andreybl : другие произведения.

Или Опыт осведомления

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Tabula rasa
  или Опыт осведомления.
  
  1. Снов не бывает.
  
  Пусть будет так, как если бы ключицы белые бежали впереди планеты всей, предупреждая рок мелькающих коленок бесконечной резвости за призрачные рамочки движения в расчетный срок, поочередные шаги из капель частных столкновений двух переменных - строгий и красивый вынос ног.
  
  В минуту представления касания подошв,
  от озарений первых встреч с недвижимой опорой,
  силу воли дают нам первые над твердью незнакомой
  бежать вперед во всю лопаток мощь;
  вторые, скомканные в теплых одеялах,
  под слоем осязания стиральных порошков,
  текут рассеянным туманом,
  куда рассеянным, чем редкий дождь, -
  в своих законченных сомнениях и страхах
  тихонько расселяются в песок;
  среди сомнительного впопыхах сего великолепия
  нам остается от него лишь бег трусцой.
  
  Бегите смехом, вверх ли, вниз; последствия не будут отменены - ступеньки выстелются красными дорожками, а за спиной останутся беззвучные следы, развеянные звездочки уставшего от жизни клена...
  
  Температура ноль.
  
  Со смехом открываю дверь окна и вылезаю в открытый космос, как доска без заусенцев и сигналов к старту. Я сам берусь за острые края, стираю отпечатки, какие-никакие следы в них остаются кровные. Пунктиры тесных отношений ступней и новых туфель жмут-с! Жмут, главным образом, на пятках. В отверстиях носок сквозит и пусто. Теперь уже носки в пропащих туфлях не ношу: из дыр я за ступнями вытек и остался голым - общипанный как гусь, не годный к строевой, но в суп. Температура ноль, а мне еще тащится!
  
  Во сне, бывает, что-нибудь приснится жуткое - безглазое, стоит в углах, где тень бессонницы умается и опускает веки. Под ними столько копошится привидений, и каждое из них старается царапнуть глаз и расписаться кровью: "Был здесь некто, чтоб просто так отметиться и побороться на словах!". Так вот, безглазое - оно и опускает веки, как я потом осведомлялся этим.
  
  Вы сами-то куда собрались, нахлобучив детские доспехи
  на плечи молодецкие? Не зря в такую даль приплыли впопыхах,
  не представляя ужасы попеременные текущей сельдью жизни:
  на вид - серебряные переливы фольги и ароматы сливов
  краски, светотени, формы, в которую условно все заключены,
  как заключенные, и только электронный номер выдает черты
  индивидуальные, в одном из заключенных месте импульса.
  Едва мерещатся в запястьях все краски булькающих смыслов,
  уже достаточно для волеизъявления и прочего битья.
  Вокруг - приятные со всех сторон разбойники и хищники...
  
  Снов не бывает - почерпнутые сведения со дна реки всплывают по частям и собираются на зыбкой глади разрозненными слайдами, волнующими взгляд, сопровождающий их мерное покачивание на шелковых коврах течения.
  На берегу откормленной реки и сны нам представляются обрывками конькового скольжения, и вдоль него, порезанные на куски, качаются не равные себе обрезки белых лилий, - как я потом осведомлялся этим.
  
  Вы сами-то как будете грести: от солнца или к солнцу?
  Конечно, к свету! Кто ж хочет обратиться вспять
  с великой просьбой к темени: "Верните взад!"
  А как, когда нас множество бессчетное на этом свете
  и каждого щекочут искры глаз от собственного света?
  Вопрос не на засыпку, просто так представились вдруг
  толпы света, бегущие от нас, как точка та из центра
  Москвы: кто встал ногами в эпицентр - тот пуп земли...
  Смешинками во рту захлебывается, чисто вертел, язык -
  еще при жизни его изображение на фото станет фигой
  для верениц очередей не к свету, а, похоже, вспять.
  Так, где же выход к свету, если все отнять из суммы
  искр, что обжигают черно-белым внутренности глаз?
  Возможно, изнутри мы ждем его, как тихое явление
  ивановской картины. Стой, не дыши, читай молитвы?
  
