе со своими больными ногами, подтянул последние под себя, встал на колени, и, приподнявшись, принялся копаться в наволочке больничной подушки. Вынув оттуда горстей пять драгоценного металла (а засунул он туда всяко меньше, и он это помнил), запихнул их под матрац. Последний, кстати, уже начал горбиться посередине - Нойменту, судя по всему, уже надо было готовиться к тому, что бы, ворочаясь в ночи на всём этом, словно принцесса на горошине, он просто однажды выдавит своими телодвижениями из-под матраца целые потоки золотых монет, и проснется от того, как они звенят и катятся по полу его палаты. Кое-как он развернулся обратно, и, чувствуя себя жертвой какого-то безумного изувера-маньяка, возомнившего себя современной версией Прокруста и измывающегося над людьми при помощи невероятного неудобства лежбищ, лег на спину. Больными, замотанными в бинты пятками он пытался поправить им же самим сбитую в гармошку простынь. Выходило у него не очень.
- Дьявол, если дело пойдет так и дальше, то Руди придется пригонять сюда целый фургон, - пробормотал он, отдуваясь.
Зато мы будем богаты, подумалось ему тут же, чёрт возьми, сказочно богаты! Мысль эта была столь неожиданной и нелепой в этой ситуации, что Ноймент сначала отпустил невольный, едва слышный смешок, затем хмыкнул вполне заметно, а после этого и вовсе рассмеялся - дурным, истерическим смехом.
Кажется, доктор Вартега со своими исследованиями его мозговых волн была права - до безумия ему оставалось совсем недолго.
Боже, быстрее бы она приходила, приходила бы с этим чертовым телефоном, Господи, только бы побыстрее!
Часам к семи - за окнами палаты уже начало смеркаться, а он, кривясь и корчась на своём изогнувшемся, как спина ползущей гусеницы, матраце, скрывающем, как он был уверен, целое всхолмье из этих треклятых золотых монет, уже был готов заплакать от отчаянья - к нему в палату опять зашел санитар, нет, не один из тех, кто помогал ему здесь укладываться после прибытия в клинику, а какой-то другой, новый. Ноймент сначала обрадовался, думал, что телефон всё-таки решили ему принести, но нет - санитар, то и дело нервно поглядывая на него (ну а как же, ему наверняка уже обо всём рассказали), положил на тумбочку рядом с его кроватью большой блокнот на пружине, и набор разноцветных фломастеров в прозрачной пластиковой упаковке, какими обычно пользуются детишки в детском саду.
- Вот, - сказал санитар, кивая ему на принесенное, а сам держась на расстоянии в пару шагов от его кровати, точно Ноймент (с его-то больными ногами!) мог в любой выскочить из постели, и одним прыжком, точно пантера, наброситься на него - Старшая медсестра Гарвиш говорила, что Вы просили принести Вам лист бумаги, и что-то, чем можно писать...
- А телефон? - спросил у него Ноймент. Он не хотел, но голос у него был до ужаса несчастным - Мой сотовый телефон? Доктор Вартега сказала, что...
На всякий случай санитар отступил от его кровати ещё на один шаг.
- Если доктор Вартега сказала, что даст Вам возможность им воспользоваться, она это сделает, - произнес он без всяких эмоций, явно повторяя то, чему его научили - Но я здесь не за этим. Я принес Вам вот это, - опять кивок в сторону блокнота и фломастеров, лежащих на тумбочке, точно они могли оправдать сейчас всё на свете - И мне велено передать, что доктор Вартега пока занята. У нас очень много пациентов. Очень много. С некоторыми из них очень много проблем, куда больше, чем с Вами, мы просим Вас это понять, и не беспокоиться. Мы Вас не забыли, и выполним Вашу просьбу о телефоне... Уффф... Меня ещё просили спросить у Вас - я могу что-то сделать ещё прямо сейчас?
- Мне приносили ужин, - произнес Ноймент, подумав - Такой, ну, в пластиковой коробке. Я его не стал есть, и он случайно упал с кровати. Он вроде бы не развалился, но есть я его всё равно не буду... Можешь его унести... Если хочешь. Ему, наверное, не стоит валяться на полу, вас, в смысле, ту девчонку, которая его принесла, наверное, могут отругать за это.
- Да, точно, могут, - согласился санитар, однако продолжал стоять на месте, не приближаясь к нему ни на полшага.
- Ой, да брось ты нахрен! - воскликнул Ноймент, всплеснув руками в удивленном жесте - Неужели ты думаешь, что я возьму сейчас и наброшусь на тебя при первой же возможности? Я, и когда у меня были здоровые ноги, собаки не мог ударить, а сейчас уж подавно...
- Некоторые тут пытались, - пробормотал санитар немного смущенно - И про Вас тоже говорили, что...
- Я просто вспылил... Немного, - жест руками из удивленного превратился в примирительный - Больше ничего такого делать не собираюсь.
Лицо санитара не выражало ничего - ни раздражения, ни дружелюбия, ни неприязни, ни симпатии, ни страха, ни даже спокойствия, только какую-то тупую готовность развернуться и быстрым шагом уйти отсюда, молча, и не оборачиваясь, и не в коем случае не отзываться на оклики человека, к которому он сам же и пришёл. Это был вид человека, который не столько боится, сколько приготовился солгать, или же украсть что-то, на его взгляд, плохо лежащее. Видно было даже, что он готовился к этой сцене задолго до того, как здесь оказался, и что на уме у него сейчас была вовсе не помощь больному, и не страх перед валяющимся на больничной койке искалеченным Нойментом, а что-то другое - что-то противозаконное. Ноймент не знал, что именно, и от этого не по себе становилось уже ему самому.
Санитар вдруг широко улыбнулся.
- Ну да, конечно, - сказал он добродушным тоном, совсем не вязавшимся с тем, автоматически-вежливым, в буквальном смысле чуть ли не заученным, которым он говорил с ним буквально несколько секунд назад - Я всё понимаю. Вы там у себя пережили многое, лежите в кровати в госпитале совершенно незнакомого Вам города, даже не имея возможности встать с неё... И даже позвонить Вам не разрешают. Так бывает. На Вашем месте я бы тоже занервничал, и вспылил. Ничего страшного. Очень хорошо, что Вы успокоились, - подумав с секунду над чем-то, он прибавил - Конечно, сейчас я подберу этот дурацкий поднос, и унесу его. Сейчас.
Он обошёл койку Ноймента с другой стороны, и, присев на корточки по правую руку Ноймента, нашёл валяющийся почти что под кроватью брошенный поднос с едой. Однако подымать его сразу же почему-то не стал, а зашебуршал там чем-то.
- Эй, парень! - услышал вдруг Ноймент его приглушённый шепот практически из-под самой кровати - Слышишь?
- Что? - Ноймент с настороженным видом повернулся на правый бок.
- Мне сказали, что ты тут деньги предлагал за то, чтобы тебе принесли телефон со склада.
- Да, предлагал, - Ноймент тоже понизил свой голос до шепота.
- Слышишь, Вартега не даст тебе нихрена никакого телефона! Она сейчас насчёт тебя с каким-то мужиком базарит, он из ФСР, или спецслужб, я сам-то нихрена толком не понял, знаю, что он приехал сюда вместе с одной из партий раненых и больных, которые пострадали в той, вашей, заварушке... Они, как я понял, что-то нашли у тебя там, в твоём рюкзаке, - у Ноймента немедленно появилось ощущение того, что у него вот-вот откажут не только ноги, но и всё тело ниже подбородка - Да ты не боись, я, короче, принёс тебе твой телефон, - а толку мне от него теперь, подумал Ноймент с испуганной вялостью - Хочешь, так позвони, кому ты там хотел, адвокату, или ещё кому-то... Только погоди, ты сколько тогда предлагал Мелли, ну, той медсестре, которая принесла тебе еду... Которую ты тогда напугал?...
- Пятьсот тебе хватит? - поинтересовался Ноймент у него с усталым безразличием в голосе. Даже если золото, которое было у него в рюкзаке, всё-таки нашли, и даже если найдут причину и способ его у него отнять, да даже если найдут и заберут это, хранившееся у него сейчас под матрасом и в тумбочке, то плевать, наверное, ему будет достаточно припрятать одну монетку, чтобы уже через несколько суток иметь полные карманы денег.
