Муза напилась. Нет, запоями не страдала, нет, вообще не пила, всегда трезвая как стеклышко, как прозрачная льдинка. Нет, не пьяница, тяга к алкоголю давно бы проявилась, так что не надо переживать. Но сам факт! Нет, вы представьте: пьяная Муза! Как бы древнегреческая ваза совершенной формы получила пробоину не в том месте. Смотришь в дыру, а там чернота, бездна, тихий ужас, но смотришь, глаз не отвести. Что хочешь увидеть, какое - такое откровение? Разгадку тайны красоты? Но в дыре ни гармонии, ни симметрии. Пьяная Муза, ─ обхохочешься. Ладно, с кем не бывает, но я терпеть не могу нетрезвых разговоров, хуже только пьяные драки.
И вот она такая, идеал красоты, прислонилась к моему плечу, чтобы не упасть со стула, и началось. Пустой треп, я бы слушать не стала, если бы она не была моей покровительницей.
Что вы думаете, оказывается она тоже мечтала творить, но не могла выбрать между поэзией, музыкой и ваянием, а тупые сестры отказывались советовать. Понятно, они тупые, а она острая. Выбирала долго, пока не влюбилась. На этом глаголе прошедшего времени она взмахнула рукой, будто отгоняла кровососущее насекомое. Кто он? Неважно, тайна, не приставай.
Я обиделась, никогда не была приставучей. Да-да, ей повезло со мной, не пристаю и не требую лишнего, только прошу по утрам рано не будить. Писательница ей досталась ленивая, но, с другой стороны, не напрягается и ее не напрягает.
─ Хорошо, ты не суетливая, ─ похвалила она, ─ А других мотает по свету, жуть, не люблю. Ладно, турысты, но извращенцы, а если два в одном. ─ Муза широко раскрыла глаза, изображая ужас, но в их глубине читался восторг.
Есть еще фантасты, вот кто извращенцы в прямом и переносном смыслах. Был у нее такой, держал в качестве натурщицы, только рисовал не красками, а словами, заставлял то с высоты прыгать, то сквозь стены проходить, в космос летать, по пустыне бродить и зачем-то нырять в пропасть. Зачем? Ведь столько чудесных мест на Земле.
Фантаст был еше терпим. У одной знакомой подопечный эротоман в чистом виде, помногу раз на дню заставляет нырять в мутную воду. Ловить там нечего, грязь, вонь, а обязана, при этом не должна забывать демонстрировать свои совершенные формы. Эротоман ─ созерцатель, ─ Муза презрительно усмехнулась, ─ сидит такой абракадабр бородавчатый, пивной живот, с трудом удерживает равновесие, чтобы со стула не сковырнуться, на лице краски нездорового образа жизни, а она при параде, прическа волосок к волоску, пальчиками перебирает струны арфы, за окном дуновение ветерка, лавровый венок на его лысой голове, ─ исполняет его пошлые мечты. Сколько прошло веков, не одно тысячелетие, ничего не меняется. "Все плохо", ─ подытожила Муза и зарыдала.
─ Но ведь есть гении, ради них оправданы твои страдания, ─ пытаюсь успокоить ее.
Она смахнула влагу с мраморных щек, посмотрела на меня, веки и нос покраснели, никогда прежде ее такой не видела, и вдруг заговорила с обидой в голосе:
─ Да, брось ты, когда гений пишет, ему не до меня. Я не при делах. Он сам по себе, а я сама по себе, ─ она всхлипнула, ─ не мешаю. Но ведь хочется внимания, то ножку отставлю, то ручкой взмахну, а он уткнется в лист бумаги, но все видит, ─ передразнивает: ─ Не мешай, займись чем-нибудь. ─ Она снова зарыдала.
Влюбленная Муза, любопытно, кто он?
─ У гения есть имя? Он тебе изменил? Другая Муза дорогу перешла?
─ Другая? Если бы, он всех нас далеко посылает.
Кто же он? Петрарка? Гете? Может, Достоевский? При всем уважении к классику, я бы в него не влюбилась.
─ Неважно, ─ прочитала она мои мысли, ─ Не имеет значения, кто. Просто я ему не нужна. Представь, настоящее дело, творятся шедевры, а тебе говорят: "Не мельтеши перед глазами, займись чем-нибудь". А если я его люблю...
