Наперегонки со смертью
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Сплетенье слов и фразы в пустоту,
Не для кого, без смысла и значенья.
Из всех дорог я выбрал - и не ту.
Но выход есть и это - отреченье.
Для жизни не написано устава,
Есть путь - единственный и вечный -
На слабость не имея права,
Лететь на скорости по встречной.
Забыв про свет лишь призрачной надежды
И зная, что не сбудутся мечты,
Я никогда не стану тем, что прежде.
Нажму на газ и позади оставлю все посты.
И жизнь - не пьеса, - пантомима.
А вдоль дорог ряды стоят,
Глаза, что смотрят сквозь и мимо.
В них только холод отчужденья
Так беспощадно безупречен.
И длится сотни лет мгновенье,
В котором я лечу навстречу...
И вдруг в толпе размытых лиц
Увижу взгляд беспомощно-усталый,
В нем сотни ненаписанных страниц.
Я был... И вот меня не стало.
Черное небо в один миг взорвалось тысячами снарядов. Кажется, они летят отовсюду, своим пронзительным свистом буквально разрывая перепонки в ушах. В голове только одна мысль: бежать. Бежать скорее. Не имеет значения, куда. И все бегут. Кричат, зажимая руками собственные уши, мечутся среди деревьев в поисках укрытия. Но куда бы они не побежали, там тут же взрывается снаряд, разбрасывая землю комьями. Всё вокруг затянула дымом и невозможно понять, что твориться...
Что твориться? Война. Не знаю, отрезвила эта мысль или наоборот вогнала в ступор. Я остановился посреди небольшой поляны. Бежать больше не хочется. Это бесполезно. Такая толпа людей. Куда бы не упал снаряд, он обязательно попадет в цель. Они кричат и их крики сливаются со свистом снарядов. Но я слышу это словно из другого мира. Смотрю на всё, как будто это не со мной. Я знаю, смерть совсем рядом. Я чувствую ее дыхание. И мне, кажется, уже всё равно... И вдруг снаряд падает в нескольких метрах от меня. Взрывной волной меня отбрасывает назад. Я падаю на траву, а сверху на меня летят клочья земли... А дальше тишина. Черная, гнетущая тишина, сквозь которую откуда-то издалека ко мне врывается знакомый голос:
"Брэндан!"
Так меня зовут. Да, это мое имя. А это - его голос. Голос моего брата. Он ведь тоже здесь. Как же я мог забыть об этом? С трудом пошевелившись, я сбрасываю с себя кучу песка. В голове всё еще шумит, но я слышу его голос. Я должен ответить.
"Алан!" - во рту привкус крови и песка.
Я сплевываю и повторяю его имя. Где-то неподалеку снова рвется снаряд. Только бы не рядом с ним...
"Алан! - от одной мысли, что с ним что-то может случиться, я вскакиваю с травы. Земля подо мной шатается, словно в дикой пляске. - Алан! Где ты?"
Я озираюсь, ища его глазами. Но вокруг только незнакомые искаженные ужасом лица.
"Алан!" - в отчаянии кричу я.
Внезапно кто-то хватает меня за руку и трясет, что есть силы. Повернувшись, я вижу его. Он тянет меня куда-то и что-то говорит, но я не слышу его из-за странного шума в ушах. И уже непонятно, порождают ли его рвущиеся бомбы, или это шум в моей голове. Впрочем, неважно. Я подчиняюсь и иду за братом. Мы пытаемся вместе прорваться сквозь безумную толпу. Они все бегут в одну сторону, но мы почему-то движемся в обратную. В едином порыве выбраться, убежать от смерти, они сбивают нас с ног.
"Куда мы идем?" - я пытаюсь докричаться до брата сквозь дикий шум.
Он поворачивается лишь на миг и что-то говорит, но слова его разобрать почти невозможно. Тогда он махает рукой в направлении госпиталя - это единственное здание, которое уцелело от бомбежки. И я вспоминаю, что подвал под госпиталем связан с другими зданиями города. Теперь я знаю, как он хочет выбраться.
В следующую минуту его сбивают с ног. Я бросаюсь к нему, но меня с силой отпихивают в сторону. Он поднимает голову и снова кричит, показывая на госпиталь. Он хочет, чтобы я шел туда. Грубо отталкивая от себя чью-то руку, цепляющуюся за одежду, я бегу к покосившемуся двухэтажному зданию. Я знаю, что Алан тоже бежит за мной. Это придает силы. Я врываюсь в темное подвальное помещение.
Весь шум внезапно остался где-то снаружи. Вокруг почти непроглядная темень и непонятный тяжелый запах. Подождав, пока глаза привыкнут, я спускаюсь по лестнице вниз и оказываюсь в коридоре. Справа в стене сделаны ниши. Каким-то шестым чувством я понимаю, что туда смотреть не следует. Но словно во второразрядном фильме ужасов, когда знаешь, что чего-то делать не нужно, и делаешь, я заглядываю в первую нишу. По спине бежит предательский холодок. В этой нише лежит тело человека. Теперь я понимаю, что это такое. Когда весь морг был переполнен, трупы умерших из госпиталя стали складывать сюда. Хоронить их просто не было времени. Дальше я иду, старясь не смотреть по сторонам, уже зная заранее, что увижу. Сердце бешено колотиться в груди. Но нужно идти. Идти вперед и смотреть только прямо. Не оборачиваться.
Впереди на полу в лежит какой-то круглый предмет. В полутьме почти невозможно понять, что это. Он словно приковывает взгляд. И постепенно я догадываюсь... Сердце стучит практически в горле. Теперь нельзя смотреть и вниз под ноги. Всё, что нужно, просто пройти этот жуткий коридор. Там дальше - спасение. Мы выберемся отсюда. Чем дальше я иду, тем темнее становится в подвале. Но может быть это и к лучшему. Так, во всяком случае, не увидишь ничего...
Я знаю, коридор скоро закончится и там дальше должен быть выход. В полной темноте, вытянув руки вперед, я делаю еще один шаг и натыкаюсь на стену. Вот оно! Подвал закончился. Осталось найти дверь. Я шарю руками по стене, но чувствую под своими ладонями только холодные кирпичи. Двери нет. Это тупик...
Сердце оборвалось и упало куда-то в пропасть. Тупик. Неужели придется идти назад тем же путем? Утихнувший было шум в ушах возобновился с новой силой.
"Алан!" - в отчаянии позвал я и повернулся, но брата со мной не было.
Я был совершенно один. Как же я не заметил, что его нет? Как я мог идти, не замечая, что он не идет со мной? Надо выйти отсюда. Надо вернуться за ним! Не замечая, что повторяю его имя, я шагнул обратно, и в этот момент всё поплыло. Стены подвала внезапно сдвинулись с места и нависли надо мной, будто желая раздавить. Кроваво-красная пелена застилала глаза.
"Алан..." - прошептал я в последний момент...
- Брэндан! - кто-то настойчиво трясет меня за плечо.
Я с трудом открываю глаза и вижу его, склонившегося надо мной.
- Что случилось? - спрашиваю, еще не совсем соображая, где я.
- Ты кричал во сне, - шепотом отвечает брат.
Я смотрю на бледное осунувшееся лицо Алана, на темные круги вокруг глаз, и сердце сжимается от невыносимой тоски. В один миг всё вспоминается.
