Стасюк А.. В ожидании Турка

Анджей Стасюк

В ОЖИДАНИИ ТУРКА

перевод с польского

Юрия Лоттина

С.-Петербург,

2012

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

"Анджей Стасюк - мой любимый польский писатель. После того как мы с ним написали и издали "Мою Европу", он все равно продолжал её писать, то есть продолжал вести свою в ней часть, свой "судовой журнал". Иными словами, он продолжал ее жизнь. И эта жизнь стала "Бабадагом"...

Живет он таким образом, что летом преимущественно путешествует, а пишет преимущественно зимой, когда снега белой непроходимостью заметают его дом в горах Малого Бескида и можно неделями не отходить от письменного стола, путая быстротечные полутемные дни с длинными кромешными ночами, - соотношение примерно восемьдесят к двадцати в пользу ночей. Вот тогда он и просматривает свою центрально-европейскую коллекцию: собранные за лето монеты и банкноты в виде румынских леев, хорватских кун, венгерских форинтов или албанских леков, все эти национально весомые имена и лица на аверсах. Или, скажем, наугад тянется рукой к пластмассовой коробке с тысячью фотоснимков. Или просто листает собственный паспорт, количество пограничных штемпелей в котором достигло 167. Это поэзия знаков обреченного на исчезновение мира. И банкноты, и штемпели - это поэзия. Стасюк пишет преимущественно ночью, когда "все уплывает, исчезает, прикрытое черным небом", когда остаешься один. То что он пишет ночью, является экзерсисом весьма обманчивым, ночь иллюзорно приближается к космосу, побуждает к подозрительным разговорам о вечном...

Польские СМИ характеризуют "Бабадаг" как "документальную литературу"... Дорожные заметки, очерки, репортажи, наброски, эссе? Думаю, все вместе и в то же время нечто намного более универсальное, новый стасюковский жанр. Ибо это действительно не литература, а мания. Его тянет на восток и немного на юг. Его привлекают страны за Конечной. Конечная - это пропускной пункт на польско-словацкой границе, в нескольких километрах от его дома... С нее все начинается, и ею все заканчивается. Стасюк предпочитает страны за перевалами, а все польские перевалы находятся на юге. Поэтому выбор Стасюка - это Венгрия, Румыния, Словакия, Албания, Молдова, запустение, сладковатый привкус августа, грязь, лень, дрема. Все, что рассыпается на глазах, так ничем и не став (поскольку в действительности и не хотело ничем становиться!): "легкий бардак, сонный беспорядок, остаток начатого, воспоминание о неоконченном, склады вещей, медленно превращающиеся в помойки, полиэтилен, компост, падалица, куриные загончики, бурьян, протоптанные тропки, какое-то вечное настоящее, на мгновение присевшее в тени орехов и черешен". И неизменные мужчины, которые средь белого дня стоят на улицах ничего не делая, просто в ожидании неизвестно чего. Стасюка не слишком интересуют реальные политические разделы - то, что одни из этих стран уже как будто "внутри", то есть спасены, а другие уже как будто "вне", то есть пропащие. Его собственный водораздел географическо-лирический, он проходит примерно по двадцать первому градусу восточной долготы...

В отличие от обычных путешественников, Стасюк ищет не отличия, а сходства. Своего рода тончайшая галантность дорожного наблюдателя - радоваться одинаковости. Писатель сам ставит себе диагноз: "склонность к периферии, тяга к провинции, извращенная страсть ко всему исчезающему, рассеивающемуся и разрушающемуся..."

Юрий Андрухович Из предисловия к русскому изданию повести "На пути в Бабадаг" (М., "Новое литературное обозрение", 2009 г.)

ПЕРСОНАЖИ:

ЭДЕК - лет около шестидесяти; седеющий, лысеющий брюнет.

ПАТРИК - лет двадцать-двадцать пять; брюнет.

МАРИКА - под шестьдесят; обесцвеченная завивка.

АНДЖЕЛА - лет двадцать-двадцать пять; обесцвеченная блондинка.

ХОР СТАРЫХ КОНТРАБАНДИСТОВ - тридцати, шестидесяти,

восьмидесяти лет; все с усами.

ГОСПОЖА САЛАМИНА - около тридцатника; обесцвеченная блондинка.

СЕКРЕТАРЬ - около двадцати пяти лет; лысый

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Тихо и темно. Темно и тихо ночью. Тихо, разве что ветер дует через перевал. Через перевал дует ветер. Нет света

в окнах, не горит ничего, никто ничего не охраняет. Лес настолько темный, что из него мог бы выйти, как зверь, так и бандит. Но ночью никто не приходит, хотя именно сейчас можно идти, так как границу никто не охраняет.

Входит ЭДЕК. Прохаживается, приглядывается, протирает рукавом окошко в темной будке, пробует заглянуть внутрь, поднимает воротник.

ЭДЕК. ...все это так быстро понеслось... эх!

ЭДЕК что-то со злостью пинает, и это "что-то" с грохотом летит в темноту. Из темноты, с другой стороны, появляется ПАТРИК, одетый в обычную черную униформу охранной фирмы. Деликатный и несколько испуганный.

ПАТРИК. А что пан здесь..?

ЭДЕК. А ты-то что?!

ПАТРИК. Охраняю...

ЭДЕК. Что?

ПАТРИК. То.

ЭДЕК. Что "то"?

ПАТРИК. Все.

ЭДЕК. Сынок, "то" - охраняю я!

ПАТРИК. Извините, но ведь это я...

ЭДЕК. И давно?

ПАТРИК. Со вчерашнего дня.

ЭДЕК. А я начинал тридцать лет тому! Даааа... А шорты на меху тебе выдали?

ПАТРИК. Там у меня есть каптёрка... с печкой.

ЭДЕК. Раньше там жили служебные собаки.

ХОР СТАРЫХ КОНТРАБАНДИСТОВ сидит у приграничного магазина напитков. Видны только бутылки с алкоголем, стена бутылок, а за ними сразу начинается лес.

ХОР СТАРЫХ КОНТРАБАНДИСТОВ. Собаки - а как же иначе! Черные, поджарые, хвостатые, как из гестаповского фильма. Псы как драконы, просто волосы дыбом встают. Врывались в автомобили, в автобусы, ползали на согнутых лапах, рвали поводки. А люди замирали и не двигались, словно их окатили ведром воды на морозе. Псы всегда находили то, чего и не было. Не псы - чистые дьяволы! Не было, холера, на них управы, потому что все вынюхивали; и через бумагу, и через пластмассу, и через фольгу, и даже - алюминий! Сразу бежали и везде совали нос. Не псы - а сукины дети.

ПАТРИК. Пойду, сделаю себе чай.

ЭДЕК. Делай, делай!

ПАТРИК. Отраву должен разложить. Знаете, пан, люди вот ушли, и приходят грызуны.

ЭДЕК. Не было никогда ни одного грызуна. Были движение и порядок. Теперь даже шлагбаумы разворовали.

ПАТРИК. Шлагбаумы теперь - антиквариат...

ЭДЕК. Шлагбаум - это жизнь! Упорядоченное движение. Вверх - максимально свободное движение. Вниз - полный стоп!

ХОР. Всегда лучше всего был виден шлагбаум. Уже издалека и точно поперек дороги.

ПАТРИК. Его не было даже при инвентаризации. Никакой записи: "Шлагбаум пограничный, штук - один". Когда я приехал в Англию, меня никто не проверял.

ЭДЕК. А должны. Так как мы должны были проверять тех педерастов, которые приезжали оттуда, чтобы за деньги заниматься сексом с нашими женщинами!

ПАТРИК. Вот как...

ХОР. С нашими женщинами за доллары??? Педики из туманного Альбиона!!!

Входит МАРИКА. Красивая, статная. Она появляется неизвестно откуда, скорее всего - из-за границы, из лесу. Открывает магазин и чувствует себя в нем королевой.

МАРИКА. Ahoj, парни, аhoj!* И что это за припев такой с самого утра? Какие это еще педики угрожают нашей Дуяве? Где тот промозглый Альбион, а где наши древние и незыблимые Карпаты?

ХОР. О, Марика! Королева нашего лесистого пограничья! Теперь люди говорят, что им все равно: баба или мужик. Мадонна беспошлинная! Богиня нашей шенгенской зоны, не все так хорошо, ибо Вавилон уже стучится в наши карпатские ворота...

МАРИКА. Не пугайтесь! Пока есть Марика, такие штучки здесь вообще не пройдут!

ХОР. Аhoj, королева! Все мы только контрабандистская пыль у твоих ног!

МАРИКА. А пустые банки кто последний раз оставил?

ХОР. Прощения просим! Ох, Марика, кастаньеты твоих перстней, когда ты ставишь на прилавок бутылки пива "Веселый монах", Марика, и стук твоих каблуков! Стук твоих каблучков и кастаньеты твоих золотых перстней!

МАРИКА. Аhoj, парни, аhoj!

ПАТРИК. Выхожу из самолета, иду и никто от меня ничего не хочет. Поначалу можно и не сориентироваться, что это какая-то другая страна. Ну, шел и шел, немного, правда, боялся... но задержали только русских, извиняюсь, точнее - россиян. А я себе шел...

ЭДЕК. И что, не сориентировался?

ПАТРИК. Нет.

ЭДЕК. Ну, а здесь ориентируешься?

ПАТРИК. На что?

ЭДЕК. Что там сейчас чужие начинаются?

ПАТРИК. Ну... лес и лес, извините.

ЭДЕК. Но чужой. Заграничный.

ПАТРИК. Вроде того.

ЭДЕК. Никаких "вроде". Когда-то мы имели мотоциклы и носились на них вдоль границы. Лес вроде и тот же, но разделен, словно бритвой. Мчался и было слышно под колесами, что это тянется аж под землю, блин, вглубь, где-то на другую сторону тянется, сквозь корни и камни, блин... Оранжевые, японские, емкость - двести пятьдесят кубиков. Без перерыва. День и ночь. Ночь и день. Один заканчивал, другой начинал. Кобура, шлем, коротковолновый передатчик. Как на лошадях. День и ночь, ночь и день, служба, сон, наблюдение...

ПАТРИК. Двести пятьдесят?

ЭДЕК. Двести пятьдесят.