- Сколько?! - санитар столь резко поднял свою голову, что едва было не ударился ей о край кровати.
- Пятьсот. Это золотые монеты, золото, можешь их даже загнать где-нибудь дороже их собственной стоимости. Тебе этого мало или много?
- Я... Да конечно же, хватит! Нет, что, серьёзно, у тебя такая прорва денег, чувак?
- Прорва не прорва, но заплатить пятьсот баксов золотом мне не жалко. Ну, где телефон?
- Сейчас... А что насчёт денег?
- Минуточку, - Ноймент запустил руку под матрас, и на ощупь отсчитал там пять монеток из общей кучи - Вот, смотри - сто... Двести... Триста... Четыреста... Чёрт, это на пятьсот единиц... А, да хрен с ним, можешь взять и её... Ну, что там с телефоном?
Санитар с разинутым ртом некоторое время смотрел на лежащие перед ним золотые монетки, а затем перевёл взгляд на Ноймента.
- Парень, ты... Банк грабанул что ли?
- Я сильно напоминаю тебе грабителя банков?... Ну да ладно, где телефон?
- Опусти руку, - Ноймент подчинился, и, едва его рука оказалась практически на уровне пола, в ладонь ему торопливо сунули что-то прямоугольное, увесистое, и пластмассово-прохладное. Ноймент поднял руку обратно, мельком взглянул на то, что в ней оказалось, а затем быстро убрал это под одеяло. Столь же быстрым и торопливым движением санитар сгрёб полученные от Ноймента золотые монеты, и спрятал их где-то у себя.
- У вас тут, что, камеры слежения в палатах? - поинтересовался Ноймент, наблюдая за всеми этими его контрабандистскими ужимками.
- Не знаю, говорят, что в каких-то палатах и кабинетах есть, а в каких-то нет... Я не в курсе, работаю тут недавно, меньше года, так что... На всякий случай, будь осторожнее.
- Ясно...
- Ладно, чувак, давай, спасибо тебе за твою щедрость, - санитар, наконец, поднял с пола коробку с ужином, а затем поднялся во весь рост, с таким видом, будто бы искал её под кроватью вот уже битых полчаса - Вот она, чёрт возьми... Плохо, что вы отказываетесь от ужина, мистер Снеллинг, это, конечно, не совсем уж моё дело, но не в Ваших это интересах - слабеть с голоду в таком вот положении... Ну да ладно, не хотите - как хотите. Надеюсь, что ко времени завтрака за ночь Вы всё-таки проголодаетесь как следует, и съедите его с аппетитом. Это всё? Больше я ничем не могу не помочь Вам?
- Нет, спасибо.
- Тогда приятного вечера и спокойной ночи. До свиданья.
Санитар вышел. Ноймент вытащил руку с зажатым в ней телефоном, и, найдя в списке номеров тот, что принадлежал Руди, нажал на кнопку связи. Он не имел никакого понятия, что должен был сказать ему в подобной ситуации, никакого продуманного плана у него теперь не было, но звонить Руди было надо - по сути, это был единственный его шанс выбраться из этой передряги. На всякий случай он ещё накрылся одеялом с головой, как будто ребёнок, читающий книжку ночью в скаутском лагере при свете фонарика.
- Том! - послышалось в телефоне практически через три секунды после его вызова - Том, чёрт подери, куда ты там провалился?! Я звоню тебе весь этот хренов день, а ты даже и не думаешь...
- Тише, я знаю, - прошипел Ноймент сдавленным шепотом - У меня отобрали телефон, мне только сейчас удалось его вернуть, что бы позвонить тебе. Слушай, я тут вляпался в историю...
- Где ты вообще, я ни хрена не понял? Ты встретил моего человека на машине, он должен был подобрать тебя...
- Руди, ты что, придурок? Ты новости смотришь? Не слышал, что случилось с нашими городами? Какой ещё человек на машине, ты хотя бы понимаешь, что после всего этого он мог подобрать меня, разве что управляя вертолётом?
- Ах, ну да, конечно же, извини... То есть, он так и не сумел до тебя добраться...
- Руди, хрен с ним, с этим твоим чуваком на автомобиле, слушай меня внимательно. Я удрал оттуда своим ходом, ещё когда это только начиналось, но не сумел сделать этого так, чтобы в итоге оказаться целым и невредимым. Пока бежал, случайно вступил в какую-то едкую грязь, которая к тому времени уже начала пропитывать почву в северо-восточной роще, очень сильно обжег себе ступни... Короче, я теперь не ходячий...
- Ох, чёрт, Томми...
- Ладно, повремени со словами сочувствия. Суть в том, что когда я оттуда всё-таки сумел свалить, меня подобрал какой-то мужик с семьёй, который так же удирал от этой напасти, но только из Биллейсвилла...
- Биллейсвилл, говорят, пострадал не так сильно...
- Да погоди ты, говорят тебе! В общем, он меня подобрал, и по доброте душевной доставил в госпиталь в городе Хаммильтоне, ты слышал о таком?
- Да...
- Так вот, я сейчас нахожусь здесь, под вымышленным именем Дональд Снеллинг. Здесь не то что бы плохо, даже просто прекрасно с точки зрения больного, я даже думаю, что если бы у меня была возможность поваляться у них, они бы запросто поставили меня на ноги, с вероятностью в девяносто пять процентов из ста, но они отняли у меня почти все мои вещи, включая телефон, который мне удалось выморщить у них обратно буквально несколько минут назад, и, что, самое главное, рюкзак, в котором находилась большая часть моих денег. Хуже всего то, что они, кажется, теперь знают, что там в нём... Тут, как мне сказали, вертится какой-то хрен из ФСР, или ещё откуда-то вроде этого - он вроде бы как прибыл с остальными эвакуировавшимися из нашего района... Да, их теперь тут хренова куча... И он уже, как я понял, заинтересовался как содержимым моего рюкзака, так и моей собственной персоной, как таковой...
- Вот же дерьмище... Слушай, Том, не переживай, что бы не случилось, мы сумеем вытащить тебя, я завтра же...
- Мистер Снеллинг! - послышался где-то снаружи, вне пределов его видимости, громкий мужской голос. Кто-то мерным, ровным шагом подошёл к его койке, навис над ним, видный через одеяло только как смутный силуэт, как тень ночного монстра, явившегося к ребёнку в его детскую спальню в кошмарном сновидении, и, чуть склонившись, протянул руку вперёд и вниз. Сдёрнул с него одеяло.
Ноймент, скрючившись, замер в больничной кровати, уже не слушая, что там тараторит Руди в телефоне. Перед ним стоял мужчина, лет сорока, с широкой залысиной, и в очках с золотистой оправой на овальной физиономии, и в больничном белом халате, накинутом поверх его повседневной одежды, и внимательно рассматривал его.
- Ладно, Руди, я потом, - пробормотал Ноймент, а затем, выключив связь, повернулся на спину, и лёг на подушку так, что бы принять в кровати какое-то подобие сидячего положения.
- Мистер Снеллинг, - повторил мужчина в белом халате, на сей раз тише, но достаточно внятно, продолжая с внимательным видом созерцать его - Или мне было бы правильнее называть Вас мистер Томас Ноймент?
- Я-ааа... Кто Вы такой, чёрт возьми? Вы не доктор. Вам нельзя быть здесь.
- Уже можно, мне дали официальное разрешение навестить Вас. Правда, санитар, который попался мне по дороге, долго пытался убедить меня, что Вам сейчас нездоровится, и что Вам лучше пока побыть одному, в покое, но я всё-таки решил рискнуть... И вроде бы не прогадал. Ноги Ваши, конечно, выглядят так себе, но, тем не менее, к разговору Вы готовы, по крайней мере, к телефонному, с Вашим приятелем, имени которого я пока не знаю. Так всё-таки - как правильно называть Вас самого?
- Снеллинг... Д-Дональд Снеллинг. Слушайте, мне и в самом деле...
