Сохрани наших сыновей, Господи!
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Посвящается павшим и выжившим в Великой Отечественной войне. Повесть стала одним из лидеров второго тура конкурса "Пламенеющие лилии" на сайте Порт "Вдохновение" и будет опубликована в итоговом сборнике.
|
Здравствуй, сын! На днях я случайно услышала, как вы с приятелем называли себя русскими фашистами и рассуждали о том, в чем был прав и в чем ошибался Гитлер. Голоса ваши показались мне спокойными и веселыми, и вы так язвительно высмеивали этих древних мамонтов -- ветеранов, которые бряцают жестянками медалей и больше ничем не примечательны, что у меня перехватило горло. Я заплакала, как часто это делаю, когда ты не видишь. Помнишь, ты вошел на кухню и спросил: "Неужели белый лук такой злющий?" Я солгала: "Да, злющий", потому что не умею разговаривать с тобой, как не умела разговаривать с родителями, с твоим отцом и другими дорогими мне людьми. Наверное, я очень виновата перед тобой за это свое неумение и за молчание в моменты, когда надо кричать, бить в набат, требовать... Но я такова, какова есть, -- даже не пытаюсь обнажить сердце. И, возможно, из-за неспособности моей быть открытой ты не впитал с молоком матери выстраданные предками истины.
Мои родители тоже были молчунами. Мы редко обсуждали что-нибудь, для меня действительно важное. О победно завершившейся Великой Отечественной вовсе не вспоминали -- не возникало повода. Только однажды, когда мы ездили в тмутаракань к деду, а он после обеда аккуратно собрал со скатерти в ладонь крошки и, не стесняясь, отправил в рот, папа извиняющимся голосом произнес:
- Не обращай внимания. Он так всегда делает после блокады Ленинграда: участвовал в обороне и на грани голода недоедал. Рассказывал, когда вернулся, что гражданским приходилось намного хуже, чем военным, и часть пайка он отдавал семье знакомых. Но это он зря -- гражданские тратят меньше энергии, и от них не зависит обороноспособность... Ладно, замнем.
Папа, объясняя, руководствовался своей, недоступной мне логикой. Я его вообще почти не знала: командировки по полгода, поздние возвращения с работы, отсутствие в выходные. Он был главным инженером крупного научно-производственного объединения и сгорал на работе. Когда умер от инфаркта, мне только исполнилось четырнадцать. На его похоронах мы с мамой всплакнули, но в нашей жизни, кроме социального статуса и материальных возможностей, мало что изменилось.
Признаюсь: сейчас больше всего на свете мне хочется обвинять тебя в бесчувствии и сердиться. Но разум подсказывает причину, по которой у тебя и твоего приятеля возникло небрежное отношение к нашим святыням. Между вами и Великой Отечественной выросла слишком длинная гряда минувших лет: одна вершина заслоняет вторую, вторая третью, третья четвертую... Голос войны очень силен, но даже его громовые раскаты непосредственно касаются двух-трех поколений. Уже я, рожденная в шестьдесят первом, улавливала только эхо, отраженное в лицах и судьбах старших. Но в пору моей юности эхо было еще достаточно внятным -- мы переживали войну как объединяющую нас и одновременно личную реальность. Сегодня же, после афганских и чеченских трагедий, безвременной гибели Советского Союза, бесконечного террористического беспредела, Великая Отечественная стала мифом об образе чувств, которые вашему поколению неведомы.
Знаешь, что пугает меня больше всего в подслушанном разговоре? Война, действительно, была для нас великой и была отечественной, и если эхо ее окончательно погасло, не дотянувшись сквозь наши души к твоим сверстникам, -- значит, связующая нас с вами нить вот-вот прервется. У народа не останется единого прошлого, и следующие поколения, потерявшие связь со своими истоками, утратят и сам смысл существования.
А, может, так уже было? - пришло вдруг в голову. Сколько раз повторять одну и ту же ошибку?
Не буду пугать тебя ужасами фашизма и давить авторитетом всезнайки -- устала от твоих протестов в ответ на нотации и не вижу пользы в такой форме беседы. К тому же на уроках истории вам рассказывали об этой войне -- ты и без меня представляешь канву событий. Мне хочется помочь тебе в другом: представления из учебников слишком абстрактны, вам не хватает непосредственных чувств, какие черпаешь у очевидцев. Поэтому я, твоя мать, ответственная перед Богом и людьми за твое будущее, несмотря на внутреннее сопротивление, решилась открыться тебе в этом длинном письме на страницах толстой школьной тетради. Впервые в жизни я признаю тебя достаточно взрослым, чтобы разделить со мной очень болезненное и интимное воспоминание.
Извини, что не сделала этого раньше. Извини, что делаю это сейчас. Для меня так важно, чтобы ты меня понял...
Основная часть жизни моих родителей протекала на работе, домой они возвращались усталые, выжатые, -- им было не до меня. В свободное от трудовых подвигов время мама из последних сил поддерживала хозяйство, заботилась, чтобы я была сыта и прилично одета. Строго следила за отметками. Приласкать она не успевала. Или не умела? Боюсь, что, общаясь с тобой, повторяю ее ошибки.
В школе я тоже чувствовала себя не слишком уютно. Достаточно было кому-нибудь иронически усмехнуться, глядя в мою сторону, -- и я терялась. Мальчишки дразнили меня Улиткой, цепляли к спине всякий мусор, велеречиво именуя его дворцом упокоения. Когда они гурьбой обступали мою парту и хохотали над очередной экстравагантной композицией у меня на лопатках, от беспомощности я впадала в ступор. И этим доводила забаву до апогея. Закрывала лицо руками и ждала, пока веселье схлынет. Потом молча шла в туалет, снимала форменное платье, счищала и замывала следы дружеских игрищ. Никогда не жаловалась и не поминала обид. Одноклассники, в своем большинстве, относились ко мне покровительственно и по-доброму, но не могли удержаться от соблазна поглазеть на забавное мое оцепенение.
Прозвище Улитка последовало за мною и в институт. Здесь его ввела в обиход Нюрка, с которой мы просидели бок о бок три последних школьных года и которая училась теперь в параллельном потоке. Ко второму курсу прозвище из обидной дразнилки превратилось в титул, которым я щеголяла. Сегодня вы так форсите крутыми никами. Улитка означала, что, в отличие от многих, мой интеллект блистает хитро кручеными завитками индивидуальности. И пусть медленно, но непреклонно я, наращивая их, двигаюсь к жизненным целям.
К тому времени я умела без страха выражать свои взгляды и даже пользовалась некоторым авторитетом как отличница. Была уверена, что излечилась от школьной болезни цепенеть в стрессе и что робость моя не спикирует при неблагоприятной погоде в полную несостоятельность. На новом этапе заботило отсутствие ухажеров, из которых выбирают единственного, и близких подруг -- с приятельницами приятно проводишь время, но им инстинктивно не доверяешь.
Я приспособилась рулить настроением и на публике почти всегда лучилась беззаботностью. Как мне удавалось? После очередного разочарования веселила себя, актерствуя перед зеркалом, -- сарказмом выжигала остатки боли. Заворачивалась в мамину ажурную шаль и разыгрывала сцену.
- Рожденной белой вороною -- соловьем не петь! - произносила с пафосом. И продолжала, пародируя интонации восторженной нашей кураторши: - Ты прекрасна, моя белая, но ты виновата! В чем? Не знаешь? Не умеешь двигаться непринужденно и демонстрировать себя, как дано пернатым. Ах, прицел любопытных глаз! Невозможно? Согласна, трудно. Но индюшкам и курам ведь удается! И еще теряешься в компании бойких сокурсниц, сражающихся за внимание мальчиков. Твой клюв не тупее и не уродливее их, но он не к месту у тебя краснеет, ты неприлично топорщишь перья и при волнении становишься косноязычной. Из-за дурацкой стеснительности деканат лишил тебя премии за звезданутость. Плакали надежды твои на гнездо с белыми воронятами!.. К чему я?! Вспомнила! Прибыл приказ нарочным из ректората: переводят тебя в бродячий отряд неженатиков перелетных!..
К концу второго курса я балансировала на грани депрессии, как сегодня называют это состояние. Мне было почти двадцать, жизнь так и не начиналась, старость виделась не за горами, и не давало покоя чувство, что в судьбе никогда уже не произойдет ничего интересного. Жаждала приключения, необычного, захватывающего, и скучала, скучала, скучала... Представить не могла, каким странным путем Бог выведет меня из кризиса неудовлетворенности.
