Аннотация: Немного странный текст. Он не похож на произведения классической мистики. Вы не найдёте здесь элементов традиционных страшилок про призраков, вампиров и т.п.
ПО ТУ СТОРОНУ ЗЕРКАЛ.
Оставалось сделать ещё один шаг. Последний шаг. Оставалось забыть. Оставалось забыть обо всём что было или будет. Оставалось забыть и жить. Оставалось сделать последний шаг.
Она проснулась от резкого толчка. Долгое время не могла понять, где находится и что происходит.
Оглядевшись вокруг, она увидела усталые лица пассажиров и пассажирок, очень много людей, глаз не видно. Сплошная серая масса. Несколько кажущихся вечностью секунд, и с жутким скрежетом открывается дверь.
- На выход! Всем на выход! Это последняя станция!
Она опускает глаза, и взгляд упирается в чёрную дыру жерла автомата. Ствол двигается вверх-вниз, вторя кадыку молоденького солдата.
- Повторяю последний раз. НА ВЫХОД, РУССКИЕ СВИНЬИ!
Все остаются на своих местах, никто даже не поднимает глаз. Солдат спускает курок, она зажимает уши, пытается забиться в угол, просочиться в щель, исчезнуть, чтобы эти жалящие стальные пчёлы не достали её...
Осталось сделать последний шаг. Осталось забыть. Вот только как можно забыть то, чего никогда не было?..
***
--
Маш, Маша, просыпайся. Проснись, милая.
--
Ты чего толкаешься? Чего кричишь? Ночь ещё.
--
Ты во сне кричала. Я испугался...
--
Испугался он. Чего бояться-то? Ну, кричала, ну и что? То ж во сне всё было. Не на самом деле.
--
А я всё равно боюсь.
--
Чего?
--
Ничего. За тебя, дуру, боюсь. Люблю потому что.
--
Дурак ты, Вася. Зря я за тебя замуж-то вышла.... Ой зря, - смеётся. Он подхватывает.
--
Давай спать. Завтра день тяжёлый.
***
Она сидела, закрыв глаза, зажав руками уши, пальцы побелели от напряжения, губы закушены.
Чувствует прикосновение, открывает глаза, во взгляде читается страх, животный страх. Воздух спёртый, в нём витает сладковатый запах крови, чёрный, ядовитый запах пороха и белёсый смерти. Тела, тела, тела... Люди, или уже не люди, в разных позах, с открытыми и закрытыми глазами, раскинувшие руки или сжавшиеся в клубок...
Она где-то среди них и одновременно здесь, под рукой молодого немецкого офицера. А может и не немецкого... Всё так перемешалось. Рука сжимается на голове и резко поднимает её вверх.
- Тебе тоже конец.
Тьма...
***
Деревенская хижинка. Кровать. На ней спят люди, висит фотография на стене. На фотографии вполне узнаваемые лица наших героев, правда у мужчины появилась борода.
Вася дышит ровно, медленно и равномерно вздымается грудь, воздух входит через нос и со свистом выходит на выдохе из приоткрытого рта. Рядом на кровати лежит Маша: шёлковый огонь раскидан по подушке, сама подушка смята, одеяло сброшено, глазные яблоки под закрытыми веками беспокойно дрожат, дыхание сбивчивое, неровное, кулаки сжимают ни в чём не повинную простыню, она кричит.
--
Маш, ну сколько можно? Утро уже, а я полночи не спал. Пора коров доить, а я встать не могу.
--
АААА!!!!! УЙДИ! НЕ НАДО!!! НЕ СТРЕЛЯЙ!!!
--
Машка, кончай придуриваться. Мне это уже надоело. Иди, приготовь мне что-нибудь!
Вася достаточно грубо толкает Машу. Она просыпается.
--
Что со мной было?
--
Ничего. Просто плохой сон. Просто я опаздываю в колхоз. Просто мне грозит выговор. Просто я голоден как чёрт, а моя жена лежит себе в кровати и кричит! А ну, иди к печке, змея подколодная!
