Покинув стенд размагничивания, лодка, вопреки ожиданиям большей части экипажа, проследовала мимо оленегубских пирсов и, медленно обогнув заснеженные сопки, взяла курс на бухту Ягельную. Из тех, кого воодушевил такой разворот событий, были лишь гаджиевцы, но их было меньшинство.
За несколько дней до этого лодка вернулась из автономки и, к всеобщему разочарованию, так и не зайдя в базу, сразу же проследовала на этот злополучный стенд. Офицеры, с разрешения командира поднявшиеся в ограждение рубки - кто покурить, кто просто ощутить на щеках свежее дыхание морского воздуха - с сожалением и завистью провожали глазами проплывающие мимо них и ставшие уже почти родными очертания голых сопок и силуэты жилых пятиэтажек посёлка. Кто-то даже сумел рассмотреть в туманной мгле женские фигурки на вершине одного из холмов рядом с домами, приветливо машущие им руками. Хотя дата и время возвращения лодки из похода всегда содержались в строгом секрете, кому-то из жён подводников всегда каким-то непостижимым образом удавалось узнать об этом, и эта 'тайна' молниеносно становилась достоянием остальных. Сарафанное радио работало безукоризненно.
Олег полной грудью вдыхал морозный, словно пытаясь, наконец, надышаться им - его неповторимый аромат уже успел забыться за время долгого похода. Курить совершенно не хотелось, тем более что он уже успел утратить потребность в этом. В автономке он только однажды посетил курилку - специальное помещение для табачных аддиктов - тех, кто не мог обойтись без регулярной никотиновой инъекции. Войдя сюда, он понял, что, находясь здесь, волне можно и не закуривать - воздух, если так можно было назвать эту сомнительную газовую смесь, и без того был предельно насыщен продуктами сгорания табака. А когда он увидел фильтры, очищающие воздух курилки, желание курить, казалось, пропало у него навсегда.
Курилка была непременным атрибутом современных подводных лодок. Её отсутствие было чревато пожаром - самым страшным, что могло произойти на борту субмарины в подводном положении. И всё же некоторые, самые заядлые курильщики, несмотря на жесточайшие запреты, не в силах были справиться со своим пристрастием и тайно покуривали в самых неожиданных местах.
Стоящие рядом с ним на мостике приятели - Саша Чекушки и Вова Уринг - потягивали сигареты и мечтательно вглядывались сквозь иллюминаторы ограждения рубки в далёкие огоньки, не без оснований рассчитывая уже вскоре оказаться на берегу, в родной Оленьей. Но мечтам этим осуществиться было не суждено. Во всяком случае, в ближайшие дни.
Послепоходовое размагничивание корпуса субмарины заняло боле двух суток вместо предусмотренных планом двадцати четырёх часов. Привести в норму остаточное продольное намагничение корпуса никак не удавалось - то ли продолжительное движение лодки на одном курсе с постоянной сменой глубин сделало своё дело, то ли вмешался человеческий фактор. Скорее всего - последнее, и дело было вовсе не в отсутствии профессионализма личного состава стенда. Трудно было заподозрить их в недостаточной компетентности - через мощные силовые поля этого сложного инженерного сооружения ежемесячно проходил не один корабль, и дело здесь было поставлено на поток. Просто-напросто старпом счёл чрезмерным аппетит размагнитчиков, запросивших солидный бонус в виде двух молочных фляг спирта за своё усердие, и потому никак не мог дождаться от них акта, свидетельствующего о приведении уровня поля лодки в норму.
Зря поскупился - в следующий раз следует быть сговорчивей, сетовал старпом. Просить командира найти управу на этих вымогателей было поздно, да и бесполезно - лишь только лодка стала на стенд, он вызвал катер и вместе с замполитом убыл на берег, оставив экипаж на волю старпома и на произвол электромагнитных полей.
Посёлок подводников хорошо просматривался со стенда и мучительно дразнил томящихся в ожидании окончания магнитной обработки своей близостью и недоступностью. Большая часть семейных членов экипажа имела квартиры именно здесь, в Оленьей Губе. Тут же проживали и многие холостые офицеры, и мичманы - эти пока не обременённые семьями 'счастливчики' ютились в общежития, в среде офицеров иронично именуемого отелем 'Холодок'.
