Аннотация: Первая часть фанфика по сериалу Адъютанты любви.Действие происходит перед началом войны 1812 года, герои, в основном, те же, что и в сериале.
КОГДА УХОДИТ ЛЮБОВЬ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
***
Михаил Алексеевич Лугин, Мишель - так привычнее, так называют его друзья, Мишенька - а это имя он с недавних пор не терпел, - сидел у камина на почтовой станции и смотрел на огонь. Господи, как нелегко спускаться с небес на землю! Тоска, досада и долги - вот что стало его уделом в браке.
Первое время явное обожание жены и новизна семейной жизни окрашивали все в розовый цвет. Мишель долго не мог поверить, что все треволнения кончились, и Варя теперь останется с ним до конца жизни. Правда, многое в прошлом новоиспеченной мадам Лугиной могло дать повод для ревности. До замужества барышня вела отнюдь не безупречный образ жизни.
Мишель предпочитал не вспоминать о великом князе Константине, к которому Варя снова наведалась незадолго до свадьбы (о, конечно, только для того, чтобы просить за отца). О ненавистном Моабад-хане, который увез влюбленную дурочку в свой гарем. Да и Толстой, с которым Варя обвенчалась в Персии...он только чудом не успел осуществить права мужа.
Спасибо Васе Шаховскому - вовремя напомнил Платону о том, что тот уже женат. Но ведь и в России Варя несколько месяцев считалась женой Платона! А ведь был еще и Неврев, ее отчим, с которым Варя так сошлась после персидских приключений! Право, они выглядели как счастливая семья, когда вместе пеленали близнецов.
Да, конечно, Мишель никогда бы ни в чем не упрекнул молодую жену, и хотя иногда его терзали призраки ревности, он давно научился отмахиваться от них. К сожалению, нашлось много желающих напомнить Мишелю о прошлом его жены. Не будешь ведь всем объяснить, что после всех возмутительных, с точки зрения общества, приключений, Варя вступила в брак невинной, как и полагается девушке из хорошей семьи - да и не поверил бы никто. Особенно опасными оказались пожилые респектабельные дамы-соседки, их-то не вызовешь на дуэль.
Когда Мишель оставил службу - пришлось оставить, не только из-за ран, полученных при Аустерлице, но и из-за явной неблагосклонности государя, - он надеялся, что налаженная спокойная жизнь в имении поможет ему определиться, что делать дальше.
Да и сколько же можно Варе жить в Черкасово? Нет, пора налаживать свое хозяйство. Война, служба (не стоит ей сейчас в столицу, лучше у родственников погостить), вроде женаты год, а вместе толком и не были. Как будто тайные любовники, а не супруги. О, эти первые восторги любви! Как они прекрасны. Особенно, когда сладостные встречи редки. Рождение сына. Нежность... не только возлюбленная, но и мать твоего ребенка. Идиллия.
Однако провинция это не то, что Петербург, здесь все про всех знают, помнят малейшую провинность десятилетиями, и не склонны прощать. Лугины среди соседей не отличались ни титулами, ни богатством... А сплетни-то идут, идут; да и кто откажется обсудить (и осудить!) гордячку-соседку, которая по приезде не поехала сразу же с визитами, стараясь заручиться поддержкой местных законодательниц мод и хранительниц приличий. Фрейлина! Тоже мне, фрейлина! А задается-то, задается! Чем ей, кокетке, гордиться, ведь говорят.....И - шу-шу-шу! Шу-шу-шу!
Говорят, что муж ее ей во всем потворствует! Ну да - он ведь был адъютантом великого князя Константина... Так вот где собака-то зарыта! А ребеночек чей же? Неужели... Ну да, ну да - грех, вишь, прикрыли. Или все ж персиянское дитя? Надобно съездить и посмотреть, обязательно надобно.
Мишель долго не мог понять странного поведения соседей. Варе же, как обычно, не было до них дела. Поначалу гости часто наезжали в Лугино и приглашали к себе, но молодая хозяйка все недоумевала, о чем же с ними говорить? Пустые, ограниченные люди.
Самое смешное, что их больше всего интересовал великий князь Константин, да еще гаремы. Нет чтобы о математике порассуждать! Или об Аристотеле, да хоть о детях! Почему-то все стремились увидеть маленького Алешу, но, глядя на него, опять переводили разговор на высокопоставленных особ.
У Мишеля иногда возникало ощущение, что в Тамбовской губернии живут сплошные сплетники и выдумщики, а по соседству с его имением окопались самые злостные. Это ж надо, возводить на Вареньку такую напраслину! Ну и ладно, совсем не обязательно с ними общаться и пытаться заручиться их расположением, тем более, что Варе губернский бомонд не пришелся по вкусу, и она категорически отказалась поддерживать с ними отношения.
***
Правда, нашлись и достойные люди - друзья покойных родителей. Отставной майор Андрей Иванович Львов. Супруги Дмитриевы - Ирина Семеновна и Федор Степанович. Они были очень рады за Мишеля, которого знали еще ребенком, и радушно приняли его жену и сына. Сыном Мишель гордился - вылитый отец, с удовольствием возился с ним - благо, опыт уже был с крестницей Аннушкой - и, конечно, не дал бы никому в обиду.
Несмотря ни на что, первый год жизни в имении был очень счастливым. Это счастье не могла разрушить ничья зависть и злоба. Сейчас, ожидая лошадей на станции, Мишель с удовольствием окунулся в воспоминания. Как упоительно было проснуться рано утром рядом с любимой женщиной! Как замечательно, что с ней можно было обсудить не только меню на завтра и сыпь на попке у младенца, но и новую книгу!
Сказать по правде, Мишель не особо задумывался в это время, что он ест и пьет - главное, любимая Варенька была всегда с ним. И утром, и днем, и вечером, и, конечно, ночью. Она ни на минуту не оставляла мужа одного, как будто боялась, что он исчезнет.
Всегда вместе... всегда... всегда... всегда. Какое страшное слово! Когда же такая беспримерная привязанность жены стала раздражать, вместо того, чтобы приносить радость?
Может быть, в тот момент, когда Мишель задумался над тем, почему, несмотря на явную любовь жены и свою собственную любовь к ней, он до сих пор со сладостной дрожью вспоминает ту единственную ночь - ночь ошибок, ночь запретной, но оттого еще более пылкой и страстной любви, ночь любви с Юлией.
Нет, конечно, это просто страсть и ничего больше; совсем некрасиво по отношению к Варе - единственной и по-настоящему любимой - так часто вспоминать в минуты близости другую женщину, женщину, к которой Варя ревнует до сих пор. К сожалению (к сожалению ли?), непрошенные воспоминания появлялись все чаще и чаще. Мишель думал, вспоминал и, хоть и стыдился этого, хоть и ругал себя нещадно, но... сравнивал. И это сравнение было не в пользу Вари.
Мишель понимал, что такие жизненные перипетии, которые пришлись на долю его жены, даром не проходят, и оттого был готов ждать после свадьбы, сколько надо. Бедняжка натерпелась от мужчин! Он хотел развивать отношения постепенно, так, чтобы Варя успела привыкнуть и сама захотела придти в объятия мужа. Он был готов к долгой и осторожной осаде, в ходе которой обе стороны получали бы наслаждение. Мишель хотел научить жену искусству любви. Любви во всех ее проявлениях.