ПАТРИК. Мало. Пятьсот было бы лучше.

_____________________________________

* Привет! (словац.) (Здесь и далее - примечания переводчика.)

ЭДЕК. А ну как влетишь этой пятисоткой в болото, когда один дежуришь, фиг его потом оттуда вытащишь.

ПАТРИК. Ну да. Пятисотка не для болота.

ЭДЕК. Вот поэтому у нас и были двестипятидесятки.

ХОР. Дындыдрындыдырындындыдыды... Да, были времена... При коммунистах, когда мы на своих мотоциклах ездили. Не на оранжевых, как эти... (кивок в сторону ЭДЕКА) а на черных, ржавых! Не помните?! Разве можно забыть те черные, ржавые дындырындынды. Даже сегодня, как усну, так мне сразу снится, как в те времена погоняли лошадок. Эй, братцы! А как же еще! Ночь, Радоцин, новолуние, возле старого памятника, возле руин церкви и, во имя Отца, Сына и Духа, возле кладбища, с обмотанными копытами, и все молились, чтобы лошаденка какая-нибудь не испугалась и не заржала в этой кладбищенской тишине в новолуние. Во имя Отца и Сына и Духа, Господи, добрый боже контрабандистов, прикрой глаза и отпусти - так все молились. Аминь!

ЭДЕК. Ну, мы вас и поимели!

ХОР. Один раз! А сколько не поимели!!!

ЭДЕК. Ну, сколько?

ХОР. А много!

ЭДЕК. Ну, сколько?

ХОР. Отстань.

ЭДЕК. Расскажите. Ничего вам не сделаю.

ХОР. Покорно благодарим власть.

ЭДЕК. Ну, так скажите?

ХОР. Должны вспомнить и посчитать, ведь мы не всегда работали сообща.

ЭДЕК. Знаю. В тот раз послали с лошадьми старика...

ХОР. Это был, с вашего позволения, мой дед.

ЭДЕК. Мы вынуждены были его сразу отпустить, боялись, как бы он не окочурился.

ХОР. Он прожил еще лет семь и все семь лет мухлевал. Свети, Господи, над его невинной душой.

ЭДЕК. А с Радоцина вы шли на Верхнюю Полянку или на Регетовку?

ХОР. На Регетовку. В Полянке был осведомитель.

ЭДЕК. В Регетовке тоже был.

ХОР. Да, но наш.

ЭДЕК. А, черт!

ХОР. Такая была работа... так писалась история.

МАРИКА. Подойди-ка сюда, мальчик.

ПАТРИК. Не могу оставить объект.

МАРИКА. Да кто его тронет? Кому он нужен... В конце концов, мой жеребенок, я тоже являюсь объектом. Объектом вздохов и сновидений. Мрачным объектом пограничья и тенью желаний наяву.

ХОР. А как же, как же... мы помним...

МАРИКА. Заткнитесь. Ваше время прошло. А ты, жеребчик, не слушай этот хор старых козлов, живущих прошлым, своими воспоминаниями. Говоря между нами: пускающих слюни в собственные сны. Не слушай их и думай только о том, что придет. Оставь эту рухлядь и иди сюда.

ПАТРИК. Но зачем я должен идти?

МАРИКА. А хотя бы и за наукой, мой мальчик! Кто же тебе объяснит, что такое жизнь... и в чем горькая сладость ускользающих дней? Ни один мужик тебе этого не откроет. Иди ко мне.

ПАТРИК. За границу?

ЭДЕК. В Англии тебе же не было страшно?

ПАТРИК. В Англии была Англия, а здесь лес какой-то.

МАРИКА. Ну, иди же. У меня пивко есть "Золотой фазан"!

ПАТРИК. Не могу. Я на работе.

ЭДЕК. Ну, иди же. Иди, стрельни себе фазана... Я тоже ходил. Когда выдавалась свободная минутка...

МАРИКА. Перестань, прошу!

ЭДЕК. Ладно... королева... наших снов. Да иди же, пацан, на пивко, иди. Время по кругу катится и новых ухажеров вовлекает в свой оборот...

ХОР. Вовлекает, увлекает, завлекает, угоняет, похищает, захватывает, затягивает... на веки в свой оборот!

МАРИКА. Да заткнитесь же, наконец!

ЭДЕК. А что, Марыся, разве не правы они? Была, есть и будешь, пока сил в заднице хватит.

МАРИКА. Так знай, пень старый, есть еще у меня сила в бедрах, а ты от собственного пердения под этим шлагбаумом совсем завял! Не смотри, не слушай его, мой жеребчик, и лучше умри молодым, чем так гнить!

ПАТРИК. Нет, я не Элвис Пресли, я хочу жить.

ЭДЕК. Нууу, в таком случае иди к нашей бессмертной королеве, иди и выстрели. Если у тебя нет евро, она возьмет нашими. По грабительскому курсу, правда, но возьмет.

МАРИКА. Эй! По какому такому грабительскому? По рыночному, Эдек!

ЭДЕК. Грабительскому, грабительскому. Сама знаешь, так как сидишь в этом своем мини-маркете, как какая-нибудь сойка и только бутылки на полках способна считать.

МАРИКА. Что-то изменится, я чувствую. Нужно только подождать.

ЭДЕК. А что? Границу опять сделают?*

МАРИКА. А кто их знает. Иди же! Если не хочешь пива, могу предложить кофолу.

ПАТРИК. Чего?

МАРИКА. Это наша версия кока-колы.

ПАТРИК. Как это может быть: версия кока-колы?

МАРИКА. Может, может.

ПАТРИК. Ведь кока-кола - единственная...

ЭДЕК. Что ты можешь знать, парень? Раньше мы имели свои версии всего.

ХОР. А как же! Золотые слова! Каждый имел свою версию, и было что носить. От русских золото возили, а к русским можно было везти что угодно. Они там совсем ничего не имели, кроме дешевого золота. А из гэдээр - мишки и молотый перец!

ПАТРИК. Какие мишки?

ХОР. Такие, знаешь, тягучие, как резиновые, но есть можно...

ПАТРИК. Желатинки?

ХОР. Желатинки, мишки - один хрен...

ПАТРИК. Не было желатинок! Провозили контрабандой?

ХОР. Мы, как раз, нет. Ничего гэдээровского здесь не было, где гэдээр,

а где мы!

ПАТРИК. Знаю. Здесь было такое государство, как Чехословакия. И что, Чехословакия тоже имела свои версии всего?

МАРИКА. Да еще какие!

ПАТРИК. А Польша?

МАРИКА. Польша тоже имела. Но, вообще-то - хуже.

ЭДЕК. А что именно?

МАРИКА. А именно - все!

ЭДЕК. Ну, а что? Ну?

МАРИКА. Стану я тебе сейчас припоминать и перечислять. Ты только уясни себе, кто к кому ходил. Мы к вам или вы к нам, а?

ЭДЕК. Блин, ведь мы же вам все носили!

МАРИКА. Что носили, что носили?!

___________________________________________________

* В ночь с 30 апреля на 1 мая 2004 года, согласно правилам вступления Польши в Европейский союз, пограничные пункты пропуска на границах с Германией, Литвой, Чехией, и Словакией перестали работать. По данным ЦИОМа за вступление Польши в Евросоюз высказались 62% поляков, против - 29%.

В настоящее время пограничные пункты пропуска у страны остались только на границах с Россией, Беларусью и Украиной.

ЭДЕК. А хотя бы и лошадей, женщина! Никаких чудес вы там не имели. А не ходили, блин, потому что боялись. Такие из вас герои, что только один раз сюда пришли! Только в тридцать девятом, и то, с Гитлером!

МАРИКА. Слышите? Слышите и молчите?

ХОР. А мы в политику не вмешиваемся.

МАРИКА. Да, в самый раз!

ХОР. Тем не менее, мне дед рассказывал, что они все-таки приходили. Но сразу же ушли, так как им приказали немцы.

ЭДЕК. И что?

МАРИКА. И что "что"?

ЭДЕК. Ну... то, что с Гитлером!

МАРИКА. А с вами - даже Гитлер не хотел.

ХОР. Ах, королева наших нетерпеливых сердец, тебя, кажется, в этот раз понесло.

ПАТРИК. Ну, а с теми версиями-то как было? Разве Чехословакия имела свой "макинтош"?

ЭДЕК. Чехословакия говно имела. Но скажу тебе, что так, в сущности, и было. Мы имели свое и не гоже нам было оглядываться на других или же клянчить у мирового капитала.

ПАТРИК. Но ведь тогда был коммунизм.

ЭДЕК. Что ты, бля, знаешь о коммунизме, молокосос?

ПАТРИК. Но...

ЭДЕК. Не строй из себя умника. Каждый имел свое, были границы и происходил контролируемый обмен.

ХОР. И не контролируемый - тоже!

ЭДЕК. А сейчас есть... есть.. Монголия... Также, как и Бангладеш. Ты Бангладеш здесь охраняешь?

ПАТРИК. Турцию.

ЭДЕК. Что ты сказал?

ПАТРИК. Турцию, сказал. Успокойтесь, прошу вас не нервничать.

ЭДЕК. Это шутка была, да?

ПАТРИК. Нет. Турки это купили.

ЭДЭК. Что купили?

ПАТРИК. Ну... это все: это, то, те бараки, площадь, забор... Вот, выдали мне карту и там, красным по белому, отмечено, что я должен охранять. И это все - турецкое! Сейчас, к слову, мы стоим на турецком.

ЭДЕК. Как это...

ПАТРИК. Ну, на купленном... или на проданном.

ЭДЕК. Но ведь это все наше! Граница государства! Святейшая земля страны?

ПАТРИК. Но она продана. Продана!

ХОР. Да нууууу его! Братцы! Дожились до турков! Турков!! Язычников усатых! Туристов, кум, музееманов! Как свалка, так свалка... вот и дожили! Турецкая теперь наша Дуява, наш перевал славянский теперь турецким будет. Был уже австо-венгерским, а теперь - турецким станет. А турок-то строг?

МАРИКА. Жеребчик мой, а как же я? Что со мной будет? Я есть там, на этой твоей карте?

ХОР. А что ты такой боязливой вдруг стала, королева?

ПАТРИК. Пани Марика, ведь вы и так за границей. И вам никто ничего не сделает.

