В большом столичном универсаме выстроилась длинная очередь в кассу. Всё бурлило, торопилось, томилось от необходимости простаивать долгие минуты, изнемогало от духоты всё ещё не кончавшегося лета, хотя по календарю давно пора бы уж лить дождям.
Владимир Андреевич нервничал. Он всегда болезненно воспринимал потерю времени, и хотя очередь двигалась быстро, ему хотелось чуть ли не вручную продвинуть её дальше. От досады и нетерпения он невнятно пробурчал себе под нос про русский национальный характер, про нашу извечную бестолковость или что-то в этом духе. Женщина, стоявшая перед ним, невольно обернулась.
Иногда что-то важное приходит в нашу жизнь вовсе не там, где этого ждёшь. Например, в универсальном магазине. Женское лицо мелькнуло и отвернулось, но вслед за этим повернулось вновь и на секунду задержалось на Владимире Андреевиче. Тот в свою очередь тоже как-то забеспокоился, как будто что-то его смутило. А точнее - ему что-то навязывалось вспомнить, что-то заныло. Очередь уже подошла. Его обслужили, он рассеянно сложил в пакет свои покупки и вышел на улицу. Женщина стояла на остановке троллейбуса. Он прошёл мимо неё, близко прошёл, но она не оглядывалась.
"Скорее всего, обознался. - подумал Владимир Андреевич, - но кто всё-таки она?"
Троллейбус подошёл, и Владимир Андреевич увидел, что женщина собирается в него протиснуться. Она случайно обернулась ещё раз - и он узнал. Хорошо, если бы этот троллейбус не отправился вовсе. Похоже, наверху его услышали, так как кто-то впереди неё, вредный и принципиальный, стал вертеть своим широким туловищем, расчищая себе пространство, и она не смогла войти внутрь. Троллейбус ушёл без неё. Она с досадой оглянулась и снова увидела Владимира Андреевича. Он шагнул в её сторону и улыбнулся:
- Володя? Вовка? Господи, вот это да! Как ты меня узнал?
- Узнал вот. Как ты, где? Ты в Москве живёшь?
- Да, в Москве. Ну, у меня всё хорошо. Муж, две дочки, уже взрослые. Как я тогда. Да ведь почти жизнь прошла. Двадцать лет, нет, даже больше. Дочери в университете... А ты, ты как? Ты тогда уехал, никто о тебе больше не слышал. Я встречала ребят из твоей группы, все в недоумении, куда ты исчез.
- Я работал, там же... по распределению. В Архангельске. Потом женился. Жена с Урала, уехали к ней, в Свердловск, Екатеринбург то бишь... Потом развелись... Слушай, Варя, а она как? Твоя подруга. Ну что ты на меня так смотришь? Маришка как? Она где сейчас? Послушай, тут есть какое-то кафе, давай зайдём, поговорим. Это чудо, что я тебя встретил. И представляешь, в Москве! Невероятно!
Владимир Андреевич был возбуждён и не обратил внимания на то, что собеседница его растерялась. Она молча шла рядом и как будто что-то напряжённо обдумывала.
Владимиру Андреевичу не хотелось наспех, на ходу обсуждать то, что для него было важно, поэтому, не получив ответа на свой вопрос, он решил вернуться к нему на месте, в кафе.
-Давай выпьем за встречу. Я рад, я не знал, как выйти на неё. У меня же ни адреса её, ничего вообще. Ты ведь знаешь, как её найти?
Варя помешивала ложечкой кофе и молчала.
- Слушай, а зачем она тебе? - тихо, наконец, выдавила она из себя.
- Зачем? - Владимир Андреевич запнулся, - Я сам не знаю. Просто думаю иногда о ней.
- А ты о ней больше не думай. Нет её.
- Как нет? Она замужем что ли?
- Она умерла.
- Кто? Мышка? Ты ничего не путаешь? Как она могла умереть?... Подожди... Это правда, то, что ты говоришь?
- Правда. Мышка твоя умерла в тот день, когда ты уехал. Ты помнишь, мы вызывали неотложку? Ты тогда не дождался. У тебя был поезд через час. Убегая, ты обещал, что напишешь. Писем от тебя не было. Впрочем, они были уже никому не нужны.