- Прости меня, - слова сами срываются с пересохших губ, но этого безгранично мало, чтобы выразить всю мою боль, и я могу только повторять, как заведенный. - Прости меня...
- Не надо, - он говорит так тихо, что я едва различаю его слова. - Никто не виноват... Это война...
Я смотрю на него, и к горлу подкатывается комок слез. Я знаю, он прав. Но ведь мы могли выбраться тогда, если бы... Если бы я не потерял сознание.
- Спи, - устало сказал он и положил голову на подушку.
Я повернулся к стене и уставился в окно как раз над нашей кроватью. За грязным стеклом с трудом можно различить черное небо, усыпанное множеством ярких белых точек. Я смотрю на них, на звезды - этот символ свободы, которую мы, возможно, уже никогда не увидим. Какими же странными, глупыми, жестокими могут быть повороты судьбы! Еще недавно мы с Аланом были совсем детьми. Он подрабатывал в автомастерской, чтобы мы могли как-то жить. Но тогда, несмотря на все трудности, его глаза были живыми, сияющими. Я помню, как он учил меня водить машину, когда все рабочие уходили, и мы оставались в мастерской одни, чтобы прибраться. И в мире не было никого счастливее нас. Именно тогда я полюбил скорость, шум мотора... А дальше всё пошло как-то само собой. Алан получил работу механика в мастерской, а в свободное время мы с ним гонялись на автобане за городом на машинах, которые отдавали в ремонт. Если бы об этом узнали, мы бы вряд ли задержались в мастерской надолго, но нам везло.
Потом были различные соревнования, единичные гонки, в которые я вкладывал почти все средства, которые удавалось заработать. Алан говорил, что я сумасшедший мечтатель, и что однажды у меня не останется ничего, так как я всё отдам на гонки. Возможно, так бы и случилось, если бы я не попал в профессиональный спорт...
А потом война. И все надежды рухнули в один миг. Вот уже два месяца как мы находимся в концлагере под Берлином, куда нас привезли после той бомбежки. За эти два месяца не было ни одной ночи, чтобы я не видел этот сон. Каждую ночь всё это повторялось вновь и вновь. Свистящие снаряды, крики, паника, темный коридор и оторванные части человеческих тел под ногами. Просыпаясь, я по долгу боялся закрыть глаза и лежал, глядя то в окно на небо, то на стену, где Алан выцарапал наши имена. Я перечитывал их сотни раз, даже когда почти ничего не видел в темноте. Это помогало дотянуть до утра. Но утром не становилось лучше.
Сначала нас выгоняли на площадку перед бараками, где мы жили, и проводили что-то вроде зарядки, во время которой самым главным было - не отстать от остальных. Отстающих жестоко избивали охранники. Я постоянно боялся за Алана, так как он еще во время бомбежки повредил ногу. Вчера мои опасения чуть не подтвердились. Я бежал рядом с братом, когда он стал заметно прихрамывать. Охранник тут же заметил это. Он уже снял автомат с плеча и двинулся к брату. Я не мог этого допустить. Совершенно не думая о последствиях, я споткнулся, подставив подножку бежавшему впереди мужчине, который был похож скорее на скелет. Он рухнул на землю вместе со мной, зацепив по дороге еще одного, такого же скелета. Это было похоже на падающий карточный домик.
- Встать! - надрывался охранник над головой.
Я встал, ощутив легкое головокружение от слабости и недоедания. Он подошел ко мне и уставился на меня яростно сверкающими глазками бульдога. Затем сорвал автомат с плеча и с размаху ударил меня прикладом в грудь. Ощущение было такое, будто он проломил мне грудную клетку. Глаза на мгновение заволокло черной пеленой. Я пошатнулся, но удержался на ногах. Если бы упал, он, несомненно, забил бы меня до смерти. Когда пелена спала с глаз, я почувствовал прилив ярости, придававшей силы. Первой мыслью было - прыгнуть вперед, вырвать оружие из его рук, а дальше всё равно... Это ничего бы не дало. Сюда тут же сбежались бы другие охранники и меня пристрелили бы, как паршивую собаку. Возможно, это было бы даже к лучшему, если бы не брат. Поэтому я молча стерпел боль, выпрямился и снова посмотрел в глаза охранника. Конечно, он ожидал, что я опущу глаза, признавая свое поражение. Но этого не будет никогда. Слепая гордость, пускай. Но головы ни перед кем не склоню.
Я сам не заметил, как от этих мыслей до боли сжались челюсти, что в свою очередь напомнило о том, что я ужасно голоден. О нас не очень-то заботились, ведь мы были всего лишь пленными, численность которых к тому же день ото дня увеличивалась. На всех не напасешься. Я горько усмехнулся в темноту, вспоминая похотливые взгляды Шульца, нашего повара. Он не раз предлагал мне и брату паек побольше, недвусмысленно намекая на то, чем придется платить за такую роскошь... Но мы еще не дошли до такой крайней степени голодания, когда на всё будет плевать...
- Брэндан, ты спишь? - послышался тихий голос брата за спиной.
Я повернулся и взглянул на него. Лунный свет из окна падает на его лицо, и я угадываю черты прежнего Алана. Вот только преждевременно поседевшие на висках волосы - как напоминание о том, что прежним он уже не будет. Я смотрю на него, и сердце в груди сжимается от боли. Как же я люблю его в этот момент. Кажется, никогда я не любил его больше, чем сейчас. Но сказать это ему не могу. Слова застревают в горле.
- Пит сказал мне на вечерней зарядке, что завтра нас распределяют, - говорит он, придвинувшись к самому моему лицу, стараясь никого не разбудить своим голосом.
Пит был нашим другом. Он работал на почте, поэтому был всегда в курсе всего, что происходило в лагере. Именно с его помощью мы намеревались совершить побег отсюда. Хотя хорошего плана у нас не было.
- Куда? - спрашиваю я, насторожившись.
- На ламповый завод, - отвечает Алан. - Говорят, оттуда легче всего сбежать.
Нас с братом поселили у одной добропорядочной немецкой фрау, дом которой находился недалеко от завода, на котором мы работали. Она выделила нам комнату, где кроме нас жило еще двое наших друзей из лагеря. На нас четверых в комнате было только три кровати, поэтому мы с Аланом спали вместе. Но никто не жаловался. Жизнь здесь была намного лучше, чем в лагере. Работы на заводе было не так уж и много, поэтому вечера обычно были свободными, и мы сидели в своей комнатушке, часто в полной темноте, и разрабатывали план побега. Хотя прекрасно понимали, что он слишком рискованный и реализовать его не удастся. Конечно, пожилая фрау Бергер не представляла большого препятствия. Но вот ее сын, которым она чрезвычайно гордилась и не упускала возможности упомянуть при нас его добродетели, - совсем другое дело. Он был полицейским, поэтому в доме часто собирались после очередной "зачистки" его друзья, и такие вечера обычно затягивались надолго.
Время шло, а мы так и не решились предпринять какие-либо шаги. Наступила зима. Мы узнали об этом, проснувшись утром и увидев, что за окном всё засыпано ослепительно белым снегом.
Однажды, когда мы были на заводе, в цех ворвались полицейские со сворой овчарок. Работу тут же остановили, всем приказали оставаться на своих местах. Они проводили обыск, но нам ничего не говорили. Хотя каждый без объяснений понимал, что ищут беглеца или беглецов.
