Ник запутался в побитой жизнью и ботинками прохожих мишуре, которая коварно обвилась вокруг его ноги, явно вступив в сговор с заново расшалившимся ветром, чуть не поприветствовал носом асфальт и вынужденно вынырнул из круговорота смутных образов преимущественно невеселого содержания. Капюшон слетел к демонам, и Нику открылся вид на порядком уделанную набережную, наполненную звуками приторно веселой попсы из кафешек и, разумеется, людьми.
Если с первым он еще готов был мириться (в основном благодаря наушникам), то второе его совершенно точно не устраивало.
Спуск к воде был достаточно пологим и вроде как удобным на вид, но как раз туда соваться Ник не хотел: темно, страшно, пьяное быдло не любит хипстеров. Поэтому Ник, мужественно приготовившись обледенеть в борьбе за страстно желаемое одиночество, обреченно зарылся носом в шарф и направил свои стопы к автомобильному мосту, массивная конструкция которого подсвечивалась бледно-золотистыми огоньками фонарей.
На мосту ожидаемо оказалось холодно. А еще там был небольшой пристроенный к подпоркам балкончик, явно предназначенный для каких-то туманных служебных целей. И он весьма сподручно пустовал. Воровато оглянувшись, Ник одним прыжком перемахнул через перила моста, оказавшись балансирующим практически над бездной: у балкончика отсутствовали заграждения; фактически, это была просто бетонная плита, волшебным образом прикрепленная к толстой металлической колонне. Ник тут же в эту колону и вцепился: все-таки прыгать надо было менее активно. Проблем с обратным путем возникнуть не должно было: в естественной среде диким ремонтникам, очевидно, полагалось использовать хитроумно скрытую под люком в толще моста лестницу, но Ник лестницу эту, разумеется, не заметил и вообще свои проблемы решал радикально. Иногда. Очень редко. Практически никогда. Ну ладно, хорошо, если он вообще что-либо когда-либо решал.
Если сделать два шага вперед, извернуться в полете боком и до боли стиснуть собственные запястья, чтобы не возникало соблазна защититься от удара руками, можно легко и быстро расшибить висок о ледяную стену. Возможно, ему даже удастся проломить не только свою голову, но и стену речной темницы. Сначала раздастся глухой и бестолковый звук падения чего-то умеренно тяжелого на твердое, но его заглушит рев двигателей и визг, доносящийся из-под задрапированных в резину колес. Затем, несколько томительно долгих мгновений спустя, пока по шероховатой поверхности беззвучно и словно бы нехотя будут скользить-извиваться темные ручейки, раздастся первый многозначительный хруст. На грани слышимости, за чертой осознания он отпустит спусковой крючок цепной реакции, и будет шириться, множиться, переплетаться с уже откровенно угрожающим потрескиванием; паутина царапин-трещин будет причудливо выплетать узор завораживающего разрушения, пока, наконец, не окрепший еще в полной мере лед не вздыбится уродливыми обломками, тяжело вскидывая в воздух их угловатые края, и поглотит изломанную фигурку, вовлекая ее в объятия обжигающе холодной воды; теперь обе они будут свободны.
Ник тряхнул головой, отгоняя наваждение; капюшон снова свалился за плечи, и он не стал его поправлять. Рюкзак полетел на бетон, следом, наплевав на технику скучной безопасности, опустился сам Ник, свесив ноги в тяжелых ботинках над бездной и бездумно ими болтая. Он вытащил правый наушник и теперь машинально накручивал его на палец. If you are wasting your life, say hi. Было около двух часов ночи, а еще было суицидально, как никогда в жизни.
Страх - то, что заставляет людей продолжать барахтаться. Страх смерти; страх оставить близких и обречь их на протокольные страдания по своей персоне; страх потерять счастье или (чаще всего) хотя бы комфорт, которое ты каким-то чудом выторговал у вселенной; страх осуждения, которого ты не услышишь, но которое фантомом из будущего будет преследовать тебя до самого конца, когда лезвие уже рисует кровавые узоры на шероховатой коже. Страх, и больше ничего.
В этот момент Ник чувствовал себя восхитительно бесстрашным.
Редкое вжиканье колес по дорожному покрытию; вибрация соединительных конструкций; неврастеничный гул моторов; стук замаскированных служебных люков или что это там еще так стучит, гулко и многозначительно; шорох ветра по гладким металлическим корпусам машин; шелест куртки, трущейся о перила моста; мягкий удар шипастых подошв о бетон; звук неторопливых шагов и движение воздуха над ухом:
‒ Эй, хипстер, зажигалка есть?