В тот день курс сдал последний экзамен и в большинстве своем перевалил четвертую в жизни сессию. Ребята разбежались веселыми стайками, а обо мне, как часто бывало и раньше, забыли. Я вышла из института на улицу. Спустилась по неправдоподобно пустой лестнице, несколько минут постояла возле парадного входа, надеясь дождаться знакомых. Дверь в очередной раз распахнулась, из нее вывалился разбитной выводок нарядных девчат, но среди них не оказалось ни одного дружеского лица. Ждать дольше было бесполезно.
Огорченная, что надо идти домой -- больше некуда, я двинулась прочь. Миновала, пренебрегая, троллейбусную остановку -- решила прогуляться пешком, оттягивая возвращение в безлюдье пустой квартиры. На ходу сочиняла обличительную речь, обращенную к Тате Мороз, -- вчера, когда помогала ей со сложными темами, договаривались после экзамена сходить в кино.
Стало жарко. Я сняла кофту и осталась в майке без рукавов. Брела по краю тротуара, почти не глядя по сторонам, когда чья-то костлявая рука неожиданно и больно ухватила меня за локоть. Невидимый враг приблизился со спины, в тишине, без всякого предупреждения, -- это особенно меня потрясло.
- Люди, ловите! Воровка! - кричал кто-то рядом. Еще не поняв, что случилось, я инстинктивно попыталась вырвать руку, но попытка не удалась. - На помощь! Держите! Скроется! Ой, падаю! Сбивает с ног! Молодая, здоровая! Одна с ней не справлюсь!
Наконец я догадалась, что воровкой называют меня, и обернулась к воинствующему обвинителю. Это была высокая высохшая старуха, тут же зачисленная моим воображением в сказочные персонажи. Баба Яга -- в такой ранг я ее возвела -- была с ног до головы в черном, с густо напудренным лицом и ярко-красной помадой на губах. На правой щеке сквозь толстый слой косметики проступал серый потек грязи.
- Не уйдешь, бесстыжая! - вопила она, широко раззевая беззубый рот. - Отдай! Отдай, слышишь?! Жизнь отняла!
Зрелище брало за живое -- меня объял ужас. Душа погружалась в панику, как в трясину, -- ощущение, которое не повторялось с детства. Словно не было двух лет в институте, и школьный кошмар ни с того, ни с сего восстал из ада. Точно со стороны увидела прошлое: втянув голову в плечи, робкая малолетка вжимается в парту, а вокруг хохочут мучители, тыкая пальцами в ее хилую спину. От беспомощности жертва впадает в ступор и этим доводит забаву до апогея. Неужели и однокашники решили зло подшутить надо мной?!
Вокруг собиралась толпа. Летняя, яркая, говорливая. Я не различала лиц -- знакомые, незнакомые. Только ослепительно-красочные цветовые пятна. Взгляды доставляли физические страдания. От них было не спрятаться. Созерцали, как экзотическую зверушку в клетке. Никто не спешил на помощь. Сквозь галдеж споров уловила слово "милиция" и окончательно застыла соляным столбом. Чудилось: мечусь по камере с несмываемым клеймом воровки, туда вызывают маму, она смотрит на меня страдальчески и отстранено -- я нанесла ей смертельную рану... Покрываюсь холодным потом...
Шум в ушах нарастал, красочные пятна смешивались, кружились... Теперь я глядела на происходящее откуда-то сверху, изумляясь собственной недвижимости там, внизу. В небесах ощущала себя на диво свободно. Желания исполнялись ошеломляюще точно: стоило проявить любопытство, и предмет интереса попадал в фокус зрения, ясно прорисовываясь. Вот старуха прекратила вопить - также внезапно, как начала, -- опустилась на землю, обняла мои колени и осыпала их поцелуями. Я наблюдала рваные, неловкие движения мячика в черной косынке, прыгающего по моей салатовой юбке... На ткани кроваво-красной россыпью множились следы помады...
- Прости, голубка! Пожалей неразумную!.. - доносилось из невыразимой дали. - Пусть мой глупый язык отсохнет, что браню тебя, не умоляю!.. Жить без него не могу... Верни... Господу за тебя молиться стану! Землю на твоем пути языком вылижу! Репродуктор подарю! Все, что угодно, требуй! Только верни!..
Льстивая ласка Бабы Яги сотрясла сердце сильнее, чем несправедливые ее обвинения: мне совсем расхотелось глядеть вниз. Отрешившись от земли, я удалялась. Впереди манила одиночеством тьма космоса. Стерлись мысли. Даже мамино неудовольствие перестало что-либо значить... В прощальный миг краем глаза я заметила, как то, что недавно было моим телом, начало медленно валиться с ног. Плевать... Все равно...
... Вдруг нежданное облегчение -- догнала теплая волна... бережно погладила... вернула чувства... Ноздри затрепетали, почуяв живительное неравнодушие... Пропало стремление исчезнуть, затеряться былинкой в необозримости, и я отвернула себя от космоса. В пропасти подо мной что-то происходило. Разноцветная толпа колебалась фруктовым желе. Желе расползалось в стороны под напором энергии неведомой женщины, как ножом, вспоровшим его. С высоты незнакомка выделялась ярким свечением -- пушистое молочно-белое подобие солнышка.
Женщина подхватила мое безвольное тело, и оно перестало падать. Ой!.. Меня рвануло обратно вниз, будто между мной и телом натянулась упругая резинка. Сквозь обрушившиеся напряжение и ломоту в мышцах я ощутила надежную опору человеческих рук...
... Интересно, какая она, спасительница, если смотреть глазами? Приподняла веки -- совсем близко обрисовалось круглое немолодое лицо, обыкновенное, ничем не приметное. Добрые морщинки у глаз вызывали симпатию. Незнакомка, поняв, что я очнулась и меня тяготит груз висящей на ногах Бабы Яги, твердым голосом велела ей оставить меня в покое -- тяжелые оковы вокруг колен ослабли и бесследно растаяли...
Избавительница продолжала надо мной колдовать, я чувствовала ее упорную волю. Осторожно поворачивала меня, теребила, пытаясь возвратить в вертикальное положение. Захотелось послушаться. Я напружинилась, налегла тяжестью на лодыжки и ступни... Получилось. Незнакомка вздохнула с облегчением и, не переставая меня поддерживать, обратила голос к зевакам. Принялась отчитывать толпу. Галдеж ненадолго стих.
- Расходитесь! Ну что тут интересного? У больной приступ... Вы сами никогда не хворали?.. - слушала я гневную речь. - Это моя подруга, она безобидная. У бедняжки бывают галлюцинации... А девочка вообще ни при чем. Расходитесь, представление окончено! Вместо подмоги одни неприятности от вас!..
Толпа не трогалась с места. Защитница (какое мягкое молочное свечение придала ей моя греза! что это -- знак доброты, или цвет не несет смысла?) в последний раз осуждающе посмотрела на зевак и отвернулась. Потом обратилась ко мне:
- Как ты, девочка? Маргоша безобидная, понятно? Она больная... Тебе не надо ее бояться... - я нашла в себе силы кивнуть. - Не рухнешь? Голова не кружится? - еще раз кивнула. Добрая фея проверила, насколько устойчиво я стою, и предупредила: - Отпускаю -- держись...
Мир качнулся, но тут же обрел равновесие.
- Теперь сама. Начинаю заниматься Маргошей...
Взгляд мой последовал за ее движением и обнаружил Бабу Ягу -- скорчившейся на земле и горько рыдающей. Черное выцветшее платье чуть не рвалось от остроты ее содрогающихся плеч, седые волосы растрепались и пепельно-белым облаком выбились из-под косынки. Жалкое отчаявшееся создание, обезумевшее от горя... Я не могла ее больше бояться, потому что сочувствовала.
- Ох, подруженька, что за блажь на тебя нашла? - умиротворяюще приговаривая, наша патронесса помогала несчастной подняться. - В твоем-то возрасте ложиться на асфальт... Где я чистое платье найду? Вот заберу последнее в стирку, и будешь дома сидеть в самую ясную погоду! И, не умывшись, больше на улицу не выйдешь. Нечего людей смущать. Отказов слушать не стану, позову соседей и будем тебя всем подъездом отмывать...
- Нина, скажи ей, чтобы простила, - голосом ябеды потребовала старуха. - Пусть полюбит меня. А если не полюбит -- лучше здесь умру...
- Ох, Маргоша, Маргоша! Это не Ксения! Что за дело у нас с тобой к этому ребенку? И не похожа совсем. Видишь, у нее волосы каштановые, прямые, а Ксения отродясь блондинкой была...
- Не спорь со мною, Нина! Я не глазами, материнским сердцем вижу!