Духота сбивала с толку, потный народ толпился в двух шагах, у стойки. Откуда-то из подсобки надрывался "русский шансон".
- Ну, ладно, мне пора, - сказала Варвара как-то сухо и безучастно. - А ты не переживай, всё давно прошло, ничего нет. Косточки уже истлели.
- Постой... А что это было? Почему умерла?
- Внематочная беременность. Не успели спасти, поздно привезли.
- Беременность? Выходит, это я её убил?! Это же от меня...
- Не волнуйся, при чём здесь ты? Ты же не делал ей специально внематочную. Так получилось. Судьба.
- А если бы не внематочная, нормальная ?
- Значит, жива была бы. Ну, всё, мне действительно пора.
Варвара оставила свой телефон и ушла.
-2-
Что-то всегда мешало ему выбросить из головы эту девушку. Студенческая любовь, глупость в общем-то. И задач перед собой таких не ставил - связать себя на всю жизнь. Но вот всё-таки забыть не мог, а после развода с женой пытался найти. Послал письмо по адресу её родственников, подумал, что они-то знают, где она, что с ней. А вдруг не замужем, одна? Письмо вернулось назад: такие не проживают. А в последнее время повторил поиск. Написал запрос в родной институт: где, мол, куда распределилась? Ответа пока не получил. Он всё же верил, что рано или поздно найдёт её, и ему даже стало казаться, что уже почти нашёл. И чем больше он об этом думал, тем сильнее хотелось её увидеть. В том, что она всё поймёт и простит, он не сомневался. Не такая она, чтобы не понять.
Мышка - так он её называл. То ли от созвучия с её именем, то ли из-за невысокой ладной фигурки, то ли от "непроходимой серости", как объясняла это её подруга Варвара.
Когда-то в институтском коридоре он подсел к ней на скамейку и насмешливо произнес:
- А вы книгу на колени положили, чтобы прикрыть дырку на чулке. Я видел. Как Вас зовут?
- Марина...
Действительно, дырка была. Это в троллейбусе её толкнули, и она за что-то зацепилась. У девчонок, конечно, нитки нашлись, но белые. Как назло в этот день надо было сдать сто зачетов и выскочить в магазин за новыми чулками не удалось, да и денег с собой не было. Маринка покраснела. Она всегда быстро краснела. Ему это понравилось. И чтобы пуще смутить девушку, он стал шутя отбирать у неё книгу. Потом они долго болтались по городу. У неё промокли ноги, и ужасно хотелось есть. У него совсем не было денег. В трамвае он ехал зайцем, а она сильно волновалась: вдруг привяжутся контролёры! Но обошлось.
Маринка жила у тёти Светы с дядей Борей, которые, как могли, воспитывали её. Вообще она была очень удобна для воспитания. Не перечила, помалкивала
- Смотри за ней: в тихом омуте сама знаешь что, - предостерегала тётю Свету соседка.
- И не говори, дорогая! Испортят девку, как пить дать, что я потом матери скажу? - жаловалась тётя Света.
Но к великому недоумению обеих женщин Маринка интересовалась только учёбой.
- Так и свихнуться недолго", - размышляла соседка.
Тётя Света в ответ только вздыхала:
-Не знаешь, что и лучше. Или в подоле принесёт, или в дурку отправится.
Тётя Света была что называется седьмая вода на киселе, но в Маринке принимала самое активное участие. Может быть, потому, что очень уж жалела её. Маринкина мать, маленькая, сухонькая учительница математики из небольшого волжского городка, всю жизнь самоотверженно отдавалась школе. "Всё с поджатыми губами, слова в простоте не скажет, - ворчала тётя Света. - Девку совсем задолбала, " - добавляла она с осуждением, хотя на замученную и угнетенную Маринка уж никак не тянула.
Владимир Андреевич, а тогда просто Вовка, разыскал Маринку по месту жительства и пришёл без всякого приглашения. Маринка зубрила что-то к зачётам и не обратила внимания на отворившуюся дверь. Когда она оторвала, наконец, глаза от учебника и случайно остановила их на дверном проёме, она увидела его. Гремела музыка. Какие-то люди толкали его плечами и ритмично поддавали в бока. Она не сразу сообразила, что по длинному коридору танцевали модный в те годы танец "Летку-енку". Именно в ту самую секунду она и поняла, что наконец-то влюбилась. Она схватила его за руку и потащила вниз, на лестничную площадку.