Двухэтажное здание общежития, будто нарочно зажатое тисками служебной целесообразности, располагалось между штабом дивизии и казармами для личного состава. Даже в лютый мороз можно было быстро, без шинели, переместится между каждым из этих строений, что, с одной стороны, было удобным, но с другой - лишало проживающего здесь приватной уединённости. Он был всегда доступным для оперативного вызова на службу по любому поводу - будь то прихоть командования или назначение в наряд вместо внезапно выбывшего из строя офицера.
Довольно просторные, изначально рассчитанные на четырёх проживающих, комнаты общежития со временем были в порядке уплотнения оборудованы дополнительными панцирными кроватями с податливыми пружинами. Видимо, в этом прослеживалась связь нынешних поколений моряков со своими предшественниками, служившими на парусниках и использующими для сна и отдыха подвесные койки. В процессе уплотнения шкафы пришлось убрать, а из мебели сохранились только прикроватные тумбочки. На стенах висели незатейливые полочки с книгами и журнальные иллюстрации, порой довольно откровенные. Правда, последние украшали, как правило, стены над кроватями мичманов и сверхсрочников.
Уплотнение помещений происходило в силу того, что лодки в ту пору активно строились, и новые экипажи постоянно прибывали в места базирования. Дома, построенные здесь ещё в начале шестидесятых, ветшали и потихоньку превращались в коммуналки; новые не возводились, или делалось это крайне медленно и неохотно - военный бюджет государства уходил, главным образом, на вооружение. Поэтому мест на всех не хватало.
Что касается названия общежития, то нетрудно было догадаться, что теплоснабжением его особо не баловали. Горячая вода, казалось, брезгливо обходила стороной это здание, словно опасаясь застыть в тесных, забитых бляшками от накипи и ржавчины артериях его организма. Поэтому большую часть года спать здесь приходилось под двумя одеялами и под мерный гул тепловентилятора - слава богу, с электричеством проблем пока не было. Корабельные механики-ядерщики утверждали, что в крайнем случае одного лодочного реактора вполне хватило бы на обеспечение электроэнергией всего посёлка, и даже остался бы резерв для использования на какие-нибудь экстренные нужды нашей большой страны. Например, для организации внепланового празднования новогодней ёлки в кремлёвском дворце съездов для детей сотрудников посольств неприсоединившихся государств.
Одним из двух общественных мест здесь была биллиардная, оборудованная столом с потёртым сукном и щербатыми шарами. Перекатываясь по столу, они издавали мерный рокот. Другое место - ватерклозет - также с честью оправдывало ироничное название 'отеля'. Потому как батареи парового отопления здесь были заглушены ещё в незапамятные времена, а ледяная вода, круглогодично текущая из кранов умывальников, по утрам решительно завершала пробуждения всякого, рискнувшего дополнить свой туалет водной процедурой - стоило только осторожно зачерпнуть её рукой и, затаив дыхание, в качестве лосьона для бритья плеснуть на лицо и судорожно растереть на щеках.
Общественным можно было бы также назвать и длинный коридор, по обеим сторонам которого сквозь постоянно царящий полумрак белыми пятнами проступали двери комнат, покрытые многослойной, облупившейся местами краской. Общественным - потому, что в его дальнем торце, всякий раз удивляя собою вновь вошедшего, отсвечивало глянцем лака чёрное фортепьяно, привезённое с большой земли выпускником училища радиоэлектроники и связи, балагуром и эстетом Жорой Галустовым. Иногда, по вечерам, редкие обитатели общежития - многие зачастую были в 'морях' - выглядывали из своих комнат, привлечённые сочными, раскатистыми аккордами, издаваемыми этим уважаемым в народе инструментом. Они прислушивались и замирали в благоговении. У Жоры сегодня романтическое настроение. Эти забытые, величественные звуки, были, пожалуй, единственным, что напоминало подводникам о существовании какого-то другого мира, нежного и чистого...
Несмотря на скудность предоставляемых общежитием удобств и развлечений, не считая Жориного фортепьяно и 'ровесника Октября' биллиарда, многие всё же предпочитали его стены 'железу'. Ночевать на лодке в условиях всепроникающих команд хрипящего 'Каштана', звонков корабельной сигнализации и рисков быть разбуженным в поисках ответственного за выход из строя матчасти, никоим образом не входящей в твоё заведование, или для выяснения причины отсутствия на месте твоего подчинённого - удовольствие весьма сомнительное. А кого могут попросить заступить на дежурство вместо внезапно заболевшего? Того, кто под рукой, естественно! Так что, при поступлении команды, разрешающей сход на берег, корабль целесообразно покинуть, и медлить с этим не стоит. И пусть назавтра, в шесть утра, в мороз и пургу нужно тащиться в условленное место для того, чтобы забраться в 'скотовоз' - крытый брезентом бортовой 'Урал', выделенный для перевозки офицеров между посёлками Оленья Губа и Гаджиево, а затем, плотно прижавшись для согреву плечом к соседям, сквозь дрёму синхронно с ними вздрагивать на каждой кочке, а по прибытии на место ещё полчаса тащиться в зону - зато предшествующие шесть, а то и все семь часов твои железобетонно, и провести их можно исключительно по своему усмотрению.