Варя же, как всегда, повела себя непредсказуемо - сразу кинулась в объятия мужа, и он не устоял. Не смог повторить то, что ему удалось в монастыре тамплиеров - отказаться от любимой женщины ради ее же блага. Первое время отсутствие опыта у молодой жены с избытком компенсировалось старанием, но пришло время, когда Мишель вспомнил о желании обучать такую умную Вареньку тому, чего она явно не знала.
Вот тут-то и оказалось, что, живя в гареме Моабад-хана, Варя не только учила его жен математике, но и сама почерпнула от них массу сведений о проявлениях любовного пыла. Она со всей определенностью дала понять мужу, что находит все это мерзким, грязным, недостойным двух мыслящих людей! Нет, сама она ничего такого не делала, но и пробовать не собирается, при всей ее любви к Мишелю. Жены хана такого наговорили! Да как это возможно?!
А та ночь никак не хотела уходить из памяти. Странно, почему? Конечно, у Мишеля до того, как он влюбился в Варю, было много романов. Столичные прелестницы никак не могли пройти мимо красавчика кавалергарда с пикантной родинкой над губой и смоляными кудрями.
По секрету в светских гостиных рассказывали, что Светлана Столыпина пообещала выцарапать глаза той мерзавке, которая будет слишком пристально смотреть на ее возлюбленного. Да, именно так и сказала! Впрочем, муж ее, услышав про эти слова, счел за благо побыстрее увезти жену на воды.
Из-за таких историй, после получения назначения к князю Константину, юного кавалергарда стали называть в свете "адъютантом любви". Не одна красотка шептала в тиши своей спальни: " Ah! Mon cher aide-de-camp...".* Однако Мишель не любил распространяться о своих победах - честь дамы превыше всего! Да и забывались эти мимолетные связи так же легко, как и появлялись.
Любовь к Варе пришла неожиданно, как и положено приходить истинной любви. Чувство росло с каждым днем, и любые испытания только увеличивали его. Даже путешествию по Европе в компании чужой жены и новорожденного младенца не удалось поколебать любви Мишеля. Хотя кто знает, чем бы закончилось дело, если бы судьба не привела в свое время путешественников в дом к таинственному Спартаку.
Но даже ежедневное присутствие красавицы Ольги, за внимание которой боролись императоры, не заставило любовь к Варе угаснуть. Что уж говорить о персидских приключениях или истории с пани Зосей - ерунда, не стоящая внимания, в конце концов, все это было только ради Вари! Мишель сразу же выкинул эти мелочи из головы.
А вот та ночь никак не желала забываться... Однажды Мишель поймал себя на том, что все время повторяет какие-то бессвязные строки. Они никак не желали превращаться в нормальное, правильное стихотворение, но при этом не отпускали:
Безрассудная нежность твоего поцелуя...
Только здесь и сейчас... О любви не молю я.
Нет любви на Земле, - прошепчу я устало, -
Или есть, только в сердце чужом ее мало.
Наши темные кудри воедино сплелись.
Да! Вот так! Подожди-ка, не шевелись...
Расплескался румянец по фарфоровой коже.
Мы краснеем внезапно. Как мы похожи!
Поцелуи - без счета, а объятья - навечно!
Без любви? Из каприза? Мы смеемся беспечно.
Пусть ошибка - бывают ошибки нужны.
Чувства тоже. Все. Кроме чувства вины.
Наши темные кудри и белые руки
Предвещают нам горькую сладость разлуки.
Что ж, минуты напрасно терять мы не будем.
Кто осудит нас? Кто? Кто осудит нас... Люди.
* Ах! Мой дорогой адъютант
***
Мишель так задумался, что не заметил появления в комнате нового путешественника.
- Вы позволите, сударь? Я к огню поближе присяду. Кучер, каналья, в сугроб уронил, мерзавец! Ба! Мишель! Вот ты где, а я не чаял тебя догнать прежде Петербурга!
- Толстой? Платон! Вот так встреча! Постой-постой, а ты что, за мной ехал? Как так?
- Эй, хозяин, подай-ка нам, чего следует, для сугрева. Постой, братец, сейчас все расскажу.
Друзья уселись у камина, как в старые добрые времена.
- Ну, так вот, я еще в прошлый раз заметил, что у вас дома что-то неладно. Нет, нет, Мишель, дай закончить. А ты, друг, от разговора ушел. Ну, у меня, как сам знаешь, дела были, не мог я долго задерживаться, нужно было лошадей у графа Апраксина для полка сторговать, да и по другим заводам поездить. Да... но про себя решил, что после того, как управлюсь, возьму отпуск и выясню, в чем дело.
- Платон, я, конечно, очень рад, что ты нас не забываешь, и готов всегда придти на помощь, но...
- Но здесь, Платон, в твоей помощи не нуждаются! Так, что ли?
- Да просто дела никакого нет! Я был бы счастлив, если бы ты провел свой отпуск у нас просто так, не пытаясь найти какие-то тайные неприятности.
- Другими словами, не суй, Платон, свой длинный нос в чужие дела?! К твоему сведению, нос у меня совсем не длинный, а как раз такой, какой надобен, чтобы учуять, что от твоего брака, Мишель, пахнет паленым! За версту тянет!
- Мишель, ты можешь говорить все, что тебе угодно, но пойми - ты мой друг, брат, можно сказать. А Варвару Петровну я... я бесконечно уважаю. И я не позволю тебе ее обижать!
- А кто тебе сказал, что я обижаю свою жену? - голос Мишеля резко зазвенел. Он весь подобрался, губы сжались.
Платон прекрасно знал, что в таком состоянии от друга можно ожидать всего, чего угодно - от вызова на смертельный поединок до государственного переворота, совершенного в одиночку. Толстой решил ненадолго сменить тему.
- Ладно, ладно, остынь. Забыли. В общем, приехал я к вам в поместье, а жена твоя и говорит, что ты, мол, в столицу по делам подался. Ну, я и решил следом за тобой поехать, что мне еще оставалось? Эх, Мишель! Опять мы с тобой вдвоем, как встарь.
Помолчали. Мишель расслабился, а Платон, напротив, подобрался и приготовился к долгой осаде. С Мишелем всегда непросто! Тайны какие-то. Ну ничего, Платон Толстой обязательно выяснит, в чем тут дело и поможет другу, даже против его воли.
- Слушай, Мишель, а почему ты все-таки здесь сидишь? Я-то думал, что ты уже в столице.
- Лошадей нет. Вот второй день жду. Вообще, плохо с лошадьми что-то.
- Как это нет?! Подлец станционный смотритель, просто голову тебе морочит, чтобы содрать побольше. А ты, я вижу, после отставки совсем разучился с их братом разговаривать доходчиво. Ты, небось, и жалобу в книгу не вписал? Ладно, для Платона Толстого лошади всегда найдутся. Поедем вместе.
- Нет, Платон, я сам видел, что все лошади разобраны.
- И что, за два дня не единой упряжки здесь не появилось? Да ни в жизнь не поверю!