--
Иду, Васенька, иду. Не гневись, родной. Сейчас приготовлю. Я ж с вечера уже хлебушек поставила. Кашку сейчас сделаем.
--
Ты делай, а не болтай.
***
Хриплое дыхание вырывается из старческих сморщенных уст. Кашель, выворачивающий наизнанку, лишающий надежды. Кожа натянута на кости черепа, напоминает смятый листок бумаги. Она открывает глаза. Иссохшая рука привычно тянется к столику из резного дерева, стоящему рядом с кроватью. На столике стоит золотой, тяжёлый колокольчик, рука сжимается, пытается его поднять. С третьей попытки это удаётся, истеричную мелодию, зовущую, молящую о помощи, приказывающую слышит весь дом. Он скрипит ставнями, старыми давно не менявшимися ступенями, ему жаль Хозяйку, но Дом ничем не может ей помочь...
Она плачет, за дверью раздаются шаги.
***
Снова поезд. Странно. Снова поезд. Сейчас он остановится, откроются двери, и немецкий офицер с широко раскрытыми бездонно голубыми глазами спустит с цепи своего наплечного Цербера.
Она хватается за голову и кричит. Снова кто-то прикасается к голове. Она кричит ещё сильнее, плачет. Слёзы попадают в рот, она захлёбывается слезами, не может дышать, и чья-то рука (большая и сильная) ласково гладит её по голове как ребёнка, приговаривая: "Успокойся девочка, успокойся. Никто тебя больше не тронет. Я здесь. Я с тобой. Что ж они с тобою сделали, морды фашистские, антихристы... "С нами Бог!" - их девиз. Что они знают о Боге?! Что они понимают, безусые подонки?! А ты, девочка, спи. Никто тебя больше не обидит".
Так спокойно от этих слов, так легко, так хочется поверить в силу этих рук, что она засыпает и в стуке колёс ей слышится колыбельная, которую ей перед сном напевала мама в далёкой-далёкой Англии.
***
Вася сидит за грубо сколоченным столом, хлебает большой ложкой кашу. Ест неторопливо. Маша сидит по другую сторону стола и нервно наблюдает за мужем. Что он будет сейчас делать? Что он сделает с ней? Ведь она провинилась. Провинилась. Плохая Маша, плохая... Очень плохая. Очень-очень плохая...
А всё сны эти странные. Что за сны? К чему бы?.. Уж двадцать лет с войны прошло. Снова снится. Может вовсе спать перестать? Зачем спать? Зачем спать, когда такие сны снятся? Не нужно спать, совсем не нужно...
***
--
Да, миссис Расти. Вы что-то хотели?
--
Роза?
--
Да, это я.
--
Роза, - приступ кашля сгибает старческое тело пополам, - Роза, принеси мне что-нибудь поесть.
Дверь закрывается со стуком, стук похож на выстрел. Мэри Расти, восьмидесятилетняя последняя наследница Расти-Холл, снова плачет. Колокольчик блестит золочённым боком на привычном столике, Солнце радуется старому другу и с удовольствием купается в его глубоких гранях, подчёркивая медовым золотом монограмму семейства Расти.
А Мэри всё плачет и плачет.
***
Поезд. Снова стук колёс. Снова эта сильная рука гладит её по голове. Она открывает глаза.
--
Кто ты?
--
Я? Вася я, Вася.
--
А я...
--
На-ка вот, водички выпей лучше. Тихонько только, а то плохо будет.
--
Спасибо. Меня зовут Мэри. Мэри Рас...
--
Тише! Машка ты, запомни. Машка, и точка. А то загребут в лагеря, жизнь и мне и тебе поломают.
--
А что такое лагеря? И где мои родители?
--
Тебе много разговаривать нельзя. Спи лучше. Скоро приедем. А про лагеря забудь. Не дай тебе Бог узнать, что это такое...
Она засыпает покорно. Ей хочется верить этому странному русскому с голубыми как небо глазами. Почему-то ей с ним очень спокойно; она верит, что пока она с ним, ничего плохого не произойдёт, и война будет напоминать далёкий гром первой майской грозы.