- Вот как? А ко дну рюкзака, который Вам принадлежал, и который недавно был обнаружен разорванным в клочья под тяжестью всех тех золотых монет, которые в нём находились, была пришита тряпичная бирка с именем Томаса Ноймента. Или это был не Ваш рюкзак, сэр?...
- Мой, но... Чёрт возьми, какое Вам дело, что там было, и что за бирки там были нашиты на дне?! Быть может, я купил его на распродаже!
- Вместе со всем золотом, что там находилось?
- Нет... Ну и что с того, что там было золото? Какое Вам, собственно, должно быть дело до того, что там лежало?! Это мои деньги, мои сбережения, и я имею полное право хранить их в том виде, в котором хочу, и так, как я этого хочу. Пусть даже и в старом, задрипаном рюкзаке, который я когда-то купил на распродаже!...
- Ну, - на лице мужчины появилась усталая улыбка - Будь у меня такое количество денег, я бы вряд ли хранил их таким образом. Скорее всего, они хранились бы у меня в виде счёта в каком-нибудь оффшорном банке. Кстати, - в руке его, будто шарик между пальцами фокусника, вдруг появилась золотая монета, он внимательно осмотрел её, а затем продемонстрировал Нойменту - Её номинал - пятьсот единиц Великой Страны, Вы дали её тому несчастному санитару, который на свой страх и риск притащил Вам в палату Ваш телефон, несмотря на запрет Вам им пользоваться. Она считается коллекционной, и очень редкой, её выпустили где-то около двадцати пяти лет назад в объёме всего лишь пятидесяти штук, тридцать грамм чистого белого золота, такого чистого, что при небрежном пользовании она может погнуться прямо в руках. На нумизматических аукционах за неё можно выторговать до пяти тысяч баксов, и подавляющее большинство их хранится в частных коллекциях, и только лишь десять штук находится в помещении золотовалютного фонда нашей страны. Можно было бы предположить, что Вам удалось украсть её у кого-то, или что Вы сам - один из этих самых чокнутых частных коллекционеров, но проблема заключается в том, что при детальном рассмотрении содержимого Вашего рюкзака мы нашли не одну, ни десять, ни сорок, и даже не пятьдесят таких монет, мы нашли их, внимание, ровно сто двадцать пять штук... Ну, сто двадцать шесть, если считать и эту. И ещё неизвестно, сколько Вы таких прячете у себя ещё где-то...
- Это какая-то чушь...
- Чушь или нет, но я привык верить тому, что вижу своими глазами, и уж тем более, осязаю своими руками... Вы в курсе, кстати, что фальшивомонетничество в нашей стране преследуется по закону?
- Фальшивомонетничество? Да Вы хоть сами вслушайтесь в то, что Вы говорите! Какому больному придёт в голову делать подделки из чистого золота?
- Тому, у кого его очень много, но который предпочитает хранить его в более удобной для хранения и оплаты наличными форме... Конечно, оплаты тому, кто в курсе, что за человек покупающий.
- Я... Я не понимаю, в чём Вы меня вообще пытаетесь меня сейчас обвинить! Я не фальшивомонетчик, и никаким криминалом не занимался в жизни. Я... Да дьявол бы Вас побрал, Вы сам-то кто такой?!
- Хорошо, - произнёс человек, а затем, покопавшись у себя за пазухой, вытащил оттуда какие-то документы. Развернув их, он показал их Нойменту - Моё имя - Нэтэниэл Джонсон, я агент ФСР, и начальник одного из оперативных отрядов, присланных в ваш район из Ричмонда. На данный момент у меня в разработке находится один из самых богатейших во всех трёх городах к юго-востоку отсюда человек, имя его - Эдгар Чиззвелл Лонси, и он подозревается в многочисленных связях с организованной преступностью Великой страны, а так же с международной мафией... Вам знакомо это имя, мистер Снеллинг... Или всё-таки Томас Ноймент - как правильно?
Ноймент, сжавшись, молча таращился на Джонсона.
Сказать ему было пока что совершенно нечего.
***
Это помещение было похоже на больничную палату, или кабинет какого-нибудь врача - из-за своих гладких, ярко-белых стен, потолка и пола, и вообще, из-за того, что цвет этот доминировал здесь повсюду, даже непрозрачные детали люстры на потолке были сделаны из чего-то вроде белой пластмассы - но это, конечно, было ни то, и не другое, и даже близко для этого не предназначалась. Это, скорее, было нечто вроде гостиной в квартире или доме какого-то любителя экстремальных форм авангарда - всё выглядело очень странно, даже дико, но, без всякого сомнения, здесь можно было именно что отдыхать, и даже жить.
Кокс, усталый, грязный, мокрый от пота, исцарапанный булыжниками и валунами, которые ему во время его прокопа приходилось извлекать из земли голыми руками едва ли не через каждые пять минут, сидел в обтянутом белой кожей кресле, и с завороженным видом смотрел на какое-то непонятное подобие огромного аквариума, стоявшее на двухдверной небольшой тумбочке где-то в футах трёх от него. Подобие потому что в отличие от обыкновенного аквариума, там не было ни рыбок, ни улиток, ни разнообразных причудливых морских раков, не было даже необходимых в таком случае водорослей, камней и донного грунта, была только лишь чистая, прозрачнейшая, словно слеза, вода, и в этой воде - там её было, наверное, галлонов семнадцать, а то и больше - болталось, ёжилось, плавало, морщилось, вытягивалось и причудливо переплеталось само с собой нечто. Нечто было, в основном, угольно-чёрного, как будто бы тьма в раскрытом дверном проёме чулана, цвета, но иногда меняло его, покрывалось пятнами, полосками и разводами всех цветов и оттенков радуги, и было похоже - опять же, в основном - на огромную и толстую, как ливерная колбаса, щетинистую водоплавающую гусеницу, хотя опять же порой видоизменялось, скручивалось в узлы, сливалось само с собой, перекручивалось, истончалось и утолщалось, сжималось до размеров мяча для баскетбола, или, наоборот, вытягивалось в длиннющую, едва заметную нить. Никаких признаков ни жизни, ни тем более, разума, она не проявляла, и вообще, была похожа на какой-то жутковатый вариант так называемых "лавовых ламп", которые были популярны по всей стране лет этак тридцать тому назад, но иногда Коксу казалось, что эта штука, извиваясь, сжимаясь, выкручиваясь и просто фланируя по своему "аквариуму", складывает из своего "тела" какие-то малопонятные образы, символы, или даже целые слова. Он был готов поклясться в том, что, как минимум, раза три эта извивающаяся штуковина по очереди, одно за другим, выписывала своими телодвижениями слова "кто" "вы" "такие".
Интересно, что она предпримет, думал он, если я сейчас подойду, сниму крышку с этого самого "аквариума", и суну к ней туда руку? Получит ли она ответ на свои вопросы?
Ослепшая женщина, которую он спас во время разрушений в Кранслоу, сейчас спала на диване, таком же, как и кресло, обтянутом белой кожей, и, согласно зрительной оценке Кокса, чувствовала себя вполне хорошо.
Кажется, в этот самый момент она спала.
