Лисицкий Валерий : другие произведения.

Не смешно

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Один из самых моих любимых персонажей азиатской мифологии - кицунэ. Демоническая лиса-оборотень, безжалостная, но обладающая весьма своеобразным чувством юмора. Персонаж-трикстер, "ум без сердца". Переживёт ли встречу с ним семья охотника-любителя, "случайно" убившего лисицу с лисёнком в зимнем лесу?..
  Папа вернулся с охоты словно сам не свой. У меня сразу появилось чувство, что он не до конца помнит даже собственное имя, не говоря уж о наших. Пока он переобувался в прихожей, мама позвала его:
  
  - Гена.
  
  Но он не среагировал. Продолжал, путаясь в шнурках, разуваться, и даже ухом не повёл.
  
  - Ген... - повторила мама, уже немного растерянно.
  
  Папа пыхтел всё сосредоточеннее, силясь распутать узел. И тогда мама крикнула, уже настороженная, но ещё не напуганная странным поведением:
  
  - Генка!
  
  Папа встрепенулся.
  
  - М?
  
  Мне показалось, что у него очень странные зрачки, огромные и чувствительные к свету, как кошачьи. А радужка вокруг них была ещё более странной: блестела, как фольга на солнце, и явно отдавала желтизной. Не как у дяди Вали, когда он болел желтухой, а как, например, у сов или псов. Папа посмотрел этими звериными глазами вокруг себя, будто впервые увидел нашу прихожую, и с усилием выдавил из себя слово:
  
  - Что?
  
  Мама смутилась, точно хотела сперва задать какой-то другой вопрос, но передумала. И задала тот, который задавала ему всегда, когда он возвращался из леса.
  
  - Есть хочешь?
  
  - Хочу.
  
  Она кивнула и, схватив меня за руку, чего никогда раньше не делала, уволокла на кухню, подальше от папы. Усадив меня под иконами, пылящимися под потолком в углу, мама принялась накрывать на стол: тарелка борща, три ломтя ржаного хлеба, пузатая кружка сладкого чаю. Удивительно быстро она это всё подготовила, если учитывать, что папа вернулся почти на сутки раньше запланированного.
  
  Потом и он сам пришёл на кухню. В грязных ботинках, которые не сумел снять. По-звериному принюхался, стоя в дверях, облизнулся и сел на скрипучий стул. Повертел в руках ложку, макнул кончик языка в суп, фыркнул, дёрнул головой. Мама за его спиной стрельнула взглядом на иконы и перекрестилась. Я знал, о чём она думала. Папа притащил нас в пустой дачный посёлок, замерший до весны, чтобы отправиться на охоту со своим братом. И вот он вернулся, гораздо раньше, чем обещал. Один. Без ружья. Без добычи. Вернулся - и не может даже снять ботинки. А ведь никто, кроме него, не умеет водить машину. Разве что дядя Валя, да только где он сейчас? И я не уверен, но вполне возможно, что подумала она и о запасном ружье, старенькой двустволке, которая лежала в спальне, уютно устроившись в чехле. Им она пользоваться умела, хотя лучше бы умела водить машину.
  
  Но, думала она о чём-то подобном или нет, мама ничего не сделала. Просто стояла у папы за спиной и молча смотрела, как он лакает суп из тарелки, отложив ложку в сторону. Его язык мелькал быстро-быстро и высовывался изо рта далеко-далеко, зачёрпывая красный густой бульон. Папе нравилось. Это я понял по тому, как он жмурится и урчит от наслаждения.
  
  Вылакав бульон, папа прямо руками, грязными после леса, сгрёб в рот гущу и прожевал, чавкая и давясь. Затем отдышался и за несколько секунд, откусывая крупные ломти, сожрал хлеб. К чаю он долго брезгливо принюхивался, но всё же выпил залпом, неловко перевернув чашку над запрокинутым лицом и половину пролив на себя.
  
  - Ещё... - буркнул он, утерев лицо рукавом, и трижды постучал ногтями по скатерти.
  
