Когда в тебе слишком много мыслей ты всегда ищешь кого-нибудь, с кем можно было бы ими поделиться. Кажется, что нельзя было найти себе собеседника более нелепого и неразговорчивого. Но это лишь первое впечатление тех, кто никогда не испытывал в своей жизни ничего похожего на то одиночество и смертную тоску, которые разъедали мою душу, словно ржавчина.
* * *
Почти каждый день я поднимался на холм через небольшой лес. Весь подъём занимал минуты три-четыре от силы, а иногда, когда мне хотелось взбодрить своё тело пробежкой, то и две. Было на той тропинке одно особенное место, где я временами делал привал, что бы отдышаться и посмотреть вниз, на ещё спящий жилой массив этого серого и унылого города.
* * *
Ни большой, ни средний, а самый обычный городишко, расчерченный грязными дорогами, вдоль которых ютились такие же грязные и заплёванные многоэтажные дома-коробки, связанные между собой сетью проводов и труб. Квартиры этих домов стали тюрьмами для тысячи заключенных в собственные комплексы, страхи и тайные желания жильцов, каждый день сводя с ума их своими крошечными габаритами, узкими лестницами, загаженными окурками и бутылками из-под спиртного, вечно ломающимися лифтами, в которых воняет свежей мочой и рвотой, а все кнопки сожжены малолетними отморозками, а так же милые соседи, глядящие на тебя с плохо скрываемой ненавистью в глазах. Но эта ненависть была лишь их слабой попыткой защититься от того безумия, которое им ежедневно внушали стены их убогих жилищ и страх перед другими людьми, особенно перед теми, которых ещё не тронула тень того же помешательства.
* * *
Порою я присаживался на бревно, лежащее с краю дорожки и прислушивался к веселому трещанию белок, которые прыгали с ветки на ветку, играя в догонялки. Затем, из-за противоположного берега реки медленно выползал бледно-красный солнечный диск и разгонял густой утренний туман, в котором до этого медленно тонул седой лес. Тогда я поднимался с бревна, затягивал лямки на рюкзаке потуже и поднимался дальше, распугивая проснувшихся птиц и копошащихся в листьях ежей.
* * *
Невероятно, что посреди урбанизированного города остался ещё маленький кусочек живой природы, который существовал обособленно от антропогенного мира. Хотя даже здесь были видны результаты человеческой деятельности - окурки, бутылки, пакеты и прочие отходы. К сожалению, мы давно забыли о великих лесах древности, когда первобытный человек был намного ближе к природе и понимал её. Тогда гигантские зелёные бастионы тянулись на сотни и тысячи километров, господствуя на земле. Теперь от них остались лишь смутные воспоминания в виде крошечных лесков, парков и заповедных территорий.
* * *
Не помню, что бы я в детстве испытывал огромную симпатию к деревьям. Я любил их примерно так же, как и остальные мальчишки: любил отламывать от деревьев ветки, воображая, что размахиваю саблей во время игры, любил вырезать на них свои инициалы, любил карабкаться на них, любил отламывать кусочки коры и любоваться чудными узорами. Когда стал постарше, то любил метать в них ножи и топоры, рубать молодые деревья для сооружения плота, что бы пуститься на нём вплавь по реке. И каждый раз совесть, чувство которой нам было неведомо в детстве, а повзрослев, мы вовсе утратили его, не успев осознать, грызла меня всё меньше и меньше, умолкнув, в конце концов.
В то же время, я в какой-то степени испытывал огромную симпатию к деревьям, чувствуя в них что-то вроде защитников, в некотором роде даже друзей. Может быть, во мне говорил дух предков, чья жизнь была крайне плотно связана с деревьями, а может, это была моя слишком бурная детская фантазия. Как бы там ни было, но эти чувства я сохранил даже когда достиг юношеского возраста, и все другие чувства стремительно угасали в столь молодом, но не по годам взрослом сердце.
* * *
Возвращаясь вечером, после изнуряющего рабочего дня, я мог несколько часов просидеть на том бревне возле тропинки, сливаясь с окружающим миром. Часто я даже ложился на ствол дерева, подложив под голову рюкзак, одевал наушники, включал музыку и подрёмывал в лесу, отдавая своё сознание в плен стремительных мыслей и грёз.
Но, в конце концов, мне приходилось спускаться вниз, присоединяясь к серой массе людей, снующих мимо ярких витрин магазинов. Они смеялись, плакали, кричали, шумели. Немного пьяные и прокуренные, они глядели на меня своими невидящими глаза доли секунды, а потом, не найдя во мне ничего интересного, поворачивали свой взор в другую сторону и я спокойно шёл дальше, стараясь держаться от них подальше.
* * *
Жилые районы всех городов мира это омерзительная клоака, в которой тебя ассимилируют с остальными представителями рода человеческого, стирая твою личность под ноль, и бросают на дно пищевой цепочки, что бы ты стал очередным рабом социума, функционирующим по законам системы. Именно здесь все эти процессы прослеживаются как нельзя лучше.
Вечный смрад мусорных баков, стоящих прям под окнами домов, не в силах развеять даже ураганный ветер, настолько всё вокруг пропиталось этим зловонием. А груды хлама вокруг них, в которых копошатся бродячие собаки, грязные голуби и пьяные бомжи, отлично отображают всю структуру нашей цивилизации, на которую смотрит сверху поржавевшая башня старой котельной, лишь пуская облака пара в равнодушное холодное небо. Хотелось бы мне, что бы весь этот смрад доносился прям к небесным чертогам. Тогда я представлял как Бог с отвращением воротил нос и закрывал окна, включая вентилятор. Уверен, что именно так он и делал.