  Рассмотрим. Каждый впереди был занят собственной
  интригой. Вот двое из реки, или, некстати говоря,
  спасались от жары, как дачники, нить, из-под века
  Хренова и старины его последних и уставших лет,
  бегут к прудам в обрезках белых лилий и далее еще,
  когда известные в лучах ста солнц места приватизированы,
  бегут в леса, где Клязьма дикие крутые берега
  и нрав свой невоспитанный отдаст сполна,
  ответственность всю сняв с себя, как откровенный циник:
  ищите и обрящете себя в пучинах дна,
  несвойственные бедным избранным.
  
  Идя картиной, пропускаем толкования погибель, ибо
  взгляд художника рассматривает каждого из персонажей
  в его естественном движении к другому человеку,
  единственному в своем роде, но не единственному
  в его числе, отвергнутых подобными себе.
  Какими бы нелепыми и жалкими на самом деле
  ни казались всякого из нас стихийные интриги,
  а все же, повторюсь, мы узнаем себя-других в картине.
  Не бог явление толпе, а человек явление. Смотрите
  Жизнь Замечательных Людей Издательства Планета.
  
  На половине третьем сон остановился, открыл глаза... Из уголков исчезли тени, и ночь предстала явью, чередой сомнений в ее глазах, засыпанных песком колючих звезд. Притворства не было отмечено ни разу, когда бы я не обращался к ним, влезая на заброшенную яблоню с сухими листьями. Потом ее, естественно, убрали, используя пока ночные лестницы как переход от скоротечности земного быта к великой вечности Вселенной, которую так хочется понять. Чем, иногда, осведомляюсь. Особо по ночам, когда в глазах ее блеск близок, откровенно ясен, как смотрят близкие глаза в глаза.
  
  Мутатень.
  
  Все радуются: встреча обещает доброй пристать традицией к красивым лицам в красках облачно-малиновых, на целый век - у нас в расчетах ставят на века! - достаточной. Косая мутатень идет по улицам. Но робко из-под черных зонтиков
  и "кепочек лужка", бейсболок, капюшонов нутриевых и вязанок под шерсть
  у нижней части лба, исполненные грусти для глаз или без глаз, надвинутые вырезы, - какая разница, в каких мы ходим модных грустях! -
  глядят и не глядят, в зависимость от бесконечной раны внутренностей.
  
  Была бы, так сказать, стезя без суеты сует, и яркая ее потреба вырасти во что-нибудь несносное, ну, например, для жертвенных баранов - во имя благородных и затратных... для баранов. Вот тут не хочется ни извиняться, ни судить!
  
  Здесь нет моих пристрастий к знакам,
  выбранных эпохой разделения,
  легко и образно зачистив
  октябрь четвертого и девяносто третий.
  
  Местами хочется сбежать на чертовы кулички, разбечься вдребезги кирпичных щеп и битого стекла, собраться в грубо вытканный мешок и выброситься где-то на конечной Выхина. Ах, только бы зима наркозом не взяла! Ведь обоймет невыносимой теплотой гостеприимства и радостно задушит. А мне еще тащиться на кулички, разбечься вдребезги и вновь собраться...
  