  Мама послушно поставила перед ним новую тарелку и нарезала ещё хлеба. Она и чай заварила, но папа, не отрываясь от борща, смахнул кружку на пол. Зазвенели, брызнув в разные стороны, осколки. Но мама, обычно острая на язык, ничего не сказала. Я только увидел, как дёрнулась её щека, на мгновение исказив рот в болезненной ухмылке. Папа вылакал суп, сгрёб гущу в рот. С усилием проглотил. Потом он запихал в рот хлеб и постучал по столу ногтями. Мама поставила перед ним тарелку супа и хлеб. Оскалившись блаженно и нездорово, он погрузил лицо в борщ и всосал его весь за несколько секунд. Затем сыто рыгнул и снова набил рот хлебом, с усилием задвигал челюстями, перемалывая его между зубами. Не дожидаясь просьбы, мама поставила перед ним всю ещё горячую кастрюлю, даже не думая о том, как под металлическим дном морщится скатерть. Наверное, она и не видела этого из-за слёз, текущих по щекам.
  
  Я попытался встать и уйти в комнату, чтобы не видеть, как папа жрёт, засунув голову целиком в кастрюлю и время от времени по-собачьи тряся ею, довольно фыркая и урча. Мне не хотелось слышать, как трещат у него на зубах проварившиеся кости целой курицы, которой мы с мамой собирались ужинать. Но, стоило мне привстать со стула, мама кинула на меня такой взгляд, что я понял - если выйду из-под икон, тут же умру. Папа тоже посмотрел на меня над краем кастрюли по-особенному. Его взгляд говорил: иконы не помогут. Ещё он говорил: сиди. И я остался сидеть.
  
  Когда кастрюля, большая, рассчитанная на три дня, опустела, папа привстал. У мамы на лице появилась странная смесь страха и облегчения. Я тоже подумал, что сейчас он уйдёт обратно, в лес. Но он лишь отодвинул стул назад, чтобы раздувшийся, как у беременной женщины, живот не упирался в край стола, и снова уселся. Его рука приподнялась, и кончики пальцев трижды ударили по столешнице. Тук-тук-тук. Он облизнулся, глядя мне в глаза, и меня чуть не стошнило от ужаса. Только тогда я заметил, что тоже плачу - солёные слёзы попали в нос, когда я резко вздохнул от испуга.
  
  Мама послушно достала из холодильника вторую кастрюлю, полную макарон с тушёнкой, и понесла её на плиту, чтобы разогреть. Папа коротко рыкнул, оскалив на миг розовые от борща зубы. Ровные, крепкие, каких у него не было раньше. С длинными острыми клыками. Мама клыков не видела, но всё поняла верно - поставила кастрюлю перед ним. Папа бросил крышку на пол и принялся жадно жрать, опустив голову.
  
  Мама посмотрела на тяжёлую чугунную сковороду. Папа посмотрел на меня, скалясь и не переставая жевать. Я понял, что он хочет, чтобы мама схватила сковороду. Я изо всех сил замотал головой, глядя на маму и чувствуя, как по подбородку течёт рвота, которую на этот раз не удалось сдержать. Мама отошла от полки над плитой. Папа фыркнул и вернулся к макаронам.
  
  Он расправился с ними довольно быстро - мягкую, скользкую от жира массу можно было глотать, почти не жуя.Обнаглев окончательно, папа рукой ударил по кастрюле, когда она опустела. Мы с мамой проводили взглядом посуду, с грохотом прокатившуюся по деревянному полу, но даже не попытались её поднять. Я заметил, что мамино платье на груди уже насквозь мокрое от слёз: маленькие тёмные точки, которые появились там некоторое время назад, слились в одно большое пятно.
  
  Папа посмотрел на нас хитро и нахально, словно издевался. И трижды постучал ногтями по столу. Мама вздрогнула. У меня перед глазами на миг потемнело.
  
  - Больше... - мама откашлялась и проглотила застрявший в горле ком: - Больше нет...
  
  Папа опять оскалился. Он облизнулся, глядя прямо на меня и снова постучал по столу ногтями. Сухой, громкий звук повис в воздухе. Мама бросилась к холодильнику и достала из него прозрачный пакет с двумя десятками яиц. Папа хмыкнул, когда она опустила кулёк перед ним на стол. Он неторопливо разорвал целлофан и с удовольствием покрутил в пальцах крупное яйцо, словно видел его впервые в жизни. Мы купили эти два десятка желтоватых овалов по дороге на дачу. Когда папа ещё был в порядке, беззлобно перешучивался с дядей Валей, беспрестанно матерившимся и бросавшим на меня и маму виноватые взгляды по этому поводу. А я сидел на заднем сидении, привалившись щекой к стеклу и дремал, слушая голоса взрослых... Воспоминание встало передо мной, как живое, и глаза защипало просто нестерпимо. Я попытался сморгнуть слёзы, но не получилось.
  