- Почему, были. Только одну забрал фельдъегерь с важным пакетом, две других вытребовал какой-то сердитый генерал - он чуть не прибил смотрителя, ну не стреляться же с ним; а третью я сам отдал одной даме с детьми.
- Угу, а сам кукуешь здесь. И так всю дорогу? Добрая душа. Ладно, делать нечего. Подождем.
Платон даже рад был задержке. В Петербурге Мишель, скорее всего, сразу же займется своими загадочными делами, а здесь, на станции, ничто не помешает неспешному разговору. Да и лишний стаканчик вина не грех пропустить от скуки, а вино, как известно, развязывает языки.
- Понимаешь, Платон, - запинаясь, говорил через два часа Мишель, - Варя прекраснейшая из женщин, и я ее очень люблю...
- Но? Продолжай, друг, продолжай, Платон Толстой выслушает тебя хоть пьяный, хоть трезвый, хоть лежа в гробу.
- Нет, в гробу не надо....
- Не надо...эт-то ты правильно сказал! Хозяин, эй, хозяин! Гробов сегодня не подавай! Тьфу, ты! Грибов! Грибов не надо, даже маслят маринованных.
- Не знаю даже, в чем дело. Видишь ли, Платоша, - Мишель уткнулся головой в плечо друга, - она сразу, как мы приехали, завела в имении какие-то диковинные порядки. Я ей не препятствовал, она же у меня такая умница!
- Это точно! Варвара Петровна у нас умница, вот и Вася Шаховской того же мнения...
- Да погоди ты с Васей! Я про Варю... Выписала она кучу пособий по агрономии, прогнала старого управляющего, которого еще батюшка нанимал, вместо него немца наняла, за большие деньги.
- Так это же хорошо, Мишель - жена хозяйством занялась. Это правильно.
- Да, но она совсем не желала принимать моей помощи. Мол, Мишенька, я все сама, все для тебя.
- Мишель, и ты еще недоволен?! Да ты после этого... да я тебя! - Платон резко вскочил и отошел в другой конец комнаты, чтобы не дать волю рукам.
- Постой, Платон, постой, ты не понимаешь! Мы почти разорены! И я тому причиной, я позволил Варе делать все по своему, ни во что не вмешивался, и вот результат!
***
- Как так - разорены?
- А вот так! Я не должен был перекладывать все на Варю, в конце концов, я ведь мужчина. Еще год назад все можно было исправить, но она совсем ничего не желала слушать.
- Нет, ты скажи толком, что произошло-то.
- Обычная история. Управляющий предоставлял Варе липовые отчеты. Она сама не ездила по работам и мне не позволяла, видите ли, управляющему не нравится, что его все время контролируют, как какого-то мошенника! Вот мошенником-то он и оказался, да еще и первостатейным! А в домашних делах она полностью доверилась ключнице, тоже новую поставила. Хитрая баба наплела ей с три короба про свою тяжелую долю. Варя, как обычно, поверила.
- А как же все выяснилось-то?
- А так: первый год прибыли, почитай, и не было, но Варя мне показала расчеты, что все деньги пошли на улучшение хозяйства. По книгам-то все вроде верно выходило, а на деле не так! Нам Федор Степанович Дмитриев - батюшкин друг - пытался намекнуть, что слухи о нашем управляющем нехорошие ходят, да Варя и слушать не стала, мол, слухи распускают враги прогресса. Управляющий-то все по науке стремится делать. А какая там наука у обманщика! Нет, никогда себе не прощу, что вместо того, чтобы настоять на проверке дел в имении, занялся литературой и про все забыл.
Платон даже протрезвел от такой тирады. А Мишель продолжал изливать душу, уже ни на что не обращая внимания. Толстой правильно догадался, что другу нужен только толчок для того, чтобы высказаться - не так уж он и пьян на самом деле.
- И главное, я ведь поначалу пытался! А она, Варя, мне знаешь, что сказала? Что, если я буду ее контролировать, то она тоже решит, что я ей не доверяю! Этот мерзавец наговорил, как оказалось потом, много лестного Варе об ее уме и хозяйственных способностях, а еще, что "тупоголовые мужья, неспособные оценить все интелелек-кту-альны....тьфу! интеллектуальные качества жены и лезущие в дела, в которых ровным счетом ничего не смыслят, недостойны уважения"! Представляешь, Платон, это она мне сама рассказала недавно, когда все окончательно выяснилось! Она эту фразу дословно помнила! Это что же получается? Она меня за дурака держит?!
- Ну, полно, Мишель, это же не Варвара Петровна сказала такое, а немец ваш.
- Да, но она запомнила, и, главное, приняла эту фразу как руководство к действию! Представь - я, оказывается, не способен разобраться в тонкостях управления поместьем! А она может! Замечательно просто!
- Мишель, я все же никак не пойму, ведь у тебя было вполне достойное состояние, не миллионное, конечно, но хорошее, неужели же все прахом пошло? Так быстро?
- Я тебе так скажу - хотел я опять в полк вернуться, но гвардия мне больше не по карману! Если и буду служить, то в полку поскромнее.
- Подожди, подожди, как - служить? А Варвара Петровна как же? А дети? Алешка и Лизонька-то как без тебя? Или ты их собираешься таскать за собой? Сам знаешь, какова жизнь офицерской жены в армейском полку, про детей и речи нет... Кстати, о детях. Хозяин! Хозяин! Эй! Ты чего принес, а? Чего? Курочку-с молоденькую-с? Я те дам курочку-с! Этой курочке сто лет в обед исполнилось! Я вот тебе! Сей же час принеси нормальной еды, видишь, мой друг страдает. Да, а от твоей стряпни все его страдание закончится банальным несварением желудка. Извини, Мишель. Так о чем это я? А, о детях! Слушай, но ведь можно же и по статской стезе пойти, если уж служить надумал, а? Неужели не найдешь, где устроиться?
Мишель иронически скривил губы.
- Представь себе, я тоже об этом думал, но хорошее место без протекции не найдешь.
- Мишель, твоя семья не последняя в губернии. Батюшку твоего покойного до сих пор вспоминают с уважением, я и то слышал.
- Да, батюшка... Знаешь, Платон, это ужасно, я до сих пор не могу себе простить, что не был на похоронах у родителей. Как все сложилось... Матушка скончалась, пока я был в Европе, и мне даже сообщить не могли о ее смерти, а батюшку схоронили, пока мы в Персии были.
- Что ж, Мишель, значит, так судьба распорядилась. Все же нельзя ли тебе воспользоваться чьей-нибудь протекцией, каких-нибудь друзей семьи?
- Платон! Никаких друзей семьи нет! Мы вообще нежелательные гости в губернском обществе! Я же тебе говорил, что Варю приняли холодно, а она не стала поддерживать нужные знакомства. А теперь, как я недавно узнал, о нас успело сложиться тако-ое мнение, что искать протекцию бесполезно. Даже с теми немногими ближайшими соседями, с кем мы общались, Варя умудрилась недавно поссориться. Дело до дуэли дошло! Собственно, это и стало последней каплей. Я решил, что больше не вернусь в Лугино.