МАРИКА. Дааа, Турок не сделает..?

ЭДЕК. Турок... Турок... Турок...

МАРИКА. Правда, меня там нет?

ПАТРИК. Сущая правда.

ЭДЕК. Турки... Скажи, а почему турки?

ПАТРИК. Потому что были заинтересованы, имели деньги и заплатили.

ЭДЕК. И что? Этого достаточно? Вот так взяли... и купили! И что? Турецкая граница теперь здесь будет?

ПАТРИК. Сделают здесь паркинг, ресторан, бар, супермаркет, развлекательный центр для дальнебойщиков...

ЭДЕК. Супермаркет?.. В лесу? Под Баранами? Или может в тех полях под Дзямерой? Слышите, братья-контрабандисты?!

ХОР. Слышим, командир, и в самом деле место выбрано... не совсем того...

ПАТРИК. Нет, здесь.

ЭДЕК. По этой дороге?

ПАТРИК. По этой.

ЭДЕК. По этой дороге - только до трех с половиной тонн, а зимой - под собственную ответственность.

ПАТРИК. Но здесь, открою вам секрет, будет трасса. До Стамбула.

ЭДЕК. Отсюда?!

ПАТРИК. И оттуда, с полного оттуда! Отсюда - с севера на юг, и оттуда - с юга на север. И все по этой дороге повезут: арбузы, вольво, кебабы, рыбу, дрожжи, плейстейшены, рахат-лукум, серверы, декодеры, римский тмин, паранджу, чайники, гибридные двигатели, ароматизаторы, лампы алладина, новые технологии, футурологии, компасы, оксиданты, собор святой софии в константинополе, бранденбургские ворота, помидоры, мойки, кофемолки, кремы для усов, другие кремы... Трасса, магистраль, соединяющая два мира, бассейн рек Балтийского моря и Черного, карпатские ворота, шестиполосная Дуява...

ХОР. У Турка тоже есть свои версии... всего!

ЭДЕК (где-то раздобыл ржавый и изогнутый пограничный шлагбаум). А это видишь? Ты знаешь, что это такое?

ПАТРИК. Шлагбаум.

ЭДЕК. Бело-красный шлагбаум!

МАРИКА. И у нас такой же был...

ЭДЕК. Я тридцать лет его охранял. Тридцать пять. Тридцать пять лет вставал до зари и приходил сюда. Порой и среди ночи поднимался... и тоже приходил. Когда звонили, чтобы выходить на задание. Сначала я поднимал этот бело-красный шлагбаум вручную, потом - механически, а под конец - сделали электрическим. Вначале редко, потом - чаще, а под конец... В конце - так по желанию каждого прощелыги. Даже цыгане с той стороны приходили! Показывали свои сраные паспорта...

МАРИКА. Эй, ты! Хватит!

ЭДЕК. ...и шли себе, а я в форме, с распростертым орлом на фуражке, должен был им говорить: "пожалуйста", "спасибо", так как под конец, был такой приказ.

ХОР. Уууууууу, послушайте, цыгане - это древний египетский народ! Цыган, как еврей - древний и мудрый, чтобы быть незаметным, одевается чудаковато и мерзко. Но они умнее многих народов и, когда начнется... что-нибудь эдакое, так только цыгане не всей земле и останутся!

ЭДЕК. Так им еще нужно было кланяться!

ХОР. Древние и странствующие... Ходили, когда еще не было границ, ходили потом, и сейчас тоже ходят. Вот уж кто был спецом по хождению, где только можно и нельзя. "Ибо они чужие королевства между собой разделили, считая их своими, и где бы их табор с другим не встретился - сами между собой начинали жестоко воевать..." Диких кабанов водкой поили, чтобы на границе тихо было и скотину обували в детские башмаки, задом наперед...

ПАТРИК. Это правда?

ХОР. Наисвятейшая!

ЭДЕК. Заткнитесь вы с теми цыганами и с тем засраным турком.

ПАТРИК. Пан, а ты сам ему это скажешь, когда он здесь появится.

МАРИКА. Как..? Настоящий турок?

ПАТРИК. Я ведь уже объяснял.

МАРИКА. А я думала, что это такой обобщающий образ Турка... как говорится...

ПАТРИК. Нет, настоящий. Видел его. Принимал меня на работу.

ЭДЕК. Как ты можешь работать на Турка! Не нашел ничего другого?

ПАТРИК. Работа как работа.

ЭДЕК. О, нет! Это тебе только так кажется, парень. Работа - это целая жизнь, вот как моя. Не сможешь потом, умирая, говорить: "Работал на Турка!". Что это за смерть такая будет? "Охранял турецкие квадратные метры" - скажешь детям? Ты этого хотел бы?.. Тридцать пять лет я поднимал и опускал шлагбаум и охранял эту страну. Тридцать пять лет прислушивался, всматривался, кормил собак и был проворней многих ловкачей...

ХОР. Всякое бывало, договоримся на ничью.

ЭДЕК. ...поэтому этот Турок и пришел сюда на пару лет позже, раньше я его сдерживал... Блин! Блин! Блин! Почему сюда постоянно кто-то лезет? Почему не можем от этого уберечься, почему?

ПАТРИК. Русские...

ЭДЕК. Что ты, мать твою, знаешь о русских? То, что их задерживают в лондонском аэропорту? Да я тебе, пацан, расскажу, так как ты не все знаешь, потому, как только они пришли, здесь больше уже никто не шатался. Никакой тебе Турок! Ни один румын, никто не смел, ни один, неизвестно откуда взявшийся бездельник, потому что в этом заключается понятие Родины, чтобы ты в ней чувствовал себя, как дома, понимаешь, парень! Захотел - закрыл дверь, щелкнул выключателем и спишь спокойно. И никто среди ночи не устроит тебе под окном развлекательный центр для дальнебойщиков! Я скажу тебе, взял бы я их всех и....

ПАТРИК. Пан Эдек, кого..?

ЭДЕК. Ну... всех их, тех, что нам тут этот Сенегал устроили, что нельзя даже спокойно жизнь закончить. Мало того, что я буду вынужден смотреть на этот бардак, на это раздолбайство, так еще и на Турка, понимаешь?

ПАТРИК. Ну, хорошо, пан Эдек, а что вы вообще знаете о Турках?

ЭДЕК. Ничего. Понимаешь? Совсем ничего! Потому что не хочу и не должен. И Турок меня интересует только по одной лишь причине - чтобы его здесь не было. Пааанял?

ПАТРИК. Что, и в самом деле не интересуетесь?

ЭДЕК. Ими всеми? Нет. А что? Разве должен?

ПАТРИК. Нет, но это, однако, есть. Когда я был в Лондоне...

ЭДЕК. ...а этот Лондон тобой очень интересовался? На вокзал за тобой прибежал, да? Да в жопе они тебя имели! Все тебя имеют в жопе; все твои интересы - в жопе, так как в жопе имеют и меня, и мои тридцать пять лет вот здесь, поэтому всех их нужно...

МАРИКА. А я, пан Эдя, в жопе имела бы тех, кто меня имеет в жопе. И поехала бы, поверь! Лондон, Париж, Египет, Техас, Нью-Йорк... Уехала бы, вырвалась бы из этого чертового леса.

ХОР. Эй, королева, не покидай наш лес! Как же мы будем без тебя, наедине с этим пенсионером? Будем вынуждены изо дня в день его выслушивать, а без твоей сладкой красоты это, скорее всего, будет невозможно. Мы тоже старые и, как ты наверняка заметила, со времен schengen* пьем в долг. Но, по крайней мере, мы так не скулим, Марика. А знаешь почему?

МАРИКА. Не знаю. Лесные люди, это очевидно.

ХОР. Потому, что мы никогда не были на службе. Мухлевали себе без иллюзий. Нашей родиной была граница, а schengen - это изгнание. Да, говорю вам, это изгнание, трехкратное изгнание этот schengen, а мы пьем, невзирая на это, так как пили всегда за свою мухлевую, мухлярскую, мухлеватую... судьбу, так как пьется за судьбу пиратскую!

МАРИКА. Спето красиво, но пиратам достаточно их пиратского общества. Жеребчик мой, а этот Лондон..?

ЭДЕК. Лучше оставь парня.

МАРИКА. Я уже просила тебя...

ЭДЕК. Оставь его с этим Лондоном. Твой приход уже тридцать пять лет находится здесь.

МАРИКА. Ты точно посчитал?

ЭДЕК. Что тут считать? Каждый знает.

ПАТРИК. Пани Марика, Лондон, он как... фильм, который идет без перерыва. Вы были в каком-нибудь большом городе?

МАРИКА. Была. В Братиславе.

ПАТРИК. Ну, не знаю...

ХОР. Нам тоже... это не кажется...

ПАТРИК. Господа... Лондон, пани Марика...

МАРИКА. Мальчик мой, обращайся ко мне на ты, ладно?

ЭДЕК. Лучше не отвечай ей.

ПАТРИК. Лондон... тебе бы точно, Марика, понравился.

МАРИКА. Потому что он как фильм, да?

_________________________________________________________

* Шенгенская зона начала свое существование в 1995 году, когда был отменен пограничный контроль на внутренних границах между семью государствами. Число стран, присоединившихся к шенгенской зоне, с каждым годом растет; сегодня их уже двадцать шесть. Шенгенские правила подразумевают как устранение пограничного контроля на границах этих двадцати шести государств, так и укрепление контроля с третьими государствами, граничащими с зоной.

Польша присоединилась к шенгенской зоне в декабре 2007 года, одновременно с Чехией, Эстонией, Венгрией, Латвией, Литвой, Мальтой, Словакией и Словенией, всеми теми, кто вступил в Евросоюз в 2004 году.

ПАТРИК. Да, как фильм. Фильм, который нельзя остановить, понимаешь?

МАРИКА. А что я в этом фильме буду делать?

ПАТРИК. Ну... там можно делать все, и пани могла бы... ты могла бы, к примеру, работать в магазине словацкой водки или, даже иметь такой магазин.

МАРИКА. Тоже мне, фильм.

ПАТРИК. Это вначале... я вначале тоже работал в польском магазине, но потом уже и в ирландском, и в английском, и уже должен был переходить в американский. Знаешь, такой этот Лондон... Мари...

