Луковкин-Крылов Вячеслав Алексеевич : другие произведения.

Там, где узкое местами разбитое шоссе

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сейчас на Николая вдруг накатили вспоминания. Дядька. Вот судьба! Вначале обычный тракторист, потом бригадир бригады механизаторов. Потом, при Хруще уже, председатель колхоза, потом секретарь парторганизации этого колхоза. И вдруг в один прекрасный день покатилось у него всё вниз. Помнится, после того самого доклада Хрущева "О культе личности и его последствиях" на XX съезде партии всё тогда у дядьке и началось. Хрущев думал, что он этим докладом положит конец эпохе Сталина, а положил конец таким доверчивым Иванам, как дядька Николая.
  
  Жарко. Узкое, местами разбитое шоссе. Рядом с шоссе тянутся редко разбросанные кусты, покрытые жирной пылью. На раздолбанной грунтовой обочине стоит серое бетонное сооружение - автобусная остановка. Треща и кряхтя всеми своими составляющими частями к остановке только что подошёл автобус и из проёма, шумно открывшихся дверей его, задом выбрались двое парней. Причём один, что был повыше, прямо-таки вывалился из автобуса, едва не упав при этом. Его товарищ, выйдя за ним следом, никак не мог вытащить сумку. Автобус нетерпеливо урчал. Но вот его урчанье возросло, раздался шум включаемой передачи, и он вздрогнул.
  
  - Стой! Стой! - заорал один из парней и кинулся к кабине. - Стой! Не все вышли! - автобус успокоился. Парень, торопливо заправляя рубашку в брюки, побежал к задним дверям. - Выйдите кто-нибудь-то, - кричал он. - Эй! Ты! Выйди! Потом зайдёшь! Без тебя не уедут!
  
  В дверях показался мятый и щуплый мужичонка с маленьким небритым лицом. На ногах у него были короткие кирзовые сапоги, заляпанные грязью. Он вышел, недовольно поджав губы, и встал рядом, держась за дверь. Сумку из автобуса, наконец-то, удалось вытащить, и тогда мужичонка влез обратно, а автобус, зашипев и хлопнув дверьми, опять заворчал. Потом вздрогнул и полез на асфальт. Набирая скорость, он вскоре укатил, оставив после себя клубы пыли и вонь от выхлопов дешёвого бензина.
  
  Парни, стараясь не дышать, сбежали по откосу в траву, подальше от шоссе. Были они свояками, так как женаты были на родных сёстрах, а в деревню приехали к своей тётке, погостить у неё. После долгой и нудной езды сначала в электричке, а потом на автобусе, ребята оказались вдруг в такой тишине, что ломило в ушах. Вокруг было тихо и жарко, а над ними синее полотнище неба с огнедышащим оком солнца на нем. Солнце палило сейчас так нещадно что воспринималось ими как тысяча сияющих солнц.
  
  Звали ребят Николай и Александр. Николаем того, что вышел из автобуса первым, а Александром, который никак не мог вытащить из автобуса свою сумку. Тонким мелким стрекотом стрекотала в траве какая-то живность и казалось что это швеи-мотористки, что не больше Дюймовочки, строчат сейчас там на своих маленьких швейных машинках.
  
  Мягким, ласковым шумом набежал соломенный шёпот, который возник так неожиданно, что ухо Николая на мгновение перестало вдруг слышать хлопотливых кузнечиков. И все существо его тогда наполнилось этим робким, ласковым шумом ржаного поля, которое под лёгким и неравномерным ветром волновалось своим то золотым, то бледно-зелёным телом. Николай улыбнулся и в наигранном изнеможении радостно повалился на траву.
  
  Разувшись, он запихнул носки в ботинки и удовлетворённо пошевелил голой ступней. Его изуродованное шрамом лицо неподготовленного настораживало. Что это? В мирное время, в мирной стране и такие отметины! Несколько подумав, он засучил брюки до колен.
  
  - Эх, благодать-то какая! - воскликнул он. - Разуйся, Сашк, знаешь как здорово, - предложил он свояку. Но тот, очищая брюки от пыли щёткой, которую достал из сумки, вяло улыбнулся только на это и промолчал.
  
  - А вот если мы ещё и рубашку скинем, - продолжил тем временем Николай,- тогда, воще, полный кайф будет.
  
  И он тут же через голову стащил с себя рубашку. Радуясь лёгкому ветерку, он, беззаботно улыбаясь, вытер рубашкой шею и подмышками, резко повёл плечами и вожделенно простонал.
  
  - Эх, сейчас бы окунуться, - и маленькие серые глаза его при этом оживлённо сверкнули.
  
  - Не береди душу, - осадил его свояк и, задёрнув на сумке молнию, заключил. - Так, ну ладно. Оглядевшись, он подошёл к молодой берёзке. Пригнул её к траве и, топча трепещущую листву, принялся выкручивать подломившийся бело-розовый ствол.
  
  - Да ты чего?! Зачем?..
  
  - Сумку понесу на ней... удобнее будет, - кряхтел свояк.
  
  - Ну, ты артист! Тебе что, палок вокруг мало.
  
  - Зачем подбирать всякую грязь, когда кругом лес. Одна берёза погоды не делает, - спокойно сказал Александр, обрезая ветви.
  
  Александр был не большого роста, плотный и головастый. Лицо смуглое, круглое. Лоб с большими залысинами, крепко обтянут нежной кожей. Тонкий нос, большой рот, тонкие подвижные губы и тёмные брови. Был кареглаз.
  
  - Ну и погодка, - ворчал он, утирая платком пот с лица и шеи. - К дождю верно,- он оттянул двумя пальцами рубашку, потряс её и, недовольно скривив тонкие губы, проговорил. - И как они здесь ездят в эдакой толчее?..
  
  Парень говорил ровным голосом, чуточку насмешливо. В нем чувствовалось стремление к уравновешенности и солидности поступков. Даже в том, как он убрал платок - прежде аккуратно сложив его - было видно, что каждое своё движение он хотел бы контролировать. По земле он ступал цепко и мягко.
  
  Они вышли на просёлок и, поскрипывая ручками сумок, зашагали в сторону видневшегося вдали леса.
  
  - А до деревни далеко? - переступая по краю пыльной дороги, спросил Александр у Николая.
  
  - Думаю, километра три, не больше, - ответил Николай. - Давно я тут не был.
  
  Он, довольный тем, что видел вокруг, весело поглядывал по сторонам. С каждым пройденным отрезком дороги, взору его открывалось что-то ласкающее его душу. То столпившиеся васильки во ржи, то вдруг, даже напугав его, выпорхнет застигнутый врасплох жаворонок. И взовьётся он в бездонную голубизну неба и рассыплется где-то там, вверху, невидимый и пьяный от жары, звонким радостным бисером. И вот ведь даже сквозь ржавую, брошенную ещё весной здесь борону, взошли, а теперь жадно зреют колосья ржи.
  
