Пятнадцать лет мы пытались улучшить нашу жизнь. И достигли только окончательного обессиления народа, его разобщённости и безверия. Этот результат сделал, наконец, для всех очевидным факт: Россией никто реально не управляет, Россия - государство без правящей элиты. У нас есть люди у власти (судорожно, зубами, держащиеся за неё), есть ещё умные люди (не все ещё выехали или вымерли), но нет умных людей у власти (если таковые случайно заводятся, их быстренько "выдавливают" из круга избранных).
Российская правяшая “элита”.
За последние годы у нас девальвировались очень многие ценности и понятия. Одно из таких понятий - “элита”. Везде, куда ни кинь взор, у нас - если верить навешиваемым ярлыкам, - одна “элита”: “политическая”, “финансовая”, “бизнес-“, “военная”, “региональная”, “интеллектуальная” и ещё бог знает какая (только до “криминальной” ещё не додумались, но давно пора бы).
В данном случае девальвация понятия вполне соответсвует девальвации (точнее деградации) выражаемого им социо-культурного феномена: у нас нет элиты в подлинном значении этого слова, - поскольку, как известно, элита это не просто люди, находящиеся на вершине власти и (или) обладающие большей частью богатств страны. Элита - это, прежде всего, “творческое меньшинство”, способное взять на себя груз ответсвенности поиска и принятия решений в ситуации исторического выбора и имеющее решимость эти решения последовательно реализовать.
С подлинной элитой в России всегда было туго.
Главная особенность российской правящей элиты искони была её кризисогенность. В основе любой смуты, переживавшейся Россией по крайней мере с 16 века лежали её корыстолюбие, мелочные личные интересы, в стремлении удовлетворить которые она никогда не могла удержаться в рамках приличий. А узость взглядов, не позволявшая ей подняться хотя бы чуть выше ситуации здесь-и-теперь, обусловливала полное неумение договариваться, вырабатывать общеприемлимые решения на пути поиска взаимных компромиссов. Единственное, что их могло объединить - почти животно-рефлекторная реакция: не допускать в свой круг чужаков.
Поэтому решение назревших общегосударственных, общенародных проблем (доведённых до крайней степени длительным периодом распрь) всегда принимало в России форму чрезвычайных мер, проведение которых брала на себя ничем не ограниченная личная власть. При этом суть реформ в решающей степени определяло личное начало, принимавшее почти всегда ту или иную психопатологическую форму. А сами эти патологические свойства личностей “царей-реформаторов” формировались опытом бытия в атмосфере вечных бестолковых жестоких склок различных кланов правящей элиты. Такими были реформы Ивана Грозного, Петра Первого, позже Сталина. Попытки проведения более “мягких”, цивилизованных реформ, предпринимавшиеся Екатериной Второй, Александрами Первым и Вторым, в наше время Н.С.Хрущёвым и М.С.Горбачёвым, всегда в конечном счёте оказывались неудачными прежде всего из-за того, что элита использовала “мягкость” власти для наращивания сопротивления реформам, покушавшимся хотя бы на часть их привилегий.
В итоге российская история складывалась из повторяющихся замкнутых кругов, сформировавших исторический штопор, в которы всё более и более входила Россия: “жёсткие” реформы, формировавшие всё более неограниченную личную власть как главное организующее начало российской государственности, вели к всё большей деградации “элиты”, а всё более деградирующая “элита” становилась всё более трудно преодолимой преградой в проведении действительно цивилизованных реформ.
Деградация “элиты” была неизбежным следствием рабского духа, неизменного спутника всякой тирании, даже “реформаторской”. Раболепие перед властью стало с 18 в. самой главной - родовой, - особенностью высших слоёв российского общества. С этого времени смысл жизни российской элиты всё более сводился к борьбе за статус (и связанные с ним привилегии) и к стремлению как можно больше ограничить круг лиц, имеющих право участвовать в этой борьбе. Наша “элита” всё более превращалась в замкнутую паразитирующую касту, озабоченную только сохранением своих привилегий, панически боящуюся каких-либо нововведений не косметического характера, перекладывающую ответсвенность за все сколько-нибудь значимые решения на верховную власть и бесконечно (за спиной, “с фигой в кармане”) ругающую эту власть.
“Силовой” характер проводимых в России реформ искусственно отделял социо-культурные аспекты модернизации от технологических и организационно-управленических. Любое государство в той или иной мере сталкивается с проблемами бюрократизма и технократизма. Но Россия - это единственная страна, которая вот уже три столетия пытается сделать бюрократизм и технократизм главными, даже единственными, средствами модернизации. Если определить одним словом основное содержание всех проводившихся в России “реформ”, - это будет понятие бесчеловечность: интересы человека, права человека (начиная с элементарного права на жизнь) изначально воспринимались не толко как малосущественные, они просто “не закладывались” в реально осуществлявшиеся программы модернизации. Оттого все реформы у нас в стране изначально были бессмысленными, то есть лишёнными смысла для подавляющего большинства народа. Итогом ряда таких бесмысленных модернизаций и стал наш пресловутый “особый путь”. Самой главной “особостью” были, конечно, настойчивые, безуспешные, но тем не менее не прекращающиеся до сегоднящнего дня, попытки соединить “продвинутые” технологические и административно-управленческие решения с рабским трудом. Но для нас сейчас важна другая “особость”. Опыт проведения таких чисто технологических и бюрократических модернизаций отобрал и воспитал “элиту” особого склада. Пётр стоит у истоков этого процесса: он первым пытался создать единую, занятую исключительно государственной службой, строго иерархически организованную с дисциплиной по военному образцу элиту из всего привилегированного класса дворянтсва-боярства и духовентства. В полном объёме сделать это не удалось. Но с пертовских времён не служащий человек (какого бы он ни был происхождения и личного богатства) был человек неполноценный и подозрительный и никогда не мог быть отнесён к “элите”.
Российская “элита” - это, прежде всего, служивая элита.
Абсолютизация административно-силовых решений, культ формальной поцедуры и секретности, создавшие столь характерную для Россию систему так называемых “келейных решений”. Неизбежно возникающая в таких условиях атмосфера лжи и мифотворчества.
Особый тип иерархичности, формируемой односторонней рабской зависимостью от вышестоящей власти (а не зафиксированными в обыденном и формальном праве отношениями взаимных обязанностей как между различными группами элиты, так и между элитой и другими социальными группами, - как это было в “нормальных” странах европейской цивилизации).
Созданный и поддерживаемый этой иерархической системой рабский дух и “зациклинность” на борьбе за статусы и привилегии.
Особый тип отношения элиты к народу, построенном на эксплуатации и консервации архаичных социально-экономических отношений, являющихся по-сути симбиозом рабства и примитивной общинности, характерном для восточных деспотий.
Эти качества были главными и доминирующими среди российской традиционной, “дореволюционной”, элиты. С такими качествами она не могла играть роль движущей силы реальной модернизации. Поэтому 1917 год, уничтоживший её, был прежде всего её собственной заслугой.
История российской элиты “советского периода” - история её окончательного вырождения.
Утрата тех слаборазвитых элементов личной независимости, определяемых частной собственностью, сословными правами, элементами европейской культуры и т.п., которые удалось с большим трудом сформировать в течение 19 века хотя бы у части дореволюционной элиты - делают советскую “элиту” полными рабами диктаторской власти.
К 1930-м годам она окончательно превращается в замкнутую касту сориентированную исключительно на безропотное и бездумное выполнение предписаний. Эти три главные особенности советской “элиты”: абсолютная замкнутость, рабская дисциплина и полная атрофия независимого мышления, - запускают механизм отрицательного отбора (достаточно полно описанный в работах первых перестроечных лет) приведшего к её полноё деградации к концу 1970-х годов.
Из “букета” разнообразных качеств, которые были характерны для советской “элиты” выделим два самых главных: безответственность и некомпетентность.
Усвоив и развив такие качества дореволюционной элиты как культ процедуры, секретности и пр., позволявшие избегать ответственности за принимаемы решения, советская “элита” изобрела поистине универсальный способ ухода от ответственности: “коллегиальные решения”, - которые для всех, кроме высших, уровней управления обосновывались сакраментальной фразой: “есть мнение”, - а для высших эшелонов власти - “пожеланиями трудящихся”. Если мнение оказывалось ошибочным, то в силу его полной безликости виновных за ошибки не находили, а просто одно мнение плавно заменялось другим. Если “пожелания трудящихся” на поверку оказывались “не те”, винить тоже было некого: сами пожелали, сами и расхлёбывайте.
Склонность к административно-силовым решениям и упования на всесилие формально-технологических средств дополнилось мессианской самоуверенностью последователей “единственно верного учения” и безоглядной романтической увлечённостью неофитов индустриальной революции. Итогом стали уникальные самодурство и самоуправство советской “элиты”.
С такими качествами единственными средствами, позволявшими советской “элите” удерживаться у власти стали сила (грубое насилие, переходящее в массовый террор) и мифотворчество, оболванивающее народ. С начала 1930-х годов (условной рубежной датой можно принять убийство Кирова) насилие и ложь становятся практически единственными “инструментами управления”, которые могла использовать советская “элита”.
Сфера обыденной жизни, подлинных трудовых отношений, действительного управления экономикой на низовом уровне (уровне предприятий, хозяйств, где создавалась реальная экономика) - всё более уходят из-под действительного контроля властной “элиты”. Возникает теневая жизнь. Не только так называемая “теневая экономика” с её главной основой - скрываемыми резервами ресурсов, но и теневой быт, теневая сфера досуга и пр., и пр. ...И, естественно, своя теневая “элита”: пресловутые “завсклады” и “товароведы”, воспетые А.Райкиным, и многие другие, стоявшие за ними, кого даже Райкин не осмеливался “воспевать”.