  Короткий резкий стук разрушил воздушный замок, вытряхнул меня обратно в страшную реальность крохотной кухоньки. Папа ударил яйцом по столу, пробив дырочку в скорлупе. Чуть расширил отверстие пальцем и с мерзким хлюпающим звуком высосал содержимое. Опустевшую оболочку он бросил под ноги. Действуя механически, как робот, он повторил то же самое с каждым из двадцати яиц. Тук-хрусть-хлюп... Тук-хрусть-хлюп... Тук-хрусть-хлюп... Клейкая масса исчезла в его бездонной глотке. Папин живот раздуло настолько сильно, что казалось, его любимая тельняшка вот-вот лопнет вместе с кожей, выпуская на волю отвратительные, вонючие, переполненные кишки...
  
  Папа постучал ногтями по столу. Я не смог сдержать тихий вой, и он широко улыбнулся в ответ. Мама пошла по кухне, по очереди распахивая дверцы всех шкафов, обшаривая холодильник, и вываливая на стол продукты. Она даже не пытаясь в них разбираться. Кусок слипшегося в камень сахарного песка, полпачки макарон, замороженные пельмени, чуть заветренные сосиски, засохшая корочка хлеба, порченая мышами... Он жрал всё подряд, с хрустом разгрызая еду и проталкивая её в безразмерную жадную требуху. Оскал, заменивший ему улыбку, больше не исчезал, и с каждым проглоченным куском папа смотрел на меня всё пристальнее и жаднее.
  
  Наконец, еды не осталось вовсе. Он проглотил последнюю ириску, завалившуюся за диван ещё летом, и постучал по столу. Тук. Тук. Тук. Три удара, размеренных и неторопливых. Требовательных.
  
  - Больше ничего нет... - прошептала мама.
  
  Тук... Тук... Тук...
  
  Я снова расплакался. Потому что папа радостно ухмыльнулся и облизал потрескавшиеся губы, глядя прямо на меня. Его голодный взгляд пугал меня почти до обморока. Горло, и без того обожжённое желчью, саднило от новых приступов тошноты.
  
  - Ничего больше нет! - заорала, наконец, мама.
  
  Мне показалось, что её крик должен был разрушить злые чары, околдовавшие папу, но ничего не произошло. Папа сыто чавкнул, поковырялся мизинцем в зубах и поднялся со стула. По моим ногам потекла горячая жидкость.
  
  - Завтра придём вдвоём... - папа тяжело дышал от количества сожранного. - Накормишь нас...
  
  - Так ведь... - голос мамы прозвучал тонко и жалостливо. - Нету больше ничего... Ты всё сож... Скушал всё...
  
  Папа хохотнул. Коротко, как будто горло прочистил. И ткнул в меня пальцем:
  
  - Вот это приготовишь...
  
  Мы замерли. У меня внутри появилась пустота, ледяная и тихая, как в погребе, которым мы никогда не пользовались. А папа, переваливаясь с боку на бок, как пингвин, направился к выходу. И уже от двери он бросил:
  
  - Решишь убежать - догоню и съем... Всех съем...
  
  Дверь хлопнула. Я подскочил со стула, рванулся к приоткрытому окну, но не успел. Меня вытошнило маме на ноги.
  
  *
  
  Ночью мы не спали. До самого рассвета мама ходила кругами по кухне, то дёргая себя за волосы, то хватаясь за нож. Иногда она подолгу смотрела на меня, сидя на том же стуле, с которого вечером встал папа. И не говорила, о чём думала в эти моменты.
  
  Когда на горизонте забрезжил рассвет, она поднялась на ноги, хлопнув себя ладонями по бёдрам, и бросила мне:
  
  - Иди наверх.
  
  И я пошёл на второй этаж. Из широкого окна было хорошо видно заснеженное поле, в конце которого темнел лес. Я сидел на табуретке, смотрел на белое полотно и слушал, как мама ходит по первому этажу, шурша чехлом двустволки и гремя коробкой с патронами. Ружьё громко щёлкнуло, когда она переломила стволы и зарядила их.
  