* * *
Когда я приходил домой, то первым делом, не раздеваясь, падал на диван и клал ноги на быльце, что бы кровь приливала к мозгу. Ну а потом всё как обычно: ужин и компьютер. Существование достойное аплодисментов. Раньше я мог получать удовольствие от того, что залипал за монитором в социальных сетях и ночи напролёт общался с незнакомыми людьми на отвлечённые от реальности темы, но теперь мне всё это опротивело. Я читал. Читал до тех пор, пока мозг не переставал воспринимать слова, светящиеся на мониторе. Тогда я смотрел фильмы. Я постоянно что-то искал, какие-то ответы на никем не заданные вопросы. Для меня эта жизнь была временем поисков ответов, не более, не менее.
* * *
Началась зима. Я смотрел в окно, где на бледно-сером фоне носились хлопья белого снега и медленно застёгивал курточку, набросив на голову капюшон. Приятный скрип под ногами радовал мой слух и заставлял сердце стучать быстрее, которое, в приступе эйфории отбивало в груди ритм чечётки, разгоняя кровь по затёкшим после сна конечностям. Наблюдая за тем, как облачко пара из моего рта растворяло в воздухе маленькие снежинки, я неспешно поднимался на холм между голых деревьев. Вот и моё излюбленное место отдыха - всё было совершенно другим благодаря снежному ковру, который скрыл от моих глаз весь мусор, грязь и почерневшую листву, придавая лесу совсем иную атмосферу.
Я остановился возле одного из деревьев, переводя дух, и опёрся рукой о его ствол. Он был на удивление тёплым. Повинуясь неведомому порыву, я провёл пальцами по коре дерева, покрытой зелёно-серым мхом, и почувствовал, как под моим прикосновением древесный гигант ожил. Прислонившись ухом к нему, я практически услышал, как в сердцевине клёна струятся соки с ритмом, который совпадал с моим собственным сердцебиением.
Я был в крайней степени удивлён и поднял голову вверх, рассматривая голую крону дерева. Оно, как мне показалось, немного наклонилось, покачав ветками, а потом снова выпрямилось. По-товарищески похлопав клён по стволу, я пошёл дальше, сославшись на своё нездоровое воображение.
* * *
Очередной рабочий день. Несколько часов сидел и одним ухом слушал, как "прекрасная", она же и подавляющая, часть коллектива о чём-то спорит. Наконец мне это надоело, и я спрятался в наушники. Сколько же лишних слов эти люди могут кинуть на ветер, прежде чем выговорятся? Чёрт их разберёт.
Заметил, что женщинам нельзя давать много времени на раздумья над чем-либо. Они постоянно слишком много сомневаются и перебирают массу бесполезных вариантов решения проблемы, когда есть один-единственный верный. Нельзя давать женщинам руководить коллективом, особенно если он преимущественно состоит из них же. Такое общество изначально обречено на провал. Совершенно неудивительно, что матриархат давно канул в Лету.
Жаль только, что кроме меня этого так никто и не заметил.
* * *
На обед я любил жевать пяти- или шестиэтажный бутерброд из белого хлеба, колбасы и сыра. Славился я в офисе тем, что мог откусить сразу все шесть этажей с прослойкой между ними. Многие пытались повторить мой подвиг, но челюсти их были не столь крепкими и подвижными. Запивал я обед обычной водой, которую всегда носил с собой в двухлитровой бутылке. Я презирал своих коллег, которые глушили свою жажду кофе или чаем, при этом, совершенно не потребляя воды. Неудивительно, что некоторые в свои двадцать семь лет выглядели на все сорок.
После приёма пищи у меня оставалось ещё примерно полчаса времени, которые я проводил на четвёртом этаже, на подоконнике в лежачем положении. Не знаю почему, но мне безумно нравилось спать на подоконниках. Нигде не одолевал меня такой крепкий сон, как здесь, особенно когда в окно заглядывало солнце. Те из моих коллег, которые знали об этой странной привычке, в шутку прозвали меня котом. Мне это в некоторой степени даже льстило.
В этот раз я лежал в приятной полудрёме на подоконнике и думал о странном случае с деревом. Не помню, что бы я обращал какое-то особенное внимание на этот клён. Ходил мимо него два года и ничего подобного не случалось. Да, часто отдыхал возле него, спал в тени его ветвей, опирался об ствол дерева, когда поднимался на холм, но ничего особенного в нём не находил. Клён как клён.
* * *
Я шёл из магазина, погрузившись в то необычное состояние души, о котором успел уже порядком забыть: когда тебе грустно от одиночества до щемящей боли в сердце, но, в то же время, это мучительное одиночество даёт тебе неповторимый вкус свободы и лёгкости, будто бы ты разом скинул с себя все грехи этого мира. В данный момент я мог получать удовольствие от того, что потряхивал пакет с сухим кошачьим кормом над ухом и упивался этим звуком, словно я и взаправду был котом. Снобам и циникам, наверное, не понять таких простых жизненных радостей, а мне других и не нужно.
Сёма встречал меня на тумбочке возле двери, словно зная, что я несу ему ужин. Потрепав его за ухом, запустил пальцы в мягкую шерсть животного, чувствуя, как кот урчит от удовольствия. Я насыпал ему корм и занял привычную позицию на диване. Сёма, налопавшись вдоволь, пришёл ко мне и лёг на живот, жмуря свои шаловливые жёлтые глаза. Его тихое мурлыкание и тёплые лапы, массажирующие грудь, быстро убаюкали меня.