Кондратьеву, как и его товарищу по призыву Пугачёву, собственное место в общежитии тоже досталось не сразу. Первое время они ютились здесь на пустующих койках в ожидании возвращения с малого круга, как называлась краткосрочное обучение в учебном центре, своих будущих сослуживцев. Но вскоре им повезло - на большой круг, или двухгодичное обучение в этом центре в составе нового экипажа отправилось несколько офицеров, и освободившиеся места достались им. Поэтому Олег уже считал себя полноправным оленегубцем, и всегда радовался, когда лодка приходила из 'морей' именно сюда, в Оленью, а не в Гаджиево, где базировались основные силы флотилии.
* * *
Вскоре показались входные створные огни Ягельной, подошли буксиры, и лодка отшвартовалась в Гаджиево. Команда вышла на пирс и построилась. Командир поздравил экипаж с выполнением боевой задачи и объявил всем благодарность. Затем последовала команда 'Вольно!', и свободным от вахты было разрешено сойти на берег.
Как и следовало ожидать, гаджиевцев, как ветром, сдуло с пирса. Но оленегубцы тоже не унывали - им был обещан персональный транспорт. В его ожидании офицеры спустились в корпус лодки - наверху было довольно морозно. Однако время шло, а машины всё не было.
Сидя в каюте ракетчиков, Володя Семилетов с жаром расспрашивал своих приятелей о подробностях и перипетиях их первого дальнего похода. Семилетов числился в экипаже на дополнительном штате, поэтому в автономку не ходил и лодку встретил на пирсе в Гаджиево. Товарищи снисходительно посматривали на него и ограничивались общими фразами типа 'да ничего особенного, a la mer comme a la mer'. И это понятно - их больше интересовала команда, извещающая о прибытии машины. Но её всё не поступало, и надежда добраться до Оленьей таяла с каждой минутой.
Наконец, по кораблю разнёсся слух, что машины не будет вовсе. Новость была довольно скверной. На штатные 'скотовозы' было уже не успеть - они отправлялись от ДОФа - дома офицеров флота, расположенного в центре довольно большого посёлка, и до их отъезда оставалось не более десяти минут. Там же было и автобусное кольцо, но, согласно расписанию, последний автобус на Полярный уже должен был уйти. Пребывать далее в 'железе' и оставаться ночевать здесь большинству уже претило - им тоже хотелось отдохнуть и, как и прочному корпусу лодки, немного 'размагнититься' после автономки. Надо было искать выход.
- А пойдём ко мне, - неожиданно предложил Семилетов товарищам. Ему не терпелось пообщаться с друзьями в более непринуждённой обстановке. - Сосед по номеру ночует дома не так часто. У него в посёлке есть какая-то подруга. Так что одно спальное место почти наверняка найдётся, - продолжал он развивать свою мысль. - А там видно будет.
Семилетов жил в 'сотке' - в офицерской гостинице, расположенной на въезде в Гаджиево. Из зоны радиационной безопасности, где базировались подводные лодки, до неё можно было, особо не напрягаясь, добраться минут за сорок. В посёлке была также и 'полсотка' - гостиница для гражданского персонала. Их названия совпадали с номерами домов в посёлке, хотя не меньшим основанием для этого послужил бы размер дозы спиртного, наиболее характерной для одноразового употребления их постояльцами. Офицеры в силу ряда причин всегда были более выносливыми.