- Что тут у вас?
- Свадьба. Сосед женится.
- Неужели ты здесь живёшь?
- Да, у родственников.
Вовка присвистнул. Маринка поймала его сочувствующий взгляд, и ей стало неловко за коммуналку.
- Хочешь, я уйду отсюда? В общежитие.
Он ничего не ответил, а достал из кармана маленькую меховую мышку и протянул ей.
- С днём рождения, извини, что подарок запоздал. Ты на неё чем-то похожа. Мышка Маришка.
-Ну вот! А ты на кого похож?
-Я - на волка. Меня же так и зовут - Вовка. Ты что, забыла?
-Нет, не забыла, - Маринка смутилась, ей хотелось ещё что-то сказать, но она замолчала. Вовка достал откуда-то ещё и открытку: кукла пила чай из маленькой чашечки. На обороте шариковой ручкой было написано: "Mеmento mori".
-А как перевести?
-Помни о смерти.
Место в общежитии нашлось, но за городом, на берегу залива. Деревянный дом, бывшая дача кого-то там очень известного, стоял в запущенном парке. Тётя Света с дядей Борей не могли простить Маринке этой чёрной неблагодарности - ухода в общежитие - и не захотели теперь даже знать её.
-Чем ей не жилось у нас? - всхлипывала тётя Света. -Уж, кажись, всё для неё делала - а, видно, мало! Вся в мать, гордячка!
-Брось, это ей погулять припёрло, а ты, вишь, мешаешь. Хахаля ейного видала? Ты чё думаешь, он с ею за ручку ходить будет? Уложит девку быстро. Ты же и виноватою останешься - не уберегла.
Невесёлый соседкин прогноз рьяно поддержал и дядя Боря:
-Говорил тебе: не бери её, отвечать будешь. Так нет же, всё со своей жалостью лезешь, куда не просят.
Поговорив так некоторое время, родственники выкинули Маринку из головы, предварительно написав её матери в Поволжье возмущённое письмо.
Таким образом, Маринку никто больше не воспитывал. Она поселилась в комнате совершенно одна. Утром, дрожа от холода, она умывалась ледяной водой. "Это дисциплинирует", - любила раньше повторять её мама. Потом, не успев позавтракать, бежала на электричку. Она слушала лекции, писала, читала, что-то сдавала, а по вечерам Вовка провожал её в общежитие.
-3-
Как-то раз они вернулись очень поздно, и входная дверь уже была закрыта. Постучали - никаких признаков жизни. Вахтёрша или уснула, или не открывала из воспитательных целей: шляются, полуночники, порядков не знают. Конечно, если бы они принялись выбивать дверь, то им открыли бы. Но всё обернулось иначе. Пока Маринка соображала, что же ей делать, Вовка подошёл к окну её комнаты и что-то там подёргал.
-Ничего себе, жалуешься, что холодно у тебя! Окно-то не закрыто. Представляю, как дует.
Он забрался на подоконник и подал ей руку:
-Иди сюда.
Они оба влезли в окно.
В комнате было темно, но они свет не включали и говорили шёпотом. Когда Вовка плотно закрыл шпингалет и задёрнул штору, Маринка спохватилась:
- Ой, а как же ты выйдешь отсюда?
- А я останусь здесь.
- Нет, это неудобно...,- Маринка покраснела.
- Ты хочешь, чтобы я пешком добирался до города? По шпалам?
- А разве электрички...?
- Последняя уже ушла. Ну ты что - боишься меня? Я же вот здесь посижу, на стуле. Идёт?
Маринка помолчала, потом её осенило:
- Так ведь тут же две кровати.
- Умница! Как ты замечательно мыслишь! - он шагнул к ней и прижал её к себе. - Нам две не нужны, мы поместимся на одной.
- Вова, это не честно, - Маринка попробовала освободиться от его объятий, но по телу прокатила такая горячая волна, что она вся обмякла и отступилась.
Её пальто, шапочка, волосы, лицо - всё было в мокром снеге, отовсюду капало. Она таяла вместе со снегом.
