Аннотация: Другу. Ты очень много для меня значишь.
- Алиса Антоновна, зайдите на минутку, - пророкотал из приоткрытой двери кабинета басок заведующего отделением.
Во как! Алиса Антоновна. Вчера звучало по-другому: изюминка сладкая, ласточка моя легкокрылая. Ну-ну. Снимаю шапочку и встряхиваю слежавшиеся светло-русые волны . Так, расстегнём халатик. Пусть он устало морщится на прямых плечах бывшей гимнастки. А вот эту прядь подкрутим и опустим прямо в вырез хирургической пижамы. Он не скрывает кружевной истомы белья,которое, впрочем, тоже ничего не скрывает. В самый раз для официального разговора.
- Слушаю вас, Андрей Андреевич, - в глазах печальная нега сексуальной рабыни и вязкий ласковый мёд. Уточним: рабыни не нашего буйволообразного Андреича. Того, кто над ним и всеми нами - по-спринтерски бешеного, жёсткого и необыкновенно расслабляющего "хирургического" секса.
Грустно опускаю взгляд в пижамный вырез так, чтобы длиннющие ресницы рисовали на бледных щеках стрельчатые тени - освещение для этого номера моей испытанной программы самое подходящее.
Шумный вздох сквозь сжатые зубы - ага, достало. Ну а теперь ваши претензии, гражданин начальник.
- Ознакомьтесь, - по столу ко мне скользит пластиковая папка.
Я ничуть не удивлена. Два посмертных эпикриза в прошлое дежурство. Паника патанатомов: где внутренние органы? На гистологию* отправлены разможженные в драке печень и селезёнка. Почки и сердце отсутствуют. В прошлый раз - почти весь эпигастрий*. В позапрошлый пустой оказалась торакальная* область. Органы всегда теряются после моего оперативного вмешательства с летальным исходом. Этих папочек с заключениями уже перевидано... А вот сегодня особенная - с лиловыми засосами, оставленными печатью судмедэкспертизы. С листом, увенчанным гербовым синяком областного отдела здравоохранения. Этого следовало ожидать.
- Алиса... - голос Андреича сипит от сдерживаемого отчаяния. - Алиса Антоновна, вынужден предложить вам уйти в отпуск до конца расследования ...
Кровь с шумом прилила к голове, и в её яростном кипении потонул жалкий официоз. Почему я? Почему порядок грёбаного мира начали устанавливать именно с меня? Всю жизнь до минуточки растянули два полюса - медицина и спорт. После тридцати была одна медицина. Теперь ничего не осталось! Сначала шепоток: "Доктор-смерть". Потом суетливо мечущиеся глаза коллег. Застывшая фигура Андреича у окна. И, наконец, " вынужден вам предложить...". А вынудить главного ох как непросто. Не потому, что он мой любовник. Всех его баб в шеренгу построить - километровая колонна получится. Жизнью он мне обязан. Прободная язва желудка. Остановка сердца. Прямой массаж упрямой мёртвой мышцы. Странное ощущение возникшей жизни в руке под окровавленной перчаткой. Как будто соединила разорванные смертью провода.
Нет ответных слов. Нет сил удержать едкие слёзы.
Взвизгнули колёсики отъезжающего кресла. Загудела от удара его спинки дверца сейфа. Вторая вмятина на нём моими усилиями. Первую я оставила, когда вызвали в операционную к Андреичу, захлёбывавшемуся чёрной зернистой рвотой. Сидела тогда над историей болезни и ...
... Дома я быстро соорудила "рабочую обстановку": коньячок-лимончик и прозрачные обертоны "Моря" Дебюсси. Напротив - репродукция "Девятого вала" в полстены. Под музыку хорошо плакалось. В свинцово-синих громадах легко тонули мои враги и обиды. В сигаретном дыму вокруг жёлтой от времени хрустальной люстры родилось много правильных решений. Ого , какой крендель всплыл в трёхметровый потолок после затяжки... Ну чем не нос патанатома Маги, отправленного в отпуск вместе со мной? Крендель вяло опускался. Прыгающий в горле истерический смешок разбавил тревогу. Эх, Магомет Нуралиевич, зря ты поверил в меня. В мой дар...
Двадцать пять лет назад.
- Алисонька, подойди к Пете. Поговори с ним. Завтра он с мамой в Москву едет.