Предложенная Семилетовым альтернатива своим товарищам, уже было приунывшим и смирившимся с участью торчания в 'железе', показалась весьма привлекательной. Правда, не всем. Лежащий на койке Володя Уринг, долговязый и астеничный инженер группы управления, проявил полное равнодушие. Он уже пристроил себе в ноги своё 'чудо' - так он любовно называл электрообогреватель, с которым практически не расставался на берегу, таская с собой из одного временного прибежища в другое, и включил его на полную мощность. На корабле недавно запустили систему вентиляции по внешнему циклу, и в отсеке стало довольно прохладно. Тащиться куда-то сквозь снежные заносы было себе дороже. Автономка с её вахтами и постоянными тревогами, объявляемыми при каждом подвсплытии на сеанс связи, уже за плечами; не за горами и отпуск с его тёплым морем и утренним пробуждением, обусловленными вовсе словами вахтенного 'Подъём, таищ капитан-лейтенант', сопровождаемыми неистовым потряхиванием твоей ноги, а естественная и непринуждённая, сначала одним, а потом другим глазом. Он скептически покосился на своих приятелей, натянул повыше одеяло, повернулся на бок и блаженно прикрыл глаза.
Кондратьева с Чекушкиным долго уговаривать не пришлось, и они быстро накинули шинели.
- Ну, будь здоров, игумен Валдайский. Остаёшься за старшего каюты, - бросил напоследок Чекушкин лежащему в койке приятелю, и, не дождавшись ответа, закрыл дверь.
Игуменами на корабле называли инженеров группы управления - соответствующая надпись ИГУ-2 или ИГУ-4 красовалась на кармане 'РБ'-шки - тёмно-синей хлопчатобумажной униформы, которую все подводники независимо от должности и чина носили на лодке. Цифра указывала принадлежность к боевой части. Кроме этой надписи никаких знаков различия, в том и числе погон, на ней не было. Единственное место, куда надевалась рубашка с жёлтыми погончиками, была кают-компания. А вот приставку к своей фамилии Валдайский Уринг получил после того, как не то в шутку, не то всерьёз предложил Чекушкину в предстоящий отпуск отправиться в пеший переход по маршруту Ленинград - Москва.
В то время большую популярность приобрели разнообразные почины, рождающиеся в недрах трудовых коллективов в ответ на заботу о них партии и правительства и широко освещаемые в средствах массовой информации. Почин, как правило, появлялся в преддверие какого-либо знаменательного события, например, партийного съезда. Шла четвёртая неделя автономки, и замполит обратился к экипажу с призывом, что военные моряки тоже не должны быть в стороне от этих значимых общественных процессов.
Критически настроенный ум Володи Уринга тут же откликнулся на этот призыв. Поводом к его почину послужила высчитанная довольно круглая дата - шестьсот лет со дня Куликовской битвы, на его взгляд незаслуженно забытая общественностью и обойдённая прессой, которой он и поделился со своим земляком. Идея пришлась по душе Чекушкину, они с жаром принялись обсуждать детали перехода и даже нарисовали на раздобытой где-то карте его маршрут и места стоянок. Саша без особого труда убедил товарища проложить его начало из родного городка Чекушкина - Пушкина. Отсюда и до Москвы было несколько ближе, чем из Большой Ижоры, где находилось родовое гнездо Урингов, и второе, кодовое название мероприятия - 'Из Пушкина по Воробьёвым горам' - выглядит романтичнее и загадочнее. Для людей, не очень посвящённых в суть и истинную подоплёку событий - а для товарищей это было простым чудачеством, эдакой борьбой со скукой - их затея и выглядела настолько убедительно, что замполит, Николай Викторович Савенок, прослышавший о ней, чуть было не отправил в политотдел штаба флота радиограмму об инициативе своих подчинённых, но вовремя спохватился. Охладил его пыл боевой листок, посвящённый годовщине упомянутой битвы и почину личного состава части. Листок в числе прочего содержал стихи Бори Шперова, заканчивающиеся словами:
Достигнув стен Кремля кирпичных
Чем чёрт не шутит - может быть
Чекушкин С.может стать Столичным,
Валдайским Уринг В. прослыть.
Буква 'С' с точкой означала сокращение от имени Саша, и по замыслу автора должна было читаться слитно со словом 'может', чтобы выдержать ритм и размер строфы.
После этого замполит поговорил с товарищами по душам, успокоился и рекомендовал им умерить свою фантазию. Но это уже было излишним. 'Обсосанная' со всех сторон, как любил выражаться Уринг, тема и так утратила интерес у своих инициаторов, и вскоре о ней перестали вспоминать. Но прозвища сохранились, хотя и ненадолго.
Миновав ракетные отсеки, товарищи очутились в центральном, от которого к верхнему рубочному люку вёл трап - знакомая с прикосновением уже не одной тысячи рук и потому отполированная ими до зеркального блеска вертикальная семиметровая лестница.