После не очень длительного периода борьбы, в ходе которой властная “элита” безуспешно стремилась если не уничтожить, то подавить и напрямую подчинить “элиту” теневую, между ними был заключён тайный неформальный альянс, построенный на “трёх китах”: теневые согласования (превратившие “социалистическое плановое хозяйство” в экономический хаос и безумное расточительство), ритуалы межличностной взаимозависимости (различные виды совместных возлияний, бань, рыбалок, охот и пр.) и особый “буферный” слой “элиты” - “хозяйственников” и “согласователей”, - обеспечивавший стабильное взаимодействие властной и теневой “элит”.
Сила и мифотворчество - дорогостоящие вещи, требующие для своего поддержания немалых ресурсов, тем более в масштабах такой страны, как СССР с её амбициозным мифом не просто о супердержаве, а об “авангарде всего прогрессивного человечества”.
Как только ресурсов для удовлетворения амбиций властной “элиты” стало не хватать, она повисла в воздухе.
“Перестройка” в рассматриваемом нами аспекте стала попыткой плавного обновления и “перевоспитания” нашей “элиты”.
Главное средство реализации этого замысла было выбрано совершенно точно - преодоление, прежде всего, её закрытости, кастовости и чрезмерной привилегированности, сделавших её безответственным паразитическим слоем советского общества.
Второе средство не афишировалось, в явном виде никогда не формулировалось, но достаточно ясно “читалось” в действиях “перестройщиков”. Это была попытка создать единую элиту, объединяющую её легальную (властно-силовую и идеологическую) часть с теневой (экономической, прежде всего), способную целостно контролировать ситуацию в стране. С этой целью началась реабилитация идей рыночного (правда, пока ещё, социалистического) хозяйства, пересматривались некоторые дела за “экономические преступления”, на первые роли всё больше выдвигались люди из слоя “согласователей” и “хозяйственников”...
Как всегда (и, даже, более, чем всегда: такой косной “элиты” как советская, российская история ещё не знала), перестройка была политикой очень узкой группы лиц, опиравшейся на авторитет и силу власти генсека. Большая часть властной “элиты” сразу же попыталась свести на нет реформаторские усилия своего тонкого перестроечного слоя. Поначалу она это делала проверенными бюрократическими средствами - фактическим саботажем, прикрываемым пропагандистскими отчётно-показательными ритуалами.
Сейчас мы, конечно, можем упрекать М.С.Горбачёва в наивности многих его шагов, особенно в экономической сфере. Но он имел (имел сразу, или, по крайней мере, пришёл к этому взгляду очень быстро на основании опыта первых же месяцев перестройки) очень трезвый взгляд на то, с кем он имеет дело. Он ясно понимал, что советская “элита” к самообновлению не способна. Её можно было изменить лишь частично принудив, частично заменив. С этой целью им создаётся обострённая конкуренция за статусы внутри самой “элиты” за счёт придания большей роли советской и хозяйственной номенклатуре, которая была традиционно как бы второсортной по отношению к партийной и силовой (КГБ и армии), и организуется всё усиливающееся внешнее давление: “гласность” (допущения большего разнообразия печатных изданий и иных средств массовой информации, снятие табу на обсуждение многих до того закрытых тем, установление если не подлинной правовой защищённости журналистов, то некого благожелательного патронажа со стороны власти и пр.) и зарождение многопартийности.
Но наша элита показала, что она достигла такой степени деградации, при которой она уже просто не способна к обновлению, она не хотела и не смогла преодолеть свои узкокорыстные интересы и ограниченное мышление. Перестройка воспринималась одной её частью только как возможность перераспределения влияния различных номенклатурно-мафиозных кланов, очередная “перетасовка колоды”, шанс быстро и существенно изменить свой статус в советско-партийной иерархии или урвать кусок побольше от пирога “общенародной собственности”. Другая её часть, наоборот, воспринимала перестройку как угрозу их существовавшему статусу и влиянию.
Итогом этого сугубо внутреннего конфликта нашей “элиты” стали события августа 1991 года.
Одна часть “элиты” попыталась любыми (а, точнее, единственными доступными её пониманию) средствами (грубой силой и ложью) сохранить свой статус и привычные методы управления, “не поступилась принципами” (то есть своим привилегированным бесконтрольным положением). Но сама эта попытка показала, что “элита” повисла в воздухе: она утратила не только реальные рычаги контроля за развитием событий, но и реалистичный взгляд на сложившуюся ситуацию.
Другая часть “элиты” - республиканская и областная номенклатура, союзная бюрократия второго и третьего эшелона, - выдержав паузу, чтобы убедится в безуспешности попытки реставрировать старую систему, решила скачкообразно повысить свой статус, оттеснив от власти “засидевшийся” высший слой “элиты”. Результатом победы этой части “элиты” стал распад Союза и возникновение “независимой России”.
В ходе последовавшего затем периода “демократических реформ” не удалось сколько-нибудь существенно изменить и обновить нашу “элиту”. Произошло лишь перераспределение влияния различных кланов традиционной “элиты”. И в этом главная причина безуспешности наших реформ.
В условиях утраты авторитета традиционных советско-партийных институтов власти и полной растерянности среди властно-силовой и идеологической “элиты”, реальная сила - контроль за движением финансовых, сырьевых и иных ресурсов, - оказалась у людей, руки которых “лежали на кранах”, распределявших эти ресурсы: деятелей теневой экономики, “хозяйственников”, “согласователей” и пр.
Они успешно использовали возникшую ситуацию “прававого и властного вакуума” (фактической утраты лигитимности советского законодательства и властных институтов) для квази-законодательного закрепления осуществлённого ими захвата бывшей “общенародной собственности” и переподчинения (покупки) властно-силовых структур.
Первый процесс - “демократического законотворчества”, - свёлся к бессистемному хаотическому созданию законов на потребу дня тех или иных “элитных” кланов, в результате чего “прававой вакуум” незаметно перешел в прававой бардак, прававой “беспредел”.
Процесс переподчинения властных структур шёл неоднородно. В регионах, а, тем более, “на местах” (в городах, сельских районах), где уровень взаимопроникновения властно-силовой и хозяйственно-теневой “элит” был очень высоким, всё свелось к символическим рокировкам среди “людей власти”, находившихся на виду у народа, в ходе которых убиралось несколько слишком одиозных, знаковых для толпы фигур, и к теневому перераспределению реальных рычагов власти. В целом же командно-административная система осталась неизменной. В центре же этот процесс свёлся к превращению отраслевых министерств в лоббистские группировки наиболее влиятельных кланов, получивших для прикрытия названия финансово-промышленных групп, и к формированию (покупки) аналогичных группировок в законодательных органах (Верховном Совете, затем Думе).
В результате сформировалась ситуация фактического безвластия, то есть власть перестало полностью интересовать реальное положение в обществе, экономике, государстве. Она превратилась в поле бесконечного передела силы влияния между несколькими “элитными” кланами. Эта очень неустойчивая ситуация, сопровождаемая бесконечными “разборками” (наиболее жуткой из которых стали чеченские войны), периодическими выдачами “лицензий на отстрел” различных третьестепенных фигур, отражающими изменение расклада сил в этой межклановой борьбе, не очень убедительно прикрывается шумными пропагандистскими компаниями на тему “гражданского мира и общественного согласия”. Из этой ситуации сама “элита” никогда не выйдет, поскольку это фактически идеальное состояние, к которому она всегда стремилась: соединение бесконтрольной собственности с бесконтрольной властью.
Впрочем, не будем уж совсем несправедливыми к нынешней “элите”, некоторое её обновление всё же произошло.
