- Вот что мне напоминает наша кровавая вакханалия, господа, - сказал начальник управления общественных связей и информации соседу по палате в ожоговом центре. Пожар в администрации лишил начупра кожи на обеих руках, но не заставил опуститься до разговоров о сортах обезболивающих. - Вы помните истории о Зорро? Отмороженный террорист-одиночка, которого невозможно поймать. По ночам он совершает отвратительные преступления, а днем притворяется кем-то законопослушным и безобидным.
Чиновник вздохнул так, что булькнула накапливающаяся в нижних отделах легких лимфа, и повторил:
- Безобидным...
Полоса катастроф началась, когда в глубокой бухте, колыбели отчизнолюбия, вызванного пышными парадами крейсеров и судов береговой охраны, взорвался боевой корабль. Он вспыхнул среди черной ночной воды так же ярко, как призванный восхвалять государственное величие фейерверк, мощно разбросал вокруг листовую обшивку и, прежде чем опуститься на дно, к обломкам трирем, каравелл и фрегатов, как никогда ярко осветил город, горы и виноградники
Зурбагана.
На месте погибли восемь матросов, как призванных, так и служивших по контракту; как мальчик, который собирался повеситься из-за систематических издевательств, так и его мучители. Все они смешались с каютной мебелью, с вещичками из дома, с обшивкой, с морской водой и медленно погружались на дно, навсегда глубоко удивленные произошедшим.
Проснувшиеся от грохота жители домов близ бухты вначале думали, что пора снова хватать документы и бежать, но, в конце концов, они были современными людьми и первым делом высыпали на крыши и видовые террасы с мобильниками - снимать, как догорают руины на маслянистой воде.
После неблагой ночи утро у офисе управления общественных связей началось раньше, предстояло много работы.
- Хорошо, что у нас на флоте бардак, - сказал начупр. - Две трети болтались в самоволке, остались живы-непокалечены. Повезло их мамкам.
Он вздохнул, встряхнулся.
- Все, настроились-настроились. Пишем.
Референт отдела общественных связей подняла руки над клавиатурой. Она была родом из далекого далека, оттуда, где у людей плоские бесстрастные лица, полгода стоит кровожадная жара, полгода - безнадежный холод. Ее звали Алтын-еч, возраст ее приближался к сорока годам.
- Комментарий главы администрации пишем мягко, без конкретики: нас постигло горе... - начупр остановился, драматично заломив руки. Референт загрохотала по клавишам. - Погибли - тут пока ставь звездочки, минпечати не согласовало цифру - ...молодых людей, надежда нации, то-се. Про террористов пока не нужно. Пиши, что трагедия еще сильнее сплотила против внешнего и внутреннего врага жителей нашего города. Тысячи несут к месту трагедия цветы. Подвиг простых парней, элиты нашей армии, отдавших жизнь за Родину, не будет забыт...
- почему подвиг они просто взорвались и все, - механический голос Алтын-еч произносил все слова одинаково, без заглавных букв, точек и запятых, поэтому начупр каждый раз немного пугался, когда его подчиненная начинала говорить. Не в последнюю очередь по этой причине ее слова всегда вызывали у руководителя раздражение.
- Ты думаешь, взрываться легко? - возмутился он. - Сперва взорвись, потом критикуй. О, эсэмэсочка. Наверное, цифру скажут.
Начупр разблокировал экран и смотрел на него долго-долго. Наконец, он перевел взгляд на Алтын-еч и прочитал для нее:
- Сегодня в 3.50 произошло возгорание ГСМ на пришвартованном в районе Провиантной бухты дебаркадере, принадлежащем частному лицу. Пожар локализован в 4.35. Жертв и пострадавших нет.
Некоторое время в офисе стояла тишина. Было слышно только, как электричество заставляет компьютер работать.
- Ладно. Хорошо, - вышел из оцепенения начупр. - Сотри все, пиши заново ровно то, что я тебе говорю, от себя не выдумывай: "Сегодня утром ряд блогеров распространили в сети Интернет "утку" о якобы имевшем место пожаре на корабле ВМФ. Каждый, кто хотя бы понаслышке знаком с нормами противопожарной и антитеррористической безопасности, принятыми на нашем флоте, понимают, что это нелепая ложь. Как глава администрации города, который имеет честь принимать у себя базу военно-морской мощи и славы страны, считаю своим долгом расставить все точки над i". Пиши так, чтобы И с точкой была, а не как в прошлый раз!