Через полчаса с улицы в цех забежал еще один полицай и радостно сообщил, что всё в порядке. После этого они вывели всех рабочих во двор, тыча в спины дулами автоматов. Несколько полицейских выволокли из подсобного помещения двоих парней в оборванной одежде. Мне не хотелось смотреть на них, как впрочем, и всем остальным. Мы стояли, потупив глаза, будто были виноваты в постигшей их неудаче. Но они так же не смотрели на нас. Один из них гордо выпрямился и свысока взирал на полицейских. Другой сначала пытался подражать ему и сохранять спокойствие, но это удавалось ему с трудом. Когда же командир отряда, - как я успел заметить, это был Гер Бергер, - кивком головы указал им на бетонный забор, нервы парня сдали. Он кинулся на землю, под ноги полицейского, выкрикивая только одну фразу, которую знал по-немецки:
- Nicht schiessen! Nicht schiessen!
Мне хотелось зажать уши, чтобы не слышать его надрывающийся от слез голос. Но я не сделал этого. А он продолжал умолять не стрелять в него.
Я повернулся и поискал глазами Алана. Он стоял в середине толпы и смотрел на происходящее широко раскрытыми глазами. Казалось еще немного и он выступит из толпы и станет рядом с двумя несчастными неудавшимися беглецами, дрожащими не то от холода, не то от страха. Я подошел к нему, но он даже не отреагировал. Тогда я повернул его к себе, взял его лицо в свои ладони и шептал, уговаривая его:
- Не смотри... Не надо. Не смотри туда...
Я прижал его голову к своему плечу, но сам не мог отвести глаза от того, что происходило. Я видел, как полицейские по земле заволокли сопротивляющегося беглеца к стене и силой поставили рядом с его товарищем. Тот взял его за руку, видимо стараясь передать ему часть своего спокойствия, чтобы в последний миг уйти достойно. Дула автоматов взметнулись вверх...
Мое сердце грохотало в груди так, что в ушах стоял дикий гул. Звуков выстрелов я не услышал и даже решил, что всё обошлось. Но когда посмотрел на то место, где должны были стоять двое беглецов, не увидел их.
Их тела грубо зашвырнули в кузов грузовика, который тут же уехал. А мы, выслушав наставительную лекцию о том, что так будут поступать со всеми, кто решит сбежать, разбрелись по своим рабочим местам...
Даже после того, как я вернулся в нашу небольшую комнатушку, фигуры двоих беглецов продолжали стоять у меня перед глазами. Их невозможно было выкинуть из головы. И я знал, что Алан тоже думает о них. В воздухе повисла невысказанная фраза: "Это могли быть мы, если бы решились на побег..."
- У них не было хорошего плана... - проговорил Роберт, один из двоих парней, деливших с нами комнату, и замолчал.
Я взглянул на него: невероятно худой и бледный, он сидел на деревянной табуретке, устремив потускневшие глаза в окно. Такие паузы в разговоре были для него естественны (он стал таким после того, как во время очередной бомбежки ему в голову попал осколок от разорвавшегося снаряда), и мы все привыкли к этому, зная, что он закончит мысль только немного позже.
- Я видел, - произнес он, наконец, - они не планировали бежать. Сначала сорвался один. За ним побежал второй... Не хотел оставаться...
Мы все отчаянно закивали головами, соглашаясь с его утверждением, хотя в глубине души понимали, что для нас в этом утешения мало. Говорить на эту тему больше не хотелось, как и на тему побега вообще.
Мы легли спать, не произнося больше ни слова. Однако сон не приходил ко мне очень долго. И когда в гнетущей тишине раздался голос Роберта, я понял, что не только ко мне.
- С нами так не случится, - закончил он свою прошлую мысль, как будто и не переставал говорить. - У нас будет план.
При этих его словах меня что-то больно кольнуло в сердце, и я внезапно осознал, что всё это время после казни я не мог нормально вздохнуть вовсе не из-за нервов. В груди, как раз в том месте, куда меня еще в лагере ударили прикладом, разливалась тупая боль. К ней примешался какой-то жуткий холод. Я пытался укутаться в одеяло, но это не помогало. Меня трясло от холода. Тогда я отвернулся к стене, чтобы случайно не разбудить брата, спавшего рядом, и попытался заснуть, наивно предполагая, что во сне не почувствую холода. Вместо сна, я провалился в странное дремотное состояние, но холод буквально пронзал меня насквозь. Я открывал глаза (или мне казалось, что открывал) и передо мной снова стояли те двое...
- Брэндан, - громкий шепот заставил меня очнуться.
Я повернулся лицом к Алану, смутно различая его черты в темноте.
- Ты весь дрожишь, - прошептал он, а в следующее мгновение я почувствовал его ладонь на своем лбу.
Она была такой теплой, что мне захотелось, чтобы он подольше не убирал руку. Хоть немного тепла в этом безумном ледяном мире... Кажется, я начинал бредить.
- У тебя температура, - в голосе Алана звучала тревога.
- Ничего, - ответил я как можно бодрее и даже выдавил некое подобие улыбки, хотя в темноте ее вряд ли можно было заметить. - Простыл немного... Завтра всё будет нормально...
Но утром не стало лучше. Я сжимал зубы, чтобы они не стучали от холода. Боль в груди непомерно усилилась. Я чувствовал себя разбитым, и не было сил даже на то, чтобы приподнять тяжелые веки.
Вдруг я почувствовал, как кто-то приподнимает мою голову, прижимает что-то теплое к моим губам, а затем в рот вливается горячая жидкость. Лишь на мгновение я приоткрыл глаза и увидел Алана, склонившегося надо мной. Он держал в руках кружку и заставлял меня пить горячий чай. И я пил большими глотками, чувствуя, как тепло разливается по всему телу, и даже не различая вкус.
- Плохо дело, - услышал я как всегда невозмутимый голос Роберта. - Нужен врач...
- Никаких врачей, - возразил Алан, и по голосу было понятно, что он с трудом сдерживается. - Об этом никто не должен знать. Ясно?
Дальше я с трудом мог разобрать их разговор, так как буквально проваливался в сон. Последнее, что слышал, было высказывание Роберта насчет того, что отсутствие одного человека на заводе еще можно как-то прикрыть, но двоих - уже невозможно. И понял, что они оставят меня одного, но чувство тревоги потонуло в волнах какого-то вязкого сна, или даже скорее беспамятства.
Когда я открыл глаза в следующий раз, то увидел, что дверь в комнату открывается и сюда входит фрау Бергер, а за ее спиной маячат расплывчатые фигуры. Я приподнялся на локте, стараясь разглядеть их лица, но перед глазами всё вертелось волчком. Они смотрели на меня, и я понял, что ничего хорошего ждать не следует. Они не станут держать больного в доме. Нужно было как-то спасать положение, если не спастись самому, то хотя бы друзей не подставить. И я заговорил, с трудом ворочая распухшим языком:
- Всё в порядке, фрау Бергер... Меня просто отпустили с завода...