* * *
Утром я остановился возле клёна и прикоснулся к нему рукой. Он был такой же тёплый, как и вчера. Обняв его, прикоснувшись щекой к покрытой мхом коре, я пошёл дальше. Снег засыпал лес всё больше и кроме звуков падения ярко-белых лохмотьев другие здесь не слышались. Мёртвая тишина, как могло показаться. Деревья не шумели, птицы не пели, белки не грызли орехи. Лишь тихая мелодия снегопада, которая постепенно нарастала, превращаясь в оглушительную симфонию. Если бы я был композитором, то мог бы записать её, выудив ноты из того, что можно было услышать в такую погоду посреди леса. Тихий шелест снега, мягко приземляющегося на землю с робким шёпотом, как некоторые кристаллы льда звенят, сталкиваясь друг с другом, и кричат, когда попадают на мою горячую кожу, мгновенно тая. Думаю, Бетховен или Моцарт отдали бы как минимум почку за такой шедевр.
* * *
Интернет снова раздувает весть о том, что грядет скорый конец света. Я про себя смеюсь и выключаю ноутбук. Коллеги же бурно обсуждают эту тему, снова что-то пытаются доказать друг другу. Надеваю наушники и отстраняюсь от них.
История идёт по спирали, но люди этого не видят. Они уже много раз переживали конец света, но, тем не менее, продолжают пугать им себя дальше, не замечая того, что сами приводят мир к нему снова и снова. А пророки, оракулы и предсказатели не устают сочинять новые небылицы о будущем, которого мы попросту не имеем, потому что попали в рабство постоянного подсчёта времени, которое мы упустили, насытив его бессмысленными и бесполезными делами.
* * *
Мы собирались в областной библиотеке - девять изгоев социума: четыре парня и пять девушек. Наше тайное общество закоренелых психопатов являлось самой гармоничной живой мыслящей системой в мире, поскольку каждый из нас имел те неповторимые душевные качества, которые делали остальных более полноценными и свободными от человеческого несовершенства. Все они были потрясающими собеседниками и мастерами усовершенствованной нами же "игры в бисер". Наши встречи длились часами вплоть до закрытия библиотеки, а потом мы провожали друг друга до поздней ночи, продолжая беседы. Я всегда оказывался последним, кто добирался к себе домой, поскольку не мог покинуть ту невероятную атмосферу, которая устанавливалась во время наших очень редких, к сожалению, собраний.
Следующие несколько дней я находился в приподнятом настроении, смакуя все подробности прошедшего вечера и про себя отмечая, своего рода прогресс в структуре и тематике наших разговоров. Мне безумно нравилось развиваться вместе с этими людьми, обмениваться с ними опытом. Но самой замечательной особенностью нашего общества было то, что мы никогда не учились понимать друг друга. Все наши мысли и действия были крайне ясны, что, скорее всего, являлось тем фактором, который так сблизил "психов".
В общем, они были изумительны, а я был крайне горд тем, что стоял с ними наравне и даже имел статус учредителя и лидера этого закрытого общества.
* * *
Тускло-оранжевый свет фонарей неровными лучами ложился на тёмно-фиолетовый снег, который радостно искрился на холоде. Спрятавшись под широким капюшоном курточки, я медленно шёл по безлюдной улице, слушая музыку. Внутри было пусто. Если бы в колодец моей души можно было кинуть большой камень, то вы бы не услышали, как он достигнет дна, настолько там было глубоко и пусто.
Обычно это со мной случалось, когда я дописывал какой-нибудь рассказ. У меня уже было несколько готовых работ, но я всё никак не решался дать их кому-то прочитать, а уж думать о том, что бы напечататься и вовсе не смел. Потому, в очередной раз, оторвав от своей души огромный кусок и разложив его на страницах рассказа, я чувствовал себя таким опустошённым.
* * *
В наше время сложно быть художником или писателем, ведь люди творческие пропускают весь окружающий их мир не только через мозг, но и через сердце, а большинство из людей, к сожалению, разучились это делать. Иногда в них просыпаются какие-то жалкие подобия чувства, какой-то проблеск сознания. Но этот "мыслительный дефект" быстро устраняется практической частью их сознания как бесполезный апгрейд.
* * *
Зимний дождь. Очередной плевок с небес в наши ожидания рождественских морозов и снега по колено. Грязные лужи с остатками плавающего в них льда - вот поистине душераздирающее зрелище.
Прячусь в тумане и сырости, медленно, что бы не поскользнутся, иду на работу. Меня в некотором роде забавляло, когда снег таял и замерзал, превращая город в настоящее ледовое побоище. Это одна из самых шикарных шуток природы. Какое удовольствие мне приносили наблюдения за этими неуклюжими, скользящими и падающими людьми! Смотреть, как они злятся попусту, как они смущаются, как они бормочут себе под нос ругательства и проклятья. Но больше я симпатизировал тем, кто умел посмеяться над собой и своим собственным фиаско. Их искренний и непринуждённый смех вызывал добродушную улыбку даже у меня. Часто я помогал им подняться, убеждался, что с ними всё в порядке, и, так же как и они, шёл по льду дальше, сам посмеиваясь, когда поскальзывался.
* * *
Клён словно ждал меня. Немного выделяясь на фоне остальных деревьев и освещённый полной луной, он был как старый друг, которого ты рад случайно повстречать во время прогулки. Я бросил под дерево рюкзак и сел на него, оперевшись спиной об ствол. Подняв голову вверх и закрыв глаза, я несколько минут просто дышал носом, пытаясь ни о чём не думать. Казалось, что клён впитывал в себя всю мою негативную энергию, а взамен отдаёт свою, естественную, ни чем не запятнанную. Вскоре я начал чувствовать, как мне становиться лучше - уходит усталость и апатия, возвращается воля к действиям, а тело начинает подчиняться разуму. Обняв дерево, я сбежал по склону вниз и быстрым шагом направился домой, всё думая об этом удивительном дереве.