  Идти босиком по мягкой тёплой дороге было приятно. Засидевшаяся в ботинке ступня, от прикосновения с тёплой пылью, приятно расслабляла, и дорога увлекала всё ближе и ближе к полоске леса, что тёмно синела в дали. Где-то там была та самая деревня, в которую свояки и направлялись.
  
  Через час ходьбы они миновали поле и лес, и сразу же слева от себя увидели влажно-серебристый изгиб реки.
  
  - Во! - воскликнул Николай. - Класс! Шас нырнём!
  
  - Прям, щас что ль?..
  
  - А то!- ответил Николай и побежал.
  
  - Ну, пошли, - не успев сказать 'да ты чего, успеем ещё', ответил Александр и, ступая в раскоряку по высокой траве, потащился за ним следом. Купаться он, как бы и не собирался. Ну, то есть, свояк этот, черт бы его побрал, надумал, а он что за ним как мальчик что ль должен, да?
  
  А Николай уже ступил в воду и уже орал оттуда 'о-о, водичка, ну прям как в Афгане в горной речке!', и тут же, нырнув и вынырнув на поверхность, принялся ухать и орать во всю свою пасть от удовольствия. И почуял Александр, как от криков этих и в нем проснулось желание залезть в воду. Правда, вначале-то ему ото всех этих криков свояка, было просто смешно, - нет, он что вообще-то, как животное! - а уж потом только появилось желание залезть.
  
  Раздевшись, он полез в воду. Спокойно эдак, изображая зачем-то на лице полное безразличие ко всем этим животным радостям свояка. Вошёл без криков в воду по щиколотку и стал там, щурясь от яркого отражения с водной поверхности. Похоже, он все ещё не решил, стоит ли ему купаться. Тем временем Николай, радостный и довольный, всё плавал, нырял, и всё орал и ухал от холода и удовольствия.
  
  - Сашок, ты посмотри какая красота! О-о! Да ты посмотри! Церковь! - кричал Николай, показывая рукой куда-то за спину Александра, вдаль.
  
  - Смотри-ка, сохранилась, - не поворачивая головы в сторону церкви, проговорил Александр. - Небось там склад теперь в ней, - пробубнил он себе под нос.
  
  Но вот, наконец-то, и он нырнул. Вынырнул и ещё раз нырнул. И ещё раз! И уж после этого только он стал просто плавать, постанывая от удовольствия.
  
  Искупавшись, они пошли дальше. Дорога, что вывела их из лесу к реке, а теперь протянулась дальше, показала им вскоре деревню, которая под шапками мощно разросшихся берёз и тополей была едва различима вдали. Улёгшись там, на вершине холма, она, казалось, вцепилась в него, как гребень на затылке старухи.
  
  Возле первых домов, дорога как бы расползлась по всей деревне в разные стороны. Частью влево, частью вправо, а основной своей частью устремилась она сквозь всю деревню дальше. К деревне, в которой когда-то... 'Да, здорово когда-то там было - танцы под магнитофон и телки. Ах, какие там были телки'! - подумалось вдруг Николай.
  
  - Слушай! Да тут здорово! - загорелся, было, Александр, но тут же, подредактировав своё оптимистичное замечание, мрачно заметил. - Лишь бы комары нас тут ни сожрали. Но, увидев телевизионные антенны, торчащие над домами, он тут же ожил. - О, да у них тут даже телевизор есть?
  
  - Во-во! Ты, чо, свояк? Зачем оно нам? Будем купаться, грибы собирать, рыбу ловить, ну и разве что, - как некоторая разрядка, - тёлки!
  
  - Это бабы что ль? Да здесь одни старухи, небось. Это тебе не во времена 'Тёмных аллей' И. Бунина. Теперь, брат, в деревне если кого и поимеешь, то только трактор какой-нибудь. Ну, или он тебя.
  
  - Да, брось! Не оскудела ещё Русь-матушка! - захохотал Николай. - Я, правда, лет десять уже как не был здесь, но раньше их здесь полно было. Найдём что-нибудь!
  
  Разговаривая так, они, сойдя с тропинки в мягкую короткую траву, направились к дому тётки своей.
  
  - Ну, вот и пришли, - сказал Николай, всходя на крыльцо. - Давай заходи.
  
  И, минуя сенцы, они открыли дверь в горницу. Тётка тут же выскочила из кухни и со словами 'ну, наконец-то', полезла к родственникам с поцелуями и объятьями.
  
  - Да подожди ты, подожди, дай отдышаться-то, - отбивался от тётки Николай. - Ты здесь совсем уж что ль... без мужика-то?! - сказал он и, довольный своей шуткой, заржал.
  
  Тётка шуткой, похоже, тоже осталась довольна. Обозвала только родственника своего охальником и тут же заспешила на кухню. С Александром она обниматься не решилась. Поручкалась только с ним и всё.
  
  Вскоре сели к столу. Выпили, и, разговаривая о житье-бытье, да о том, о сём, закусили. Потом ещё выпили и, опять же разговаривая, ещё закусили. Вспомнили мужа тётки.
  
  - Эх, дядьки нет, жаль! - воскликнул Николай. - Помнится, мы с ним почудили в своё время. Помнишь, когда он уже был конюхом, как мы с ним в огороде самогон гнали, а ты нас выследила? И как ты орала тогда на него! 'Ещё председателем колхоза когда-то был, называется!'
  
  - А что ж! Мне обидно это было! Был когда-то таким человеком и допился! Сидит, самогон в огороде гонит! Смотреть тошно! - с вызовом ответила она и разлила при этом всем по чуть-чуть первача, приготовленного ради этого случая.
  
  - Ладно. Помянем дядьку, - сказал Николай. - Хороший был человек, хоть и запойный!
  
  Выпили за дядьку - 'земля ему пухом'. И уж тётка исхлопоталась вся, и темнеть стало, как выпили они ещё и, отдуваясь и разминая пальцами сигареты, наконец-то, выбрались на воздух подышать и размяться перед сном.
  
  От дома, сарая и хлева веяло таким родным запахом, что приятно щемило под сердцем. Николай слышал, как за бревенчатой стеной двора ворочалась корова, где-то рядом вскрикивал сверчок. Вечер был чудо, как хорош. Нашумевшись и накричавшись за день, все затихло. Ветер только бродил ещё устало поверху, беспокоя уснувшую листву тополей и берёз. Но вскоре и он, как бы запутавшись в ветвях, задремал там в них.
  
  За рекой послышалось нетрезвое крикливое пение и едва различимое тарахтение трактора. Звук стлался плотно по земле и, теряя себя в сырой траве, подкатывал мягко, едва достигая слуха.
  