  Казалось бы, светает. Навстречу
  мелькает синий попугай
  из мест нездешней орнитологии.
  Махает, то есть, извините, машет
  непроходимой густотой крыла,
  и опахает, еще раз извините,
  опахивает ветром синие поля
  из мест нездешней метеорологии.
  Всеобуч только предстоит,
  а здесь уже вовсю попахивает
  не очень-то, но очень экзотическим.
  Привет из клиники,
  и ворошу в мозгах молитвенник:
  не потерять бы там в строках,
  за что прогневал бог нас, нафиг ли!
  На насыпь вылезает пан -
  красивый отпускник
  на правый глаз косит.
  Иль знак какой-такой у них?
  В ответ щеками дергаю:
  "Не знаю!"
  Казалось бы, светает,
  а вот стоит
  у изголовья трех дорог -
  вдруг? на удачу?
  А мне в какую сторону идти?
  Ну, пан, смотри,
  если встретился на неудачу!
  А так себе и ничего, иду навзрыд
  непроходимой густотой крыла
  как раз посередине меж слоями
  пограничными.
  И, как бы, не срывает...
  
  (От избранных пришел привет в конвертике для СМС, вскрываю. "Ваш электронный номер пал на выигрыш. Запал, не знаем как, на миллион. А, хочешь, на еще такой! А, хочешь, на десяток их. Десяток их у нас для вас, хоть тыщи!")
  
  В лихих делах замечен, грешным делом?
  И кто неведом, если на трапециях испуга
  вращается не тело, а его конечный дух
  в пределах купольного шелка парашюта?
  Спускаюсь от земли к пределам экзолун,
  где стороны равны как внутренности черепа.
  И кто неведом, если в иносфере
  нельзя представить, как возьмется плут?
  Оне везде, где только можно и нельзя.
  Нельзя же так, возьмите отпуска на Рею!
  И мир подешевеет, и веселее тени
  на той планете, где не замкнут танца круг,
  земля и небо чудно совпадают, а грусть,
  как твердь ее перевернуть, палит и пышет
  протуберанцами. И алые мечты рисунка -
  соединить одну незавершенность рук...
  
  Пробел шунтирования - не хватает стяжки. В сердечных тайнах показался плут
  в расхожем пиджаке малиновой издевкой над звонами рассветов и закатов,
  погрузил во тьму раскатов грома и эхом понеслось. Во все концы помчались гончие собаки, опережая собственные страхи пар переменных, задних и передних.
  От них неслось по кочкам столько воя, сколь невозможно выглянуть в окно
  и посмотреть, кто засоряет воздух. Окна зачернели - их до сих пор не ототрут...
  
  в сердечных тайнах показался плут
  рассказывают: сколько ни хотели
  его впускать, втирался елико
  и непременно в области овальных губ
  случайно никогда не возвращались
  
  предметно обсуждая тайные явления
  в предместьях около и вкруг ста лиц
  за сварочными швами языкастые самцы
  показывали на далекие холмы -
  надломленные пропастью горбы
  
  и исчезали, скованные зимним страхом
  в сердечных тайнах перестали жить
  переходили из мучений в состояния
  разобранной на косточки ее останков
  и пересчитывали все ее долги
  
  в другие времена пришли поодиночке
  надломленные пропастью горбы
  несли огромные и пестрые шатры
  в алмазных блестках и сердечный дух
  их занимал всецело прошлого двойник
  
  еще рассказывают: сколько ни хотели
  верить и не верить собственным глазам
  отказывались подниматься в небо
  причудливые птицы в розовых одеждах
  и кандалах...
  
  Стояли в очередь и первыми снимались защитники пернатых. На фото - все такие малые. Считалось: неприличным от несметных прав отказываться при раскладе карт не в пользу, скажем, бедных и неосведомленных. А что не так? Смотрите за собой с опережением. Ведь вышла же она из положения: "Я не понимала, что творю". Осведомлен был каждый...
  
  Смеялись в очередь на зрительских местах
  сочувствовали первые защитники пернатых
  подозревая бесконечный минус в истощенной почве
  она ушла в сердечных муках
  и шлейф тянулся за Иридой тайн.
  А там давно уж перестали жить
  коленопреклоненные стояли в замках рыцари
  и пыль слетала с них к ширинкам
  поклонная. За окнами всегда чего-то ждут:
  то тополя не так природой озабочены
  то милые березки озабочены сверх сил и тайн
  подозревая бесконечный минус в истощенной почве.
  В сердечных тайнах перестали жить поклонники
  и поселились в них известные покойники...
  