Во-первых, это её явная криминализация. Советская теневая “элита” - а через неё (точнее через обеспечиваемую ею систему теневого привилегированного распределения) вся властная “элита”, - была всегда тесно связана многими нитями (деловыми отношениями, личными связями, общими отсидками и т.д.) с “элитой” криминальной, уголовной. А силовая “элита” (МВД, КГБ) не только не брезговала систематическим сотрудничеством с последней, но сделала это сотрудничество одним из основных средств “поддержания правопорядка”. “Демократические реформы” поначалу лишь слегка сместили акценты взаимодействия этих трёх “элитных” групп. Но это именно тот случай, когда первоначальное незначительное смещение акцентов приводит к качественной трансформации всей системы. Когда обманный захват собственности и её бесконтрольное использование (разбазаривание) становятся главным содержанием экономической политики, когда реальной “кровью экономики” становятся скрытые финансовые потоки (“чёрный нал” и денежные сурогаты), когда место органов правопорядка занимает дикий “рынок силовых услуг”, - или, проще, когда главными социально-экономическими регуляторами становятся деньги независимо от их происхождения и запаха и грубое безнаказанное насилие, - в таком экономическом и правовом пространстве уголовная “элита” может, по меньшей мере, “играть на равных” с “элитой” традиционной, если не иметь существенные преимущества. Её “приёмы работы” сплошь и рядом оказываются более успешными, а потому быстро распространяются и приживаются среди прочих “элитных” групп. А с ними незаметно внедряются соответствующие мировосприятие, способы мышления и пр. (Впрочем, не стоит думать, что “перевоспитание” властной и теневой “элит” “элитой” уголовной было очень уж трудным. Многие посути уголовные элементы мировоззрения, принципы внутренней организации и т.п. были унаследованы властной “элитой” по линии: диктатура - партия нового типа - подпольная террористическая организация.)*
Во-вторых, некоторое обновление “элиты” произошло благодаря её “демократизации”. К концу 1991 года властная “элита” было не просто в состоянии растерянности, а полного паралича. Теневая же “элита” - пользуясь марксисткой терминологией, - ещё не осознала себя как “класс-для-себя”, то есть, не имея самостоятельного политического опыта, смелости, организованности для самостоятельных действий в общероссийских масштабах, предпочитала выжидать, подстраиваться под ситуацию. Единственными, кто имел смелость предложить и немедленно реализовать какую-то конкретную программу, была тогдашняя демократическая оппозиция, опиравшаяся на силу массовой поддержки “реформистских ожиданий” народа. Вынужденно допущенная на короткое время к рычагам реальной власти, она смогла за несколько месяцев вывести страну из ситуации социально-экономического колапса, выбив последние опоры у деградировавшей и обессиленной советской властной “элиты”: административное регулирование цен и финансовый волюнтаризм (неконтролируемая эмиссия, регулирование валютного курса и пр.) Этих нескольких месяцев было достаточно, чтобы теневая и криминальная “элиты” смогли осознать предоставленный историей шанс: возможность кардинального перераспределения власти и всей бывшей госсобственности. Реформы вырождаются в межклановую борьбу за эту собственность. А сами реформаторы - ставшие жертвами собственной наивности: абстрактного применения правильных экономических моделей, без учёта влияние социо-культурного контекста, - “выдавливаются” из власти униженные и оболганные. Но не все ...Та часть “реформаторов”, которая приняла “правила игры”, предложенные теневой и криминальной “элитами” (прямо скажем, правила не очень сложные: используй преимущества своего положения, связей и иных случайных факторов, демагогию и ложь, для того, чтобы урвать кусок побольше и быстрее других), смогла быстрее других освоить сферу банковских спекуляций, информационных технологий, массового импорта продовольствия, ширпотреба, бытовой и офисной электроники и пр. При этом им не пришлось особенно “поступаться принципами”. Всё это делалось под разговоры о благоденствии, которое вот-вот принесёт нам открытая, свободная рыночная экономика. При этом забывали урок, который в своё время прошли многие народы (в том числе и мы сами в начале века), суть которого в том, что рынок сам по себе, без определённой правовой и социо-культурной среды, ведёт к результату прямо противоположному: удушению рынка и свободы, быстро крепнущим монополиям и финансовой олигархии, моментально срастающихся с правительственной бюрократией. Мы вновь наступили на грабли, о которые уже расшибли лоб в Первую мировую войну. Реформы опять - как уже было не раз, - свелись к чисто поверхностной технократической модернизации, прежде всего, в таких сферах как торгово-банковской и контрольно-регулирующей (налоговая служба и т.п.): компьютеризация, евроремонты и прочие внешнецивилизирующие “прибамбасы”.
Таким образом, период “перестройки” и “рыночных реформ”, стал временем ещё большей деградации нашей “элиты”. Она стала откровенно паразитической, маргинальной “элитой”. Это её новое качественное состояние нашло очень ёмкое выражение в феномене так называемых “новых русских” и двух мифах: о “среднем классе” и “левой оппозиции”.
Понятие “новые русские” первоначально (как многое ставшее потом таким родным) пришло с Запада как чисто лингвистическая аналогия понятия “нувориш”. Но у нас оно сразу приобрело некое особое значение. Попытки наших карманных экономистов, социологов, политологов и прочих “аналитиков” дать ему объяснение, связав с определённой социально-экономической статистикой (уровень доходов и т.п.) или другими понятиями (например, “предприниматель”) оказались безуспешными прежде всего потому, что не захотели увидеть (если не попытались сознательно скрыть), что в народе это понятие имеет почти исключительно ценностое смысловое наполнение. Это прежде всего оценочное понятие. И оценка эта осуществляется по трём основным критериям: источники богатства; отношение к традиционной системе ценностей и традиционной культуре; средства, используемые для сохранения своего привилегированного положения.
По опросам социологов “новые русские” у 70% населения ассоциируются, прежде всего, с понятиями “жулик” и “проходимец”. Это авантюристы, использовавшие случайные преимущества (определяемые особым материальным или должностным положением на момент начала “реформ”: по статистике 80% наиболее богатых людей теперешней России выходцы и партийно-советской номенклатуры, а остальные 20% - криминального происхождения.) и нечёткие правила переходного периода для чрезмерного личного обогащения, то есть это люди, которые получили богатства, несоизмеримые с реальными затратами их личного труда. Это люди, ориентированные на краткосрочное обогащение любой ценой, ценой лжи, крови, предательства. И, наконец, это люди, тесно связанные с властью или сами являющиеся носителями властных функций: чиновники, раздающие льготы и жиреющие на взятках для народа это тоже “новые русские” (к вопросу о связи понятий “новые русские” и “предприниматели”).
“Новые русские” - это люди, для которых не существует слово “нельзя”, люди, которые полностью разорвали связь с традиционной системой ценностей и традиционной культурой (ведь всякая культура в конечном счёте опирается на некую систему табу). Это варвары, которые воспринимают культуру поверхностно-потребительски, как внешнюю роскошь и удовольствия. Эталоны такой “шикарной жизни” были сформированы благодаря потреблению “запретного плода”, взращенного десятилетиями существования за “железным зановесом”: сказачно-восторженное понимание “западной жизни”. Демонстративная парадность, потребность в ярком публичном самовыражении при отсутствии социо-культурных ограничивающих рамок, придали их жизни вызывающе-безвкусную лубочную форму. Внутренняя смысловая культурно-ценностная пустота кое-как прикрывается заплатками некогда случайно прилипших элементов культуры: сусальным православием, полуязыческим культом богатства и силы, идеализированным образом “русского купца”, игрой в “крутых ребят” с Запада или в “честного” вора... Но свой подлинный лик никак не удаётся “облагородить”. Денег и времени (свободного от “дел” и “разборок”) хватает только на пьянки, “баб”, азартные игры, дешёвую попсу и культивирование насилия через видео и “криминальное чтиво”.
Сохранить и приумножить своё состояние, продолжить полюбившийся им образ жизни “новые русские” могут лишь поддерживая сформированную ими же ситуацию нечётких правил игры и перманентной чрезвычайщины. Скрывание доходов и реального движения капиталов, сознательная изначальная ориентация на нарушение законов (“свой” в их среде определяется, прежде всего, по умению обходить законы), уход от ответственности за последствия своих действий и, главное, не просто сохранение, а превращение в единственный инструмент управления незыблемого мафиозного триединства: теневые согласования (“разборки”) - круговая порука - ритуалы межличностной взаимозависимости. Разделённые на постоянно враждующие кланы, они неизменно сплачиваются, забывая внутренние передряги, когда пытаются изменить эту ситуацию “беспредела”. Сознательно блокируют любые действия в сторону действительного цивилизованного реформирования экономики и общества, немыслимого без чёткого юридического оформления собственности, связанных с нею обязанностей и ответственности.
Таким образом, в феномене “новых русских” в ёмкой - порой гротескном, - образе выражены главные качества нашей нынешней правящей “элиты”. Это слой вороватых людей с незаслуженно повышенными доходами, тесно связанных с властью, пользующиеся полной безнаказанностью, с пониженными культурными стандартами и равнодушных ко всему вне сферы узкокорыстных интересов. То есть это откровенно паразитическая группа населения.
Проблема среднего класса, может показаться, не имеет никакого отношения к рассматриваемой нами теме элиты. В других странах это, пожалуй, и так. Но не у нас.
Миф о том, что у нас начинает формироваться средний класс (если уже не сформировался) усердно муссировался карманными “аналитиками” полтора-два года до кризиса 17 августа (период псевдо макроэкономической стабилизации 1996-1998 годов). О том, что все эти разговоры о российском среднем классе чистой воды блеф мною ясно было сказано ещё до 17 августа.* Поэтому повторю только основную мысль. Главное в определении этого понятия не надуманные вычисление уровня дохода, размера собственности и пр. Это также, прежде всего, ценностное понятие, выражающее в конечном счёте определённый набор основополагающих экзистенциальных смыслов. Не случайно, если мы обратимся к истории возникновения этого понятия, оно, - имея достаточно долгую историю формирования начиная с появления понятия “третьего сословия” во Франции в 18 веке, - в нынешнем значении появилось в США во времена депрессии 1930-х гг. и главным его назначением было выявить, оценить на прочность, ту часть населения страны, которую можно использовать в качестве главной опоры для выхода из кризисной ситуации.
Как выяснилось эта часть населения должна обладать тремя главными качествами:
- владеть собственностью, обеспечивающей достаточно независимое и устойчивое существование;
- играть, если не преобладающую, то достаточно значимую роль в некоторых секторах экономики (например, сельском хозяйстве и в сфере услуг);
- обладать общей ценностной ориентацией, определяющей предсказуемость социального поведения и политической позиции (разумный консерватизм, так называемый “здравый смысл”).
Людей, обладающих этими качествами, и назвали средним классом.
Отсутствие таких людей у нас лучше любых теоретических аргументов продемонстрировал “августовский кризис”. Он показал, что те, кого у нас называли средним классом, являлись небольшим прикормленным частью “элиты” (в основном финансово-спекулятивной и импортно-экспортной) социальным слоем, обслуживающим её интересы. Он не обладал ни одним из перечисленных стабилизирующих качеств и потому так безболезненно и незаметно для всех исчез. Поднятый было в октябре-ноябре 1998 г. стон некоторых СМИ (являвшихся частью этого “среднего класса”) по поводу его гибели, быстро пришлось оставить, поскольку сразу же стало ясно, что почти никого за пределами кольцевой дороги нашей славной столицы (где - как в главном спекулятивном центре страны, - было сосредоточено 90% этого “среднего класса”) данный вопрос мало кого волновал. Если не хуже. Это событие за пределами Москвы было воспринято со злорадным удовлетворением. В самом деле, если человек получает 500 руб. в месяц (и те не регулярно), будет он переживать, что кто-то вместо 2.500 $ (которые тот имел за его же счёт) стал получать 10.000 руб.?