Я и сам не представлял, какую чушь несу. Ни одного из нас ни под каким предлогом не отпустили бы с работы. Но это не имело значения. Нужно было во что бы то ни стало доказать им всем, что я в порядке, иначе санитары заберут меня, и вряд ли я когда-нибудь вернусь сюда. Поэтому я сделал над собой еще одно усилие и попытался встать. В тот же момент вся комната зашаталась, свет померк перед глазами. И было уже совершенно неважно, что теперь все поймут, что я болен серьезно, что меня заберут в больницу, а оттуда - еще бог знает куда. Всё это не имело значения. Я провалился в темноту и падал, бесконечно долго, всё время ожидая удара о дно и удивляясь, что этого не происходило. Ни одно падение не могло длиться так долго...
Я не знал, сколько времени прошло с того момента, как я потерял сознание. Казалось, что целая вечность. Я словно тонул в мутной черной воде, но потом что-то заставило меня вынырнуть...
Я открыл глаза, ожидая увидеть толпу санитаров. Но вместо этого увидел брата. Алан сидел на кровати рядом со мной.
- Фрау Бергер, - произнес я, почти задыхаясь, желая сразу предупредить его об опасности, - она заходила сюда... Они меня видели...
- Нет, - он покачал головой и осторожно дотронулся до моих волос, успокаивая меня. - Дверь была закрыта. Здесь никого не было. Тебе показалось, братишка, - а потом вдруг спросил. - Ты пытался встать?
- Я должен был, - криво улыбнулся я, только сейчас начиная ощущать тупую боль в затылке. - Откуда ты знаешь?
- Я нашел тебя на полу без сознания, когда вернулся, - вздохнул он. - Ты не должен был...
Он не закончил фразу, но я и так знал, что он хотел сказать. Он смотрел на меня своими огромными глазами, в которых отражалась такая безграничная боль, что у меня внутри всё сжалось. В этот момент я понял, что, как бы плохо мне не было, какую бы боль я не испытывал, ему было в тысячу раз больнее. И за это я готов был тысячу лет стоять перед ним на коленях. Волна непонятного, какого-то болезненного счастья накатила на меня. Я был бесконечно благодарен судьбе за то, что в этом сумасшедшем мире, где царили безумие и хаос, у меня был он, мой братишка. Во всем мире только он один мог вытащить меня из той бездны, в которую я проваливался...
Но мои мысли были прерваны внезапным замечанием Роберта, адресованным моему брату.
- Сегодня нам очень повезло, и мы смогли скрыть его отсутствие, но завтра этот вариант уже не пройдет, - сказал он, имея в виду меня.
Его слова были как всегда неожиданными и отрезвляюще безжалостными. Он был прав, тысячу раз прав.
- И что же нам делать? - спросил Алан, как-то немного беспомощно глядя на Роберта.
- Сообщить о том, что он болен, и вызвать врача, - совершенно спокойно ответил тот.
- Нет! - почти в ярости заявил Алан. - Разве ты не понимаешь, что после госпиталя его могут направить неизвестно куда? Этого не будет!
Я не мог это слушать, понимая, что из-за меня мой брат и мои друзья оказались в практически безвыходном положении. И тогда я заговорил, приподнявшись на подушке и глядя в глаза Алана.
- Ничего, всё будет нормально. Я завтра выйду на работу. Я сегодня достаточно отлежался, - я говорил, чувствуя, что дышать становится тяжело и на лбу выступают холодные капли.
Брат только с сожалением покачал головой.
- Я выйду! - обещал я и, действительно, верил, что сделаю это. Чего бы мне это не стоило. Я найду силы подняться. Я должен это сделать, иначе подставлю всех, кто мне дорог.
- Конечно, - согласился Алан, чтобы только успокоить меня. - А теперь ты должен лечь, чтобы до завтра отдохнуть...
Я беспомощно опустился на подушку и прикрыл глаза.
Кажется, я заснул, но проспал недолго. Меня разбудили еле слышные голоса, сначала неясные, неразборчивые, но по мере пробуждения становившиеся всё более отчетливыми и узнаваемыми. Я не подал виду, что проснулся и лежал всё так же, прислушиваясь к разговору. Комнатушка наша была очень маленькой, поэтому, несмотря на все усилия своих друзей говорить тихо, я отлично слышал, о чем идет беседа. Они говорили о побеге.
- Оттуда легче всего сбежать, - я узнал голос Роберта. - Никто не следит!
- Откуда ты знаешь? - недоверчиво спрашивал Алан.
- Я навел справки, - ответил Роберт. - Система отлажена отлично! Я же в конце концов на почте с Питом столько проработал. Оттуда столько пленных сбежало. Я отправлял их письма. У них свой человек в морге...
Мне стало немного не по себе при последнем слове, и как я понял по воцарившемуся молчанию, не только мне.
- Алан, твой брат заболел не на шутку, - вновь заговорил Роберт. - Ему без труда дадут направление в госпиталь. Но вместо него поедешь ты. У нас есть все шансы!
- А потом куда? - спросил Алан.
- В Париж. Это последнее место, где фрицев еще нет.
- Нет, я не могу, - произнес Алан в отчаянии.
И в этот момент я не выдержал и, поднявшись с постели, сказал.
- Соглашайся...
Они вздрогнули и повернулись ко мне.
- Зачем ты встал? - Алан обеспокоено смотрел на меня. - Тебе еще нельзя...
- Ты должен это сделать, - я не обратил внимания на его реплику, я должен был убедить его согласиться на побег, потому что понимал, что другого шанса мы можем не дождаться.
- А ты? - спросил он.
Я понял, что он колеблется только из-за меня.
- Я справлюсь, - заверил я его.
Он задумался, всё еще не решаясь дать ответ. Тогда я сжал его руку и добавил:
- Завтра вызывай врача.
Как мы и предполагали, врач выписал мне направление в госпиталь, а заодно еще и Роберту, который пожаловался на головные боли. После ухода врача я сложил все необходимые для своего брата и Роберта вещи в бумажный пакет, туда же засунул и свой паспорт, который мне выдали для регистрации в госпитале и который я должен был отдать брату.
В обед Алан вернулся домой.
- Роберт пошел на почту, - сказал он как-то глухо, не глядя на меня. - Отправит письмо Питу. Его ведь нужно предупредить...
Я кивнул и отвернулся от окна, оперся рукой о подоконник и посмотрел на него. Наконец, он тоже взглянул на меня, и я увидел, как ему тяжело. Он боялся уезжать, так же как и я в глубине души боялся его отъезда, хотя ни себе, ни тем более ему не признался бы в этом. Он должен был ехать, он должен был сбежать отсюда, спастись. Я почувствовал, как горлу подступает ком. Наверное, то же самое было и с ним, потому что он не выдержал и обнял меня, крепко прижимая к себе. Всё смешалось передо мной. Я видел его глаза напротив, чувствовал его дыхание, стук его сердца рядом с моим сердцем.
- Только скажи, и я не поеду, - внезапно зашептал он. - Слышишь? Только скажи!.. Я не хочу тебя оставлять...
- Ты должен ехать, - как можно тверже ответил я.
- Я вернусь за тобой, - обещал Алан, не выпуская меня из объятий. - Через неделю, как договорились, в кафе с 6 до 7 вечера... хорошо? - он снова посмотрел в мои глаза.
- Каждый нечетный день недели, - повторил я наш уговор. - Я буду там.
