Виталий Кречетов ворочался с боку на бок, натягивая колючее одеяло на голову и пытаясь думать о чём-то приятном: о своём доме, о прежней жизни, даже до ста считал, - но сон не шёл. Накануне Виталий отбарабанил на промзоне почти две смены. То есть, смену и так называемые "хозработы", по сути, вторую смену на рабочем месте, только на час меньше, устал с непривычки зверски, а уснуть не мог. Предстоящий день пугал его своей неопределенностью.
В "Крестах"* после суда, в ожидании этапа, столько всего наслушался о "зоне", о воровских понятиях и законах!.. Был в камере один такой, бывалый, среди тех, кто шел по первому разу. Где он там сидел и за что - никто не знал, но столько всего порассказал он о тюремных порядках, столько наговорил, такой лапши навешал всем на уши, словно бы "оттянул" по меньшей мере, лет тридцать!..
Когда Виталий пришел на "зону", как же неприятно поразил его здешний беспредел! Никто по тем законам, о которых говорил бывалый, жить здесь и не думал, а особенно - блатари. Если надо было настучать, "вломить" кого-то, они, не задумываясь, и "стучали", и "ломили", если требовалось "скрысятничать", то есть украсть у кого-то сигареты или пачку чая, крали без зазрения совести, шарили по чужим тумбочкам, как тараканы. Когда же им становилось туго, не задумываясь, "ломились" к администрации и вступали в актив, только бы избежать расправы со стороны бывших товарищей.
Зато строго блюли выполнение этих законов другими. Не дай бог какому-нибудь мужику остановиться у здания администрации, например, укрыться от дождя под козырьком на входе!.. Сразу же подступали блатные: что здесь делаешь, не стучать ли собрался?.. Туго приходилось бедняге.
На этой "зоне", как и во всех советских лагерях, свирепствовал голод. Конечно, кормили всех одинаково, на каждого зека приходилась определенная норма продовольствия, вполне достаточная для существования. Жир, конечно, не нагуляешь, но можно питаться вполне сносно. Можно, если бы не блатные. Они отнимали пайку у зеков, объедали несчастных, обрекая их на голодное существование.
По воровским законам, по их понятиям, отнимать у мужика пайку считалось преступлением, за это, как утверждал бывалый, сами блатные могли и "на ножи поставить". Если, конечно, по законам. Обижать мужика нельзя, к тому же, настоящий вор и не должен много есть, это неприлично, это только мужики да "чушки" постоянно жрут.
Но эти и здесь нашли выход. Они ели мало, но часто. Как ни посмотришь - только сидят в своих углах и закусывают! "Хавают", как принято было говорить в этих кругах. В столовку они, конечно, не ходили, настоящим ворам сидеть за одним столом с мужиками не годится, "хавали" в помещении отряда, а за баландой посылали мужиков, и те приносили ее в алюминиевых кружках. В качестве такого носильщика частенько использовали пришедшего этапом с Виталием Крылова, он постоянно таскал эти кружки, иногда по несколько штук сразу. Он даже пришил на внутренней стороне телогрейки карманы, чтобы удобнее было таскать баланду. Как-то раз Виталий заметил, что Крылов поставил кружки на подоконник, быстро оглянулся по сторонам и плюнул в каждую. Виталию доподлинно было известно, что некоторые из тех, кто носил блатным баланду, даже мочились в эти кружки!..
Те блатные, которые были рангом пониже, в столовку ходили, и, как водится, выгребали из бачка по полной миске, вылавливая все, что можно, так что сидящим в конце стола доставалось в лучшем случае полчерпака жиденькой похлебки. Хорошо, хоть хлебную пайку не отнимали, хлеб как-никак спасал.... Мужики голодали. Вся работа, все производство лежало на них, они одни только и работали, и им же не доставалось в столовке ничего! И часто можно было видеть, как вечером, после второй смены, или после так называемых "хозработ", мужики косяками торопливо шли в столовку, надеясь хоть что-нибудь перехватить из оставшегося после ужина.
Особенно поразило Виталия отношение к так называемому "активу". В тюрьме много говорили на эту тему, и все казали себя знатоками, особенно те, что только что пришел с "малолетки". А уж бывалый - тот все уши прожужжал этим активом. Вступить в "актив", или как еще говорили, "надеть косяк", считалось позорным, западло, чем-то недостойным, сродни предательству, и все сокамерники били себя в грудь: да мы! В актив? Ни за что!.. Мужиками будем жить!
Но вот здесь, на "зоне", увидел Виталий, что значит этот актив, что значат эти "косяки", и чего на самом деле стоят все эти разговоры о воровском благородстве и верности воровской чести.
Весь разношерстый контингент осужденных делился на две неравные части. Первая, большая - это те, которые хотели потихоньку отсидеть свой срок, никого не трогали, никуда не лезли. Эта масса плыла по течению, главное для них - поесть, поспать, как-нибудь прожить день. Прожил - и ладно! Дальше они не заглядывали. Их, как скотину, гнали пинками на работу, и они покорно шли. Их заставляли прислуживать блатным, и они прислуживали: стирали портянки, заправляли постели, носили обед из столовой, выполняли другие работы. У них отнимали пайки в столовой, отнимали сигареты и чай во время выписки из ларька, отбирали посылки из дома. И ни один из них не роптал.
Эта группа в свою очередь подразделялась на опущенных, чушков и мужиков.
