Вы, наверное, замечали, что какой-нибудь совсем маленький эпизод жизни начинает играть в нашей судьбе значительную роль? Так, мимолётное событие, но оно настолько срастается с нами, что меняет привычки, даже судьбу, рождает то, что люди называют странностями характера. Было такое и со мной.
Отдыхали мы летом у друзей в посёлке . Места там замечательно красивые, яркие: красная глинистая почва рождает зелёновато-лиловые травы метровой высоты, растущие полосами вдоль притока Уды, и когда их гладят ветра, то кажется, что рядом ползут, соревнуясь в яркости и блеске, две гигантские змеи: голубая и зелёная. Горы покрыты богатейшим лесом и с высоты полёта самолёта напоминают гребешки, которыми скололи гриву долины. Сам посёлок такой же, как сотни других в районе, его отличает только колоссальная сосна с раздвоенной верхушкой у дороги на въезде. Посёлку лет тридцать, не более, но у него уже есть свои предания и обычаи. Народ в основном приезжий, старожилы уже на кладбище, но сколько бы кто в посёлке ни жил -- три года или тридцать - , все после того, как сойдёт снег, оставляют возле дороги гостинцы и игрушки. Странно, не правда ли? Вот и мне это показалось несколько необычным, идущим вразрез и с православными, и с бурятскими традициями. На все мои расспросы следовал один ответ -- а, делать тебе нечего, лучше сама что-нибудь расскажи. И только посуровевшие разом глаза да боязливый трёхкратный плевок через левое плечо говорили о том, что увязшие в придорожной глине, вымываемые после бурных дождей детские игрушки -- свидетельство какой-то драмы, вину за которую несёт весь посёлок. Узнала я о событиях прошлого не от друзей, а от местной ребятни, народца всезнающего и бойкого.
В беспутное время конца прошлого века русские семьи покидали бывшие союзные республики, оседали в Приангарье, но не всем удавалось врасти в жизнь сурового края, не всех он и принимал: то документов у людей, которые в спешке покидали вдруг ставшую враждебной землю, не было, то работа, грязная, тяжёлая и низкооплачиваемая, не устраивала . Вот и появлялись в посёлках кочующие от одного хлебного места к другому толпы нищих семей и разносортных мошенников. А людям самим тяжело жилось, хотя в деревне голодал лишь тот, кто работать не хотел или беспробудно пьянствовал. И этот посёлок не миновала стая перелётных семей. С ордой крикливых, вечно голодных и вездесущих ребятишек. Они едва говорили по-русски, но проникали всюду, где можно было что-то выпросить, стащить или испортить. Конечно, мелкое соседское "вредительство" было в посёлке и до приезда гостей, но люди ссорились, враждовали, а потом мирились во время праздничных застолий, организуемых с поистине царским размахом -- на всю улицу. Похмелье рождало новый виток вражды, подпитывало старые обиды, и всё повторялось снова. Появление приезжих объединило посельчан в их неприязни к новичкам, поползли слухи, расцвели домыслы. "Вредительство" перекочевало на новую территорию. Привозной хлеб в магазине кончался именно тогда, когда появлялись приезжие. Но дух свежеиспечённого хлеба густо наполнял крохотный магазинчик, и даже сытому-пересытому чего-то хотелось. И если женщины с робкой обидой указывали на полки с топорщащимися занавесками, скрывающими буханки, то необъятная продавшица говорила: "Для своих оставила, надо с вечера заказывать". Продавщица имела звучное имя Аделаида, затюканного в бесконечных семейных разборках мужа-пьяницу, троих умненьких детей и неукоснительно соблюдающиеся принципы. Их, этих Адкиных принципов, придерживался и весь посёлок, потому что она "своим" всегда давала в долг водку и продукты, вела километровые записи, кто и за что ей должен. А там попробуй разберись в этих записях, если Лёхи, Сани, Вованы очень плохо помнили наутро, с кем и что пили и отчего рожа битая. Аделаида была в посёлке той, кого сейчас называют иконой стиля: её веки, раскрашенные всей жуткой палитрой теней китайского производства, гнойно-красного румянца крепкие щёки вызывали безмолвную зависть и инстинкт подражания у поселковых женщин. А уж кривоватые юбки и блузки, украшенные сверкающими камнями размером с булыжник и чудовищными кружевами с торчащими нитками, те заставляли модниц копить гроши на приобретения у Аделаиды из-под прилавка всякого тряпья. Именно Аделаида обнаружила пропажу со своего двора выстиранных полотенец с цветами и тиграми, а также громадных игрушек: грузовиков и экскаватора, - которые поступили в магазин на обмен за сданную сельхозпродукцию и оказались, естественно, у Адкиных ребятишек.