Печальная муза, слезы текут по мраморным щекам. Хочется утешить ее, но как? От меня ни тепла, ни холода. Впору самой разрыдаться. Кто же он? Может, Гомер? Первая и единственная любовь. Но он слепой, поэтому ему без разницы, есть она, или нет ее. Хотела напомнить, но решила, пусть поплачет, легче станет.
Она на гениев насмотрелась, могла бы сама писать, не как Гомер, но не хуже современных писателей. Муза внимательно посмотрела на меня, считала мысли:
─ Я знаю, умею, но не мое, хотя бывало, писали под мою диктовку, нуждались в деньгах, но редко, все вы таланты, куда мне до вас. ─ Она помолчала и снова заговорила: ─ Я знаю, ты меня называешь Снежной Королевой за тот коктейль из снежинок ─ толстый намек на совершенные формы. Не устаю повторять, что искусство это красота симметрии и гармонии, так меня учили, но с тех пор все изменилось. ─ Она вздохнула.
Про Снежную Королеву прочитала в моем подсознательном, кажется, ей сравнение не понравилось. Пытаюсь оправдаться:
─ Ты моя спасительница Герда.
─ Типа того, садочек, цветочки, че хошь. Утешу. Научу... От холода спасу.
─ Что ты думаешь обо мне?
─ Что я думаю? ─ Слез будто не было. ─ Да, я тебя знаю, ты идешь вперед, но мечтаешь вернуться, одной страшно, некомфортно.
─ Как ты думаешь, у меня получится? Ты ведь опытная, вон, сколько писателей за свою долгую жизнь знала.
─ Количество еще не качество. Опыт? Да брось ты. Если бы так просто, нас бы не было. Опыт ─ это привычка, нет хуже для искусства. Лучше пей, гуляй, буянь, воруй, совершай преступления, но не учись писать ─ это прямой путь в графоманию.
─ Но ведь учат, вон их сколько ─ учителей.
─ Писать учат в школе. Точка. Жирная.
─ А как же... ─ Я растерялась.
─ Садочек, цветочки, ─ повторила она, протянула руку, мгновение, и, как мне показалось, из воздуха материализовалась бутылка. Она приложилась к ней, густо запахло алкоголем.
Ром? Виски? Самогон? Неужели водка? Снежная Королева пьет водку? Потому что водку не заморозить? Или можно? Мысли путались. Я не узнавала Музу, волосы растрепались, подол юбки задрался, она с трудом удерживалась, чтобы не соскользнуть со стула. Отхлебнула из горла и вытерла ладонью рот и подбородок, ─ такой вульгарной она еще не представлялась мне.
─ Снежная Королева с ее "вечностью", кто не мечтает о вечной славе. Ах, да, ты меня сравнила с Гердой, цветочки, травка зеленеет. Лучше бы тигренка приручить. Жуть как обожаю хищных зверей. Какая мощь, какая сила! Свобода дороже жизни!
Что-то новое, ничего общего с привычным образом.
─ Сентиментальным, ─ договорила она. ─ В этом твоя ошибка, твоя, другого, вот и выходит серединка наполовинку. Пиши так, будто твое тело терзают когти орла, кто кого победит. Твое тело, а не читателя.
─ Ты раньше не говорила.
─ Чтобы не напугать. Вы же пужливые, как что, под стол лезете. Это нельзя, то нельзя, как бы чего не подумали, подтекст называется, ха-ха.
Слюной брызжет, рот ладонью вытирает, из бутылки прихлебывает, по подбородку течет, на грудь капает. Может, ну ее, славу, бросить все и начать вышивать, как соседка? Вернуться в нормальную жизнь, в то время, когда я еще не вступила в пустыню одиночества, там ничего, кроме песчаных бурь и миражей. Невысказанное давит, в сказанном сомневаюсь, хочу во весь голос, но лишь мычание из пересохшего горла. Лучше сойти с пути и никогда туда не возвращаться.
─ Нет уж, шагай дальше и меня не бойся, наговорились по душам на тысячу лет. Я завтра протрезвею и буду с тобой рядом. Я буду рядом, потому что ему не нужна, потому что он гений. А ты пиши, ─ разрешила она, ─ У тебя получится.
Разве можно верить пьяной Музе? Она неожиданно подмигнула и бодро запела: "In vino veritas!"