Ниже всех, как ни странно, стояли "чушки". Виталий помнил, как один тип у них в камере забавы ради составлял кроссворд, и был там такой вопрос: "Кто на зоне хуже педераста?" Ну, кто, ломал голову Виталий, может быть хуже? Куда уж хуже? Оказалось - есть куда! Хуже педерастов были "чушки"! Это была категория зеков забитая, зачуханная, опустившаяся и потерявшая все человеческое, и если их сами зеки не перевели в категорию "опущенных", то единственное - из отвращения. "Чушки" - так на Кавказе называют свиней.
Категория "опущенных" держалась особняком. Жили в отдельном отряде, в столовой у них были свои столы, своя посуда. И работали они тоже не на промзоне, как все, а в отдельном подвальном помещении. Там были установлены швейные машины, и "опущенные" шили рукавицы, спецодежду для МВД и тому подобное. Собственно "опущенных" насчитывалось не так много, большую часть этого отряда составляли те, кто с воли пришел уже с нетрадиционной ориентацией, много было и таких, которые отношения к подобному контингенту не имели, но их по прибытию почему-то сунули в этот отряд, навеки прилепив позорное клеймо.
Виталий смотрел на этих людей с содроганием. Это были изгои, нечто вроде прокаженных, от которых следовало держаться подальше. Не дай Бог заговорить с "опущенным", взять у него закурить, поздороваться за руку!.. Где бы ни оказывался осужденный из этого отряда, его неизменно сопровождали пинки и зуботычины. Их не пускали в кино, в библиотеку, во время выписки их отоваривали в специально выделенный день, им не позволялось шататься по плацу.... Бывалый рассказывал, как в зоне, где он сидел ранее, были два брата, один из них "опущенный". Они общались исключительно через "локалку", то есть, забор, разделяющий отряды.
Кречетов долго не мог забыть, как потрясла его одна картина. В соседней бригаде был парнишка, такой весь из себя веселый, жизнерадостный. Казалось, ничто не может его смутить, ничто не может омрачить его настроения, жил он весело и открыто, как будто и не в тюрьме. И вдруг Виталий увидел его в столовой за столом "опущенных": остекленевший, безжизненный взгляд, бледные осунувшиеся щеки... В ту минуту Виталию стало по-настоящему страшно, холодное, мертвенное дыхание тюрьмы словно бы дохнуло в лицо. Спросил одного из их бригады, в чем дело, что случилось? Вроде бы не слышно, чтобы в последние дни кого-то "опустили"...
- Кто его знает! - ответил тот насмешливо и презрительно. - Что-то было в "Крестах", кого-то ублажил!.. Тюрьма!
А ведь были приятели, последней сигаретой делились, чуть ли не в обнимку ходили.
Третью, большую часть этой группы составляли "мужики". Они мало чем отличались от "чушков", разве были поопрятнее, но пахали точно так же, и точно так же блатные не пускали их в свободное время в комнату отряда до отбоя, и они наравне с "чушками" подпирали стены на лестнице. В эту категорию входили в основном те, у кого были небольшие сроки, кто был осужден за бродяжничество, за алименты, за тунеядство. За это обычно давали от шести месяцев до года, редко два года, то есть, такие сроки, про которые блатные говорили уничижительно, что их можно "на одной ноге отстоять!". Этих всех скопом презрительно называли "бомжами".
Виталия сразу же предупредили, что с ними лучше не общаться, "с бомжами - вподляк", но он, тем не менее, как-то сдружился с одним из бомжей, пришедшим вместе с ним по этапу, тем самым Крыловым. Тот был осужден на год за тунеядство, хотя, бомжом и тунеядцем в прямом смысле этого слова не был. Он не бродяжил, имел дом, семью, где-то работал. Единственная его вина перед государством была в том, что не оформлялся по трудовой книжке, за это и посадили. В разговорах с Виталием он упоминал свои детские годы, как жил когда-то в Москве, как ходил в Кремль на новогоднюю елку, то есть, был не из простых. Но статья есть статья, здесь никто уже не станет разбираться - бомж ты, на самом деле, или нет.
Крылов имел вид солидный, осанистый, но духом был слаб, и естественно, что его сразу же взнуздали: помимо ношения кружек с баландой, он стирал блатным портянки, выполнял и другие работы. Иногда Виталий подзуживал его, застав в умывальнике за стиркой чужих портянок: "Да ты стахановец!.. За что тебя только посадили?". На что Крылов, осторожно оглядываясь по сторонам, заговорщицки сообщал: "Они думают, я им стираю, как надо, а я мылом намыливаю еле-еле!". И смотрел на Виталия покровительственно, гордясь своей отвагой и хитростью.
Однажды он чуть было не влип со своими хитростями в неприятность, как здесь говорили - "в блудняк". Блатные велели ему купить для них в ларьке полкило сливочного масла, за его, Крылова, счет, разумеется, а он купил четыреста грамм, и, гордясь собой, таинственно подмигивал Виталию. Но не успел отнести в помещение отряда, как блатные каким-то образом учуяли обман. Уж, как они пронюхали, неизвестно, а только прищучили Крылова всерьез. Но ему повезло, обошлось малой кровью: он получил пару оплеух и приказ - принести еще полкило масла. Поскольку он уже израсходовал отпущенный каждому зеку лимит, то пришлось менять свои сигареты на это самое масло, и он потом клянчил покурить у Виталия.