Где-то в сознании фиксировалось: вот на ней уже нет пальто, мокрого, заснеженного, нет шапочки, нет уже свитера... Одежда куда-то улетала, согретая, с привычным Маринкиным запахом. Юбка упала на пол, Маринка инстинктивно прижала руками трусики, но руки были слабыми и почти не сопротивлялись. Потом она почувствовала холод отсыревшей простыни и вслед за этим нетерпеливую тяжесть Вовкиного тела.
Она, конечно, знала, что с ними произойдёт, но приняла это как неизбежную процедуру, подобно тому, как на приёме у стоматолога надо добровольно открыть рот и не сопротивляться тому, что с тобой делают, так как делают это с тобой во благо. Дело в том, что Вовка уже заводил речь об их обязательной близости, а в ответ на явную Маринкину нерешительность он урезонивал её:
- Что же мне к проституткам идти теперь? Ты хочешь, чтобы я пошёл к ним и подхватил какую-нибудь гадость?
Она, честно говоря, не понимала, как это у него одно с другим связывается: их любовь и необходимость идти к проституткам. С другой стороны, ей внушали, что без брака этого делать нельзя. Ну, допустим, она пойдёт на преступление. Ради него. Да, ради него она пойдёт на всё, что угодно. Хоть на костёр. Но тут ещё и другое... Ведь надо будет с себя снять всю одежду. Всю. Даже, страшно подумать, что. Даже если ничего не снимать другого, то это всё равно надо снимать. И ещё, самое страшное. Если даже она пересилит себя и снимет это, то ведь весь ужас в другом. Ведь он её увидит голую, стыдно же. Но если даже она быстренько спрячется под одеяло и он не увидит, то он же дотронется до неё, голой, и не только до рук или ног. Ведь ему же надо будет дотрагиваться до...- Маринка обливалась холодным потом, осознавая, до чего он может дотронуться и, главное, самое главное, чем.
Вовка, по-видимому, был озабочен другими мыслями. Похоже, он не очень хорошо умел делать то, что намеревался. В его жизни уже была интимная связь, но она не требовала принятия решений. Девушка, с которой он делал это, сама всему его научила. Теперь же надо всё суметь самому, ведь она, Мышка, понятия не имеет ни о чём.
Маринка знала, что в таких случаях полагается обниматься, и она послушно Вовку обнимала. Она даже шептала ему в ухо какие-то нежности, но при этом всё же боялась его и надеялась, что, может, и так всё обойдётся. Но едва только она успела подумать, что хорошо бы вот так вот и пролежать в обнимку, а больше ничего не надо бы, как Вовка решительно принялся за своё дело.
- Ты лежи спокойно, я осторожно.
- Ой, только не смотри на меня.
- Хорошо, не буду, но ты такая красивая.
- Правда? Ой, не надо. Лучше давай так полежим.
- Глупенькая, это же, знаешь, как хорошо!
- А почему нельзя без этого?
- Без этого - нельзя.
Потом они долго лежали молча. Она его уже не боялась.
-4-
Теперь он оставался у неё часто. Вахтёрши подозрительно косились на него, иногда останавливали, и он объяснял, что сейчас уйдёт. А когда он проходил мимо них утром, они спохватывались: проморгали. Её уже не раз пристыдили, и она обещала впредь никого не водить к себе, но история повторялась в той же последовательности, не нарушая их идиллии. Маринка теперь больше всего боялась, что это действительно скоро кончится.
Однажды она вернулась из института раньше обычного и, войдя в комнату, остолбенела. На свободной кровати спала какая-то девушка. Рядом стояла нераспакованная сумка, на стуле повисла наспех снятая одежда. Маринка вгляделась в девушку. Светловолосая, с короткой стрижкой, она чем-то напоминала набегавшегося за день мальчишку, который повалился спать, едва добравшись до кровати и не успев до конца раздеться. Маринка вздохнула: ну вот, подселили. Вечером должен был приехать Вовка. Она сходила в магазин за продуктами, заодно поговорила во дворе с комендантом. Выяснила, что да, подселили, что будет жить постоянно, что хватит водить к себе хахалей, что тут общежитие, а не бордель и ещё много, много всяких подробностей о себе. Она вернулась, девушка всё спала. Маринка поела, прилегла с книгой на кровать, сама уснула и проспала часа два. Потом она постирала, приготовила на всякий случай ужин, порешала задачки. Девушка всё спала, правда. теперь уже на другом боку, так что можно было увидеть её маленький взлохмаченный затылок. Приехал Вовка. Он вошёл в комнату и грозно застыл на пороге.