Входит АНДЖЕЛА. Она одета в такую же униформу охранника, как и ПАТРИК. Осматривается.

АНДЖЕЛА. Патрик, ну где же ты? Блин, какие-то отбросы цивилизации вокруг. Воронье натуральное. Свет горит у них ночью, Патя. Ну, иди же сюда, что ты там в этой служебке делаешь?

МАРИКА. Кто это?

ПАТРИК. Сменщик. Сменщица.

МАРИКА. Караульная?

ЭДЕК. А ты, доченька, чего?

АНДЖЕЛА. Какая я тебе доченька? И почему по огражденному слоняешься? Таблички не видел?

ЭДЕК. А охотничье ружье и сапоги тебе по ночам не снятся?

АНДЖЕЛА. Чего, чего?

ЭДЕК. Ищейка.

АНДЖЕЛА. Патоль, бля, кто это?

ПАТРИК. Энджи, это пан Эдвард. Он здешний, был, значит, на границе охранником. Целых тридцать пять лет.

АНДЖЕЛА. А теперь что? Бессонницей страдает?

ПАТРИК. Приходит.

АНДЖЕЛА. Дома не имеет, что ли?

ЭДЕК. Ты! Сколько тебе лет?

АНДЖЕЛА. Пан пенсионер, сделай так, чтобы тебя здесь не было и сейчас же превратись в химический элемент, именуемый кислородом!

ПАТРИК. Энджи...

ЭДЕК. Нет соединения хуже, чем баба, револьвер и сапоги. Сразу все превращается в порнуху. Помните ту, рыжую, мои ублюдки пограничья?

ХОР. Иисусеееее! Это было чудовище, шеф. Как только мы её издали увидим, сразу ложимся и спим в лесу, пока не закончится её смена. Из всех пограничных бедствий это было самое худшее! Как рыжий конь апокалипсиса, шеф! Шмонала цыганские велосипеды, спуская с колес воздух...

АНДЖЕЛА. Патя, бля, кто это такие и откуда они все берутся на этом сибирском выпиздье?

ПАТРИК. Это бывшие контрабандисты, Энджи. Сейчас немного на пенсии.

АНДЖЕЛА. Вас тоже здесь не должно быть, должны срочно превратиться в невидимок, как только я сосчитаю до трех. Раз! Два...

ХОР. Свихнулась, что ли? Не видишь, с кем разговариваешь.

АНДЖЕЛА. Иди, объясни им.

ПАТРИК. Энджи, они ведь на другой стороне.

АНДЖЕЛА. Патоль, на какой другой? Здесь нет никакой другой.

ПАТРИК. На словацкой.

АНДЖЕЛА. Патик, он купил все. Полностью. С одной и с другой стороны.

МАРИКА. Как это...

АНЖЕЛА. Еще одна... Посмотри на неё, позолоченный памятник соцлагеря!

ПАТРИК. Продавщица...

АНДЖЕЛА. Возьми и что-нибудь с ними сделай. Он завтра приезжает.

МАРИКА. Как это "купил все"..?

ЭДЕК. Как это: с одной и с другой? Что ты мне здесь!.. Если с одной, то уж никак не с другой? Есть эта и та! Та или эта! У кого вода в мозгах!? А вообще-то, доченька, ищейка, вали-ка ты отсюда подальше!

ЭДЕК хватает то, что он вначале пнул ногой. Это может быть старое ведро, потому что производит много шума, и швыряет его в сторону АНДЖЕЛЫ, которая отскакивает в испуге.

АНДЖЕЛА. Патрик! Убери его!!!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Кто-то поет... Утро в том же лесу, на том же самом месте. Никто не ушел, никто не пошел домой. Все как-то переждали, передремали. Их будит холодный воздух рассвета. Заспанные и продрогшие, выходят они откуда-то, спотыкаются.

ПАТРИК. Пан не пошел домой.

ЭДЕК. Нет. Хотел было, но... вернулся.

ПАТРИК. Пан не спал.

ЭДЕК. А что такое не спать, парень?

ПАТРИК. Знаю.

ЭДЕК. Если бы сейчас был какой-нибудь карандаш, так мог бы подсчитать тебе все ночи с тех тридцати пяти лет. День за днем, ночь за ночью. Все встают, а ты ложишься... Человек от этого странным становится.

ПАТРИК. Иногда и со мной такое. Ложусь и все слышу. Это даже приятно, что они все встают и должны куда-то идти, а я нет. Особенно зимой...

ЭДЕК. Да. Но потом, с годами, кажется, что ты вообще один. Сам встаешь, сам ложишься.

ПАТРИК. А у пана есть жена? Извините, что спрашиваю.

ЭДЕК. Нормально... Знаешь, уже и не помню. Просто ушла себе.

ПАТРИК. Может оттого, что пана так часто не было дома.

ЭДЕК. Может быть... Но не обязательно. Он действительно приедет?

ПАТРИК. С ним никогда ничего неизвестно, но Анджела говорит, что он приедет.

ЭДЕК. А что, она знает?

ПАТРИК. Она его знает. Работает у него уже не один год.

ЭДЕК. Дааааа...

ПАТРИК. Это не то, что пан себе подумал.

ЭДЕК. Дааа... А что?

ПАТРИК. Обыкновенно. Как в охране. Способная. Крутая.

ЭДЕК. Хотел бы быть таким?

ПАТРИК. Чтоб совсем таким, так нет... Когда-нибудь брошу эту работу.

ЭДЕК. Даа?

ПАТРИК. Да. Хочу вернуться в Лондон.

ЭДЕК. Что вы без конца с этим Лондоном!? Лондон!

ПАТРИК. Потому что там, знаете там, как бы это сказать... свобода и можно все...

ЭДЕК. А на кой ляд вам это "все"?! Что с этим "всем" будете делать? Здесь Турок все выкупает, а ты рвешься в какую-то пидарастическую псарню, потому что тебе там можно будет все!

ХОР СТАРЫХ КОНТРАБАНДИСТОВ развел на обочине небольшой костер. По обычаю людей леса они сбились в кучку, стадо, чтобы сохранить тепло и не слишком бросаться в глаза.

ХОР. И не известно, кумовья, что страшнее: Альбион или безжалостный мусульманин? Неограниченная свобода или магометанский плен? Европа или Азия? Кумовья, я чувствую страх, потому что выбор сильнее меня. Иисусе, правда, никогда нам еще не приходилось выбирать в таком страхе... Заниматься контрабандой или не заниматься... вот и все... Русские или немцы... Русские - это все-таки Азия... Азия, но наша. Человек, не сравнивай русского с Турком, ибо здесь речь идет о знаке креста...

ЭДЕК. Вы тоже не ушли.

ХОР. Как видишь... Всю ночь размышляли, взвешивали все "за" и все "против"...

ЭДЕК. Какие еще за и против?

ХОР. Ну... чего ожидать, например, от этого сукиного сына.

ЭДЕК. А какие здесь могут быть "за", я вас спрашиваю?

ХОР. Вот всю ночь у костра и советовались. Ведь какие-то должны быть.

ЭДЕК. И какие же это!?

ХОР. Шеф, не будь ребенком, даже при немцах хорошие стороны были. Словаки имели такой товар, что из самого Берлина швабы ездили сюда за покупками. Только носи. Потому что при немцах здесь ничего не было. Хорошие стороны, шеф, существуют всегда - нужно только не лениться носить.

ПАТРИК. Вы бы и труп ограбили, мошенники безродные!

ХОР. Вот это уж нет, пан охранник. Людей мы никогда не трогали. Только товар. Иногда, случалось, домашнюю живность. А с Турком может случиться, что он, басурман, захочет что-то через границу носить. Ведь мир еще не совсем сошел с ума, и границы где-то еще остались. Но ведь так должно быть, кумовья. Это ведь только у нас все делается через жопу. Вот! А басурман этот, видно, в жизни бывалый... как какой-нибудь еврей или цыган. Ээээ, еврей более бывалый... Турки тоже ничего, братья, в Эгере, у венгров, до сих пор мечеть стоит... Во имя Отца, а если нам такую же в Дуяве отгрохают... Иисусе, выходит еврей лучше... А лучше всех - цыган, он ничего не строит, кочующий цыган даже следов никаких не оставляет, с цыганом можно жить, только нужно быть внимательным... С каждым можно, будучи внимательным... С каждым, но не с Турком. Как с Турком можно быть внимательным с утра до вечера..?

И теперь появляется МАРИКА. Сонная и растрепанная, она выплывает из своего магазинчика. Окоченевшая и дрожащая.

МАРИКА. А они опять о евреях. Дня без них прожить не могут.

ХОР. Но мы поляки, королева.

МАРИКА. А то я забыла... Как у меня все болит!

ХОР. Что болит, принцесса?

МАРИКА. Все. На ящиках спала.

ХОР. Нужно было к нам идти. У нас есть одеяла.

МАРИКА. Думала, что уйду. Но потом осталась. Иисусе, как холодно, как будто все эти бутылки со льдом были, Иисусе, как в псарне какой-то. Как в Сибири и только ветер... Собралась уходить, но не пошла, если он должен приехать, так нужно быть на месте. Так думала, думала, пока не уснула... но совсем не выспалась. Потому что сон приснился, снилось мне, что он в самом деле приехал, послушайте, приехал в нашу Дуяву такой длинной-длинной машиной и серебристой, как луна. Да, да, сюда заехал! А потом вышел черный такой и усатый, и такую позолоту весь излучал! Такой блеск от цепочек, браслетов, перстней, серег и кулонов его турецких исходил, что у меня даже глаза во сне разболелись. И шел так по нашей Дуяве, не торопясь, так расставляя ноги, как мужик с глухого села, и все смотрел да разглядывал, и если на что-то падал его взор, так сразу было понятно, что это все его...

ХОР. Что, и на тебя смотрел?

МАРИКА. Нет. На меня не посмотрел, потому что я спряталась за ящиками. Но на магазин, на мой магазин, смотрел! Смотрел так, словно он уже был его!

ЭДЕК. И поэтому ты так радуешься, женщина? Что Турок так прожорливо глазел?