Крылов был заядлым курильщиком, и в зоне ему приходилось несладко. Он постоянно рыскал - где бы покурить. Как же раздражало это некурящего Виталия! Бывало, гуляет с Крыловым по плацу, хочется поговорить, излить душу, а тот слушает в пол-уха, и только и зырит по сторонам - у кого бы стрельнуть "хабарик"!
- Бросай курить! Зачем так мучиться?- много раз увещевал Виталий Крылова, но тот лишь отмахивался. Тяжело было Крылову еще и потому, что по зоновским законам каждый зек должен сдавать из выписки полпачки чая и две пачки сигарет, якобы, для "подогрева" тех, кто томился в ШИЗО и в БУРе, бараке усиленного режима, или по-новому, в ПКТ, помещении камерного типа. Им, как нарушителям режима, выписка не полагалась.
А две пачки сигарет - это для курильщика немало! Разрешалось покупать не больше восьми пачек за один раз, и при экономном расходовании этого курева вполне хватило бы до следующей выписки, если бы не надо сдавать "на БУР". Конечно, ни на какой "БУР" это не шло. Сколько там сидело, в этом БУРе? Человек пятнадцать-двадцать, а в зоне сидело тысячи две. С каждого по две пачки сигарет - это же обкуриться в этом БУРе! Если что туда и доходило, то какой-то мизер, в основном, чай выпивали и сигареты выкуривали блатные, но мужики гордились тем, что строго блюдут зоновские законы.
Виталий "на БУР" не сдавал. Не сдавал принципиально. В тюрьме он наслушался баек о воровских законах, о блатной справедливости, о понятиях, и тогда же решил для себя, что будет следовать им неуклонно: никаких косяков надевать не станет, ни в какие группировки не вступит, а будет жить "мужиком", но в первые же дни пребывания на зоне убедился - чего стоят все эти россказни! Никто здесь никаких понятий не придерживался.
Например, не полагалось ничего отначивать "на БУР" с первой выписки у вновь прибывших, и у тех, кто освобождается, с последней. Виталия и прибывших с ним блатные обобрали до нитки в первую же выписку, пользуясь тем, что никто из них не знал пока местных порядков. И не полпачки чая и две пачки сигарет, как положено было, отобрали почти все! Впрочем, обобрали и тех новичков, кто порядки знал, а если находились среди них такие, что пробовали протестовать, то сразу же, вопреки всяким понятиям, получали в морду. Виталию это очень не понравилось, и со следующей выписки он принципиально не стал ничего сдавать. На него очень жестко наезжали, но он держался твердо, всё поставив на карту, и блатные, как это ни странно, отстали.
Кроме того, Виталий сразу же пресек все попытки блатных заставить его носить им баланду, или выполнять другие поручения. Например, проносить из промзоны на жилую чай и тому подобное. Не удивительно, что блатные смотрели на него косо, но особенно неприязненно относились к нему те самые забитые мужики, которые стирали портянки, таскали кружки с баландой, отдавали часть своей выписки (за исключением Крылова, разумеется). Дескать, что ты за особенный, за такой? Мы и носим, и стираем, и "на БУР" сдаем, а ты - что?
Виталий замечал, что и в блатной иерархии не все так ладно, как учил бывалый. В их отряде были такие бомжи, которые по местным понятиям "стояли круто": спальное место было внизу (у некоторых даже в углу, что являлось признаком совсем уж высокого положения!), на промзоне они не работали, в основном ошивались на подхвате возле блатарей, в столовке их место было во главе стола, и они жадно выгребали из бачка все, что могли.
Как сумели подняться всеми презираемые бомжи до такого уровня? А очень просто: они покупали себе спокойную и сытую жизнь! Это только в следственной тюрьме ходили такие байки, что на зоне все по правилам, все по понятиям, и чтобы подняться, надо пройти немалые тернии, и поднимаются в основном на кулаках, а некоторые статьи, вроде "бомжовской", обречены на вечное прозябание. На самом деле, положение очень просто можно было купить. Либо с воли присылали посылки, и даже деньги, либо какой-то знакомый оказался нужным человеком и замолвил блатным словечко... Здесь на статью не очень-то смотрели!
Впрочем, покупались звания в криминальном мире и на воле. Виталий как-то слышал, как один из высокопоставленных сотрудников МВД говорил, что среди нынешних воров в законе большая часть это звание купила...
Вторую, меньшую группу, составляли в основном те, у кого были сроки поболее, да и статьи посерьезнее: злостное хулиганство, кража, грабеж, мошенничество... Немало было шоферов с огромными по здешним меркам сроками: десять, иногда и пятнадцать лет. Эта группа тоже делилась на неровные части. Большую часть составляли те, кто осознал свое падение и стремился, во что бы то ни стало, освободиться досрочно, или хотя бы выйти условно, на стройки народного хозяйства. Они находили в себе мужество вступить в актив, в эти многочисленные секции, организованные в лагерях бог знает кем, когда и зачем - наивно полагая, что это им поможет. Меньшую, зато более сплоченную часть, составляли блатные.