  Сейчас на Николая вдруг накатили вспоминания. Дядька. Вот судьба! Вначале обычный тракторист, потом бригадир бригады механизаторов, потом председатель колхоза, потом секретарь парторганизации этого колхоза. И вдруг в один прекрасный день покатилось у него всё вниз. Помнится, после того самого доклада Никиты Хрущева "О культе личности и его последствиях" на XX съезде партии всё тогда у дядьке и началось. Хрущев думал, что он этим докладом положит конец эпохе Иосифа Сталина, а положил конец таким доверчивым Иванам, как дядька Николая. Раньше-то дядьке его все только казалось, что вокруг какая-то лажа и это ощущение в себе ему легко удавалось гасить водкой, но вот уж потом, после этого доклада-то все у него и покатилось тогда. И вплоть до конюха и ночного сторожа на ферме с финалом смерти вниз головой между печкой и стеной дома. Не хотелось бы Николаю думать о дядьке так. Ведь хороший, в общем-то, мужик был, совестливый. Да вот подвела его в своё время дремучая деревенская непросвещённость и доверчивость. Поверил когда-то он вождям, что землю крестьянам, заводы рабочим и вступил в комсомол. Больше того, когда началось раскулачивание, он помогал раскулачивать зажиточных крестьян. Ради того чтоб всем хорошо было, а не только кулакам. И помогал раскулачивать свою семью. После чего вся его семья уехала тогда жить в Москву, оставив его здесь одного. Он тогда уже был бригадиром всей оставшейся после чисток безлошадной бедноты...
  
  А уже после войны, когда Николаю было уже лет восемнадцать, помнил он как, приезжая к дядьке в гости, он шутки ради, пока дядька не пришёл ещё с работы, переклеивал он ему в газете 'Правда' заголовки статей. Заголовки передовиц клеил к фельетонам, а заголовки от фельетонов приклеивал к передовицам. 'Правду' дядька читал всегда в очках с диоптриями для него ни совсем подходящими. А где их в деревне возьмёшь подходящие-то, так что.... И вот возбудился его дядька от прочитанного так, что вскричал удовлетворённо.
  
  - Вот оно, вот же, я всегда это чувствовал! Наконец-то! Вот она правда-то настоящая!
  
  Тётка сильно испугалась тогда. Ведь это было ещё до разоблачения культа Сталина и всего такого. Никак уж мужик её совсем съехал с катушек со своими газетами?.. Но то-то было смеху потом для всех, когда Николай объяснил им что к чему... И вот потом этот конец. Падение в пьяном виде с тёплой печки вниз головой. Ну, прямо-таки в стиле падения коммунистического режима в стране.
  
  И вдруг тишина уходящего дня была нарушена гулким взрывом, который ухнув где-то за лесом, обрушился на них, сорвавшись со звёздного неба. А затем, в утихнувшем лунном пространстве, казалось выше всей это звёздной декорации, тяжело прозвенел самолёт.
  
  - Что это?! - пугливо удивился Александр.
  
  - Да тут полигон поблизости, - небрежно ответил Николай.
  
  - А воздух-то! Воздух! - восторженно вдруг проговорил Александр. - Дыши, товарищ. В Москве этого и в комиссионном не купишь. Вот она первозданность-то!
  
  И вдруг спросил тоном любопытствующего туриста.
  
  - Николай, а ты чего не расскажешь, как там было, в Афгане-то?
  
  Николай, несколько помолчав, вздохнул и, нехотя, ответил.
  
  - А чего рассказывать-то. Знающие потом напишут что-нибудь об этом, а мы почитаем, - криво усмехнувшись, промолвил он и замолчал.
  
  Постояв, молча, покурили. Потом, поговорив о каких-то пустяках, потащились спать на сеновал.
  
  ... 'Простите, а он что, действительно прям вот так вот с этой печки вниз головой тогда и свалился? - любопытствовал Александр у тётки Николая, перед тем как уйти спать на сеновал. - Ну, а я о чём! - с готовностью ответила ему та. - Печка-т эта тогда поди уже неделю как стояла той стороной, с которой он и привык с неё слазить, ближе к стене, а он по привычке-т, стало быть, и полез туда, да и гикнулся вниз головой. Я-то тогда в Москву по магазинам укатила, так он так до моего приезда и стоял всё вниз головой. Пока ни посинел весь. Застрял' ...
  
  ... 'Но спать, спать! О, какой мягкий и жаркий полушубок, и как он вкусно пахнет парным молоком и чьим-то телом. Поплотнее укройся и спать, спать, спать. Глаза закрываются и в них все мелькают, мелькают телеграфные столбы и плывут, то, взлетая, то, опадая, провода за окном вагона электрички, слышится перестук колёс, подбадриваемый густым басом нетерпеливого гудка. И там же, за окном скрипящего и качающегося вагона, по рыже ржавой земле с чёрными шпалами серебряный рельс волнуется, мечется, дрожа извиваясь. А потом видится, как долго и тряско едешь по жаркой, вспархивающей из-под колёс областного автобуса пыли, которая, клубясь, потом лениво опадает где-то там в дали' ...
  
  ... Пора сенокоса. Жарко было в тот день так же жарко, как и сегодня. По извилистой тропинке, уставшие, с косами на плече Николай с дядей спустились с пригорка к речке. Прошли сквозь кустарник, и вот они уже на берегу. В этом месте река была несколько глубже и удобнее для купанья. В кустах свиристела, чирикала, буйствовала какая-то не понятная для Николая пернатая живность. Предвкушая удовольствие от купания, они с дядей сняли обувь, сняли брюки. А дядя снял ещё и рубашку. Эдакую, знаете ли, не поймешь что она такое - ветхую, застиранную и просвечивающуюся насквозь тряпку, бывшую когда-то рубашкой, но для косьбы в такую жару она была самое то, что надо. Рашен-фирма, говорил дядя. Пошевеливая от удовольствия пальцами ног, они присели на траву. Дядя закурил и, выпустив дым, почёсывая белую ребристую грудь чуть пониже треугольником загоревшей кожи, проговорил как бы больше для себя, и как-то так, знаете ли, по-детски расслабленно и блаженно улыбаясь.
  
  - У нас здесь ключи по дну. Вода холодная, - и, чуть поостыв, он снял брюки. Остался в трусах, которые были у него потёрты от времени и тоже, как бы специально для косьбы в такую погоду и купанья изготовлены. Однако, подумав, он снял и их, оставшись в костюме Адама, который за шестьдесят лет прожитой им жизни тоже порядком у него пообносился. Тело его, за исключением лица, шеи и рук по локоть, имело цвет снятого молока и было измождённым, со шрамами, мышцы на костях, как портянки на колу, казалось, болтались без дела. Не вынимая папиросу изо рта, он с мочалкой и мылом в руках начал спускаться к воде.
  
  - Осторожней, - уже давясь от какого-то не понятного для Николая смеха, сказал он ему. - Не упади. Здесь круто и скользко.
  
  - Небось, не в первой, - самоуверенно и важно проговорил дядя.
  