МАРИКА. Пускай смотрит! И пусть покупает! Ведь только один Бог знает, что он здесь строить захочет, чудеса разные, все в мозаике, хроме и глазури, а тот мой курятник ему глаз колет, старик. И я ему продам его, если он только захочет. А ты что думал? Буду сидеть здесь вечно и смотреть, как крыша ржавеет и слушать короедов в стене? Старый и глупый, старый и глупый вот уже тридцать пять лет... Еще мать мне говорила, что с тобой иметь дело - тяжелый случай. Продам. И в Лондон. Патрик...

ПАТРИК. Мари...

ХОР. Тиииииии...

ЭДЕК. Чтооо?

ХОР. Тиииишшшшш...

ПАТРИК. Почему?

ХОР. Тишеееееее... Как будто что-то...

ПАТРИК. Ветер это.

ХОР. Известно, что ветер, но и еще что-то кроме...

МАРИКА. Слишком рано. Турок любит поспать.

ХОР. А откуда ты, графиня, так в Турках разбираешься?

МАРИКА. Так ведь сон был. Пухленький и весь такой сонный, такой отлежавшийся... Черный и румяный одновременно, настоящий карапуз. Золото на пальцах-сардельках. Именно так он мне и снился, весь в перинах, под балдахином... а я сама на ледяных ящиках лежала!

ХОР. Кроме ветра, кажется, еще что-то... Голос чужой и новый...

МАРИКА. Большой был и серебряный, как луна... Двенадцать золотистых цилиндров спереди, сзади багажник, полный драгоценностей.

ЭДЕК. Не слишком ли подробно он тебе приснился!

МАРИКА. А тебе какое дело?

ЭДЕК. Еще ничего не произошло, а ты уже все знаешь.

МАРИКА. Если бы ты верил в сны, то, может быть, не был бы таким глупым. Может хоть один раз знал бы, что будет завтра.

ЭДЕК. Ну, а если бы и знал, так что?

МАРИКА. Может, сделал бы что-то, а не только бы ждал... пока не придут и не надерут тебя без мыла. Хоть раз мог бы иметь какой-то сон!

ЭДЕК. С Турком.

МАРИКА. Иисусе, Патричек, ну скажи ему что-нибудь! Расскажи ему! Ведь ты ездил по миру и видел не только турков. Видел всемирный Вавилон и целым вернулся. Скажи ему, потому что этому старому козлу больше никто не расскажет. Старику, не ездившему дальше Кракова и перепуганному, что живым оттуда не вернется в свою Дуяву, так его там краковские нечистоты, грязь, проституция и разврат поразили, что перестал креститься только за Величкой... А это километров девяносто от Кракова будет.

ХОР. Да, большое распутство творится в Кракове, но в Лондоне еще больше! Пропасть их ожидает и гибель, кумовья! Пропасть и гибель! Только неизвестно когда, может и не так страшен черт, как его малюют, а?.. Может это только так болтают, братишки? Может это только страшилки ксендза и сказки пьяного ежика, чтобы народ в предкапиталистической темноте держать? Потому что с ними, как было вначале, да так и на веки веков, аминь...

ПАТРИК. Пан Эдек, ведь речь совсем не о турках... Я там в самом деле был и видел, что нет сегодня турка или не-турка, грека или не-грека, поляка... Ведь мы не говорим о том, что сюда придет Турок, а только о том, что он привезет деньги. Но дело даже не в деньгах, а только в том, чтобы что-то изменилось, чтобы здесь началось движение, чтобы что-то... что-то... а не только дул ветер...

ЭДЕК. Турок вам ветер утихомирит! Лето вам черноморское устроит...

как на Кипре!

ПАТРИК. Ведь о переменах речь.

ЭДЕК. О каких, блин, переменах?

ПАТРИК. О переменах вообще. К лучшему.

ЭДЕК. А где это сказано, что перемены - к лучшему? А если кто-то не хочет никаких перемен? Может же кто-то, натурально, не хотеть? Тебя спрашиваю, молодой, который так за свободу ратует: может кто-то не хочет перемен? Отвечай.

ПАТРИК. Нууу... теоретически это возможно.

ЭДЕК. Теоретически... А практически - это на отстрел. Практически это утилизация? Разве не так, пан Свобода? Практически если ты не за перемены, то практически - ты мусор? Так если бы ты в грязных штанах на свадьбу пришел?

А если бы вообще не хотел идти, так тебя затащат и сразу же пальцами начнут тыкать, издеваясь, в твои грязные штаны, а ты стоишь и ничего не можешь сделать, ведь чистых у тебя нет или не хочешь ты их иметь, а тебя на свет выставили и кричат, что ты грязнуля и свинья... и не пригоден к жизни. И вообще не должен жить! Да?

ПАТРИК. Нет, не так...

ЭДЕК. А как?

МАРИКА. Ты ему ничего не докажешь. Моя мать мне говорила...

ЭДЕК. Твоя мать была такой же, как и ты. Хорошо известной и по ту, и по эту сторону границы...так что не надо здесь ля-ля...

Зарумянившаяся МАРИКА что-то кричит, видимо ругается, по-словацки.

ХОР. Эй ты, принцесса! Ну-ка, власть! Что здесь происходит? Идите ближе к огню. Поднимается северный ветер и разум мутит. Идите к огню, идите же согрейтесь. Тяжело на холоде ждать.

Наши герои принимают приглашение ХОРА. Не спеша, они группируются возле костра в поисках тепла. В глубине появляется АНДЖЕЛА, видимо, после ночного дежурства. Отдохнувшая, готовая на все, как только она умеет.

Ходит. К остальным, естественно, не присоединяется.

АНДЖЕЛА. Провоняешься... Слышишь? Провоняешься. Весь тем пропитаешься.

ПАТРИК. Это всего лишь дым.

АНДЖЕЛА. А ты что, индейцем аппачи из племени команчей за одну ночь заделался?

ПАТРИК. Мне холодно.

АНДЖЕЛА. Так иди в сторожку.

ПАТРИК. Там раньше собаки жили, знаешь?

АНДЖЕЛА. Ну и что?

ПАТРИК. Ничего. Просто говорю тебе.

АНДЖЕЛА. Идешь? Форма дымом пропитается.

ПАТРИК. Ведь это только костер, дерево. Не слышишь запах живицы?

АНДЖЕЛА. Оставь меня, бля, со своей живицей! Вы должны это совсем потушить. Сейчас же! Слышите? Гасите эту срань! И убирайтесь в лес! Сделайте себе шалаш и обыграйтесь там в индейцев... в чего хотите.

ПАТРИК. Энджи, очень холодно.

АНДЖЕЛА. Так пускай домой топают. Или в эту буду. Это, бля, территория или что? Да или нет? Разговаривай с ними. Черт, придут, всякие-разные... и обязательно устроят какую-нибудь херню! Ну, чего пялитесь? Нужно привыкать к тому, что это уже куплено. Продано, врубаетесь? Нет больше ничейного, бля, и не будет! Валите все в лес!

ХОР. Посмотрите, братья, только на этот мундир, пуговицы слева! Говорит, что "ничейного" больше не будет. Говно она знает, босая спит и носками укрывается. Со всем уважением, конечно...

АНДЖЕЛА. Эй! Ты, с усами!

ХОР. Перестань здесь прыгать и так как мы являемся хором и не принимаем участия в этой акции, операции, кампании... перформансе, назови как хочешь, ты можешь нас только слушать, вот и слушай: всегда было ничьё, даже когда все было чужим, так все равно уберечь не удавалось... Так устроен мир! Он смотрит сквозь пальцы на собственные правила и позволяет иметь немного тем, которые ничего не имеют. И больше не гони нам чепуху о всемирной приватизации.

АНДЖЕЛА. Патоль, скажи им что-нибудь!

МАРИКА. Ты ей что-нибудь скажи!

АНДЖЕЛА. Что ты сказала?

МАРИКА. А то, что слышала.

АНДЖЕЛА. Что он должен мне сказать?

МАРИКА опять говорит по-словацки.

АНДЖЕЛА. А на каком это она, бля, тараторит!?

ПАТРИК. Энджи, она говорит по-словацки...

АНДЖЕЛА. А что это вообще за язык? Чехословацкий когда-то был, а это что?

ЭДЕК. Иди, женщина, откуда пришла. Никому ты здесь не нужна.

АНДЖЕЛА. Старик, в отличие от тебя, я здесь работаю, понял?

ЭДЕК. Так иди и работай... только подальше. Охраняй тот металл, забор, иди сторожи псарню.

ПАТРИК. Пан Эдек, но мы должны. Платят нам, черт побери, и мы должны работать.

ЭДЕК. Да вы чужаки приблудные. Пришли сюда только вчера и уже вам кажется, что все вокруг вам принадлежит, потому что получаете деньги, потому что он имеет деньги, потому что нас должны вытеснить отсюда его деньги, потому что деньги, потому что говенные деньги, курва, да?.. Нет! Убирайтесь! Убирайтесь отсюда! Понятия не имеете, что значит жизнь посвятить, что значит здоровье потерять, что значит верить, что значит потом приходить сюда и смотреть день за днем, а в конце увидеть вас, жуков навозных, в эсэсовских комбинезонах... это похоже на то, будто тебе кто-то на могилу насрал за пять злотых... пистолетчик и пистолетчица за пять злотых...

АНДЖЕЛА. Господи, я не выдержу! Ты... ты... мудозвон старый!

ЭДЕК. А вы, вообще, когда-нибудь, стреляли в человека? Стреляли или нет? А может, убили кого-то, кто через дырку в заборе к вам пролез или стибрил кусок трубы? Ну! Нет? Так зачем вам весь этот металлолом? Зачем это носите, пистолеты свои, если никого не убили за это старое железо, за забор дырявый, за псарню...

АНДЖЕЛА. Нет, я не выдержу!.. (Внезапно уходит.)

