С утра Петр Иванович Рожок почуял неладное. Вроде бы и все нормально, и не болит ничего, и Брежнев, как родной со стенки улыбается, а вот гложет что-то изнутри, предчувствие какое-то. Даже перевернувшись на свой любимый правый бок, предчувствия этого Петр Иванович отогнать не смог, более того, проснулся окончательно и бесповоротно. Проснувшись, вспомнил, что находится на даче, и это тоже было неприятно, потому что удобства находились во дворе, а там стоял ноябрь. Но делать нечего, организм требует, и пришлось выходить в холодное ноябрьское утро, накинув на майку фуфайку. С улицы раздавался звук топора, это сосед Петра Ивановича, дед Шенделяпин мастерил что-то из остатков разрушенного забора.
- С добрым утречком Иваныч! - прокричал дед и стал обухом топора стучать по доскам,- долго спишь однако!
Петр Иванович вместо ответа широко зевнул и спросил:
- Дождь опять что ли?
- Та не, - засмеялся дед, то на тебя птица пописяла! С праздничком, однако!
- А чего сегодня такое? Пасха?
Шенделяпин снова искренне засмеялся и закрутил головой с надетой на нее традиционной шапкой ушанкой:
- Та какая ж Пасха! Юрьев день, нынче!
- О! - только и сказал равнодушный Рожок и затопал резиновыми сапогами в туалет, а вслед ему неслись дедовы разглагольствования:
- На Руси два Егория - холодный да голодный, вишь как оно! С Егория медведь в берлоге крепко засыпает, люди воду ходют слушать в колодец. Коли тихо - зима теплая будет, коли нет, то и ожидай морозов! Так то!
К концу этой речи Рожок уже шел назад и не просто так, а с вопросом:
- Слышь, Шенделяпин, а если в туалете звуки, это к чему?
- К гороху! - пошутил дед и снова засмеялся своим идиотским смехом.
Рожок иронии не уловил, а только сказал, дернув губой:
- Ну и слава Богу, а я думал снова барсуки завелись!
Тут со стороны улицы появилась голова Володи Якоря, сверкая металлическими зубами в добрейшей улыбке.
- Дед, никак Мавзолей себе строишь? - поинтересовалась эта замечательная лысая голова.
Шенделяпин почесал в ухе щепочкой и ответил степенно несколько невпопад:
- Да вот за зиму говорим, в колодцах тихо, теплая будет.
- Тихо говоришь? - засомневался Володя,- А ты который слушал?
- Основной, у околицы...
- Тю, так он же пустой уже стоит, и вода там плохая, ты поди тот, что около меня послухай. А то я ночью до ветру выходил, и шум слыхал, такой что, мама не горюй, бля. Я Ахиноре говорю, бомжа, а она не верит. Пошли слухнем. А?
Дед отложил топор и стал думать. Петр Иванович попытался умыться из пластиковой бутылки, облился и теперь тихо проклинал тех, кто такие бутылки выпускает, а также почему-то Борю Моисеева.
- Во скоко ты до ветру ходил? - спросил Шенделяпин, закончив свои размышления,- до полуночи или после?
- Пожалуй после, или до... - ответил Якорь.
- Это плохо,- покачал ушанкой дед,- хотя если до, то не считается, Егорий не наступил, а вот если после...
- После. И я слышал,- подал голос Рожок.
- А ты тут причем?
- Да нет, я ночью проснулся оттого, что ты Якорь с Ахинорой своей спорил про бомжей, аккурат полтретьего было!
Дед поднял вверх палец, зачем-то его послюнявил, проверил направление ветра и сказал:
- Беда! Якорь ветер с твоей стороны дует, так что не брешет Петруха! Такие дела, однако! Пошли колодца слушать.
Пошли в три лица, коллективно. По дороге карлик пристал, сказал на реку идет, карасям корма задать, обманул, конечно. И корма у него не наблюдалось, а уж карасей в реке и подавно. На это ему Якорь по дороге намекнул, мол, с твоего корма вся рыба передохла. А карлик свое талдычит: 'Я им задам корму, я им задам корму!' и за пазухой динамитную шашку все крепче и крепче сжимает.
Дошли до колодца вчетвером. Шенделяпин командует: 'Смирно!' и к колодцу подползает. Крышку открыл, руки рупором сложил и к уху приставил. Все дыхание затаили, тишина, хорошо! И тут вдруг в колодце кто-то: 'Эх!', да громко так, отчетливо. Дед на корточки присел от неожиданности.
- Ложись! - кричит. Залегли.
- Слыхал? - Якорь Рожка спрашивает.
- Угу.