Наверное, у каждого живого существа в этой Вселенной (да и в остальных, возможных в теории, наверное, тоже) существует какой-то порог восприятия окружающего мира, за чертой которого таковое существо или перестает оставаться полноценным наблюдателем видимой части окружающего мира, или же - в том случае, если все его чувства продолжают упорно работать на него - утрачивает возможность воспринимать получаемую им информацию адекватно. Оуэн Кокс, будучи человеком простым, никогда не получавшим ученых степеней в университетах и элитных колледжах своей страны, напротив, никогда на дух не переваривающий всяческую философию, и считающий её заумной бредятиной для бездельников, которые думали столь много, что разучились делать что-либо, безусловно, не мог подойти в своих мыслях к подобной идее, однако же прекраснейшим образом ощущал, как она работает лично на его счет. Сидя в кресле, и наблюдая эту жутковатого вида хреновину, извивающуюся в гигантском аквариуме напротив - нет, он пока ещё не думал, что с него уже хватит, и что ещё немного, и он попросту сойдет с ума, но перед внутренним взглядом его, всё быстрее и быстрее, как картинки, наклеенные на внутреннюю стенку разгоняющегося всё больше и больше стробоскопа, в центре которого стоял он сам, мелькали события последних нескольких недель. Он не мог никаким образом отогнать от себя эти видения, ни остановить их всё больше ускоряющийся ход, его уже начинало тошнить от этого нескончаемого мельтешения, безостановочного кругового движения кадров его же собственных воспоминаний вокруг него, но он продолжал вспоминать дальше. Он продолжал думать, вспоминать, и видеть это снова и снова, словно наяву: он, Гиллард и Шейфер в голом и мокром осеннем поле, в пропитанном нездоровой осенней влагой чахло-сером и желтоватом пространстве, стоят перед большой квадратной ямой, заполненной чем-то неприятным, кофейно-розовым, в центре, на поверхности этого чего-то лицом вниз плавает мертвец, а рядом, будто диковинное дерево, выросшее из магического семечка, стоит невесть откуда здесь появившийся фонарь уличного освещения; в яму-лужу эту с противным хлюпаньем погружается патрульный автомобиль дорожной полиции штата, с одним ещё мертвым телом внутри; он и его "команда" стоят в подвальном помещении "рабочего офиса" Джошуа "Гробы" Мелвуда, хозяин расспрашивает их об успехах прошедшей операции, а попутно исследует выловленный ими из ямы труп бродяги, лежащий перед ним на операционном столе, он берет его за копну грязных и сальных черных волос, и подымает голову вверх, и труп таращится вперед бессмысленным и жутким взглядом пустых, полностью выеденных какой-то страшной кислотой глазниц, зияет черным провалом вместо носа, и щерится безгубой, зубастой улыбкой, как будто бы "Гробы" делает ему какой-то кошмарный некрофильский массаж, и покойник до крайности доволен получаемыми им в эти минуты ощущениями; Кокс бродит по комнатам в полузаброшенном жилом многоквартирном доме на северо-востоке Гринлейка, и в одной из нежилых комнат натыкается на самодельную галерею какого-то безумного художника-самоучки, экспозицию подсознательных ужасов, вылезших прямиком из темнейших глубин чьего-то взбесившегося подсознания, судя по всему, талой водой весеннего половодья прущего сквозь трещины в его вдребезги разломанном сознании (давай, дружок, просто скажи ААААМ!!!!); пустые и страшные глаза незнакомой ему молоденькой девчонки, избитой, изнасилованной, вывалянной в грязи и пыли, и связанной, перемотанной веревкой, словно кусок ветчины на прилавке супермаркета; Шейфер, похожий на солдата, чудом выжившего под гусеницами тяжелого танка, сохранившего за собой при этом способность перемещаться на своих двоих, и при этом, судя по всему, совершенно спятивший, к груди его, лицом вперёд, прижата хозяйка заведения, в подвале которого Шейфер по какой-то причине оказался, а горло её пережато жестяным (Боже мой, как он умудрился пробить ей голову этой дурацкой железякой?!) подносом в руках её пленителя; звук выстрела из пистолета Гилларда, сухой треск и звук падения сразу же двух тел; Лонси, сидящий в опустевшем зале "Сладкой Жизни" с таким видом, будто бы он умер вот уже несколько сотен лет назад, а этот чёртов зал есть ничто иное, как его личное чистилище, в котором он всё это время ожидает Божьего Суда над собой; разговор с Мастони (такое впечатление, что в наш мир уже давно ломится кто-то или что-то); женщина с окровавленным лицом, влетающая в его номер отеля; гонка наобум, на выживание, по улицам Кранслоу, разрушающегося прямо на его глазах; пещера; гигантская яма, противоположный край которой даже невозможно разглядеть, а на дне её, в чудовищных размеров луже, будто какой-то нанесённый туда ветром мелкий мусор, плавают вещи, остатки домов и машин, и люди, уже мёртвые, умирающие, ещё живые, кричащие, плачущие, умоляющие о помощи; и сухой и злой голос Лонси по телефону, как саундтрек ко всему этому кошмару, голос человека, который потерял в своей жизни всё на свете, и которому всё равно, кого во всём этом винить, подойдёт первый же более менее для этого подходящий; его собственные злоба и разочарование; злая же, даже озлобленная и напряжённая работа, сухой грунт и грязь, набивающиеся ему в волосы, ноздри и глаза, упрямые камни и валуны, упорно не желающие выдираться из земли, саднящие пальцы и ладони, отчаянье, голод, опять злоба и упорство, наконец, свет в конце прорываемого им тоннеля, но там не свежий воздух и свобода, а эта чёртова комната, и этот грёбаный "аквариум", и эта штуковина внутри него, клубится, извивается, сплетается в петли и узлы
(кто-то или что-то, ты понимаешь, Оуэн)
она могла находиться здесь миллионы, миллиарды, триллионы лет до того, как Оуэн Кокс и его ослепшая подруга по несчастью появились здесь, а могла вдруг возникнуть всего за несколько секунд до этого, но никто и никогда, и уж тем более, не они двое, не сможет объяснить ни природу, ни причины появления здесь как этой штуковины, так и странной комнаты(?), в которой она находится.
(ломится в наш мир)
А потом... Потом вся эта круговерть начиналась снова, и всё шло ровно в том же порядке, что и до этого: поле-яма-тонущая полицейская машина-обглоданное лицо трупа-картины на стене-девушка-Шейфер-выстрел-Лонси-Мастони(кто-то или что-то)-окровавленное лицо женщины-разрушающийся город-тьма пещеры-люди, умирающие на дне гигантского кратера-голос Лонси-рытьё тоннеля-комната с белыми стенами-дрянь в "аквариуме" - но только всякий раз чуточку быстрее, чем прежде. Кокс не мог поделать с этим ровным счётом ничего, не мог заставить себя прекратить думать об этом, но, в то же время, не мог поймать эту круговерть за хвост, и хотя бы попытаться сложить одно с другим, проанализировать всё это, найти взаимосвязь, и сделать какой-то заключительный вывод, хотя его измученное и задёрганное подсознание, скорее всего, именно этого от него и добивалось - сложить цифры, провести анализ, и сделать заключительный вывод. Подсознание Кокса, в отличие от сознания, отличнейшим образом понимало, что мир вокруг их носителя начал меняться слишком уж быстро, что бы так же легко, как и прежде, игнорировать этот факт в пользу каких-то сиюминутных насущных нужд, и слишком необычно, что бы эту проблему можно было бы решить, скажем, во сне, оно знало, что во всём этом нужно разобраться так скоро, сколь это возможно, пока ещё окружающий мир хоть сколько-то похож на старый и привычный, и он имеет шанс в нём выжить.
Но снаружи, сознанием, Кокс необходимости этого не чувствовал. Снаружи Кокс чувствовал только одно - дикое, непреодолимое желание зарыться куда-нибудь поглубже, закрыть глаза, и заснуть в этой норе лет этак на триста, покрывшись каким-нибудь непроницаемым слизистым коконом, как те рыбы с лёгкими из Африки, о которых он когда-то смотрел по образовательному телевизионному каналу - рыбы таким образом спасаются от засухи, а он спрячется от всего этого дерьма, и будет прятаться таким образом до тех самых пор, пока дерьмо не кончится, пока на Земле не останется ни единого его следа или отголоска. Но ещё больше этого он хотел вернуться на ферму своих родителей на Среднем Западе, в те времена, когда ему ещё было чуть больше двадцати лет, и никогда, слышите, никогда в своей жизни не высовывать своего носа за пределы той окружности, которую очерчивала вокруг этой фермы прямая линия длиной в три десятка миль.