Рядом с выгородкой 'Алмаза', корабельной боевой информационной системы, Олег нос к носу столкнулся с вновь назначенным исполняющим обязанности начальника радиотехнической службы Антоном Столярчуком.
- Кондратьев, а ты куда? Ты же сказывался больным!
Олег и в самом деле время от времени хрипловато подкашливал - сказывалось его давешнее неуёмное общение со свежим воздухом в лодочной рубке. Менять планы он не хотел, поэтому вынужден был слукавить, хотя делать это не любил. Маленькая ложь оставила неприятный осадок у него на душе.
- Да, вот, хочу в аптеку заскочить, купить что-нибудь отхаркивающее.
Аптека вряд ли уже работала, но Антону было не до этих мелочей. В мыслях он уже мечтал о долгожданной встрече с семьёй - он был одним из немногих счастливчиков, имеющих квартиру в Гаджиево.
- Я бы на твоём месте остался на лодке. Лучше не рискуй, - бросил он вслед Кондратьеву.
У входа на трап Кондратьева поджидал ещё одна неприятность. Сидящий за командирским креслом старпом Бакуменко - командир уже успел покинуть корабль, по традиции оставив его на старпома - окликнул его.
- Кондратьев, голубчик, подойди-ка сюда. - Лицо старпома до этого выражало чувство раздражения и крайней досады, и это понятно - он опять был в числе покидающих 'железо'. Увидев Кондратьева, он вдруг оживился. - А ну-ка, дай это сюда. - Он указал на белый пластиковый пакет, который Олег держал в руках.
Олег уже не помнил, как у него эта сумка оказалась, и даже не вникал, что было на ней написано. Что-то по-английски. Эти пакеты были тогда большой редкостью, и Олег слышал от знакомых, что их владельцы занашивали их буквально до дыр, не гнушаясь стирать их, а затем бережно разглаживать образующиеся складки. Он безропотно протянул его старпому.
Бакуменко, не заглядывая внутрь, взялся за края пакета рядом и медленно, с видимым удовольствием стал растягивать их в стороны. Выпавшие из пакета в результате этой показательной экзекуции кожаные меховые рукавицы он пододвинул ногой в сторону владельца.
- Всё понятно?
- Так точно.
Пакет в руках офицера - злостное нарушение правил ношения военной формы одежды, с некоторым запозданием догадался Кондратьев, поднимая рукавицы. Старпом, безусловно, был прав.
- Иди, студент, - кивнул он, удовлетворённый преподанным уроком.
Похоже, это сцена немного улучшила настроение старпома, позволив хоть немного стравить пар кипящего в нем раздражения.
Студентом его уже давно не звали, но иногда это слово ещё проскальзывало при обращении к нему, когда он давал тому повод. Как в этом случае. А ведь ещё не прошло и года, как он, недолго проработав после окончания института в одном из НИИ, был призван на срочную и, к удивлению многих, включая местных кадровиков, оказался в одном из элитных соединений флота.
* * *
На пирсе, рядом с которым возвышалась горбатая исполинская туша их подводного ракетного крейсера, тонким слоем лежал сероватый, слегка примятый снег. Залив парил, и даже в отсутствие облачности на ночном небе с трудом просматривались звёзды. Откуда-то, со стороны Кольского залива, приглушённо доносились низкие гудки туманного горна.
Спустившись по наклонному трапу на пирс и отдав честь флагу, товарищи направились к санпропускнику. Миновав его и пройдя мимо чреды плав-пирсов со стоящими рядом лодками, они покинули пропускной пункт базы и вскоре уже бодро вышагивали по посёлку в направлении 'сотки'. Скудность освещённости стелющейся перед ними дороги отчасти компенсировалась отражением от снега всполохов северного сияния, медленно переливающегося своими зеленовато-белёсыми разводами у них за их спинами. Это косвенно свидетельствовало о том, что они двигались в сторону юга, и осознание этого вкупе с купленной в магазине парой бутылок коньяка немного согревало. Покупая коньяк, товарищи учитывали и то, что сосед Семилетова мог тоже оказаться в гостинице.
Когда товарищи вышли на площадку перед ДОФ-ом, они к своему удивлению увидели 'скотовоз', который по какой-то причине ещё не ушёл в Оленью и кого-то дожидался. Кондратьев с Чекушкиным в некотором замешательстве остановились рядом с 'Уралом', раздумывая о возможности воспользоваться внезапно подвернувшейся оказией. Поколебавшись в нерешительности, они всё же не стали испытывать судьбу и двинулись за Семилетовым. К тому же две бутылки на троих в нераспечатанном виде плохо делились. Проходя мимо кабины, Олег услышал раздражённый голос их замполита Савенка, стоящего на подножке машины и через открытую дверь беседующего с моряком-водителем.