Классика. Нику даже смешно стало, насколько банальным бывает случай в своих спутанных сюжетах. Сейчас произойдет разговор, один из тех шаблонных обменов загадочными фразочками со скрытым смыслом, зачастую до конца непонятным даже тому, кто сам этот смысл вкладывал. Вследствие чего Нику волшебным образом перехочется учиться летать.
Что ж, да будет так.
Он даже не обернулся. И, продолжая рассеяно поглаживать потертый проводок наушника, ответил:
― Не курю.
"Вот будет смешно, если невидимый человек сейчас возьмет и уйдет", - думал он. Пожмет плечами, развернется, неловко подтянется на руках - ах черт, он снова забыл про чертову лестницу - словом, безжалостно разорвет шаблон; и клочки нового сюжета, которому так и не суждено было полностью оформиться, подхватит ветер.
Невидимка оперся рукой о бетон и лихо соскользнул ногами в пропасть. Подумал, подтянул одну ногу, согнул ее в колене и уютно уперся в него подбородком. И перестал быть невидимкой.
― А жаль. Тогда в том, что я все еще тут сижу, был бы смысл.
У него был красивый голос. Тягучий и глубокий, обволакивающий, словно предрассветный туман, который уже начинал змеиться у берега. Ник нехотя повернул голову и встретился с мерцающими глазами незнакомца. В них отражались все те же бледно-золотистые огоньки фонарей. Путались, переплетались, тянулись дрожащим призрачным пламенем друг к другу и раз за разом бессильно опадали, словно натыкаясь на невидимую стену. И где-то позади молчаливо шелестели кроны древнего леса.
Ник моргнул, стряхивая закружившиеся перед внутренним взором образы. Нормальные у его гостя были глаза. Обыкновенные человеческие гляделки с вполне адекватным количеством бликов в расширенных зрачках.
― Смысл можно найти во всем, если включить воображение.
И это даже правда. Только вот Нику все равно казалось, что искать смысл - будто бесконечную матрешку разбирать. Каждая новая празднично раскрашенная куколка упирается в вездесущее "а зачем?" и при ближайшем рассмотрении оказывается пустышкой. Нет смысла в поисках смысла.
Незнакомец хмыкнул и затянулся. Момент, когда на кончике сигареты вспыхнул веселый огонек, Ник как-то пропустил мимо сознания, как и тот факт, что тут обошлось без помощи зажигалки. В воздухе заструились дымные ручейки.
― Значит, сбежать пришел?
Дым дивным образом не рассеивался. Наоборот, он опускался на ледяную гладь, мягко, тем вкрадчивым, недоступным человеческому глазу передвижением, которым обычно грешат облака в душный, безветренный денек. Слался по ней, подобно лесному туману. И пах хвоей. Нику даже показалось, что кое-где вспыхивали зеленые огоньки. Их, кажется, называют блуждающими? Или эта ересь водится только на болотах?
Удивительная осведомленность незнакомца о его, Ника, желаниях, высказанная в несколько логически противоречивой фразе, если и показалась странной, то совсем немного. Как будто не сидит он тут, весь такой несчастный и потерянный, что твой одуревший от жизни воробей.
― Быть может. Не решил еще, ― что, в общем-то, и бесило его больше всего. Решимость постоянно ускользала, прикрывая пустое место невнятно-смущенным мычанием поистрепавшейся личности.
― А что требуется, чтобы решить?
Ему бы и самому знать. Но как только он начинает об этом задумываться, все снова упирается в злополучные поиски смысла, а в этом лабиринте, как Ник уже успел убедиться, выходов не предусмотрено.
― Ясность... и побольше эгоизма? ― сказал наугад и внезапно осознал, что это вполне тянет на сносный ответ.
Установившееся молчание нельзя было назвать ни уютным, ни неловким. Оно просто наличествовало, присутствовало с апатичной осознанностью, было таким же полноправным участником диалога, как Ник и экзистенциальный курильщик. Наверное, люди боятся молчания потому, что в нем слишком много самодостаточности. Кто знает, может, если вовремя его не пресечь, случайное отсутствие звука перестанет быть бесконтрольной пустотой и обретет самостоятельную жизнь?