Он долго смотрел в мои глаза, и в груди у меня что-то заныло, будто мы прощались с ним...
- Я люблю тебя, братишка, - сказал он, сжав мою руку, а потом отвернулся, взял пакет и направился к двери.
- Только бы не навсегда..., - услышал я его тихий шепот и понял, что именно этого я боялся больше всего.
Мы с ним чувствовали одинаково.
Алан и Роберт благополучно пересекли границу и через четыре дня были уже в Париже. Необходимые документы для них уже были приготовлены. Через день они готовились снова ехать в Берлин, как вдруг пришла телеграмма от Пита. В ней говорилось, что их побег обнаружили раньше, чем предполагалось, и им лучше было не возвращаться. Еще через два дня кто-то из их друзей, оставшихся в Берлине прислал сообщение, что всех военнопленных обыскивали, проводились массовые расстрелы. Пита расстреляли за содействие в побеге. Брэндан пытался скрыться при обыске и началась погоня. Его убили.
Прочитав это, Алан выронил из рук листок. Минуту он стоял не произнося ни слова, затем заявил:
- Я еду туда.
Роберт выбежал за ним на улицу, схватил его за локоть, пытаясь остановить.
- Не трогай меня! - вскричал Алан. - Отпусти! Я еду туда!
- Куда? Он умер! - воскликнул Роберт.
Алан остановился, услышав это.
- Мы ничего не можем сделать..., - с тяжелым вздохом закончил Роберт.
Алан пошатнулся, словно земля под ним внезапно закачалась, и медленно опустился на обочину дороги, закрыв лицо руками. Его плечи несколько раз нервно вздрогнули. Роберт подошел к нему и положил руку ему на плечо.
- Я знал, что его нельзя было там оставлять, - проговорил Алан, глядя невидящим взглядом в асфальт. - Я чувствовал...
- Не вини себя за это, - отозвался Роберт. - Мы не могли знать.
- Мы должны были подумать!
- Алан, - прервал его Роберт, - мы их не вернем... Нам нужно жить дальше.
За окном послышался рев мотора и визг шин при резком торможении. Потом беззаботный смех, от которого Алана передернуло.
Каждый раз при звуке мотора в его глазах появлялось дикое выражение, а внутри всё сжималось. Он не хотел больше работать в гараже, а гонки на автодроме превратились в запретную тему. И Роберт старался избежать любого напоминания об этом.
- Помнишь, там... когда Брэндан болел, - произнес Алан, задумчиво глядя в окно, и Пит с сожалением посмотрел на него, - Мы были с ним одни. Ему было очень плохо... А с улицы донеслось рычание мотора. Брэндан тогда посмотрел на меня и сказал "Я всё равно буду гоняться! Вот закончится война и тогда..." - он не договорил. Ему всё еще было больно вспоминать об этом.
Чтобы как-то уйти от тяжелых воспоминаний, Роберт включил телевизор, но как назло там передавали новости спорта. Какой-то новичок, выиграл первое гран-при "Формулы-1".
- Да уж, жизнь не стоит на месте, - проговорил Алан и вышел из комнаты.
Казалось, чем сильнее он старался избежать всякого напоминания о гонках, тем чаще он сталкивался с этим. Он уезжал из городов, в которых проходили соревнования, запирался в своей квартире, но повсюду его преследовали газетные заголовки, кричащие о "королевских гонках", о новых этапах и пилотах. Он никогда не читал эти заметки, переключал канал, если вдруг об этом говорили по телевизору. Это было похоже на бегство, и Роберт сказал ему об этом, но ничего не изменилось.
Однажды, решив, что с затворничеством пора покончить, Роберт пришел к Алану с двумя привлекательными девушками и заставил его пойти в кино. Понимая, что не отделается никакими отговорками, Алан согласился. После фильма они решили пойти в парк, где Роберт вместе со своей девушкой незаметно отделился от друга, оставив его в компании второй очаровательной особы. Понимая, что разговор не получается и ради приличия стараясь не испортить вечер девушке, имени которой он даже не смог запомнить, потому что в момент, когда их представляли друг другу, его мысли витали далеко отсюда, Алан осведомился о ее увлечениях. Глаза девушки восторженно загорелись, и она с улыбкой ответила, что является поклонницей автоспорта. А затем ее невозможно было остановить, как будто она решила посвятить Алана во все новости. Не замечая кислого выражения его лица, она рассказывала о том, что недавно открыли новую трассу возле одной французской деревушки на месте бывшего аэродрома. Затем поведала о новой восходящей звезде "Формулы-1", Расти Хартфорде. Алан даже не слушал, что она говорит. Только одна мысль приносила ему облегчение: скоро зима и зимой чемпионат не проводится.
Узнав об этом разговоре на следующий день, Роберт от души посмеялся.
- Это судьба, мой друг! - весело заявил он. - Неужели ты не замечаешь? "Формула" тебя не оставляет. Может, тебе следует стать гонщиком?
Алан только недовольно поморщился, он давно привык к таким шуткам своего друга.
Весной Алан отправился в Берлин, чтобы найти могилу брата. Это была смутная надежда на то, что когда он увидит могилу собственными глазами, тяжелые воспоминания перестанут мучить его. Хотя сам он вряд ли осознавал, что едет именно за этим. Роберт часто говорил, что он сознательно поддерживает в себе эти воспоминания, цепляется за них только чтобы не дать себе забыть. Своеобразное самобичевание, так он называл это, но Алан, в глубине души понимая, что это так, ни за что не хотел признаваться в этом.
После долгих поисков, хождений по различным инстанциям, Алану удалось узнать, что всех убитых нацистами хоронили в общих могилах и конкретно кто где похоронен не всегда можно было установить. Однако, зная точное время и события, при которых всё произошло, можно было сделать предположения.
Убитых в перестрелке после их побега было не очень много, их похоронили на кладбище за городом. Алан тут же отправился туда.
В это время на кладбище никого не было. Среди покосившихся крестов выделялись два памятника, установленные по разные стороны от входа. Алан подошел к одному из них. На серой табличке была вытеснена дата, и скупо рассказывалось о событиях, при которых погибли люди, похороненные здесь. Имен там не было.
Тогда ни у кого не было документов, следовательно, не было и имен. Документы Брэндана забрал Алан, когда отправлялся в госпиталь. Уже во Франции он получил новые, на свое имя, оставив паспорт брата себе, как единственное напоминание о нем. И теперь у него не было имени, только скупая ничего не говорящая надпись на камне. Разве это он заслужил? Погибнуть в самом расцвете сил, когда только начинаешь жить, когда подаешь большие надежды и есть желание и смысл... Да, он хотел жить. Он любил жизнь. Но она оборвалась так внезапно и так жестоко...
Алан согнулся, словно под невыносимой тяжестью, упал на колени, и впервые по его щеке покатилась слеза. Он не плакал с раннего детства, с тех пор, как они с братом остались одни. Но судьба отпустила им слишком мало времени. Слишком мало времени, чтобы быть вместе...
Алан прижался губами к холодному камню, чувствуя, как внутри в сердце впиваются шипы, раздирая его на части.
- Прости меня, - сдавленно прошептал он.