-А это кто? - его голос прозвучал тихо и возмущённо.
-Это подселили мне.
-А зачем ты разрешила?
-Кто меня спрашивал? Я приехала из института, а она тут спит.
-Тебя вечно не спрашивают! Ты никогда ничего не знаешь! Надо было разбудить и выпроводить.
- Ты что, как бы я это сделала?
- Захотела бы, чтобы мужик ночевал, сделала бы!
Маринка оцепенела от такого поворота. А девушка, не поворачивая головы, сказала, причём, довольно внятно:
-Вы не беспокойтесь, я завтра утром уеду, на месяц. Вы на меня не обращайте внимания, делайте, что хотите. Я всё равно не слышу ничего: я сплю.
-Может и вправду останешься? - Маринка попыталась улыбнуться, чувствуя себя непоправимо виноватой.
- Да идите вы обе...
Вовка хлопнул дверью и энергично зашагал по коридору.
Потом хлопнула входная дверь и под окном послышалось чавканье по мокрому снегу.
Маринка посидела с полчаса молча. Девушка спала. Маринка увидела, что на стуле вместе с одеждой брошен какой-то яркий журнал. Не вставая, она тихонько наклонилась вперёд, стараясь рассмотреть, что там. Журнал был раскрыт на статье "Sex". Маринка тихонько потянулась к журналу, стараясь не разбудить девушку.
-Хочешь, возьми почитать, - отчётливо произнесла та.
"Ничего себе - не слышит", - подумала Маринка, но журнала не взяла.
Девушка утром уехала, и Маринка никогда её больше не видела.
-5-
С Вовкой они вскоре помирились, как будто ничего и не было. Однажды Маринка спросила
-А что обозначает слово секс ?
-Вырастешь - узнаешь...
И засмеялся. И обнял её. Потом добавил:
-Это то, чем мы с тобой занимаемся, дурочка.
Маринка обрадовалась:
- Ну, наконец-то! Я же знала, я чувствовала, что есть какое-то приличное слово, которым всё это обозначается.
То, как называли это в народе, ей категорически не нравилось. Она вообще не любила непечатных слов.
Между тем дни летели. И ночи... Ночи были длинными, вязкими, дурманящими. Маринка уже не так стыдилась своей наготы, хотя по-прежнему стремилась юркнуть под одеяло, но Вовка так искренне восхвалял её красоту, что она иногда решалась и раскрываться.
Накануне 8 Марта он приехал к ней с целым пакетом свежей клубники. Где можно было в те времена достать такое богатство? Она была уверена, что он истратил на это всю стипендию. И даже больше. Гордость её распирала.
Он клал по ягодке в Маринкин рот и с интересом наблюдал за процессом поедания. А потом луна уже привычно заглядывала к ним из-за клетчатой занавески и видела, как переплетаются их тела в неумелом движении к чему-то древнему, но такому знакомому, подобно тому, как всегда знаешь молоко, хлеб, воздух.
А под утро стало почему-то грустно. Каким-то необъяснимым бабьим нюхом Маринка вдруг учуяла лёгкий холодок между собой и Вовкой, хотя они ещё лежали, привычно прижавшись друг к другу. Когда это произошло, она не заметила, но ей стало так страшно, и вслед за этим она отчётливо поняла, что сейчас решится её участь. Но Вовка молчал.
Маринка встала, закуталась во фланелевый халат и уставилась в окно. Там едва брезжил рассвет.
-Понимаешь, Мышка, нам надо расстаться, - прозвучало это, и она нисколько не удивилась.
Она ждала чего-то подобного. Ей даже показалось, что это когда-то уже было.
Она понимала только одно: надо это не им с Вовкой, а кому-то неведомому. Змею какому-то, чудищу косматому надо было приносить жертву. А иначе, как объяснить, что ещё час назад им так хорошо было вдвоём?
Маринка любила правду. Поэтому она тут же честно вспомнила, что уже был какой-то разговор об этом. Нет, расставаться тогда Вовка не предлагал, он только пожаловался ей, что ему с ней скучно.