― Выбор делает человеческим не наличие человека, как ошибочно полагают в стерильных лабораториях с искусно и искусственно воспроизведенной реальностью, ― незнакомец смазанным движением изобразил пальцами кавычки. Ник не то чтобы увидел, но уловил его движения его рук ― в основном потому, что они оставляли за собой размытый след из легкого свечения. ― Чем больше противоречивых обстоятельств сопутствует выбору, тем больше человечности приобретает его суть. И, какой бы она не казалась на первый, да и на второй взгляд, к ней невозможно применить характеристики "правильности" или "неправильности". Она просто будет паршивой. Что есть, конечно, эпитетом субъективным, но чем запутаннее будет выбор, тем большее количество субъектов со мной согласится.
Ник смотрел, как осмелевшее полотно прибрежного тумана стелется далеко-далеко под ногами и сминается тонкими дымными лентами, отстраненно размышляя о природе того размытого свечения. Помимо всего прочего. Табак у него что ли с волшебными грибами?
Говорить не хотелось, потому что его преследовало стойкое ощущение неотвратимой глупости, которая обязательно прозвучит, как только он откроет рот.
Незнакомец легко взвился на ноги, повел плечами, словно стряхивая с них налипшие осенние листья (Ник в очередной раз попытался вспомнить, чем эдаким он мог надышаться за прошедшие десять минут... ах да, фосфоресцирующие сигареты), и подошел к самому краю бетонной плиты. Ник, подобрав под себя ноги, с умеренным интересом перевел взгляд со свисающих над ледяной бездной носков вроде как конверсов на сосредоточенное лицо гостя, который уже явно собирался уходить.
― Я не в силах повлиять на степень твоего эгоизма, мальчик, и, откровенно говоря, пока не в состоянии ее оценить. Но я могу дать тебе твою ясность.
Он перевел свой искрящийся взгляд с туманно-дымной пелены внизу на лицо Ника. Секунд пять цепко изучал что-то видимое только ему одному, будто бы ввинчивая свое мерцание в глубины его, Ника, зрачков. Потом с видимым наслаждением сделал последнюю затяжку и, не заботясь о тлеющих остатках табака, бросил ее вниз. Алая звездочка прочертила сгустившийся от звенящей изморози воздух и беззвучно нырнула в туман.
Чтобы в следующую секунду заставить его взвиться безмолвным искрящимся пламенем, опаляя морозным жаром ресницы. Все подобающее гудение и потрескивание сосредоточилось у Ника в голове. Он вскочил, путаясь в конечностях и обдирая пальцы о влажный бетон. Пламя, казалось, раскаленное до обесцвечивания, вилось, ластилось к ногам, оплетало нервно подрагивающие кисти рук, издевательски плясало перед максимально сузившимися зрачками.
А пахло все равно почему-то хвоей.
Сколько продолжалась эта галлюцинация, Ник даже приблизительно не мог посчитать. Но пламя схлынуло в один вздох, оставив ему только пылающие щеки.
Он снова очутился во тьме, потрясенный и дезориентированный, потерянный, покинутый бестолково разводящий руками в поисках опоры. Туман сгустился до такой степени, что окутал Вселенную, смешал воображение с явью, а потом растворил их, точно кислота, и растворился сам.
В идеально гладком, словно отполированном, ледяном панцире плененной реки мягким градиентом отражалось предрассветное небо.
Сознательность с ядовитым шипением покинула Ника. Мир завертелся перед глазами и взорвался мучительно колючими искрами. Он отступил назад и ухватился за металл позади себя, то ли борясь с головокружением, то ли уступая первобытному страху падения в неизвестность.
И вдруг все и впрямь стало очень ясно.
Микроскопические капельки плясали в воздухе, скользя по медленно остывающим щекам, по встрепанным волосам, оседая на сухих, растрескавшихся губах, вынуждая сбитое дыхание выровняться в погоне за каждый кубический сантиметр кислорода, с боем вырванного у влажного воздуха. Ник снова был один.
Один, всегда один: в страхах и в радости, а истерике и апатии, один. Расколотить бы алмазную крепость сознания о непреклонный лед, выпустить наружу всю боль, всю серость и яркость, всю спутанную пряжу мыслей, все метания кисти на исцарапанном холсте; поделиться, показать, растолковать, разделить.
Один, всегда один.
Что ж, да будет так.
Причины неважны.
Все, что сейчас имеет значение - это слабость. И временно прикорнувшая на краешке сознания совесть, измученная, уставшая сдерживать и сдерживаться.