***
- Ой, Мишель, ты какие-то ужасы рассказываешь, такое ощущение, что я сон вижу дурной! Ссоры, скандалы, дуэль, мнение неблагоприятное... бред какой-то. В Лугино он не вернется! И это все из-за Варвары Петровны?! Ерунда, ты, Мишель, наговариваешь на прекрасную женщину, которая все силы положила, чтобы ты, братец, был счастлив! Мы сейчас же поедем обратно, нет, сейчас не получится - проспаться надо! Ты помиришься с женой, я ведь понял, что дуэль была из-за ревности, меня не проведешь! Так вот, ты попросишь у Вари прощения за то, что приревновал безо всяких оснований. И все у вас будет хорошо! Только сначала нам надо выспаться! Давай-ка, братец, баиньки пойдем...
- Прекрати, Платон, да куда ты меня тащишь! Оставь! Вовсе я не наговариваю, и не ревную, ты просто не знаешь всех обстоятельств. А на дуэль вызов сделал не я, это меня вызвали. И вовсе не из ревности, а потому что моя милая женушка назвала пожилого заслуженного человека вульгарес болванус - болваном обыкновенным. И отказалась извиняться.
Друзья снова сели у камина.
- А за что она его так? Может, за дело?
- Управляющий сбежал с месяц назад, не так просто, конечно, а прихватив крупную сумму денег. Ну, тут-то все и выяснилось - и про поддельные отчеты, и про счета, неизвестно кем выписанные, про все. Заявил я в полицию, а толку-то! Варя плачет, каяться начала, рассказала мне, между прочим, и о том, что потихоньку от меня откупала рекрутов, которых должны были из нашего имения забрать. Ладно, я могу понять ее побуждения. Хотя, знаешь, Платон, видеть у себя в доме господина Степанова все-таки не очень большое удовольствие... Но почему она мне ничего не говорила про этих злосчастных рекрутов?! Вот чего я понять не могу. Эту фразу злополучную вспомнила... да что там! Обманули ее, как дитя, а она меня обманывала! А я позволил этому обману свершиться. Успокаиваю я Варю - не могу видеть, как она плачет, а сам казнюсь, что не проверял все досконально, бумаги подписывал, почти не читая. Как мы совсем без поместья не остались, не понимаю. Однако, надежда у меня появилась, что хоть что-то хорошее выйдет из этой ситуации. Поймет Варя, наконец, что нельзя доверять всем без разбора, да и...
- Ох, Мишель-Мишель, что замолчал? Хотелось тебе, чтобы она поняла, наконец, кто в доме хозяин? Наверное, не только с управляющим и рекрутами нелады, а? Еще что-то тебя волнует? Так ты бы себя как хозяин и вел, а то переложил все заботы на чужие плечи. Постой, брат, не ерепенься!
Мишель вскочил и отошел к окну.
- Дело говорю! Сам ты за собой вину чувствуешь, да жене этого не сказал.
- Ну... да, прав ты, - неохотно признал Мишель, - хотел я, чтоб она обдумала свое поведение. Она и правда присмирела, но ненадолго...
- Слушай, а с дуэлью-то что?
- Сейчас. Прошло две недели с того дня, как управляющий сбежал, и приехали к нам гости. Супруги Дмитриевы, майор Львов и еще несколько человек с детьми. Мы им приглашения еще до всей этой истории послали. Лизе три года исполнилось. Варя хотела было праздник отменить, да я решил, что нам развеяться немного не повредит. Ну вот, на этом празднике меня майор Львов на дуэль и вызвал.
- Ты долго будешь кота за хвост тянуть, Мишель?! Варвара Петровна-то в чем виновата?
- Поверь, Платон, она виновата. Дети играли под присмотром нянек и гувернанток, а взрослые сидели за столом. Конечно, зашел разговор об этом мерзавце, что нас ограбил, и о том, почему нет никаких вестей о нем. И тогда майор заявил, что надобно расспросить нашу ключницу Аксинью, почему это она зачастила в город, мол, он ее уже не в первый раз видит на дороге. Варя тут же встала на защиту Аксиньи. И жизнь-то у нее была тяжелая, и натерпелась-то она. Она, гм... ну, знаешь, когда матушка умерла, батюшка, говорят, в таком горе был, а потом... довольно быстро, надо признать...
- Твой батюшка утешился, а утешительницей явилась эта Аксинья - обычное дело.
- Ну да. Она после его смерти так и жила в доме, ни к какому делу не приставленная, так вроде батюшка распорядился на словах. А когда мы приехали с Варей, эта Аксинья ей в доверие, как лиса, втерлась, и ключницей сделалась. Не думаю, чтобы батюшка ее обижал или еще кто-то, но Варе она много чего наплела. Слово за слово - Варя с майором сильно поспорили. Майор сказал, что надобно Аксинью к ответу призвать, глядишь, и управляющего поймать можно будет, и деньги вернуть, которые Варя, по своей беспечности, доверила ему. А Варя сказала, что майор болван обыкновенный или попросту - обыкновенный болван! Раз возводит напраслину на несчастную женщину. Аксинью же она трогать никому не разрешит. Майор, конечно, оскорбился и сказал, что требует извинений от Вари. Варя извиняться отказалась. Тогда извинился я, но мои извинения майора не удовлетворили. Он уехал. Варя убежала в слезах. Праздник был испорчен, гости были весьма недовольны поведением хозяйки, а на следующее утро мы с Андреем Ивановичем стрелялись. Я, конечно, стрелял в воздух, он, правда, тоже. После обмена выстрелами майор поклялся доказать, что он прав. Варя же, в разговоре со мной, настаивала на своей правоте и убеждала Аксинью, что ей ничего не грозит. Я велел Ивану присматривать за ключницей, так такая сцена была! Хорошо еще, что секунданты майора ко мне явились незаметно. Варя о дуэли узнала через несколько дней, тогда же и выяснилось, что майор был прав. Мы с ним предприняли розыски, но голубки уже улетели. Представляешь, этот мерзавец затаился прямо у нас под носом! Если бы не Варина доверчивость, которая уже и не знаю, на что похожа!
- Да, брат, просто не знаю, что и сказать...
- Да, а уж что было, когда Варя о дуэли узнала - меня обвинила, что я совсем не думаю ни о жене, ни о детях! Ну, дальше, тебе, пожалуй, знать не надо... Вот так я и решил уехать. И Варя знает, что я уехал насовсем! А тебе сказала, мол, по делам! И не смотри на меня так, Платон, я поклялся, и ты меня не уговоришь вернуться!
- Нет, это невозможно!
- Конечно, возможно - я не вернусь!
- Я говорю - невозможно такие истории выслушивать на трезвую голову, а ты меня протрезветь заставил. Эй, хозяин! Давай-ка еще вина, да побольше!
***
Мишель разбирал бумаги. Удивительно, сколько хлама скопилось в роскошной квартире Платона, а ведь он переехал сюда всего с год назад! Неужели он просто велел перетащить с прежнего места все вещи без разбора? А еще удивительнее, что среди прочего нашлось и то, что принадлежало Мишелю. Например, этот ларец с бумагами. Сам Мишель и думать про него забыл. Прошло десять лет с тех пор, как ларец затерялся. Как и когда он попал к Платону - Бог ведает!
Платон и слышать не пожелал о том, чтобы его друг жил в гостинице, даже в гостинице Демута. Действительно - есть прекрасная квартира, где Мишелю будет удобно. (А сам Мишель будет под присмотром, но об этом ему знать совсем не надо). Тем более, что все время отпуска, то есть до Крещения, Платон собирается посвятить другу.