Когда, боже, когда она успела надоесть ему, если он говорит, что ему с ней скучно?
Однажды он рассказал Маринке о какой-то "роковой женщине", которая у него была раньше. Вовка даже показал ей эту женщину. В их же институте. Это была невысокая девушка в чёрных почему-то очках, хотя в старых институтских коридорах и без того ничего не видно. Девушка равнодушно посмотрела в их сторону и пошла своей дорогой. Маринке даже показалось, что он всё это выдумал, нарочно, чтобы её подразнить.
Получалось, что он по ней, роковой женщине, действительно тосковал.
Тогда, в то мартовское утро, он ушёл, быстро, не рассуждая, как будто внезапно решился на что-то, но через полчаса вернулся. Маринка лежала на полу. Она тогда впервые потеряла сознание. Не помнит, как. Просто провалилась куда-то. Очнулась оттого, что он тормошил её. Она увидела над собой осунувшееся, почти страшное лицо Вовки.
- Что, что ты с собой сделала? Говори же! Я вызову "Скорую". Маришечка, Мышечка, говори же, не молчи!
-Я ничего не делала. Это само как-то получилось. Я не знаю. Я хотела закрыть за тобой дверь и всё.
Вовка был грязный и мокрый. Оказывается, он поскользнулся и упал в лужу.
- Я бежал. Я дурак, и сам не знаю, что делаю. Я понял, как я люблю тебя.
До неё, наконец, дошло, что он вернулся. Да, сначала ушёл, а потом вернулся. А ушёл, потому что ему с ней стало скучно. Нет, потому что он когда-то любил другую, ту роковую женщину, и ещё не разлюбил. Она лучше её, Маринки. У неё тёмные очки в тёмном коридоре. Она, наверное, слепая. Нет, не слепая: Маришка видела её недавно в читальном зале, и она смотрела на Маришку, пристально смотрела. Хотя, скорее всего, и не на Маришку, а на кого-то другого. В пространство. Да, и ещё она ведь читала. У слепых другие книги. Значит, она не слепая. Тогда что? Тёмные очки ни при чём. И он эту роковую не любит вовсе, раз он вернулся. Но почему тогда уходил?
- Мышенька, ты меня слышишь: я тебя люблю, тебя, - его голос был таким ласковым, каким уговаривают больных или капризных детей. - Ты на меня что, обиделась?
Она молчала. Если бы она сказала, что обиделась, то это было бы совершенно не то. Она не могла найти точного слова, потому что, если попробовать определить, что именно она на него сделала, то этого ни один учебник логики не определил бы.
- Ну, успокойся, успокойся. Мы сейчас с тобой напьёмся чаю, - он смотрел на неё заговорщиком, - ...или кофе? Ты хочешь кофе? Нет? Ну чаю, значит. И пойдём гулять по парку. Да? Да, моя любимая? Мокро, говоришь? Ну так я тебя на руках понесу.
Для убедительности он поднял Маринку на руки, благо, она была мелкой и лёгенькой, и стал носить по комнате. Она привычно обняла его за шею и глубоко вздохнула.
Потом они часа два бродили по парку. Медленно падал крупными хлопьями снег. Каркали вороны.
-5-
Расстались они осенью. Был сухой солнечный октябрь. Он закончил институт и собирался ехать по распределению далеко в глубинку. Он сказал, что вряд ли там задержится надолго, но в любом случае в Ленинград уже не вернётся. Никогда.
-Разве только в снах, - прибавил он шутя.
В день отъезда Вовка зашёл попрощаться. Маришка в это время жила уже в студенческом городке в одной комнате с Варварой, своей однокурсницей и подружкой.
- Ну, девчонки, не поминайте лихом, уезжаю...
- Тихо ты! Маринке плохо, надо неотложку вызывать.
- Что с ней? - Вовка метнулся к Маринкиной постели, где та скорчилась в какой-то неестественной позе и тихо постанывала.
- Слушай, я сейчас побегу вниз, к телефону, а ты посиди с ней, - крикнула Варвара и помчалась по коридору.
Вовка присел на край постели и попытался взять Маринку за руку. Обе ладони её были плотно прижаты к животу. Она поджимала колени, а потом снова выпрямляла ноги.