* * *
Вспомнил одну фразу из какого-то фильма, который смотрел накануне: "Если закрыть глаза, а за ними закрыть ещё одни, то даже камни заговорят". Теперь мне становиться ясен её смысл. Жаль только, что я последним временем, закрыв глаза, не вижу ничего кроме тьмы. И даже более того - тьма эта не рассеивалась даже тогда, когда я их открывал, настолько всё происходящее вокруг было для меня далёким и бессмысленным.
Когда-то у меня было пристрастие искать таких вот необычных индивидуумов, как те, которые входили в наше тайное общество "психов". Я верил в то, что эти люди запутались, немного сбились с пути истины и всецело пытался вернуть их туда. Я продавал им грёзы, когда они в них нуждались и люди с охотой покупали их, но со временем они перестали видеть в них настоящую ценность и все мои труды были напрасны. Тогда мне открылись глаза на все изъяны моего метода, и я понял одно: ты можешь продавать грёзы лишь тогда, когда у тебя ничего другого больше нет.
* * *
Я держал в руке голубя со сломанным крылом и не знал, как ему помочь. Его маленькое сердечко бешено стучало в груди, а в глазах читался страх и немая мольба о пощаде. Как было ему объяснить, что меня боятся нечего? Я не знал. Было уже слишком позднее время, что бы нести голубя к ветеринару, да и к тому же у меня совсем не было денег, а за спасибо вряд ли кто-нибудь что-нибудь сделал бы. Потому мне не оставалось ничего другого, как сунуть бедолагу под курточку, оставив снаружи лишь клюв и топать домой.
Кот сразу расценил моего "пациента" как подходящий ужин и стал жадно мурлыкать, тычась головой мне в ногу и виляя хвостом. Голубь, который только немного успокоился, снова начал трепыхаться в слабых попытках вылезти из курточки. Выставив Сёму за двери кухни, я положил голубя в коробку из-под обуви, насыпав туда опилок и поставив крышечку с водой. Птица вскоре угомонилась и заснула, а я просидел за компьютером всю ночь, рассматривая книги по анатомии птиц, учебники по травматологии и зоологии. Наконец, под утро, я решился сам наложить шину. Полчаса мучений и вот - крыло голубя было надёжно мобилизовано. Теперь оставалось ждать результата.
* * *
Я прикоснулся рукой к дереву - и мне снова стало намного легче. Клён скинул на меня со своих веток, словно в шутку, несколько маленьких комков снега, разгоняя мою печаль. Я рассмеялся и подумал, что неплохо было бы придумать ему имя, раз уж мы так с ним подружились. Первое, что пришло в голову - Карл. Так и назвал. Кажется, он был совсем не против.
* * *
Всё-таки спиральность Вселенной неоспорима. Так же, как и спиральность времени и спиральность самих людей. Сегодня узнал, что все мышцы человека связаны между собой, образуя мышечные спирали, которые сильно взаимосвязаны между собой. И даже более того - сердце состоит из таких же спиральных волокон, которые сокращаются по контуру в строгой поочерёдности. Теперь ещё больше осознаешь свою взаимосвязь с безграничным космосом и его законами, пусть даже на примитивном, анатомо-физиологическом уровне.
* * *
Голубь ещё был жив, как ни странно. По пути с работы я взял ему птичьего корма, на который бедолага жадно накинулся, выклевав всё до зёрнышка. Кажется, он чувствовал себё уже намного лучше и даже пытался шевелить повреждённым крылом. Да и кот всё-таки не добрался к птице. Впервые за долгое время я улыбнулся. Не измученной, как обычно, или же саркастической, а настоящей улыбкой.
Утром я нашёл голубя в коробке мёртвым. Долго смотрел в его пустые стеклянные глаза и всё пытался понять что же пошло не так. Пару раз чертыхнулся. Мы слишком много должны друг другу: Бог и я. Наверное, потому у нас такие паршивые отношения. Погрозив серым от туч небесам кулаком, я закрыл коробку и пошёл на балкон за лопатой.
Решение похоронить голубя в корнях Карла я принял не задумываясь. Вот коробку скрыла сера земля и тонкий слой снега. Не стало на этом свете крылатого храбреца. Клён тоже молчал, чтя память о птице. Не нужно было громких речей, не нужно было толпы рыдающих родственников, пышных венков на могиле, мраморного памятника и гроба из красного дерева. Нужно было лишь два верных друга, провожающих в последний полёт.
* * *
Снова унылость и тоска. Считаю пульс на левой руке - шестьдесят три удара. Слишком много. Задержав дыхание и успокоив нервы, снижаю до пятидесяти. Так уже лучше. Говорят, что сердце запрограммировано совершить определённое количество ударов за жизнь, вот и экономлю время. Хотя, что там его экономить? Для чего? Для кого? Сложилось такое впечатление, будто бы вокруг меня какая-то зона нездоровой ауры. И каждый, кто попадал под её воздействие, был обречён.
* * *
Один из самых больших самообманов человечества - жить воспоминаниями прошлого, которые наш хитрый мозг постоянно изменяет, выдавая разные варианты происходившего когда-то. Нет ничего хуже, чем смотреть на то, кем ты был и кем ты есть сейчас, потому что, обычно, ты не находишь никаких отличий между прошлым и нынешним, и осознание того факта, что твоё будущее не будет разниться от них гнетёт тебя.
* * *
Пришла весна. Пришла немного с опозданием - в начале апреля. Грязь по колено и груды мусора, которые не так давно скрывал снег, представляли собой великолепное сочетание. Самый мёртвый сезон календарного цикла, как по мне, так это именно переход природы от зимней спячки к весеннему пробуждению - всё такое неживое и монохромное. Нет ни одного листочка, ни одной травинки, а грязно-серое солнце, словно потешаясь, ярко освещает эту ужасную картину.