Но нам важен не сам, по-моему, для всех уже очевидный факт отсутствия у нас среднего класса, - а причина, по которой, несмотря на все официальные потуги, он за годы "реформ" не то, что не возник, но даже не начал формироваться. Наша "элита" не просто не заинтересована в его возникновении, но упорно и изощрённо препятствует его появлению, поскольку справедливо видит в нём единственную силу, способную ограничить творимый ею "беспредел", претендующую на достаточно независимое владение хоть сколько-нибудь значимой частью собственности и способной достаточно серьёзно влиять на власть. Недавняя рекламная акция наших региональных баронов под названием Совещание в поддержку малого бизнеса лишь подтвердила эту мысль, поскольку реально она свелась к обычным благим пожеланиям и попытке навязать такую систему финансовой поддержки малого бизнеса, которая позволяла бы им бесконтрольно распоряжаться средствами, направляемыми из федерального бюджета на эти цели (что при таких системах финансирования доходит до тех, кому это финансирование предназначено, и на каких условиях, мы знаем на многих примерах "поддержки" АПК и пр.)
Оппозиционность наших "левых" (КПРФ, "аграриев", "патриотов" и пр.) так и не смогла ввести в заблуждение подавляющее большинство наших сограждан, несмотря на катастрофически падающий их уровень жизни и отчаянные пропагандистские усилия "оппозиционеров". Начиная с выборов в первый состав Думы её "электорат" остаётся практически неизменным, несущественно колеблясь в районе 30%. Его составляет, как показывают опросы, в основном люди пожилого возраста, рассматривающие отказ от коммунистических догм как предательство своей собственной - часто наивно-идеализированной, - жизни, и доведённые до отчаяния люди, которые видят единственную возможность для своего выживания в возрождении патерналистической распределительной системы. Эти - фактически маргинальные, - социальные группы создают "оппозиции" имидж массовости. Но её действительной силой является не только не сократившаяся, но и разросшаяся армия чиновников. Прежде всего аппарат центральных ведомств: Думы, Совета Федерации, самого правительства и Администрации президента, - почти целиком состоящий из бывшей номенклатуры ЦК КПСС, традиционные "силовики". К нему, к сожалению, надо также отнести большую часть работников наших правовых институтов: суда, прокуратуры и пр., - и новых "силовиков": таможенников, налоговиков... К ним примыкает значительная часть директорского, административно-управленческого и, частично, научно-исследовательского корпуса предприятий, не способных существовать без массовой и фактически бесконтрольной государственной поддержки: ВПК, АПК и прочие убыточные сектора экономики. Поэтому в нашей "левой оппозиции" ничего "левого" в общепринятом понимании этого термина нет, кроме популистской риторики о "социально ориентированной экономике", шумного протаскивания ничем не обеспеченных (потому невыполнимых) законов, "защищающих простой народ". Вся эта напускная "оппозиционность" призвана лишь прикрыть традиционную борьбу двух основных уже знакомых нам "элитных" групп: административно-силовой и хозяйственно-теневой. За "революционным" пафосом "оппозиции" стоит лишь навязчивая идея административно-силовой "элиты" вернуть себе доминирующее, исключительное руководящее положение (прежде всего в вопросе распределения всё более иссякающих финансовых, сырьевых и прочих ещё сохранившихся ресурсов), поставить на место выскочек из теневой экономики, вздумавших претендовать на ведущую роль.
"Левая оппозиция" фактически предлагает народу единственный выбор: вместо нынешнего псевдорыночного мощного фискального пресса, выжимающего все ресурсы, которые потом бесконтрольно приватизируются несколькими кланами высшей бюрократии сросшейся с финансовыми спекулянтами, - вернуться к привычному чисто бюрократическому распределению ресурсов, выдавливаемых столь же привычными исключительно силовыми методами (при этом реальное движение этих ресурсов окончательно уйдёт "в тень" и собираемых остатков будет хватать только на содержание самой власти). Её единственной подлинной целью является лишь возвращение для себя бесконтрольной власти. Власть для нее является самоцелью и высшей ценностью, а народ - животным, рабочим скотом, которое с помощь этой власти можно взнуздать, надеть намордник и гнать куда вздумается по бездорожью "особого пути".
Действительное содержание социально-экономической политики, которую проводит нынешняя власть можно уместить в одной фразе: "Россию спасут чиновники". Вся новизна курса путинского режима свелась к попытке возродить тотальный административный контроль над экономикой и обществом, перераспределению влияния лоббистских групп в пользу ВПК и откровенному отстаиванию интересов самой высшей распределительной бюрократии с её горячим рвением (до сих пор не очень уверенно сдерживаемым) всё регламентировать и всё распределять и ловкостью подменять закон бюрократическим своеволием.
Попытка “спасать экономику” и “отечественного производителя”, сначала задушив его официальными и неофициальными (широко рекламируемое уменьшение налогового бремени, на самом деле затронуло лишь очень незначительную часть того налогового пресса, который душит "отечественного производителя", а коррумпированность власти при новом режиме в лучшем случае не уменьшилась) поборами, а затем “ивестировать” крохи, оставшиеся после “перегонки” финансовых потоков через изощрённый аппарат финансово-бюрократического распределения, - конечно же не дадут желаемых результатов. “Экономическая стабилизация” не более чем блеф, красивая фраза, прикрывающая реальный факт - продолжение и усугубление стагнации экономики (что теперь, когда упали цены на нефть - действительный резерв нашей "экономической стабилизации", - это становится очевидным для всякого здравомыслящего человека).
Восхваляемая общественно-политическая стабилизация на самом деле основана на возрождении режима чрезвычайщины и закрытости, использующего явное доминирование апатии в обществе. Агрессивное давление на средства массовой информации с откровенной целью уничтожить её независимость, полностью подчинить себе и восстановить атмосферу тотальной лжи, питающейся иррациональными страхами толпы и инстинктами примитивной групповой солидарности "советского коллективизма". Создание системы карманных квази-общественных организаций - "приводных ремней", ограждающие власть даже от попыток её хоть как-то контролировать и хоть иногда призывать к ответу. Возрождение худшего варианта номенклатурного принципа формирования власти с характерным для него сведением решения всех проблем к перераспределению влиянию в узком и абсолютно закрытом слое. Раскладываются бесконечные пасьянсы с единственной, уже практически не скрываемой целью - спасти самих себя, а не страну, не народ. Единственный результат, к которому может привести эта "стабилизация" - бесконтрольная и безответственная власть, а не решение реальных социально-экономических задач.
При этом "элита" остаётся разделенной на враждующие, но тем не менее тесно взаимозависимые группировки, объединённые вокруг двух основных силовых полюсов.
"Элиты" новых русских. Изначально сформированная на принципах закрытого мафиозного сообщества, основанного на процедуре тайного присвоения, она не имеет никаких реальных связей с обществом и не способна прийти к какому-либо постоянному конструктивному соглашению между составляющими её группировками. Её низкий общекультурный уровень не позволяет надеяться, что она в обозримой перспективе сможет выполнить объединяющую общенациональную функцию, хотя бы начать процесс формирования современной цивилизованной социально-политической структуры общества и государства. Она способна лишь использовать государственные институты (и, следовательно, окопавшуюся там административно-силовой "элиты") для сохранения своего привилегированного статуса.
Старая административно-силовая "элита", пытается хотя бы на время возродить былую единую тоталитарную государственную машину. Но она также совершенно оторвана от общества, "зациклина" на идее возрождения абсолютно бесконтрольной власти и проблемах собственного материального обеспечения. Но кроме того, она совершенно неспособна предложить какую-либо реалистическую экономическую программу, кроме восстановления системы тотального централизованного перераспределения, а потому всегда будет зависеть от "элиты" новых русских (которую она в лучшем для себя случае загонит обратно "в тень"), реально контролирующей экономические процессы.
И в настоящее время всё идёт к тому, чтобы сохранить неизменным такое положение дел и такую "элиту", освятив её очередным ритуалом парламентских и президентских выборов. Но ещё один срок такой жизни народ может и не выдержать...
Российская интеллектуальная "элита".
Помимо властной элиты, о которой мы говорили выше, нормальное развитие общества не возможно без элиты духовной, интеллектуальной. Эта внутреняя разделённость элиты восходит к одному из древнейших "разделений труда": выделению в обществе касты воинов и касты жрецов, - и только в очень редких исключительных, практически единичных, случаях эти две части элиты могут совпадать. Как правило, между ними складываются сложные противоречивые отношения, дававшие повод для различных утопических построений вроде платоновского "правителя-философа". Но в России это противоречие оказалось особенно острым. Настолько острым, что породило особый социо-культурный феномен - российскую интеллигенцию.
Если "историческим оправданием" существования властной элиты является успешное обеспечение ею устойчивого функционирования экономики и "государственной машины", то оправдание интеллектуальной элиты - в формировании объяснения мира и места в этом мире каждого человека, обеспечивающее его (человека) самосохранение, выживание (как минимум) и саморазвитие.