  И не успел Николая сообразить, что именно дяде не в первой, как тот уже оскользнулся и, тупо ударившись о берег задом, съехал в воду на заднице. И тут же тишина реки была нарушена сквернословием. Вся пернатая живность, замолкнув, вспорхнула и перелетела в кусты на противоположный берег. А дядя, не торопясь, встал на ноги, выплюнул папиросу, потёр ушибленное место рукой и, став вдруг почему-то неожиданно важным, начал, не спеша и как-то, знаете ли, многозначительно уж больно, как перед началом выступления на собрании, намыливаться. По белой коже его ягодиц будто какой экспрессионист провёл кистью с коричневой, зелёной и немного красной краской. Николай, при виде сей картины маслом, схватившись за живот, не понятно отчего, вдруг захохотал как с ума сошедший, и в каком-то щенячьем восторге принялся кататься по траве.
  
  Трава была наполнена стрекотом кузнечиков и в этой жаре, казалось, они стрекочут не только в траве, но и где-то невидимо, в воздухе. И вокруг было так хорошо, что Николаю захотелось вдруг счастливо заплакать, прижавшись к прохладным корням травы!..
  
  Но вот все невнятнее и невнятнее виденья и звуки этих всплывших сейчас в памяти Николая воспоминаний и всё приятнее и приятнее чувствовать только уют милого домашнего тепла под лохматым полушубком. Спать, спать. Ах, как все устало и просит отдыха и покоя.
  
  2.
  На следующий день проснулись поздно. Голова с похмелья болела, а во рту было гадко. Пошли в избу опохмелиться. Тётка давно уже встала и вовсю гоношилась на кухни. В избе было уютно и тепло, а на горящих солнечным жаром стёклах окон, гудом гудели стаи сытых, жирных мух.
  
  - Сони! Самовар устал уже кипеть! - встретила их тётка. - Давайте к столу!
  
  И тут же нехитрая закусь всякая и еда - картоха, капуста квашенная, огурчики, ну и сальце. Опохмелившись, свояки долго потом сидели, молча, пили крепкий, горячий чай, покрякивая от удовольствия. Вскоре, захватив полотенца, они пошли на реку. Пройдя от дома по деревне вправо, спустились по отлогому скосу в кустарник, и вышли на берег.
  
  - Анька! Атас! Кто-то идёт, - весело и молодо прокричал женский голос. - Женщина сидела на берегу, поджав ноги и упёршись прямой рукой в траву. Под берегом мелькнули светлые волосы и голые плечи. Раздался всплеск, вперемежку со смехом.
  
  - А-а-а, девочки! Привет! Вы тут что, раков ловите? - пропел Николай.
  
  - Здравствуйте, - ответила женщина, что сидела на берегу, и, взяв купальник, кинула его в воду. Он упал рядом с блондинкой, которая сидела в воде до подбородка, спиною к ребятам.
  
  - Добрый день, - галантно поздоровался Александр, а глазами так и чиркал по воде.
  
  - Ну, что выставились-то! - раздалось с поверхности воды.
  
  - А чо? - прикидываясь дурнем, улыбался Николай.
  
  - А ни чо! Отвернись! - дерзко отвечала блондинка.
  
  - Ребята, вы подождите пока там... за кустами, - спокойно, голосом сидящей на ресепшен, попросила сидящая на берегу.
  
  - Ладно, пойдём, пускай девушки оденутся, - проговорил Александр и ушёл за кусты. Вздохнув, ушёл за ним и Николай.
  
  Вскоре они вышли. Блондинка сидела уже на берегу. Синие треники, которые она одела на мокрое тело, промокли и потому не могли защитить женское тело от любопытного взгляда парней. Фигура у девушки была так себе. Ни то, что у её подруги. У той, при несколько уродливой её внешности была хоть тазобедренная зона лироподобна, как у восточной танцовщицы, а у блондинке всё было как бы не так и не секси. Вот и спина у неё немного сутула, и плотные мускулистые ноги не достаточно длинны и стройны для того чтоб на них заторчать, да и шея не длинна и не стремительна, как у лебляди какой-нибудь, но и все же...
  
  Сейчас она расчёсывала волосы, замоченные при бегстве в воду и поглядывала на свою подругу. Они о чем-то переговаривались, изредка смеясь. Николай вдруг услышал её голос. Он был у неё какой-то задушевный, по-женски ласковый и уютный. Ему что-то послышалось в этом голосе, показалось и с его губ готово уже было сорваться восклицание, которое, в общем-то, ни к чему бы никого не обязывало, но...И он сдержался.
  
  Люся и Анна (имена ребята узнали из их разговоров) сидели несколько в отдаление и о чём-то переговаривались между собой. Александр, молча, и оценивающе разглядывал их. Лет женщинам было за тридцать с гаком.
  
  - Вы что же, купаться-то больше не хотите? - разочарованно проговорил вдруг Александр, обращаясь к блондинке.
  
  - Представьте себе, нет, - отвечала блондинка, не оборачиваясь.
  
  Люся улыбнулась, оголив бледно-розовые десны с тёмными редкими зубами, и тут же сжала губы, опустила глаза.
  
  - Да мы здесь давно, уже - как бы извиняясь за резкость подруги, проговорила вдруг Люся и, дотронувшись зачем-то пальцем до кончика носа, смущённо почесала его.
  
  - Аннушка, а что это вы такая сердитая? А? - ласково спросил у неё Александр. Он рассматривал её уже до того откровенно и алчно, что у Николая тут же возникло нехорошее чувство к свояку. Как если бы тот покусился на что-то ему не принадлежащее.
  
  - Вот ещё! И не думала сердиться! - фыркнула Анна. Она была явно не расположена на контакт с этим парнем.
  
  - Люся! А вы как думаете? Она не сердится? - тем же тоном спросил Александр у словоохотливой и доброжелательной Люси.
  
  - Да нет, просто она сегодня все утро такая, - смущаясь, объясняла та, а на её губах при этом вздрагивала боязливая улыбка.
  
  - А отчего бы это? - медоточил Александр.
  
  Женщины молчали. Люся, как бы выжидая, что скажет подруга, исподлобья взглядывала на неё.
  
  - Она сегодня не с той ноги встала, - ляпнул Николай и заржал довольный своей шуткой.
  
  - Ох, какой вы сообразительный! - отвечала Анна, полуобернувшись к парню.
  
  Он поймал её взгляд и вздрогнул. Он вдруг подумал: 'Да неужто это Анна!.. Та самая!.. Не может быть! Та вообще из другой деревни была. Просто есть в ней похожесть какая-то! Но почему тогда по сердцу у меня всполохом пробежало что-то такое, от чего мне стало так тревожно и хорошо? Как и тогда на сеновале в той дальней деревне!'.
  
  - У неё сегодня каша подгорела... Вот она и сердится, - объясняла между тем Люся и как-то вдруг сконфуженно посмотрела на подругу.
  
  А та, оставив в покое волосы и расчёску в них, опустила руки и, посмотрев на Люську, сказала резко, но не зло.
  