Подкопанная картошка, растерзанный стог сена, это, конечно, ерунда. Но вот остродефицитный в девяностом году прошлого века китайский товар -- это дело серьёзное. Тут разбираться надо. Адка мужикам, стянувшимся после рабочего дня в магазинчик, выставила "пузырь" с лично изготовленным самогоном, а когда компания стала расти, вытащила упаковку воняющего клопами и духами одновременно заморского алкогольного пойла. Единение народа в мыслях и чувствах крепчало, было заметно, что не хватает только идеи. Будет идея -- вдохновлённый русский мужик пойдёт и свершит. Что - неважно, но свершит. И тут Аделаида громогласно заявила о своём личном горе, помочь в котором могут лишь силы общественности. Мужиков словно подбросило, они отправились к бараку, в котором в результате самозахвата пустующего помещения ютились приезжие. На крики собрался весь посёлок. Уже в руках оказалось привычные аргументы всех поселковых разборок: палки и щедро усыпашие улицы битые кирпичи - , уже истошно визжали женщины, как вдруг один из самых задиристых мужичков увидел за щербатыми тазами, прислонёнными к стене барака, те самые игрушки -- грузовики и экскаватор. Улики извлекли и передавали из рук в руки. Женские голоса взяли верх над общим гомоном, и столько в них было злости на нищенскую жизнь, на недоступность этих игрушек для их собственных ребятишек, на белый свет вообще, что кому-то пришла в голову мысль поджечь барак как гнездо порока. Началась подготовка к поджогу. Хитрые даже в глубоком подпитии люди сознавали свою безнаказанность: барак-то ничейный, всё равно разваливается, а так, может, приезжие навсегда из посёлка уберутся. Из барака посыпался пришлый народ вместе с кухонной утварью, одеялами, несколько человек были мертвецки пьяны. А среди них - с виду русская молодайка в шароварах и длинном балахонистом платье. Платок сполз с её головы и болтался на шее, ворот платья широко распахнулся, обнажая грязную грудь и часть плеча. Ребятишки орали, женщины выли, и всё перекрывал отборный русский мат из глоток как посельчан, так и непрошеных гостей. Через некоторое время барак полыхал, а все участники события успокоенно за этим наблюдали. То, что произошло дальше, навсегда останется в памяти. Из горящего барака раздался детский крик. Сначала даже никто не поверил своим ушам, но на звук детского голоса пьяная молодайка открыла опухшие красные веки. Изумлённо посмотрела на огонь, на лица людей и вдруг, подняв голову к небу, страшно и дико закричала. Рванулась к бараку, но свалилась среди мусора. Тут до мужиков, наконец, дошло, что спрятавшийся в доме ребёнок боялся неотвратимо приближающегося наказания и забился куда-нибудь подальше. В суматохе о нём никто и не вспомнил. Его пьяная мать каталась по земле, грызя её зубами, царапая пальцами, но встать не могла. Народ ещё раз подбросило, теперь кто бежал за водой, кто пытался приблизиться к бушующему уже во всю мощь пламени. Только Адкин муж, пьянь и бестолочь, выхватил одеяло из рук одной женщины, обмотался им и ринулся в пламя. До той поры никто и никогда не слышал, как рыдает всемогущая Аделаида. Её воплям по содержанию и выразительности могли бы позавидовать профессиональные плакальщицы, а уж по высоте звука причитания можно было сравнить только с воем пожарной машины. Которую, кстати, в этих краях никто не видал. Адкин мужик выпал вместе с ребёнком из самого последнего окна барака. Одеяло на нём тлело, он глухо и надсадно мычал и пытался прокашляться. Адка подбежала к супругу, дала ему подзатыльник и вырвала ребёнка из рук, положила на землю. На её руках остались куски обгорелой одежонки мальчика. Под следами копоти его личико было белым- белым. Он трясся в каком-то ознобе и повторял по-русски, уставившись в лицо Аделаиды невидящими ярко-синими глазами: "Мама, холодно, мама". Адка снова завыла. Люди побежали звонить в город на почту. Санавиация подоспела на помощь быстро, но мальчика спасти не удалось. Он умер в тот же день в областной больнице.
Никто и ни за что в этой истории ответа не держал. Вот только приезжие с тех пор посёлок стороной обходили. Старики опасались поджогов, но Бог миловал. Адкины дети выросли, выучились и разъехались. Старшая у меня училась, умная, добрая и молчаливая девушка, всеобщая любимица. "Совесть нашей группы" - так называли её подружки. А по весне на обочине дороги, ведущей в посёлок, появляются конфеты, пряники, игрушки. Из окна машины эти гостинцы похожи на мусор.
После того, как я узнала эту историю, ненавижу сборища людей на улице, особенно если толпа кричит. Ненавижу жаркие споры, ненавижу митинги. Всегда ухожу, если транслируется очередная политическая заваруха. Неизвестно почему ненавижу всё, сделанное в Китае. Ненавижу ходить на мероприятия, сопровождающиеся коллективной выпивкой. Вот такие причуды. Зато очень люблю детей.