- Сынок, какое тебе ещё удостоверение нужно? - громко басил он в своей привычной манере, шевеля пшеничными усами. - Тебе что, капитана первого ранга старшим уже недостаточно, адмирала подавай?!
Произнеся эти слова, Савенок с видимым возмущением бросил недокуренную сигарету, кряхтя залез в кабину и в сердцах захлопнул за собой дверь.
В соответствии с установленным порядком в кабине должен был присутствовать старший на машину, несущий всю ответственность за транспортировку особо ценных для обороноспособности страны кадров. Старшие назначались приказом по дивизии из числа наиболее опытных и исполнительных офицеров, и им выписывалось соответствующее удостоверение. Неплохим бонусом за выполнение этой, скажем прямо, не очень обременительной обязанности было законное право проезда на мягком сиденье в тёплой кабине машины, поэтому в желающих иметь заветное удостоверение недостатка не было.
Вступать в спор с замполитом было бесполезно - в арсенале его доводов всегда имелся веский и трудно оспариваемый аргумент, зачастую граничащий с демагогией. В замполиты других не брали. Мотор взревел, и 'скотовоз' медленно тронулся в гору.
В окне кабины мелькнуло недоуменное лицо Савенка. Видимо, его удивило решение оленегубцев остаться в Гаджиево и породило в нём какие-то подозрения. Последнее, что успел рассмотреть Олег, был палец, которым им грозил замполит в окно. Странно - подумал Олег. Это был уже третий недобрый знак, полученный от вышестоящего начальства за сегодняшний вечер. Кондратьев не был суеверным, но сейчас он почему-то поймал себя на мысли, что неплохо было бы постучать по дереву.
В номере, где проживал Семилетов, действительно оказался Коля. Но от угощения он отказался и, уединившись в своей комнате, лёг на койку и стал смотреть телевизор. Товарищи быстро сервировали стол и разлили коньяк по стопкам.
- Ну, с боевым крещением, - чокнулся Чекушкин с Кондратьевым, и, повернувшись к Семилетову, добавил: - Не переживай, твои дальние походы ещё впереди - устанешь их считать, - и чокнулся с ним.
После третьей стопки у всех наступило лёгкое расслабление, и речь с сугубо служебных вопросов плавно перетекла к обсуждению мировоззренческих и чуть ли не экзистенциальных аспектов службы.
- Не знаю, как вы, - излагал между тем своё отношение к службе Чекушкин, как бы продолжая отвечать на расспросы Семилетова об автономке, - А лично я с лодок переводиться никуда не собираюсь. Но должность бычка меня совершенно не прельщает. - Бычками называли командиров боевых частей. - Отслужу здесь десять лет в командирах группы и демобилизуюсь. Вернусь в милый моему сердцу Пушкин, буду жить на пенсию. Денег, думаю, на одного мне хватит. В крайнем случае наймусь в управдомы, - шутливо заключил он. Судя по всему, семейные узы для него действительно были узами.
Этот взгляд на перспективы служебной карьеры был далеко не редким в среде подводников. Уйти в неполные сорок лет на пенсию и начать новую жизнь для некоторых было весьма заманчивым. Далёкий от честолюбия и служебного рвения, Чекушкин был приверженцем этой школы жизненной философии. Хватать звёзды с небес и цеплять их себе на погоны было ему не по душе и глубоко претило видеть в остальных. Может быть, благодаря этому он был всеобщим любимцем в экипаже - карьеристов многие недолюбливали и сторонились их. Его открытое выражение лица, неподдельное добродушие и страсть к незлобным розыгрышам не могли не импонировать окружающим.
Особым успехом - и это нельзя не отметить - он пользовался у лиц женского пола. Немало сладких пробоин в сердцах юных и не совсем таковых особ, проживающих в соседних с Гаджиево посёлках, оставили его большие, с лёгкой поволокой глаза. Статная фигура этого черноусого красавца-офицера приковывала к себе взоры многих дам, когда он вставал из-за столика какого-нибудь ресторана Полярного или во Вьюжного с намерением пригласить на танец очередную партнёршу - в эти заведения он с неизменной регулярностью любил наведываться в каждый, свободный от вахты, вечер.