Тех, кто вступал в актив, презирала даже администрация, и если и представляла на условно-досрочное освобождение, то в последнюю очередь. В первую, как это ни странно, шли блатные, непримиримые, которых здесь называли "отрицалами", и в этом была своя логика. Активисты никакой помощи администрации не оказывали, состояли в активе чисто формально и думали только о своем: как бы обойти острые углы, как бы прожить так, чтобы их никто не трогал, не лезть ни в какие разборки, избегать конфликтов. Основными же помощниками администрации были блатари, те самые "отрицалы".
И если присмотреться, то и в самом деле, кто был больше "актив"? Мужик, одевший "косяк", чтобы как-то прожить, как-то дотянуть до освобождения, которому претили эти детские игры в воровскую романтику, или блатной, "вор", которого администрация назначила бригадиром или старшиной, и он вкупе с такими же блатарями гонял мужиков, выжимал из них последние силы, заставляя работать на Советскую власть? Если администрация была недовольна работой зеков, например, не выполнялся план или было много брака, в дело вступали блатные. Они собирали бригаду и раздавали налево и направо зуботычины и подзатыльники. Это у них называлось "подмолаживать". Серьезно били редко, задача стояла - подстегнуть, припугнуть, заставить работать интенсивнее. И пары оплеух зачастую оказывалось достаточно, чтобы мужик рыл землю, потому что понимал: могут и серьезно навалять!
Серьезно, по-настоящему, били только с разрешения администрации. Например, попадали в зону строптивцы, которые не признались на следствии, которые сумели каким-то образом избежать наезда блатарей в "прес-хатах" следственного изолятора, и на суде получили минимально возможный срок. На таких наседали опера уже здесь, в зоне, нутром чуя, что за скромными с виду, зачуханными мужичками кроются серьезные дела. Некоторые, что называется, "гасились", то есть, сели по какой-то мелкой статье, чтобы скрыть более серьезное преступление - бывали и такие! - и задача оперчасти была расколоть их.
Но чаще опера наседали на простаков, у которых за душой ничего, кроме неуплаты алиментов, или бродяжничества, не было, но их хотелось "расколоть" на явку с повинной, у оперов тоже был своего рода план по явкам. То есть, стояла задача - навесить на кого-нибудь чужие преступления, "висяки". Для этого-то с помощью блатных и создавались в лагерях невыносимые условия. Некоторые, слабые духом, замордованные голодом и постоянными пинками и зуботычинами блатных, подписывались, убаюканные душевными разговорами и посулами оперов о сытой и спокойной жизни на "строгаче", а потом получали довесок - года два или три - и летели на строгий режим белым лебедем! И там точно так же и голодали, и "крутились на звездюлях". Иначе и быть не могло, ведь на строгий режим шла всё та же уголовная шушера все с того же "общака".
Основная же масса не поддавалась: какой дурак станет на себя вешать чужое! Поэтому, шел сигнал в отряд, блатным (на их языке - "цинк"): Иванова или Петрова бить, пока не сломается. Тут уже не стеснялись, дубасили от души, бывало, что и калечили, а то и забивали насмерть. Вот так, наверное, и в Сталинских лагерях зверствовали блатари, думал Кречетов, а все потом свалили на несчастного генералиссимуса, да на Берию. Что-то он читал на эту тему, кое-какие рассказы Шаламова, Солженицына, но помнил плохо... Эх, знать бы, что придется быть здесь, уж почитал бы повнимательнее и побольше!.. Да, уж! Знал бы знать, не ходил бы в рать!..
Не избежал этого и Виталий, и к нему подъехали, и не кто-нибудь, а сам заместитель начальника колонии по оперативной работе, сам "кум", с предложением - дать явку с повинной. И вполне естественно, что Кречетов с негодованием отверг это предложение. Да и какую явку он мог дать? На что?..
Наезд блатных не заставил себя ждать. Наехал на него недавно пришедший с "малолетки" Чистяков, по кличке Чистяк. Надо сказать, с кличками в зоне было туго. Убогая фантазия блатарей не могла придумать ничего лучшего, кроме производного от фамилии. Был Чистяков, стал Чистяк, был Беляков, стал Беляк, Серяков - Серяк. Машинин стал Машиной, Москвин - Москвой. Одним этапом с Виталием пришел Сучков, тот получил кличку Сучок, хотя и звучала она не совсем прилично для блатного.
По закону, кличку блатному давали в тюрьме, и эта кличка должна бы идти с ним до конца жизни, ведь предполагалось, что получивший ее - отрицала, и тюрьма для него всерьез и надолго. Мужикам клички не давали. Обычно к ним обращались так: "Эй, дух!" или "эй, штрих!".
Виталий вспомнил, как однажды, в "Крестах", тишину летнего вечера разорвал вопль восторженного малолетки, только что переведенного на "взросляк": - Тюрьма, дай кличку!
И тут же со всех окон посыпалось: "Козел! Мерин! Пидор!.." - и тому подобное. Но малолетка относился к блатным традициям всерьез, поэтому, проявил настойчивость:
- Тюрьма!.. Дай хорошую!
И тюрьма "дала хорошую", тут уже прозвучали другие словеса: "Резанный! Паленый! Коцаный!"... Видимо, "коцаных" и "резаных" на всех не хватало, вот и кинулись блатари, не мудрствуя лукаво, образовывать производные от фамилий, все эти Чистяки, Беляки и Серяки!.. С настоящими кличками в отряде Виталия были всего два человека.