Он бродил по улицам не в силах с кем-либо говорить или видеть кого-то. Боли больше не было, осталась только пустота, которую некому было заполнить. Роберт часто успокаивал его, говорил, чтобы он не винил себя. Но как быть, если действительно чувствуешь себя виноватым? Если знаешь, что из-за тебя погиб человек, твой родной брат? Ведь этого могло бы не случиться. Они могли бы взять Брэндана с собой. Нужно было предвидеть, что произойдет после их побега...
Это были мысли, которые он передумал уже сотни и тысячи раз. Они не приносили облегчения. Проще было забыть... И Алана изо всех сил старался это сделать. Вот только посещение этой могилы взбудоражило его нервы.
Перед отъездом Алан снова пошел на кладбище, чтобы попрощаться. В некотором роде это было прощание с прошлым. Это нужно было сделать, чтобы жить дальше.
Он оставил алую розу на могильной плите и осторожно притронулся пальцами к табличке, провел по вырезанным на ней буквам, ощущая холод и чувствуя неровную шершавую поверхность камня.
Тихое урчание мотора заставило Алана отвлечься от своих мыслей. Он повернул голову и увидел, что в ворота вошел молодой человек в черном костюме. В руке он держал алую розу, почти такую же, какую принес Алан. Он подошел к другому памятнику и положил розу на постамент.
Алан почувствовал, как сердце вдруг вздрогнуло в груди и заколотилось сильнее, будто стремилось вырваться на свободу. Эта тонкая рука, державшая розу... Эти жгучие черные волосы... Этот аристократический профиль... Что-то знакомое, почти неуловимое было во всем образе молодого человека.
Словно почувствовав взгляд Алана на себе, он повернулся. И в этот момент Алан узнал его, человека из своего прошлого. Он поднялся и пошел к нему, сначала нерешительно, всматриваясь в его лицо, но потом ускорил шаг. И вдруг с его губ само собой сорвалось имя:
- Брэндан!
Он сам не ожидал, что произнесет это. Однако молодой человек продолжал стоять на своем месте, не делая ни шагу навстречу, и Алан остановился напротив него в нерешительности. Первым его порывом было броситься к нему, обнять его. В голове крутилось столько вопросов, но он так и не смог задать хотя бы один. И только растерянно повторил его имя.
- Да, это я, - произнес Брэндан тихим хрипловатым голосом, от которого словно повеяло холодом.
- Брэндан, я думал, тебя нет в живых! - Алан сделал еще один шаг навстречу к нему, но его снова остановил холодный взгляд.
- Скорее, ты надеялся на это, - ответил Брэндан.
- Что случилось? - спросил Алан, не понимая его холодности. Он всматривался в его лицо, но не узнавал его, словно перед ним стоял чужой человек, надевший на лицо каменную маску.
- Что случилось? - переспросил Брэндан с удивлением. - И это ты спрашиваешь?
- Я не понимаю...
- Задай этот вопрос себе, а меня оставь в покое.
- Брэндан! - воскликнул Алан, стараясь удержать его.
- Он умер, - отрезал тот. - Меня зовут Расти, если ты еще не знаешь. Прощай.
Он ушел, а Алан стоял и смотрел ему вслед.
Это был первый чемпионат "Формулы-1" и я его выиграл. Казалось, я должен был испытывать радость. Меня поздравляли, под колеса моей машины кидали цветы. И я улыбался, махал всем руками, поднимая в воздух огромный кубок - мой первый приз. Вспышки фотоаппаратов ослепляли. Я знал, на следующий день во всех газетах будет моя фотография с ослепительной улыбкой. Иногда я сам себе удивлялся: чтобы я ни чувствовал, моя улыбка всегда оставалась сияющей. Хотя радости я не испытывал. Что это - лицемерие? Многие так бы и сказали, и возможно, оказались бы правы. Но я сам не понимал, что происходит со мной. Я должен был быть счастлив, ведь моя мечта сбылась. Ведь именно ради этого я выбрался из настоящего ада. Ради этого я уходил с головой в работу. Чтобы добиться своего, взять то, что хотел, я выкидывал из головы все воспоминания. Но чем сильнее я старался забыть, тем чаще они возвращались. Они преследовали меня, не желая отпускать. Особенно по ночам, как будто ночью я становился наиболее уязвим, потому что не мог контролировать себя.
Я давно уже не кричал во сне, но сны про войну продолжались. Я настолько привык к ним, что даже не просыпался. Но после них всегда оставалась горечь и постоянный вопрос "Почему так случилось?". Что я сделал не так? Я не мог найти ответа. Возможно, его и не было. Но почему же тогда цветы под колесами моей машины так напоминают мне капли крови?
Кто-то похлопал меня по плечу и, повернувшись, я узнал Шульца. Его кругловатое лицо засветилось. Он испытывал гордость за меня. Еще бы, в какой-то мере я был его детищем. Ведь именно он вытащил меня из лап полиции и офицеров СС.
На мгновение я четко увидел тот зимний день. О побеге моего брата узнали быстрее, чем мы рассчитывали... Или, чем я рассчитывал. Я помню, как на заводе ко мне подошел Пит. Мы оба прекрасно понимали, что попадем под подозрение сразу же, ведь именно мы жили вместе с беглецами, а один из них к тому же - мой брат. В глазах Пита была какая-то странная, отчаянная решительность. Я до сих пор не могу забыть его глаза в тот момент. Он сказал мне бежать, и я побежал. Мне вслед стреляли. Автоматы лаяли, словно сорвавшиеся с цепи собаки. Что-то больно ударило в бедро, и я почувствовал, как по ноге сочится что-то горячее, но продолжал бежать. Нога постепенно немела, и я никак не мог понять, что случилось. Мои движения становились всё медленнее. В ушах шумело. Еще один резкий удар в плечо сбил меня с ног. Я рухнул на вымощенную булыжниками мостовую и уже не смог подняться. Спиной я чувствовал, как подо мной тает снег, и одежда становится мокрой. Через секунду ко мне подбежала надрывающаяся от лая овчарка. Ее лай эхом отдавался у меня в ушах. Я чувствовал на лице ее горячее дыхание и инстинктивно закрывал голову руками. Заходясь от злобы до хрипоты, собака вцепилась в мою руку. Я почувствовал, как ее зубы почти насквозь прокусывают ладонь. Она даже умудрилась немного протащить меня по снегу, пока не подбежали солдаты и не отогнали ее. Они кричали, чтобы я поднимался, направляя на меня дула своих автоматов. Но даже если бы я захотел, то всё равно не смог бы подняться. Тогда один из них, вероятно, чтобы придать мне решимости, стал избивать меня своим автоматом. Он совершенно не смотрел, куда бил, и один удар пришелся мне по голове.
Очнулся я в сыром подвале. Тусклый свет проникал туда из узкого окошка под потолком. Рядом со мной сидела женщина и, глядя на меня грустными сочувствующими глазами, вытирала пот с моего лба своим рукавом. Я всмотрелся в ее лицо, но не мог определить ни ее возраст, ни даже какого цвета были ее глаза. Преждевременно поседевшие волосы были завязаны на затылке какой-то серой тряпкой. Я попытался заговорить с ней, но она прикрыла ладонью мои губы и покачала головой.