Многим сослуживцам хорошо запомнился эпизод, когда командир лодки знакомил командование дивизии экипажем, прибывший в Оленью Губу из учебного центра после прохождения там двухгодичной подготовки.
- Лейтенант Чекушкин Александр Викторович, ракетчик, - представил командир очередного, вышедшего из строя офицера. Услышав необычную, буквально говорящую фамилию, командир дивизии невольно вздёрнул бровь. Этот жест не остался без внимания.
- Хочу особо подчеркнуть, - добавил командир экипажа, - Совершенно не пьющий.
Видимо, командир недостаточно владел ситуацией и брякнул это, скорее всего, для красного словца. Хотя не исключено, что он догадывался о пристрастиях своего подчинённого, и этой фразой непрозрачно намекал ему, чтобы тот пересмотрел своё отношение к спиртному.
На самом деле Александр никогда не гнушался выпивкой и не считал это занятие чем-то зазорным. Как-то, сидя в компании товарищей - отмечалось какое-то событие, - он авторитетно, без тени иронии в голосе, заявил, что водку совершенно несправедливо считают горькой.
- Водка обладает особым, каким-то неповторимым вкусом.
В оправдание своих слов Чекушкин бережно пригубил стопку, как заправский сомелье языком погонял терпкий напиток между вкусовыми рецепторами, изображая при этом истинное, утончённое наслаждение. Затем он сделал глоток, выдержал паузу, снова поднёс стопку ко рту и чинно допил остатки её содержимого.
- И мне этот вкус по душе.
В нём явно пропадал талант дегустатора крепких напитков. В конце концов эта его особенность обернулась пагубным пристрастием и сыграла роковую роль в его судьбе. Но случилось это значительно позже, когда он, уже демобилизовавшись, работал сотрудником пожарной охраны Екатерининского дворца в Пушкине. А тогда, в молодые годы, здоровье позволяло ему не задумываться о возможных последствиях шумных гусарских пирушек и дружеских посиделок и предаваться им всецело и безрассудно. И сегодня был именно тот случай.
Коньяк быстро заканчивался, но товарищи только вошли во вкус общения. Праздник хотелось непременно продолжить. Чекушкин недовольно посмотрел сквозь бутылку на свет и повернулся к Семилетову.
- А, может, у твоего соседа что найдётся? В долг...
Володя пожал плечами.
- Почему бы и нет? Коля заведует каким-то строительным подразделением у нас в базе. Вообще-то парень он добрый, никому не отказывает.
Коля протёр глаза и покосился на вошедшего. Не сразу поняв спросонья, о чём идёт речь, он нехотя приподнялся, вырвал из блокнота листок бумаги, что-то написал на нём, сложил пополам и передал Семилетову.
- Обратитесь к дежурному по адресу, - он сообщил номер дома и помещения, - тот вам поможет. Только, ради бога, потише себя ведите и меня больше не тревожьте. Устал я сегодня.
Чекушкин, свидетель диалога, тут же воспрянул духом. Дело было серьёзным, и оставлять его на волю случая не хотелось. Он взял у приятеля листок, надел шинель и вышел из номера.
По указанному адресу значилось полуподвальное помещение, расположенное в жилом доме недалеко от гостиницы. Никаких указателей или табличек на дверях не было. На его стук дверь открылась, и на пороге появился прапорщик с повязкой дежурного на руке.
- Меня к вам Николай послал. - Александр протянул ему записку.
Тот развернул листок стал читать.
- Что вам нужно? - спросил его дежурный.
- А там разве не написано? - удивился Чекушкин.
Прапорщик вернул ему записку. На клочке бумаги значилось 'Предъявителю сего ни в чём не отказывать'. Снизу стояла неразборчивая подпись.
- Так что вам надо, - повторил прапорщик.
- Шило, - промолвил опешивший Чекушкин. Шилом на флоте испокон веков называли спирт.
- Посуда есть?
- Нет.
Прапорщик нагнулся в тумбочку, пошарил там рукой и вынул оттуда пустую пол-литровую бутылку.
- У меня только такая. Хватит?
- Вполне.
Чекушкин по-прежнему ничего не понимал - какой-то странный подвал, нелепая записка, на редкость покладистый и щедрый прапорщик...
Тем временем дежурный отлучился в соседнее помещение и через пару минут вернулся оттуда с полной бутылкой. По комнате разлился довольно характерный, хорошо знакомый Чекушкину запах.
- Пробки у меня вот только нет, заткните чем-нибудь.