  Косая мутатень идет по улицам и прилипает к белым мухам. Пускай, за ними нет следов и мыслей о вчерашних днях, а все же неспокойно: как бы ненароком, как бы неожиданно и совершенно предсказуемо из праха тайн, из-за поворота гладкую дорогу - о, перст великих книг! - перебежит трамвай. Прекрасная головка в закрашенных очках чудесно возмутится: "Ну, я же говорила, послушайте меня!". Издалека глазели зрители на чудные и праздные дела...
  
  Плут, Плутарх, Плутоний, Плут in...
  Ути, ути, ути, ути!
  
  Tabula rasa 1.
  
  Пишу овал, в овале крест
  На крест повешено белье
  И сушатся пустые глаза
  Из уголков у переносицы
  Два шерстяных следа
  Веревочек и - чистый холст!
  17.10.2013.
  
  2. "Уже виденное".
  
  Ну, что там за окнами, не жмут сощуренные взгляды инопланетянина, свесившего пятки с кислых лун? Мерцают. Беспечная и очередность их касаний пределов иносферы напрягает память о здешних напряжениях. Принять валериану, и измениться, что ль, до неузнаваемости? Лицо и так горит. А впрочем, и не надо. До неузнаваемости изменилось все, в чем каждый был вполне осведомлен.
  
  Странность.
  
  Из прежнего в сухом остатке странность,
  ему чужая, в судьбе иных не чуждая-
  в небрежной кладке серых лиц
  глаза искали стертые следы посланий
  из глубины задумчивости странной
  о жизни, заключенной в каменном мешке.
  И странность оставалась тайной
  до тех пор, где пределы властных стен
  стояли в страхе перед смертью
  из глубины задумчивости странной
  иных о жизни и судьбе, и - стертых.
  И странность оставалась после них,
  как жизнь осталась более чем странной:
  побег из прежнего и - в прежнем бег...
  
  ***
  Все об одном и том же? Повернем,
  добавим непременно уголовку
  и специальный счет за чувственные
  глади по головке бесчисленных мальцов,
  и разложение на мелкие остатки
  в роскошных спальнях. Я видел,
  видел в белокурых недрах тягу
  к неге деятельности тонких ног
  на безраздельной глади одеяла,
  и нервной глади взад-вперед на досках
  жаркого смутьяна - смутилась и ушла
  в декретный отпуск, поняла, как мало
  ей осталось из воспоминаний о былом:
  гладильная доска и светские скандалы.
  
  ***
  Бежать из смерти и собраться с силами
  не зря нам представляется последним
  убежищем какого-либо смысла
  существования в распадке между дел,
  как в новом каменном мешке.
  Вот в том и странность первых строк,
  о чем там размышлялось перед смертью...
  Следует оставить разговоры, да не понять
  без слов их узелки, их путинку дороги,
  раздвоенную впереди. Иль позади?
  Кому как мило и удобно! Но странность
  не раз напомнит о себе. Мел антимоний,
  и нечего его здесь разводить...
  Возьмите хлыст и успокойте нервы!
  
  Останется ли странность после в том, что называется зеленым человечком,
  в садах инопланетных, казалось бы, гуляющим бесцельно. Но если цельно, -
  в поисках чего? Чего еще так не хватает млечным братьям... на стоптанной земле? Не спросится, так одному известно богу, и то! - поди, спроси такого: неизвестно кто, неизвестно как, неизвестно где... мерцает пятками как тот лунат. Простите, здесь икаю!
  
  По колее упрямства катим, как это принято,
  извека, и на ходу мелькаем спицами,
  сучим, обозначая некое движение
  по кругу: скучаем, спим, нет, вяжем
  
  на себя чулки и пялим на голову, - а хотите,
  руки за спиной чулками и в узлы, -
  считая петельки и стежки без конца.
  Ворота правовые настежь, и въезжаем...
  