  - Ой, Люсь! Ну и дура же ты!
  
  Ребята рассмеялись.
  
  - И часто она у вас пригорает? - спросил у неё Александр.
  
  - Да каждое лето, - смущаясь, отвечала Люся.
  
  Анна была не рада, что подруга её так разоткровенничалась, но ей почему-то хотелось, что бы голос этого Николая прозвучал ещё раз, и она не стала больше одёргивать свою подругу.
  
  - А почему же только летом? - заинтересовался Александр.
  
  - Да мы сюда приезжаем только летом. Картошку деду выкапывать, - вздохнув, ответила Люся и принялась убирать в целлофановый мешочек мыло, зубные щётки и пасту.
  
  - Ладно, пойдём, Люсь, хватит трепаться, - поняв, что этот Николай, не намерен больше поддерживать дурацкий разговор, сказала Анна. 'Нет, он грубый, конечно же, - подумала Анна, - но какой-то он свой как бы. Не то, что приятель этот его. Прилизанный и губы как змейки', - и она, повернувшись к реке спиной, пошла мимо сидящих на траве ребят, прочь.
  
  И Николай увидел её лицо. Оно было скуластое, на лбу и у глаз немного морщин, но они маленькие, едва заметные, словно недавно родившиеся. Глаза серые, крупные, широко поставлены. Они у неё были чуточку с насмешкой "знаем, мол, вас", но сквозь это иногда проступала такая беспомощность и растерянность, что ты готов был отдать всю свою силу, только чтоб они были просто веселы и светились бы тобой.
  
  - Ну, так и пошли? - весь напрягшийся и улыбаясь, проговорил Николай одними губами.
  
  - Да, аплодисментов не надо, - раздумчиво как-то так проговорила Анна и, внимательно разглядывая Николая, прошла уж было мимо него, но...
  
  - Ну, а как бы нам встретиться... ещё раз? - вставая и запинаясь, спросил вдруг у неё Николай.
  
  Анна, не отвечая на вопрос, спросила вдруг у него.
  
   - А шрам у вас этот давно на лице?
  
  - Да, лет пять уже, наверное. А что? - смущаясь, как на выданье, ответил ей Николай.
  
  - А вы приходите к нам в дом, - встряла вдруг Люся. - Там и встретимся и поговорим. А то нам по вечерам скучно одним.
  
  - Это в который же? - поинтересовался Александр.
  
  - От реки если, то пятый дом будет... Это по левой стороне,- объясняла Люся. - Знаете, такой огромный, тёмный, под соломенной крышей? Приходите вечером.
  
  - А удобно будет? - настороженно как-то проговорил Александр. - Мужья, то да сё.
  
  - Да пустяки! Мужья у нас... спокойные, - сказала Люся и засмеялась.
  
  - Ага, особенно когда надерутся до одури, - поддержала её Анна. Люся, как бы не слыша её, продолжила уговаривать.
  
  - Приходите к ужину. Пообщаемся. На ужин будет молодая картошечка с малосольными огурчиками.
  
  - Так к этому сообразить следует,- поспел Александр.
  Удаляясь, женщины рассмеялись.
  
  - Нет, и на кой чёрт они нам нужны? - тут же откомментировал их приглашение Александр. - Рыжая, правда, хороша, но накостыляют нам там мужья их по первое число. Знаю я эти здешние нравы за рубежом, - рассуждал он, прыгая на одной ноге и снимая брюки.
  
  Он снял плавки и принялся аккуратно спускаться к воде. Берег был крутой и глинистый. И парень, уцепившись рукой за траву, стал искать опору для ног, чтобы спуститься вниз. И вдруг, поскользнувшись, он на пояснице сполз к воде. Встал, чертыхаясь, брезгливо растопырив пальцы, которые были испачканы травой и глиной. Недовольно морщась, принялся было смывать грязь, но, покидав пригоршнями водички на грудь для пробы, окунулся и, сверкнув запачканной спиной и задом, нырнул.
  
  Вынырнув, он увидел сидящего на берегу Николая и удивился.
  
  - Старик! Ты чего это там?.. Давай сюда! - кричал Александр, плывя брасом. От его резких движений вода вскипала белой пеной. Он брызгался, кричал, торопил свояка.
  
  И вот Николай разделся. Нырнул, погрузившись в воду с головой, а вынырнув, постарался продемонстрировать свою заинтересованность в купанье. Он тоже было заорал 'ух ты! вот это водичка!', но вышло это у него как-то неубедительно и выморочно, как на автомате,.
  
  'Неужели это она? - думалось сейчас Николаю. - А если нет, то почему тогда при взгляде на неё у меня тут же появляется желание обнять её? Да что там обнять! Я хочу её! И именно всю, а не только тазобедренную зону её. Что это? То ли это от того, что она посмотрела на меня как-то очень уж откровенно дерзко и понимающе, толи, чёрт ли её знает, ещё отчего, но есть что-то во взгляде её серых и по-женски согласных глаз такое, что наполнило вдруг сердце моё радостью и предчувствием счастья!'.
  
  Подплыл Александр и попросил смыть у него глину со спины. Николай смыл и тут же, молча, ударил его квадратной ладонью по холёной спине. Александр возмутился.
  
  - Осторожнее, что за шутки?!- испуганно воскликнул он, но, нырнув и вынырнув, он всё же продемонстрировал свой боевой настрой ещё раз и проорал на манер криков свояка.
  
  - Ух ты! Хорошо-то как! - и стал кидаться на воду, раскинув руки. Но вскоре он успокоился и со словами - 'однако, холоднавато' - полез на берег.
  
  
  3.
  За делами незаметно прошёл день, и вот уже стало темнеть. Тише и реже уже звучал гогот гусей, лай собак и голоса людей. В вечерней тишине непривычно резко раздавался скрип колодезного ворота при опускании ведра в колодец. И даже две бабы, которые разговаривали через улицу, разговаривали уже как-то не по-бойцовски, а миролюбиво и устало. Всё утомилось за день и искало покоя и отдыха. Но только не наши сексуально-озабоченные свояки.
  
  - Слушай, зачем мы идём? - недовольно бурчал Александр спотыкаясь и наступая в коровьи лепёшки. - Ну, ладно, было бы что конкретное, а то ведь так, скуки ради, поговорили, а нам уж и показалось что-то. И что за причуда напиться на ночь. Абсолютно непонятно. А то ещё и накостыляют нам там. Мужик в деревнях с денатурата готов хоть кого разорвать на куски, а уж нас-то, - так как есть за что,- и подавно.
  
  Александру идти не хотелось, потому что он видел интерес Николая к блондинке, и ему это не нравилось, а Николай тащил его с собой потому, что одному появиться среди множества незнакомых ему людей было неудобно как-то. Да и то, что одному ему там могут и накостылять, тоже имело значение.
  