  Потом надолго стало тихо. Щёлкали часы на стене, потрескивали стены дома, промёрзшие снаружи, но тёплые внутри. Выл ветер, разгоняя белые полосы позёмки и раскачивая редкие чёрные растения, оставшиеся стоять с осени. Кажется, я задремал, глядя на эту скучную зимнюю картину, потому что увидел их, когда они уже были довольно близко к дому.
  
  Папа и его старший брат, дядя Валя, шагали в нашу сторону. Они шли легко и пружинисто, иногда перебрасываясь какими-то фразами, и в них нельзя было даже на миг заподозрить тех чудовищ, каким накануне был папа. Обычные мужики, идущие домой с удачной охоты. Карабины и объёмистые рюкзаки за спинами. Ягдташи с добычей через плечо. Дядя Валя заметил мой силуэт в окне и приветливо помахал рукой. Я не ответил ему.
  
  Они подходили всё ближе и ближе. Я изо всех сил всматривался в лица папы и дяди, пытаясь разглядеть желтоватые отблески в глазах и удлинённые хищнические клыки. Но с такого расстояния, конечно, увидеть ничего не получалось. Когда же они приблизились к дому, из-за густых облаков выглянуло солнце. Ярко заблестевший снег ослепил мои глаза, и без того болевшие после проведённой без сна ночи. А потом козырёк веранды скрыл их обоих.
  
  Раздался стук в дверь. Три тяжёлых, уверенных удара. Тук! Тук! Тук! И сразу следом - папин голос:
  
  - Вера, открывай!
  
  Через миг подключился дядя Валя, весело и задорно:
  
  - Мы тут лису с лисёнком добыли! Эм... Случайно! Красивые, сука, здоровые оба!
  
  Мама промолчала ровно столько времени, сколько нужно, чтобы сглотнуть липкий комок в горле, и крикнула в ответ. У неё был высокий, срывающийся голос.
  
  - Пошли прочь, ублюдки! Изыди!
  
  Вновь наступила тишина. Я ждал, что стук повторится, но вместо этого до второго этажа долетел папин голос:
  
  - Вер, ты чего там? Что случилось?! Где сын, он в порядке?!
  
  Этот вопрос стал роковым. Оглушительно рявкнул дуплет. Зазвенели стёкла в деревянных рамах, возмущённо брякнула посуда на полках. Через окно я увидел, как откуда-то со стороны входной двери вылетел алый фонтан - смесь крови, мозга и осколков костей. Следом - папино безголовое тело. Мама стреляла через дверь, выпустила в него сдвоенный заряд дроби почти в упор, намереваясь наверняка уничтожить тварь. Нелепо кувыркаясь, раскинув руки в стороны, уже мёртвый папа кубарем прокатился сквозь лёгкую багровую дымку, медленно оседающую на землю. Дядя Валя выкатился из-под козырька веранды следом за ним, прижимая руки к лицу. Он корчился на земле, вереща по-девчачьи тонко и вопя грязные ругательства, самые грязные, какие мне доводилось слышать. Хлопнула дверь. Мама вышла с веранды, всклокоченная, страшная. Её била крупная дрожь. Не с первой попытки, но она смогла зарядить ружьё снова, прижала два ствола, ещё горячих после первого залпа, к лицу папиного брата, и рванула оба спусковых крючка разом.
  
  Я ожидал, что выстрел ударит по барабанным перепонкам, но грохот утонул в другом звуке. Над заснеженными полями пролетел сухой хриплый хохот, полный торжества и злобы. Бело-рыжая молния рванулась от нашего забора, по широкой дуге вокруг дачного посёлка, смеясь и повизгивая. Я медленно осел на пол, никак не в силах решить, что же закрывать ладонями: глаза или уши. И потерял сознание.
  
  *
  
  Нас обнаружили два дня спустя, совершенно случайно. Такие же охотники, как папа и дядя Валя, ехали мимо и заметили тела, уже слегка припорошенные снегом, на нашем участке. Я был в полной прострации, сидел, ничего не понимая, посреди спальни на втором этаже. А мама провела это время на кухне. Она ходила вокруг стола, пиная пустые кастрюли, топча яичную скорлупу и без устали повторяя:
   - Это не смешно, ублюдок... Он же сказал, что случайно! Хватит смеяться!
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"