ХОР. Братья, о смерти говорит и об убийстве, случилось, наверное, что-то, так как раньше никогда об этом не вспоминал. Неужели убивал? Разное говорили. В семьдесят девятом нашли труп. Нет, в восемьдесят втором. Говорили, что шпион. Какой шпион? Посреди леса? Но труп действительно был. Но не шпион же. Шпионы летают самолетами. "Агента 007" видали?.. Кто же это был? Беглец. Беженец. Человек, кумовья, по своим, личным делам шел. Но он ли это был? Или кто?.. Этим они не хвастали. Скажу вам одно, если даже и убил, то уж точно - никогда не брал. Нет?.. Нет. Если бы брал, так не ходил бы здесь как какой-то призрак, как какой-то шенгенский вампир. Если бы брал, то и сейчас бы сидел и дежурил. Вы правы, кумовья! Красил бы, клеил бы обои, косил, подрезал, подстригал бы кустики на территории, полировал, натирал до блеска, проверял сигнализацию, зажигается ли свет в фотоэлементе, лает ли собака... Да, охранял бы, потому что было бы что, а не просто бы здесь слонялся...без дела...

ЭДЕК. Оставьте меня в покое.

ХОР. Да здесь только свои.

ЭДЕК. Прошу вас...

ХОР. Брал?

ЭДЕК. Нет.

ХОР. Никогда?

ЭДЕК. Ни разу.

ХОР. А давали?

ЭДЕК. Пробовали. Сначала.

ХОР. Со страха не брал или из порядочности?

ЭДЕК. Кумовья, отстаньте, в конце концов.

ХОР. А того тогда застрелил ведь?

ЭДЕК. Чего...

ХОР. Эдек, ну скажи. Здесь все свои. Расскажи перед тем, как придет Турок, потом, может быть, уже и слушать тебя никто и не захочет.

ЭДЕК. На коленях прошу: отвалите от меня...

ХОР. Лучше брать или лучше убивать?

ЭДЕК. Пожалейте!

ХОР. Не в тебе дело, дружбан, а в проблеме. Как это выглядит в перспективе времени? Брал бы ли сейчас или стрелял?

ЭДЕК. А мог бы я не выбирать - ни того, ни другого?

ХОР. Нет. Должен выбрать, приятель, такова жизнь.

ЭДЕК. Не знаю... Слышите? Слушайте, приложите ухо к земле.

МАРИКА. Да. Как будто что-то... шум какой-то...

ЭДЕК. Шум колес по шоссе.

ХОР. Может быть...

МАРИКА. Патрик, это он? Так звучит его серебряное авто?

ПАТРИК. Трудно что-то сказать по поводу его колес...

Стремительно вбегает АНДЖЕЛА. В руках у неё пожарный огнетушитель, в ярости она срывает предохранитель и неистово гасит огонь.

АНДЖЕЛА. По-доброму, ведь, говорила - "Вон!" Вежливо, учтиво, блядь, говорила с мусорщиками!

ПАТРИК. Энджи!

АНДЖЕЛА. Патоль! Собирайся!

МАРИКА. Ты меня водой, потаскуха, пеной меня... ты себе это в задницу засунь и там открой! Патрик!

АНДЖЕЛА. Всем оставаться на местах!

ХОР. Ну и цирк? Международный!.. Цирк "Дуява" зажигает огни! Пусть кто-то выпустит львов... или хотя бы собак!

ЭДЕК. Собаки давно кончились. Скончались.

ХОР. Наконец к нам приехал настоящий цирк... В жопу себе засунь! Нет лучшего цирка, чем бабский! Слышала, приезжая? Вот и засунь! Засунь... и открути!

АНДЖЕЛА свое бешенство, вместе со струей пены, направляет в сторону ХОРА.

АНДЖЕЛА. Усатые выпердки! Убирайтесь с территории! В лес, мухлярские плоскостопики, конец вам! Пришла цивилизация и наводит порядок!

ХОР. Вы только посмотрите, какая языкатая. И как обучена! А под штанами может и кальсоны имеешь, как настоящий мужик? А может у тебя кружевные с разрезом в промежности? Ну что тут скажешь, сам видел! Есть такие. И снимать не надо, только так, знаешь, прыг - и на боковую. Просто ужас какой-то! Так какие у тебя, начальница? Мужские кальжопники или кружевные - прыг и набок?

АНДЖЕЛА. Вот придет он, и вы забудете, что такое смех. Схоронит вас лес! Навеки пойдете в ад, потому что имя ваше - кладбище!!!

ХОР. Как жаль, кумовья, что мы всего лишь хор...

ЭДЕК уходит и вскоре возвращается с, брошенным ранее, бело-красным шлагбаумом. Атакует им АНДЖЕЛУ с огнетушителем, и начинается поединок, напоминающий фехтование.

ЭДЕК. Здесь! Здесь становись, кошка в сапогах! Турецкая подтирка! Мусор сейчас тебе покажет!

ХОР. Вот это да! Трахнет сейчас бабу трубой. Трахнет её бело-красной палкой. Если попадет. Ну... если хорошо замахнется. Перебьет её пополам, и будет у нас две "энджи"!

АНДЖЕЛА. Старик...

ЭДЕК. Еще повернусь...

АНДЖЕЛА. ... обвислый...

ЭДЕК. Еще напрягусь...

АНДЖЕЛА. Только ты не очень...

ЭДЕК. ...и проткну тебя...

АНДЖЕЛА. Чем? Чем ты меня, "черную Анджелу", можешь достать? Разве что во сне...

ЭДЕК. Этим и достану! Тридцатью пятью годами...

ХОР. Пена кончилась. Профукала боеприпасы, профурсетка...

Обстановка действительно напоминает боевую. ЭДЕК орудует своим шлагбаумом, словно копьем, пикой или алебардой, а АНДЖЕЛА успевает лишь прикрываться опустевшим огнетушителем, как щитом, и находится в полнейшей обороне. Отступления-наступления и скрежет металла, как в средневековых поединках.

В какой-то момент АНДЖЕЛА, все-таки, бросает огнетушитель в ЭДЕКА, тот ошарашенный уклоняется, а в руках АНДЖЕЛЫ появляется настоящее оружие. Большой черный пистолет. Она целится прямо в голову ЭДЕКА.

АНДЖЕЛА. Все, финиш! Брось это.

ЭДЕК пытается достать АНДЖЕЛУ своим "мечом". Но пятится, однако, от неё, от её пистолета, спотыкается и падает навзничь. АНДЖЕЛА настигает его, ставит свою ногу в сапоге ему на грудь и тычет дулом пистолета под нос ЭДЕКУ.

АНДЖЕЛА. Ну? Ну? Ну? Ну и что, кандидат в покойники, что?

МАРИКА, ПАТРИК и ХОР окружают их.

МАРИКА. Отпусти его.

АНДЖЕЛА. Назад! Назад, тебе говорю, буфетчица!

МАРИКА. Ты будешь мне здесь приказывать?!

ХОР. И нам! Что нас соблазнило с этим хором..? Такими нас написала история, братья. А разве словом и пением мы можем защитить справедливость?

В этом обоснованном случае. Сержанта нашего пугает и топчет, и достоинства пытается его лишить! Эта выдра? А кого она еще может лишить? Вот именно...

Выдра!

Рашпиль!

Балаболка!

Ирод и уродина!

И с заду и спереди - одно и то же!

Сучка крашенная!

Ошибка генетическая.

Что?

Ну, не удавшаяся...

Аааа, было бы лучше, если бы её коза, вместе с какашками, в молоко высрала?

Точно.

Вонючка!

Выгребная яма!

Бабо-хлоп!

Дьяволица!

Педрильница!

Нет такого слова.

Разве? Извините. Ну, тогда пусть будет...

АНДЖЕЛА. И вы тоже назад, темнота!

ХОР. Давай, нападай. Хор можно победить только песней!

ЭДЕК. Убери это с меня!

МАРИКА. Сделай что-нибудь!

ПАТРИК. Что?!

МАРИКА. Что-нибудь. Мы ведь должны ехать в Лондон!

АНДЖЕЛА. Что она сказала?

МАРИКА. Сказала, что мы едем вместе в Лондон.

АНДЖЕЛА. Она издевается, мозги тебе парит, да?

ПАТРИК. Энджи, Мари меня просто спрашивала, как там в Лондоне, говорили об этом так, вообще...

АНДЖЕЛА. Мари тебя спрашивала?

ЭДЕК. Уйди!

АНДЖЕЛА. И что Патя ответил Мари?

ПАТРИК. Ничего конкретного...

МАРИКА. Ночью говорил по-другому.

АНДЖЕЛА. Был у неё ночью?

ПАТРИК. Вышел на минутку проветриться и разговорились...

МАРИКА. А что ты оправдываешься, Патричек! Ведь ты говорил мне, что у вас ничего общего, кроме служебных отношений, разве не так?

ПАТРИК. Ну, так...

АНДЖЕЛА. Я, как командир и старший по званию, спрашиваю, что ты будешь делать с этой коровой в большой космополитеческой столице нашего континента, а? Будешь выводить её в Гайд-Парк пощипывать зеленую травку?

ПАТРИК. Черт, не говори так!

МАРИКА. А в морду не хочешь, выдра крашенная?! (Направляется к АНЖДЕЛЕ, которая целится в неё из пистолета.)

АНДЖЕЛА. Стоять! Ни шага больше!

ЭДЕК. Убери свое копыто!!!

МАРИКА. В жопу себе выстрели! Все тебе это говорят!

ПАТРИК. Девчонки!

АНДЖЕЛА. Еще только шаг!

В эту минуту ЭДЕК хватает АНДЖЕЛУ за ногу и впивается зубами в её лодыжку.

АНДЖЕЛА. Аааааааааааа!!!! Сгинь, нищета! (Тащит за собой, вцепившегося в её ногу ЭДЕКА, одновременно целясь в него из пистолета.)

ПАТРИК. Неееет! (Бросается на АНДЖЕЛУ и вместе они падают на землю, образуя с ЭДЕКОМ вертящийся и спутавшийся клубок.)

МАРИКА. Патрик! Пистолет! (Подбегает к клубящимся телам.) Отпусти её! Отпусти его! Людииии!

ХОР. А что мы можем, королева? Что мы можем? Мы всегда были противниками насилия, так как насилие в котрабанде вещь бесполезная. А здесь - что же, одних ждет наказание, а других - только судьба. Да: одних ждет наказание, а других обыкновенная судьба. Поэтому, Марика, решай - не покинуть ли тебе этот опус, акцию, эксперимент, перформанс... назовите, как хотите... это представление?

МАРИКА. Сейчас? Когда Альбион уже так близко?!

ХОР. Мы, хор, можем тебе только посоветовать, не привязываться к этой мысли. Даа! В крайнем случае - поедешь через год, в следующий раз.