Ещё одна причина, по которой мне не нравился этот период - невозможность подняться по холму через лес и повидать Карла . Ведь тропу размывало до такой степени, что оголялись корни деревьев, и в этом месиве нельзя было и танком пробраться, не то, что пешком. Но вскоре чёрная земля впитывала в себя воду и становилась более твёрдой и упругой, покрываясь зелёным ковром.
В средине апреля мне в голову пришла замечательная мысль. И тут же, не откладывая в дальний ящик, я сел на телефон и стал обзванивать всех "психов". В следующую субботу мы собрались рано утром возле гаражей, от которых начиналась тропинка через холм. Захватив огромные мусорные пакеты, мы принялись за уборку территории. Всего через несколько часов они уже были полными, а нам удалось расчистить довольно-таки большой, как для девяти человек, участок леса.
На результаты работы было приятно любоваться. Под конец "субботника" я познакомил всех с Карлом, который был доволен нашей инициативой и весело покачивал ветками, на которых уже местами намечались почки. Мне ещё долго казалось, что он шепчет нам вслед "спасибо", когда мы спускались с холма.
* * *
В наши края пожаловали дожди. Я любил ходить без зонтика под тяжёлыми струями весенней грозы и приходить на работу мокрым до нитки, пугая своим видом коллег. Что они понимали в ливнях? Разве они могли почувствовать на своей коже всю их красоту? Разве они могли почувствовать этот чудесный запах свежести и тёплый пар, подымающийся от раскаленного солнцем асфальта, скрывшегося под потоком воды? Даже если они и чувствовали что-то подобное, то были слишком робкие, что бы каким-нибудь образом выразить это. И даже слишком робкие, что бы воспринимать то, как выражают их другие. Жалость - это слишком большая роскошь, которую мне было жаль тратить на таких мёртвых людей.
* * *
Трудно быть последним романтиком, когда сам романтизм умер гораздо раньше, чем ты сам успел родиться. Вернее его похоронили те, кто считает себя выше этого "недостойного" времени чувства. Так, наверное, его убили и во мне. Убили цинизмом и банальностью этого мира. Моя романтика осталась жива лишь на страницах рассказов, которые я пишу. Там герои могут думать, говорить и делать всё, что захотят, не опасаясь последствий, потому что я присматриваю за ними, берегу их. А кто убережёт меня от жестокости и бесчувственности этого мира? Никто. Бог слишком занят, что бы думать о наших чувствах.
Падшие ангелы появились лишь потому, что они стали завидовать людям, которых Бог любил больше, чем своих сыновей. Мне просто интересно, кого он любит теперь, что все мы стали нуждаться в нём, даже сами того не понимая?
* * *
Когда, наконец, земля покрылась густым ковром травы, а деревья озеленились листьями, я стал подолгу сидеть вечерами на своём любимом бревне, оперевшись спиной об Карла и слушая пение маленьких птиц с голубыми полосками на крыльях. Меня даже не беспокоило то, что я не знаю, как они называются. Мне стало интересно: как бы для меня выглядел мир, если бы я был одним из них? Были бы облака в небе для меня именно облаками? Или же мне удалось бы открыть новую, неведомую человечеству высокоразвитую культуру, следы которой мы просто не в состоянии прочесть и понять? Вдруг мы настолько глупы, что не можем принять этого в силу своего собственного невежества и гордыни? А птицы лишь смеются над нашей глупостью, легко паря над землёй и рассказывая друг другу секреты мироздания.
* * *
Мы самые жестокие из всех существ во Вселенной. Нас воспитывают в жестокости к окружающим людям и миру, потому что жестокость к самим себе слишком губительна для нашего эгоистичного разума. Мы медленно убиваем друг друга морально и физически лишь из-за этой врождённой жестокости, которую нас никто не учил контролировать.
* * *
Когда ты пуст - тебя можно наполнять бесконечно. Я всё ещё не нащупал дна у своего колодца и боюсь, что ещё не скоро смогу. Целый день сидеть на телефоне и растрачивать свою молодость на "активные продажи". Да кому вообще этот чёртов интернет нужен? Понимаю с каждым днём всё больше, что обманывать людей я не могу, пусть даже и за деньги. Тешу себя надеждой, что вот скоро что-то произойдёт и моя жизнь измениться к лучшему. Бред, конечно. Моя судьба абсолютно никого не волнует.
* * *
Всё время хочется спать: дома, на работе, в транспорте, в лесу, на подоконнике, на диване, на бревне, на столе и на полу - везде, где только можно. Подозреваю, что у меня в голове здоровенная опухоль, давящая на мозг, из-за которой у меня этот "синдром хронической усталости". Ну что же, чего-то в подобном роде я и ожидал. Духу пойти на консультацию к невропатологу не хватает, боюсь, что моя догадка подтвердится. А, может, наоборот, боюсь, что окажусь абсолютно здоров и придётся мучиться до глубокой старости от безысходности.
* * *
И всё-таки одно живое существо моя судьба волновала. Карл принял меня в свои объятия и охладил мой пылающий мозг своим привычным спокойствием и невозмутимостью. Несомненно, многие из людей могли бы поучиться у деревьев терпению.
Когда спустился к гаражам, заметил чёрный дым и пожарную машину, которая уже потушила сгоревшую дотла "газельку", после которой остался лишь металлический каркас. Несколько минут наблюдал за этой картиной, пока какой-то злобный мужик не крикнул, что бы я убирался подальше. Пожав плечами, я пошёл домой.