Та отряхнула Бабе Яге платье, пригладила волосы, поправила сбившуюся косынку, носовым платком из кармана вытерла ладони и лицо. Оглядела еще раз, осталась недовольна, но поняла, что лучше не получится. Переключила заботу на меня -- подняла валявшиеся на земле кофту и сумочку, дала в руки. Покачала головой, рассмотрев кровавые следы помады на моей юбке.
- Не серчай, дочка! Ну что с ней поделаешь, с больной! За чудачества не отвечает, а последствия наши... Как тебя величать, милая?
- Саша, - ответила я.
С новой знакомой хотелось разговаривать, находиться к ней как можно ближе... Сама я была в странном состоянии торможения: мысли двигались медленно, неуверенно... Требовались понятные простые действия, которые подсказал бы кто-нибудь умелый...
- О многом прошу, но вроде ты добрый человечек... - говоря это, женщина не выглядела смущенной, скорее усталой. - Помоги довести Маргошу: без тебя упрется, и сладить с ней будет сложно. Никуда не опаздываешь?
- Не опаздываю, - ответила я. Потом пришла мысль о маме, и я спросила: - К вам далеко? У меня каникулы и уйма времени, но, наверное, лучше до маминого прихода что-нибудь сделать с юбкой. Не хочу ее злить...
- Ты о помаде? Не волнуйся, Сашенька, справимся! Паста моющая помаду хорошо берет, не раз проверяли... - обрадовалась тетя Нина (казалось, я всю жизнь знала ее и звала именно так).
Мы взяли Маргошу с двух сторон -- держала ее моя освободительница, а я в меру сил помогала (от слабости дрожали ноги) -- и потащились с нею в сторону, откуда я недавно шла. За спиной перешептывались и хихикали ротозеи.
- Девочка тебя простила, слышишь, подруженька? - говорила тетя Нина Маргоше, стараясь поудобнее взять на себя ее вес. - Видишь, мы вместе идем?
- Простила? - недоверчиво переспросила Баба Яга и повернула ко мне заплаканное лицо в разводах от полустертой косметики. - Она с нами?
- Простила, простила! - подтвердила наша предводительница и завернула за угол. - Мы тут близехонько живем, - реплика предназначалась мне. - Напоим гостью чаем, поболтаем о том, о сем... - продолжила она разговор с Маргошей.
- А Костик? Она его вернет? - расцвела старуха. - Быстрее пошли, пока не передумала! Я и бегом могу -- во мне много скорости!
В действительности идти быстрее нам было не по силам. Баба Яга ковыляла, с трудом передвигая ноги и опираясь на тетю Нину, словно на костыль. Я постепенно приходила в себя. Конечности перестали дрожать, голова прояснилась. Подумалось, что попала, наконец, в приключение. Правда, не о таком мечтала, но обыденность была взорвана, новые ощущения переполняли...
Происходящее выглядело курьезным... Какой комичной, наверное, смотрится со стороны наша троица! Надолго хватит веселья, когда буду рассказывать... Кому? Я вдруг поняла, что ни с кем не поделюсь этими мгновениями...
Мы прошли около пятисот метров и опять свернули. На этот раз в зажатый между старыми домами тесный дворик. Пересекли его, ввалились в облезлый подъезд, поднялись на второй этаж.
- Вот мы и дома, - сказала тетя Нина, на минуту доверив мне Маргошу, чтобы порыться в кармане, оказавшемся хранилищем бездны запасов, и достать из него ключи. - Здесь мы с подруженькой и обитаем! Не пугайся, что коридор захламлен: квартира коммунальная...
Еще сопровождая Маргошу по улице, я почувствовала чудной запах... От старухи, точно от залежалой булки, тянуло гниловатым дурманом плесени. Я была сосредоточена на другом и не обратила особого внимания на это раздражающее обстоятельство, но в квартире гниловатый дух усилился, а в Маргошиной комнате сделался невыносимым. Вроде не сыро, однако начинает познабывать... Стало как-то особенно не по себе. Позже я поняла, что реагирую так на застарелое человеческое горе, отчаянное, невыплаканное. Посторонним запах настоящей беды выдержать трудно, мы инстинктивно сторонимся несчастливых людей.
Маргошина комната была не большой и не маленькой. Метров восемнадцать убогого пространства. Две громоздкие никелированные кровати у двух стен перпендикулярно друг другу, между ними -- тумбочка с фотографиями. На ближайшей к нам постели, покрытой серым солдатским одеялом, сиротливо сидел плюшевый медвежонок.
Наша тройственная сцепка, неуклюже маневрируя, пересекала комнату. Гнилостный запах нарастал, меня знобило. В довершение бед, когда мы протискивались между накрытым линялой клеенкой круглым столом и мастодонтом с мишкой, острие его фигурной спинки коварно нанесло мне ранение. Предплечье окрасилось свежей кровью. Мои спутницы безмерно расстроились и засуетились вкруг меня. Тетя Нина бросилась за перекисью, протерла царапину и, несмотря на протесты, смазала ее заживляющей мазью. Пока она хлопотала, Маргоша по-детски гладила мою руку и заглядывала в глаза, проверяя, наступило ли облегчение. Они винились и придумывали способы компенсации -- мне пришлось их унимать. Так трогательно обо мне никогда не заботились... Удивительно, но после этого ничтожного происшествия запах плесени совершенно перестал меня беспокоить.
Второй никелированный мастодонт обосновался в противоположном от двери углу. Туда мы и уложили Маргошу. Старуха, пережившая мою царапину как ужаснейшую травму, совершенно из-за нее расклеилась. Она тяжело дышала, не могла устоять на ногах... Но, оказавшись в целительных объятиях постели, не успокоилась. Ухватила мою руку и отказывалась отпустить. После долгих бесплодных уговоров, слез и причитаний тетя Нина попросила меня об очередной услуге:
- Потерпи еще немного, Саша, подружка моя очень устала и быстро заснет...
Стоять около кровати с рукой в капкане было не слишком удобно, но я уже адаптировалась к происходящему. Даже больше: состояние торможения сменилось эйфорией. Мне было весело, обуревало любопытство.
Маргошин одр упирался спинкой в подоконник единственного в комнате окна величиной с футбольные ворота. Конечно, с непривычки я преувеличила его размеры, чему способствовало отсутствие штор и тюля, но окно и вправду было велико. Трехстворчатое. Добрую часть одной из створок занимала открытая форточка. Я с удивлением осмотрелась: освещенность комнаты должна быть очень хорошей, но в реальности света не хватало. Почему?
Из-за двойных рам и грязных стекол? - пыталась я понять. - Нет, дело не в стеклах... Причина - в доме, расположенном слишком близко...
Вид из окна исчерпывался глухой стеной здания. Рождалось ощущение, будто глядишь из одного помещения в другое. Комнате не хватало горизонта -- возникало чувство дважды замкнутого пространства.
Вот как бывает... - думала я. - Кажется, путь открыт, ан нет -- нечто загораживает свет. Абсолютная предопределенность! Дважды замкнутая, безысходная, - любила я в девятнадцать лет делать глобальные обобщения.
... - Садись на стул... Только давай сначала юбку снимем. Застираю пятна, - продолжала хлопотать тетя Нина. - Иначе не хватит времени... Еще высохнуть должна. Потом прогладить... Такая милая девочка... Наверное, студентка?
- Третьего курса, - с гордостью произнесла я, смакуя новую ступень взросления.
- Умница! - восхитилась тетя Нина. - И, наверное, отличница? По глазам вижу... Только слишком много занимаешься. А погулять-то когда? Молодость быстро закончится.
Она помогла мне расстегнуть застежку. Юбка упала на пол, я через нее переступила, а тетя Нина подобрала. С юбкой на плече направилась к двери, но на полдороге задержалась и вновь заговорила.
- Спасибо, деточка, за доброту! Если честно, не ожидала... К кому только моя подружка ни кидается...Только другие побойчее тебя: оттолкнут и след простыл... Маргоша переживает, плачет, а потом опять за свое. Ищет, ищет... Ни на минуту нельзя одну оставить: шмыг на улицу - и поминай, как звали... Сегодня мне понадобилось в магазин. Прихожу домой -- ее нету... Не сразу сообразила на проспекте разведать... - тетя Нина безнадежно махнула рукой и шагнула к двери, но снова остановилась. - Мы с Маргошей соседки с тридцать восьмого. Я тогда только замуж вышла, а Сереже комнату дали... Подружка здесь задолго до того жила. Муж, журналист, еще до меня погиб - в испанскую. Дочка в три годика, тоже до меня, от дизентерии преставилась. Когда познакомились, одним Костиком жила, сыночком... Вот здесь он спал, - она показала на вторую кровать. - И игрушка его...