Но в России власть, как мы уже говорили, по крайней мере последние четыре столетия, рассматривала себя как самодостаточную силу, а потому не просто игнорировала вопросы прав и свобод личности, но видела в любой форме личной и общественной самодеятельности главную угрозу своему существованию. Поэтому духовный и интеллектуальный контроль являются со времён Ивана Грозного одним из главных направлений деятельности власти. А с эпохи Петра - учреждения Синода, - этот контроль становится вполне завершённым. С этого времени отношения властной и интеллектуальной элит рассматриваются только в понятиях гослужбы, место российских интеллектуалов однозначно определено - казарма. Главными качествами российских интеллектуалов становятся дисциплина и преданность власти ("не должно сметь своё суждение иметь").
Стремление власти внедрять военно-управленческую и связанную с ней промышленно-технологическую модернизацию без "модернизации" в гражданской и духовной сферах, утверждают фактический запрет власти на интеллектуальную, духовную самореализацию и свободу, в том числе на реализацию базовых духовных ценностей: разум, честь, дружба, любовь, личное достоинство и др.
Под этим интеллектуальным и духовным прессом и сформировалась российская интеллигенция.
Конфликт властной "элиты" с мыслящей и чувствующей частью народа - его действительной духовной и интеллектуальной элитой, принадлежность к которой в России определялась ни формальным уровнем образования, ни принадлежностью к какой-либо социальной группе, но именно своим особым пониманием, как нужно достойно жить,* - до конца 18 века имел характер единичных индивидуальных событий. С конца 18 века он выходит за эти рамки, начинает охватывать пока ещё узкий, - но круг, группу единомышленников. В начала 19 века этот круг становится для того времени и того общества достаточно массовым. Поэтому рубеж 18 и 19 веков - время рождения российской интеллигенции. Внешним проявление этого конфликта рождающейся интеллигенции и властной "элиты" стало явление, за которым закрепилось название декабристского движения. Советская историография, зажатая проскрутовым ложем "ленинской методологии" и ленинской же "периодизацией освободительного движения", придавало этому явлению поверхносто-политический характер. Но действительные истоки и подлинная сущность этого явления были гораздо глубже. Его подлинной основой был духовный нравственный конфликт: расхождение законов чести, понятий человеческого достоинства, духовной свободы и пр.. с нормами, поддерживавшимися государством, бюрократией, властной "элитой" ("Служить бы рад, прислуживаться тошно").
Если мы посмотрим события, в которых проявился этот конфликт: первая ссылка Пушкина, дела Щербатова и Раевского, "Семёновская история", роспуск массонских лож (под который подпал и декабристский Союз Благоденствия) и пр., - то увидим (достаточно почитать переписку Александра 1 с В.М.Волконским по поводу всех этих событий), что его истоки были элементарны: стремление дворянской молодёжи внедрить в повседневную жизнь и повседневную службу (что было самым страшным - государственным преступлением) стандартов поведения "европейски образованной личности": личная честь, личная ответсвенность, уважение к личности (в том числе при исполнении служебных обязанностей и даже к лицам "неблагородных сословий", в частности, к солдатам); дух свободы разума, здравого смысла, дружбы ...
Возникшие в этой атмосфере культурные явления 1820-1830-х годов - Пушкин, Грибоедов, Вяземский, Баратынский, Чаадаев, Лермонтов и многие другие, - сохраняют свою актуальность и близость нашему мировосприятию, прежде всего потому, что они несут в себе свежесть освоения этих идеалов и переживания этого конфликта, а, во-вторых, потому, что эти идеи нами до конца не освоены и конфликт не преодолён.
Этот конфликт власти и интеллигенции придал александровским либеральным реформам тот порочный нерешительный и незавершённый характер, который был потом присущ всем российским реформам. Царь вместе с узким кругом единомышленников начинает реформы (власть востребует отдельных интеллектуалов, в лояльности которых она полностью уверена, но которые изначально оторваны как от общества и большей части интеллигенции, так и от основной части властной элиты). - Общество (наиболее интеллектуально и духовно развитая часть народа) и интеллигенция как его "авангард" (в то время практически совпадавшие) начинают реформы активно поддерживать. - Власть пугается излишней активности и самодеятельности общества, возможности упустить контроль за реформами и возрастающего противодействия властной бюрократии и тупой массы привилегированного сословия. - Реформы начинают приостанавливаться и сворачиваться ("молодых друзей" заменяет Аракчеев). - На смену нерешительному царю-реформатору приходить решительный царь-контрреформатор. (Николай 1, который считал недопустимым даже одобрительные самостоятельные оценки действий власти, поскольку власть не может подлежать никакой оценке. Этот принцип был доведён до законченной формы Сталиным и с тех пор стал идеалом нашей властной "элиты").
Отказ власти от первоначальных реформаторских устремлений обнаруживает взаимное непонимание и взаимное недоверие властной "элиты" и общества, интеллигенции, "правящего меньшинства" и "творческого меньшинства". Открывшаяся было возможность диалога между ними исчезает бесследно.
В этой ситуации реалными оказываются три выхода.
Воздействие на власть и общество, народ созданием эталонов духовности. Развитие этого направление породило уникальный социо-культурный феномен мировой истории - русскую культуру (особенно литературу) 19 - начала 20 веков.
Практика малых дел, поддержание и развитие обыденной духовности и бытовой культуры, "низовое просветительство", - значение которого первым в полной мере оценил и поставил как важнейшую практическую задачу Чаадаев, и которое никогда в России последовательно и широко не удавалось реализовать из-за тотального противодействия властной "элиты" (самым светлым периодом в этом плане была эпоха земских реформ конца 19 века).
Поиск быстрых и кардинальных решений, порождаемых гремучей смесью отвлечённой мечтательности и чувства обыденной безысходности.
Впервые русская интеллигенция оказалась в ситуации выбора между этими тремя возможными направлениями деятельности во время общественно-политического кризиса начала 1820-х годов, хорошо известного всем, кто мало-мальски знаком с историей России 19 в., но затем она не раз оказывалась в этой ситуации в течение 19 и 20 веков.
Борьба между этими направлениями стала главным содержанием нашей общественной, политической и культурной жизни в течение почти двух веков. Именно она, а не пресловутые "три этапа революционного движения", определили социально-политическое развитие России в этот период, освободительное движение так и не завершившееся до сих пор.
В наши планы не входит даже краткое описание логики саморазвития этого движения. Выделим только один - на наш взгляд главный, - результат.
Первичный импульс интеллигентской оппозиционности исходил из идей самоценности человеческой личности, его духовного и нравственного совершенствования, но при этом он изначально включал также понимание того, что человеческое достоинство и духовная свобода немыслимы без достойного уровня материального существования. Первоначальное вполне гармоничное сосуществование этих идей постепенно стало разрушаться и к концу 1840-х годов уже ясно обозначается их противопоставление, которое в очень упрощённой форме можно выразить так - что делать сначала: накормить? или просвещать?
Довольно быстро, к 1860-м годам возобладало мнение: накормить. Такой выбор предопределили несколько факторов. Комплекс вины перед нищенствующим народом и его явно слабая - именно в силу своей забитостью обыденной жизнью-выживанием, - восприимчивость к попыткам его просветить заставили значительную часть материально обеспеченной интеллигенции выделить в качестве первостепенной задачи именно эту цель. Но, кроме того, в течение 19 века существенно изменился состав интеллигенции. Власть сама загнала себя в порочный круг, приведший к её гибели: стремление к тотальному контролю за всей жизнью общества требовало огромной и всё возрастающей армии чиновников (к которой в России всегда относились и инженеры, и врачи, и учителя, и прочие представители "интеллигентных профессий"), на достойное существование которых у власти никогда не хватало средств. В среде этой новой - разночинской, - интеллигенции проблема накормить естественно выходила на первый план.
Размытое в народе чувство обиды и мстительности к богатым и привилегированным слоям общества приобретает у этой части интеллигенции осознанную, концентрированную, экзальтированную и культивируемую форму социальной мести. А идеализация собственного обыденного существования порождает (точнее воскрешает, но в особо обострённой форме) ложную идею особой более высокой духовности, которую создаёт бедность, особой народной (вначале, а затем - пролетарской) культуры, которая является не просто несравненно более высокой, чем так называемая "элитарная культура", но и совершенно независимой и не нуждающейся в последней формой культуры.
Этот идейный комплекс: оголтелый "материализм", экзальтированная мстительность, мессианство народной (пролетарской) культуры, - к началу 20 века становится доминирующим (не численно, а силой организованного напора и бескомпромиссной убеждённости). Третье направление разрешения противоречия между интеллигенцией и властью - политический экстремизм, революционный путь, - становится главным.
Ограниченность, мелочное корыстолюбие властной "элиты" способствовало тому, что наиболее экстремистски настроенная часть интеллигенции - большевики, - захватывают в конце концов власть. Это, как мы знаем, принесло многие пагубные последствия. Но для нас в данном случае важно отметить последствие, которое это событие имело для самой интеллигенции. Огульное отрицание, уничтожение старой высокой культуры, торжество "материализма", выродившегося в узкий технократизм (как откровенно заявлял один из большевистских лидеров: из всей прошлой культуры нам нужны только военные, инженеры и врачи, - и только до тех пор, пока мы не воспитаем своих специалистов), привело к тому, что интеллигенция вполне по-гегелевски подвергла сама себя "отрицанию": она отвергла, уничтожила свободу мысли, духовную свободу - основу, из которой она произросла, и цель, ради которой она билась целый век; и предала свой главный идеал, наследованный от Просвещения, который вдохновлял её в течение этого столетия - счастье и свобода каждого человека.
В результате интеллигенция сама сделала себя сначала самой уничтожаемой, затем самой третируемой социальной группой, а после смиренно приняла роль третьестепенной "прослойки", зажатой между партийно-советской бюрократией и гегемоном.
