Они называли ЭТО - ТЕМ, и рвали тельняшки на груди, и кричали: ЭТО вам не ЭТО, ЭТО вам - ТО. И самые совестливые из нас прятались в ладоши, и шептали НЕТ ЭТОМУ, а кто не прятался, но говорил, - те отъезжали: кто на ваз двадцать один ноль ТРИ, кто на ваз двадцать один ноль ПЯТЬ. Подразумевалось до ПЯТНАДЦАТИ, но такие случаи в нашем захолустье неизвестны, это москвичи только горазды. Впрочем какая разница, что кричать,- НЕТ ЭТОМУ или НЕТ ТОМУ, - все равно отъедешь, и не тебе выбирать модельный ряд.
ЭТО, то есть, как сейчас принято говорить, ТО - началось на рассвете. Пятое пхалгуна тысяча девятьсот сорок третьего года. Символично, однако. Аплодисменты длились пару часов. Зал неистовствовал: где это видано - такие выступления в нашем-то веке. И никто, никто ведь не верил, что осмелятся выйти на сцену, но вышли, и Октавиан Август, он же Николай Первый, пусть и под стеклянным куполом, пусть и из инфернального измерения, - таки осмелился.
Октавиан, - и потому восемь углов, но ещё - число зверя - потому шесть. Шесть означало то, что они называли ПРАВДОЙ. Восемь - то, что они называли ПОБЕДОЙ. Хотя и в ПРАВДЕ и в ПОБЕДЕ - всё равно по шесть, как не считай.
- За такие подсчёты, милостивый государь, вас надо бы ДЕКОНСТРУИРОВАТЬ...
О, именем ДЕКОНСТРУКЦИИ - ТО и началось. То есть ЭТО. Октавиан единолично провозгласил ДЕКОНСТРУКЦИЮ именем метаиронии и метамодерна. Возврат к истокам. И долой постмодерн, приведший нас к этой точке-омега. И к такой-то матери модерн, инфицировавший старую потаскуху Европу содомией. И премодерн, будь он трижды проклят, что урезал торжество ГКЧП до низкого и мелочного ПЧ.
Восьмиугольники украсили города. Приговорённые Господом дети выстраивались в эту незамысловатую фигуру. Граждане брали малярный скотч и клеили всю эту восьмиконечную радость на брюха своих телоносцев. Восьмиконечное ликование пронеслось по всей стране.
А кто всему виной? Илья Ильф и Евгений Петров, конечно. Они создали монстра, имя которому - Остап Бендер. И не просто создали - СКОНСТРУИРОВАЛИ его. Под знамёнами Бендера и вершатся ныне те зверства, о которых мы узнаём из дальновидцев, установленных в наше время в каждом доме и подъезде. Реваншизм - говорят одни. А иные поправляют - ВОЗМЕЗДИЕ!
Тяжело придётся теперь бурундукам. И хомякам тоже достанется. Но светочи помнят о луковичках да кореньях, что хранит наша земля. А потому, и тушканчики, и белки, и ондатры, и крысики, и бобрики, и лемминги - все останутся как были, все, кем Октавиан называет себя, и кого Николай называет собой.
И пойдём мы одной многоконфессиональной бурундучьей стаей, под хомячьим знаменем, строкой в служебной записке - в порт постоянной приписки. Пойдём за ПРАВДУ, за ПОБЕДУ, за ВОСЕМЬ углов, за число зверя, за Октавиана Августа, за Николая Первого, за бурундучий мир, за деревянный сортир, за дырку в миске, за вязкую ириску. И все сдохнут. А нас - встретят врата того, что мы назовём раем. А со скромной надписи "Оставь надежду, всяк сюда входящий" даже и пыль стереть не удосужатся.