- Иди ты загляни!
Рожок перепугался, но пополз, приподнялся на корточки и в дыру:
- Ээй! - и тут же на землю падает. А из колодца тишина.
- Почудилось! - это Якорь говорит и встает смело,- вот ведь гадство!
- Какие гады? - Шенделяпин спрашивает,- на Юрьев день гады все спят. Тут карлик к нему подлетает, глаза горят, борода в клочья:
- А я сейчас гадов этих динамитом проверю!
Еле оттащили дурака. Скрутить пришлось его же клифтом. Дед говорит:
- Надо по-тихому это дело провернуть. Чтоб Егория не спугнуть. Уж я то, знаю, это мне за грехи он тут сидит. Я ж в святой день дрова колол, вот теперь он обиделся и зиму лютую напускает. А то и похуже чего...
Дед сам подкрался к колодцу и принялся там чего-то под нос бубнить. Остальные молча за ним наблюдали. Минуты две было тихо, потом из колодца послышался скрип и такое мучительное 'Эх!', что дед моментально присоединился к остальным.
- Ничего не выходит,- пожаловался он,- ни наговор, ни приговор.
Откуда-то появился отставной депутат Пасенков, как всегда в костюме и без хорошего настроения.
- В чем дело граждане? - поинтересовался он, разглядывая связанного карлика, который уже наполовину освободился от пут.
- Да вот,- сказал дед,- Егория умащаем.
- Чем? - строго спросил Пасенков.
- Наговорами, да приговорами...
- Хм, так не годиться,- Пасенков решительно подошел к колодцу вплотную, нагнулся и громко крикнул:- Товарищ Егорий! Немедленно выходите!
- Эх! - гулко ответил Егорий и Пасенков слегка поморщился, а остальные на всякий случай присели. У Рожка в животе даже булькнуло, от нервного напряжения и он смутился.
- Даю вам пять секунд! - строго произнес Пасенков. В ответ из колодца вылетело ведро и треснуло его по башке. Экс-депутат тихо осел на жухлую траву.
- Наших бьют! - крикнул Якорь, но никто не тронулся с места.
Рожок сказал:
- Да тут видимо полтергейст,- и попробовал скрыться, но Шенделяпин крепко держал его левой рукой, потому что правой мелко крестился. Тут, наконец, освободился карлик, и с криком: 'Сука!', вытащил из-за пазухи динамитную шашку, поджег ее от папироски Якоря и зашвырнул в колодец. Все рухнули на землю, и как рвануло!
Когда дым рассеялся, а головы наблюдателей задрались вверх, то все увидали, как из колодца появляется рычащая, оскаленная, мохнатая голова. Наблюдатели, включая пришедшего в себя от взрыва Пасенкова, с дикими воплями рванули в разные стороны, только их и видели. Первым их увидел Вареник, который стоя на крыльце крайнего домика, чистил сапоги вонючим гуталином, и был обеспокоен непонятным взрывом.
- Эй! - крикнул он в спины бегущим,- чего там? Трусцой бегаете? Лучше б водки бабахнули?
'Спортсменов' это отрезвило. Они остановились и выяснили, что никто за ними не гониться. Дышалось тяжело, и к тому же было страшно. Пасенков спешно приводил в порядок костюм, злобно глядя на Вареника.
- Иди к колодцу! - приказал он, поправляя прическу.
- Ага, щас,- отмахнулся Вареник,- мне сапоги чистить надо! А чего там взрывалось? Нефть что ли нашли?
-Ага, ее родимую, а ты чего такой?
-Какой такой?
- Загадочный...
- Та...Медведи опять заходили, из лесу. Меда принесли, другого гостинца лесного. Побухали чуть, как положено.
Некоторое время все молча переваривали сказанное, потом карлик, выразив общее мнение отчетливо сказал: 'Сука!'. И все пошли назад.
У колодца сидел здоровенный бурый медведь, он держался лапами за голову и раскачивался как старый еврей, при этом еще и поскуливал. Пасенков вынул из-за пазухи металлическую охотничью фляжку, а из кармана замусоленный стакан. Смело подошел к зверю, наполнил стакан и похлопав того по плечу поставил стакан на землю со словами:
- Егорий! Помни! К Варенику не ходи! Ко мне ходи! Якши?
На том бы и конец истории, но 13-го числа дед Шенделяпин повторно ходил слушать колодец. Послушал, тихо. И домой побежал на печь. А 14-го на Наума внуков в школу повел. Рубаху чистую одел и повел, как в старину, когда на Наума юношей грамоте обучать начинали, а так они сами обычно ходили. Взрослые же, в девятом классе.