- Маришка, ну что с тобой? Я не могу так уехать...У меня поезд через час. Что мне сделать? Где у тебя болит?
- Поезжай, не волнуйся... пройдёт. Наверное, аппендицит... Врач сейчас приедет, Варя вызовет... Пустяковая операция... ерунда, - она проговорила это напряжённо, с трудом выдавливая слова.
Он потянулся было погладить её по голове, но она каким-то слабым движением показала: не надо. Время поджимало, надо было ехать на вокзал, а Варвары всё не было. Наконец она появилась и бросилась к шкафу собирать Маринкины вещи.
- Сейчас приедут, увезут. Маринка, не бойся, всё выяснится, - Варвара металась по комнате, пытаясь попутно навести в ней хоть какой-то порядок, - вот я тебе кладу сюда пасту и мыло, тапочки здесь, халат...халат, ага, хорошо, что есть чистый... - А ты не стой, иди вниз встречать врача, - набросилась она на Вовку.
- У меня же поезд, я уже опаздываю. Варя, ты сама тут...Видишь, такое дело...Хоть разорвись.
- А, ну да, я забыла. Привыкла, что ты всегда здесь. Ну, давай, счастливо тебе. Ладно, ты её не трогай, - остановила она его, - ей не до тебя.
- Я напишу вам.
- Да, конечно, - и Варвара снова сосредоточилась на сборах.
В комнату вошёл врач.
"Быстро приехали, - мелькнуло где-то в сознании, когда Вовка сбегал по лестнице вниз, и вслед за этим, как оборвалось, - не успею!"
Не успел. Нет, на поезд успел. Так и уезжал наспех, будто удирал. Писем писать не стал.
Владимир Андреевич давно уже шёл по улице. Всё, что мог вспомнить, он уже вспомнил. Надо было как-то выбираться из этих воспоминаний. Да, как она там сказала, Варвара? Косточки давно истлели...
Я - МУЖЧИНА
Татьяна Петровна косилась на окно. Там через узенький просвет в занавеске она увидела, что зажгли свет в соседнем доме. Она не могла ошибиться, подобно опытному мореплавателю, способному и в бурю разглядеть пропадающее куда-то мерцание маяка.
-Паша... пора тебе. Она свет зажгла, вдруг начнёт тебя искать? Иди скорее, скажешь, что ты выходил во двор, к поросёнку.
-К поросятам по ночам не ходят, - он засмеялся и прижал её к себе. - Сейчас я пойду, сейчас..
И припал к её губам.
Раздался стук в окно. Стучали настойчиво, твёрдой рукой. Так приходят вершить правосудие.
- Открывай, Татьяна! Чего затаилась? Я знаю, что мой козёл у тебя.
Он и она замерли.
- Она что - всё знает?!
- Выследила. Я не хотел тебе говорить.
- Ох, лучше бы сказал...
- Не открывай, постучит и уйдёт.
Но Татьяна Петровна уже стояла у двери.
-Кто там? - голос прозвучал сонно и убедительно.
-Открывай, тебе говорю! Отдай моего дурака старого, на кой он тебе? Ещё окочурится на радостях: давно у него эмоциев этих не было.
-Нина Матвеевна, голубушка, не знаю, о ком вы это говорите, но нет у меня никого. Идите лучше домой.
-Не знаешь? Ладно, я пойду, а он чтоб через пять минут был, паразит эдакой. Не нагулялся ещё!
Шаги, прибывшие беззвучно, теперь удалялись шумно и настойчиво.
Татьяна Петровна и Павел Егорович молча стояли друг перед другом. Он - виноватый, она - потерянная. Огонёк ещё подмигивал из печки, громадный белый кот соскочил с лежанки и провёл хвостом по ногам сначала одного, потом другого. Павел Егорович ещё постоял так с минуту и, пригнув голову, вышел за дверь.
Татьяна Петровна, закрыла за ним на засов, вернулась в кровать и стала плакать. Под утро она всё же уснула.
Утром пришло решение: "Сегодня же уезжаю. Всё! Потом приеду, только чтобы продать дом".
Дом достался ей от умершей в прошлом году тётки. Татьяна Петровна приезжала сюда несколько раз зимой и решила провести здесь лето. И всё бы хорошо, но она полюбила Павла Егоровича, соседа.