* * *
Парень пел в подземном переходе. Даже не пел, а кричал изо всех сил, пытаясь перебить шум равнодушной толпы. И у него неплохо получалось. Он пел красиво, с чувством, лишь иногда ломающийся голос его подводил, но парень только громче тянул песню, сжимая в руках шапку, в которую время от времени кто-нибудь клал мелкую купюру или звонкую монету. Я положил всё, что у меня было в кармане. Сорок гривен - не такая уж и большая плата за его голос. Мне, по крайней мере, было очень далеко до него. Я видел в его глазах какое-то упрямое отчаяние, которое, скорее всего, выгнало его просить милостыню и всё, чем смог помочь это несчастные сорок гривен. Я, как и остальные, отвернулся от его проблем, заплатив за них слишком малую сумму, лишь бы заткнуть рот бедняге, что бы он не напоминал о них мне своей жалостливой песней.
Больше я его никогда не видел ни в том переходе, ни где-то ещё. Надеюсь, что с ним всё в порядке.
* * *
Человечество потеряло чувство меры. Особенно женщины. Лично мне попадались слишком глупые, слишком циничные, слишком "независимые", слишком разбалованные, слишком эгоистичные и слишком лицемерные. Долгое время я пытался рассмотреть их с разных ракурсов, но взгляд натыкался лишь на изъяны.
Мы все садисты и мазохисты в психологическом плане. Такими нас сделали наши родители, чьи ошибки мы бесконечное количество раз повторяем в своей жизни, не умея строить свою собственную. В детстве мы хотели быть похожими на них, в юношестве мы их ненавидели, а в старости мы стали похожими на них, даже если стремились к совершенно обратному.
* * *
Мы стали жертвами психологического прессинга современного мира. Нас заведомо программируют на определённые поведенческие реакции не только посредством прямого воздействия. Всё, что нас окружает, становится страшным оружие в руках тех, кто желает манипулировать сознанием масс. Комбинации цветов, звуков, форм создаёт нужную атмосферу в обществе, действую через наше подсознание. Начиная от банальной рекламы на обочинах дорог и заканчивая пресловутым двадцать пятым кадром, которым пичкают телепрограммы.
Начинаешь задумываться: а являются ли твои мысли и поступки именно твоими, а не навеянными кем-то извне лишь потому, что ты случайно задержал взгляд на рекламе надувного матраса на пару секунд дольше? Может это в чьих-то интересах, что бы ты постепенно сходил от неведения? Успешный тайный заговор - недоказуемый тайный заговор, иначе он не был бы тайным.
* * *
Вот и лето. Лес выделялся зеленью красок и веял свежей прохладой даже тогда, когда знойное солнце беспощадно жгло этот истекающий потом пыльный город. Целые выходные я теперь проводил на реке, ища в её тёмно-зелёных водах спасения от невыносимой жары. Обычно я любил забираться подальше от людей и цивилизации, часами блуждая в окрестностях, что бы выбрать идеальное место для привала. В своих долгих походах я обошёл все ближайшие к городу посёлки и каждая тропинка, каждая дорога, на которой остался мой след, стала для меня такой родной, что казалось, будто бы они придавали моим ногам сил в пути.
Так проходили дни моих скитаний, приносящих долгожданное умиротворение моей душе.
* * *
Был в окрестностях города песчаный карьер, который давным-давно забросили. Раньше я любил ездить туда на велосипеде, пока он не стал разваливаться на ходу. Это было действительно тихое и спокойное место. Крутой обрыв, высотой в тридцать метров, обнажал белоснежный песок, который волнами спускался вниз, переходя в пепельно-серую траву, выжженную солнцем. Я всегда поднимался вверх по отвесному склону, цепляясь руками за малейшие выступы и корни в мягкой, текучей почве. На вершине располагался сосновый лес, не менее высокий и гордый собственным тёмным величием. Здесь я любил разуваться, вытряхивая кеды и носки, а затем запускал пальцы ног в тёплый песок и ложился на сосновые иголки, вдыхая аромат хвои полной грудью. Где-то надо мной кружились два степных орла, силуэты которых смутно угадывались на фоне облаков. Их крылья переплетались в полёте, и казалось, что птицы танцуют в состоянии невесомости. Их сценой было целое небо, а единственным зрителем, который лишь отдалённо мог оценить красоту их движений - я.
* * *
Как это паршиво: жить, не имея цели, а лишь влачить своё бренное существование от микроцели к микроцели, настолько разрозненных, что в совокупности они к одному более-менее определённому исходу никогда не приведут. Завтрашний день не будет отличаться ни чем от сегодняшнего или вчерашнего. Неделя, месяц, год, десятилетие - куда всё это ушло? На что мы растратили столько возможностей?
* * *
Всё, что мы видим - иллюзия. Зрение, на самом деле, одно из самых ненужных чувств в нашем организме. Ведь всё, что нас окружает, мы видим не глазами, а мозгом. Конечная картинка создаётся в нём, на основании того опыта и тех знаний, которые мы получаем осознанно и неосознанно ещё в детстве. Тогда, когда мы находимся в глубоком младенчестве, нас искусственно ослепляют, лишая возможности адекватно воспринимать мир таким, каким он есть. Родители вставляют детям искусственные глаза, объясняя, что как выглядит в их голове и почему вещи называются именно так, а не иначе. Самое страшное в том, что когда мы вырастаем, то продолжаем по-детски наивно воспринимать всё вокруг, не пытаясь добраться до сути вещей и "рассмотреть", а не просто "увидеть".