Тетя Нина вышла. Душа отозвалась на ее исчезновение печалью. Но вскоре она вернулась, известила, что юбка сушится в ее комнате, и принялась готовить стол к чаепитию. Принесла большие пузатые чашки с красным цветком на боку, сахарницу и вазочку с вареньем.
- Ничего, что много говорю? - спросила меня. - Мы почти ни с кем не общаемся, а тут гостья...
- Мне интересно, - искренне ответила я. - У меня близкой подруги нет, а вы так дружите...
- И бабушки нет? - огорчилась тетя Нина.
- И бабушки. Только мама есть, но она всегда занята.
- Бедняжка! - горестно покачала головой моя молочно-белая спасительница. Как же она мне нравилась!
- Третья дверь по коридору -- моя. Утварь и продукты там, - через минуту объясняла тетя Нина, расставляя посуду. - Маргоша, как не в настроении, бьет и ломает, еду рассовывает по щелям -- только по вони тухлой и найдешь... Деточек мне Бог не дал, не успел -- Сережу в первые дни войны убили. Пожили мы с ним недолго, урывками. Вот и стала мне под старость подруженька заместо младенчика... Хорошая она, греемся друг о друга... А когда познакомились, была я девчонкой чуть старше тебя, а она взрослая... Красивая, будто артистка... Несмотря на потери свои, держалась. В выходной у нее весь дом собирался. Мой Сережа гитару приносил, и они в два голоса задушевно так пели... До слез пробирало...
Тетя Нина опять вышла. Я осторожно попыталась освободить затекшую руку. Маргоша зашевелилась, открыла темные смурные глаза и обволокла меня невидящим взглядом. Помада на ее губах почти стерлась, и они превратились в бесцветную ниточку. Серый потек на правой щеке стал еще приметнее. Рядом со мной мучилось странное существо, почти не имеющее связи с человеком. То ли собака, то ли коза, то ли птица... Белая ворона! - вдруг дошло до меня. Такая же, как я, белая, только уже по ту сторону зеркальной границы...
- Спать хочется, да вдруг уйдет? Ксения, дочка!
Сердце бешено колотилось.
- Я здесь... Не волнуйтесь... Рука устала, отпустите...
Старуха перестала за меня цепляться и снова закрыла глаза.
- Проголодалась, Сашенька? - хозяйка, приглашая меня к столу, несла чайник и тарелку с печеньем. - Худенькая, насквозь видно. Хочешь суп с вермишелью?..
Звуки ее голоса пробудили во мне такой острый голод, что я не постеснялась съесть две тарелки.
... Мы с тетей Ниной стояли на остановке троллейбуса, куда она меня проводила. Прощаясь, сказала:
- Вряд ли еще увидимся, мы тебе не компания. Маргоша поплачет и успокоится... Подруженька быстро забывает.
- А если вспомнит? - возразила я. - Номер телефона оставлю.
- С какой совестью буду тебя беспокоить, Сашенька? - покачала она головой. - Маргоша -- моя кручина. А ты юная, очаровательная... Тебе время беззаботной быть, не с больными старухами якшаться!
- Что-то не получается у меня беззаботность! Занудам к ее берегу не доплыть, не долететь... - выдернула листок из конспекта и, написав номер домашнего телефона, протянула тете Нине. - Я владелица массы свободного времени, на которое никто не претендует!
Она повертела листок в руках, раздумывая, потом улыбнулась мне ласково и печально. Сложила бумажку вчетверо, опустила в бездонный карман, хранящий ее богатства... Заспешила назад, к Маргоше.
Дома было просторно и тихо -- мама еще не пришла с работы. Заглушая чувство вины, точившее сердце вороватой мышью, я сразу принялась готовить ей ужин. По формальным признакам ничего, похожего на измену, не совершила, однако... Откуда это настойчивое желание скрыть, сделать вид, будто сегодня ничего не случилось?
"Разве может оказаться опасной добрая тетя Нина? - с излишней горячностью вопрошала я поочередно терку, морковку, чеснок, сметану. - Случайное знакомство, недолгий разговор... С кем не бывает? Попрощались, не условившись о новой встрече. Что я сделала предосудительного?"
Если честно, с воображаемым собеседником я лукавила. Реакция мамы сомнений не вызывала. Проведай она о стремительном сближении моем с парой подружек, начавших знакомство с публичного скандала, о еде в незнакомом месте, где в пищу легко подсыпать снотворного или яду, а главное - о нежности к чужакам, меня переполнявшей, небо мне показалось бы с овчинку. И, решив ничего ей не рассказывать, я тем не менее мандражила, словно проштрафившаяся вертихвостка.
Мамины доводы пробуждали во мне хищную свору разномастных чувств, которые, вцепившись друг другу в глотки, дрались до полного моего изнемозжения. В наших конфликтах, довольно частых, мама всегда была раздражающе права и последовательна, а я глупо сопротивлялась и металась из стороны в сторону. Доказывала, что образ ее мыслей мне не по сердцу, а сама втайне мечтала походить на нее породистостью лица, благородством осанки, свободной манерой общения... Случались моменты, когда я ее действительно ненавидела. Заслышав звук ее уверенных шагов, зарывалась головой в подушку и ревела.
В зрелости, когда наши с твоей бабушкой бои давно отгремели, догадалась, что мы с ней просто были сделаны из разного теста, но близость, заложенная в материнстве, заставляла нас ждать друг от друга созвучия чувств. Летя на призрачный огонек родства, мы разбивали грудь о невидимое стекло и обе страдали...
Мама вторглась в квартиру, как всегда, по-хозяйски. Тут же потребовала убрать забытые у входа туфли. Пока я их протирала черной бархоткой, чтобы спрятать в шкафчик для обуви, она переоделась и стремительно покинула спальню (в халате, с освобожденным от шпилек пышным потоком волос), проследовала мимо меня и скрылась в ванной. Разобравшись с туфлями, я украсила морковный салат петрушкой, достала из духовки запеканку. Сервируя стол, обнаружила, что подражаю тете Нине в манере ставить тарелку на салфетку. От этого открытия почему-то развеселилась.
- Вот красота! Сегодня праздник? - удивленно спросила мама -- после душа она, наконец, оттаяла и стала почти домашней.
- Я третьекурсница, забыла?
- Точно! Давай по рюмашке кофейного ликерчика!
Мы приступили к трапезе, переглядываясь и обмениваясь шутливыми репликами. Доверие было почти восстановлено и, несмотря на принятое решение, я чуть не проболталась о своей тайне. Если честно, я пребывала в шоке от условий жизни новых знакомых. Меня потрясло отсутствие унитаза (вместо него обнаружила канализационную дырку в полу в обрамлении двух следов снежного человека -- мне пришлось стать на них, а потом умудриться сесть на корточки). Еще большее недоумение вызывало отсутствие ванной комнаты (ее, как мне объяснили, замещали походами в баню, умывальником и парой тазов на огромной коммунальной кухне).
- Наша квартира очень старая? - начала я осторожно.
- Мы переехали, когда тебе было пять лет, как ты можешь не помнить?! - чересчур бурно среагировала мама, и я вернулась на прежние позиции.
В дверь позвонили. Явилась соседка из квартиры напротив. Застолье плавно перетекло в лекцию о коммунальном хозяйстве нашего района. Мне хотелось одиночества и покоя -- я незаметно улизнула в свою комнату.
... Лежа на кровати, вспоминала свое парение над толпой, странную легкость движений, особое видение, свободу выбирать -- уйти или остаться. Было ли это галлюцинацией расстроенного сознания? Или мне повезло прикоснуться к чему-то, до того неведомому?
Тебе сложно понять, сын, насколько пережитое выходило за рамки известного мне мира. Сейчас о подобных состояниях много пишут, но в пору моей юности явления, не укладывавшиеся в рамки особо почитаемого научного материализма, огульно отрицались. Я посмела поверить своему внутреннему опыту вопреки авторитетным мнениям, в том числе и моей матери. Чтобы убедиться, что не сошла с ума, занялась поисками литературы о психическом и со временем ушла от атеизма, в котором выросла. Ты знаешь, я верую.
А в тот вечер я играла с образами. Вспоминала мою защитницу, похожую, если глядеть с высоты, на пушистый моток шерстяных ниток... Маргошу -- мячик-попрыгунчик в черной косынке... ее же -- белую ворону из зазеркалья...
Дальше наглость моя перешла пределы. Что, если взглянуть с изнанки на маму, в какую невидаль она обратится?.. Перед глазами возникла дымчато-серая длинношеяя самка жирафа, выискивающая редкие листочки в кроне сохнущего древа... Ей голодно, она нервно водит ушами. Ноги ее утопают в сладкой густой мураве, но жирафиня (ха-ха!) не считает мураву пищей, потому что шея ее к земле не гнется...