Зачем же этому самому другу жить где-то в другом месте? А когда отпуск закончится, то у Платона будет множество дел, и квартира все равно будет пустовать. Слуги совсем обленились, пусть хоть о госте позаботятся - все дело! А в полк вступать сейчас и думать нечего! Все заняты подготовкой к Рождеству (хоть до него еще почти месяц, но это же такие мелочи)! А потом - Святки! Кто ж будет прошение рассматривать? Лучше подождать, подумать...
Конечно, Мишель понимал, что за резонами, приведенными другом, скрывается нечто совсем другое, например, желание защитить и уберечь от того, что Платон считал опрометчивым шагом. Мишель и сам был не прочь подумать и взвесить все еще раз. Вот и думал уже две недели. Хоть он и сказал Толстому, что принял обдуманное решение, это было не так. Отъезд из Лугино был поспешным, нервным.
В словах Платона было много правды - декабрь не лучшее время для деловых хлопот. Мишель не хотел признаваться даже самому себе, но он уже тосковал по детям, да и по Варе... Однако дальше оставаться под одной крышей с женой было невозможно. Ему вдруг показалось, что все эти годы он жил с незнакомкой.
Как могла Варя устроить этот безобразный скандал с майором?! Это до сих пор не укладывалось у Мишеля в голове. Мало того, Варя не считала себя виноватой! И даже когда выяснилось, что майор был полностью прав, она не признала свою ошибку! Вернее, признала, но как-то мимоходом, и тут же устроила, прямо при слугах, сцену по поводу дуэли.
Интересно, а как нужно было поступить? Отклонить вызов? Хорошо, конечно, что майор поостыл к утру, а то лежать бы Мишелю на снегу с пулей в груди - в молодости Андрей Иванович слыл бретером. Однако Мишелю и в голову бы не пришло стрелять не в воздух, а в господина Львова. Как же иначе?
Ох, если бы дело ограничилось одной сценой! Это бы еще можно было перенести. В конце концов, Варя - это Варя, и ничего тут не поделаешь, но сцены следовали одна за другой. Любая мелочь вызывала слезы. Все, что бы муж ни делал, было не так. И однажды Мишель не выдержал. Те самые роковые слова были произнесены. Он поклялся никогда не возвращаться в Лугино и, взяв совсем немного вещей, уехал, не прихватив даже слуги. Пусть Варя делает, что хочет, живет, как знает, но он больше не может оставаться с ней рядом.
А по поводу статской службы... и тут Мишель не был полностью откровенен с Платоном. Не искал он места. После того же отвратительного происшествия на празднике пришлось выслушать много нелестного о Варе, да и о самом себе. Ирина Семеновна Дмитриева приехала и все как на духу выложила, все сплетни. Мол, молчала я, молчала, да далее молчать - вред принести великий, надобно вам, Мишенька, знать, что люди говорят. Радуются они вашим бедам, а Варенька, как нарочно, масла в огонь подливает. Тут-то и понял Мишель, что не будет ему службы в губернии. Да и, сказать по правде, в любом случае Мишелю претила мысль, что придется просить и кланяться.
***
Было и еще кое-что, о чем Мишель предпочитал не думать. За столько лет он досконально изучил, чего можно ожидать от жены в моменты супружеских ласк. А тут! Все, что было под запретом долгие годы, вдруг стало не только возможным, но и желанным. Варя и раньше могла проявить инициативу, но... но то, что происходило теперь!
Мишель даже названия подобрать этому не мог! И противиться Вариному напору тоже не мог! Так и шло - днем жуткие, совершенно бессмысленные ссоры, ночью - страстные ласки. Кто знает, что больше выбивало Мишеля из колеи. Ему казалось, что мир перевернулся.
Неосознанно он постарался забыть эти безумные дни и ночи, особенно ночи, вычеркнуть из памяти, как будто их никогда и не было. Он постарался вернуться в тот момент, когда жизнь была предсказуема, и главной головной болью были воспоминания о Юлии.
Лучше уж втайне сравнивать и сожалеть, при этом совсем не желая ничего менять в своей налаженной и даже счастливой жизни (счастливой, несмотря на то, что привязанность Вари почему-то начала тяготить), чем вдруг получить желаемое и не знать, что с ним делать.
Почему? Почему вдруг такие изменения? Что случилось? Нет, нет и нет! Этого просто никогда не было. НЕ БЫЛО. Не думать, не вспоминать. Воспоминания о Юлии - вот решение. Они были до всех этих странностей, пусть будут и сейчас.
Вчера вечером, после жженки, Платону вдруг ударило в голову найти тот кинжал, что ему подарили в Тифлисе, чтобы Мишель полюбовался на тонкость работы. На месте кинжала, конечно, не оказалось. Был разбужен и обруган денщик Федор, но толку от этого все равно не было.
Платон вошел в раж и собственноручно перерыл всю квартиру. Кинжал как в воду канул. Тогда Платон, перекрестившись, открыл незаметную дверцу кладовки. Мишель тут же понял смысл этого жеста - на пол вылился поток всевозможных вещей, которые чуть не похоронили под собой Толстого.
Мишель и Платон расположились прямо на полу и с головой ушли в раскопки. Кинжал, впрочем, и здесь не нашелся, зато друзья неплохо провели время, разглядывая, перебирая, вспоминая...
- О, гляди-ка, Мишель, сапоги Васи Шаховского, я еще тогда, помнишь, просил тебя вернуть их хозяину, а ты мне назад их приволок!
- Так Васи тогда в Петербурге не было, он в Персии был! А держать у себя его сапоги в качестве сувенира мне как-то не очень хотелось!
- О! А это я не знаю, чье, - сказал Платон, вытаскивая довольно тяжелый на вид деревянный ларец, - я его тогда же с сапогами Васи, трубкой Петра, ну и прочим хотел отдать хозяину, но так и не вспомнил, откуда он у меня.
- Постой-ка, братец, постой-ка! Он заперт?
- Да, как видишь.
- Ну-ка, дай его мне.
Мишель достал из кармана связку ключей, выбрал самый маленький из них и ловко открыл замок.
- Ну, так я и думал, здесь мои письма и бумаги! Я тогда, лет десять назад, долго этот ларчик искал, что ж ты мне его не отдал?
- Уверяю тебя, Мишель, я его в первый раз увидел, когда в тот раз, помнишь, порядок наводил у себя. А до этого не видел я его.
- Ладно, я уж и не помню точно, что здесь лежит. Завтра будет забавно посмотреть.
- Ну, вот ты этим и займешься, а мне как раз надо будет отлучиться. Пойду Венеру проведаю, посмотрю, как за ней ухаживают.
***
Что же скрывает ларец? Скорее всего, просто любовную переписку десятилетней давности. Мишелю вдруг отчетливо вспомнилась московская кузина Натали, которая и подарила ему этот ларчик ("Для любовных писем, Мишенька") на пятнадцатый день рождения. Подарила, присовокупив к подарку миллион тяжких вздохов, тысячу поцелуев и пожелание всегда быть счастливым в любви.