Бабушка (какая же она сегодня бледная!) покрасневшими глазами следит за худеньким соседом с огромной лысой головой. Петя робко стоит в тени акации. Мама держит обеими руками остренькие плечи, точно боится, что яркое солнце высушит Петьку, едва он сделает шаг вперёд. То ли резные тени скользнули вдогонку за солнечными бликами, то ли прощальная грусть Петиного взгляда заставила затрепетать веки, но я видела её. Маску из дедушкиной книги. Только на живом личике.
- Баба, а Петя умрёт, - говорю я уверенно,-сегодня умрёт.
- Замолчи, нельзя так говорить. Ну что это за ребёнок? В кого уродилась только... Идём домой, - бабушка с силой дёргает меня за руку и тащит в полутёмную гулкую пустоту подъезда. Даже в самый жаркий день в нём чувствуется холодок. Такой же, какой охватывает меня, когда я вижу жизнь, которая вскоре должна уйти.
- Баб, а погулять? - хнычу я. В корзиночке грустно звякнули лопатка и яркие металлические формочки. - Баб, ну что я сделала?
В лифте бабушка обнимает меня. Хлюпающий нос прижат к льняному жакету. Выше мокрого пятна растёт пульсирующая холодная пустота.
- Баба, тебе больно? - спрашиваю я и знаю: больно в последний раз.
Бабушка ловит лиловыми губами воздух, её пальцы никак не могут найти карман с лекарством. Из дверных швов, из углов лифта наползают тени и оседают на бабулином лице знакомой маской.
Хоронили бабушку и Петю в один день. Соседки шептались: сразу двое из одного подъезда, нужно ждать третьей смерти. Я их успокоила:
- Никто из подъезда не умрёт. Только этот дяденька, - и указала на моложавого мужчину. Как оказалось, это был бывший бабушкин начальник. Первый и последний подзатыльник, отвешенный широкой отцовской ладонью, до сих пор в памяти. А коллега бабули погиб в автоаварии на следующий день.
По ночам я думаю о том, как было бы здорово, если бы удалось расправиться с тенью и холодом, которые всегда сигналили о чьей-то смерти. Страницу с маской Гиппократа мама давно вырвала из дедовой книги. Вспомнилась "Дюймовочка". Ласточка ожила в тепле и любви сказочной крохотули. Так может, нужно просто согреть этот мир?
Отогреваю дохлых кошек то в шерстяном платке, то под батареей. Хожу с мамой к детскому психиатру. Каждый день занимаюсь в спортивнй секции. Пугаю родителей полным отсутствием аппетита и сна.
- Алиска, ты самый классный хирург. Андреич тебе в помётки не годится... - Мага ловко опрокидывает стопочку и, высоко подбросив помидорку-черри, ловит её негритянскими губами. - А чего ты в науку не идёшь?
Мы отмечаем день медика в ночное дежурство. Тёплая июньская ночь дышит в распахнутое окно жасминово-сирениевым ветерком. В ординаторской жарко от высокоградусного дыхания коллег и непрестанно вспыхивающих сигаретных огоньков.
- А что? Пойду. Даже тему для диссера нашла, - говорю я, вытягивая усталые ноги на кушетке.
- Тема-то какая? - Мага не на шутку заинтересовался и даже отставил в сторону пустую стопку.
- Хирургическое купирование терминальных состояний, - придурковато выдаю я на одном дыхании.
Дагестанский носище и негритянские губы Маги собираются в немыслимой гримасе. Он багровеет и сдавленно рычит. Быстренько наливает внеочередную стопочку, чтобы не задохнуться от смеха.
- А как можно купировать терминальные состояния? - раздаётся с нетрезвой смелостью детский голосок.
Это студентка-санитарочка вступает в профессиональный разговор.
Я беру Магин фамильный нож и выразительно провожу лезвием возле горла.
Мага принимает эмбриональную позу и похрюкивает.
Анечка широко распахивает пьяные глазки, её по-щенячьи пухлая мордочка вытягивается:
- А...а ... я не поняла...
- Прирезать! - отчеканиваю я и встаю: - Кто желает принять участие в первом клиническом испытании?
- Положи нож... Его не должна касаться рука женщины... - стонет Мага.
В карманах коллег разноголосо завопили мобильники. Кардиолога Светлану как ветром с места сдуло. Анестезиолог Шурик нарочито вихляющей походкой отправился за ней.
- Погуляли. Дежурит по городу Первая, а страдаем почему-то мы, - совершенно трезвым голосом и даже без акцента говорит Мага.
- А...а ...- Анечка вопросительно смотрит вслед врачам.
- Скушай помидорку, - ласково и вкрадчиво предлагает ей Мага.