МАРИКА. В какой следующий? В этой засраной Дуяве каждый раз - последний! (Вновь возвращается к переплетенным и борющимся телам.) Оставь его! Патрик! Сержант! (МАРИКУ тоже затягивает этот вихрь клубящихся тел.)

Неожиданно раздается выстрел. Все замирают. А потом очень медленно клубок человеческих тел начинает распутываться, распрямляться и расползаться в разные стороны. Посредине остается только неподвижное тело ПАТРИКА. Где-то издалека доносятся звуки "Турецкого марша" из фортепианной сонаты Моцарта. Музыка звучит все громче и громче.

ХОР. Блин, да замолчите, наконец... приехал...

Входит САЛАМИНА. Высокая, нарядная и красивая. Прическа, бижутерия, золоченая грация Востока, лакированные туфли, каблуки, достоинство и секс. За ней семенит СЕКРЕТАРЬ в офисном костюмчике, остроносых лакированных туфлях и согнутый в регламентном полупоклоне. Эта пара обходит Дуяву, тщательно и подробно все осматривая. СЕКРЕТАРЬ время от времени записывает что-то в блокнот. Спустя несколько минут, они задерживаются возле наших героев, которые пытаются как-то прийти в себя, одновременно наблюдая за новоприбывшим явлением.

СЕКРЕТАРЬ Госпожа Саламина говорит, что ей все это очень нравится.

МАРИКА. Что? Что ей нравится?

СЕКРЕТАРЬ. Ну, это все. Это, то и то. Все вместе.

МАРИКА. Даа?

СЕКРЕТАРЬ. Госпожа Саламина спрашивает, не пьян ли этот, лежащий здесь?

МАРИКА. Да.

СЕКРЕТАРЬ. Это прекрасно, это очень хорошо. Госпожа Саламина так себе это и представляла, она очень этим довольна.

АНДЖЕЛА. Что она себе представляла?

СЕКРЕТАРЬ. Жизнь славян на границе, разумеется. Она хотела бы, насколько это возможно, чтобы все так и оставалось. Это значит: ничего здесь не менять.

АНДЖЕЛА. О"кей! Скажи этой Саламине, что не будем.

СЕКРЕТАРЬ. Госпожа Саламина очень вас благодарит. Спрашивает также, что это вот там?

АНДЖЕЛА. Где?

СЕКРЕТАРЬ. Вот то, там.

АНДЖЕЛА. Это магазин этой.

СЕКРЕТАРЬ. И что она там продает?

МАРИКА. Водку... я хотела сказать воду. Воду и пиво. А что я еще должна продавать?

СЕКРЕТАРЬ. Великолепно! Госпожа Саламина восхищена! Это также пусть останется. Особенно это. Расширим только ассортимент, вино, например, завезем...

МАРИКА. А кто ей здесь вино пить будет? И вообще... чего это она мне в ассортимент суется?

СЕКРЕТАРЬ. Конечно, конечно, уважаемая пани. Однако, госпожа Саламина была бы очень вам благодарна за сотрудничество в проекте "Разбойники на границе".

ЭДЕК. Что?

СЕКРЕТАРЬ. "Разбойники на границе".

ЭДЕК. Какие разбойники?

МАРИКА. А что? Может Али-Баба какой-нибудь?

СЕКРЕТАРЬ. Нет, нет, речь идет о здешней границе. Госпожа Саламина выстроит здесь тематический парк под названием "Переход границы в социалистической Европе"

ЭДЕК. А ведь должны были паркинг строить.

СЕКРЕТАРЬ. Это там, дальше. Здесь будет парк.

ЭДЕК. Тематический?

СЕКРЕТАРЬ. Госпожа Саламина говорит, что постарается, чтобы все осталось как прежде, как в прошлую эпоху. Колючая проволока, собаки, досмотр вещей, перестрелка, пытки... и так далее.

ЭДЕК. Здесь не было проволоки. Только там (кивает), на русской.

СЕКРЕТАРЬ. По известным... объективным причинам госпожа Саламина не может реализовать свой проект, как пан был любезен выразиться, "на русской" стороне. А здесь мы быстро все отремонтируем, покрасим, купим дрессированных песиков, дадим работу местным жителям. Трудоустроим всех. Это будет зрелище мирового масштаба. Пан, наверное, помнит те времена?

ЭДЕК. Да.

СЕКРЕТАРЬ. Наверняка, было не сладко, да?

ЭДЕК. По-разному.

ХОР. Кому как, кому как, пан Турок. Пусть пан нас спросит!

СЕКРЕТАРЬ. Госпожа Саламина спрашивает, не хотел бы пан остаться, в качестве нашего консультанта.

ЭДЕК. И что бы мне пришлось делать?

СЕКРЕТАРЬ. Ах, ну, знаете... просто контролировать, все ли так, как было в те времена, верно ли, так сказать, соответствует ли исторической правде, то есть: форма, оружие, уставы, распорядки, процедуры, психология, ну вся атмосфера - аура, понимаете? - которая делает зрелище захватывающим. Убедительным. Привлекательным. Понимаете? Таким, собственно, чтобы люди сюда пришли и заплатили, дабы узнать правду. Вот! Такие люди, с опытом, нам нужны. А знаете, пан... как вас зовут?

ЭДЕК. Эдек.

СЕКРЕТАРЬ. А знаете, пан Эдвард, мы ведь будем делать настоящую, соответствующую инструктажу, проверку, настоящий досмотр! Ах, даже напечатаем настоящие паспорта и будем их по-настоящему штемпелевать! Реально!! Не хотел бы, пан Эдек, штемпелевать? В форме? В каком-нибудь там звании?.. В каком захотите. С пистолетом, псом? Не хотели бы? Пан мне кажется человеком, который много повидал. Нам такие очень нужны. Главное - чтобы все было как в жизни! Я уже вижу глазами воображения вереницу автомобилей со всей Европы, вижу, как стоят в снегу, в жару, на солнцепеке, часами, сутками, в страхе, почти на коленях, а мы их здесь, знай наших, штемпелируем, штемпелируем, штемпелируем! Или, нет - обыскиваем! Все открываем, вынимаем, вываливаем на землю... А псы лают и прыгают!! Прыгают и лают!!!

САЛАМИНА подходит к СЕКРЕТАРЮ и, улыбаясь, гладит его по голове.

СЕКРЕТАРЬ, А может быть таможенником бы пан Эдвард хотел... или как?

ЭДЕК. Нет.

СЕКРЕТАРЬ. Гонорар, надо признаться, одинаковый. (Обращается к ХОРУ.) А может быть вы, панове?

ХОР. Мы - шенгенские сироты. Мы мертвы. Слышны только наши голоса... Мы мертвы, и вы можете слышать только наше пение, наши шенгенские причитания, наш сиротский хор... В этом безграничном мире наша жизнь теперь ничего не значит, как товар, на который нет пошлины. Стоит ровно столько, как товар без пошлины... Мы не совершаем никаких поступков, так как нет уже никаких границ.

СЕКРЕТАРЬ. Делов-то! Панове, контрабандисты! Ха-ха... Мы в один час сделаем вам границу! Абсолютно новую, еще лучше, чем была. Такой, какой вы здесь еще не имели!

ХОР. А что ты малолетка, щенок, коротышка, шкет, сопляк, салага, шпингалет, зелень, молокосос... знаешь о границах?.. Что ты видел?

МАРИКА. Если вы такие всесильные, то верните мне прежнюю...

ХОР. Желторотик безусый... Так он вообще без волос!

СЕКРЕТАРЬ. Господа, вы, как консультанты, могли бы нам помочь получить определенные знания, применение которых позволило бы нам построить картину, не уступающую действительности...

ХОР. Дааааааааааа - действительнее чем действительность... от действительного действительнее...

СЕКРЕТАРЬ. Пан Эдвард, вы, правда, могли бы нам все-таки... и в этом мундире, со штемпелем...

ЭДЕК. Ничего не помню.

СЕКРЕТАРЬ. Но ведь пан говорил...

ЭДЕК. Уже забыл!

САЛАМИНА подходит к лежащему ПАТРИКУ. Опускается перед ним на колени, гладит по лицу.

МАРИКА. Что она говорит?

СЕКРЕТАРЬ. Госпожа Саламина говорит, что он очень красивый, только немного холодный.

МАРИКА. Скажи ей, что мы - славяне. И у нас, славян, так заведено - как напьемся, так и остываем.

ХОР. Остываем, как лед, когда наступают холода, и, поэтому, нас знают даже у ворот Стамбула.

СЕКРЕТАРЬ. Передам. Но госпожа Саламина спрашивает, долго ли у вас это продолжается?

ХОР. Не очень.

МАРИКА. Минутку. Всего ничего.

СЕКРЕТАРЬ. Госпожа Саламина хотела бы взять этого юношу в свои консультанты, если тот пан, постарше, отказывается. Ну как, нет?

ЭДЕК. Нет. Пусть сама себе смотрит.

МАРИКА. Пять, минимум десять минут, скажи ей.

ЭДЕК, ХОР и МАРИКА собираются уходить.

МАРИКА (к АНДЖЕЛЕ). Идешь?

АНДЖЕЛА присоединяется к уходящим.

САЛАМИНА сжимает ПАТРИКА в объятьях и качает, как ребенка. СЕКРЕТАРЬ стоит рядом.

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

АНДЖЕЙ СТАСЮК (род. 1960 г.) - польский поэт, прозаик, эссеист и драматург - один из наиболее ярких авторов, может быть, самая интригующая и знаковая фигура в современной польской литературе и, бесспорно, едва ли не самый знаменитый писатель посткоммунистической Польши.

Он родился и воспитывался в Варшаве. Введенное В.Ярузельским в 1981 г. военное положение, поставило крест на его подпольно-музыкальной карьере: заявив о принципиальном отказе нести военную службу из пацифистских убеждений, бунтарь-романтик был арестован и полтора года провел в тюрьме. Вернувшись в Варшаву и сменив гитару на перо, он стал активно печататься в самиздате, пока не бросил шумную столицу ради отшельнического уединения в деревенской глуши.