Да, он не был молод, но говорить, что он уже подошёл к тому возрасту, когда уже становится наплевать, где и каким образом заканчивать свою жизнь, было бы нелепо - да будь он даже столетним дедом, который устал о своего материального бытия до такой степени, что дальше уже просто некуда, он бы не захотел заканчивать свои дни в этой непонятной, точно вывалившейся (а, может быть, так оно и было?) из параллельного измерения дыре, таращась на непонятную тварь, извивающуюся и корчащуюся в кристально-чистой воде невесть кому принадлежащего "аквариума". Он ни хрена не желал это анализировать, даже пусть и ради того, что бы выжить, он бы даже предпочёл сдохнуть в канаве у обочины какого-нибудь шоссе, и пусть потом его даже жрут дикие звери, а мухи садятся прямо ему на лицо, но перед смертью он будет видеть небо и облака, и ветер будет обдувать ему кожу, а спину будут колоть жёсткие иглы травы; но жизнь, а уж тем более, смерть здесь... Ему было просто страшно представить, что его бездыханное тело может провести в этой жутковатой, непонятной комнате с блестящими белыми стенами хотя бы ближайшие полсотни лет, ведь, быть может, здесь, под землёй, оно даже не сумеет разложиться... Это, наверное, подобно гибели в открытом космосе, и последующему бесконечному дрейфу в пустоте, неизвестно где, неизвестно куда, и неизвестно зачем, гибели по библейски не-горячего и не-холодного, которого изблевали уста самого Господа... Снаружи Кокс желал хотя бы просто для начала каким-то образом выбраться отсюда наружу, вытащить эту несчастную слепую женщину, а уж потом попробовать и вовсе убраться из этих мест куда подальше... Да, желал, не имел никакого представления о том, каким образом это можно было бы осуществить.
Он пробился в эту комнату через её стену, которая на тот момент была едва ли толще обычной бумаги, вроде той, которую используют для распечатки документов на ксероксе - и там до сих пор была большая, с рваными краями, дыра с зияющей в ней чернотой прорытого им тоннеля. На неё Коксу хотелось смотреть ещё меньше, чем на неведомое червеобразное в аквариуме, но он знал, что теперь толщина стены вполне нормальная, и что теперь там, как минимум, на полторы фаланги пальца чего-то белесого и пластмассоподобного, вроде бы и гибкого, но ни в ручную, ни с помощью инструментов Коксу это ни за что было бы не сломать. Кроме этой дырки в стене, больше никаких входов и дверей в эту комнату не было, только лишь маленькое, прикрытое решетчатой крышкой окошечко в верхнем правом углу комнаты - наверное, вентиляция, или что-то в этом духе - но уж через него он не мог выбраться наружу однозначно.
У него, впрочем, ещё оставалась кое-какая надежда - как уже говорилось выше, стенки комнаты со временем изменились, как в размерах толщины, так и, судя по всему, качественно, так, быть может, со временем, здесь мог появиться и какой-то выход отсюда, дверь, которая вела бы... Ну, хотя бы куда-нибудь. Он периодически всё-таки отрывался от созерцания непонятного "червя" в "аквариуме", и вяло, полуапатично поводил взглядом по сторонам, быть может, делая это бессознательно и автоматически, а, может быть, и нет, желая узнать, не изменилось ли здесь в комнате за прошедшее время что-либо; и иногда ему и впрямь удавалось замечать перемены. Вот, например, этот плинтус, кусок которого он видел в промежутке между диваном и тумбочкой с "аквариумом" - ведь всего несколько минут назад он был немножечко тоньше? Или эта наклейка с, судя по всему, какого-то тропического фрукта, вроде апельсина или банана, которую кто-то нацепил на бок шкафа с книгами (Кокс так и не посмотрел, что это за книги, и у него так и не возникло желания взять в руки хотя бы одну из них, раскрыть и прочитать хоть пару строк из неё) сбоку от его кресла - была ли она здесь до этого? А этот старинный механический будильник, стоящий на прикроватном столике рядом с диваном - шёл ли он, издавал ли тиканье до этого? Хотя, с другой стороны, изменения здесь, в этом месте - если они вообще имели место быть - могли быть очень и очень разными, и ничто не могло гарантировать ему то, что все они могут оказаться для него выгодными, а то и вовсе - безопасными.
И то, что они произойдут до того, как он спятит окончательно.
Кокс с хриплым звуком выдохнул из себя воздух, и на секунду прикрыл глаза. Ему хотелось пить, но нигде, кроме как в этом треклятом "аквариуме", воды он здесь не обнаружил. Пить из "аквариума" было пока что ещё боязно, вода в нём, несмотря на свою кажущуюся чистоту, могла быть чем-нибудь заражённой, или отравленной, а то и вовсе оказаться не водой, а тварь, что в ней плескалась, могла быть вполне живой и негостеприимной, и цапнуть его за руку, или за нос, но он вполне оправданно полагал, что ещё через где-то полчаса ему будет уже всё равно, и он всё-таки будет готов рискнуть. Ну, или хотя бы пойдёт и откроет дверцу у того непонятного, холодильникоподобного ящичка, что находился с другой стороны от книжного шкафа.
Всё ещё сидя с закрытыми глазами, Кокс вдруг услышал тихое постанывание, шорох и скрип пружин дивана, на котором лежала ослепшая женщина. Слабо кривясь от неудовольствия, он приоткрыл один глаз, и увидел, что она, трясясь и неуклюже елозя всем телом по дивану, пытается встать... Хотя нет, уже встаёт, а затем принимает сидячее положение.
- Пить, - тихим, едва слышным голосом, прошептала она. Повязка на её глазах сбилась, съехала на переносицу, открыв опалённые и безволосые дуги бровей, и была бурой от засохшей крови, грязи и пота. Никакой аптечки Кокс здесь не обнаружил, а захватить её из машины сразу же не догадался, и возвращаться за ней, через прорытый им туннель и пещеру, казалось ему сейчас задачей из разряда нереальных - Пить... Пожалуйста.
Кокс, кряхтя, сполз со своего кресла, и ковыляющим шагом подошёл к дивану. Женщина не видела и не слышала его, начала слепо тянуться вперёд.
- Да стой ты, стой, чёрт бы тебя побрал! - прокряхтел Кокс, пытаясь доковылять до женщины прежде, чем она сумеет таки сползти с дивана, и дотянуться тут до чего-либо - Стой, там ничего нет, ты просто упадешь!
- Пить, - возможно, что сейчас несчастная не только не могла видеть его, но и слышать, и продолжала тянуться вперед дрожащей рукой - Пить... Пожалуйста...
Наверное, это было бы бессмысленно сейчас - пытаться схватить её за руки, и силком пытаться уложить её обратно, на диван - в таком состоянии он бы всё равно не успел сделать это - а потому он решил двинутся ей наперерез, сразу же к двери этого "холодильника". Оттуда поймать её было бы труднее, но он полагал, что это не так уж и важно - диван, в конце-концов, был не такой уж и высокий, что бы падение с него женщины оказалось слишком уж для неё болезненным и травмоопасным, но вот если бы она дотянулась до этой штуки, и открыла её дверцу... Кто знает, что бы она могла там обнаружить, и что
(что-то ломится в наш мир)
бы могло в этот момент увидеть её саму.
Точнее, их обоих.
Он присел рядом с "холодильником" на корточки - ноги у него дрожали, но держаться он пока ещё мог - лицом к тянущейся с дивана на ощупь женщине, и вытянул руки в её сторону, готовясь в любой момент её поймать, до того, как она свалится. А ведь в сущности, подумалось ему мрачно, рано или поздно пить потребуется нам обоим, а ей - в первую очередь, потому что, несмотря на то, что в последнее время со всем этим дерьмом возился именно я, ей досталось всяко больше меня, она потеряла много крови, когда лишилась своих глаз, у неё сейчас наверняка началось воспаление, и эта дурацкая повязка навряд ли спасет её от этого, ей нужны какие-то антибиотики, или что-то в этом духе, а, пока я тащил её, слепую, через этот проход, она... Вообще удивительно, как она не отключилась, и вообще - не издохла. Надо что-то придумывать, человек месяц может жить без еды, но без воды не протянет и недели, а конкретно она - и трёх дней, и уж если он спас её, то надо ещё и как-то сделать так, что бы это спасение не обернулось для неё более продолжительными и страшными муками... Да и спастись самому. Бог знает, сколько жидкости он потерял вместе с потом, пока прокапывал ход сюда, пока нес эту несчастную чуть ли не на руках, пока помогал ей пролезть сюда... В общем, у него и самого теперь не очень-то много времени в запасе.
Он опять мельком бросил взгляд на "аквариум" с плавающей внутри неё черной (в основном) закорючкой, и вот уже в который раз подумал, можно ли пить воду(?) из него, как вдруг женщина, всё так же пытавшаяся слезть с дивана, наконец-таки потеряла равновесие, и, коротко взмахнув руками, чуть было не грохнулась с него вниз.