Но будучи низшей кастой, париями советского тоталитарного общества российская интеллигенция нашла силы для самосохранения, самовоспроизводства и, даже, некоторого саморазвития. Откуда она черпала ресурсы для этого?
Во-первых, та часть старой - в основном естественно-научной и технической, - интеллигенции, которую новая, советская власть была вынуждена сохранить, имела очень высокий уровень общей культуры. Поэтому даже после того, как большая часть "гуманитарной" интеллигенции была выслана или уничтожена, традиции свободомыслия, духовной чистоты и честности, защиты человеческого достоинства и эталоны высокой культуры не умерли.
Во-вторых, скоро стало ясно, что построить "новое общество" на чисто прагматических технократических принципах нереально. Необходимо было найти замену отброшенной религии и другим традиционным формам духовной культуры. Такой заменой стала новая идеология, замешанная на "диалектическом материализме" и "научном коммунизме".
Новой религии нужны были новые жрецы - преданные, строго организованные и дисциплинированные "инженеры человеческих душ".
Но, странное дело, и в их среде, даже среди людей кристально чистого "пролетарского происхождения" стала возникать своя интеллигенция, то есть люди, претендующие на интеллектуальную и духовную свободу и человеческое достоинство. Процесс вполне естественный, если вспомнить, что источник формирования интеллигенции не в наличии особых социальных и профессиональных групп, а в определённой политике власти в духовной сфере: её чрезмерный, тотальный контроль над этой сферой.
Новая интеллигенция существенно отличалась от старой, дореволюционной, прежде всего в духовных и общекультурных эталонах. Стараниями властей доступ к мировым духовным, интеллектуальным, культурным ресурсам был существенно ограничен. Главным - практически единственным, - источником мыслей и идей стал марксизм. Вопреки мнению его многих нынешних противников, марксизм - благодаря достаточно сложному идейному комплексу, на котором он строился, включавшему и мощную просветительскую и гуманистическую традицию, - обеспечивал определённую "идеологическую опору" для отстаивания духовной и интеллектуальной свободы, идей гуманизма и человеческого достоинства. Очень скоро была выработана изощрённая система "идейного обоснования", позволившая постепенно реабилитировать и ввести частично в повседневную, частично в полулегальную культуру многие достижения отечественной и мировой культуры.
Новая власть, очень быстро почувствовав возникшую угрозу, попыталась выжечь смутьянов калённым железом: в 30-е годы в ходе борьбы с "врагами народа", в 40-е - борясь с "космополитизмом" и "низкопоклонством перед западом". Но уничтожая "врагов" одной рукой, другой она создавала своеобразные "оазисы", где оппозиционная интеллигенция концентрировалась, самосовершенствовалась и саморазвивалась: ГУЛАГовские "шарашки" и различные "ящики", где были посеяны и взращены семена будущего дисидентства.
"Хрущёвская оттепель" и взращенное в её атмосфере "шестидесятничество" были золотым веком советской интеллигенции. Выхоженная в питомниках ГУЛАГовских "шарашек" поросль интеллигентского свободомыслия была пересажена на хорошо подготовленную почву. Здесь решающую роль сыграли два фактора. Главными были исповедуемая советской технократичекой планирующе-управленческой бюрократией экстенсивная модель развития и её погоня за количественными показателями в стремлении "догнать и перегнать". Вместе с освоением новых территорий и месторождений полезных ископаемых, строительством новых заводов и пр. росло число проектных институтов, научных центров, ВУЗов и техникумов и, как результат, выпускалось всё больше "специалистов", из которых в массовом порядке "плодилась интеллигенция". Возможность иметь приемлимый уровень жизни не тратя особых усилий на заботу о "хлебе насущном" (благодаря счастливому совпадению: открытию в это же время крупных нефтегазовых месторождений и высоких цен на энергоносители на мировых рынках), бестолковая - при всей внешней строгости, - советская система организации и управления труда, позволявшая для всех желающих выкраивать достаточно времени для занятия научными и техническими проблемами просто "потому-что-интересно", наличие насыщенной среды конструктивного неформального и бескорыстного интеллектуального общения, без которого немыслимо действительное творчество...Всё это вместе создало такую атмосферу "brainstorming’а", "размытого" между институтской курилкой и домашней кухней, которую врят ли ещё когда-нибудь удастся воссоздать, и в которой выросла и расцвела интеллигенция 60-70-х годов.
Идейно - и в подавляющем большинстве вполне искренно, - она исходила в основном из "марксистско-ленинского" комплекса идей. Но смысловые акценты окончательно были смещены с политико-силовых идей (революционное насилие, диктатура пролетариата и пр.) на гумманистически-просветительские компоненты этого идейного комплекса (очищение подлинного ленинизма от напластований сталинизма, противопоставление молодого Маркса зрелому и т.п.) Здесь многое соединилось. Жизнерадостный жизнеутверждающий порыв народа, победившего в самой страшной в мировой истории войне и освободившегося от наиболее уродливой формы тоталитарной власти - сталинизма. Бо’льшая включённость в европейский культурно-исторический контекст, благодаря присоединению к СССР Прибалтики и созданию коммунистических государств в Восточной Европе (конечно, это была не самая лучшая форма освоения европейской культуры; но, тем не менее, даже эти ограниченные и подконтрольные, но всё же достаточно регулярные и широкие, контакты российской интеллигенции с интеллигенцией восточноевропейских стран играли важную роль в поддержании и развитии традиций свободомыслия). И, наконец, проникновение новых явлений западноевропейской культуры через пусть даже слегка приподнятый "железный занавес": Хэмингуэй, Экзюпери, Ремарк, великое итальянское и французское кино 50-60-х, джаз, а затем Beatles и пр., и пр.
Существенно изменилось соотношение направлений разрешения конфликта интеллигенции и власти, о которых мы говорили выше. Инициатива раздувания этих конфликтов исходила от власти и характерны поводы, которые она для этого использовала: присуждение Нобелевской премии Пастернаку, выставки художников-абстракционистов, “дело Синявского” и т.п. Мы видим здесь всё тот же страх перед духовной независимостью, любыми свободными спонтанными проявлениями человеческой индивидуальности, маниакальное стремление к тотальному контролю над личностью, которые знакомы нам ещё с “аракчеевщины”. Но когда этот конфликт в очередной раз ясно определился, он получил - в отличие от ситуации конца 19 - начала 20 веков, - вопреки стараниям власти очень слабое развитие в чисто политическом направлении. Такие политические проявления интеллигентской оппозиционности как диссидентство и правозащитное движение или, тем более, крайние формы вроде призывов к свержению коммунистического режима имели очень незначительное распространение, охватывая в лучшем случае несколько тысяч (если не сотен) человек на весь Союз.
Основной импульс творческой интеллектуальной духовной самореализации был направлен по двум другим направлениям: созданию высоких образцов, эталонов культуры и поддержанию обыденной духовности и человечности, отстаивания внутренней свободы, формированию и защите внутреннего мира, отделённого от мира лживых догм.
Действительно - теперь, думаю, это уже очевидно, - 60-е и 70-е годы уходящего века были периодом взлёта российской науки и культуры, сопоставимым с “золотым” и “серебрянным” веками.
Наряду с выдающимися образцами высокой культуры в это же время была создана и особая культура обыденности. Крайне сдержанное, если не скептическое отношение к заезженным идеологическим штампам, уход от заорганизованной “общественно-политической активности”. Следование общим этическим нормам, из которых главной было - не замарать себя участием в сомнительных делах, особенно доносительстве. Культ бескорыстного творчества, приверженность которому в первую очередь определяло духовное сродство вне зависимости и должностного положения и профессиональной сферы деятельности. Преданность друзьям, ближним. Свобода в выборе и следовании культурным эталонам... При этом, благодаря “массовому размножению” интеллигенции в это время и постоянному интеллектуальному, духовному взаимообмену между этой “массой” и сферой высокой культуры, духовных эталонов, эта культура обыденности приобрела форму достаточно автономной реальности, в которой каждый желающий мог в любой точке нашей тогдашней необъятной страны найти убежище от иной реальности - административно-бюрократической системы.
И эта реальность с твердой нравственной почвой постоянного обыденного ощущения духовного единства с необъятным кругом единомышленников и высоким небом интеллектуальных и духовных эталонов была более реальной, жизненной, чем реальность официальная. Это нашло наглядное выражение в существовании двойной шкалы духовных лидеров народа. Были “деятели науки и культуры” со множеством официальных научных званий и наград, научные труды, книги которых никто не читал, музыки не слушал, кинофильмы и спектакли не смотрел... И были никак официально не выделенные обычные доценты и кандидаты наук, писатели, поэты, композиторы, музыканты, режиссёры и актёры, на лекции, концерты и спектакли которых было невозможно попасть, книги которых зачитывались до дыр, фильмы (при отсутствии видео) и спектакли которых всеми правдами и неправдами смотрелись... И, главное, та же властная элита, раздававшая официальные звания и награды, “для домашнего потребления” использовала то же, что и простые смертные. (Единичные совпадения на этих двух шкалах авторитетов лишь подтверждают правило: власть вынужденно одаривала некоторые уж откровенно яркие таланты, чтобы окончательно не утратить видимость духовного контроля над обществом).