Потом забава перекинулась на приятельниц. Я любовалась трепушкой Нюркой -- болотно-зеленой выдрой. Хищница плавала в институтском бассейне в поисках добычи помельче... Досталось и Тате -- манерной буренке с боками в оранжевый мелкий цветочек. В унылых зубах надоевшая жвачка -- протухшие страсти минувшего лета...
Соседка давно ушла, мама поговорила по телефону, потом выключила свет. Я же никак не могла наиграться: раз за разом перетасовывала колоду знакомых лиц и вершила над обидчиками долгожданное правосудие.
Как и положено в каникулы, я проспала. Разбудил солнечный заяц. Впрыгнул через окно в комнату, добрался до лица, защекотал веки теплыми лапками, требуя их распахнуть... Мама давно ушла на работу, оставив на столе меморандум, поддержанный трехрублевой купюрой. Список покупок не очень длинный. Успею.
Сонной мухой я слонялась по комнатам, не принуждая себя к активности, но и не позволяя забыть о делах. Лениво читала, без аппетита завтракала... Но то была видимость беспечной расслабленности: словно охотник -- дичь, я выслеживала телефонный звонок. Делала вид, будто занята разной мелочью, а сама кружила вблизи аппарата. Взялась вытирать пыль и, конечно же, начала с него: сняв трубку, послушала гудок... Через десять минут, позабыв пыльную тряпку в маминой спальне, села с книжкой в засаду напротив объекта влечения -- звякни ужо, долгожданный!.. Заметив перекрученный шнур, вскочила и опять сняла трубку... Неужели Маргоша, так преданно сочувствовавшая моей боли, уже назавтра обо мне позабыла?!
В полдень явилась Тата Мороз с ожидаемой басней: она ни при чем и не думала обо мне забывать. Вчера ее ввели в заблуждение. Коварная Оксанка напала ястребом и, зажав в когтях, утащила обессиленную борьбой Тату на выставку садовых цветов. Предательница! Но я не злилась: умильная физиономия сокурсницы напомнила о вчерашних ночных забавах. Ах, буренка моя, буренка!
Идти в кино совсем не хотелось. Я тянула время, угощая Тату кофе с конфетами. Забавляла мамиными и соседскими приколами -- не даром же целый час маялась в их изысканном обществе! Время шло, надо было принимать решение... Слава Богу, телефон все-таки зазвонил.
- Не хотела тревожить тебя, деточка!.. Не хотела, да не выдержала... Мечется, зовет, плачет... Не ест ничего... Не знаю, что и делать... - от волнения и стыда тете Нине отказывал голос, а я в этот миг пребывала на вершине блаженства: есть, есть люди, по-настоящему нуждающиеся во мне!
- Выезжаю!
Тата никак не желала отлипнуть: как смела я собираться куда-то без ее ведома?! Пришлось скормить ей чушь про оказавшуюся здесь проездом родственницу из сельской местности, и что же? Вызвалась сопровождать меня к воображаемому поезду. Я возразила, что не хочу пугать селянку золотой молодежью, -- тактичная Тата предложила наблюдать за встречей со стороны, избегая знакомства... В конце дебатов я ее попросту надула, отправив дожидаться себя во дворе и перебравшись чердаком в соседний подъезд. Приключения множились, реванш, похоже, мне удался! Всего сутки назад я и представить не могла, что посмею манкировать приятельницей!
... Маргоша и тетя Нина дружной четой стояли на остановке троллейбуса. Отделенные от всех, чудные, потерянные.
- Пришла, голубушка? Почувствовала, что жду? - сегодня Маргоша была умыта, румян и пудры на щеках поубавилось, сквозь них заметнее проступили морщины. Но ярко-красная помада сердечком вокруг беззубого рта притягивала внимание ошарашенных прохожих. Счастье, что мама нас не видит!
Нескладной группой мы двинулись в сторону жилища моих подружек. Более молодая поддерживала старшую, а я шла со стороны Маргоши, завладевшей моей рукой. Вдруг я заметила, что она, хитро улыбаясь, заглядывает мне за спину.
- А Костик где? Он за тобой идет?
- Костик? - не поняла я.
- Ну да! Какая же ты глупая! Твой жених и мой сын - Костик! Где он?
- Костя... в отъезде! - нашлась тетя Нина. - Не мучай девочку!
Мы остановились, и я заметила, что она стоит красная и расстроенная. Неужели стесняется Маргоши? Или это из-за меня?
- Какая ты умная, Нинушка! - обрадовалась старуха -- в отличие от подруги она светилась радостью. - Что бы я без тебя делала? Вот с Ксенией меня помирила. Теперь все будет хорошо! Костик обязательно вернется!
- Погода замечательная! - поспешно перевела разговор тетя Нина. - Давай сводим девочку в парк. Ей воздухом полезно дышать, а в нашей норе что за воздух?
- Погода -- ерунда! Главное, чтобы радовали фронтовые сводки! - возбужденно не согласилась Маргоша. - Скорее бы война кончилась, а то вчера к Лизе похоронка пришла. А на прошлой неделе к Верочке... Я так за Котика боюсь, ты не представляешь! - глаза ее вдруг наполнились слезами, и, обращаясь ко мне, она жалобно взмолилась: - Ты на меня не сердись! Главное, крепко его жди, Ксения... Любовь бережет!..
Я потеряла дар речи. Что за жених? Какие сводки с фронтов? Откуда похоронки? Еще вчера я поняла, что Маргоша принимает меня за другую, но не слишком этим озадачилась: между нами возникла игра, которая мне нравилась. Но сватать меня за неведомого жениха -- это чересчур!.. Вроде бы тетя Нина говорила про Костю, что он старухин сын и на кровати его медвежонок... Представила вариант картины "Неравный брак", где в роли невесты красуюсь я... Захотелось спрятаться за мамину спину. Вот-вот разревусь, как маленькая...
- В парк! В парк! - точно гусей, гнала нас вперед тетя Нина, стараясь помешать Маргоше сморозить очередную новость. - Я тебе в парке все объясню, Сашенька! - успела мне шепнуть.
Усилия ее увенчались успехом -- довольно скоро мы ступили на покрытые гравием дорожки парка победы, расположенного неподалеку.
Парк победы был излюбленным местом прогулок моего курса: побеги с лекций обычно заканчивались шуточным дефиле по центральной аллее. В конце ее барельефом на серой гранитной стене сражались с невидимым врагом три драматические фигуры -- знаменосец, солдат и матрос. Горел вечный огонь. У памятника мы вели себя сравнительно чинно -- каменные герои подавляли размерами и чрезвычайностью усилия, исказившего лица. Но стоило отдалиться от мемориала, и какой-нибудь заводила взрывал тишину бедовой студенческой песней, полученной в наследство от старшекурсников: "Напра-асно стару-ушка ждет сына-а домо-ой, зачетку-у пришлю-ют -- за-ары-ыда-ает, а синуса график во-олна за волной на ось о-ординат набегает...". При последних душещипательных звуках Рома падал плашмя на садовую скамью, а Витюня с Игорем клали ему на живот портфель, посыпали грудь шишками и, посуровев бровями, застывали почетным караулом над импровизированным траурным ложем. Я ерничала вместе со всеми, прочувствованно прощалась с другом, пугалась восстания покойника из гроба...
- Защитники! - сказала Маргоша, завидя памятник. - Завтра сводки будут хорошие... Фашисты не пройдут! Не бойся фашистов, Ксения!
Я вдруг взглянула на нашу студенческую компанию глазами ее и тети Нины и поняла, что забавлялись-то мы со смертью, а не с синусоидой. Сделалось не по себе.
- Отец где воюет? - продолжала Маргоша. - Генерал он у тебя, наверное!
- Папа умер... - просто ответила я.
- Опять не даешь ребенку жизни! - привычно вмешалась тетя Нина. - Видишь, у девочки горе! Обещала ведь ни о чем не расспрашивать. Приставучая ты стала, подруженька!
В солнечный каникулярный день аллея была полна народу. Вокруг щебетала малышня, покрикивали пастухи-взрослые. Нас объезжали подростки на велосипедах, обходили гуляющие парочки. Многие засматривались на Маргошу с ее помадой. Какой-то парень, по виду мой ровесник, бесцеремонно уставился на меня:
- Ты вроде нормальная, а с чучелом связалась. Золото под подушкой у этих старух, что ли?
Я промолчала и отвернулась. Настроение, и без того на грани, ухнуло в темную пропасть.
- А без помады нельзя было выйти? - спросила я тетю Нину через плечо Маргоши.