- Стойте, а ну, стойте! - воскликнул Кокс, он всё-таки успел поймать её. Женщину трясло, как будто бы в лихорадке, а дыхание её было тяжелым и сухим, как у астматика во время приступа - Лягте... Лягте на диван... Вот так, да... Я знаю, я всё понимаю, мне самому сейчас чертовски хочется пить, я сейчас что-нибудь придумаю, Вы только подождите, полежите спокойно, и не пытайтесь никуда отсюда пойти, Вы не можете видеть, Вы так можете только навредить себе, Вы понимаете? Потерпите чуть-чуть, ладно?
- Пииить, - выдохнула женщина столь жутким шепотом, что у Кокса волосы на затылке зашевелились. Скривив физиономию в приступе не то отвращения, не то тоски, он как можно более аккуратно, но всё-таки настойчиво уложил её спиной на диван, и вновь попросил подождать её, хотя бы минуту. В ответ женщина закашлялась сухим, перекатывающимся, как горсть сушеного гороха на дне бумажного стаканчика, кашлем, но ничего ему на сей раз не ответила. Он выпрямился (спина болела просто чертовски, будто бы он целый день перетаскивал бетонные плиты с места на место), и, всё так же мучительно ощерившись, оглянулся вокруг. Ему нужна была какая-то емкость, стакан, чашка, ваза, хоть что-то. Глаза его застило, как будто бы в них сыпанули песком (да так оно, собственно, отчасти и было), вместо легких был мешок сухих головок репея, язык превратился в сухую тряпку, в голове что-то тяжело ухало, точно просилось наружу, в любое возможное отверстие, щель, и он с трудом соображал вообще, однако рядом с диваном стоял прикроватный столик, и он был слишком близко от него, что бы он мог не заметить его даже в такой ситуации. И, хоть и смутно, но он всё же видел, что на этом столике стоит какая-то ваза, и что в ней что-то торчит, не то пластмассовые цветы, не то свернутая в трубочку газета, да и плевать он, собственно, сейчас, хотел, что там такое. Одним неуклюжим, полуслепым движением он толкнул её, повалил на бок, кое-как схватил за дно, вытряхнул из неё остатки того, что в ней было, схватил её обеими руками (слишком большая, в одну руку не помещалась), и поволок в сторону "аквариума".
Он не успел до него добраться, так как сзади что-то грохнуло и застонало неживым, получеловеческим голосом. Он уже и сам к этому времени не вполне понимал, кого ради он рискнул подойти к "аквариуму" с этой чертовой вазой для цветов - ради ослепшей, умирающей от жажды, а, точнее, от уже накинувшихся на неё воспаления тканей и заражения крови, женщины за его спиной, или всё-таки уже для себя, но это всё, о чём бы он в тот момент не помышлял, уже навряд ли когда-либо могло быть им реализовано. Как раз в то мгновение, когда он услышал эти звуки, он уже заносил вазу над "аквариумом", готовясь зачерпнуть ею воды(?) из него, и, как назло, от неожиданности и досады (ну а кто там ещё мог застонать сейчас?) слегка разжал пальцы, после чего и без того чересчур гладкое стекло вазы выскользнуло из его руки, и с коротким, едва слышным бульканьем, упало внутрь "аквариума". Прежде, чем он смог сделать что-то ещё, ваза оказалась на самом его дне, и теперь, что бы достать её обратно, ему пришлось бы запустить руку в воду(?) "аквариума" чуть ли не по самое плечо.
- Вот чёрт, - выругался Кокс, ещё пока не понимая, что это, быть может, ещё произошло ему во благо. Сейчас он чувствовал себя человеком, который, из последних сил удирая от погони по переулкам и дворам, вдруг чуть было не врезался в словно бы выросшую из-под земли стену кирпича, которую не перемахнешь в прыжке, и не преодолеешь, цепляясь за неё, как скалолаз, пытающийся забраться на отвесный утёс. Это было даже хуже, чем тогда, там, в туннеле, в туннеле можно было идти или вперёд, или назад, с надеждой на то, или на это, а тут уже идти было некуда, нужно было допустить всего лишь одно из двух - позволить этой несчастной умереть первой, а затем загнуться из жажды и голода самому, или же рискнуть своей рукой, засунув её в этот треклятый "аквариум", и, возможно, допустить, что бы она была откушена обитающей в ней загадочной тварью... А, нет, можно было бы ещё дождаться, пока несчастная слепая таки на ощупь доберётся до "холодильника", откроет его, и достанет оттуда какую-нибудь гадость, съедобную разве что для обитателей третьего измерения.
А... А может быть, ему и вправду стоит допустить последнее? Даже такому слепому, как она сама, должно быть очевидно, что вдвоём им тут всё равно не выжить. Может быть, Лонси был всё-таки прав, что в последнее время он слишком уж увлекся спасением утопающих, и что никому - даже самим утопающим - никакой пользы от этого нет? Что сталось с Шейфером, по поводу которого он раза три переговаривал с Лонси, пытаясь выбить у того разрешение жить первому хотя бы в пределах Гринлейка? Он спился, натворил чудес, сошёл с ума, и наверняка погиб в момент, когда оба города уходили под землю, валяясь в центральной клинике Гринлейка с простреленным его же напарником лёгким. А та девушка со странными глазами, которую он вызволил из лап двух полусумасшедших бродяг? Она, наверное, так до сих пор и не узнала, кто она такая, и как она оказалась в этих местах, и ей очень повезло, если она сумела выбраться из Гринлейка во время землетрясения, но, скорее всего, она так же мертва... А эта? Что он сделал этой несчастной, пытаясь помочь ей выжить в момент, когда от её глаза превратились в две запёкшиеся кровью ямы на её лице? Спас её от быстрой смерти, предоставив возможность помучиться долгой и омерзительной агонией в этом жутком, иррациональном месте?
Он, пошатываясь от усталости, оглянулся назад, упираясь рукой в край тумбочки, на которой стоял "аквариум", так, что бы не упасть самому. Женщина, упав с дивана, теперь копошилась на полу, напоминая ему котёнка с переломанными лапками. Она плакала и причитала, зовя на помощь, пока ещё его, но он продолжал молчать, только лишь смотрел на неё, и, наверное, минут через пять она бы уже отчаялась, и стала бы звать на помощь хоть кого-нибудь.
Он продолжал стоять, и смотреть на неё, и в груди его росло, словно облако пыли после термоядерного взрыва со старых военных кинохроник, чёрное, ужасавшее его самого отчаянье. Наверное, будь у него сейчас заряженный пистолет, он бы облегчил страдания женщины одним выстрелом. А потом, наверное, застрелился бы сам, потому что нельзя быть до такой степени старым, уставшим, и загнанным в угол.
Словно бы в довершение всей этой чудовищной какофонии иррациональности, ужаса и отчаянья, в его нагрудном кармане ожил, запиликал сотовый, который он всё так же таскал на себе, рассчитывая на - что? что он сумеет вызвать службу спасения из этой задницы мироздания? - что он найдёт здесь хотя бы какую-то розетку, и что-то, чем его можно будет хотя бы подзарядить. Сеть в этой комнате всё равно не ловилась, вернее, ловилась, но как-то странно, сменился логотип обслуживающей компании, превратившись в набор каких-то непонятных, словно срисованных с какого-то доисторического пергамента значков, а датчик уровня связи словно бы сошёл с ума, то падая до абсолютного нуля, то вскидываясь на полный набор рисок, а то и вовсе отчего-то засвечивая только третью, или четвёртую, или последнюю, пятую, из всего набора. Он и не думал, что в такой ситуации он сможет до кого-то дозвониться, и что, уж тем более, кто-то да сможет дозвониться до него. Может, это уже ему пытались дозвониться с того света, сам Дьявол решил осведомиться, все ли свои вещички он собрал перед самым последним из всех возможных для него путешествий?
А, может быть, в конце-концов, это были всего-навсего галлюцинации?