  - Да не стони ты ради бога, - уговаривал он Александра. - Все равно делать не черта. Выпьем, потреплемся малость. Ну, а там, как карта ляжет.
  
  Молча, Александр принялся зачем-то стягивать своё обручальное кольцо с безымянного пальца.
  
  - Не понимаю, что за нетерпение, впереди ещё целых три недели, - возмущался он.
  
  - А вот это ты хорошо придумал, - сказал Николая, видя чем там озаботился свояк. - Ну, Штирлиц! 'Мой совет до обрученья - не целуй его'! - пропел он и сделал то же самое со своим обручальным кольцом.
  
  И тут они подошли к крыльцу нужного им дома. Вошли в сенцы. Лёшка, шурша в потёмках по двери, обитой чем-то скользким и ломким, долго искал ручку. Наконец, найдя её, потянул на себя и сразу же в лицо им ударил запах квашеной капусты и дыма сигарет. Бревенчатые стены жилья были черны и почти что голы.
  
  Справа, под мутной без абажура и засиженной мухами лампочкой, стоял стол от окна к двери. За столом сидело четыре человека. Анна с Люсей и двое мужчин. Похоже, мужья их. В конце стола стоял самовар, рядом с ним большая эмалированная миска, наполовину наполненная кусками сахара. Пили чай. Против каждого из сидящих стоял тусклый стакан с перекипевшей заваркой чая. Видно было, что, плотно поев, а теперь попив чаю, всех их теперь клонило в мечтательность и сон. Над ними на стене едва различимо просматривались засиженные мухами какие-то иллюстрации из журналов славных времён построения социализма, а в углу уже у потолка какая-то икона с каким-то святым и с помутившейся от времени и невнимания к ней лампадкой. Стол был ничем не покрыт, усыпан рыбными костями, по которым и над которыми, надсадно жужжа, ползали мухи.
  
  Слева, насупившись и почернев от времени, стояла печь, и там, отгороженная от горницы дощатой перегородкой от печи до входной двери, кухня с ухватами, кочерёжками и с ушатами жидких помоев, которые сливались для свиньи и коровы. Здесь же, у оконца, стоял стол, покрытый истёртой и изрезанной ножом клеёнкой.
  
  За столом сидел дед с длинным морщинистым лицом. Он пил чай и копался в ворохе газет. Дед брал в руки то 'Аргументы и Факты', то позавчерашний номер газеты 'День', то сегодняшний номер 'Завтра', привезённые ему из столицы, и видно было, что разобраться во всём этом многоголосие мнений ему было в большой напряг. Отодвигая от себя весь этот ворох печатной мудрости, он принимался за чаек вприкуску с сахаром.
  
  Наливал и пил из блюдца, лежащего на полускрюченных потемневших пальцах руки, поставленной локтем на стол. Его лысое темя и красный толстый нос были потны. Дед, изредка утираясь то тыльной стороной ладони, то подолом расстёгнутой на груди рубахи, покряхтывал и, осторожно поднимая блюдце, отхлёбывал в своё удовольствие, прежде положив в рот маленький кусочек сахара. Потом он всё же опять брался за газеты. В углу кухни над столом и дедом был прикреплён портрет Ельцина.
  
  
  Мужьям Люськи и Анны на вид можно было дать лет под пятьдесят, но что-то в них было такое, что мешало так думать. Были они, конечно же, крепко поддатые, и выглядели как травленые тараканы, но держали себя культурно выдержано и были цивильно неопасны. А вскоре их и вообще-то спать оттащили.
  
  - Проходите, ребята, садитесь, - говорила Люся, как только они разделались со своими мужьями.
  
  Николай сел к столу. Александр остался стоять около двери с выражением лица пойманного в лесу партизана перед допросом. Люська торопливо принялась собирать грязную посуду, а Анна с хмурым лицом сидела, ковыряя вилкой в столе. В доме было очень душно и неуютно. Всё помещение полнилось таким бодрым и сытым гудом мух, что казалось это они здесь хозяева, а люди здесь так, просто как бы, как производящие для них пропитание. Люська предложила ребятам чаю. Александр вежливо отказался, а Николай, оттопырив мизинец и большой палец, намекнул на принесённую с собой водку. Люся предупредила, чтобы здесь он её не доставал. Потом, мол. Николай понимающе подмигнул.
  
  - Вы идите на улицу, а мы сейчас выйдем. Уберёмся только,- проговорила она.
  
  - Годится, - сказал Николай, - только захватите пару стаканов да что-нибудь занюхать.
  
  Люська, молча, кивнула головой.
  
  Ребята встали и направились к двери.
  
  - Вы куда-й-то, а?... А чайку? - встрепенулся дед, выглядывая из-за газетного листа со словом 'Правда'. - Рассказал бы как живёшь-то, Николай! Как там батька, мать? Как воевал-то?..
  
  - Как-нибудь в следующий раз, Да ты, небось, лучше меня об этом осведомлён! - пошутил Николай, показывая глазами на газеты, которыми дед был буквально полонён. Растягивая губы в улыбке, он все же пообещал деду. - Да я здесь три недели ещё буду, зайду, - проговорил он, уже держась за ручку двери.
  
  Ребята вышли на улицу.
  
  - Ну, что, говорил я тебе, - зло прошептал Александр. - Блондинка не в форме что-то!
  
  Николай промолчал. У него отчего-то дрожали пальцы. Доставав сигарету, он промолвил.
  
  - Не зуди, - и, затянувшись, добавил, выдыхая дым со словами, - можешь ты, в конце концов, потерпеть или нет? Будь ты человеком. Мне так нужно. Выпьем, разойдёмся по парам, а потом хоть к самой чёртовой бабушке катись!
  
  - Ну, хорошо, хорошо. Молчу. Только, пожалуйста, побыстрее. Разопьём, и я уйду, - согласился, наконец, Александр.
  
  Дверь скрипнула. На крыльцо вышли Анна и Люся. Они были в полной экипировке - в телогрейках и с закуской в руках.
  
  - Ну? Куда пойдём? - спросил Николай.
  
  - Не знаем, - ответила Люська.
  
  - Ну, пошли в сарай, там раздавим, - предложил Николай. - Стаканы взяли?
  
  - Вот они, возьми, - мрачно проговорила Анна и протянула ему свёрток в белой бумаге, - здесь хлеб и огурцы ещё. Больше ничего не было... А в сарай, пожалуй, не стоит. Вдруг кто увидит. Пойдём лучше на реку, - предложила она.
  
  - Ну что вы, девушки, туда идти далеко, - всполошился Александр.
  
  - Не боись, - мы твоей маме об этом скажем! - успокоил его Николай.
  
  Ему не нравилось то, что Анна была какая-то погруженная во что-то такое, что может помешать им сейчас развлечься. Не знал он, что с ней произошло в Москве буквально за день до отъезда в деревню. Так она рассказывала потом Люске о случившемся с ней.
  