Замок в двери резко скрипнул, и женщина обернулась назад, но не отошла от меня. В помещение вошли двое мужчин в форме. Один отшвырнул женщину в сторону. Другой приказал мне подниматься. Едва я пошевелился, как раненная нога тут же заныла. Тогда они вдвоем схватили меня за руки и резко подняли с пола. Я с трудом удержался на ногах и только стиснул зубы, чтобы ни звука не вырвалось. Поняв, что сам я никуда не дойду, они стали по обе стороны и потащили меня из подвала.
Они привели меня в маленькую комнату, где посередине стоял стол, за которым сидел полноватый мужчина с круглым лицом в офицерской форме. Над столом висела одна лампа, освещавшая всё помещение. Меня усадили на стул перед офицером, и он тут же впился в меня своими маленькими глазками непонятного рыжеватого оттенка. На столе перед ним лежали какие-то документы, и он изредка поглядывал в них, когда задавал мне вопросы. Он спрашивал меня о побеге, о моем брате. Спрашивал, кто еще был вовлечен в нашу организацию и скольким людям мы помогли сбежать. Он был так спокоен, что я сразу понял, что его это не особенно интересует. Я молчал, стараясь побороть в себе настойчивое желание плюнуть в его лоснящуюся морду. Не дождавшись ответа, он покрутил в руках ручку, затем положил ее рядом с бумагами и ухмыльнулся, напомнив при этом довольного сытого кота.
- Ты можешь не отвечать, - проговорил он. - Это не имеет значения. Сейчас твой друг дает нам необходимую информацию в другой комнате.
Что-то подсказывало мне, что это ложь. Пит не сделал бы этого, я очень хорошо его знал. Видимо, догадавшись, что я понял его маневр, он вдруг улыбнулся и, положив руки на стол, нагнулся ко мне.
- Ты прав, это ложь, - заявил он вкрадчиво. - Твой друг ничего не сказал нам и уже не скажет, потому что его пристрелили, как паршивую свинью.
В этот момент во мне что-то оборвалось. Я смотрел в его глаза и чувствовал, как внутри что-то поднимается. Зубы сжимаются от ярости. Я уже не понимал, что делаю. Знал только, что ненавижу его. Я схватил ручку, которую он до этого положил на стол, и со всего размаху всадил ее ему в ладонь, пригвоздив его руку к столу. Он дико завизжал, отдернувшись назад и глядя на стержень в своей руке. Кровь хлыстала из раны фонтаном.
Ко мне тут же подскочили двое охранников. Они швырнули меня к стене и стали избивать. Они били меня ногами до тех пор, пока я не потерял сознание.
Когда я попал в ту комнату во второй раз, я ожидал, что за свою проделку придется ответить, но я ничуть не жалел, что сделал это. Однако я и предположить не мог, что будет.
Меня усадили на стул и завязали мне руки за спиной, чтобы я не мог пошевелиться. Тот же полный офицер с перевязанной рукой подошел ко мне и минуту рассматривал меня, как ботаник рассматривает экземпляр неизвестного ему растения. Затем он размахнулся и ударил меня в лицо. Кровь брызнула из носа, и в глазах на мгновение померк свет, но я по-прежнему стискивал зубы, чтобы молчать. Я не мог позволить себе показать, что мне больно. Чтобы со мной не делали, я не должен был закричать.
- Ты зря был таким несговорчивым, - процедил сквозь зубы офицер. - Рассказал бы всё сразу, не пришлось бы мучиться. Тебя убили бы быстро. А теперь придется терпеть.
Он снова размахнулся и ударил меня. Затем отошел на середину комнаты и продолжил:
- Я сам расскажу тебе, как вы это проворачивали. Всех пленных переправляли через госпиталь. Они попадали туда, через несколько дней якобы умирали и их вывозил грузовик, который должен был отвозить тела в крематорий. Но до места он не доезжал. У вас были связи в больничном морге и в крематории, это позволяло действовать так, что никто не замечал пропажи нескольких умерших и, следовательно, их никто не искал. Беглецы добирались до Парижа, где им делали новые документы.
Он сделал внушительную паузу и пристально посмотрел на меня. Мне пришлось приложить большие усилия, чтобы остаться спокойным. Я был в замешательстве, так как он рассказал мне всю цепочку именно так, как мы и делали.
- Ты можешь не отвечать, мне не нужно твое подтверждение, - проговорил он, потерев толстый свисающий подбородок. - Хотел бы знать, кто вас предал?
Я смотрел на него, не отводя глаз, но сказать ничего не мог, лихорадочно соображая, кто из наших друзей мог выдать нас. Может быть, это даже и не был кто-то знакомый. Впрочем, гадать было бессмысленно, я ждал, что он скажет.
- А сам не догадываешься? - спросил он, с насмешкой глядя на меня. - Роберт Лэндом, который жил с вами в одной комнате, работал на почте. Именно он организовывал побег.
Услышав это, я решил, что он врет. Это была очередная уловка. И я сказал ему об этом, но он только рассмеялся.
- Лэндом работал на нас, - заявил он. - За это мы гарантировали ему полную безопасность. Ему и его семье, которую помогли вывезти из страны.
- Это ложь, - повторил я упрямо. Я не верил ни единому слову, ведь мой брат бежал вместе с Робертом.
- Ты дурак, - спокойно заметил он. - Твой брат оставил тебя здесь, а сам сбежал, взяв твои документы. Если бы это было не так, он бы выполнил ваш уговор...
Я настороженно ждал продолжения, а мое сердце бешено колотилось.
- Каждый нечетный день недели с шести до семи вечера ты должен был ждать его в кафе, - договорил он. - Но он так и не появился там, мы проверяли. Значит, он знал, что побег раскрыли.
Внутри всё оборвалось. Сердце на мгновение остановилось. Я не хотел верить, но понимал, что он прав. И откуда они могли всё это узнать, если не было предательства? Этот жирный самодовольный фриц знал всё до мельчайших подробностей. Он знал даже больше, чем я.
- Ну что скажешь, Брэндан? - спросил он ехидно, будто в подтверждение своих слов произнося мое настоящее имя.
- Пошел к черту! - отозвался я.
Он снова засмеялся, так что даже его отвисший живот затрясся. Потом подозвал двоих охранников, а сам вышел из помещения. И я прекрасно понял, что сейчас будет.
Я был еще в сознании, когда меня затащили обратно в подвал. Они швырнули меня на каменный пол и ушли. У меня даже не было сил подняться. Я так и остался лежать на полу. Женщины, которая выхаживала меня в прошлый раз, уже не было, и я не знал, где она. Я был не в состоянии думать еще и об этом. Просто лежал и ждал смерти. Она должна была прийти, потому что я звал ее, как избавление.
Я не знал, сколько я так провалялся, не знал, сколько было времени, так как в подвале всегда было одинаково темно. Я уже ничего не понимал, когда в подвал кто-то вошел. Меня подняли с пола и куда-то повели. Мне было абсолютно всё равно, куда и зачем меня ведут, и я не сопротивлялся. Главное, чтобы убили поскорее. Я даже не мог поднять безумно тяжелую, словно налитую свинцом, голову, чтобы посмотреть на того, кто меня забирал.
Я понял, что происходит нечто непредвиденное, только когда проход загородили два парня в форме с автоматами наперевес. Один из них что-то спросил. Мой конвоир внезапно выхватил пистолет из кобуры и по очереди пристрелил их. Холодно, с точным расчетом и без крупицы сомнения. Мы поднялись по узкой лестнице и вышли на улицу. Оказавшись на свежем воздухе, я вдруг почувствовал, что у меня закружилась голова.