- Нет, нет, нет... - Маргоша испуганно отбросила мою руку и спряталась за спину подруги. - Это Костина. Не отдам!
Тетя Нина осуждающе посмотрела на меня и повернулась к подопечной:
- Девочка ничего у тебя не забирает. Она просто так спросила... Видишь, сама губы не красит... Думает, для чего это надо?..
- Да? - лицо Маргоши прояснилось, и она опять приблизилась ко мне. - Ты с помадой будешь красивая... дома покажу, как правильно губы рисовать...
Я кивнула. Тетя Нина увлекла от меня Маргошу: увидела на одной из скамеек свободное место и посадила на него уставшую соседку. Через минуту Маргоша осталась на скамейке одна, но не заметила этого. Ее внимание занимали хорошенькие брат с сестрой, играющие в мяч. Мальчик был постарше и учил девочку принимать подачу.
- Сашенька, я понимаю, тебе с нами сложно. Мы не компания... - говорила тетя Нина. - Поэтому и не хотела утруждать встречами... Маргоша очень дорожит этой помадой. Костя подарил ей похожую с первой зарплаты, а было ему шестнадцать лет... Она посмеялась, что сынок ее молоденькой считает, и спрятала в комод... А когда он на фронт ушел, Маргоша помаду достала и стала губы красить... Говорила, что смерть отгоняет... Кости нашего уже давно в живых нет... Когда похоронка пришла, Маргоша умом тронулась. Не поверила. Так и продолжает смерть отгонять. Тюбик кончается, я иду и покупаю такого же цвета, а то с постели не встанет...
- А Ксения кто такая? - спросила я.
- Знаешь, сколько лет сейчас настоящей Ксении? Когда Костя погиб, Ксюше его двадцать два исполнилось... А ему меньше было -- двадцать... Маргоша против Ксении была настроена. Считала, что слишком опытная... Замужем побывала -- весь двор наблюдал, как они сходились и расходились... Эх, Костик был славный мальчик... Да и Ксения его не плоха -- она после войны за директора фабрики замуж вышла. Дочки -- куколки, лет на десять-двенадцать старше тебя... В соседнем подъезде живут. Отселили чужих, отремонтировали квартиру -- теперь хоромы... Маргоша Ксению каждый день во дворе видит, но не узнает...
- Ксения, а это наши дети? - вдруг спросила Маргоша, показывая на малышей, за которыми наблюдала. - Мальчика как назвали? Я Костика просила Михаилом в отцову честь...
Я растерянно посмотрела на тетю Нину.
- Мальцы не наши, - она пришла на помощь, как всегда, вовремя. - Костик сам ребенок, откуда у него дети...
- Какая-то я в последнее время рассеянная... - вздохнула Маргоша. - С внуками поиграть хочется, вот и бегу впереди паровоза...
- А тебе не все равно, Костика это дети или нет? - улыбнулась тетя Нина. - Вся ребятня наша была и будет... Ради них работали, нужду всякую терпели, а теперь радуемся...
- Какая ты мудрая, Ниночка! Бог мне тебя во спасение послал...
В тот день мы больше не говорили о прошлом. Что-то переборов внутри себя и не стесняясь больше, шла я по парку в сцепке с моими странными подругами. А проходя мимо вечного огня, впервые в жизни не смогла сдержать слез.
Вскоре я научилась, невинно улыбаясь, врать матери, прятаться под масками и вести двойные игры почище киношных шпионов. Фантазировала, будто побывала в гостях у Таты или Нюрки, придумывала экскурсии и коллективные походы в кино, а однажды сумела отсоединить шнур домашнего аппарата от телефонного провода и целых три дня, до прихода спеца, провела в счастливом отсутствии родительского контроля. Вплоть до нашего с мамой отъезда в пицундский санаторий дни напролет я пропадала у тети Нины с Маргошей.
Помню, как весело болтали мы за столом в Маргошиной комнате. Было совсем не важно, что на стенах выцветшие обои -- даже рисунка не разобрать, что взгляд то и дело упирается в облезлый платяной шкаф с зеркалом, где отражение твое в черных царапинах-пятнах...
Низко над головой висела лампочка, уютно одетая в оборчатый абажур. Руки тяжелил толстый альбом с металлической застежкой. На первой же странице удивляла фотография чуть ли не былинной старины. Она не походила на привычные мне в то время черно-белые фотки на тонкой глянцевой бумаге. Старинный снимок на картонном основании отливал желтизной, коричневое изображение прорисовывалось в овале с золотой окантовкой. Внизу стояли поразившие меня цифры: тысяча девятьсот восьмой год... Не знаю, помнишь ли ты, сын, но давным-давно мы рассматривали этот альбом и ты спрашивал, что за пара запечатлена на снимке. Дама с вуалью на маленькой шляпке, господин намного старше ее -- с большими усами и в сюртуке... Тогда я сказала: "Наши дальние родственники..." На самом деле ты видел тогда родителей Маргоши.
- Папа был директором гимназии, после революции преподавал на рабфаке... Ксюша, взгляни... Правда, Костик на дедушку похож? Оба такие породистые... - часто я слышала тем летом.
Я послушно кивала, хотя не встретила в альбоме ни одной взрослой фотографии Константина. Как можно сравнивать внешность пятилетнего мальчугана с дедом, которому на снимке не меньше сорока? Приходилось слепо доверять моему экскурсоводу по этому захватывающему музею утраченных времен. Ни я, ни тетя Нина не могли похвастаться, что осведомлены о родовых корнях, а в Маргошином альбоме жила длинная-предлинная семейная сага...
Я уже назубок знала, что Костик любой другой пище предпочитает драники и макароны по-флотски, что, когда ему было восемь, он привел домой найденного на помойке щенка, но соседи не разрешили его оставить. Мальчик сильно переживал, обошел всех друзей в околотке, пытаясь отыскать Терёшке пристанище, и в конце концов нашел выход. Директор Костиной школы -- светлая ему память, замечательной души был человек! -- разрешил приписать щенка к живому уголку. Мой жених -- за пару недель я привыкла, что почти замужем, и иногда сама верила в любовную связь с Маргошиным сыном -- под руководством учителя труда сколотил щенку будку и поставил ее на школьном дворе...
А когда Косте было шестнадцать, Маргоша, работавшая в заводоуправлении экономистом, привела сына к самому лучшему заводскому мастеру -- деду Иванычу, как все его называли. Тот был очень доволен учеником. И завод давал Костику бронь... Он ушел на войну добровольцем...
История следовала за историей, воспоминание за воспоминанием... Во мне постепенно зрел росток чего-то большего, чем я осознавала себя. Услышанная жизнь теснила мою, такую короткую и малозначительную...
Тетя Нина и Марогоша всегда были мне рады. Я чувствовала себя обожаемой -- мною не могли надышаться.
- Ниночка, а Ксюшечке розовое к лицу... Посмотри, какая она у нас очаровательная...
- Твоя правда, подруженька. Красавица!
Я не привыкла к похвалам. Мне было и приятно, и неудобно: будто говорили не обо мне, а о прекрасной принцессе из тридевятого царства. Саша я или Ксения? Свободная или невеста? Незаметно я перестала отличать правду от вымысла...
- Когда я совсем маленькой была, - оживленно делилась Маргоша, - перед свадьбой мать жениха приглашала невесту в баню на смотрины: вдруг с изъяном подсунут, терпи потом до смерти. А нашу невестку ни в какую баню водить не надо, и так видно: всем взяла... О такой и мечтала, а оказывается - рядом... Нет, Костик -- молодец, правильно меня, дуру старую, бросил...
- Почему дуру, мама? Почему бросил? - я произнесла это автоматически, ни на секунду не задумавшись. Казалось, счастье добывается просто: если чего-нибудь не хватает -- придумай, что оно у тебя есть. Ты невеста далекого Костика, ты не одинока, ты просто ждешь будущего, которое обязательно наступит...
- Осторожней, Сашенька, не заиграйся! - как-то сказала тетя Нина (неужели прочла мои мысли?). - Нам, старым, нечего терять, а ты можешь лишиться своей судьбы...
- Все в порядке... Не беспокойтесь. Я белая ворона и сильная. У меня внутри не как у всех людей...
Тетя Нина, конечно, была права, но я, точно голодный, добравшийся до тарелки супа, не хотела знать, что переедать опасно. Отогреваясь под восхищенными взглядами двух старух, я впервые ощутила уверенность в себе и юную окрыленность. Какой раскованной я себя чувствовала в их присутствии! Почему? Они не наставляли меня, подобно маме: в обществе надо вести себя раскрепощенно, чтобы тебя уважали. Я им безусловно нравилась, и они с удовольствием это показывали. Я заразилась их восхищением и впервые показалась себе хорошенькой. Даже начала иногда изучать себя в зеркале - а ведь, действительно, неплохая фигурка... И глаза, как на картинах Рембранта... И улыбка нежная... Ой, не увлечься бы собой излишне, не потерять бы своей Улитки, не стать бы обыкновенной курицей...