Натали Несвицкая была на три года старше Мишеля, и к тому моменту, когда ее тринадцатилетний кузен приехал в Москву поступать в Университетский пансион, была с полгода как просватана за солидного сорокалетнего чиновника из Иркутска. Жениха Наташа никогда не видела - родственники, вернее, родственницы, их сосватали заочно. Ох уж эти бесчисленные московские тетушки, которые ont la manie des marriages*!
Свадьба все откладывалась и откладывалась по разным причинам, и замуж Натали вышла лишь в восемнадцать лет, будучи к тому времени безумно влюбленной в своего юного кузена. Бог его знает, как это случилось. Началось все с шуток, подтруниваний над привычкой Мишеля краснеть невпопад, игр и беготни в праздничные дни.
Матушка частенько журила Наташу за то, что такая взрослая девушка, невеста, ведет себя как enfant terrible ** и дразнит братца. Натали только смеялась в ответ и продолжала тормошить Мишеля. Ей почему-то становилось очень радостно, когда он приходил. Хотелось прыгать, дурачится, держать руки Мишеля в своих, а может, и поцеловать его. Поцеловать... Нет, нет, ничего такого, вовсе она не влюблена в этого гадкого мальчишку! Он же намного моложе, и вообще, что в нем хорошего? Ох, нет! Кузен очень хорош собой! Говорить иначе - Бога гневить. Сейчас уже красавец, а что будет, когда подрастет немного? Как хорошо, что она уже совсем скоро уедет в далекий Иркутск и больше не увидит Мишеля. Не увидит? Неужели она уедет и больше никогда, никогда не увидит милого Мишеньку?
Мария Николаевна Несвицкая заметила душевные метания Наташи, смены настроения, слезы и смех невпопад. "Сглаз", - нашептывала старуха-нянька Юрьевна - "вот и не спит дитя по ночам, мечется. Надо батюшку позвать! А то, знаю я одну женку, так она...". Мария Николаевна была умной женщиной, поэтому, выслушав Юрьевну, решила сначала приглядеться повнимательнее, а уж потом, если надо, и панику поднимать.
Уж больно недуг у дочки знакомый! Влюблена, не иначе! Однако в кого ж она может быть влюблена? Никуда, почитай, и не ходит, молодые люди в их доме тоже не бывают - зачем? Ведь дочь уже просватана. Некого и винить в недуге... кроме "братца Мишеньки", как с недавних пор начала называть его Наташа. Oh! Cousinage dangereux voisinage!***
С тех пор стало как-то так выходить, что встречаться Мишель и Натали стали гораздо реже, а если и встречались, то рядом постоянно оказывался кто-нибудь еще. Может быть, редкость встреч, а может, и неосознанное стремление к прежней свободе от надзора заставили искать тайных свиданий.
Мишель совсем не помнил, разговаривали ли они с кузиной, встретившись наедине, или молчали. Строили ли какие-нибудь планы. Не помнил даже, какие чувства он питал к кузине. Зато помнил трепет от соприкосновения рук. Обжигающую сладость якобы нечаянно встретившихся губ... Хмельное безрассудство.
Конечно, их поцелуи с кузиной недолго оставались тайной. Дело со свадьбой вдруг сдвинулось с мертвой точки, Наташу стали собирать в дорогу. Как раз тогда, в последнюю встречу, Натали и подарила ему ларец для писем и бумаг с вложенным в него локоном русых волос. Наверное, она мечтала о том, чтобы именно ее письма хранились в ларчике, но так и не написала ни одного. Да, впрочем, никакой переписки и быть не могло. Тетушка же и дядюшка почти не говорили с Мишелем о Наташе.
Мишель не знал, что теперь стало с его кузиной. Кажется, она была вполне счастлива в браке и имела двоих детей. А тогда он страдал долго - целых три месяца! Ждал писем, писал стихи (ужасные, конечно). Потом все забылось. Локон, завернутый в розовую бумажку, остался лежать на дне ларца, который через пару лет, когда Мишель стал кавалергардом, и вправду начал заполняться любовными посланиями.
Вот он, этот локон. Все было как будто вчера. Мишель, даже потеряв ларец, оставил ключик от него как талисман. Нет-нет да и приходили ему на ум прощальные слова Натали: "Пока этот ларчик у тебя, ты будешь счастлив в любви, и не только! Пусть мой подарок принесет тебе удачу!".
* Имеют манию женить
** Ужасный ребенок
*** Ох! Беда - двоюродные братцы и сестрицы!
***
А что это за сверток? Письма, медальон с портретом... Настя, Настенька Марлинская! Как же можно было ее забыть! Настенька... помимо всего прочего, роман с ней явился одной из причин для поступления Мишеля в гвардию. Как-то все сошлось одно к одному.
Настенька с детства мечтала блистать в высшем свете, покорять мужчин своей красотой, оставаясь при этом холодной и недосягаемой, как звезда. Маменька Анна Романовна же мечтала, чтобы ее дочери не пришлось всю жизнь мотаться по дальним гарнизонам с мужем-игроком, терпеть бедность и лишения. Обе они понимали, что прежде всего Настеньке нужно найти хорошую партию, что не так просто для бесприданницы. Однако несомненная красота Настеньки должна была помочь.
И вот Москва! Ярмарка невест. Став женой графа Марлинского, Настенька вплотную приблизилась к осуществлению своей мечты. Она имела ошеломляющий успех! Толпы поклонников, записки, цветы, серенады. Что ж, первый шаг сделан, теперь на очереди столица. Осталось только уговорить мужа переехать в Петербург, впрочем, граф был настолько очарован юной прелестницей, что был готов для нее на все.
Настенька наслаждалась мужским вниманием, но совсем не собиралась никого обнадеживать. Муж ее, как человек мудрый, весьма деликатно и ненавязчиво дал ей несколько уроков светского обращения. А Настенька оказалась замечательной ученицей. Граф понимал, что глупо сердиться на жену за ее невинное кокетство и желание нравиться. Наоборот! Чем больше ревнуешь жену, чем больше запрещаешь ей, тем больше вероятность однажды получить весьма неприятное украшение на лоб.
Настенька не понимала, конечно, чем отличается ее муж от других. Любить она его не любила, но привязалась сильно, и уже не могла без ежевечерних разговоров, обсуждений новых книг, журналов, да и знакомых. Однажды в такой беседе она упомянула юношу, с которым познакомилась в этот день - monsieur Лугин, так, кажется, его зовут? Так вот, этому молодому человеку совершенно необходимо стать военным. Как бы он был хорош в мундире! Ты себе не представляешь, Сергей!
Мишель познакомился с графиней Марлинской случайно. Он тогда находился на перепутье. Не знал, что делать дальше. Какие-то смутные образы тревожили его. В семнадцать лет он ощущал в себе силы перевернуть в одиночку мир, но не находил этим силам применения.
Ему хотелось сделать что-то для блага отечества, но при этом он очень хорошо видел, что все благие намерения разбиваются о бюрократические препоны. Нет, Мишель не хотел быть чиновником. Стать ученым? Он не чувствовал к этому призвания. Поэтом? Стихи многих его товарищей уже были напечатаны в "Аонидах" господина Карамзина, его же постоянно отвергались.