Вместе с тем эта по-своему уникальная культурно-историческая реальность таила существенные изъяны. Во-первых, будучи по-существу духовной, моральной, нравственной оппозицией власти, интеллигенция находилась - не отдавая себе в этом ясного отчёта, - в жизнеопределяющей зависимости от этой власти, от созданных её относительно “тепличных” материальных условий (о чём мы говорили выше). Во-вторых, она обладала в основном силой пассивного морального сопротивления “неучастия во зле”, сохранения морально-нравственных и духовных образцов. Но при этом почти напрочь утратила те слаборазвитые стремления и умения как собственной, так и - тем более, - организации общества вокруг внятно сформулированных конструктивных программ, которыми обладала дореволюционная интеллигенция (по вполне понятным причинам: семидесятилетнее тоталитарное регламентирование всех сторон жизни общества умертвило начавшие было приживаться ростки цивилизованного гражданского общества). И, в-третьих, в полном объёме сохранилась традиционная слабость российской интеллигенции: мечтательность, влюбчивость в идеи и вера в их быструю, чудодейственную самореализацию.
Эти слабые стороны советской интеллигенции сыграли роковую роль в годы "перестройки" и "демократических реформ". В начале этого периода авторитет интеллигенции был очень высок. Учёные и писатели, поэты и художники, юристы и журналисты, актёры и режиссёры были у всех на виду, становились самыми видными общественными и политическими деятелями. Их мнение было высокоавторитетным. В них верили.
И, вдруг, невзначай, за 3-4 года всё исчезло, как будто ничего этого и не было. По социологическим опросам интеллигенцию люди их всех прочих социальных групп воспринимают как силу, с которой в наименьшей степени у них связаны надежды на возможные изменения к лучшему. Её авторитет уверенно приближается к нулевому.
Началось всё с того, что некоторый новейшие - неолиберальные, - экономические теории были восприняты "молодыми реформаторами" как панацея, способная если не в одночасие, то достаточно быстро и как бы само собой разрешить все наши проблемы и в какие-нибудь 3-5 лет сделать Россию достаточно цивилизованным государством. При этом они как бы не замечали, что сами эти теории являются результатом двухвекового развития европейской экономической науки (и потому в "свёрнутом виде" включают положения: неявные предпосылки, скрытые константы и пр., - разработанные предыдущими теориями, нами совершенно не освоенными) и что их действенность предполагает вполне определённый социо-культурный контекст (развитое гражданское общество, правовые институты и пр.)
Я сказал: "как бы не замечали", - потому, что на самом деле они это, очевидно, понимали, но полагали как всегда, что достаточно найти и "объявить" правильную теорию и она сама в силу своей "правильности" утвердится в жизни и "завоюет массы". И как всегда не было ни времени, ни особого желания, ни опыта для того, чтобы заняться реальной организацией общественной поддержки реформам, формированием гражданского общества как той единственной возможной основы, без опоры на которую проведение этих реформ невозможно. Да что там "массовая поддержка", - как всегда не удалось преодолеть "кружковщину", борьбу амбиций за звание "спасителей отечества".
В результате наша интеллигенция наступила в общем-то на те же "грабли", что и в 1917 году. Тогда интеллигенция, спровоцировавшая октябрьский переворот, оправдывала мерзости террора и гражданской войны упованием на самореализуемость идеала "общества социальной справедливости", не замечая, что требуемого марксистской теорией (обосновывавшей возможность построения такого общества) преобладания в обществе сознательного индустриального рабочего класса у нас нет, а вместо него имеется преобладание обезумевшего за годы войны люмпена. Сейчас же мы "не заметили", что вместо цивилизованной западной буржуазии, развитых гражданских, государственных и правовых институтов мы имеем коррумпированную бюрократию, вороватый директорский корпус и "братву", - и понадеялись, что идеалы рынка и демократии сами собой преодолеют, переборят мерзости национального разграбления нашей "приватизации".
Когда стало очевидно, что сохранившие основные ключевые позиции красный директорский корпус и советско-партийная номенклатура придают реформам совсем иное направление развития (см. первый раздел статьи), вместо того, чтобы признаться в этом самим себе, честно и ясно сказать об этом народу и начать черновую работу консолидации и организации реформистско настроенной его части (которая до 1995-1996 гг. численно и "по жизненному напору" доминировала), формированию основных элементов гражданского общества, - "молодые реформаторы" пошли по пути, проторённому многими их предшественниками: возложили все надежды на "реформаторски настроенную" единоличную власть - президентскую в данном случае.
Но этот путь на деле стал путём отказа от реформ.
Смысловым центром "реформ" стала борьба за власть, а собственно вопросы реформирования экономики, правовой среды, институтов власти, социальной сферы и т.д., - стали разменной монетой в торге между различными кланами, рвущимися к власти. Поэтому, когда "реформаторы" одержали временную победу в этой схватке, сумев разогнать оппозиционный Верховный Совет и протащить на референдуме президентский вариант конституции, - реформы (прежде всего процесс приватизации) приняли такую уродливую форму, что они (и реформы и реформаторы) утратили поддержку значительной - ранее поддерживавшей их, - части народа, что ясно показали уже первые выборы в Думу.
Кроме того, вроде бы оказавшись у власти (а точнее, при власти - президентской), "реформаторы" поставили себя в заведомо проигрышную позицию: возложили все надежды на административно-силовые средства "продавливания реформ" и, таким образом, перевели "борьбу за демократию и рынок" на поле аппаратно-бюрократических согласований и межкланового торга, окончательно похоронивших первоначальные реформистские замыслы. На этом поле более сильной и уверенной чувствовала себя традиционная прокоммунистическая номенклатура. Самих себя они поставили перед жёстко поставленным выбором: либо фактически войти в новую "демократическую" номенклатуру со своими групповыми интересами, придавая борьбе за эти интересы видимость борьбы за реформы (совершив вобщем-то обычное для российской интеллигенции превращение из "оппозиционеров" и "критиков" в правящую бюрократию*), либо дать себя постепенно, "поштучно" выдавливать из власти. В этом смысле все "реформы" после отставки кабинета Гайдара были процессом "просеивания" реформаторов через сито этого выбора. В результате мы получили то, что имеем: борьбу коррумпированных кланов, ассоциирующуюся у народа с понятием "реформы"; президента с почти диктаторскими полномочиями, но практически бессильного (для проведения действительных реформ); распылённых, деморализованных действительных сторонников реальных реформ.
И главная вина и беда нашей реформаторской интеллигенции в том, что все эти годы, когда реформы на самом деле душились, она продолжали делать вид, что "всё идёт нормально", реформы, пусть и с трудом, но продвигаются. Хотя уже в 1994-1995 гг. было достаточно ясно видно, что реального движения ни к демократии, ни к рынку, ни к правовому государству, ни к подлинной свободе слова - у нас нет. Это "изображение хорошей мины при плохой игре" дало возможность "лево-патриотической оппозиции" обвинить в том разгуле воровства, бесправия, хамства, культурной деградации, захлестнувшем страну, идеалы рыночной экономики, правового государства и демократии. И хотя убедить в этом большинство народа им не удалось, но сама жизнь убеждала, что "реформы" и "реформаторы" у нас не те, что нужны большинству народа. В итоге - растерянность и социальная депрессия народа. Но и сами реформаторы, выдавленные из власти, утратившие поддержку народа, погрязшие в мелочных верхушечных конфликтах: кто "рыночнее", "либеральнее" и "демократичнее", - растеряли, утратили чёткие духовные ориентиры, систему норм, ценностей, апелируя к которой, опираясь на которые, интеллигенция, интеллектуальная элита только и может выполнить своё предназначение.
Решающую роль в этой утрате ценностных ориентиров сыграли всё та же поверхностная влюбчивость в идеи, привычка искать решение в области идеологических химер, а не в поле реальных задач и возможностей, а также чрезмерный энтузиазм, питаемый надеждами на лёгкое и быстрое воплощение близких сердцу идей.
Мы опять стали писать историю заново, пытаясь зачеркнуть 70 с лишним лет советской власти. Но начинать историю "новой России" предлагали по-разному. Одни предлагали вернуться в Россию 1912 года. Другие - в начало 1950-х, но не российской истории, а немецкой. Третьи - в 1930-е американские и т.д и т.п. Моделей понастроено было много. И эту игру в модели мы никак не можем бросить.
Из всех идей самая "сладкая" и близкая сердцу российского интеллигента - идея свободы, поскольку свободы ни в каком виде в России никогда не было. При этом "свобода" почти полностью ассоциировалась со "свободой слова", поскольку способность и потребность "свободы дела": гражданской самоорганизации, организации и защиты собственного "дела" и пр., - у нашей интеллигенции по многим причинам была развита слабо и потому эта свобода мало ценилась.
В условиях фактического безвластия 1991-1993 годов, когда можно было говорить, писать, кричать почти всё, что угодно, - всеми овладела эйфория: вот она - свобода. Бороться по большому счёту больше не за что. Пользуйся её плодами.
Между тем на заднем плане этой эйфории шли известные процессы: растаскивание власти и собственности "элитными" кланами. В том числе были быстро прибраны к рукам и все средства массовой информации. Очень скоро свобода слова свелась к выбору: какому клану служить. (Знаковым событием, отметившим завершение этого процесса стало убийство Листьева).
Кого-то отодвинули или задвинули, кого-то припугнули, кого-то купили, кого-то убили, кто-то сам пришёл...уже в 1995 году стало ясно, что свободы слова у нас нет. Но рассованная по карманным "СМИ", "интеллектуальная элита" продолжала обманывать сама себя и народ, делая вид, что свобода слова является "главным завоеванием реформ". Тогда как в действительности информационный поток, захлестнувший страну, всё более сводился к поверхностному освещению и смакованию межклановых конфликтов на властном олимпе и "жаренной" коммерческой информации. Свобода слова свелась к свободе жёлтой прессы. Не удивительно, что сама идея свободы слова всё более дискредитируется. Борьба "компроматов" в качестве прикрытия скрываемой подлинной борьбы за власть, не приводящая ни к каким реальным последствиям (в смысле подлинного очищения власти от коррупции), и замалчивание, а в случае публикации полное игнорирование властью действительной информации о действительных злоупотреблениях, вопиющих нарушений законов и человеческих прав, - превратили свободу слова в пустую фразу. И теперь тем, кто попытается продолжить действительное реформирование нашей экономики, государства и общества потребуется заново завоёвывать подлинную свободу слова и восстанавливать авторитет самой идеи свободы слова.