* * *
На лодку товарищи возвращались уже под утро. Семилетов остался в гостинице. Проходя через КПП, Чекушкин чуть было не утратил свой пропуск. Показывая его вахтенному, уроженцу одной из среднеазиатских республик, он слегка потерял равновесие, и этого оказалось достаточно.
- Товарища лейтенанта, вам зона нельзя, - преградил ему проход облачённый в тулуп среднеазиат, решительно пытаясь отобрать у него пропуск. Вышколенные до совершенства, как и овчарки, уроженцы тамошних мест, упрямые и решительные - они никогда не отличались сговорчивостью. Да этого от них и не требовалось, поскольку образованностью и знанием русского языка они, как правило, не блистали, и для службы на других должностях были просто не пригодны. В подозрительных случаях инструкция предписывала им отбирать пропуск у сомнительно ведущего себя предъявителя оного для, якобы, более внимательного изучения. Но на эту уловку опытные офицеры никогда не поддавались - риск утраты документа и, как следствие, вытекающее из этого взыскание были слишком велики.
Видя подобное развитие событий, Олег воспользовался возникшим замешательством и с высоко поднятым пропуском прошмыгнул мимо них. На шум из каптёрки выскочил напарник вахтенного и тоже пытался воспрепятствовать их проходу. Но Олег оказался проворнее их и быстро оказался за дверями КПП. Через несколько мгновений его догнал и Чекушкин. Слава богу, преследовать их никто не стал - бегать часовым мешали тулупы и, возможно, отпугивал непривычный мороз.
Товарищи перевели дух и немного протрезвели.
На подъём флага они так и не встали. В начале девятого в каюту к Олегу заскочил Антон Столярчук. Увидев лежащего Кондратьева, он перевёл дух. Отсутствие офицера в строю было ещё полбеды.
- Ну что, окончательно разболелся, Кондратьев? - Олег кивнул ему, стараясь не открывать рта. - Говорил же я, отлежаться тебе надо, а ты..., - он выругался.
Олег был полностью с ним согласен. Также, как и с тем, что нарушил главную заповедь, которой учил их старпом. 'Главная обязанность офицера - поднять флаг и сменить подсменного. А дальше - хоть ложись и помирай'. А не смог - с чувством стыда осознавал он. Не верь после этого приметам и разным знакам - он припомнил некоторые, свидетельствующие об этом, моменты вчерашнего вечера.
К счастью, этот эпизод сошёл ему с рук, хотя впредь послужил неплохим уроком. Правда не собственным, а преподанным его приятелю - Чекушкину влепили выговор по комсомольской линии и на несколько месяцев задержали присвоение очередного звания, последнего, предусмотренного для его должности. Но для того с его жизненной философией эта задержка была сущей мелочью по сравнению с той вечностью, которую он намерил себе для гражданской жизни, в которой эти звания уже не будут иметь никакого значения.
Более того, это происшествие он даже занёс в свой актив - он стал обладателем редкого по своей форме и содержанию документа - клочка бумаги со странной записью, однажды удивительным образом решившее одну насущную проблему и, по какому-то внутреннему его убеждению сулящее решение и других. Он бережно хранил его в нагрудном кармане своего кителя и не расставался с ним, пока тот не истёрся на сгибах и не истлел окончательно. Но ещё долгие годы он служил ему добрую службу, когда в каком-нибудь ресторане он знакомился с понравившейся ему дамой, но, не встретив взаимности - а бывало и такое! - рассказывал ей эту историю и предъявлял ей бумажное свидетельство, гласящее 'Предъявителю сего...'
Стоит ли говорить, что после этого все его желания волшебным образом сбывались. Во всяком случае, в этот вечер.
Об этом и о многом другом Олег узнал уже много лет спустя от своего сослуживца Уринга, с которым он случайно встретился в Питере. Сам Уринг, также, как и его приятель, также в чём-то повторил судьбу Чекушкина - он недолго задержался на флоте, и, выйдя на пенсию, устроился работать вместе с ним в Екатерининском дворце в Пушкине. От него же Олег с сожалением узнал, что тот уже пребывает в лучшем из миров.
Олегу тогда почему-то подумалось, что тот имел в виду не что-нибудь, а именно рай. И вовсе не потому, что Чекушкин по своей натуре был человеком добрым, и на его памяти никогда никому не причинил зла - просто потому, что на входе в небесные врата он предъявил апостолу Петру всё ту же Колину записку.