Красота Зурбагана была и будет сравнима только с болью от ожогов. Боги создали это место, чтобы поиздеваться над людьми и всем, что те считают святым, потому что каждый путешественник с первых шагов по этой земле понимал, что его слова о люби к прежней родине больше ничего не значат. Из пыльного Сарсалаата, чумного Астракана и самой большой, самой отвратительной на земле цитадели Караккум, где воздух сожжен, вода стала маслом, а земля отравлена вниз на глубину десяти могил, люди приезжали в Зурбаган и видели: как бы ни были богаты их города, как бы ни были бедны здешние приморские деревни, вся земля лишена радости - лишь здесь, у моря, радость жива. Здесь людям нравилось умирать, поэтому редко и ненадолго прекращалась война за Зурбаган. Рядом возникали и рушились империи, считавшие его своей частью - будто человек может быть частью раковой опухоли.
Этой весной Зурбаган не увидел того, чего не видел прежде. В город и деревни вошли военные. В бухту, распушив флаги и надув радиолокаторы, вплыли серые корабли. Стало чуть больше бездомных собак: невидимо для стороннего глаза из благословенной земли уходили беженцы, оставляя все имущество. Таковых оказалось не слишком много: лучше голодать и бедовать в Зурбагане, чем искать крышу в сытом краю без радости.
Настало лето, но побережье не пробудилось. Остались пустыми прежде лоснившиеся туристами набережные, широкой и унылой оказалась улица, прежде тесная и яркая от торговцев игрушечными корабликами с разноцветными парусами. Появились новые жители: офицеры, офицеры-дознаватели и чиновники. Начупр прибыл одним из первых и поселился в центре. Алтын-еч досталась квартира на окраине, зато с чарующим видом на облачный отрог горы.
Муниципальная квартира оказалась полностью обставлена. В шкафу нашлось несколько чистых рубашек, на трельяже у входной двери стояла торчком оранжевая губная помада. Во всей квартире перед вселением нового жильца кто-то тщательно вымыл полы. Алтын-еч вышла на лоджию, общую для трех квартир. Из своей секции с двенадцатого этажа она могла видеть только ущелье с игрушечными соснами. Лесистые отроги гор были немы. Нигде не курилась полевая кухня, ветер не доносил человеческого запаха - Зурбаган смирился, Зурбаган не начал партизанскую войну. Алтын-еч перелезла через заграждение на чужую часть и дошла до угла дома - оттуда был виден город и море с обозначающей бесконечность белой полосой в месте присоединения к небу. Поперек проспекта, который отсюда походил на барсучью тропу, с криком и шумом, которые отсюда воспринимались как полная тишина, приколачивали растяжку: "В новую жизнь!"
БП-26 на автомобильном выезде из города ласково прозвали "диванными войсками" в честь кожаного одра, вывезенного из ближайшего офиса за ненадобностью бывшим владельцам. Экс-диван директора вначале стоял в зарослях дрока у шоссе, позднее его перенесли в теплушку, но прозвище осталось: прозвище по щелчку в каптерку не унесешь. В полукилометре от диванных войск располагался дублирующий БП-27.
После случая с дебаркадером на всех БП усилили вахты, в том числе - на двадцать шестом и двадцать седьмом, автодорожным. Шла восьмая ночь повышенной бдительности, когда обоим пришел конец.
Эта ночь выдалась громкой - по ущелью ходил ветер и говорил в проводах потусторонним голосом. К полтретьему ночи, в самый черный час на БП-27 услышали два хлопка со стороны БП-26. Командир двадцать седьмых вскочил с койки, ничего не понимая. Шоссе помаленьку заполнилось бойцами. Кто-то крикнул "фигня, шумовые". Грохнул третий разрыв, уже совсем близко. Тут заработала постовая рация: на связь выходил БП-26. Старший лейтенант, выдернутый из сна, чужими губами сказал "прием" и услышал голос, само звучание которого пугало. Так мог говорить человек, одной ногой стоящий на том свете. "Поста нет", - сказал голос и оборвал связь.
В слабой луне было видно, как на изгибе шоссе появились вооруженные люди. Старлей увидел их первым и первым открыл огонь.
13 убитых и 24 раненых - таков был первый итог утра. Все тела, лежавшие на шоссе и в придорожной зелени, принадлежали бойцам БП-26 и 27. Что касается командира БП-26, он был убит в теплушке за полчаса до разрыва первой шумовой выстрелом в затылок, произведенным из его табельного пистолета сквозь кожаную диванную подушку. Рация, которая была при нем, исчезла, и никогда не была найдена.
Еще не все тела убрали с дороги, как начупру пришло послание из министерства печати. Министерство писало: "Комментарии мирных жителей осуждение терроризма сфера здравоохрание образование культура социальные услуги". Утром глава маленького информационного войска собрал своих бойцов - Алтын-еч и оператора местного телеканала - и отправился во дворец культуры. Заведующая его была крашена хной с басмой, а челку себе подстригала самостоятельно маникюрными ножничками. Перед гостями она сидела как на допросе, сгорбившись и углубив сцепленные замком руки в юбку между коленей. Вряд ли она была старше Алтын-еч больше, чем на десять лет, но казалась ее бабушкой.
Оператор был высокомерен и безразличен, как все его собратья по профессии. Алтын-еч, бесчувственная и полусонная всегда, сегодня выглядела как человек, который всю ночь играл в компьютерную игру и болен от недосыпа. Один начупр держался со светской непринужденностью.
- Расскажите на камеру, как вы осуждаете терроризм. Вы - мирные люди, работники искусства, вам не нужны все эти политические игры, вы хотите тихо и счастливо жить на своей земле. Хорошо?
Все так же глядя в пол, будто виноватая, заведующая закивала. Включилась камера.
- Да, - сказала выразительница народного мнения, будто больше от нее ничего не требовалось. Оператор поджал губы и выключил камеру. Начупр не хотел быть невежливым и воздержался от развернутых комментариев.
- Хорошо, но не совсем так. Вы должны сказать это словами: "Я осуждаю терроризм".
Камера заработала.
- Я... осуждаю терроризм, - взгляд заведующей метался: в пол, на страшного оператора, снова в пол. После слова "тероризм" она вновь не произнесла ни звука. Оператор закатил глаза.
- Хм. Хорошо, - начупра было так просто не деморализовать. - Вы можете немного развить мысль? С чем у вас ассоциируется мирная жизнь?
Заведующая молчала.
- Ладно. Просто выберите то из моих утверждений, которое вам больше понравится, и повторите. Мы, мирные жители, работники искусства, хотим без страха ходить по улицам, трудиться, растить детей... У вас есть дети?
Заведующая отрицательно мотнула головой.
- Не страшно, давайте-как сделаем вот как...
Тут женщина впервые подняла голову и пробуравила его взглядом, полным настоящего страдания.
- Вам не страшно, а меня свекровь за это знаете как ругала?
Слова прозвучали так же искренне, как и неуместно. Все почувствовали себя не в своей тарелке, а начупр тоненьким голосом спросил: "Может, чаю?"
Гидра терроризма пустила свои щупальца по всему побережью и то здесь, то там поднимала одну из своих уродливых голов, как писали колумнисты "Вечерней правды".
В глубоком распадке под серпантином, среди молодого грабника, нашли легковушку с тремя облепленными мухами сотрудниками прокуратуры: мужики ехали на шашлык и получили в лобовое стекло очередь из автоматического оружия. похищенного на БП-26.
Жители домов на Вокзальной площади как-то ночью услышали вопли полицейского, дежурившего возле "доски позора": "Эй! Не положено! Прекрати! Стой! Стой, говорят, табельное применю!" На следующее утро он числился среди пропавших без вести.
Одни истории с высочайшего разрешения попадали в печать и обрастали жуткими, но, к счастью, далекими от истины подробностями, другие замалчивались. Никакой системы в том, что говорить, а о чем молчать, не мог увидеть даже старый опытный начупр, поэтому каждое утро смиренно ждал нового эсэмэс-сообщения и заранее готовил новые синонимы для "наглой дезинформации", "смехотворных измышлений" или, наоборот, "необъяснимого зверства" и "гадкой провокации". "Нас не запугать!" - читал мэр его слова перед черным елочным шариком камеры. Он всегда забывал, куда не нужно смотреть - в объектив или на оператора, поэтому прямые эфиры с ним становились мучением для всех.
Мэр Зурбагана был немолод, но страшно жаден до жизни; он недавно выкупил тридцать соток виноградников и заказал план поместья с бассейном инфинити в лазоревое море; с теннисным кортом и непременно - с гипсовыми львами. В детстве он пообещал себе, что не умрет, пока у него не будет домика у моря и самых пучеглазых на свете львов.