На море меня провожали, как на войну. Маргоша плакала, тетя Нина ее утешала. Прощались в комнате, прощались во дворе, прощались на остановке троллейбуса... Я не понимала, зачем разводить сопли по пустякам. Разве моей жизни что-нибудь угрожает? На дворе ведь не сорок второй год... Или, пришло в голову, подружки боятся, что я увлекусь отдыхом и забуду о них? Какая ерунда! Мне нравится бродить по музею времен, всматриваясь в текучую рябь Леты... Уютно чаевничать под оборчатым абажуром, купаться в жадном внимании поздно обретенных бабушек... Всего-то двадцать четыре денька продлятся мои курортные приключения, а потом ежедневные встречи возобновятся... Хотя не уверена... Дай Бог пару раз в неделю выкроить по часику... Начнется учебный год, и время съежится шагреневой кожей... Ладно, потом разберусь!
В Пицунде я вляпалась в свою первую любовь. Бытие в пансионате вскружило голову, словно мне было не двадцать, а десять, и я попала на бал для взрослых. Оглушили свобода самовыражения, показная беззаботность, под покровом которых высоковольтными разрядами искрили чувства. Мама будто выпустила меня из клетки на волю: у нее сложилась своя компания, и мы жили в параллельных мирах. Встречались в столовой за столом. Иногда перекидывались колкостями, готовясь ко сну. Почти не сталкивались.
Леша был на три года старше меня. Приехал он из Новосибирска. Умный, медлительный, добродушный, неловкий в движениях, он глядел на меня так, что сердце ухало вниз и начинал болеть живот. Мы с ним плавали до упаду, гуляли по городу, миловались под присмотром недремлющего ока луны -- покровительницы влюбленных. При расставании хлюпали носами, договаривались созваниваться, писать письма, пересечься жизнями навеки... Наш бурно начавшийся роман длился, то слабея, то разгораясь, еще долгих четыре года и сошел на нет, потому что ни один из нас не пожертвовал привычным укладом. Мы существовали слишком далеко друг от друга, у каждого обязательства, друзья, работа... Леша до сих пор поздравляет меня с днем рождения, а я... Помнишь, к прошлому новому году мы передавали через третьи руки в Новосибирск посылку с пицундскими мандаринами? Это ему и его очаровательным дочкам...
С курорта я вернулась переполненная своим парнем, уязвленная разлукой, с глазами на мокром месте... В первый же день Леша позвонил по междугородней связи, и мы проболтали всю его наличность... Я мечтала о новых встречах, воображала, в каком платье буду выходить замуж... Все это, стирая белье и убирая квартиру, -- мама вышла на работу, бросив на меня хозяйство. На третий день раздался телефонный звонок тети Нины и напомнил, что, увлекшись новым поворотом судьбы, я забыла о прежних друзьях.
- Извини, Сашенька, - вздохнула трубка. - Понимаю, ты занята, раз не забежала после приезда... Но у нас беда: Маргоша в больнице с инфарктом. Все время о тебе спрашивает... Плохо поправляется...
От стыда судорогой свело пальцы -- слава Богу, никто не видит сейчас моего искаженного лица! Вспомнился Экзюпери с его знаменитым: "Мы ответственны за тех, кого приручаем..." Вороватая мышь раскаяния вгрызлась в горло -- я задохнулась... Предательница, - заклеймила себя. Смеялась над старушечьими страхами и тут же подтвердила их обоснованность, увлекшись новорожденным счастьем... У тети Нины с Маргошей, кроме моего внимания, нет отрады -- они, неудачницы, потеряли любимых, а я, удачливая, приобрела... Правильно говорят: сытый голодному не товарищ... Тут до меня дошло, что, продолжая прежние игры, я окажусь в ловушке: Маргоша ждет невесту Костика, а душа и тело мои принадлежат Леше...
Стараясь не думать, быстро собралась. Мы встретились с тетей Ниной на остановке и вместе отправились в больницу. По дороге молчали. Думаю, она стеснялась меня расспрашивать, а я несла чувства к Леше, как драгоценную жидкость в сосуде. Боялась ненароком расплескать...
Мы отыскали Маргошу в восьмиместной палате. На сероватом казенном белье пойманной дичью скорчилась белая ворона из зазеркалья. Сухая, маленькая, почти неживая. Лицо без косметики сливалось с подушкой. Тяжелое дыхание, дрожащие пальцы, губы ниточкой... От жалости я окончательно расстроилась. Подошла к Маргоше и сказала не очень искренне:
- Ты волновалась? Зачем? Я вернулась, мама...
Она пошарила взглядом за моей спиной и спросила:
- Костик приехал?
- Нет, - и увидев ее разочарование, добавила: - Он письмо хорошее прислал... - по памяти пересказала прощальную речь Леши -- про любовь, про встречу впереди, про надежду на счастье со мною вдвоем...
Глаза Маргоши словно очнулись от спячки, засияли солнышком. Она потребовала зеркало и свою помаду. Тетя Нина достала из тумбочки косметичку... Теперь Маргоша гордо поглядывала на соседок, которые с холодным интересом за нами наблюдали.
- Сын вернется с войны, и у меня будут внуки! - словно щитом отразила тяжелые взгляды.
... Когда возвращались, тетя Нина спросила:
- У тебя появился мальчик? Ты стала женственнее... Совсем по-другому двигаешься... Теперь старухи тебе -- только помеха... Мужчины -- ревнивые создания и хотят владеть женщинами целиком... Сережа не был собственником, но огорчался, когда я навещала маму чаще, чем раз в неделю...
На душе было тревожно. Думала, правильно ли я поступила, вывалив интимное на больничную постель... Наверное, Ксения тоже пересказывала слова Костика... Плохая примета -- моя сегодняшняя откровенность. Вдруг с Лешей случится беда, или он меня забудет? Надо посоветоваться с тетей Ниной: она надежная, сильная, помогающая устоять в беде...
- Мой парень нездешний, - произнесла я сухими губами. - Мне институт надо закончить... Только потом поженимся...
- Дай-то Бог! - тетя Нина печально покачала головой. - Все время хотела рассказать кое-что о Костике, но наедине с тобой не оставались... Маргоша ведь с ним не простилась тогда, в сорок втором... Может, поэтому так и мучается... Когда узнала, что с Ксюшей сошелся, взвилась потревоженной змеей... Скандалила с ним, прилюдно отчитывала ее -- пыталась по-всякому их разлучить. И как-то Костик не выдержал, сказал, что уходит к Ксении. Перестал появляться дома... Подружка моя кипятилась, не желая смириться... Думала: раз у него бронь, то хуже неразумного брака ничего не произойдет... И вот кухарничаю я как-то... Костик заходит, говорит: попрощаемся, Нина... Выбил все-таки себе повестку... Маргоша не вернулась еще с работы, и я его собирала... как Сережу... Несчастливая у меня рука -- не будет и тебе от меня проку!..
- С моим Лешей плохого не случится... - услышала я свой дрогнувший голос.
- Конечно, Сашенька! Время-то другое! И держись ты от нас подальше... Если бы не Маргоша, вообще видеться не стоило бы...
Я поцеловала ее в округлую щеку. Прижалась лбом к теплому плечу и замерла. Страх свернулся в холодный комочек и потерялся в глубинах души... Когда подняла глаза, вдруг увидела, какими красивыми пышными кленами засажена улица, по которой мы идем...
Давно выписанная из больницы Маргоша поправлялась. По утрам, наскоро позавтракав, я спешила из дома, уверяя маму, что делаю курсовую в библиотеке. В любую погоду мы встречались с тетей Ниной и ее подопечной. Втроем бродили по парку победы, обсуждая нафантазированные фронтовые сводки и истории из книг о войне.
- Не бойся фашистов! - неизменно заклинала Маргоша под сенью гранитной стены с барельефом. - Фашисты не пройдут!
Озябшие, в облаке сырого холодного воздуха вваливались после прогулки в комнату с огромным слепым окном. Как и в день, когда я впервые очутилась в этом заповедном уголке памяти, бельмо глухой стены оставалось для меня символом его отделенности от остального мира. Мира, изнывающего под пятой изменчивого времени. Я помогала тете Нине приготовить чай, и мы грелись, прижимая ладони к горячим чашкам... Потом медленно пили... Блаженствовали в общем согласии...
Семестр достиг апогея и повернул в сторону зимней сессии. Я училась во вторую смену: лекции начинались после полудня и оканчивались в ежечасно сгущавшейся темной мари. Настроение было под стать ранним сумеркам: Леша, увлекшись наукой, звонил теперь только по воскресеньям... Хоть бы снегопад повторился и выбелил угрюмые улицы -- полегчало бы!..
... В конце ноября нас с мамой разбудили предрассветным утром. На лестничной площадке стоял взвинченный сосед в пижаме и шлепанцах на босу ногу: прорвало трубу, и вода протекла на нижние этажи... Сообща перекрыли водопровод. В десятом часу с трудом дозвонились до домоуправления. Женщина-диспетчер лениво сообщила, что слесари заняты на более важном, чем наш дом, объекте. Как мама ни пытала ее, ничего не добилась, кроме неопределенного "ждите, вызов принят". Возможно, бригада освободится в первой половине дня, но не исключено, что во второй...
- Придется тебе, Саня, посидеть дома! - постановила мама, возвращая меня из прихожей. - Ты же знаешь, как трудно добиться водопроводчика! По служебным каналам я достану жэковское начальство... Если в квартире некому будет открыть дверь, нас же и обвинят в проволочке. Без воды долго не протянешь... И соседи замучают жалобами... К двум сменю... Пропустишь всего одну пару.
- У меня курсовая... - попыталась я вывернуться.
- Подождет! Я не просто работаю, я содержу нас обеих...
Спорить с мамой не имело смысла. Если бы в коммуналке у тети Нины стоял телефон, ситуация разрешилась бы в два счета, а так... У лжи короткие ноги -- за реальностью ей все равно не угнаться... Представила, как замерзшие бабушки напрасно ждут меня на троллейбусной остановке и волнуются все сильнее... Ерунда! Тетя Нина знает мой телефонный номер и позвонит, если слишком встревожится. Обижаться ей не на что, у меня форс-мажорные обстоятельства...
Занялась курсовой - сроки ее действительно поджимали. Работа шла туго. Материал не желал компоноваться в логической последовательности. Графики, словно мышцы атлета, требовали накачки на тренажерах... Цифры роились, сопротивляясь назойливым выводам...
То и дело поглядывала на часы. Завязла в минутах, как в топком болоте... Телефон молчал, слесарь не являлся, мама опаздывала, внутреннее беспокойство нарастало...
Наконец моя родительница прибыла. Облегченно вздохнув, я кинулась собираться. Плевать на лекции! Надо спешить к моим бабушкам, все ли у них в порядке? Натягивала сапоги, когда входной звонок неуверенно тренькнул... Вот это неожиданность! Водопроводчики -- и робеют?! Радостно кинулась к двери... За нею стояла Маргоша, растягивая губы в кроваво-красной улыбке.
- Ксюша, доченька, ты больна?.. Нужен доктор?... Я от Нины убежала. Не пускала меня, представляешь?! Будто не знает, как плохо дома одной, как грустно...
- Все нормально, мама! Я здорова, не беспокойся! Срочные дела задержали. Как ты меня нашла?
- Я твой дом да-авно знаю, - Маргоша хитро мне подмигнула. - Мы после занятий тебя провожаем, чтобы никто не обидел... Темно ведь! Что я Костику скажу? Не уберегла?.. Нина сначала не хотела потихоньку за тобой ходить, а потом согласилась... Только не велела рассказывать...
Краем глаза я заметила, что мама выдвинулась из кухни в коридор и неприязненно рассматривает непрошеную гостью. Лицо ее приняло гадливое выражение, и она двинулась к нам -- сейчас вмешается.
- Мама, скорее... уходим... - я уже накинула пальто, схватила сумку и выталкивала Маргошу за порог.
Но она не понимала опасности и спокойно продолжала обо мне заботиться.
- А тебе разве можно на улицу? Доктор разрешил?.. Лучше вернемся. Ты ляжешь, а я посижу рядом... Вот гостинец тебе принесла, чтобы быстрее выздоравливала... Нина печенье бережет: в паек мало дают. Я откушу немножко, подожду когда она отвернется, и за пазуху... - она протянула мне пригоршню грязных огрызков любимого своего лакомства.
Маргоша по-детски дрожала над каждым сладким кусочком и плакала, когда печенье кончалось. Получая в подарок, рассовывала запасы по разным углам. Борьба с мышами и тараканами заставляла тетю Нину отбирать упаковку и выдавать любимые пластинки поштучно.
- Спасибо, только идем быстрее... - бормотала я, вытесняя ее на лестничную площадку.
- Александра, что за цирк? - мама стояла рядом, и теперь сбежать от нее было невозможно. - Дай нищенке пятнадцать копеек и не бери ее гадость!.. Замучаемся лечиться от глистов!
- Это не нищенка, это знакомая, - пролепетала я, краснея.
- Знакомая? Не болтай чуши! Нашей семье не пристало иметь подобных знакомых! Я забыла, ты у нас добренькая!.. Хорошо. Возьми у меня в кошельке рубль! Только быстрее выпроваживай, она всю квартиру заразит блохами!
- Ксюша, почему эта женщина на тебя сердится? - удивленно спросила Маргоша. - Вы соседки? С соседями надо дружить, может, ты за собой стол не протерла?
- Это моя мама, - пролепетала я.
- Ой, как приятно с тобой познакомиться, уважаемая сватья! - Маргоша, будто не замечала маминой ярости. - Давно нам пора поближе узнать друг друга -- не чужие ведь... Дочку твою люблю, обижать не буду, не тревожься...
- Кто тебе сватья?! Я?! Убирайся немедленно!
- Мама, не надо! - я все еще пыталась предотвратить катастрофу. - Дай мне самой разобраться!
- Если обидела тебя, сватьюшка, прости, - лицо Маргоши светилось доброжелательностью. - В ссорах большое зло... Дитя можно потерять... Не нужно нам искушать судьбу! По-хорошему я пришла, по-родственному... Не сердись, что девочку сразу невесткой не признала, каюсь и винюсь... Прости, пожалуйста...
- Саня -- твоя невестка?! Что за бред! Дочь, ты с кем связалась? С бандитами? - мама с неожиданной силой вцепилась в мое плечо и отбросила внутрь квартиры.
- Молодая, красивая... Муж умер -- это беда, но ведь жизнь не кончилась... - продолжала ее уламывать Маргоша. - Может, тебе Костик не нравится? Так давно они вместе, видно, судьба им жениться...
- Выметайся из моего дома, припадочная!
- Мамочка!
- Не была бы ты такая гладкая, если бы тосковала... Наверное, уже другого мужчину завела... Война нутро людей показывает, какова... Радовалась бы, что дочка твоя, как солнышко, ласковая... Я, Ксюша, на тебя не обижаюсь -- ты за мать не в ответе, как и Костик за меня...
- Пусти! - я пыталась прорваться к выходу, но мама снова меня отбросила.
- Ты фашистка -- ребенка бить?! - ахнула Маргоша. - Как я сразу не догадалась? Ксеня, не верь этой женщине... Она фашистка... Фашисты в городе! Фашисты!
Тут мама замахнулась ударить меня по лицу и, пока я приходила в себя от шока, коршуном налетела на Маргошу.
- Убирайся, дрянь! Убирайся! Кому сказала?!
Хлопнула входная дверь, и я, раздавленная, жалкая, полная ненависти к насильнице, оказалась заточенной в ее обществе.
- Ты и в самом деле водишь дружбу с умалишенными? - мама рассматривала меня, будто увидела таракана или крысу. - Я, оказывается, совершенно тебя не знаю... Может, ты уже и институт бросила?! Какого еще сюрприза от тебя ждать?!
- У... Мар-гоши... сына... на войне... убили... она тоскует... - заливаясь слезами, объясняла я. - Она... не грязная... ее тетя Нина моет...
- Согласна, потерять ребенка -- это горе. Но сколько лет уже прошло! И ты-то какое к этому имеешь отношение? - продолжала наступать мама. - Я тебя разве учила обману? Что за богемные номера! Еще и матерью ее назвала! Да тебя надо сейчас заставить рот с мылом вымыть! И воды, как назло, нет! По тебе, наверное, вши ползают... Проклятый жэк! Проклятые водопроводчики!
- Мамочка, выпусти меня! Маргошу нельзя оставлять одну! Она попадет под машину...
- И поделом! Иди в свою комнату!
- Я тоже драться умею! - не помня себя, я выскочила в кухню, схватила что-то, попавшее под руку, и, воинственно размахивая, заявила: - Пропусти, а то пораню! - проскользнув мимо, уронила ненужную вещь на пол...
- Ты, ты... - впервые за жизнь мама не находила слов.