  Нет, въехали уже, стена! Стоим, не дышим,
  то есть, с придыханием свистим из рота,
  в общем, рта. Не разевай на каравай рта, рота...
  Стой, рота, рта не разевай!
  
  Из дома, что напротив площади, выпархивают
  птицы в розовых чулках и падают...
  Нас не смущают странности, нас перестали
  смущаться. И птицами завалена вся площадь
  
  напротив дома, из окон оного летят и падают,
  и гвалт стоит. Когда же эти черти улетят?
  Нас не смущают странности, нас перестали
  смущаться, и птицами завалена вся площадь
  
  напротив дома, из окон оного летят и падают,
  и гвалт стоит. Когда же эти черти улетят?
  Нас не смущают странности, нас перестали
  смущаться, и птицами завалена вся площадь
  
  напротив дома, из окон оного летят и падают,
  и гвалт стоит. Когда же эти черти улетят?
  Нас не смущают странности, нас перестали
  смущаться, и птицами завалена вся площадь
  
  напротив дома, из окон оного летят и падают,
  и гвалт стоит: "Когда же эти черти улетят?"
  
  По выборкам из этой инфузории краеугольной нас ожидает туфелька - одна, вторая. Примеряя, рискуем не попасть в размер и потеряться на просторах необъятных индивидуально, так сказать, индивидуальности разрозненных и неприкаянных к местам не отдаленным столь от попугаев. Между покойниками, бог ты мой, поклонниками неизбежно встанет во весь рост тень Гамлета и риторический, казалось бы, с тех пор вопрос...
  
  To be, or not to be - that is the question:
  Whether tis nobler in the mind to suffer
  The slings and arrows of outrageous fortune
  Or to take arms against a sea of troubles,
  And by opposing end them? - To die, - to sleep, -
  No more; and by a sleep to say we end
  The heart-ache and the thousand natural shocks
  That flesh is heir to. Tis a consummation
  Devoutly to be wisht. To die, - to sleep; -
  To sleep! perchance to dream: ay, there is the rub;
  For in that sleep of death what dreams may come,
  When we have shuffled off this mortal coil,
  Must give us pause: there is the respect
  That makes calamity of so long life;
  For who would bear the whips and scorns of time,
  The oppressor is wrong, the proud man is contumely,
  The pangs of despised love, the low is delay,
  The insolence of office, and the spurns
  That patient merit of the unworthy takes,
  When he himself might his quietus make
  With a bare bodkin? Who would fardels bear,
  To grunt and sweat under a weary life,
  But that the dread of something after death, -
  The undiscovered country, from whose bourn
  No traveller returns, - puzzles the will,
  And makes us rather bear those ills we have
  Than fly to others that we know not of?
  Thus conscience does make cowards of us all;
  And thus the native hue of resolution
  Is sicklied over with the pale cast of thought;
  And enterprises of great pith and moment,
  With this regard, their currents turn awry,
  And lose the name of action...
  (W. Shakespeare. Hamlet. III. 1. 24-67)***
  
  Не более чем странность, такая же, как быстротечный бег, где переменные совсем
  не изменяются. В активе антураж: мелькает новенькими эполетами от избранного Кутюрье и календарными бегут отметинами
  
  В не-
  прикосновенности.
  
  В дороге все случается, и редкая та птичка долетит до середины. Это не совсем уныло, но часто так оно и есть. А что, если собраться всем, построить переправу
  и спокойненько так переправится? Э-э, думаю себе, куплю-ка я собачку с яхтой...
  