Он глухо кашлянул, и, напоследок покосившись на беспомощно копошившуюся на полу между диваном и "холодильником" слепую ещё раз, вытащил телефон, и взглянул на его экран. Кто это такой ему сейчас звонил, понять было совершенно невозможно. Какой-то бессмысленный набор цифр, в одну полосу, от одного края экрана до другого - да там даже и не цифры были, а какие-то бредовые закорючки, словно бы их сочинял, составляя свой тайный шифр, какой-нибудь малолетний фантазёр, решивший сыграть в шпионов и тайные общества. Ну да ладно, подумал он, что бы здесь, да в этом месте мне начали звонить с нормальных номеров и нормальные люди? Он бы, наверное, окончательно рехнулся, если бы ему сейчас стал трезвонить какой-нибудь телефонный коммивояжер, и принялся бы уговаривать его купить суперновый пылесос с воздушной очисткой всего-то за полцены. Он, уже не глядя, нажал кнопку связи и поднёс телефон к уху - так просто, чисто ради эксперимента.
- Оуэн? - в динамике телефона слышались шум и стрекот, ему словно бы звонили из самого сердца океана, целой Вселенной, от края до края заполненной этим шумом, и ничего, кроме него, в себе не имеющей, но голос он всё равно слышал, как бы это не было странно - Оуэн, ты меня ...лышишь? Эй?
- Кто это, - поинтересовался он бесчувственным голосом.
- Оуэн, это я, Дэйв (шипение на секунду опять стало несколько более громким, чем оно то было нужно) ...астони! Где... ы сейчас?
- В заднице, - сообщил ему Кокс, в принципе, не особенно веря сейчас в то, что это и впрямь был Дэйв Мастони. Как он умудрился дозвониться ему? Какого чёрта ему это пришло в голову? Как он умудрился выжить, пока болтался здесь, обстряпывая делишки своего непосредственного начальника, Лонси? Разве ему не место сейчас там, на дне ямы, вместе со всеми остальными?
- В ...аднице? В каком смысле? ...де ты сейчас вообще? Ты жив? Ты можешь двигаться?
- Двигаться? Да, могу. А что с тобой? Зачем ты мне звонишь?
-...ушай, Лонси поблизости? Ты с ним сейчас?
- Нет, - наверное, сейчас бы он предпочёл оказаться и рядом с Лонси, лишь бы тот дал ему возможность напиться воды перед смертью, и пустить себе пулю в лоб своей рукой.
- Ч-чёрт, кому бы мне позвонить, никто не отвечает... Слушай, вы хотя бы сумели выбраться оттуда, когда это всё началось?
- Они - да, а я нет... Они сейчас обосновались в каком-то местечке под названием... Постой... Под названием Карронс, кажется... А ты что, отстал от них?
- Нет, я вообще не с ними, двигаюсь в совершенно другом направлении... Мне нужно позвонить Лонси, и сказать, что бы он на меня теперь не рассчитывал... Он впутал меня в какую-то грёбаную хрень с этим полем, я еле успел удрать оттуда, прежде, чем меня смыло этим едким говном вместе со всеми остальными, а потом тип, с которым я беседовал насчёт прав на владение этим полем, чуть было не прикончил меня... Мне только чудом удалось обернуть ситуацию в свою пользу... Погоди, а что значит - они выбрались, а ты нет? С кем я сейчас разговариваю, ведь не с твоим призраком, верно?
- Может, и с призраком, - пожал Кокс плечами, опять принявшись наблюдать за слепой женщиной, ползавшей по полу. Она, судя по всему, уже полностью потеряла ориентацию в пространстве, и двигалась совершенно наугад, как дождевой червяк по пересыхающему асфальту. Дверца холодильника была где-то на расстоянии в полторы руки от неё - Это место мало похоже на то, которое бы предназначалось для существования живых людей.
- Что?... Как это понять? Что ты за хрень сейчас городишь?
- Мне кажется, что ты был прав, когда говорил, что в наш мир кто-то пытается проникнуть, - слепая, скребясь по полу, уже ничего не говорила, даже не плакала и не стонала. Движения её были хаотичны и резки, вероятнее всего, сейчас она была на пороге агонии. Впрочем, к "холодильнику" она была всё ближе и ближе. Наверное, её туда вёл инстинкт умирающего, который низвёл её до уровня беспозвоночного, способного воспринимать окружающий его мир лишь путём интуиции - Не знаю, что было до этого... До сего дня, но теперь это что-то явно решило предпринять массированное наступление...
- Что? Какое ещё наступление? Я ...ихрена не понимаю, что ты говоришь! Ты можешь нормально сказать мне, что с тобой происходит, и где ты сейчас находишься? Может быть, я могу тебя как-то оттуда вытащить!
У Кокса закончилось терпение, и он, подойдя к "холодильнику", открыл перед слепой его дверцу. "Холодильник" был набит продуктами, на первый взгляд, вполне съедобными. Он присел рядом с ним на корточки, и нашёл на одной из полок стеклянный графин, наполненный чем-то красным, ярким настолько, что оно едва ли не светилось.
- На, на, - он снял графин с полки, и сунул его едва ли не в самые руки слепой - На, пей, на!
- Ты с кем там разговариваешь? - поинтересовался у него Мастони настороженно, кажется, теперь уже не слишком-то веривший в его адекватность.
- Да так, спас тут одну... Пока спасался сам... Ну, держи же, мать твою так, кто тут хотел пить вообще?
Женщина, наконец, среагировала на его слова, и, схватив кувшин обоими руками, поднесла его ко рту, и стала хлебать из него жадными глотками. Ярко-алое заструилось по её подбородку и шее, словно кровь инопланетянина. Один раз она поперхнулась, но затем, отдышавшись, принялась за дело снова. Она успокоилась только лишь тогда, когда опустошила кувшин наполовину, а затем, отставив его в сторону, с обессиленным видом легла на спину, на пол, блаженно улыбаясь при этом.
- Спасибо... Большое спасибо... Очень вкусно, - прошептала она. У неё был вид ребёнка, которому было дозволено ограбить продуктовый магазин, и до отвала обожраться там мороженым - Что это такое?... Кто Вы?
- Оуэн? - напомнил Мастони Коксу о своём существовании - Ты всё ещё с нами?
Кокс промолчал, не ответив ни на тот вопрос, ни на другой, а потом, взяв кувшин с пола, поднёс его к лицу и попытался принюхаться к его содержимому. Пахло свежим виноградным соком, отжатым не более трёх-четырёх дней тому назад. Опять посмотрел на женщину - та продолжала лежать на спине, и улыбаться, равномерно дыша при этом, словно во сне, и не думала ни корчиться в агонии, ни пускать кровавую пену ртом.
- Оуэ-э-эн! Ты слышишь меня? Чёрт подери...
Кокс поднёс кувшин ко рту, и сделал из него глоток. То, что имело запах винограда, имело и его вкус. Может быть, было чуточку разбавлено водой и сдобрено сахаром. Ничего непривычного там для себя он не уловил. Правда, жажду это всё равно не утолило, и он был вынужден сделать из графина ещё один глоток. И ещё один. И ещё. Переведя дух, он усилием воли заставил себя опустить графин вниз, чувствуя, как живительная влага, так же, как и у женщины, струится по его подбородку.
Вот так было гораздо лучше.
- Алло, Дэйв, я тебя слушаю, - произнёс он, утеревшись и облизнув губы. Желание умереть постепенно исчезало из него, словно пыль и грязь, смываемые потоками воды под напором из шланга, и вместо него в его постепенно восстанавливающемся после экзистенциального шока сознании появлялись другие, куда как более оптимистичные, нежели прежде, соображения и мысли - Так что ты там от меня хотел?
***
Эвакуация из трёх городов - Гринлейка, Кранслоу и Биллейсвила - в Хаммильтон проходила довольно-таки упорядоченно, и в основном, без происшествий, но Хаммильтон был маленьким городом, а беженцев с места катастрофы уже к вечеру этого же дня набралось на население в полтора таких, как он, населённых пункта. На следующее утро уже не могло быть и речи не то что о местах внутри местной городской больницы, но и в пределах города как такового, и те машины, которые приехали в Хаммильтон последними, были вынуждены ехать вместе со всем своим содержимым дальше по дороге, в города и поселения, что находились уже следом за ним. Некоторые, правда, оставались поблизости - власти города великодушно разрешили им остаться в предместьях города на расстоянии в три четверти мили от его границы, и даже сподобились обеспечить таковых палатками, спальными мешками и медикаментами. Но таковых было немного, а к обеду рассеялись и они. Палатки, мешки, и всё прочее добро они побросали прямо на земле.