  -... Поехали мы после того нашего корпоратива к одному там... Сыну хозяина фирмы. Чтоб продолжить. Он все как бы ко мне клеился. Ну, приехали, значит. Ну, музыка там, коньяк, черри-бренди, шерри-бренди, кофе. И вот, когда все уже изрядно окосели, смотрю я, а многие уже кто в чем, а кто и в чем мать родила. 'Ни хера себе'! - думаю. А потом смотрю, выводят ещё одного участника - дога. Ну, кобелина!.. Но красавец! И хозяин, подсев ко мне, тихо так и спокойно предлагает мне: "Анюта, обслужи собачку.". Я сначала не поняла. "В каком смысле?" - спрашиваю. Ну, говорит, разденься и поиграйся с ним, а мы тебе за это заплатим. Я им говорю: "А сколько?"...
  
  - Ну, ты даёшь! Серьёзно, что ль!?
  
  - Подожди!.. Ну, сотню баксов, говорит, хватит? Не, говорю, милок! Три сотни это будет стоить и не меньше! Он усмехнулся. И все тоже. Но кивнули, ладно, мол. Я говорю: "Только я в ванну вначале схожу". Ладно, говорит...
  
  И только отошёл он от двери в прихожей и ушёл в комнату, как я на выход да тягу!.. Да так что даже своё пальто, что в прошлом году на Елисейских полях купила, оставила там!
  
  - Ничего себе!..
  
  - Ну!.. Что страху натерпелась!..
  
  - Какие гады!.. Ты хоть запомнила, где это находится-то?
  
  - Да-да! Запомнила! Нашла Штирлица! Я не помню, как я и на улицу-то выскочила и как села в какую-то машину и адрес свой назвала!..
  
  Сейчас, продираясь через кусты и мокрую траву, Анне хотелось только одного - напиться до потери сознания и забыть всю ту мерзость что случилась с ней в Москве. В свете луны они расстелили бумагу, наломали хлеб и положили в кучу с огурцами. Держа в руках стаканы, начали первую бутылку. Первыми пили женщины. Анна, не моргнув, выпила гранёный, взяла дольку огурца с хлебом и стояла, пожёвывая. Люська, отпив половину стакана, захлебнулась и, торопливо напихав в рот хлеб, а за ним огурец, морщась, жевала полным ртом. Потом разлили себе ребята. Стояли, жуя и искусственно заинтересованно переговариваясь.
  
  - Огурчики хороши... засол-то хозяйский иль в магазине брали?
  
  - Нет, дедовские, - ответила Люська.
  
  - Ну, тут ещё осталось... ты как, Сашк? - спросил Николай.
  
  - Нет, нет, ради бога без меня, - отвечал Александр, вытирая губы носовым платком.
  
  Николай вылил себе в стакан остальное.
  
  - Ну, девочки! За всё хорошее! - сказал он как бы тост, и выпил. Потом, молча, достал сигареты и закурил.
  
  Люська стояла с недоеденным огурцом в руке. Есть она его не хотела, а выбросить было почему-то неудобно. Сашка стоял в стороне, скрестив руки на груди и, задрав голову вверх, заинтересованно разглядывал звёздное небо.
  
  - Так, ну полный порядок... закуску всю съели... бутылку в воду. Стаканы с собой заберём,- нервно суетилась Люська.
  
  - Да брось их, - ответила Анна.
  
  - Ну, тогда все. Пошли.
  
  Через кусты шли гуськом - впереди Люська за ней Александр, после Анна и Николай. Выбравшись на поляну, по тропинке стали подниматься в деревню. Люська, вцепившись в Анну, пошла рядом, тесно прижавшись к ней. Впотьмах, не разбирая дорогу все оступались, спотыкались, шагали неровно. На другом конце деревни послышались слабые звуки гармошки.
  
  - А вот и танцы, - сказала Люська заплетающимся языком и, нервно хихикая.
  
  - Да это маленький пацанёнок играет. Ничего интересного, - проговорила Анна.
  
  - Как это нет? Народные таланты, не раскрытые, так сказать, а вы говорите ничего нет. Пойдём, пойдём! Послушаем! - сказал Николай и, подхватив под руку Анну, двинулся в сторону звучащей гармошки.
  
  Вскоре они подошли к так называемому "пятачку", на котором в лучшие времена земля гудела от краковяков, русских барыней и прочих плясок, но спились, поразъехались все кто куда, а с тем и всё веселье словно выветрилось. Остались в деревне одни тараканы с мухами да старики.
  
  На скамейках, стоящих под берёзами вкруг, сидели приехавшие на лето к своим бабкам мальчишки и девчонки, которые были не старше десяти лет, и слушали гармониста. Увидев пришедших, все они застеснялись, а гармонь утихла.
  
  - Играй, Витя, играй, - сказала Люська.
  
  - А чего играть-то, - засмущался паренёк.
  
  - Играй, чего хочешь, - сказал Николай.
  
  - Вить, а ты сыграй эту вот, - попросил какой-то парнишка из темноты.
  
  - Это ещё какую? - важничал гармонист.
  
  - Ну вот, что намедни играл.
  
  - Какую? Вот эту что ли? - и заиграл что-то танцевальное, ещё не совсем старое.
  
  - Во-во, - поддержал голос.
  
  Гармонист, которому на вид лет восемь, сидит, сгорбившись, едва заметный из-за инструмента. В свете луны видны его взлохмаченные, давно не стриженые волосы и большие оттопыренные уши. Он растягивает латанные-перелатанные меха сипящей хромки, шмыгает носом, играет, а девчушка, что примостилась слева от него, заглядывает в кнопочки и все норовит нажать на одну из них во время игры.
  
  Николай слушал, притопывая ногой, снисходительно поправлял гармониста, а потом, глядь, а Александра с Люськой уже нет. И мальчишка перестал играть.
  
  - Ну, давай, давай, чего ты... давай ещё, - попросил Николай.
  
  - Да ну... надоело, - сказал паренёк и мягко сжал сипящую гармонь.
  
  - Вот тоже мне, гармонист называется... надоело! Сыграй ещё-то чего-нибудь...
  
  - Ви-итька-а-а! - позвал женский голос.
  
  - Чиво-о?' - отозвался гармонист и застегнул ремешок на гармони.
  
  - Иди домой, - уже тише и мягче прозвучал тот же голос.
  
  - Ещё рано, бабань...
  
  - Никаких рано... велено домой, стало быть, домой, - говорил женский голос откуда-то из темноты.
  
  Парнишка поднялся, подхватил пискнувшую гармошку и зашуршал во тьму травой. Лёшка, увлекая за собой Анну, направился в сторону от деревни под гору.
  
  - Тебе не холодно? - заботливо спрашивал он, беря её за плечо.
  
  - Да так, дрожь какая-то, - ответила она.- А, в общем-то, не холодно.
  