Даже четырнадцатилетний кузен Каховского Денис Давыдов высмеял его последнюю элегию. Что бы он еще понимал! Кстати, у этого мальчишки тоже есть ахиллесова пята - он мечтает стать кавалергардом, но боится, что из-за роста его не примут. А что, если самому подать прошение в гвардию? Стать военным! Прекрасная идея!
Однажды на прогулке Мишеля представили графине Марлинской - самой модной даме сезона. Как-то незаметно разговор зашел о стихах, и Мишель не смог отказать даме в просьбе прочитать что-нибудь свое. Удивительно, но ей понравилось. И это была не светская любезность, а настоящий интерес! А на прощание она сказала: "Вам бы очень пошел мундир!".
Удивительная женщина! Что это? Может, действительно, судьба? Однако, Мишель еще сомневался, подавать прошение или нет. Между тем, он стал завсегдатаем в гостиной графини. Они говорили и говорили обо всем на свете и не могли наговориться. Всех удивляло, что графиня, ранее никого не поощрявшая, стала уделять такое внимание юноше.
Но вот наступил момент, когда надо было прощаться. Настенька, не желавшая отступать от своей мечты, все же добилась переезда в Петербург. Какова же была ее радость, когда Мишель, в ответ на слова прощания, показал ей приказ о зачислении его в Кавалергардский полк. В этот момент они оба осознали, что их связывает нечто большее, чем схожие мысли о поэзии.
Мишелю и Настеньке все же пришлось расстаться. На лето граф увез жену в поместье под Тулой, а Мишель отправился в полк. Тогда-то и появились в ларчике первые письма. Человеку, разочарованному в жизни, эти письма показались бы весьма однообразными, но для Мишеля когда-то каждое из них казалось отличным от других, наполненным глубочайшим, сокровенным смыслом.
"Mon chere et excellente amie, votre letter du 13 m"a cause une grande joine. Quelle chose terrible et effrayante que l"absence! J"ai beau me dire que la moitie de mon existence et de mon bonheur est en vous, que, malgre la distance que nous separe, nos coeurs sont unis par des liens indissolubles, le mien se revolte contre la distinee..." (Мой милый и бесценный друг, ваше письмо от тринадцатого доставило мне большую радость. Какая страшная и ужасная вещь разлука! Сколько ни твержу себе, что половина моего существования и моего счастия в вас, что, несмотря на расстояние, которое нас разлучает, сердца наши соединены неразрывными узами, мое сердце возмущается против судьбы...)
***
Мишель тоже писал Настеньке, благо ее муж считал так же, как автор "Le secret du menage"*, что "читать чужие письма низко, и хлопотен надзор за женской перепиской". Письма были до краев наполнены нежностью, но слов любви в них не было. Зато, встретившись, молодые люди сразу же поспешили сказать друг другу все, что держали в себе эти долгие месяцы разлуки.
Обычно разлука остужает, но здесь она явилась тем ветром, который раздул пламя страсти. Однако, не было никакой возможности для встреч наедине. Как бы ни пылали чувства, никто не хотел скандала. Тем более, что высшее общество, к которому Настенька стремилась принадлежать, не прощает ошибок. Ты можешь делать что угодно, но об этом никому не должно быть известно.
Поступив в полк, Мишель коротко сошелся с несколькими товарищами, но больше всего времени проводил с Платоном Толстым. Тот тоже стал кавалергардом недавно, правда, будучи старше Мишеля на два года, уже успел послужить в Ахтырском гусарском полку. В глазах Мишеля Платон выглядел, во-первых, человеком опытным во всех отношениях, а во-вторых, человеком чести, поэтому ему можно было доверить тайну и спросить совета.
Услышав рассказ Мишеля, Платон разразился длинной речью об амурных приключениях, которые произошли в Польше с ним и его другом Васей Шаховским. По словам Платона, выходило, что нет ничего проще, чем завязать близкие отношения с дамой - гораздо труднее потом развязаться с этими отношениями. Толстой тут же с ходу предложил несколько способов тайно встретиться с дамой прямо под носом у ее мужа, но все они были довольно рискованными. Мишель никогда бы не согласился поставить под удар честь женщины.
Неизвестно, чем бы закончились отношения с Настенькой, но ее муж внезапно, по странной случайности, оказался приближен к импульсивному императору Павлу. Граф Марлинский получил от него предписание немедленно отправиться во Францию по важному и секретному делу.
Приказано было ехать спешно и одному, дабы не задерживаться в дороге. Сергей Антонович был вынужден, скрепя сердце, оставить молодую жену в Петербурге. Он прекрасно понимал, что по возвращении его могут ждать не очень приятные сюрпризы, но как перечить государю, да еще такому, как Павел?
И вот свершилось! Встреча наедине, никто не помешает, никто не нарушит возникшую близость. Молодые люди еще пытались обмануть самих себя и друг друга, делая вид, что их свидание ничего не значит, что оно окончится светским прощанием и поцелуем руки. Но отчего тогда такая таинственность? Отчего отпущены слуги? Отчего Мишель попал в дом не как обычно, а через окно, выходящее в переулок?
Если бы Мишель мог думать, он бы непременно волновался о том, какое впечатление произведет на Настеньку, ведь это с ним впервые. А тут еще и шокирующие советы Толстого, который, скорее всего, догадался о неопытности друга и всеми силами старался ему помочь. Хорошо, что при виде Настеньки в обворожительном платье, таком легком и воздушном, что, казалось, она сейчас обернется облачком и улетит, у Мишеля из головы исчезли все мысли. Не осталось сил ни на смущение, ни на волнение.
Настенька же, напротив, изнемогала от мыслей, которых было слишком, слишком много. Она смущалась, стыдилась и волновалась за двоих, но была полна решимости провести эту ночь, и все остальные, сколько будет возможно, со своим возлюбленным.
При всей круговерти мыслей и чувств у Настеньки хватило сил порадоваться своему парижскому платью. Конечно, для платья, которое можно надеть только дома перед очень близким человеком (и чем парижская мода не угодна императору?), оно ужасно, просто бессовестно дорогое, но, судя по остолбенелому виду Мишеля, деньги были потрачены не зря. И риск с его покупкой был не напрасен. Настенька дала себе слово, что будет и дальше рисковать. Оказывается, риск греет кровь не хуже любви!
Следующие несколько месяцев Платон почти не видел друга - тот или стоял в карауле или отсыпался у себя на квартире, или, и это было чаще всего, пропадал у своей возлюбленной. Платон смеялся: "Смотри, братец, как бы тебя не арестовали!". "За что, Платон?". "Ну, как же! За ношение очков, ведь они запрещены". "А я разве их ношу?". "Да у тебя такие круги под глазами, что немудрено, если кто-нибудь решит, что это очки!".
Неожиданно, как это всегда бывает, вернулся муж Настеньки и через некоторое время увез ее в деревню. На этот раз разлука длилась меньше, но и письма почему-то писались все реже и реже. Даже медальоны с портретами, которыми обменялись Мишель и Настенька, не помогли. Разлука раздула пожар страсти, она же его и затушила.
Что-то перегорело. Когда Настенька вернулась из поместья, они встретились и, как ранее поняли, что должны быть вместе, так сейчас поняли, что пришла пора расстаться. Позже Мишель услышал светские сплетни о романе обворожительной Анастасии с князем Адамом Чарторыйским.