Как потом выяснилось, моим спасителем оказался Шульц, повар из лагеря, которого мы так опасались. Мы никогда не знали, кому верить, а кому нет. На этой войне лучший друг мог оказаться врагом, а злейший враг - единственным другом.
И вот сейчас он стоял рядом со мной и искренне радовался моему успеху. Он тоже сделал немало ради этого. Он вытащил меня, нашел лучших врачей. Иногда он напоминал мне няньку со своей вечной заботой о моем благополучии, но я был благодарен ему за эту заботу, ведь только благодаря ему я смог восстановиться и снова начать ездить.
Обычно он не показывался перед камерами и старался не попадать в объективы фотоаппаратов рядом со мной, не желая компрометировать меня. Но меня совершенно не волновало то, что могли подумать другие. В самом начале моей карьеры в газетах появлялись статьи о моей "нетрадиционной" ориентации и в подробностях описывалась моя жизнь с поваром-гомосексуалистом. Тогда меня это раздражало, но теперь это был пройденный этап. Шульц был моим другом, возможно, единственным настоящим другом и за свою дружбу он не просил ничего. А я в свою очередь был обязан ему всем.
Новый чемпионат начался ранней весной, но начало было для меня не очень удачным. Я каждый раз убеждал себя, что всё в порядке. Я проводил на трассе большую часть времени, работая с механиками, изо всех сил стараясь добиться от машины больших результатов. Лишняя секунда на трассе могла стоить мне победы, но потом в гонке всё шло наперекосяк, будто не было долгих часов тренировок и точно выверенной стратегии. Я выезжал на старт, и во мне будто что-то ломалось. Я внезапно понимал, что не могу сосредоточиться. Мысли блуждали где-то в прошлом.
Почему так произошло? Что я сделал не так? В какой момент я совершил ошибку? Я знал, что не найду ответа. Может быть, правильного ответа не существует. Просто так случилось. Всё когда-нибудь заканчивается. Все иллюзии разбиваются.
Я часто смотрел в зеркало на собственное отражение и повторял, как будто хотел лучше запомнить: "Держи себя в руках, Расти". Если бы кто-то увидел, что я разговариваю с самим собой... Это безумие. Но я не мог перестать думать.
Со мной пытался говорить директор моей команды. Сначала он уговаривал меня, пытался успокоить. Потом сменил тактику, видимо, считая, что моя - как он выразился - внутренняя злость поможет мне собраться и выигрывать гонки, как это было сначала. С этой целью он старался разозлить меня, но чаще это заканчивалось сломанными стульями или разбитыми чашками, а на гонке никак не отражалось. В конце концов, даже он перестал со мной возиться. Моя карьера была под угрозой. Я знал, что долго меня терпеть не будут. Я стану металлоломом, как ненужная устаревшая деталь, отслужившая свой срок, и меня просто выкинут. И будут правы.
К середине сезона я всё же смог взять себя в руки и после первой победы казалось, что всё вернулось на свои места. Я садился в машину, и больше ничего не существовало. Это самый опасный и самый захватывающий спорт. И я не променял бы это ощущение ни на какое другое. Опасность заставляла всегда быть начеку. Стоит на секунду расслабиться и машина вылетит с трассы. Нельзя думать о чем-то другом, машина не простит измены. Зато, если ты станешь с ней одним целым, она сделает тебя чемпионом, она подарит тебе невероятные ощущения. Это была моя страсть с детства. Когда я садился за руль, то внезапно понимал, что никому в мире не позволю стать между мной и гонками.
Я даже не заметил, как наступила осень, и чемпионат приближался к завершению.
Осень. Не могу сказать, что не люблю эту пору года, но с ней всегда связано тяжелое ожидание конца. Конец гоночного сезона. Для одних он означает заслуженный отдых. Для меня - лишь то, что я становлюсь никому не нужным. Осень, как символ умирания. Пожелтевшие листья под ногами. Я никогда не поднимал их, не приносил домой. Вид пожелтевших опавших листьев приводил меня в какой-то непонятный ужас, хотя я давно разучился чего-либо бояться.
- Расти! - позвал меня Жан, директор команды.
Его голос привел меня в чувства. Я вдруг обнаружил, что стою перед боксом своей команды и пялюсь себе под ноги. На сером асфальте лежал желтый кленовый лист. Я долго не мог оторвать от него глаза, словно его вид ввел меня в ступор. Наверное, если бы Жан не позвал меня, я бы так и простоял над ним до вечера.
- Расти, тебя ждут в боксах. Какой-то парень...
Я машинально кивнул, забыв даже спросить, кто меня ждет, а Жан уже удалился.
Зайдя в боксы, я увидел Алана. Он повернулся ко мне, и я остановился напротив него. Некоторое время мы молчали, не зная, что сказать. Я совершенно не ожидал увидеть его здесь. Если быть честным до конца, я вообще не ожидал, что мы когда-нибудь еще встретимся, хотя часто представлял эту встречу. В груди появилась странная тяжесть, будто вместо сердца там оказался тяжелый камень. Пауза невероятно затягивалась и, чтобы прервать молчание, я спросил:
- Зачем ты пришел?
- Я просто хочу знать, почему? - ответил Алан. - Почему ты не сообщил, что жив? Почему не приехал?.. Что я тебе сделал?
Вот уж чего я не ожидал, так это таких вопросов от него. Их следовало бы задавать мне, но через столько лет я не испытывал подобного желания. Немецкий офицер очень хорошо объяснил мне, почему...
- Ты оставил меня, - произнес я и сам удивился тому, что мой голос прозвучал так глухо. - Ты бросил меня там. Сейчас я понимаю, ты взял мой паспорт и сбежал. Ты выбрался, нашел способ! "Я вернусь за тобой, обещаю", - я вдруг напомнил ему его слова, даже не понимая, зачем я это делаю. - Ты забыл! Вот что ты сделал! А я ждал, - я даже рассмеялся собственной наивности, но смех вышел напряженным. - Каждый нечетный день недели с шести до семи, помнишь? Я ждал тебя, но ты не пришел...
Я замолчал, понимая, что если скажу еще хоть слово, то просто сорвусь. Мой голос предательски дрожал, и мне не хотелось, чтобы он заметил это.
Алан достал из внутреннего кармана своей куртки листок, сложенный пополам, и протянул мне.
- Прости меня когда-нибудь, если сможешь, - произнес он глухо и вышел.
Я развернул листок и стал читать. Это была телеграмма из Берлина, сообщавшая об обысках, расстрелах и моей собственной гибели. В конце стояло короткое "Не приезжайте. Опасно". А внизу были две маленькие черные точки. Можно было бы подумать, что это просто кляксы, но я знал, что так обычно предупреждали о том, что телеграммы и вся переписка прослеживается.
И всё вдруг стало ясно. Теперь я понял, откуда немецкий офицер узнал о наших планах. Наши коды и шифровки разгадали.
Листок задрожал у меня в руке. Я смял его в ладони, но не выбросил. Рванул дверь на себя и бросился вдогонку за братом.
- Алан! - я кричал, но не слышал собственного голоса. - Алан!
Он сел в машину. Я бросился за ним, но меня остановил Жан.