* * *
В средине жаркого лета, когда раскаленное солнце заставляло деревья скидывать пожелтевшую листву на землю, я любил прятаться в гуще леса и часами лежать на моём излюблённом бревне. Иногда птицы ныряли в груду этих выгоревших сухих листьев, и когда закрывал глаза, казалось, что кто-то медленно подходит сзади. В такие моменты мне хотелось представлять, что это шаги какой-нибудь прекрасной девушки, совершенно случайно зашедшей в этот райский уголок, ища меня. А когда она подойдёт ко мне, то тихо наклонится, щекоча мой нос волосами и легонько прикоснётся своими губами к моим, словно пробуждая меня от тысячелетнего сна. Тогда, представив себе эту картину, я мог несколько минут, затаив дыхание, ждать воплощения своей фантазии в реальность. Но потом я открывал глаза, видел весело щебечущих птиц, купающихся в листьях, и снова упивался горьким чувством одиночества: такого же невыносимого, и такого же родного.
* * *
Смена вида труда явно пошла мне на пользу. Как любой творческий человек, я должен был делать что-нибудь своими руками, вот и получил, что хотел. Может, раскрашивание бетонных гномов, львов и ваз не имела под собой мощного культурного корня, но вечера, проведённые в пыльном цехе, в полном одиночестве, если не считать моих "детей", благоприятно сказывались на моём душевном состоянии.
Вся боль теперь стала менее болезненной, все проблемы стали менее проблемными, а жизнь стала проходить мимо куда быстрее. Меня ещё не успели достать придирки начальника или компания криворуких гоблинов, работающих на него, потому я беззаботно отдавался делу, истощая себя физически, что бы не иметь сил думать о чём-либо другом.
* * *
Так незаметно пролетело лето, и началась осень. Тёплыми сентябрьскими вечерами я приходил к Карлу и читал ему отрывки своих рассказов, а он тихо шелестел в такт моей речи, словно пытаясь что-то сказать. Создаваемая деревьями и ветром мелодия становилась саундтреком к моим произведениям, и я испытывал то невероятное ощущение, когда ты в состоянии почувствовать каждую травинку, каждого муравья, каждую частичку воздуха в мире и их связь с тобой. Я становился Космосом, а Космос становился мной, и моё сердце билось в одном ритме с Вечными Часами.
* * *
Всё, что мне нужно - лишь музыка. Часами лежу на старом добром подоконнике, наплевав на работу, и слушаю, и слушаю. Никак не могу понять: как людям удаётся создавать такие шедевры? Как звуки, сплетаясь подобным образом, могут ставать такими великолепными мелодиями?
Я сотни раз мог прослушать один и тот же трек и каждый раз находил в нём что-то новое и захватывающе, что ускользало от моего слуха перед этим. Я мог разложить все звуки отдельно, представляя их себе, проиграть в голове, но как кому-либо удавалось соединять их так, что бы вышла музыка?! Я не понимаю, как можно представить себе мелодию лишь в последовательности каких-то чернильных знаков без образа и жизни, нанесённых на расчерченные листки?
Наверное, я слишком тупой, что бы понять музыку.
* * *
Чем дальше в осень, тем больше я впадал в апатию. Снова пришли дни чёрных туч и пронизывающего ветра. Асператус, так назывались эти грозные, сеющие панику в душах людей тучи, заворачивающиеся в тёмные вихри, скачущие по небу и ниспадающие к земле. Словно стая обезумевших коней взрыла своими копытами облака, смешав их с грязью и дорожной пылью.
Нострадамус был похоронён в стене лишь потому, что он не хотел, что бы на его останки ступала нога человека.
Я бы хотел, что бы меня похоронили где-то подальше от городов и вообще каких-либо признаков цивилизации, на небольшом холме, под высоким клёном, не обозначая место моего погребения никаким другим знаком, кроме как маленьким курганом из морских камней.
* * *
Я взял билетик из руки кондуктора и случайно прикоснулся к тёплой и сухой ладони женщины. Кожа была немного жёлтоватая и загрубевшая, местами покрытая морщинами, глубоко врезающимися в руку, как с тыльной, так и с ладонной стороны. Я подумал о том, сколько прикосновений эти руки ощутили за всю свою жизнь. Прикосновения совершенно незнакомых людей, которые так же, как и я, случайно дотрагивались к ладоням женщины. Теперь она хранит в себе тактильную память о всех них и вряд ли об этом задумывается. Мне кажется, что если бы она обратила на это внимание, то смогла бы по рукам людей читать их жизнь. Думаю, здесь можно было бы собрать материал на целую книгу, но кондуктор просто делала свою работу и к таким прозаичным мелочам ей не было
* * *
В такие вот дни даже улыбка незнакомой девушки, проходящей мимо, пусть даже она была адресована не моей персоне, была для меня подарком судьбы. Так хотелось хотя бы на секунду представить, что некоторые улыбки предназначались именно мне! Как бы там ни было, но я всегда незаметно улыбался в ответ и шёл дальше, браня себя с одной стороны за нерешимость, а с другой - за детскую наивность. Как часто мне хотелось заговорить с ними легко и непринуждённо, будто мы уже давным-давно знакомы. Как часто я думал о том, что одна из тех, кому мне доводилось заглядывать в глаза в поисках ответов на свои вопросы, могла быть моей хотя бы на короткий промежуток времени и могла бы даже ответить мне. Как часто мне хотелось, что бы хотя бы одна из них поняла, кто я есть на самом деле!
Но затем я понимал, что это их нисколько не волнует. Наши миры страшно далеки и мои вопросы так и останутся без ответа, ведь они даже не в состоянии разобраться со своей Вселенной. Зачастую у них теперь все проблемы решаются с помощью сигарет, алкоголя, наркотиков, словоблудия, прелюбодеяния, идолопоклонения, самоубийства и прочей ерунды. Есть такие гурманы, которые тратят свою жизнь на просмотр каких-то фильмов, прослушиванию какой-то музыки, игрой в бессмысленные игры. О них можно сказать: они смотрят, но не видят, слушают, но не слышат, существуют, но не живут. Хотя последний пункт был и про меня тоже. Я не был лучше их ни на грамм. Замкнутый тип, постоянно ищущий что-то, что не в состоянии осознать, постоянно жалующийся на одиночество, но не делая ничего, что бы это как-то изменить.