Это, прежде всего, "Малыш", отбывающий четыре года за злостное хулиганство во время службы в армии литовец Станкус, который сумел подняться на зоне до уровня главвора отряда, и даже входил в так называемый зоновский "Общак" (нечто вроде Политбюро на воле), и второй - бригадир Пэмстон. Что означает слово "Пэмстон", никто не знал, так прозвал бригадира Малыш, вполне возможно, что слово это в переводе с литовского даже означало "Петух", но Пэмстон этого не знал и откликался на свою кличку с гордостью. Это вам не какой-то там Чистяк!
Малыш был фигурой колоритной. Высокий, статный красавец, он имел во всем своем облике что-то благородное, аристократическое. Был неглуп, весьма начитан. Собственно, и кличка "Малыш" взята им была из произведений О`Генри, воспевшего американских бандитов и жуликов.
Виталий много повидал аристократов, много таких сидело с ним в "Крестах", многие пришли с ним по этапу, важные, гордые, неприступные... Но здесь, в зоне, эта мишура облетала с них враз, стоило только отведать разок-другой кулаков или пару-тройку деньков поголодать. Самый культурный, самый воспитанный и благородный в считанные дни становился диким зверем, готовым вцепиться в глотку товарищу за кусок хлеба, за миску баланды, за место под солнцем. Или, что случалось чаще, лебезил перед блатными, всячески угождал и выдабривался перед ними.
Малыш свой аристократизм и благородство не растерял, хотя и вращался в обществе настоящих упырей. Как ему это удалось - для Виталия было загадкой, ведь Станкус пришел на зону задолго до Виталия, у него срок заключения, собственно, подходил к концу - он на днях освобождался условно-досрочно. Вор, "отрицала", член зоновского Политбюро, освобождался условно-досрочно! Вот цена их законам!..
И вот как-то вечером, незадолго до отбоя, Чистяк окликнул Виталия и тоном, не допускающим возражений, велел постирать его портянки. Это был явный вызов: в отряде было много таких, которые выполнили бы это без лишних слов, но, видимо, решили прощупать его, Виталия Кречетова. Тут уже конфликта не избежать: либо стирать, либо дать отпор. Дашь отпор - огребешь по полной программе, а нет - так и будешь у блатных на побегушках. Лучше уж огрести, лучше уж получить по морде, чем становиться шестеркой, "шнырем" у малолетки. Мордобоя все равно не избежать: не здесь, так там, хоть разок - обязательно "отоварят"!
Виталий видел одного такого типа в соседней бригаде. Тому видать переломали челюсти, щеки раздулись, как у хомяка. На вопрос начальника отряда ответил, что "упал с лестницы". Что ж, благородно: не выдал, не побежал жаловаться!.. Настоящий мужик!
Блатные, однако, благородства не оценили, и тот вскоре уже и портянки стирал, и кружки с баландой носил, и чай заваривал...
Вот так вот и к нему, к Виталию, подъехали с портянками!.. Все прекрасно знали, что у Виталия приличный по здешним меркам срок - шесть лет! - и заставлять его стирать портянки, это уже явный вызов. По понятиям, следовало бы сразу же бить в морду, как учил бывалый в "Крестах", и тогда отстанут. Но, во-первых, Виталий был на "зоне" шестой месяц, и уже знал, чего на самом деле стоят эти тюремные байки. Ударишь - тут же и затопчут! Во-вторых, он изо всех сил пытался избежать стычки, потому что конфликт, какой бы он ни был, вряд ли закончится только мордобоем - это наверняка послужит причиной наказания обоим участникам, и как следствие, записи в личное дело. А это уже будет серьезным препятствием при рассмотрении вопроса об условном освобождении. Даже когда у Виталия отобрали новенькое "хабэ" и взамен бросили ношенные, старые шмотки, он сдержал себя и не протестовал... Но стирать портянки - это уж слишком!
Он посмотрел в глаза блатному и сказал тихо.
- Сам стирай!
Была еще слабая надежда избежать обострения, но блатной оказался настырным, видать, получили они из оперчасти "цинк" - дожать строптивого Кречетова. Виталий сразу вспомнил и "кума", и отказ сдавать на "БУР", и нежелание носить чай с промзоны... А может, это была проверка? Как он - не сломится ли, не запросит пощады, не побежит жаловаться?
- Ты чего?.. Борзый? - Чистяк швырнул Виталию в лицо портянки. - А ну, пошел сейчас же в умывальник!..
Виталий уклонился и инстинктивно толкнул Чистяка в грудь. Тот попятился и неожиданно упал навзничь. Все блатные вскочили со своих коек и сгрудились в проходе. Виталий краем глаза отметил, что упал Чистяк намеренно, не так уж и сильно он его толкнул.
Ну, все, подумал Виталий с тоской, это уже для них оскорбление, сейчас накинутся и так наваляют - мама не горюй!.. Он уже заранее почувствовал солоноватый привкус крови во рту и внутренне собрался, приготовляясь хотя бы разок дать сдачи. Но его не тронули. Чистяк поднялся, но тоже не стал нападать, а, выкатив глаза, произнес:
- Ты, урод!.. Завтра на промке мы тебя!.. был Кречетом, станешь Кочетом!