И всё-таки что-то впивалось ей в душу, что-то не давало спокойно заснуть. Этим червячком, жуком-короедом, выедающим её изнутри, была судьба её родителей. Что с ними произошло, где они сейчас, плохо им или хорошо?
***
Маша медленно просыпается. Вася что-то бормочет сквозь сон.
--
Ты что-то сказал?
--
Опять кричала ночью... Опять я не спал... Поезд. Забудь ты об этом уже. Хватит!
Вася рывком поднимается с постели и отвешивает сильную затрещину Маше. Она падает на постель, плачет.
--
Надоела. Сколько можно? Ты знаешь, сколько с меня вычли?! Как мы жить-то будем? Ты об этом подумала?! Ох, зря я тебя тогда спас...
--
Мог бы и не спасать!
--
Мог бы. Дурак был вот и спас. Глянулась ты мне. Готовь пожрать что-нибудь. Не плачь. Перекантуемся как-нибудь, - придвигается к женщине, пытается обнять. Маша отодвигается, утирает слёзы и покорно идёт к печке.
***
--
Снова этот суп. Роза, ты разучилась готовить?
--
Что вы, миссис Расти?! Просто ничего кроме этого супа вам нельзя.
--
Да что ты говоришь! Тогда мне ничего не надо!
Сморщенная, костистая рука, молниеносно выброшенная из-под одеяла, выбивает из рук Розы поднос. Красноватая жижа заливает отутюженную белизну платья прислуги.
"Вон!" - кричит Мэри, и захлёбывается в ужасном приступе кашля. Капли крови падают на покрывало. Она утирает рот тыльной стороной ладони. Желтоватая кожа окрашивается в кроваво-красный цвет. За Розой захлопывается дверь. Мэри снова одна.
***
--
Вася, а мы ещё не приехали?
--
Нет, Машка. Ещё нет, но скоро. Скоро. Ты таких лугов не увидишь ни в какой своей Англии. Там чисто. Красиво.
--
Расскажи мне. Правда. Очень интересно.
--
Слушай. Живу я в Вешенках. Деревушка маленькая, тихая, в колхоз Ильича входит. Я там на скотоферме дояром работал, пока не началась война... Никого у меня нет: отец в гражданку умер. Убили. Я убил... (плачет, беззвучно, утирает слёзы тыльной стороной ладони). Мать в двадцатых схоронил - голод. Кормил ведь её, последнее отдавал, а у нас... Знаешь? У нас куры были... Она... Она... Сама не ела, а кур кормила. Так я с курями-то и остался. Один остался. Выжил. Нет у меня никого кроме тебя теперь.
Маша обняла Васю, прижала к груди, как мать прижимает своё дитя, из глаз невольно покатились крупные слезы... Он плакал, прижимаясь к благодатной плоти, плакал на совесть: слишком многое и слишком долго он носил в сердце. Она успокаивала его, как могла: гладила по спине, шептала что-то на ухо, нежно перебирала каждую прядь его волос и целовала их...
А вокруг были люди, они о чём-то разговаривали, ели, смеялись. За окном мелькали до боли знакомые пейзажи искорёженных войной деревенек...
Вася уснул на Машином плече. На неё снизошло успокоение, призраки родителей отошли на задний план, остался только этот странный русский с глазами цвета неба. Она подумала, что сейчас уже не боится смерти, потому что получила от жизни всё, что хотела: она нашла свою любовь, свою половинку...
***
--
Хозяйка совсем с ума сошла.
--
Роза, как можно? Она старый человек. В конце концов, она даёт нам работу.
--
Работу? Это ты называешь работой? Вот этот Ад?! Не о таком я мечтала, когда выходила за тебя замуж, старый костяной мешок.
--
Почему сразу Ад? Не нравится - никто не держит. Ищи другую работу, но развод я тебе не дам.
--
Можно подумать, нам есть, что делить. Ты лучше скажи, где моя запасная форма.
--
Твоя запасная форма? А зачем тебе?
--
Если спрашиваю, значит нужна. Так где же она?
--
Я сжёг её в саду.
--
Что ты сделал?!!