  Раздвигаются все в тех же рамочках
  представления о предназначенности выбора,
  щеками раздуваются в пределах стен отъевшихся
  и незаметно для себя находят выходы
  из всех щелей... и рамки остаются вне-
  прикосновенности.
  Остепениться надо бы, но представления
  не умещаются в пределах дутых форм
  и продолжают упираться в силовые линии
  все тех же стен... находят выходы...
  и рамки остаются вне-
  прикосновенности.
  Отчасти - вечный двигатель, похожий на гармонь...
  Меха раздвинуты, две переменные
  спешат с обложки информированной
  о всех ее достоинствах и минусах -
  взошла на борт с собачкой твидовой
  по имени Бульдог...
  И черт бы их унес,
  если бы не виды
  раздутых щек.
  Вздыхай и веселись гармонь!
  Приятели зовут не выпускать из вида
  ее приятные распахи меха,
  а я не вижу в этом смысла:
  ну, все равно находят выходы
  и остаются вне-
  прикосновенности
  достоинства и минусы
  двух переменных, и собачки твидовой
  на привязи...
  О предназначенности выбора - весь день, всю ночь!
  Чирикают на объяснительных записках:
  примите, как в граните высеченные,
  претензии сии на скромный счет
  в швейцарском банке!
  В помине тех услуг за то, за это, и за это и за то,
  за обе вместе, и за оба вместе пораздельно...
  Когда же предлагали в долях - все забрали,
  и никому не рассказали, - а вышло что?
  Верните счет в швейцарском банке, черт!
  И черт бы их унес,
  если бы не виды
  раздутых щек
  и твидовый на вид Бульдог...
  Играй, играй, веселая гармонь,
  в оборванных полях краями
  панорамы -
  за рамками ее вид невеселый,
  а в рамочках играют и играют.
  Перемычка от нужды скучает,
  ее закольцевали и защелкнули -
  замок.
  Насквозь - сияет ночь,
  из сквозняка вылезает собачка на привязи
  у переменных достоинств и минусов,
  они всходят на борт...
  И черт бы их скорей унес
  вне-
  прикосновенности!
  25.10.2013
  
  3. "Пси".
  
  У нее милое лицо - овал. Внутри - другие два округлены, иногда даже округляются от удивления, помещенные в соответствующую форму. В таких случаях сам овал сильно недоверчив и замыкается в себе, как удав. Он никогда не выходит из себя. Правда, в нем замечается несогласованность внутри собственных покоев. Не у каждого же стороннего наблюдателя очковая змея на глазах. Да и он порой высовывается из собственного клубка, чтобы отдышаться или просто оглядеться.
  
  В стенах, отмеченных плевками танков,
  твердяют, миль пардон, твердят
  твердыни правового государства...
  Не все в порядке там, за смайлами -
  затасканными лицами из прихоти хозяйской.
  
  Из них,
  навылет раненая смертью,
  не зверь летит -
  в мурашках ледяное ощущение:
  покойники хватают за ноги живых.
  
  Из праха темноты, где черные висят картины
  давно прошедшего, проникли паутины -
  растяжки времени в пространственной империи
  и, не стеснительные временем
  за рамочками собственных границ,
  гуляют по себе, запутывая мир.
  
  Разученные песни встали на колени,
  сомкнулись тени над поверженными
  и бьют с размаху в точку темечка,
  где собираются с младенчества
  все ниточки растения, заложенные изнутри.
  
  Итог
  внутри пустот:
  за окнами рентгена снег в обхвате арматуры
  и птичка в клетке.
  
  Tabula rasa next.
  
  Едва дыша из глубины неясной
  малостью зачеркнутых желаний
  давно прошедшее и сентиментальное
  не входит в планы, - чистый холст.
  Все стертое - овал, на крест глаза
  напялены внутри и сохнут
  шерстяными ниточками вдоль
  и за пределами овального.
  
  Не ясно, кто там: мышь или чирик,
  но разница в них никакая...
  Не перья же и писк нас обнажают!
  Внутри - затертая безоблачность
  едва шевелится и дышит...
  28.10.2013
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"