Честно говоря, уезжать ей не хотелось. Однако она заставила бы себя. Ещё минутку - и заставила бы.
Как подстрекатель, зазвонил телефон. Взяла трубку не сразу - потерпев два сигнала. Потом мягко, кротко:
-Да, слушаю.
-Ну, как спалось?
-Хорошо.
-И я тоже хорошо выспался. Утром, правда, выходил поросёнка кормить, а потом опять уснул.
-Что дома?
-Дома всё хорошо. Нина вот пироги печёт: невестку в гости ожидаем. У неё пироги вкусные, я принесу тебе, попробуешь.
-Не надо. Я пирогов не ем.
-А! Фигуру бережёшь? Ну это ты зря. От пирогов не надо отказываться.
-Ладно, приноси. Будет хоть повод увидеться.
-Но я только на минутку. Сегодня дел много. Ты с чем любишь: с творогом или с капустой?
Татьяна Петровна положила трубку.
"Всё! Собираюсь и иду за билетом. Хватит мне этих поросят с творогом". Оделась, вышла во двор и оторопела. Прямо по дорожке от калитки шла к ней Нина Матвеевна, держа в руках тарелку, наполненную пирогами.
-Вот, мой послал. Иди, говорит, отнеси соседке, ей приятно будет. Ну, насчёт приятности это он преувеличил.
-Спасибо, Нина Матвеевна, мне действительно очень приятно.
-Эко, как врать-то умеешь! А ночью-то кто стучал к тебе в окно? Я!
-Я не знаю, о чём вы говорите.
-Вот что, ты на меня зла не держи. А деда моего брось. Ему годков-то сколько, знаешь? Ты баба молодая, и найди себе кого помоложе, да неженатого. Вон, у Гурьянихи сын, пятьдесят лет, мужик хороший, выпивает, правда, но не так, чтобы очень. Овдовел недавно. Хочешь, я узнаю для тебя, что и как?
Татьяна Петровна молчала. Нина Матвеевна, выждав минутку продолжила:
-А что - у вас в городе нет мужиков? Ты вроде дама видная. Одеваешься хорошо. Ты поищи, найдёшь. А то - смех, кому рассказать: он же тебя лет на тридцать, поди, старше. У него, не знаю, правда, осталось чего на том самом месте аль нет? Может чего и висит, врать не стану. В молодые годы, бывало, как напружится, так чуть портки не лопаются. А сейчас не знаю.
С этими словами Нина Матвеевна поставила на скамейку пироги и, шаркая галошами, надетыми на босую ногу, побрела домой. По пути она заглянула в сарай, подняла и прислонила к дверям какую-то корягу и обратилась к курам, призывая их к дисциплине и порядку.
Татьяна Петровна занесла пироги в дом. Оставив их на столе, сама присела на скамейку. Она стала рассматривать клеточки на клеёнке. В одних клеточках был нарисован маленький цветочек, а в других - большой. Маленький был жёлтенький, а большой - красненький. А ещё, оказывается, бабочки по клеёнке летали кое-где, всё как на полянке лесной. Как же это она раньше не замечала? И пенёчек вылез из клеточки: видно, деревце кто-то срубил. "Сяду-ка я на пенёк, съем пирожок", - думает Татьяна Петровна. Потянула она руку к пирожку, взяла да разломила его. Капусту внутри увидела. А медведь откуда-то как зарычит: "Не садись на пенёк, не ешь пирожок - неси бабушке, неси дедушке"! Татьяна Петровна бросила пирожок и бежать. Бежит по клеточкам, цветочки с бабочками топчет, а медведь за ней гонится, рычит. Догнал, в клеточку повалил и грозно так допрашивает: "Почему пирожок бросила, есть не стала? А бабушка с дедушкой-то старались, думали угодить тебе, да, видать, неблагодарная ты"!
"Неблагодарная! - бабахнуло в голове Татьяны Петровны. - Она мне клубнику посадить помогла, рассаду для капусты свою дала, молоко приносила, а я её мужа увела!" А кто-то там другой в мозгу оправдывает её: "Не уводила ты никого. Куда ты уводила? Вон он дома сидит, пирожки ест и тебе не звонит."