  Дорога шла к ручью. К ногам подкрадывалась сырая прохлада. Невидимые выбоины мешали идти ровно. Николай с Анной ежеминутно оступались, сбивались с шага. Анна, засунув руки в карманы телогрейки, жалась к боку Николая, слегка дрожала.
  
  - Да ты вся дрожишь... совсем... Аннушка, - прошептал вдруг Николай, стараясь придать нежность голосу.
  
  - Да ничего, - сказала она и оступилась, - сейчас пройдёт. Шаг сбился, и идти стало неудобно.
  
  "Да что же это я, вихрем ходили в голове у Николая мысли. - Надо же что-то говорить, но что? Как мне приятно с ней? Глупо. О фильме? О каком? Да и зачем?" - подумал он.
  
  - А вдруг сейчас волк... из леса?! А я тебя защищать буду, - как выдохнул, проговорил вдруг он.
  
  - Коля, да их здесь нет, - тихо засмеялась Анна. - Послушай, когда-то я знала парня по имени Николай. Давно это было. Мы с ним виделись всего один два раза. На танцах в другой деревне, что здесь не далеко от нашей. Потом его забрали в армию. А через какое-то время я узнала, что он погиб в Афгане.
  
  У Николая враз перехватило дыхание, и он умолк, как подавился. И вдруг проговорил хриплым голосом.
  
  - Анна, Анюта!..
  
  - Так это ты?! - не веря тому, о чём она сейчас вдруг догадалась, проговорила Анна.
  
  - Да я теперь уж и не знаю, я ли это, которого ты имеешь в виду, - отвечал ей Николай.
  
  - Коля, я сразу догадалась. Нет, узнать тебя, конечно, почти что невозможно. Да шрам ещё этот. Но тот голос, который ты тогда оставил во мне, в моём сердце, сразу же тебя выдал. Неужели ты меня не помнишь?
  
  - Анна, прости меня дурака! Но и я это вначале как бы почувствовал, но... Просто, видно я в этом Афгане так отупел и оскотинился, что сам себя теперь не помню...
  
  - Коля!..
  
  Николай молчал. А потом, воздев к почерневшему вдруг от туч небу руки, завыл, как подстреленный.
  
  - О, суки! - воскликнул он не своим голосом.
  
  Анна, ничего не понимая, кинулась было его целовать, но он пошёл куда-то, шатаясь и спотыкаясь. Анна следом. Забежала вперёд и, пятясь, пошла перед ним. Дрожащими пальцами рук она отстраняла волосы с лица за уши и говорила испуганно.
  
  - Ну, ты чего... Коля... что с тобой?
  
  Пуговички у её кофточки расстегнулась и сейчас на ходу груди, стремясь расстегнуть и остальные, бились там под ней, как в силках, Николай остановился, протянул руки к ним. Анна, не понимая, недоуменно взглянула на него. А он застегнул пуговички и, не глядя Анне в глаза, сказал, едва сдерживая дрожь в голосе.
  
  - Анюта, что с нами стало? Ты помнишь, как мы любили тогда? А теперь... Ведь сегодня, как только я увидел тебя, мне захотелось просто... отодрать тебя как последнюю сучку! - плача, проговорил он и, прижав её к себе, сказал. - Я не понимаю... Но вот теперь - прости меня! - слышу я тебя, говорю с тобою... такою, и во мне всё будто просыпается!.. Анюта!.. Помнишь, как мы пели с тобой 'мой совет до обрученья - не целуй его'!
  
  Анна прижалась к Николаю. На неё вдруг накатила такая дрожь, что ноги у неё стали подкашиваться. Её дрожь передалась Николаю. Свернув с дороги, он увлёк Анну за собой по скошенному полю.
  
  - Коля, ты куда?
  
  На дальнем конце деревни всполошено проорал петух. Похоже, началась ночная перекличка.
  
  - Пойдём куда-нибудь, посидим, - глухо говорил Николай.- Я не могу. Меня мутит что-то, а перед глазами темь какая-то.
  
  Весь день был такой жаркий и душный, а небо к концу дня было ещё таким чистым, что теперь трудно было поверить в те тучи, которые вдруг откуда-то появились на нём. И ветер уже задувал откуда-то холодом и погнал клочья сена по полю куда-то вдаль. Анна шла, молча, рядом и всем своим лицом ласкалась о тёплую и жёсткую ладонь Николая. Скошенное поле было неровно и щетинисто. Шумя стернёю, они шли в сторону деревни к видневшемуся вдали сараю.
  
  И вдруг Т-р-р-р-р - ах! - раскололось над деревней и покатилось по всему чёрному и клубящемуся простору её с одного края на другой. И тут же все это нависшее над мирно спящей деревней чудище блеснуло вдруг ярко горящей кривой трещиной, выхватив из тьмы лохматый гудящий сарай, напрягшийся тополь и все избы жителей. Огороды, трава и кусты вмиг стали тёмными и какими-то незнакомые. Николай и Анна, продираясь по чьему-то огороду в сторону сарая, запутались в картофельной ботве, упали. Поднялись. Анна, вытирая руки, испачканные в земле о ботву, тут же, оступившись, вновь упала в глубокую борозду.
  
  - Ой, да что ж это такое! - чуть не плача, проговорила она и, охнув, зарыдала.
  
  Где-то там в темноте от резких движений ветра жалобно и пугливо взвизгивала дощатая дверь сарая, и тревожно пел тополь, выворачивая листву ладонями наружу. Николай, подняв Анну на руки, понёс её к сараю. От реки часто и испуганно закричала птица. При виде чёрной движущейся громады, которая выползала откуда-то с запада и все приближалась и росла, воинственно сверкая длинными изогнутыми вспышками, все стало вдруг мрачным и беспокойным.
  
  И вот уже видно как на высокой толстой крыше сарая злобно шевелится серебристо-синяя солома, а рядом с сараем тополь. Он грозно, как часовой, выгибается всей статью и что-то там лопочет своей листвою. И вдруг, зловеще скрипнув, распахнулась дверь сарая, и из сарая тенью порхнуло что-то невидимое - живое и быстрое - над их головами! А за ним ещё! И так же близко, едва не задев их головы! И пропали, будто их и не было. И тут же резко повеяло холодом...
  
  Но внутри сарая было тепло, уютно и душисто. Ах, сено! Оно не столь душисто и мягко, как бывает свежескошенное, но и его запах сохранил ещё память опьянённого луга и счастливых цветов, ждущих нетерпеливой руки на своём созревшем теле.
  
  Николай уложил Анну на сено и устроился рядом. Она поцеловала его и тихо сказала.
  
  - Коля, а ты женат?
  
  - Аннушка, родная, давай просто помолчим. Я сейчас как контуженный. В голове у меня всё перемешалось. Потом поговорим. Утро вечера мудрее, но теперь нас с тобой никто не разлучит.
  
  - Да, да, родной! - проговорила Анна и обняла его. От счастья, вдруг накатившегося на неё, она чуть было ни задохнулась.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"