Мы совершенно забыли о смысле вещей и предназначении своей жизни. На стоящий, осмысленный разговор современный человек больше не способен, увы. Может потому так и случилось, что лучшим собеседником для себя стал я сам? И ещё дерево, под которым
* * *
Очередной пасмурный и холодный день осени. Вот сквозь клочья облаков пробился тонкий луч солнца. Прорвавшись сквозь ветви и листья клёна, он нежно коснулся моего лица своей тёплой ладонью, успокаивая мой беснующийся ум. Я выдохнул, и облачко пара из моего рта подхватил спешащий куда-то, как обычно, ветер, перепрыгивающий по кронам деревьев и заставляя их раскачиваться и перешёптываться между собой.
Знали бы вы, о чём говорят в такие дни эти толстокожие дети земли!
Они часто вспоминают прошлое с той же, присущей людям грустью, печалятся об умерших с той же тоской и безысходностью. Как мы, так же беззаботно радуются солнцу, тёплому бризу и весеннему дождю, и так же кричат в страшных муках, когда гибнут под ударами шторма, вырывающего их с корнями, или падают навзничь, сражённые лезвием топора.
Мало осталось тех, кто мог бы их понимать, а ещё меньше тех, кто при этом мог бы ответить деревьям взаимностью. Я радовался тому, что мне повезло встретить в своей жизни Карла - такого добродушного и беззаботного - свидетеля всех моих печалей и радостей. Мы были одной душой на двоих настолько, насколько это было возможно для клёна и человека.
* * *
Ещё когда я начал подъём на холм, в сердце стало неспокойно от вида разбросанных на тропинке щепок и веток. Поднявшись к своему маленькому лесному святилищу, я остановился, сжав кулаки до боли в суставах и судорожно выдохнул - КТО-ТО СРУБИЛ ЕГО!!! Ствол дерева лежал поперек тропинки, такой тяжёлый и неживой, как труп человека, который становится гораздо тяжелее, когда душа покидает его тело. Я упал на колени и уткнулся головой в поросший мхом бок Карла. Хотелось кричать так громко, что бы деревья проснулись и отомстили за своего павшего брата. И я закричал, но лес остался безмолвным, только листья тихо шелестели, падая на холодную землю.
* * *
Сомнений насчёт того, кто это сделал, не было никаких. Я знал, что охранники иногда рубят деревья в лесу, что бы зимой топить буржуйку в сторожке, но на этот раз они выбрали не тот клён. Всё было подготовлено так, что бы не осталось никаких следов.
Я подошёл к гаражному массиву в одиннадцать часов вечера, одетый в старую курточку, накинув капюшон и натянув шарф на лицо, что бы выглядывали только глаза. За пазухой была бутылка, которую я судорожно сжимал холодными и дрожащими пальцами. Сторожевые собаки бросились врассыпную, поджав хвосты и тихо скуля, будто бы почувствовав, ты чёрную злобу и ярость, которой пропиталось всё моё естество. В окне охранника горел свет и я подумал, что сейчас там станет ещё светлее. Один щелчок зажигалки и тряпка, пропитанная бензином, загорелась, а потом бутылка, описав полукруг в воздухе, влетела в стекло, разбив его. Из сторожки повалил густой чёрный дым, а я побежал прочь так быстро, как только мог, поднявшись на холм всего за минуту и продолжив мчаться всё дальше, в город. Потом я остановился и пару минут глубоко и часто дышал, испытывая боль во всём теле. Затем вернулся на родной район и зашёл в подъезд к своей подруге из клуба "психов". Я отдал ей веточку Карла, попросив, во что бы то ни было, посадить её на том месте, где он рос. Больше я ничего ей не сказал, отправившись домой.
* * *
Утром в новостях сообщили, что неизвестный совершил поджёг гаражного кооператива, в следствии чего серьёзно пострадал один из охранников, который был госпитализирован с ожогами третьей степени в областную больницу. Я слушал и никак не мог поверить, что это сделано моими руками. Не было чувства утоления жажды мести, было лишь тупое осознание того факта, что я чуть не убил человека и стал ничуть не лучше тех, кто срубил Карла.
В тот же день я пошёл в отделение комбустологии и взял направление на сдачу крови. Спустя два часа пострадавшему уже переливали мою плазму. Но этого было явно недостаточно. Я не мог мириться со своим преступлением.
Вечером я, наконец, решился и отправился в участок.
Сначала дежурный милиционер мне не верил, но когда я точно назвал какие ингредиенты и в каком количестве входили в состав зажигательной смеси, откуда был совершён бросок, как бутылка попала в окно, в каком часу это произошло, он засомневался. Затем я рассказал всю длинную предысторию, показал листок со станции переливания крови, показал рисунки Карла и много чего ещё сказал до того, как солнце взошло.
Тогда участковый объяснил, что меня может ждать, если я не послушаюсь его совета и не пойду домой, забыв обо всей этой истории. Но я настоял на своём и подписался под несколькими листками с показаниями.
* * *
Через семь лет я снова стоял в родном лесу на холме и нежно прикасался рукой к веткам молодого клёна, который словно узнал меня, зашелестев листвой. Я лёг на бревно и долго смотрел в небо, пока птицы купались в опадающих листьях, а белки весело трещали, прыгая с дерева на дерево. Закрыл глаза и долго почти не дышал, желая услышать те самые шаги, о которых так давно мечтал здесь. И вот я их услышал - тихие и осторожные, девушки, которая пришла забрать меня с собой.