Тем, кому медицинская помощь не требовалась немедленно, в частности, те из беженцев, которые отделались лишь лёгким испугом во время катастрофы, осматривались врачами прямо в салонах и кузовах автомобилей, которые их привезли, или за рулём которых они находились, и, если у них не находилось ничего, что требовало бы немедленной медицинской помощи, то их расселяли на временное поселение в две городские гостиницы, и ещё в парочку мест; тех, кто успел прихватить с собой деньги, за четверть посуточной стоимости, тех, у кого их не было - бесплатно. У подавляющего большинства, разумеется, никаких денег не было и в помине.
У той, которая была вынуждена называть себя Элис Уан, по крайней мере, не было никаких денег на самом деле. И вообще, она до сих пор с трудом понимала, где она сейчас находилась, и как ей следовало бы сейчас поступить дальше. Ощущение паники, и карточного домика из бетонных плит, должного вот-вот обрушиться прямо ей на голову, уже пропало - она, судя по всему, успела таки вынырнуть из под него до того, как он её придавил, но сейчас находилась в состоянии лёгкой дезориентации. В больницу она отказалась идти сама - хватит с неё уже было больниц - но отмахиваться от осмотра всё-таки не стала. Врач, которая занималась с ней, да и со всеми остальными, кто вместе с ней приехал в Хаммильтон в одном микроавтобусе, пыталась задавать ей какие-то вопросы, которые, само-собой звучали на английском, и которые она, само собой, ни черта не понимала. Она только твердила: "Normal... Normal, thanks...", полагая, что в подобной ситуации этого хватит для какого угодно осмотра, и всё время отворачивала от докторши взгляд - теперь, после того, что с ней произошло в том заброшенном доме, она боялась всяческих людских прикосновений, которые могли бы дать тому, кто прикасался, информации больше, нежели она сама того хотела. После неё был осмотрен ещё кто-то, а потом та женщина, Мэри, с которой они разговаривали, пока ехали сюда, и Мэри, бросив на неё какой-то странный, полусочувственный-полуподозрительный взгляд, сказала докторше что-то. Закончив с Мэри, и осмотрев ссадину на её левой руке, врач зачем-то вернулась к Элис, и осмотрев её теперь уже более внимательным, изучающим взглядом, поджала губы, а затем, оглянувшись назад, позвала кого-то.
Явившийся на его зов был рослым, светловолосым медбратом с невзрачной плоской физиономией лет где-то на тридцать с хвостом. Она что-то сказала ему по английски, а затем кивнула ему на Элис.
- Извините, - вдруг сказал медбрат на практически безукоризненном русском, правда, выговорив это слово с некоторой натяжкой - Госпожа... Мне сказали, что вы предпочитаете называть себя Элис... Это Ваше имя или фамилия?
- Э... Элис Уан, - пробормотала Элис удивлённо. Заметно было, что это человек говорил по русски ничуть не хуже, чем тот мужчина, что спас её от лап бродяг в заброшенном доме.
- Госпожа Уан, Вам следует пройти сейчас со мной.
- Что? - от удивления она даже немного опешила, и, разумеется, при этом даже и не подумала о том, что бы пользоваться сейчас английским - Куда?...
Медбрат сделал нетерпеливый, подгоняющий жест рукой.
- Идемте, - видно было, что чужой для него язык давался ему не без труда, и, как и все англоговорящие, он жевал глухие согласные, вытягивал гласные, лишал звуки вроде "ю" и "е" своей и-краткой составляющей, но, в основном, проговаривал все слова правильно - На осмотр. Вас осмотрят в больнице.
- Но... Но я не нуждаюсь ни в каком осмотре, - пробормотала она оторопело, и даже сделала шаг назад, внутрь фургона - Та женщина, вот эта вот, да, она же только что меня осматривала, и сказала...
- Mam, please... То есть, простите, Вы не могли бы говорить помедленней? Я плохо понимаю, когда так быстро говорят.
- Я говорю - меня уже осматривали. Вот эта вот женщина, врач. Она сказала, что у меня всё нормально.
- Мэм, мне сказали, что Вы иностранка, гражданин другой страны... Это так?
- Я не знаю... Да какое это имеет значение?
- Мэм, я очень сожалею, но у нас сейчас очень мало времени для объяснений, мы будем задерживать осмотр всех остальных, если я буду Вам сейчас всё рассказывать. Проследуйте, пожалуйста, за мной, там Вам всё объяснят. Не бойтесь, Вам не сделают ничего дурного...
Элис, приподняв брови, посмотрела на него ещё более настороженней, чем до этого, однако, подумав, всё-таки вылезла из машины окончательно, и ступила на землю рядом с русскоговорящим медбратом. Ещё было неизвестно, как могли поступить все эти люди с теми, кто не нуждался ни в какой медицинской помощи - быть может, их планировали расселить по каким-нибудь наспех сколоченным из деревянных досок и полиэтиленовой плёнки баракам для беженцев.
Медбрат прошёл через наружный двор здания, возле которых остановились все их машины. Ей не нужно было долго рассматривать его, что бы догадаться, что это здание - лишь один из отдельно стоящих корпусов большого больничного комплекса, куда как более крупного, нежели тот, в котором она находилась до этого. В этом, наверное, находились приемные покои, отделение скорой помощи и реанимация. Но медбрат повел её ни к нему, а к одной из нескольких стоящих отдельно палаток в нескольких метрах от входа в него, собранных здесь, очевидно, в течение нескольких последних часов. Такую кучу внезапно появившихся больных, само собой, никто не желал пропускать даже в приемные покои. Подведя к Элис к палатке, медбрат попросил её подождать снаружи, а сам, отодвинув полог в сторону, нырнул внутрь. Прошло что-то около пяти или семи секунд, и он вернулся обратно, посмотрел на неё, и кивнул:
- Давайте, проходите, мэм.
Элис пробормотала что-то невнятное, и, хотя и всё так же нерешительно, но всё-таки прошла вслед за медбратом внутрь палатки.
Внутри, кроме её самой, и медбрата, было ещё двое человек - женщина в белом халате, сидящая за раскладным столом вроде туристического, и какой-то мужчина в темной, синевато-серой униформе, стоящий в дальнем углу палатки. У него был такой вид, словно бы он отскочил туда только что.
Женщина за столом писала что-то, и, казалось, даже и не заметила того, как медбрат ввёл её внутрь палатки, а вот мужчина (или кто это там был) укрывшийся в тенях самой неосвещённой части этого временного помещения, немедленно на неё уставился - это было заметно даже не смотря на то, что лица его не было видно совершенно.
Медбрат попросил подождать её чуть поодаль, а сам подошёл к сидящей за столом женщине первым, склонился, и тихо, едва ли не на ухо, что-то ей сказал. Женщина наконец оторвалась от своей писанины, и бросила на неё усталый, исподлобья, взгляд.
- Come on, - сказала она невнятно, а затем, словно что-то вдруг припомнив, с куда как менее заметным, нежели у медбрата, акцентом, прибавила - Подойдите... Сюда.
Пока она шла к столу, женщина повернулась ко всё ещё стоящему рядом медбрату, и что-то произнесла тихо и по английски, с одновременным жалобой и возмущением в голосе. Медбрат, допустив лёгкую, едва заметную улыбку на своём широком и невыразительном лице, произнёс что-то успокаивающее ей в ответ. Потом они оба повернулись к уже подошедшей к столу, и ожидающей, что же будет дальше, Элис, и женщина спросила:
- Как... Как Ваше имя?
Голос у неё был немного неуверенный, словно бы она поспешно припоминала, как и что в том языке, на котором она решила заговорить, правильно говорится, а в слове "Ваше" она поставила ударение на последний слог вместо первого. Элис сделала вид, что ничего не заметила.
- Элис Уан, - назвалась она, а затем, подумав, прибавила - Мэм.