--
Сжёг. У хозяйки туберкулёз в последней стадии, а на переднике была кровь.
--
Идиот! Я вчера порезала руку, когда готовила тебе курицу. Кстати, последнюю курицу. Больше не осталось! И что мне теперь делать? В этом ходить?! (показывает мужу передник)
--
Не волнуйся, сейчас что-нибудь придумаем.
--
Не трудись. Я подумала за тебя. Мне плевать на твой сад, разбирайся с хозяйкой сам. Меня для неё нет. Ухожу стирать (уходит, хлопнув дверью кухни).
С диким визгом остановилась железное тело поезда, от резкого толчка с полок попадали чемоданы, началась давка, кто-то разлил молоко, приготовленное на завтрак малышу. Крики, шум, гвалт, толпа утягивает за собой Васю, Мэри тщетно пытается к нему пробиться, наконец, бурная река людских тел выносит двоих на полусгнивший полустанок.
--
Приехали, Машка. Мы дома!
--
Дома... - она схватила его руку и сжала со всей силы, сжала так, что побелели пальцы, - Больше никогда тебя не отпущу. Слышишь? Никогда!
***
--
Никогда...
--
Что ты сказала?
--
Никогда. Помнишь, я сказала, что никогда тебя не покину?
--
Помню.
--
Держи. Ешь. Вась?
--
Да. Очень вкусно. Хорошо готовишь. Ты прости, что двинул тебе... Пойми, я ж о тебе, дуре, беспокоюсь. Как я тебя прокормлю? Сынки-то, слава богу, взрослые уж: у самих дети.
--
Вась... Послушай меня... Я ухожу.
--
ММММ! Волшебная каша. Что говоришь?
--
Ухожу.
--
Куда?
--
Куда... Вася, ты слышишь?! (кидается к нему, хватается за ворот рубашки) Я у-х-о-ж-у! У Х О Ж У! От тебя. Какая разница куда? (падает на колени, не отпуская рубаху. Плачет)
--
Ну-ну, полно. Полно тебе (гладит по волосам). Поплакала и хватит. Уходит она, ишь чего выдумала... Пошутила, да? (приподнимает лицо за подбородок)
--
Вася (голос срывается, тыльной стороной ладони утирает слёзы), я действительно ухожу.
Лицо старого солдата искажает злоба, он отталкивает жену от себя, потом срывает с неё платье и пинками выгоняет на улицу.
"Уходишь? Катись отсюда!" - с этими словами он прогнал её по всей деревне, заглянул в каждый вешенский дом и оставил одну на продуваемой всеми ветрами станции...
***
Эдмунд, запыхавшись, ввалился в комнату Мэри: слишком истерично вопил колокольчик, слишком страшным был кашель... Как бы он ни торопился, Эд прекрасно понимал, что опоздал, что уже поздно... И никогда больше такая маленькая и наивная Мэри-Маша не поднимет на него своих небесно-голубых глаз... Нет, это не было любовью, в том смысле, в котором это понимали и понимают люди. Он не любил её тело - для этого была Роза - он любил её взгляд, жесты, улыбку, трогательную наивность, детскость, если так можно выразиться; он видел в ней ангела, случайно заблудившегося, сошедшего с тропинки, ведущей в небо, чтобы отдохнуть под раскидистой кроной гостеприимно-добродушного дуба...
Ещё его прапрадед служил дворецким у благородного семейства Расти, поэтому, естественно, именно Эдмунду выпала высокая честь вводить в свет этого запуганного зверька Машеньку. Его Машеньку. Она была очень испуганной, пугалась каждой тени, каждого шороха, кричала по ночам, очень много курила. В конечном счёте, именно это её и сгубило...
У него была Роза, у неё - Майк, она встретила его на одном из ежегодных балов в честь дня рождения Королевы-Матери. У них был бурный роман, он развивался всего пару месяцев и вылился в пышную свадьбу... Потом было несколько лет счастья. Безоблачного счастья, их омрачали только приступы застарелого туберкулёза... Она пыталась бросить курить, несколько раз ездила в Швейцарию, но их лучшие врачи лишь разводили руками... Всё было безнадёжно. Ситуация осложнилась, когда в правом лёгком обнаружили жидкость - её убивал рак. Рак и туберкулёз. Для того, чтобы продлить её жизнь Мэри удалили правое и половину левого легкого... Всё из-за того случая на станции в Вешенках и её безумной тяги к саморазрушению путём выкуривания пачки сигарет в день...