Второе значение понятия "свобода", выстраданное советской интеллигенцией, выросшей на единой идеологии и украденных запретных идеях, противоречащих этой идеологии, - это свобода как плюрализм, то есть возможность различных оценок, осмыслений одних и тех же событий. Плюрализм был воспринят как некий универсальный принцип, вокруг которого должна строится вся общественная, культурная и политическая жизнь. При этом сам плюралим понимался в духе поверхностного подражания постмодернистским упражнениям западных интеллектуалов - как равнозначность, равноценность, рядоположенность ВСЕГО.
У нас эти посмодернисткие игры (в отличие от запада, где они лишь лёгкая рябь на поверхности глубокого океана социо-культурных традиций, норм и ценностей) стали смысловым центром нашего социо-культурного пространства, "системообразующей идеей". Все эталоны и ценности, задававшие целостность и высокий уровень нашей культуры и, в значительной степени, обыденной жизни были отброшены за ненадобностью как устаревший хлам. Нас захлестнула волна стихийных смысловых синтезов*. Калейдоскоп бесконечных псевдокультурных и псевдодуховных мельканий, болезненное акцентирование на бесконечных превращениях, пристрастие к мелочным деталям, размытость и раздробленность, бездарно прикрываемые яркими гротескными формами или реминисценциями, аллюзиями, пародиями на былые эталоны и образцы. Культурная среда как-то незаметно и очень быстро деградировала, выродившись в два основных направления: "тусовочная культура" нашей самозванной "духовной элиты", замешанная на конформизме и поверхностной эклектике, и "рыночная культура", обслуживающая тех, кто может заплатить (о доминирующем культурном уровне нашей платёжеспособной публики мы говорили ранее), способствовавшая прежде всего расцвету нашей родной "блатной культуры" и заимствованной "культуры гетто" (или собственных дешёвых подражаний ей), замешанной на культе секса и насилия.
Эта ситуация духовного общекультурного саморазрушения была осознана многими и достаточно быстро. Но продолжающиеся попытки если не сформировать сами новые социо-культурные эталоны и духовные ценности, то хотя бы наметить комплекс идей, позволяющих создать такие эталоны и ценности, - никак не удаётся.
Главная причина этого заключается на мой взгляд в следующем. Наша прежняя система эталонов и ценностей формировалась в пространстве между двумя полюсами. Первый из них формировался системой духовных (=идеологических) эталонов и стандартов общей культуры, санкционированных властью (которые даже в советский период не были чисто негативными, как некоторые пытаются представить: они включали много элементов высокой европейской культуры - прежде всего в естественно-научной, технической областях и в сфере образования, - а также некоторые важные гуманистические и просветительские традиции, которые сохранялись в марксизме, даже в таких его тоталитарных формах как ленинизм и сталинизм). Второй формировали духовные эталоны сопротивлению насилию власти, защиты человеческого достоинства, попираемого этой властью, и многих элементов культуры, которые властью отторгались то ли по недомыслию, то из боязни утратить тотальный контроль над обществом. (Кому-то может показаться, что в характеристике этих полюсов заложено определённое противоречие, а именно, в утверждении, что, с одной стороны, власть поддерживала эталоны гуманизма, а, с другой стороны, нужно было защищать эти же гуманистические эталоны - человеческое достоинство прежде всего, - от этой же власти. Но это противоречие той реальной жизни, в которой мы живём по крайней мере с 18 века: заявляемые властью ценности, не совпадают с практикой функционирования власти, в том числе в реализации, внедрении этих ценностей).
Когда официальная идеология не просто рухнула, а даже сама идея необходимости такой идеологии была развенчана. Когда самообман вроде бы достигнутой свободы и демократии сделал как бы ненужной двухвековую традицию защиты слабых, угнетённых и обездоленных...То есть, когда действие описанных выше полюсов прекратилось... Оказалось, что наша интеллектуальная "элита" не в состоянии выработать, ясно и доходчиво сформулировать принципиально иной комплекс идей, эталонов, ценностей, способных народ объединить и вдохновить на конструктивную работу. Сказались многовековая прямая и негативная зависимость от власти и отсутствие серьёзной опоры на позитивную общекультурную традицию (да и слабость, почти полное отсутствие такой традиции, благодаря постоянным попыткам переписывать историю).
Это духовное бесплодие, явно или подспудно рефлектируемое самой интеллигенцией, породило "вторичную волну" растерянности, сформировавшую несколько "идейных течений", из которых мы выделим главные.
Первое сформировано однобокой примитивно-трусливой и беспомощной реакцией на бесплодие "плюрализма". Утратив привычную идейную подпорку официальной "духовности" (=идеологии), большая часть нашей полуслуживой интеллигенции пытается устоять, восстанавливая некоторое её подобие из сохранившихся обломков "государственных" идеологий различных исторических эпох. Все эти попытки возродить православие в виде государственной религии, казённо-державный патриотизм или сталинско-имперскую идеологию, все эти навязшие в зубах разговоры о "национальной идее", - прикрывают лишь всё то же бесплодие нашей "интеллектуальной элиты". Не имея возможности предложить идеи, которые сами бы объединили большинство нации, они возлагают последние надежды на привычные средства - насильственное навязывание "духовного единства". Силу убеждений заменяют убеждением силой. (Не в последнюю очередь лелея тайную цель - возродить гарантированную кормушку жрецов "национальной идеи").
Второе - по-сути просто фиксирует то состояние растерянности, в которой пребывает значительная часть нашей "интеллектуальной элиты". В собственной неспособности объяснить происходящие процессы, увидеть за калейдоскопом мельканий поверхностных изменений событийной реальности более стройную реальность рационально объяснимую, в которой только и можно выстроить конструктивные пути развития, - они обвиняют рациональное мышление, разум, науку, и освящающую их авторитет идей гуманизма. И потому ищут выход в мистицизме, оккультизме и прочих иррациональных изысканиях или бесцельном иронизировании.
Третье объединяет ещё сохранившуюся часть былой интеллигенции. Они ясно видят и понимают бесплодность первых двух направлений, их бесперспективность, предательство самих принципов, на коих возможно существование действительной науки и культуры. Но самоощущение бессилия перед хамской властью и народом, превращённом в толпу полуодичавших одиночек, занятых биологическим выживанием, - толкает их к самозамыканию на решении ограниченного круга узко профессиональных задач (часто для себя, "в ящик стола", чтобы не потерять самоуважение), иногда благодаря редким "спонсорам" позволяющих как-то выживать, и отстаивании корпоративных интересов отдельных научных направлений и школ. Если для естественных и технических наук это направление не лишено смысла (хотя его трудно признать лучшим путём развития), то для развития так называемых "общественных наук" и задач общекультурного развития - где формирование истины, имеет принципиальное своеобразие по сравнению с истинами "естественно-научными"*, - это направление явно тупиковое. Оно может дать определённые результаты в плане доработки частных направлений или узкого круга вопросов устоявшихся парадигм, критико-библиографических изысканиях, благодаря ему можно получать "удовольствие для избранных" от игры в биссер (питающую нашу другую излюбленную игру - игру в модели, становящейся нашей национальной болезнью). Но в рамках этого направления невозможен "прорыв" к тому решению, которое может нас спасти.
Наша "интеллектуальная элита" утратила авторитет не только интеллектуальный, но и нравственный.
Откровенная продажность одних (журналистов - особенно телевизионных, - и деятелей масскультуры), столь же откровенная политическая ангажированность других (идеологических мифотворцев и "моделепостроителей") и отстранение от реальности, мазохистское самолюбование своим бессилием третьих, - все вместе нагнетает атмосферу беспомощности и безысходности, навязывает народу мысль о неизбежности и неизменности существующих порядков или подогревает итак традиционно сильные в народе упования на чудодейственные волевые решения, способные быстро всё изменить к лучшему.
Краткий период самоуверенного опьянения силой своего влияния на народ и власть быстро вдруг сменился возвратом к привыканию к государственному (и негосударственному, впрочем, тоже) насилию. Интеллигенция в массе своей демонстрирует отсутствие нормальных здоровых нравственных ценностных реакций на произвол, бесправие и прочие мерзости, творимые в стране. Единственное на что она оказалась способной - это самые примитивные стихийные и разрознённые формы протеста, доведённых до "крайней точки" людей, характерные для маргинальных групп. Не удалось провести не только ни одной действительно всероссийской акции тех же учителей, врачей и пр., но даже действительно единой и продуманной акции в масштабах одной области или края, не говоря уже о каких-либо совместных акциях различных "профессиональных групп" интеллигенции. Не было высказано никакой конструктивной идеи, кроме беспомощной мольбы: отдайте и, если можно, увеличьте нам наше нищенское жалование.
Попытки поиска иных более конструктивных действий всё более получают тенденцию возврата к малочисленным разрознённым диссиденским группам, но теперь уже не имеющих ни понимания и сочувствия основной части интеллигенции (и, тем более народа), ни понимания и поддержки запада.
Примечание: Размер статьи не позволяет в полном объёме осветить многие важные аспекты затрагиваемых проблем. Некоторые из них, отмеченные знаком "*" более развёрнуто рассмотрены в работе: "Судьба России: пространство смыслового выбора".