Рабочие не знали, как избавляться от виноградников: в краю, откуда их выписали, люди видели только магазинные трупы виноградин на пластмассовых подложках. Что делать с лозами? Корчевать, пилить, косить, жечь? Ребята попробовали рубить их лопатами. Упругая лоза с гроздьями, которые едва успели завязаться, пружинила, роняла на землю сок и изорванные листья. Запах над тридцатью сотками стоял сладко-травный, как от девичьих бедер. Виноградники пришли на земли Зурбагана давно, они были посажены прозрачными пальцами людей, чья раса давно сошла под землю, но из травы и с крутых боков урочищ первые виноградари все еще наблюдали за своим детищем. Не в первый раз лоза безвременно роняла свою кровь на сухую землю, но люди в здешних холмах и плоскогорьях делали это куда чаще. Солнце поднималось в зенит. Работники уже разделись до трусов, кто-то чувствовал, как обгорает, и лепил виноградные листья на плечи. Вовремя подвезли бочку холодной питьевой воды: некоторые уже стали отдирать планки системы капельного орошения, чтобы высосать хотя бы пару глотков. На воду накинулись с радостью и в минуту осушили бочку до половины.
Солнце перевалило за полдень: морской йод отступил, с гор потянуло колючим запахом можжевельника. "Что-то нехорошо", - сказал один корчевальщик и сел на землю. При иных обстоятельствах товарищи подняли бы его на смех за слабость, но сейчас все чувствовали себя разбитыми и, видя, что пример подан. Один за другим садились на землю. Кого-то шумно вырвало. Еще минута, десять, пятнадцать - и поле покрылось извивающимися мужскими телами - загорелыми, с дряблой кожей на бугрящихся мускулах, с некрасивой редкой волосяной порослью и пятнами поноса на белье. Работники грызли землю, кричали, размазывали грязь по лицу и проклинали друг друга.
"Скорая" долго плутала по проселкам в поисках нужного участка, а затем - в поисках дороги, не перегороженной свежими заборами из рабицы. Тем же путем поехала странствовать и вторая карета, и четвертая, и восьмая - весь подвижной состав не мог увезти истекающих собственными внутренностями мужчин с разоренного виноградника.
Трое так и умерли в земляных ложбинах между рядами шпалер, с десяток - в пути или в больничных коридорах. В бочке с водой следователи нашли раствор средств от крыс "Мышонок Ди".
Отныне что бы ни происходило в Зурбагане, все приписывалось руке террористов. Нашли студентку с перерезанным горлом в сухом канале, столкнулись на серпантине пьяный сотрудник автозаправки и школьный автобус, сверзился с водяного матраса и утонул начальник отдела продаж городской телефонной компании - никто не спрашивал, чьих рук дело это могло быть. Чтобы изловить их, тенями прячущихся повсюду, толпы полицейских и добровольцев прочесывали леса, но террористы оказались умнее и не попадались.
Служивые люди завыли, когда госбезопасность стала искать информаторов. Не могло происходить то, что происходило, без попустительства кого-то из силовиков или администрации. Молоденьких консультантов социальных управлений доводили до слез, главного бухгалтера ГУ МЧС увезли в реанимацию с сердечным приступом и раной на голове от вырванного клока волос. Начупр сравнительно легко отделался, и то сидел один день в своем кабинете и всем, кто заходил к нему, шептал: "Я Родину люблю, в церковь хожу, в проруби купаюсь, а они мою почту читают..."
Алтын-еч на два дня забирали в ИВС: по распечатке звонков выяснилось, что у нее был доступ к информации, которая могла помочь террористам в пяти совершенных эпизодах. Следователи думали, что остается чуть-чуть нажать, и будут переданы контакты, но ниточка порвалась. Алтын-еч, как и ее руководитель, на разные лады повторяла: "Я люблю родину, я люблю Зурбаган", - а распечатки ее звонков и почты показывали, что ей не с кем было делиться своими секретами: ни одного знакомого вне офиса у нее не было.
Спустя два дня референт вернулась на работу с пластырем на месте ногтей на мизинцах и молча приступила к обычным обязанностям.
- Ты раньше бывала в Зурбагане? До того, как мы его освободили? - как-то раз спросил ее начупр. Алтын-еч ответила "да", не отрываясь от набора текста.
- И какие тебя посещали мысли, чувства? - продолжил спрашивать начупр. Он сам морщился оттого, что выходило штопаное интервью, а не разговор живых людей, но понимал, что по-другому спрашивать уже не умеет.
- что это земля за которую стоит сдохнуть, - сказала Алтын-еч своим обычным голосом автоответчика, и смысл слов с тоном прозвучал не в лад.
