Солнце заглядывало в спальню, стремясь пробиться сквозь старые жалюзи, и, представив, какое пекло сейчас на улице, я мысленно застонал, рассматривая белоснежную рубашку и тщательно подобранный к ней модный в этом сезоне галстук. В такую-то жару терпеть на своей сверхчувствительной коже что-то, кроме футболки или лёгкого поло, было выше моих сил. Но шеф клиники, в которой я работал, требовал сегодня выглядеть на все сто: японская делегация, контракт, которого мы давно ждали, и всё такое... Как же не вовремя.
Вздохнув, с видом обречённого на казнь натянул отглаженную до хруста свежую рубашку, понимая, что через час мне предстоит в ней мокнуть. Потому что переговоры, по замыслу шефа, должны были пройти в нашей оранжерее, где вместо кондиционера сквозь стеклянную крышу пробивались лучи палящего, почти тропического светила. Хотел бы я знать, какой коварный демон нашептал на ушко эту идею нашему дорогому "умнику", сам бы придушил негодяя...
― Всё, всё... Не нервничай, Дени, тебе нельзя волноваться. Ты ― лицо клиники, ведущий хирург, мать его... Сейчас не только карьера, но и будущее всего кардиоцентра в этих "потрясающих, божественных", как любят повторять в прессе, руках...
Я посмотрел на свои безукоризненные пальцы:
― Руки как руки...
Просунул голову в петлю галстука, хмыкнув:
― Проклятая удавка... ― и, чувствуя, что, несмотря на уговоры, всё равно завожусь, быстро надел наушники, включая любимую мелодию.
Эл ворвался в комнату как молодой неукротимый ураган, от которого невозможно укрыться. Его каштановые волосы были как всегда растрёпаны, карие глаза ― полны юношеского восторга. Он тут же повис у меня на шее, сминая рубашку, и, "бодаясь" головой, прокричал:
― Братишка! Этот великий день настал ― Чаку наконец удалось договориться с хозяином пивнушки на углу ― наша группа сможет выступать там по пятницам! Ты рад? Скажи ― рад за меня?
Он с "энтузиазмом" тряс лацканы лёгкого светлого костюма, и пришлось осторожно снять с себя его руки, чтобы не оказаться с так некстати оторванным воротником:
― Рад, но, пожалуйста, успокойся ― испортишь единственный приличный пиджак...
Эл обиделся:
― Подумаешь... Только идиот носит эту дрянь в такую жару. А ты не человек, а ледышка, господин доктор. Знаешь же, как я мечтал о выступлении. Придёшь хотя бы в эту пятницу, чтобы поддержать?
Вымученно улыбнулся:
― Постараюсь... Не дуйся, пожалуйста, на это время запланирована операция, но обещаю...
Его красивое лицо словно погасло. Отвернувшись, чтобы я не видел, как обиженно дрожат губы, брат делал вид, что рассматривает старые пластинки на стеллаже, и мне стало стыдно. Внезапно он подскочил, вырвав один наушник, и, послушав немного, вернул, презрительно фыркая:
― Как ты можешь слушать это старьё? У тебя совсем нет вкуса.
Улыбнулся, любуясь нежным румянцем его щёк:
― Это очень красивая итальянская мелодия, Эл. Кстати, кое у кого ― прекрасный тенор, и при желании он мог бы стать оперным певцом. Рок ― конечно, хорошо, но...
― Не продолжай, а то поссоримся... Как ты можешь сравнивать? Да я под страхом смертной казни не стал бы петь эти твои арии, полный отстой... ― возмутился будущая "рок-звезда", но его глаза довольно блестели, и строптивый упрямец снова отобрал один наушник, вслушиваясь в нежные переливы "Con Te Partiro" Андреа Бочелли.
Он как всегда проводил меня до машины, помахав вслед, и, отъезжая от дома, я подумал, как всё-таки быстро летит время. Казалось, ещё совсем недавно после гибели родителей мы остались вдвоём в целом мире, а прошло уже целых десять лет...
Сначала был взрыв, и почему-то вдруг наступила тишина. Падая на пол, я видел, как осыпалась осколками стеклянная крыша оранжереи. Что-то больно ударило меня в грудь, окрасив новую рубашку красным, и стало трудно дышать. С трудом приподнял правую руку ― она была похожа на ежа, утыканного стеклянными иголками. Почему-то подумалось:
― Завтра операция, как же...
Страшно, с надрывом загудела пожарная сирена, и это значило, что слух постепенно возвращался. Мир наполнился звуками хриплого кашля, стонов, криков о помощи и чьих-то тяжёлых шагов. Меня качало на носилках, словно на волнах штормящего моря, и перед тем как потерять сознание в машине скорой помощи, я успел расслышать негромкий разговор врачей:
― Этот ― не жилец, большой осколок застрял рядом с сердцем, не знаю, сколько протянет. Жаль, такой молодой. Слышал, он, вроде, сам хирург... Какая ирония судьбы.
Очнулся в переполненном отделении единственной "скорой" нашего небольшого курортного городка, куда поступали новые пострадавшие после взрыва. И первым, кого я увидел, был брат ― его юное, слишком бледное лицо выглядело непривычно испуганным, даже всегда румяные щёки поблекли, а в глазах застыли такие боль и страх, что я попытался его утешить, но вместо слов изо рта донеслось невнятное мычание.
Он тут же склонился надо мной, ероша свои волнистые волосы:
― Очнулся, Дени? Знал, что ты справишься... Потерпи, все ждут какого-то русского врача, он скоро будет здесь... Говорят ― хирург от бога, прямо как ты. Этот парень обязательно тебя спасёт, что бы там не твердили здешние придурки в белых халатах. Пожалуйста, продержись ещё немного, братишка. Я рядом, а если не сможешь... уйду с тобой, так и знай.
Пожилая монахиня с печальными глазами вздохнула, положив руку на плечо Эла:
― Держись, сын мой, надежды мало. Лучше молись, ему поможет только чудо...
Он сердито сбросил её руку, снова наклонившись ко мне:
― Чудо... Может, и чудо, надо только очень захотеть. Вот твой Андреа Бочелли ослеп в двенадцать лет, но так мечтал стать певцом, что смог это сделать... Я на всё для тебя готов, Дени, веришь? Хочешь... хочешь, спою?
В груди разливалась тупая боль, и, несмотря на кислородную маску, дышать становилось всё труднее. Я смотрел, как Эл откашливается, стирая слёзы с глаз. Он запел, сначала тихо, неуверенно, а потом всё громче и громче, заставляя потрясённых и измученных людей замереть при звуках его красивого голоса. Та самая "Con Te Partiro", словно молитва, лилась в этой странной обречённой тишине, оберегая меня и даруя надежду, прогоняя смерть...
Я выжил, операция прошла успешно... После случившегося мы с братом переехали в другой город, и наша жизнь постепенно наладилась. Он пошёл в новую школу и уже собрал рок-группу, пропадая в свободное время на репетициях. Никто во всём мире так не желал ему успеха, как старший брат:
― Пусть в твоей жизни всё будет хорошо, малыш, ― я вскользь взглянул на свои изуродованные руки, быстро натянув перчатки и шурша опавшей листвой, потихоньку пошёл к зданию детской клиники. ― Сегодня первый рабочий день на новом месте. Держитесь, доктор, у вас обязательно всё получится...
Негромко насвистывая мелодию, я вспоминал слова той песни, что помогла мне выжить:
Я уйду с тобой
В те страны, которых никогда не видел и где не был с тобой.