Анечка покорно берёт черри, добросовестно жуёт.
- Видишь, Аня, ты пьяна, но мимо рта овощ не пронесла. Не в ухо его засунула. Вот и Шурик так же легко сейчас больного интубирует, - раздумчиво тянет Мага и вдруг сердито и громко спрашивает: - Всё поняла?
Анечка быстро-быстро кивает головой.
Посмеивающиеся сестрички начинают прибирать в остывающей ординаторской. Анечка помогает им, оглядываясь на Магу. Он сегодня остался с нами из солидарности. Не совсем, конечно, но всё же...
Мы целуемся в тёмном холодном холле. Под нами - подвал, фреон, прозекторская. Оттуда тянет зимней неподвижностью и острым ощущением небытия. Я покусываю губы своего коллеги и знаю точно: пока в моей груди любовное пламя и бурлящее желание жить, смерти нечего делать рядом.
- Алиска... я тебя люблю, - шепчет Мага, отдышавшись. - Насрать мне на Андреича и всех остальных... увезу тебя...
Я не отвечаю, глажу загорелую шею и могучие плечи страстного патанатома , впитываю шумное дыхание и гулкое биение горячего южного сердца.
- А правда, ты смерть чуешь и отгонять её умеешь?
Эх, Мага... Давно разглядела в твоих глазах -черносливинах этот вопрос, да всё ж надеялась. К чему тебе знать о тяжком кресте, который в кровь стёр мои плечи? Но ты дорог мне, старый друг. Очень дорог. И врать тебе я не буду.
- Правда. С детства чую.
Пятнадцать лет назад.
Ещё пульсирует в ушах божественный ритм "Арии" и горят щёки, ободранные встречным ветром. Глаза помнят разноцветную сияющую ленту, в которую сливаются огни по сторонам дороги. Мы с Лёхой прощаемся у подъезда. Наши губы не ищут друг друга - поцелуи ничего не значат. Только ночь, разораванная в клочья скоростью. Только тела, сплетённые в полёте. Он держит моё лицо в жёстких, пахнущих мазутом ладонях. Вдруг сердце спотыкается в нехорошем предчувствии. Точно. На ясном и добром Лёхином лице прорезаются серые морщины, обтекают заострившийся нос и оврагами выступают возле губ. Маска Гиппократа. Неужели?.. Лёха, мой парень, моя гордость. Я в отчаянии царапаю лоб о молнию косухи.
- Алиска, любимая, что с тобой?
Прозрение приходит как удар тока. Исступлённо целую обалдевшие глаза, обветренные губы, по-мужски рельефный подбородок. Языком разглаживаю невидимые трещины, которые могут очень скоро всосать в себя Лёхину жизнь. И вливаю, вливаю свою душу и любовь в неясную смертную мглу .
Отрывистое тявканье моторов. Ругань в распахнутых над нашими головами окнах. Мощные наглые гудки, удивлённо-радостный свист друзей. Лёха седлает байк, и в отступившей черноте сияет его потрясённое счастливое лицо, чистое, как промытое дождём небо. После того ночного полёта друзей-байкеров в живых остался один Лёха.
Учусь. Люблю. Экспериментирую.
Шарлаховый "Курвуазье" янтарно подмигнул в свете люстры. Тишина поглотила волны "Моря", баюкающие свои тоскливые тайны. Только девятый вал безмолвно нёс смерть, да в безвременном противостоянии застыли моряки погребённого стихией корабля. Я часто вспоминала эту картину возле операционного стола. Иссекала, ушивала неотвратимое, возвращая его в первородную бездну. Передавала больного заботам анестезиолога и не видела маски, с которой вступила в борьбу двадцатилетней. Но больные умирали. Патанатомы поднимали на меня вопрошающие, а потом обвиняющие взгляды. Сестрички, восторгавшиеся поначалу, пустили шепоток: "Доктор- смерть". Пациенты боялись оперироваться. Перешла в категорию вечно дежурящих хирургов при полном отсутствии плановых операций.
В клубах дыма медленно вызрела идея. Так, дым - в распахнутое окно, в руки гору пустых бланков для анализа, с компа - чужое заключение УЗИ. Два очень важных звонка. Всё! Сделала стойку на голове. Стопы угрожающе направлены в сторону гигантской волны на стене. Потрясла ножными бирманскими браслетами и развеселилась. Эх, всегда мечтала о серфинге. А прокачусь-ка я для начала на гребне этой больничной волны!
Поколдовав у зеркала три часа, заявилась к заведующему. Глаза Андреича почему-то увлажнились. Он знал мою историю и суть клинических успехов. Знал и держал в узде экстрасенсорные возможности. Берёг, что ли? Однажды привезли раненого парнишку. На животе, прикрытый марлей, колыхался выпавший из раны кишечник. Лицо цементировано маской. После операции Андреич, шумным дыханием сопровождавший все этапы вмешательства, сказал: "Не верю!" Вот тогда-то и разверзлась под моими ногами бездна. И я, не чуя пустоты, в неё ступила...
- Я сделаю всё, как ты скажешь. Хочешь поиграть в детектива - играй. Только не втягивай в это меня. Кто ещё в курсе? - сегодня на Андреича не действовали ни открытые туфельки на десятисантиметровой шпильке, ни светлое глазетовое платье-футляр. А ведь старательно создавала образ концертной скрипки. Где же мой музыкант?
- Только вы, Андрей Андреевич, - с дурашливой честностью в глазах ответила я.
Андреич смотрел на меня с тяжёлым раздражением. Как на человека, затягивающего прощание пустыми разговорами.
Я лежала в отдельной платной палате якобы с приступом панкреатита, дожидаясь своего часа.
- Вам капельница на ночь, - в палату вплыла новая медсестра. - Почему-то только физраствор. При сильных болях звоните. Уколю.
Какая к чертям капельница? Заигрался Андреич. Впрочем, не помешает. Только вот сестричка-то немолода. Я это поняла, когда она склонилась над моей рукой. Искуснейший макияж покрывал туго натянутую на скулах кожу. Запах дорогущих духов словно парил возле неё, отгораживая от больничной обстановки элегантность покупной красоты. И с каких пор в нашем отделении работает средний медперсонал старше ... ну, сорока? На волнах недоумения я поплыла в темноту...
Пять лет назад.
Первое моё дежурство в этой больнице началось с противостояния атакам ранений после автокатастрофы. В свете бестеневых ламп шло зятяжное сражение. В руках занудливо гудела усталая тяжесть. Только что ушила ранение сердечной сумки у бывшего трупа. Согнала маску с коченеющих щёк. "Алиса Антоновна, вы волшебница!" - заслуженно похвалила операционная сестра. Желчный коллега, жуткий матершинник, от хирургического гнева которого обычно тряслись руки ассистентов, молчал у стола два часа. Потом посмотрел долгим влюблённым взглядом и пошёл размываться, не проронив ни слова. Над шумом ИВЛ, постаныванием отсосов пронёсся победный смех всей бригады.
В коридоре подошёл охранник.
- Алиса Антоновна, к вам рвётся родственник пострадавших. Говорит, ваш знакомый. Перфильев Алексей.
- Лёха?..
Ноги вспомнили ритм бешеного бега перед опорным прыжком. Перед глазами - остывающие трупы на столах в соседнем операционном боксе. Значит, это Лёхины жена и дочка дожидаются поездки во фреон.
- Алиса! - бросился ко мне бывший байкер. - Алиса, я знаю, ты можешь... Никто не может. Только ты... Сделай хоть что-нибудь! Ну, как тогда... Помнишь? Суслик и Шалый погибли. Я выжил. Спаси, Алиса... Хоть Дашеньку...
Что сказать мне другу, заходившемуся в бесслёзных рыданиях? Травмы, несовместимые с жизнью.Дашенькино сердечко сопротивлялось до последней минуты. Маски не было. Потому что не было и самого лица. Кровавая каша с осколками костей.
Вместо ответа попыталась обнять.
Лёха отступил и страшно прорычал:
- Не верю... И никогда не поверю... Ублюдки! Будьте вы прокляты!
Говорили, что Лёха повесился.
Работаю. Люблю. Прихожу домой и мечтаю, чтобы кто-то хоть на минуту снял с израненных плеч мой крест. А по ночам чувствую его на своём сердце.
Девятый вал смял меня. В фиолетовых глубинах нет воздуха. Грудь сдавливает многотонная тяжесть. Веки и губы дёргают затухающие электрические разряды... Миорелаксант* центрального действия... Собираю остатки тепла в солнечном сплетении. Рука ловит (или это только кажется?) скользкий корпус телефона...
Три дня спустя Андреич внимательно смотрел на мои еле шевелившиеся губы. Как чудом выползший из пустынной сухости странник, я с глупой лёгкостью рассказала о медсестре и Лёхе.
- Такой сестры нет в отделении. Я ничего тебе не назначал.
Я знала: не врал.
- Перфильев вроде бы умер пять лет назад. Сегодня был в его прежней ментовке. Друг там у меня. Оказал небольшую неофициальную услугу, - Андреич вынул из кармана пакетик со шприцем.
Посмотрела на свои пальцы со следами чёрно-фиолетовой глубины, из которой меня чудом вытащили. Если бы не Мага... засасывал бы теперь донный ил бессильно распластанное тело.
- Догадайся с трёх раз, чьи на шприце пальчики. Твои, Алиса Антоновна. Чуть себя не угробила в детективных играх. Охранники круглосуточно возле палаты. Полный покой. Консультация психиатра, - отчеканил Андреич "назначения". - Живо сюда телефон.
Я покорно отдала стиснутый в ладони мобильник. Успела прочитать последнее Магино sms: "Тканевое типирование".
Ночью будит шелест голосов:
- Ребята, только быстро. Первой моя голова полетит, вы знаете.
- Саня, спасибо тебе. Твой должник на этом и том свете...
Приподнимаю голову и сквозь липкую слёзную муть улыбаюсь своим друзьям.
Три тени - противники всех и всяческих масок, - мы обсуждаем план действий. Детектив - умерший для всех мент, приговорённая к смерти и безобидный туповатый шалопай. Копающийся в человеческих останках "пария" от медицины. Но мы поднимаем из бездны гигантскую волну.
- В подвале обнаружены полиэтиленовые мешки с расползшимися в кашу органами. Посчитали хулиганством.
- Шакал! - Мага до синевы сжимает устрашающие кулаки. - Убью!
- Убью и сяду. За вонючую шкуру шакала отдам свою жизнь. Любимой пожертвую... - Лёха мудро и загадочно улыбается, глядя на нас. Добавляет: - Любимой работой. Только это имел в виду.
Решили: нужно ждать. Я согласна. Не знаете вы, друзья, куда я направлю Девятый вал.
Утром, ещё до планёрки, пинком открыла запертую дверь кабинета Андреича. От стремительного движения распахнулся шёлковый халатик-кимоно.
Андреич боится глядеть в глаза, страшится нежной атласной кожи открывшегося тела. Смотрит в окно.
- Как догадалась?
- Тканевое типирование. Ты ведь богом себя возомнил? Заранее решал, кому жить, а кому умереть. Тот парнишка с проникающим ранением брюшной полости... Он пять часов в приёмном провёл. Пока на антигены проверяли. Клиента искали, может быть. Из него кишки ползли, а ты ждал. И в операционную везли его умирать. А тут я. Со своими способностями...
-Алиса, ты врач и прекрасно знаешь всю ситуацию в трансплантологии, - начинает Андреич спокойно, как на совещании. Потом срывается на какой-то по -бабски беспомощный крик: - Ты ничего не докажешь! Ничего! Тебе никогда не дотянуться... Не воровал я органы у трупов! Бред! Покушения на тебя не устраивал...
- Ну да. Не воровал и не устраивал. Верю, - миролюбиво говорю я. - Выписывай. Я ухожу.
Мой красный шустрый "Опель- Астра" неугомонным эритроцитом вливается в поток движущихся машин. Ветер рвёт волосы, душа вопит о скорости, и чтобы её усмирить, во всю мощь лёгких я подпеваю мультяшной песенке: "Работники ножа и топора, романтики с большой дороги!"
Возле особнячка в тени вязов я дожидаюсь человека, который покушался на меня. Устраивал ребячий спектакль с похищением никому не нужных частей тел умерших пациентов. Играл совсем не детскую роль в коммерческой медицине.
С удивительно красивого лица, созданного стараниям лучшего стилиста в городе, нагло смотрят глаза проворовавшейся и уличённой торговки. Решение приходит так же неожиданно и пронзительно, как пятнадцать лет назад. Актёрствуя первый и последний раз в своей жизни, с ужасом говорю, тыча в манекенное лицо жены Андрея Андреевича:
- Ой, я вижу маску! Где ваш мобильник? Скорее звоните в неотложку! Вы уже бледны, как сама смерть... Ваши губы напоминают раздавленные сливы. Сердце сейчас пронзит острая боль, которая не даст вам вздохнуть...
Женщина изумлённо глядит на меня. Её рука обрывает шарфик, заколотый камеей. Потом бессильно падает.
- Внезапная коронарная смерть, - говорю я философски и иду к своей машине.
Маска Гиппократа -внешний облик умирающего больнго, описанный Гиппократом в "Прогностике"
Гистология - микроскопическое исследование поражённых тканей.