Вся кодла гнусно загоготала. Это было оскорбление, и оскорбление страшное, но Виталий вызов не принял. Он себя к блатным не относил, чтобы так уж болезненно реагировать на всякие наезды, к тому же, прекрасно понимал, что в одиночку ничего сделать не сможет, и первое же его движение будет иметь самые печальные последствия. Он молча отвернулся и отошел, стараясь, чтобы они не увидели его побледневшего лица. Такого поворота событий он никак не ожидал. Могли бы отволтузить, как следует, ну, покалечить, на худой конец, но опускать!.. это уж никак не по понятиям! И, казалось бы, должны были вмешаться серьезные воры и поставить на место этих блатных, но где они, эти воры? И где они, эти понятия, кто здесь их придерживается, кто по ним живет?
Бывалый в своих россказнях особенно напирал на справедливость, дескать, на зонах все по честному, никто никого не станет обижать без повода, а уж тем более, бить, или того хуже - опускать! Здесь же били по любому поводу, а зачастую и без повода, но чтобы вот так опускать...
Что же делать? - мучительно думал Виталий, ворочаясь на койке. Как выйти из этой неприятной ситуации? Вряд ли он сможет в одиночку противостоять этой кодле. Но на что-то надо решиться, а то упустишь момент - и будет поздно. Потом уже никто не станет разбираться - по закону, или не по закону!.. Отправят в двенадцатый отряд, к "опущенным", и дело с концом, и сиди там весь срок среди этих... И надо было ему связываться с этим "БУРом"!.. Сдавал бы, чего тут кому доказывать! Тем более что сдавали все, в том числе и так называемый актив, те, которых блатные презрительно называли "ментами"!
А с другой стороны, только ли в "БУРе" дело? А явка с повинной? Что же, брать на себя лишнее, чужое? Получить довесок и без того большому сроку?..
Где-то в глубине души теплилась надежда, что это - проверка, что завтра все разрешится само собой. Может, смотрят, как он поведет себя, срок-то у него немалый?.. Очень хотелось, чтобы именно так и случилось, но Виталий прекрасно понимал, что чуда не произойдет. Проверять его некому, да и не за чем.
В "Крестах" говорили о том, как опускают, и бывалый, разволновавшись, стал доказывать всем, что случись опустить его, он нашел бы в себе силы повеситься - чем жить опущенным. Виталий тоже вмешался в разговор и сказал, что коль уж вешаться, то прежде надо потянуть за собой пару человек. И бывалый нехотя согласился: да, действительно, надо потянуть кого-то за собой. По тому, как он это произнес, по его глазам Виталий понял, что этот уж точно не потянет за собой никого, да и повесится вряд ли. Впрочем, не был уверен и Виталий, что в случае чего сам сможет потянуть кого-то...
Много было разговоров о том, как прожить, чтобы и срок попытаться "скостить", и честь не уронить, то есть, не лезть ни в какие "менты", ни в какой актив, ни в какие блатные, но и не опускаться до уровня чушка. Дадут ли прожить спокойно? Стисну зубы, и буду пахать! - говорил Виталий, но бывалый слушал эти речи с изрядной долей скепсиса. Он-то хорошо знал, что спокойно жить не дадут, не те, так другие достанут! И если даже и удастся отвертеться от администрации, то блатные уж точно не отстанут!
Бывают ситуации, говорил он, когда не остается другого выхода, кроме как брать ломик и "раскручиваться", то есть, бить и даже убивать, добавляя к сроку еще пару-тройку лет. И вот теперь как раз и была такая ситуация, и Виталий прекрасно это понимал, но вот где взять этот ломик, да и отважится ли он пустить в ход этот ломик?
Дня два назад он нашел на территории промзоны кем-то остро заточенную электродину, толстый пятимиллиметровый стержень, и на всякий случай припрятал у входной двери в щель. Мало ли что... Как в воду смотрел! Только бы не нашли ее контроллеры. Завтра он возьмет эту электродину, спрячет в рукаве, а там... посмотрим! Хоть одного потащить за собой, если уж так!..
На воле, за забором, и вопросов бы не возникло. Можно как-нибудь отмахнуться, а если нет, то и убежать - ничего постыдного в этом нет. Ты один, а их - вон сколько!
Здесь же отмахнуться не удастся. И бежать некуда! Конечно, это - крысы, трусливые и подлые крысы, которым достаточно было бы поднести кулак к носу, и они бы поджали хвосты. Но это там, за забором! А здесь ситуация иная. Здесь на карту поставлено их будущее. Если они тебя не опустят - так опустят их! И, зная это, они будут землю рыть!
Вот эти мысли и не давали уснуть, тяжелым камнем лежали на душе. Говорят, безвыходных ситуаций не бывает, но сейчас Виталию казалось, что это именно тот случай, когда положение - безвыходнее не бывает!.. Ну, какой тут выход? Либо "раскручиваться", либо - в двенадцатый отряд. Что в лоб, что по лбу!.. И от этой безысходности хотелось выть.
Он так и не сомкнул глаз, всю ночь ворочался и вздыхал, и только под утро на минуту впал в забытье, но тут резкий звонок разорвал тишину, и сразу же вспыхнули лампы. Зеки посыпались вниз с кроватей, торопливо одевались и входили на улицу. Малейшая задержка после подъема, и сразу же со стороны блатных следовал удар "под дых" или хороший пинок сапогом, если мужик успевал увернуться от удара.
Хмурые, не выспавшиеся люди потекли через проходную ДПНК** на промзону. В проходе стоял прапорщик Дзюба, и многие испытывали облегчение, глядя на него. Значит, обратно идти придется уже в другую смену.