В 1986 г. А.Стасюк перебирается в заброшенную карпатскую деревушку (всего несколько дворов) в Низких Бескидах, на юге, на стыке Польши и Словакии, по соседству с Румынией и Украиной. Вместе со своей женой Моникой Шнейдерман они создают собственное издательство "Czarne" ("Черное"), по названию деревушки, и начинают активно издавать как польских, так и восточно-европейских писателей.

На вопрос почему он уехал, писатель отвечал в одном из интервью: "Я свободный человек. На меня в детстве и юности произвел впечатление горный пейзаж. Я жил в Варшаве, но увидел горы и сказал себе: горы - это то, что мне надо. Я хотел жить в горах и уехал в горы..." Вскоре писатель перебирается в соседнюю деревню Воловец (насчитывающую уже 13 дворов), строит просторный двухэтажный дом, где и живет по сегодняшний день с женой, дочерью и огромным псом по кличке "Сибирь".

Дебютировал Анджей Стасюк книгой рассказов "Стены Хеврона" (1992) и поэтическим сборником "Стихи любовные и нет" (1994). "Стены Хеврона" связаны с тюремным опытом автора. Характерно, что герой Стасюка не изображен "оппозиционером", хотя первая книга и рисует картину разлагающейся системы, но она показана не с политической или идеологической точки зрения. Подробного, репортажного описания реалий вполне достаточно, чтобы показать абсурд действительности, в рамках которой разыгрываются события каждого рассказа. Эта книга, высоко оцененная критикой, обращает на себя внимание совершенством языкового слуха автора. Причем речь идет не просто о цитировании тюремного жаргона -- идя от него, Стасюк создает собственный вариант этого жаргона, творит оригинальный авторский язык своего повествования, сильно насыщенный лиризмом откровенно библейского происхождения. Исходной точкой в этой, как и в последующих книгах, всегда является - услышанный язык, который в повествовании преобразуется так, что это позволяет извлечь из повседневного хаоса выразительные фигуры героев; именно это приводит к тому, что мир, изображенный в прозе Стасюка, возбуждает интерес у читателей.

Позже появились романы "Белый ворон" (1995), "Девять" (1995), сборники рассказов и эссе "Галицийские рассказы" (1995), "Через реку" (1996), "Дукля" (1997), "На пути в Бабадаг" (2004), "Фадо" (2006) и др. Несколько книг написаны им в соавторстве с известными польскими писателями Е.Пильхом и О.Токарчук, а также с украинским прозаиком Ю.Андруховичем. В 2007 г. писатель издал книгу "Дойчланд", а сейчас заканчивает книгу о России, отдельные главы которой, уже появились в польской периодике.

А. Стасюк - лауреат многих литературных премий, в том числе - главной национальной премии "Нике" (2005) за книгу "На пути в Бабадаг". Эта книга - повествование о путешествии по Центральной Европе, включающее элементы приключения, эссеистики, путевой прозы. Польша, Словакия, Венгрия, Румыния, Словения, Албания, Молдова - автор пересекает их на машине, автостопом, на поезде, пешком. После 1989 года вопрос о "европейскости" или "центральноевропейскости" этих стран встал достаточно остро. Для польского сознания принадлежность к Европе, самоидентификация с ней - больная и сложная тема, включающая в себя множество переживаний: ностальгию, мечту, скрытые комплексы и прочее.

А.Стасюк - автор пьес для телевидения "Две пьесы о смерти" (1998) и "Мухи" (2000), а также и для театра - "Ночь" (2005) и "Темный лес" (2006). На русском языке изданы романы "Белый ворон", "Девять", книги "Дукля", "На пути в Бабадаг". Журнал "Иностранная литература" печатал рассказы писателя (N4-1998, N5-2001) и пьесу "Ночь" (N9-2007).

***

Пьеса "В ожидании Турка" ("Czekajac na Turka"), мировая премьера которой состоялась 19 июня 2009 года в Кракове в "Старом театре", является частью проекта "После падения - Европа после 1989 года", инициированного "ГЕТЕ-ИНСТИТУТ", "Staatschauspiel" (Дрезден) и "Theatrburo" (Мюльхайм). Для участия в проекте были приглашены 19 авторов из Германии, Голландии, Венгрии, Чехии, Молдовы, Румынии, Украины, Польши, Сербии, Бельгии, Дании, Швеции, Финляндии, Великобритании и Ирландии. Задача проекта - отразить результат социальных и политических изменений в стране в течение двадцати лет после падения Берлинской стены, разделявшей не только Германию, но и всю Европу на два лагеря.

Спектакль краковского театра осенью 2009 года был показан в Дрездене и Мюльхайме в рамках итоговых мероприятий проекта. Сегодня "В ожидании Турка" уже пятый сезон с успехом продолжает идти на Камерной сцене "Старого театра".

В программке к "славяно-германскому трагифарсу" "Ночь", мировая премьера которого состоялась в Дюссельдорфском театре в 2006 году, на вопрос "Все описанное в пьесе - правда?" драматург отвечал: "Самая что ни на есть. Если всего этого пока не произошло, то непременно произойдет, потому что должно произойти - я уверен. Знаете, художественный вымысел сейчас в загоне. Люди любят слушать о том, что было на самом деле. Им хочется видеть только себя. Герои им больше не нужны. Они сами герои, и этого им достаточно. Поэтому я написал в стиле реалити-шоу. Так мне, по крайней мере, кажется...." Эти размышления драматурга, касающиеся первой пьесы для театра "Ночь", также вполне применимы и к третьей, последней пьесе А.Стасюка "В ожидании Турка"

***

В своей прозе Стасюк последовательно развивает мотив скитальчества, пересечения границ - это мы видим и в сборнике "Через реку" и в "Дукле", герои которых удаляется от Варшавы, и в романе "Девять", где приезд в столицу становится подтверждением её деградации. Вдали от центра, среди узнаваемых, не безымянных людей рассказчик этой прозы находит мир "по мерке человека". Дукля - как раз такое место, излучающее тайну своей неповторимости. И хотя этот мир - как весь мир прозы Стасюка - уже ознаменован печатью распада, хотя герои его повествования - в большинстве своем маргиналы, тем не менее, где-то здесь еще можно отыскать хотя бы память о мире основополагающих, ни к чему иному не сводимых ценностей. В книге "На пути в Бабадаг" находим следующие строки: "Я бы хотел перенестись туда, без всякого конкретного плана, потому что меня уже давно перестало занимать будущее и гораздо больше привлекают места, напоминающие начало чего-то, во всяком случае, такие, где печаль обладает силой рока. Словом, мне начхать, куда мы движемся, и интересует лишь то, откуда мы появились..."

Известный польский публицист Лешек Шаруга, анализируя прозу А.Стасюка, находит в ней много общего с книгами Р.Капустинского и Х.Краль, которые "совмещают в себе литературный репортаж и поэтическое эссе, в основе которого лежит глубокое переживание истории". "Каждый из этих писателей идет своим путем, имеет свою, четко определенную тему, - продолжает Шаруга, - их объединяет попытка уловить смысл происходящих в мире перемен как следствия современного исторического опыта. Капустинского интересуют глобальные изменения, Краль - осознание (или неосознание) значения Катастрофы, Стасюк же пытается проникнуть в особое самоощущение периферии, существующей на стыке культур, и спасти ее от исчезновения."

"Когда живешь на самом краю Европы, можешь видеть и понимать больше. И можешь быть более независимым - сказал в одном из интервью А.Стасюк, комментируя выход книги "На пути в Бабадаг". - Поэтому у меня, к примеру, и возникла идея написать свою последнюю книгу, показать страны, которые живут обособленно от старой Европы. Я стал интересоваться ими после распада Советского Союза. Меня интересовал не Запад, а страны посткоммунистического блока, которые только начинали развиваться, в которых появилось ощущение свободы. Я начал свое путешествие по этой части Европы со Словакии, потом мы поехали в Венгрию, потом в Румынию... Так все и началось. Так и возникла моя книга "На дороге в Бабадаг". Можно сказать, что причина ее появления - то, что я тоже живу на периферии. Отсюда видна совсем другая перспектива и другая Европа..."

***

В эссе "Память" можно найти строки, которые во многом проливают свет и на замысел пьесы "В ожидании Турка", указывают на истоки этого замысла.

"Я прочитал за свою жизнь тысячи книг, разговаривал с сотнями людей, с десятками дружил, объездил немалый кусок мира и бывал в разных удивительных местах. Из всего этого должен возникнуть какой-то синтез, какой-то урок на будущее. Я просыпаюсь каждый день и жду, пока эти события исчезнут в прошлом. Только тогда они становятся выразительными, только тогда приобретают какое-то значение. Будущее - великая пустота. В нем ничего нет, и оно может, самое большее, возбуждать любителей научной фантастики, марксистов, капиталистов или стареющих барышень. Существует лишь то, что прошло, ибо оно обладает своей формой, оно уловимо, ощутимо и каким-то образом уберегает нас от безумия, от умственного уничтожения.

Да, память и прошлое - моя родина и мой дом. Я люблю напиваться в одиночестве и вспоминать минувшие события, людей и пейзажи. Даже то, что было неделю или две назад... Никогда я не думал о будущем как о некоем решении. Будущее всегда остается прибежищем глупцов. Оно наступает, а им приходится оправдываться, что наступило оно не такое, как надо, или доказывать, что оно ровно такое, как они предсказывали. Поэтому я предпочитаю напиваться в одиночестве или с друзьями и ждать, пока былое овладеет нами. Всегда лучше общаться с бытием завершившимся, нежели потенциальным. Попросту прошлое относится к нам серьезно, чего нельзя сказать о будущем.

"Жизнь - это не то, что человек пережил, а то, что и как он запомнил" (Габриэль Гарсиа Маркес). Я не смог бы найти лучшего ответа на вопрос, почему я тот, кто я есть, и откуда собственно взялся в этом месте и в это время..."

Контактный телефон:

8 911 835 6496 - моб.

(812) 404 61 96 - дом.

e-mail: [email protected]

ЮРИЙ

Оставить комментарий © Copyright Стасюк А. (lottin55@gmail.com) Размещен: 15/07/2017, изменен: 15/07/2017. 84k. Статистика. Пьеса; сценарий: Драматургия Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Перевод с польского Юрия Лоттина.

Стасюк А. : другие произведения.

В ожидании Турка