* "Семейной тайны"
***
Вернулся Платон, и Мишель отвлекся от романтических воспоминаний. Платон был непривычно задумчив и даже мрачен. Что-то подсказывало Мишелю, что его друг ходил вовсе не на конюшню проведать Венеру. Нет, возможно, он туда и зашел, но явно не это было главной целью его сегодняшней прогулки. Впрочем, Толстой никогда не умел долго предаваться унынию, вот и сейчас - увидел ларчик, и его настроение переменилось.
- Ну, и что же там у тебя? Письма от милых дам?
- Письма.
- А я вот все эти записочки любовные не хранил никогда. Зачем? Я их выкидываю сразу же.
- Платон, помилосердствуй! У тебя на квартире вечно пуды всяких писем, перевязанных надушенными ленточками, скапливаются! Вот и вчера я еще раз в этом убедился, когда ты кинжал искал.
- Да ладно тебе, тоже скажешь - пуды... ну, может, пуда два-три, не больше! Остальные точно выкинул! По крайней мере, ларчиков для любовной чепухи не заводил, и уже не буду! А у тебя, небось, все разложено отдельно: от кого, когда. Мишель... - Платон замолчал.
- Договаривай, раз начал. Ты хочешь сказать, что я женатый человек, и, следовательно...
- Нет, не то... хотя и это тоже! Мне просто подумалось вдруг, совсем не в тему нашей беседы... ладно, после. Сейчас о другом. Ты прав, знаешь, я никогда ханжой не был, но, может, ну их, эти письма, а? Варвара Петровна, право, лучше всех этих дамочек, вместе взятых. Она-то бы уж точно не стала сейчас читать любовных писем от другого. Даже если письма десятилетней давности, это не оправдание.
- Да что ты знаешь, Платон! Может, она сейчас не только письма читает, и не десятилетней давности, а прямо из-под пера! Может, она сейчас...
- Мишель, ты в уме? Ты что говоришь! Какие письма? Так, значит, я был все же прав, и все дело в ревности? А ты-то, гусь, хорош! Голову мне морочил. Рассказывай давай!
- Да не в ревности дело... не знаю я. Ну ладно, расскажу, как сумею, только ты, брат, не перебивай. Приезжал к нам погостить перед всей этой историей с управляющим господин Степанов. Ну, гостил, правда, недолго... Варя все с ним, да с ним. У меня уже тогда подозрения против управляющего были, так я с бумагами разобраться пытался, почти и не видел гостя. Ну, сказать по правде, не очень-то мне и хотелось его лицезреть. Уехал... Варя сильно переменилась после его отъезда. Я тебе говорил: плакать стала, прощения все просила. Я думал, что это из-за денег, да из-за того мерзавца, что нас ограбил.
- Ну, а из-за чего же еще?! - не выдержал Платон.
- Не перебивай, мне и так сложно... Да... потом этот скандал ужасный... Варя в таком состоянии была после него, что я решил позаниматься с Алешкой сам. Обычно-то Варя ему уроки дает. Не хочет гувернера пока нанимать, потом, впрочем, тоже. Считает, что сама справится с обучением. Кстати, из-за этого мы тоже спорим... ладно. Занятия лучше регулярно вести, и Варя сама на этом всегда настаивала, а тут я узнаю от сына, что те десять дней, что у нас господин Степанов гостил, занятий у Алешки не было. Спрашиваю у Вари, что да как, а она мне снова сцену устроила! Гуляли, мол, они, а я всегда что-то не то думаю.
- Мишель, ты что, до сих пор Варвару Петровну не знаешь? Что страшного в том, что она гуляла со своим старым знакомым? Нет, я, конечно, понимаю...
- Да не понимаешь ты! - воскликнул с досадой Мишель. - Не понимаешь!
- Ты хочешь сказать, что Платон Толстой тупой? И совсем уж ничего не соображает? Платон Толстой все соображает и понимает получше некоторых.
- Просто после того, как я узнал об этих прогулках, на многое взглянул по-другому! А тут еще...
- Ну что? Что? Платон Толстой так и не увидел ничего такого уж страшного! Гуляла! Вот невидаль! А может, ты все эти ужасы через подзорную трубу разглядел, а? Так дай мне эту трубу, может, и я разгляжу что-то не то!
Мишель, конечно же, не мог рассказать другу о том, что его мучило больше всего - о странном поведении жены в интимные моменты. Опять-таки, эта странность совпала с отъездом Степана. Однако ругаться с другом все же не дело, надо как-то перевести разговор на другое.
- Мишель, - Платон будто прочитал мысли друга, - сейчас, я вижу, тебя не убедить, а ругаться с тобой не хочется. Думаю я, что, когда поостынешь, сам поймешь, что за чушь ты мне сейчас наговорил. А пока... черт с ними со всеми! Ничего плохого нет в том, что мы вспомним о чем-то приятном! У тебя, наверное, есть в ларце и письма этих сестер, которые нам голову морочили, помнишь? Как их, бишь, звали? Элен и Алина, верно? Если бы не знал, что Элен на три года младше, голову на отсечение бы дал, что они близнецы. Помнишь? Похожи, чертовки, как две капли воды, и вечно мистифицируют этим.
Мишель очень хорошо помнил сестер, впрочем, в ларчике была только одна записка от них, да и то непонятно, то ли они писали ее вместе, то ли какая-то одна из них. Но вот которая?
***
Несмотря на разницу в возрасте, сестры Илатовские всегда были дружны. Алина вышла замуж очень рано - батюшка, озабоченный только своим здоровьем, не задумываясь, отдал ее первому, кто присватался, впрочем, она никогда не жалела об этом.
Ее мужа больше интересовали изысканные блюда, которые готовил их повар, чем дела жены. А так как он еще и увлекался садоводством, то в петербургском доме появлялся крайне редко и не очень-то охотно. Зато с удовольствием проводил время в устроенных по последнему слову науки в каждом из трех поместий оранжереях.
С Элен вообще произошла странная история: Алина, не надеясь на выбор отца, нашла ей хорошую партию - английского дипломата барона Торнхейма: красивого и еще молодого джентльмена. Конечно, ей было бы очень жаль расстаться с сестрой, но барон не собирался покидать Россию еще несколько лет. Алина и Элен поэтому надеялись, что еще долго будут вместе.
Так и случилось. Сестры остались вместе. Никто не мог предвидеть, что через неделю после свадьбы барона Торнхейма обвинят в шпионаже и вышлют из страны. Выслали его в срочном порядке, поэтому документов для выезда Элен за границу у него не оказалось. Торнхейм, впрочем, считал, что его высылка имеет временный характер; значит, можно не спешить и не суетиться: либо он сам вернется в скором времени, либо, если с этим произойдет задержка, - Элен соберет все документы и приедет к нему сама.
Вот уже два года, как барон исправно слал деньги и письма жене, но ни вопрос с его возвращением, ни вопрос с отъездом Элен так и не был решен. Возможно, это было случайным стечением обстоятельств, или у Торнхейма нашлись влиятельные враги, и всячески препятствовали воссоединению семьи, но, в любом случае, Элен это не интересовало.