Меньше недели осталось до шОмкина возвращения. Меньше недели - и выйдет, любимчик мой из мест, откуда возвращаются, к счастью, но и туда - тоже. Меньше недели и обыму его, сокола-ясного, худого и лысоватого, всего в наколках и рубцах, с ороговевшими заусенцами, вечной щетиной и перегаром - сволота ента ненаглядная и в дороге изволит накидаться, того гляди и рыло кому начистит, да какой спрос с него, окаянного, когда заглянет в глаза ментовские зенками своима куролесными да всепрощающими. Исподлобья так, жалостливо и снисходительно заглянет - как тогда в судейские: и наколки все разувидят, и перегар разучуят, и "ебёну вашу матерь, граждане полицаи" простят. И всунут по минимуму так, что и год пролетит... А, вот уж и пролетел: кому без году неделя, а шОмке - без недели год. Вот уж и меньше...
Эх, Шомка! Сколько высмеяно, сколько обсосано, сколько обкашляно, сколько выпито мною единолично из ладоней твоих истёртых: не трудом каторжным, но бдением ночным да денным. Зноем ли пыльным, ливнем ли душистым, стужею-метелью ли розовощёкой: а мы всё мчимся ещё за одной, а там и вторая, и третья уж светит сдвоенными огоньками продуктового магазина, где запах знакомый и кисломолочный, и народонаселение датенькое ошивается - всё ж киньте камень, кто по этой части безгрешен, и кондукторша-провизорша-ворожея, бритая под мальчика: пусть так, но кашалаточкой не обидем-с, получите-распишитесь, а нам многого и не надо: нам для затравочки по кагорчику, для порядочка - по перцовочке, для надбавочки - по винчику, для прибавочки - по коньячку, для обновочки - по жигулёвскому: и гуляй душа русская, что с судьбою ночного сторожа - всё глядит в голубой экран, всё дрочит по памяти, всё норовит причины обуздать, вещички подсобрать, да галопом до границы, а там уж разберёмся, чай хохлы не братья, примут-выслушают, но всё ж - сидит, лупит в телЕ, дрочит в релЕ, вещь ли в себе? Сидит, молчит, терпит, о душа моя, извечная моя жертва абьюзивного рабства по доброй воле да доброте душевной. О душа моя, вечно уходящая и вечно возвращающаяся в чертоги разума иудейского да сердца русского.
И обоссаны! С гордой ухмылкой обоссаны будут колёса ментовского УАЗика! А как почуют пэпсы неладное, как побросают недОпитое пэпси, как крякнут гулко и протяжно, так - бегом-бегом-бегом, по мусорному холму, мимо грязевых складОв, вдоль железной дороги, по бесконечным путям, где полной грудью креозот да дым, вглубь глухих болот, и после, сквозь камыши - вверх по меловой горе, а там - и дача, и все свои. И кучерявая ЛилИ - из школы милиции, и ДюшАр с мясницким ножичком, породнившийся с пчеловодством, и КурвуазьЕ, сын горниста и первой скрипки, и ЖульЕн с егойным пронзительным ху-хУ: и полякам, и жидам, и даже гордым украинцам найдётся место за этим столом: лэхайнём же помаленечку погибели нашей дистилятовой за дэрницОхэн, а там и рубаха в расход, в какой ШеварнАдзе по даче щеголял, через десятое колено доставшаяся, и стопки гранёные-невафлёные от прабабки-чекистки, и "Правда" за 86й с известиями о трагедии ЧернОбыльской, и слюни кровавые, и сопли зелёные, и ГрИша, ёб твою мать совсем сдурел щас же брось спички, я кому сказал, домик запалишь зарублю суку такую, и что тебе НАденька скажет, а НАденька наша всё, оттилибонила своё... И приползём наутро, в моче, кале и блевоте, и расцелуемся, и не жди меня мама хорошего сына, и что ж вы деточки, ларёк обнесли? Так не осталось же ларьков. Ну вот потому и не осталось. Так что ж? Нашли и обнесли. Товарищ мент, ну по пьянке перепутал, по жизни оступился, я под ДебАльцевым контуженный, какой с меня спрос...
Эх, Шомка-Шомка! Наворотили так наворотили, но всё ж кому из погони протестунОв-эквилибрИстов увидится во сне такая орава голосистая и наглая под зданием земского суда совЕйской юрисдикции. И кортеж из ноль-седьмых и двенадцатых, и нива в цвет небу в тот день - алая и блестящая. Тебе, ШОмка, не свойственны были лозунги, не рисовал ты плакатов и не получал по голове древками флагов (кроме того случая в ЖКУ), но всё ж ты протестовал - совсем иначе, но протестовал, потому и сел, но сел как король, и королём вернёшься. Ну, ШОмка, тюрьма не хуй, сиди кайфуй, и - откайфовал, вот уж меньше недели...
Вот уж меньше недели, но покою мне не даёт одно пренеприятное обстоятельство. Бабу я твою, лупоглазую ГюлЕ-ГюлЕ, имел неосторожность оприходовать и приватизировать... нет, конечно, с возвратом, как и полагается, и плату арендную готов возместить, всё как в кодексе Гражданском упомянуто, но не на месте душа моя, страшно и больно мне думать, как расстроишься ты, не обнаружив её у себя, и как нальются твои очи слезами щипкими, когда обнаружишь её у меня, складную, нарядную, похорошевшую, но вместе с тем так же подтянутую, одним словом цветущую. И это, ШОмка, который уж день лишает меня сна. А она, ГюлЕ-ГюлЕ, обымет как родного, припадёт своими губами пухлыми к шее, придушит грудьми своима так что вскрикнешь только "мама", вдохнёт так нежно и ласково, что и обомлеваю весь, и жизни без неё не вижу, но и встретить тебя с вот таким вот подарочком не имею никакого морального права. Разговоры о нравственности, ШОмка, свойственны ли они нам? Едва...
Что ж. Утро вечера мудренее, сало дрочева солонее, а пышногрудую ГюлЕ надобно аннигилировать. Это уж вопрос решённый. Токмо наслажусь ею единожды, а там - гуляй рука - балдей писюн, и будь оно что будет.
И вот - обымаю её как прежде, сжимаю горлицу терпещущуюся, вздыхаю гулко и тяжко, и вижу вдруг, как из брюха клинок выходит, и как кровь каплет ей прямиком в пупок. Оборачиваюсь, недоумеваючи.
ШОмка, ты ли? Вернулся?
Откайфовал!
Любимчик мой из мест, откуда возвращаются, к счастью, но и туда - тоже. Сокол мой ясный, худой и лысоватый, весь в наколках и рубцах, с ороговевшими заусенцами, вечной щетиной и перегаром - сволочь ненаглядный уж в дороге накидался, а того гляди и рыло кому начистил, да какой спрос с него, окаянного, когда заглянет в глаза ментовские зенками своима куролесными да всепрощающими. Исподлобья так, жалостливо и снисходительно заглянет - как тогда в судейские: и наколки все разувидят, и перегар разучуят, и "ебёну вашу матерь граждане полицаи" простят. И всунут по минимуму так, что и год пролетит... А, вот уж и пролетел: кому без году неделя, а ШОмке - без недели год.