- Но теперь она стала лучше и счастливее! - фальшиво улыбнулся начупр.
Повисла пауза.
- да, - все же ответила подчиненная.
- Господи, да что у тебя за губная помада такая! Это ужас! Сотри сейчас же, тебе не по возрасту. Боже! Это же надо было додуматься, я и не верил, что такие еще можно купить!
На следующий день в администрации случился пожар. Вспыхнула проводка в коридоре первого этажа, поле чего огонь начал распространяться так резво, будто кто-то щуплый и сильный накануне ночью прополз по всей системе вентиляции и оставил на равных промежутках закладки с тем бальзамом, что не пьется.
Начупра пожар застал в курилке. Чиновник не слышал сигнализацию и топот ног по лестнице, не чувствовал посторонних запахов, не видел, как по потолку расползаются и стремительно темнеют желтые пятна. Держа сигарету в руке, он смотрел в окно пыльную зелень во дворе, улыбался своим мыслям, когда ощутил смутное беспокойство. В следующую минуту на него рухнула подвесная пластиковая панель. Начупр кинулся ничком на пол и успел прикрыть затылок ладонями. Он начал догадываться, что очутился где-то посередине завтрашнего выпуска новостей, и первым его движением было - стряхнуть с себя пластик, бежать прочь, скорее прочь, пока есть такая возможность, может быть, даже сигануть в окно, - но услышал поблизости Алтын-еч. Референт бежала по коридору мимо курилки и звала начупра по имени. Ее каркающий голос был слышен по всюду на этаже. Первым желанием погребенного под навесным потолком было крикнуть: эй, я здесь! сними с меня этот мусор! - но в голосе Алтын было нечто сродни голодному крику скопы, который заставил начупра прижать жабры, зарыться носом в ил и стараться не трепетать плавниками, пока опасность не уйдет. Пластмассовая панель продолжала плавиться, жидкий полимер потек по рукам и по шее, но несчастный стискивал зубы и молчал.
В операционной и в реанимации, пока врачи отдирали с рук начупра ошметки ламината вместе с кожей и придумывали, что бы прилепить на ее место, он кричал: дайте мне охрану, она придет меня добивать! она хочет, чтобы я замолчал! вызовите полицию! - и так двенадцать часов подряд, пока не начали действовать обезболивающие.
Прошло более недели. Теперь начупр больше не знал наверняка, что на самом деле стояло за необъяснимым приступом страха перед собственной подчиненной. Наше подсознание способно скрупулезно вести учет микроскопическим уликам, которые не примет к рассмотрению ни один суд, и все равно на последней странице давать правильный ответ, кто убийца. Но так же наш смертный разум способен глумиться над нами, затемняя ответы на самые простые вопросы. Стрелка застыла ровно посередине между "Алтын-еч террористка" и "Алтын-еч не террористка".
Изводя соседей по палате бесконечными рассуждениями на одну и ту же тему, начупр пытался сдвинуть проклятую стрелку хоть куда-нибудь.
- Мы говорим: Зорро, герой в маске, - говорил он. - Если разобраться, разве он герой? Он - человек, патологически ненавидящий свое государство. И ведь было бы за что! Это самое государство дало ему все: образование, должность хорошую, заграничные поездки, даже муниципальное жилье. Простые люди, у которых наблюдаются в быту временные шероховатости и неудобства, поди, молчат, а Зорро - нет, ему надо больше всех. Я понимаю: у Зорро обостренное чувство справедливости, он не может ждать, пока недочеты и шероховатости государственного устройства изгладятся в процессе эволюционного развития. Но ты же грамотный человек, Зорро - напиши бумагу в компетентные органы, перечисли предметы недовольства. Мы все заинтересованы в том, чтобы сделать предоставляемое нами государство лучше, каждая ваша бумага важна для нас. Нет. Только кровавая баня, только слепая ненависть. И, несмотря на такой гнилое нутро - всегда приятная оболочка. Как узнать террориста днем? Он ведь не маргинал, он, напротив, самый приличный, самый вежливый человек, с образованием и профессией. Как же его ловить? Увидел на улице подозрительно приличного человека - хватай и тащи на дактилоскопию?
- Так и надо! - проскрипел с соседней койки дед, получивший во время бытового конфликта обширные ожоги лица и конечностей горячим бульоном. Он больше всех страдал от болтовни начупра, потому что хотел сам солировать в их шестиместном оркестре. - Хватать и на... эту... вот как ты сказал. Пороть еще можно. А то приличных больно много развелось. Столько нам не надо.