Несколько месяцев после операции всё было просто замечательно, Майк разве что на руках её не носил. Однако после...
Он пристрастился к игре, а, как известно, это разрушает судьбы гораздо быстрее, чем морфий. Сначала ему везло, потом он проиграл, проиграл все свои деньги, оставил множество долгов и застрелился. Трус. Бедной Мэри пришлось продать все фамильные драгоценности, лучшие платья и многое, многое другое. Всё, что у неё осталось - Расти-Холл и небольшая ферма в Эссексе, последнюю курицу с которой вчера приготовила Марго...
Глупая история. Глупый конец. Эд всё ещё не мог поверить в то, что хозяйки больше нет... Он проверил пульс, рукой закрыл её когда-то небесно голубые глаза и вышел, держась за сердце...
***
--
Эд, что с тобой, что случилось? Что-то с миссис Расти?
Он не мог вымолвить ни слова и только кивнул головой. Кровь отлила от его лица и он начал заваливаться на бок, страшно хрипя... Роза кинулась к мужу, начала причитать, разорвала на нём рубашку, побежала на кухню, истерично стала искать его лекарства, плакала. Она всё-таки, не смотря ни на что, ещё любила его.
Эдмунд задыхался на лестничной площадке. Сердце, как бешеный зверь, рвущийся на свободу, тревожным набатом гудело, звенело, стучало в ушах, разрывая барабанные перепонки. Ему не хватало воздуха, он слышал, как Роза гремит на кухне посудой, слышал, как бились стаканы, фарфоровые тарелки. Слышал, как его жена бессильно сползла по стене: и он и она знали, что всё зря. Пришло его время, пришло. И ничего с этим не поделать. "Прощай, Мэри!" - последние слова, что слетели с его обескровленных губ. Глаза остановились навеки, прозревая пространства и миры, которые нам не суждено познать...
***
Она проснулась от собственного крика. Всё тело было мокрым от пота, холодного пота, его крупные капли ещё были видны на высоком белоснежном лобике. Спутанные волосы прилипли к вискам. На пороге комнаты появилась высокая женщина, одетая по моде начала века. Шёл 1918 год. В России победила социалистическая революция, царь был свергнут.
--
Мэри, что с тобой случилось?
--
Мама, мамочка (девочка кидается к женщине, обнимает её, пытаясь зарыться в многочисленные оборки платья) не надо уезжать, прошу тебя не надо!!!
--
Что за глупости, девочка? Мы не можем оставаться здесь. Наши русские братья ждут нас! Мы изменим этот мир навсегда и изменим его так, чтобы не было в нём ни эксплуататоров, ни эксплуатируемых, как завещали нам Мор, Оуэн и Маркс.
--
Отпусти меня (резко отталкивает мать и сбегает по лестнице на первый этаж, где уже ждёт с чемоданами отец)!
--
Мэри, деточка, почему ты до сих пор не одета?
--
Я никуда не еду и вы никуда не поедете! Нельзя. Нельзя!! Нельзя!!!
--
Успокойся милая (гладит по головке правой рукой, левой подзывает дворецкого. Брыкающуюся Мэри уносят в её комнату. Спускается её мать).
--
Что-то странное с нашей девочкой, тебе не кажется?
--
Да, Сэмюэл. Она кричала сегодня утром. И толкнула меня, когда выбегала из комнаты.
--
Прости её - она всего лишь ребёнок. Нас ждут великие дела. Нас ждёт Россия.
Через десять минут экипаж тронулся. Что может сделать маленький ребёнок против безжалостной мельницы, перемалывающей людей в пепел и могильную землю?.. И как можно забыть то, чего никогда не было? Она сделала последний шаг. Она проснулась...