Ни имен, ни городов, ни времени не сохранила людская молва. Потому старики просто сказывали: "Княжил как-то князь на Руси..." Иной раз слова их вспоминаешь - будто картина перед глазами встает. А и вправду, глянь туда. Вот он князь: станом строен, ликом светел, ус тонкий, волос смоляной. А жеребец-то под ним - залюбуешься. Тряхнет гривой, оком кинет; сразу видно - княжий конь. А звать-то как его, князя этого? Вот дурья башка. Да ведь как в народе - князь да князь. Ну и леший с ним, не о нем сказ.

А куда ж герой наш подевался? Ну да как герой - так, пес шелудивый, пустышка-человек, умишком обделенный. Кто не знает, стороной пройдет, перекрестится, а кто знает, добрым словом помянет, назовет Никанорушкой. Ой, а вправду ль Никанором его звать? Ну, коль обмолвился, пусть будет Никанорушкой.

Человек-то он малый, да Богом меченный - юродивый. И в зной, и в стужу нагой ходит, срамоту прикрыл - и то ладно. А как проповедь начнет, хоть со смеху катайся, хоть воск в уши лей. Вот, приступил как раз.

- Небо хрясь! - кричит. - Земля трясь! Черти и посыпались.

И ну хворостиной нечисть гонять. Ох, не знаю, как чертям, а добрым горожанам, истинным христианам изрядно от него досталось. А ведь добрый люд не убогого смотреть собрался - благое дело пришел лицезреть, как ладонь злодею отсекать будут. А тут князь пожаловал. То ли так просто пред толпою лик явить, то ль убедиться, что мелкие мирские дела по правде разрешаются.

- В чем повинен? - говорит.

А бояре ему шепчут, так мол и так, украл раз-другой, никак не образумится.

Князь подумал, гордо глянул, ус пригладил да повелел:

- Плетей всыпать и пустить с миром.

- Князь милостив! - толпа орет. - Князь дарует свободу!

Вор давай благодетелю ноги целовать, а тут и Никанорушка князя заприметил. Доселе ж занят был. Видишь ли, черт у попа под рясою укрылся - и не выгнать никак. А тут черта оставил и к князю прямиком.

- Иди, - зовет юродивый, - иди к Никанорушке. Никанорушка добрый. Монетку подаст. Иди. Хлебца даст Никанорушка, - порылся в пустой торбе и остолбенел. - Нету хлебца. Съелся весь, - и ну причитать.

Князь разжалобился, молвит участливо:

- Что ж ты, убогий, хлеб раздаешь, когда сам не евши.

Никанорушка пуще прежнего голосит:

- Поучала маменька: "Отбери хлеб брата своего - живот сытым будет".

Велел князь Никанорушку накормить, а сам крутит ус, думу думает. Вон на братовых землях и луга зеленей, и закрома полнее. Подсобрал князь дружину да во владения родного брата наведался, на людей его страху напустил, обозы наполнил, сыт-доволен домой воротился.

 

Времечко бежит себе, не торопится. Простой люд хлеб растит, от непомерных податей прогибается. И не беда, что живот не набит, зато голова на плечах пока держится. Эх, было время... Тогда-то и князь благоденствовал, но и это прошло. Сыт, да не рад - скука и печаль одолевают. Повелел боярам:

- Привести юродивого.

Тотчас кинули клич, изыскали. Никанорушка стоит, сквозняком обдувается. Тощ, как прут, дунь-плюнь - рассыплется; источает вонь - псы, глаза закатив, чувств лишаются. Князь воротит нос, но к столу зовет. Никанорушку ж упрашивать нет надобности. Он и грудку фазанью съел, и грибочки умял, и сметанки отведал - всего и не сосчитать. Ногу вепря и ту обкусал, боярам кинул. Бояре, дело ясное, за стол не садятся, брезгуют. А Никанорушке до них, что бесу до Писания. Он медком запил, рыбкой заел, на лавку бухнулся, лежит, стонет да лепешкой давится.

Глядит Никанорушка, князь на него уставился взором тусклым, невеселым. Юродивый причитать принялся:

- Нешто и у князя живот пресытился?

Князь молчит, крутит ус да к речам дурачка прислушивается. А тот маменьку поминает, чресла почесывает да поучает:

- Отбери жену брата своего и душой блаженствуй.

Плюются бояре, да что возьмешь с юродивого. Вот и князь велит Никанорушку восвояси гнать, а сам уж дружину собирает. Ведь и впрямь братова жена раскрасавица.

В чужой дом вихрем залетел, стражу смял, брата в кандалы да в темницу с глаз долой. А жену его в светлу горницу да под венец, как у людей чтоб всё, по-христиански.

 

Мало-помалу пообвыкли все. Княгиня юная, умница да красавица, мужу новому кудри чешет, песней душу ему греет и слезу в рукаве прячет. Люди добрые хлеб растят, а как ночь придет - даже в княжьих хоромах слыхать - косы да топоры точат. Процветают дела разбойничьи. И бояре друг на дружку хмуро косятся, перешептываются. Но у князя думы не о том, мрачен стал, в тереме заперся. Вовсе стало ему невмоготу. Кричит:

- Разыскать юродивого!

А искать-то где? Пес его знает. Вот-вот - на псарне и нашли, самое там ему и место.

Приволокли. А Никанорушка, знай себе, юродствует. То плачет-причитает, как дитя малое, то смехом истошным заходится. Князь чарку гостю наполняет да сразу с делом к блаженному как к спасителю:

- Истомился весь. Ни вино, ни ласки не радуют. Что делать, говори. Золотом осыплю.

Просветлел вмиг неразумный Никанорушка, воспылал гневом праведным:

- Олух ты! Олухов слушаешь да чужое зерно в закрома кладешь. Верно делаешь, - похвалил юродивый, - хлебушка прибавляется. А как девок напортишь - душенька довольством полнится, только и успевай на полки укладывать, а всё прочее как сор да во двор за ненадобностью.

Никанорушка вином угостился, на лавке пристроился да князя глупой речью потчует. Юродивому ж только и надобно, что язык без толку чесать.

- А что ж ты, князь-соколик, нос во двор не кажешь? Нешто выйти не волен? - Никанорушка заохал-запричитал. - Ох ты ж батюшки! Ох, потерялась у князюшки воля вольная, - слезу пустил, из дырявой торбы крохи вытряхивает и бормочет. - Вот и я, дурак, все хлебцы пораздаривал.

Вдруг как вскочит, завопит обрадованно:

- У тебя ведь есть брата волюшка, - видит - мрачен князь. - Что, и с нею свободы нет? - призадумался крепко Никанорушка да как выдаст, что с бояр позолота посыпалась. - Мало взял! Ты собери волюшки полон погреб, как маменька дураку велела, и жри, пока костью в горле не станет. А тогда еще и раздаривай.

И пошел себе.

Мухой князь из светлицы вылетел. Да не бедного Никанорушку ловить - к брату кинулся. Из темницы вызволил, в ноги пал, князем вместо себя поставил. А хлеб раздал людям. И принял постриг, и до последних дней пресвятому Никанорушке ноги целовал. Вот ведь как - и в пустой торбе отыскался истинно княжеский дар.

Такой вот сказ. А было ль то, не было? Люди говорят, было...

Врут, небось.