Обычно всех контролеров называли по имени и отчеству, или по имени, а этого только по фамилии - Дзюба. Никто не знал ни имени его, ни отчества: Дзюба - и все! Худой и высокий, он недавно, по-видимому, пришел из армии, всегда улыбался, и вид имел самый добродушный и жизнерадостный. Но когда была его смена, зеки с опаской ходили через ДПНК. Особенно, когда дежурил капитан Рудой, Павел Иванович, на местном наречии - Падло Иванович. Дзюба по приказу Падло Ивановича выдергивал кого-нибудь из толпы, затаскивал в дежурку, и оттуда слышались глухие удары, крики и матерщина.
Иногда зек попадался строптивый, бывало так, что дверь с треском распахивалась, и Дзюба вылетал из комнаты весь красный, всклокоченный, без шапки. Вылетит, ударится в противоположную стену, некоторое время стоит и ошалело смотрит вокруг. Затем встряхнет по-собачьи головой, и словно боевой петух, подняв кулаки, кидается обратно в комнату. И снова слышны глухие удары, крики, матерщина.
Виталий тоже побаивался Дзюбы, но сегодня был бы счастлив, попасть под его кулаки.
У огромных ворот цеха он замешкался, незаметно зашел за притворенную половину и с радостью убедился, что электродина на месте. И хоть не был уверен, что сумеет ею в нужную минуту воспользоваться, все равно взял и запрятал за голенище сапога. С ней как-то спокойнее.
Бригада расселась по своим рабочим местам, началась смена. Перебирая шершавые конденсаторы, Виталий чувствовал, как противная лихорадочная дрожь, охватившая его на входе в промзону, все больше усиливается.
Время шло, а блатные никак себя не проявляли, и у Виталия даже появилась слабая надежда, что все как-то само собой утихло, блатные забыли свою угрозу, или посчитали причину не очень серьезной. Припугнули, да и успокоились. Где-то в глубине сознания мелькнула мысль, что воры не велели его трогать, хотя, с какой такой радости они стали бы за него заступаться? Если только - следуя своим понятиям?
Но надеялся он зря. Из бригадирской вышел один из блатных, окинул неторопливым взором цех, и, вперив глаза в Виталия, сказал:
- Кречет? Зайди!
У Виталия оборвалось и упало сердце, пересохло во рту... Все! Чуда не произошло, они ничего не забыли. Он наклонился над столом и незаметно для окружающих переложил электродину из-за голенища в левый рукав. Встал, оглянулся вокруг, словно бы в поисках поддержки, но все, зная, что предстоит Виталию, согнулись над столами, пряча взоры. Многие уже, видимо, прикидывали, как будут оправдываться назавтра перед блатными за то, что "контачили" с Кречетовым... Все правильно, закон здесь один: умри ты сегодня, а я завтра!.. Собственно, иного он и не ожидал.
Виталий выпрямился и твердой походкой пошел в "бригадирскую". Там уже собрались почти все блатари отряда. Кто-то сидел за столом, на колченогом стуле, некоторые, раскорячив ноги, развалились на Бог весть откуда взявшемся старом, продавленном диване.
Виталий вошел, притворил за собой дверь и, держа согнутой левую руку, словно бы защищая солнечное сплетение от удара, остановился у входа, прислонившись к стене. Его била нервная дрожь, но он повторял про себя: "Только не бояться!.. Только не бояться! И не просить!"
- Ну, что, борзый!.. Пришел? Проходи, не стесняйся! - Со стула нехотя поднялся Чистяк и лениво, вразвалку подошел к Виталию. - Ну?.. Откель будешь?
- Ч-то? - переспросил Виталий, с трудом ворочая пересохшим и неожиданно распухшим языком.
- Откель будешь, говорю! Спереди, аль сзади?
Раздался такой оглушительный хохот, что задрожали стекла в окнах. У Виталия заныло под ложечкой. Вот и все! Вот и досидел свой срок, вот и вернулся, увидел семью! Вспомнил полуторагодовалого сына... Как надеялся Виталий выйти досрочно, пока он маленький, пока не понимает - где папка!.. Стисну, думалось, зубы и буду пахать, зарабатывать свободу... Заработал!
А может - шутят? Дразнят, издеваются? Ткнешь электродом, а потом - что? Либо сами блатные забьют до смерти, либо администрация - так накрутит!.. Кто бы подсказал - как быть? Как не сделать опрометчивый шаг?.. Где ты, бывалый?..
Нет, похоже, не шутят, не пугают, похоже - что всерьез. Чистяк смотрит нагло, мерзко, с сознанием своего превосходства. Да и другие... Что ж! Выхода нет, надо, как говорил бывалый, "раскручиваться", не терять время. А то набросятся, повалят на диван.... Остекленевший взгляд того парня из двенадцатого отряда вдруг так явственно встал перед глазами, что Виталий чуть не застонал. Они не оставили ему выбора!
Виталий поднял голову и посмотрел прямо в глаза Чистяку.
- Спереди! - сказал он твердо, не отводя взгляда. Резким движением выхватил электродину, сделал выпад вперед и нанес сильный укол Чистяку в грудь, стараясь метить между второй и третьей пуговицей. Этот удар самый верный, так он вычитал в одной книге, воспоминаниях какого-то американского убийцы.
