То лето в Данвиче выдалось на редкость жарким, и мистер Шоу с тревогой стал замечать, что его колодец мало-помалу пересыхает. Со вторым колодцем, предназначавшимся для скотины, дела обстояли так же не лучшим образом. И чтобы вовсе не остаться без воды в такую жару, мистер Шоу принял решение рыть новый колодец в некотором отдалении от своего дома, ближе к чёрной лощине, где деревья явно не страдали от засухи. Ветви их густых крон переплелись так плотно, что закрывали землю от палящих лучей июньского солнца, не давая иссушать её. Подгоняемый мальчишкой, мистер Шоу доковылял до темнеющей кромки лощины, где стояли двое рабочих. Они без устали копали в прохладной тени, там, куда указала лоза, и, будучи местными, время от времени бросали опасливые взгляды вглубь тёмных зарослей. Много мрачных легенд ходило о лесах и рощах, окружавших холмы Данвича, на вершинах которых с незапамятных времён сохранились загадочные каменные круги индейцев.

Наконец старик с мальчишкой приблизились к рабочим, и, отодвинув их тростью, мистер Шоу склонился над глубокой ямой, откуда тянуло сыростью разрытой могилы. Из чёрного зева к нему протянулись перепачканные глиной руки третьего рабочего, в которых был зажат какой-то предмет. Осторожно взяв его, мистер Шоу ощутил невероятную тяжесть и прохладу металла, какая не могла быть впитана им из земли.
- Джим эту штуку лопатой зацепил, - пояснил мальчишка.
Очистив находку от комьев глины, мистер Шоу увидел потемневшую и позеленевшую от древности бронзу, которую пересекала свежая царапина, оставленная лопатой выкопавшего её рабочего. Воцарившееся молчание нарушил внезапный стрёкот козодоев, которыми кишели данвичские лощины, и люди словно бы очнулись от какого-то наваждения. Обернув находку носовым платком и сунув её подмышку, старик без лишних слов заковылял к дому, оставив рабочих заниматься колодцем.

Вернувшись под навес веранды, мистер Шоу отмыл находку от остатков грязи и принялся рассматривать. Внешне она походила на античные масляные лампы, которые ему доводилось видеть в книжках, но в своём изяществе, которым её наделила рука неизвестного создателя, она даже превосходила их. Всю поверхность лампы украшал затейливый барельеф, походивший на извивающиеся щупальца осьминога. Они шли волнами, закручивались в кольца и переплетались, образуя таинственные узоры. Одно из щупалец на задней части лампы заворачивалось вверх и изгибалось, очевидно, исполняя роль ручки, три же других сплетались в нижней части лампы, образуя подставку. Всё это напомнило мистеру Шоу росписи на вазах Микенской культуры с навязчиво повторяющимися образами головоногих. Он был одновременно озадачен подобной находкой в богом забытом Данвиче, и в то же время необычайно взволнован прикосновением к артефакту столь невероятной древности, какой можно было встретить разве что под стеклом витрин Мискатоникского университета в соседнем Аркхеме.

Но размышления старика были внезапно прерваны, а благоговейный трепет, с которым он разглядывал удивительную находку, осквернён. В верхней части лампы, в центре хитросплетений барельефа, находилась полусфера, которую он по слабости зрения сперва принял за округлое тело осьминога. Но, приглядевшись повнимательней, мистер Шоу вдруг понял, что прямо из лампы на него словно бы уставился один единственный круглый глаз. Осознание этого было столь неожиданным, что он выронил лампу из рук, и она с грохотом тяжёлого молота обрушилась на дощатый пол. Мистер Шоу не сразу поднял лампу - сначала он осушил целую кружку холодной воды. Лишь почувствовав, что старческое, сопровождаемое хрипами, дыхание стало ровнее, он опустился на стул и потянулся за лампой. Он принялся осматривать ту её часть, которая так сильно поразила его, а выпученный, словно в каком-то безумии, глаз мифического циклопа, в свою очередь, воззрился на нового владельца лампы. Как оказалось, глаз был всего-навсего крышкой, плотно сидевшей в круглом отверстии, куда, по-видимому, заливалось масло. Другое отверстие, поменьше, располагалось в его центре, оформленное под зрачок, и предназначалось для фитиля, но было плотно забито глиной.

С лампой в руках мистер Шоу просидел до самого вечера, пока солнце не начало клониться к закату и рабочие не засобирались домой. Как всякие суеверные данвичцы, на прощание они посоветовали ему избавиться от находки, окрестив её 'дурным наследием тёмных веков'. Однако старик посчитал, что ему виднее, как распорядиться тем, что было найдено в его земле, а памятуя о необычной тяжести лампы и том, что он так и не заглянул внутрь, наталкивало на мысль о хранившемся в ней сокровище. После некоторых усилий ему всё же удалось открыть тугую крышку лампы, но внутри не оказалось ничего, кроме смутно ощутимого запаха какого-то благовонного масла, которое когда-то наливали в лампу. Тут же мистеру Шоу вспомнились бутыли с тёмным маслом, хранившиеся в погребе ещё со времён прадеда, построившего дом. С трудом престарелому калеке удалось отыскать и извлечь из погреба последнюю уцелевшую бутыль, надёжно закупоренную пробкой, залитой посеревшим и крошащимся от времени воском. Осторожно прочистив в крышке лампы отверстие для фитиля, мистер Шоу вставил в него свёрнутый лоскут чёрной ветоши. Затем он откупорил бутыль и налил внутрь густое масло, источавшее уже знакомый дурманящий аромат, его рецепт был похоронен вместе с прадедом мистера Шоу, но само масло за свой век в темноте и прохладе погреба ничуть не испортилось. Старик установил на место крышку, и осьминог вновь воззрился на него своим единственным глазом. Затушив огонь в камельке, он чиркнул спичкой и поднёс её к фитилю лампы, крохотное дрожащее пламя занялось на пропитанной маслом ветоши, словно нехотя пробуждаясь от вековечного сна, оно росло и оживало, приковывая к себе взгляд и завораживая своим первобытным танцем. Наконец, пламя наполнило комнату тёплым светом, а из-за ярких всполохов время от времени по стенам пробегали причудливые тени.

Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем мистер Шоу поймал себя на мысли, что огонёк больше не извивается и не даёт всполохов, он будто бы застыл в неподвижности. Тени же в комнате, напротив, находились в неясном движении - они колыхались и извивались, словно хищные щупальца осьминога. Старик не мог отделаться от ощущения присутствия в доме чего-то чуждого, тайно проникшего внутрь и выжидающе наблюдавшего за его одиноким обитателем своим пылающим взором. Мистеру Шоу стало не по себе, он живо вспомнил коварных огненных джиннов, выпущенных на свободу беспечными героями сказок 'Тысячи и одной ночи' из их темниц - бронзовых масляных ламп. Но вместе с тем в памяти старика вспыхнули давно забытые воспоминания детства, они проплывали перед его глазами, одно за другим, словно освобождённые неведомой силой из самых глубин его сознания. Он вспоминал, как ещё мальчишкой в свете свечи читал по ночам те самые арабские сказки, как носился по зелёным полям и лугам Данвича, забирался вглубь чёрных лощин и передразнивал там козодоев. А порой без страха поднимался на высокие холмы к каменным кругам, где палкой ворошил выбеленные дождями и ветрами кости, устилавшие землю. И на закате он вслушивался в тяжёлые вздохи, доносившиеся из-под центральных камней, воображая, что под ними в глубине холмов томятся в заточении ужасные и могучие джинны.

Затем мистер Шоу вспомнил, как горячо любимые родители, желавшие ему светлого будущего за пределами вымирающего Данвича, отправили его в Мискатоникский университет. Именно там он, будучи мечтательным юнцом, без устали штудировал книги по истории и мифологии античного мира, жадно поглощая открывшиеся ему удивительные знания. Но будущее мистера Шоу затмила тень войны, где смерть безжалостно косила вех без разбору, его она лишь зацепила, забрав правую ногу, но с ней забрала и жизнь. Мистер Шоу вернулся домой на ферму в Данвиче, изувеченный телом и сломленный духом. Из-за всех этих воспоминаний седобородому старику, дряхлому и немощному, вынужденному ковылять, опираясь на трость, и доживать свой век в полном одиночестве, если не считать навещавшего его соседского мальчишки, любившего послушать старческие россказни, стало горько. И вспомнив те сказки, в которые он так беззаветно верил в детстве, мистер Шоу захотел, чтобы освобождённый им из лампы древний джинн выполнил его желание.
- Да я бы голову свою отдал за то, чтобы опять, как в детстве, бегать не зная устали на здоровых ногах! - вскричал он.
В тот же миг, яркий и недвижимый огонёк лампы погас, а старика окутали тьма и холод, такой же, какой он ощутил от лампы, впервые взяв её в руки.

Солнце уже вовсю припекало в безоблачном синем небе над одинокой фермой на отшибе Данвича. Рабочие с трудом извлекали вёдра мокрой глины со дна почти шестнадцатифутовой ямы колодца, когда из старого дома раздался отчаянный визг мальчишки, зашедшего проведать мистера Шоу. Побросав инструменты, рабочие ринулись к дому. Внутри царил полумрак, вся мебель была перевёрнута и поломана, а через коридор тянулся свежий кровавый след, заканчивавшийся у двери в боковую комнату. Рабочие осторожно приблизились к ней, рассохшиеся половицы предательски скрипели под их ногами, ещё больше нагнетая напряжение. Один толкнул тяжёлую дверь, и все вскрикнули от ужаса. Нечто невообразимое, лишь отдалённо напоминавшее человека, бросилось через всю комнату, выпрыгнуло, выбив окно, наружу, и скрылось в лощине. Стая козодоев с тревожным стрёкотом взвилась в небо. Рабочие только и успели, что заметить огромную зубастую пасть, перепачканную кровью оставшегося лежать в углу комнаты маленького, страшно изувеченного тельца несчастного мальчишки. Куда же делся хозяин фермы старый мистер Шоу, никто так и не узнал, возможно, его постигла та же страшная участь.

И по сей день в Данвиче сторонятся заброшенной фермы, где в покосившемся доме лежит древняя бронзовая лампа, и шёпотом рассказывают об ужасном безголовом чудовище, что обитает в недостроенном колодце у чёрной лощины. По ночам оно выбирается из своей норы и тенью скользит на паре извивающихся щупалец меж деревьев к холмам, чтобы с их вершин оглашать ночную тишину жутким, наполненным неизбывного отчаяния, воем.