Главное, чтобы не попасть в ребро, может согнуться или сломаться электродина. И как раз в ребро он и попал, правда, по касательной, злектродина не согнулась, а скользнула по кости и мягко, с хрустом, вошла в междуреберное пространство. Удар был так силен, что, по-видимому, электрод проткнул Чистяка насквозь и вышел с обратной стороны - рука Виталия уперлась ему в грудь.
Не ожидавший такого поворота Чистяк охнул и как-то сразу обмяк, в его зрачках промелькнул ужас, затем лицо вытянулось и стало приобретать землистый цвет. Глаза закатились, он с опозданием поднял руку на уровень лица, словно хотел защититься, и, хватая широко раскрытым ртом воздух, начал заваливаться на бок. Виталий еле успел выдернуть электрод, как Чистяк попятился назад и рухнул навзничь, стукнулся головой об пол и начал мелко сучить ногами и царапать ногтями грудь. На безукоризненно отутюженном накануне Крыловым "хабе" расплывалось темное пятно, показался тонкий ручеек крови в уголке рта, на губах выступила розовая пена. "Пробито легкое", машинально отметил Виталий, отскакивая к стенке и готовясь к новому удару, уже не пряча электрод... Один есть!
- Ну?.. Кто следующий? - дрожа от решимости, истерично заорал Виталий. Лихорадка прошла, и язык во рту принял свои обычные размеры. Дело сделано, Рубикон перейден, мосты сожжены! Назад возврата нет! - Подходи!.. Хоть спереди, хоть сзади!..
- Ты же его завалил!.. Ты что? Охренел, в натуре? - испуганно воскликнул Пэмстон.
- Ты, что ли, хочешь?.. Спереди, аль сзади?- зарычал Виталий, чувствуя необычный прилив отчания, и резким выпадом попытался нанести удар электродом Пэмстону в глаз, но тот вовремя увернулся и шарахнулся в сторону. Остальные блатари в ужасе отпрянули назад и теснились по сторонам у стен. Им, конечно, не составило бы труда справиться с Виталием, достаточно было одному взять стул или металлический ящик, "тарку", и ударить Виталия по голове. Но леденящий душу ужас, настоящий животный страх, так хорошо известный всем трусам, сковал их движения, парализовал волю, и они молча, в ужасе, жались по стенам. К тому же, у всех были небольшие сроки, и никто не хотел их увеличивать. Куда только девалась их отвага, их разухабистость? Они не боялись тех, кто боялся их, а первый же, сумевший дать отпор, буквально выбил у них почву из-под ног. Это были уже не грозные блатари, это были перетрусившие, нашкодившие великовозрастные дети, которые со страхом ожидали наказания.
Виталий повел глазами, выбирая, кто поближе, кого удобнее ударить, и отметил про себя, что блатные в страхе пятятся к другим дверям, через которые обычно вывозили ящики с готовой продукцией.
Дверь распахнулась, и в комнату быстро вошел Малыш.
- Вы что здесь?.. - рыкнул он, и вдруг осекся, увидев лежащего на полу Чистяка, под которым уже набралась изрядная лужа крови. - Ох, ни хрена себе!..
Перевел взгляд на Кречетова и сделал шаг к нему, но Виталий угрожающе поднял электрод. Малыш остановился и отступил на пару шагов, выставив впереди себя руки ладонями вперед.
- Тихо, тихо, тихо!.. Я не подхожу! Спокойно, только спокойно.
Он еще раз взглянул на лежащего Чистяка, окинул взором притихших блатарей.
- Ну, что!.. Доигрались? - и, обращаясь к Виталию: - Да-а... Натворил ты делов, парень!.. Придется сообщить на ДПНК, ничего не поделаешь!
- А не впадло - бегать к начальнику? - насмешливо произнес Виталий. Он сразу понял, что Малыш знал обо всем, и зашел посмотреть... Может, и сам хотел поразвлечься. Но, увидев, что дело приняло неожиданный оборот, мгновенно сориентировался и сделал вид, что он за справедливость.
- А что делать? Куда ты его денешь? - кивнул на Чистяка Малыш. - В канализацию не спустишь!..
Это было резонно, что тут скажешь! Виталий промолчал, а Малыш повернулся к растерянным блатарям и приказал одному из них:
- Быстро на ДПНК!.. Скажи там заодно, чтобы из санчасти позвали. Может, еще не поздно...
Виталию казалось, что прошла целая вечность, но вот дверь с треском распахнулась, и в комнату влетели два запыхавшихся контролера. Один - тот самый прапорщик Дзюба, который стоял утром на проходной, второй пожилой, его все звали дядя Петя. Внешне добродушный, он никогда ни на кого не повышал голос, и пользовался среди зеков уважением.
Дзюба подскочил к Виталию и, опасливо косясь на электрод, заорал:
-Брось эту хреновину!.. А ну, брось!
Виталий отшвырнул ненужную уже электродину, и она со звоном покатилась по плитке.
- Лицом к стене! - скомандовал Дзюба
Выворачивая Виталию кисти, он долго и неумело надевал наручники, затем продел сквозь скованные руки Виталия свою руку и, пользуясь ею, как рычагом, завернул руки Виталия кверху, вынуждая его согнуться пополам. Но тут вмешался дядя Петя:
- Не надо! Он сам пойдет...
Он подошел к Виталию и, глядя в глаза, сочувственно произнес: