Противней всего, когда тебя метелят мусора, то, что ты не можешь даже попытаться за себя постоять. Для мусоров это - дело принципа, и, отнесись они хоть раз лояльно к сопротивлению при аресте, их тут же начнут валить оптом и в розницу. Мусора же, понятное дело, этого не хотят. Поэтому любой, кто осмелится не то, что махнуть на мусора рукой или ногой, но хотя бы назвать его каким-нибудь из более чем заслуженных эпитетов, подпишет себе приговор. Причем его не убьют, - по мнению мусоров это было бы слишком гуманно, - а посадят в инвалидное кресло или же превратят в обиженного, записывая на видео, как его опускают во все отверстия, а потом выложат запись в Интернете. Это, конечно же, паскудство, но человечность для мусоров - смертельно непозволительная роскошь.
Вот поэтому, когда эти суки пинали меня ногами, я лишь мысленно их проклинал, а досталось мне вчера дважды. Сначала мне надавали в клубе, затем обработали в отделении...
Началось все с того, что у меня закончилась дурь. Не думайте, я не из тех, кого можно назвать заядлым курильщиком. Накуриваюсь я в среднем один-два раза в неделю, в основном, когда встречаюсь с друзьями. Пробовал курить перед сексом, но мне не понравилось. Совсем не хотелось двигаться, так что получилось что-то вроде секса через силу, а что может быть нелепей секса через силу? Курить же самому с собой вообще дело противоестественное. Дурь - это не какой-нибудь там героин, она требует общества, и чтобы всем было весело и хорошо.
Вчера же на меня накатила такая тоска, что хоть в петлю лезь. В петлю лезть мне, понятное дело, не захотелось. Ни шампанского бутылки, ни 'Женитьбы Фигаро' у меня не было. Под рукой был только пульт от телевизора, который я включил на свою голову. Телевизор патетически заверезжал голосом одной из президентских подстилок о том, куда нынче катится молодежь, где нравы, и почему так много наркоманов! Да, глядя на твою, сука, рожу, не захочешь, удолбаешься, чтобы не сдохнуть от приступа тошноты! По другим каналам шли либо сериалы, либо шоу для дебилов. А из доступной мне духовной пищи все заслуживающее внимание было читано-перечитано и смотрено-пересмотрено.
Тогда-то я и решил накуриться до состояния анабиоза, а для этого надо было найти дурь. Дурь я беру обычно у Котяры, но он, как назло, был вне зоны доступа, и мне пришлось обратиться к Армену. Несмотря на всю свою национальную хитрожопость, он не опрыскивает травку вызывающей привыкание хренью, как это делают многие другие дилеры, - они, кстати, долго не живут, - за что и берет двойную цену. Ну да переплачивать лучше деньгами, чем здоровьем. Армен пригласил меня в клуб, куда, не будь мне нужна дурь, я не пошел бы ни за какие деньги. Не люблю толпу, вечеринки и все такое. Но когда тебе нужна травка, как единственное из доступных антисуицидальных средств...
Думаю, не иначе как сам господь (черт на такие мерзости не способен) понес меня в клуб именно тогда, когда туда должны были заявиться мусора. Едва я успел обменять несколько раскрашенных бумажек на пакет травы, как ворвался отряд милиции специального назначения, называемый в народе чмошным батальоном. Хотите иметь команду молодчиков, готовых пинать до полусмерти стариков, женщин и детей - наймите тех, кого в детстве угнетали детишки во дворе, одноклассники в школе и так далее. Дайте им оружие и власть, и они с наслаждением затопчут любого, стоит лишь сказать фас. И дело не в том, что они озлобились, пока их чмырили, как раз таки их чмырили потому, что они всегда были трусливо-злобными тварями. Как утверждают психологи, они боятся не тех, кто их чмырит, а собственных мыслей о том, что они сделали бы на месте чмырящего с восставшим чмо.
Ворвавшись в клуб, они начали бить всех направо и налево, крушить мебель, орать... короче говоря, вести себя, как обычно. Какого хрена они там делали? Не знаю. Возможно, владелец не дал кому надо вовремя денег, или дал денег кто-то другой, или же они просто недовыполнили план по сдаче Родине негодяев... Так уж устроен этот мир, что когда возникают проблемы у них, бьют нас.
Едва появились мусора, мы с Арменом, как по команде, ринулись под стол, чтобы не получить дубиной по харе. Я даже успел скинуть дурь, но кто-то из них это увидел. В результате меня сначала запинали ногами в клубе, затем швырнули вниз лицом на грязный пол милицейского автобуса, после чего мусора поставили на меня ноги в грязных ботинках и не снимали до самого приезда в отделение. Периодически, чтобы размяться, они пинали меня раз-другой, не столько болезненно, сколько обидно.
В отделении я узнал, что кроме меня загребли еще человек двадцать. Армена среди нас не оказалось. Нас обложили матом и приказали подписать пустые бланки протоколов. Тех же, кто отказался, а я был в их числе, отметелили по полной программе ногами и бросили в обезьянник.
К счастью, меня вразумляли дилетанты, в результате я отключился наверно на второй минуте матча и пришел в себя уже утром, лежа на полу клетки. Все тело болело настолько сильно, что, казалось, сильнее болеть уже невозможно. Вот только казалось так только до первой попытки пошевелиться. Стоило просто нормально вдохнуть... Короче говоря, несмотря на то, что пол обезьянника не был ложем моей мечты, тогда я готов был лежать на нем без движения до самой смерти.
Поэтому я никак не отреагировал на то, что мусор несколько раз назвал мою фамилию, о чем ужасно пожалел, когда он, пнув меня ногой в бок, рявкнул:
- Ты что, сука, язык проглотил?! Встать!
Сам по себе это пинок не был сильным, но я был в таком состоянии, что не то, что встать, а даже заорать от боли толком не смог. Видя это, мусор схватил меня за грудки и рывком поднял на ноги, отчего я не то, чтобы полностью отключился, но весь как-то обмяк.
- Только попробуй меня облевать, - злобно процедил он сквозь зубы, - убью.
К счастью, блевать мне было нечем, поэтому в нужный кабинет я был доставлен живым. Там мне сообщили, что я козел, подонок и мразь, и что таких бешеных собак, как я надо на месте без суда и следствия, но наши гуманные до усерачки законы заставляют серьезных людей нянчиться с нами, чего мы, разумеется, не заслуживаем, и так далее. Затем мне вручили официальное предписание явиться для освидетельствования в реабилитационный центр 'Спасение', заставили расписаться в получении, сообщив, что если я, паскудная мразь, не пожелаю воспользоваться дарованным шансом... В общем, лечение или тюрьма.
Вот интересно, почему бешеная собака - это я, человек, которому и надо-то всего пару косяков в неделю для того, чтобы как-то скрасить свою обрыдлую жизнь в этом дерьмовом мире; человек, который не грабит, не убивает, не насилует и даже музыку не врубает на всю? Почему я, а не чмошники в форме, готовые затоптать любого, на кого укажет им начальствующий перст; почему я, а не религиозные фанаты, громящие гинекологические клиники и стреляющие во врачей; почему я, а не вопящие во все свои глотки 'Слава России! Слава президенту!' и 'С нами бог!' зомби, решившие, что именно они должны очистить страну от таких недостойных, как я? Неужели Котяра прав, и быть уродами - наша человеческая природа, и любая попытка отказаться от участия в этом круговороте мерзости воспринимается социально активными, как акт предательства против всех их говеных ценностей? Неужели мое единственное вполне понятное, человеческое желание, чтобы меня оставили в покое, делает меня преступником номер один?
Примерно так размышлял я по дороге домой. Идти пришлось пешком, так как все мои деньги остались у мусоров, а в автобусы бесплатно не пускают, особенно грязных типов с хлебалом, напоминающим очередной шедевр современного искусства. В такси меня не посадили бы даже в багажник. Благо, мусарня находилась всего в паре кварталов от моего дома, и руки-ноги мне никто не сломал - тогда бы пришлось вызывать 'скорую', а нахрена мусорам лишняя головная боль?
Добравшись до своей квартиры, я прямо у порога снял с себя одежду и выбросил в мусорное ведро. Мало того, что мусора буквально смешали меня с грязью, от побоев я облевался, обоссался и обосрался.
И почему эти падлы меня не убили!
Без сомнения мне нужна была помощь, поэтому прежде чем отправиться в ванную, я отпер дверь (войдя, я привычно ее запер) и взял с собой телефон. Включив душ, я лег на спину в ванну. Принимать ванну, как это делают нормальные люди, то есть набирать в нее воду, а потом плавать в ней, как бегемот в болоте, я не люблю. Обычно я принимаю душ, но с перепоя или после больших физических нагрузок я ложусь в ванну и пускаю на себя душ. Обычно это помогает, но в том моем состоянии нужно было что-нибудь помощнее. Поэтому я набрал номер Котяры. На этот раз мне повезло: он соизволил таки взять трубку.
- Привет, - сказал он, - как дела?
- Хуже не бывает, - ответил я. - Вчера попал в облаву. Отметелили, чудом не сдох. Сейчас уже дома. Больно, сил нет. Помоги, или я покончу с собой.
- Я сейчас приду.
- Дверь открыта, я в ванной.
- Уже иду.
Теперь осталось слегка потерпеть.
Скорее всего, мусора наградили меня ушибом мозга, так как, несмотря на боль и не совсем подходящую обстановку я заснул прямо в ванне. Мне даже привиделся сон.
Во сне я увидел супермена. Того самого летающего типа в идиотском костюме, который регулярно спасает Мир. Увидев его в небе, какие-то орнитологи приняли беднягу за последнего представителя считавшегося до этого момента вымершим вида орла, что заставило губернаторов в срочном порядке оседлать свои вертолеты и броситься в погоню за трофеем. Уворачиваясь от вертолетов, супермен задел линию электропередачи, и его хорошенько тряхнуло током. Настолько хорошо, что он перепутал иллюминатов с иллюминаторами и перебил иллюминаторы одной из принадлежащих Самому (!) яхт, за что и был бит ОМОНовцами, которые окончательно дезориентировали его в пространстве, времени и окружающей нас реальности, как таковой.
- Ну нихуяж себе!
Это восклицание Котяры меня и разбудило. Похоже, старания ментов превзошли все его ожидания. Правда что, результат налицо.
- Постарайся разжевать, - сказал он, и дал мне три таблетки: две синие и одну зеленую. - Жевать можешь?
- Ты не поверишь, - ответил я. - Но мне не то что челюсть, даже зубы не выбили.
Таблетки оказались просто чудотворными, так как буквально через двадцать минут после их приема я уже смог не только более или менее свободно передвигаться по квартире, но даже заварить чай.
- Ну и какого хрена, спрашивается, было связываться с этим черножопым? - назидательно спросил Котяра, когда я за чаем рассказал ему о своих злоключениях.
- Ты был вне досягаемости.
- А подождать было нельзя?
- Да такая тоска накатила, что захотелось отключиться.
- Вот тебя и отключили. Полегчало?
Жизненная философия Котяры включает постулат, согласно которому судьба (в бога как такового он не верит) исполняет все наши желания, но только с уклоном в черный юмор, в результате все наши беды - это слегка извращенное исполнение наших же желаний. Вот я, например, захотел вчера отключиться, и отключился.
- Это все, как говорил Карлсон, пустяки, дело житейское. Проблема в том, что мне дали направление в 'Спасение', и я не знаю, что теперь делать. У тебя нет никаких конов? Может, мне куда-нибудь слинять?
- Раз дали направление - иди.
- И это говоришь мне ты?!
Не знаю, как вы, а я прекрасно помню первое появление 'Спасения' на сцене. Я помню эти специальные выпуски новостей, в которых буквально захлебываясь от восторга, точно мы только что победили в войне, дикторы сообщали народу, что наконец-то найдено решение одной из наиболее серьезных проблем современности, а именно проблемы наркомании. Затем они объясняли людям, что до 'сегодняшнего дня' успешным считалось лечение, при котором двадцать процентов прошедших лечение наркоманов в течение года не возвращались к наркотику. В народе бытует мнение, - продолжали разъяснять они, - что самой страшной изнанкой употребления наркотиков является абстиненция или ломка, однако это далеко не так. Несмотря на то, что ломка - это действительно крайне мучительное состояние, многие наркоманы по несколько раз переносят ее за время своей наркоманской карьеры. И если бы она была главным камнем преткновения на пути к исцелению, число исцелившихся наркоманов было бы значительно больше. И дело даже не в еще более мучительном после физической ломки периоде душевных страданий в виде депрессии, ощущения пустоты и никчемности жизни. Это состояние наркоманам тоже удается преодолеть. Настоящей бедой является память о кайфе, которая остается с наркоманом навсегда. И эта память подобно злому демону постоянно искушает наркомана, уговаривая его принять наркотик еще один самый распоследний раз. И если он поддается этому искушению, болезнь обрушивается на него с новой силой.
Принципиально иной, революционный метод лечения наркомании предлагает компания 'Спасение', суть которого заключается в электронной стимуляции отвечающих за удовольствие областей мозга. Для этого в голову наркомана оперативным путем вживляется управляемый стимулятор, который не только блокирует удовольствие от употребления наркотиков, но и сам способен вызывать целую гамму приятных ощущений от нормального, рабочего состояния до эйфории.
Буквально через полгода 'Спасению' удалось протащить под лозунгом 'Если что-то нельзя побороть, это следует упорядочить и сделать максимально безопасным' постановление об узаконивании права на кайф, согласно которому воткнуть стимулятор в свой мозг и запустить его на полную катушку мог уже любой желающий. После такой операции любитель кайфа получал официальный статус элетростимулянта и мог кайфовать, сколько его душе угодно. Правда, этот статус автоматически ограничивал электростимулянта в некоторых правах, лишая его права вождения автомобиля, права работы на ответственных работах, права быть избранным, и так далее, зато давал море бесплатного и вполне законного кайфа. А если кто хотел с этим делом завязать, достаточно было написать в 'Спасение' заявление, после чего проходить ежемесячный мониторинг. И если уровень стимуляции не выходит за допустимые рамки, статус с человека снимается.
Народ и я в том числе, принял это известие на ура. Среди моих знакомых один лишь Котяра был далек от того, чтобы испытывать восторг.
- Тут все не так, как они хотят показать, - сказал он, когда я спросил, что он думает о 'Спасении'.
- Ты о чем? - удивился я.
- 'Если что-то нельзя побороть, это следует упорядочить и сделать максимально безопасным'. Думаешь, они первыми открыли эту Америку? Наркобизнес давно уже упорядочен и подконтролен, и если он продолжает оставаться официально нелегальным, то это выгодно всем участникам бизнеса, и в первую очередь наркокортелям. Запрет позволяет мафии нереально взвинчивать цены, бодяжить наркотики черт знает чем, устранять конкурентов при помощи своих людей в наркоконтроле и держать потребителей в крайне бесправном состоянии. Правительственным структурам торговля наркотиками и снабжение мафии оружием позволяет заниматься своими тайными делишками. Более того, грамотно распределяя потоки наркоты, можно вызывать недовольные бунты или наоборот создавать смирение. К тому же рост преступности требует ответных мер, а для этого необходимо еще сильней ущемлять права граждан. И так далее. А самое главное, приравняв траву и психоделики к опасной наркоте, правительства тем самым делают эти вещества примерно одинаково опасными в сознании подростков, побуждая их переходить с травки на кокс или опиаты.
Этот статус-кво сохранялся со времени первого запрета на наркотики в хрен знает каком от нас году до сих пор. И тут появляется 'Спасение' и ломает в одночасье установленный порядок. Так себя ведут либо идиоты, либо абсолютно уверенные в своих силах темные лошадки. Идиотами тех, кто стоит за 'Спасением' я бы называть не стал. Остается второй вариант. А раз так, то они хотят полностью подмять под себя рынок кайфа. И теперь представь себе армию любителей кайфа с вживленными в мозг контролирующими их состояние устройствами, принадлежащими одной единственной компании. Чувствуешь, как пахнет Оруэлом? И даже если эта хрень действительно только и делает, что стимулирует принцип удовольствия, достаточно совместить такую стимуляцию с речами президента и режим подавления с рассказами о делах оппозиции, и у них в руках целая армия фанатичных президентолюбцев, считающих свою любовь абсолютно искренней и естественной.
И теперь он предлагает мне идти в логово Старшего Брата?
- Но я не хочу, чтобы мне вживляли всякую хрень в мозг, мне мозги и так уже отбили, чтобы их сверлить, - ответил я на его предложение.
- Сейчас никто ничего не сверлит. В наш век нанотехнологий тебе сделают укол в вену и все. Но сначала тебя направят на обследование. Заодно и подлечат, а за это время можно что-нибудь придумать. В твоем случае выбор пойти добровольно и получить эту инъекцию, или попасть в тюрягу, где получить ту же инъекцию, но только принудительно. Так что иди и постарайся выглядеть заинтересованным в пилюле счастья.
Еще одна зеленая таблетка превратила меня в оптимиста, и к тому моменту, когда Котяра пошел куда-то по своим делам, я почувствовал себя птицей-Фениксом. В моей душе щебетали птицы, цвели цветы и деревья, а милые зверушки хором пели что-то воскресно-радостное. С этим настроением я и отправился в наш филиал 'Спасения', расположившийся в милом доме досоветских времен. Окружал этот дом полупарк-полусад, которому чертовски шла осень. Да, забыл сказать, что был обычный в наших краях теплый сентябрь. Вторая половина месяца. В это время у нас пережившая летнюю жару растительность вновь расцветает кислотно-зелеными тонами... Был бы я Пушкиным, Тютчевым или Лесковым, я бы подробно описал это великолепие, но так как я всего лишь попавший в историю прожигатель жизни, пытающийся рассказать о том, в какое дерьмо мне пришлось угодить, я ограничусь тем, что уже написал.
Был теплый, осенний день, и в парке-саде вокруг 'Спасения' гулял народ: мамаши выгуливали детишек, целовались парочки, подростки гордо курили у всех на виду купленные поштучно сигареты и что-то распивали из горлышка большой бутылки, передавая ее по кругу... В общем, все было, как всегда. Парк 'Спасения' был у жителей близлежащих домов одним из излюбленных мест для прогулки, и компания только приветствовала такое положение дел, устраивая для людей всякие зрелища и мероприятия по каждому возможному поводу.
Входя в народ, я пожалел, что в нашей стране мужики не носят паранджу. Не то, чтобы все тыкали в меня пальцами, но вежливая публика подчеркнуто старалась не смотреть, а менее приличная начинала обсуждать мою персону, как только я проходил мимо них. Я на их месте реагировал бы также.
Я уже готов был войти внутрь здания, как у меня в низу живота появилось ощущение, как будто там открылась дверь в холодный, сырой погреб.
Впервые оно возникло еще в другой жизни. Мы должны были ехать с родителями и соседями на пикник. Я садился в машину, и вдруг в животе у меня открылась дверь в этот чертов подвал.
- Давайте не поедем, - попросил я, - у меня плохое предчувствие.
Родители меня поддержали, а соседи и слышать ничего не захотели. В результате мы остались дома, а они... Их размазало грузовиком. С тех пор я ни разу не проигнорировал предчувствие, и оно меня ни разу не подвело. В результате я прожил дополнительных лет десять и продолжаю жить дальше.
На этот раз предчувствие заставило меня сыграть в 'замри' примерно в трех метрах от двери в 'Спасение'. А секунд через тридцать, все это время я тупо стоял под дверью, из здания вышел принеприятнейший тип. Мало того, что, будучи чистюлей, он косил под своячка, - наверно нет ничего более нелепого, чем косящий под своячка чистюля, - он еще так на меня посмотрел, что я вспотел от пробежавшего по спине холода. Пройдя мимо меня, он быстрым шагом пошел в сторону автостоянки. Я же, повинуясь чутью, тоже пошел быстро прочь, но в противоположном направлении. Отойдя на несколько шагов, я оглянулся. Отвратительный тип оглянулся одновременно со мной. Наши глаза встретились, и я задницей почувствовал, что надо валить быстрей. Я не побежал исключительно потому, что бегущий человек с синим, распухшим хлебалом вызовет подозрение у любого мента, а я не хотел лишний раз объяснять, почему у меня такая рожа, и зачем я бегу от места, куда пришел по предписанию суда.
Не так давно я и сам был чистюлей. Жил с родителями в милом доме в пригороде, помогал возделывать сад, - у нас был прекрасный сад, - ходил на приличную работу, собирался жениться... Мама была бухгалтером, отец - адвокатом. Работал я менеджером в солидной компании, ожидал скорого повышения. Невеста моя оканчивала юридический, и отец уже подыскал для нее место. Счастливая жизнь, о которой мечтает практически любой.
Для меня эта жизнь окончилась после странного сна, который приснился мне незадолго до того, как невеста должна была защитить диплом.
Была непрекращающаяся вечная ночь, туман и огромный, как океан Стикс. Реку бороздили галеры, капитаном которых был единый в своем множестве и множественный в своем единстве Харон. На веслах галерах сидели мы, и все наши усилия, казавшиеся нам построением карьеры, созданием семьи, поисками славы или богатства, на деле были усилиями движущих свою галеру из пункта 'рождение' в пункт 'смерть' каторжников-гребцов. Понял я тогда, что вся эта суета по добыванию бабок, выращиванию детей и пестованию собственной важности является движением к смерти по реке забвения.
Сон настолько меня поразил, что я расстался с невестой, уволился с работы и продал все, что у меня было. Вырученных денег было достаточно, чтобы купить жилье в одном из небогатых районов города и более или менее скромно прожить остаток дней, не утруждая себя необходимостью соответствовать представлениям начальства о хорошем работнике и спускать день за днем свою жизнь в унитаз.
Изучив рынок жилья, я понял, что могу купить квартиру в рабочем районе или в районе своячков. Империя пролетариата мне явно не подходила - терпеть не могу пьяные разборки, гопников и обоссанные подъезды домов. А среди своячков, - потерявших свой шанс неудачников, джентльменов удачи, непризнанных гениев и прочей подобной публики, - я прижился, и даже обзавелся парой-тройкой друзей. К родителям я заходил в гости один-два раза в неделю на семейный обед. Несмотря на то, что мое поведение было за пределами их понимания, они сумели принять меня в моей новой ипостаси.
Поэтому я всегда мог распознать чистюлю, как наркоман всегда учует собрата или барыгу, а гомосек - потенциального партнера. В нас встроен механизм распознавания свой-чужой, но только мы не всегда обращаем внимание на его работу.
Едва я успел отойти от здания 'Спасения' метров на пятьдесят, как оно рвануло и рвануло изрядно, правда, не так зрелищно, как в кино. Мамаши инстинктивно похватали детей, а остальные, в том числе и я, уставились на вырывающееся из окон пламя и дым. Хотя вполне возможно, что люди отреагировали иначе, так как мне тогда было не до них. Во-первых, я еще ни разу не был свидетелем теракта; во-вторых, не будь у меня погреба в животе, я бы сейчас горел вместе с сотрудниками и посетителями 'Спасения'; в-третьих, я в этом ни капли не сомневался, у входа в здание я столкнулся с подрывником-террористом, а это означало, что меня, как свидетеля... А еще немного позже до меня дошло, что люди будут рассказывать ментам, что незадолго до взрыва к зданию 'Спасения' подходил странный тип со следами побоев на лице, покрутился немного у входа и ушел, а это означало, что я главный кандидат в террористы. А если записанное видеокамерами не исчезнет в огне, то вскоре менты будут иметь фильм с моим участием в главной роли.
Надо было срочно теряться, но как и куда? Конечно, если ты - профессиональный преступник, ты знаешь, как это делается, но мне до этого ни разу не приходилось от кого-то скрываться, и я даже представить себе не мог, с чего следует начинать бег от закона на длинную дистанцию. Моей универсальной последней соломинкой был Котяра, ему я и позвонил, как только ушел на вроде бы безопасное расстояние от места взрыва.
- Похоже, мои проблемы еще только начинаются, - сказал я в трубку.
- Что еще там стряслось?
- Только что взлетел на воздух офис 'Спасения', и, кажется, я видел того, кто это устроил. Но хуже всего то, что он видел меня.
- Ты уже сообщил в милицию?
- Я что, похож на самоубийцу?
- Ладно, я дома.
В истории 'Спасения' это был далеко не первый взрыв. 'Спасению' быстро удалось убедить народ в том, что их устройства действительно работают, а операции проходят настолько легко, что пациенты на следующий день уже выписываются домой с вечным, легальным и нехилым кайфом в головах и пультом дистанционного управления, причем за государственный счет. Убедившись в этом, торчки выстроились в очереди у дверей в 'Спасение' по всей стране. Тогда же и прогремела первая серия взрывов: что-то около дюжины за неделю.
Я хорошо помню речь президента 'Спасения', больше похожего на киношного боевого офицера, чем на чиновника. Выразив соболезнование родственникам пострадавших от терактов, он пообещал им весьма крупную денежную компенсацию, не забыв сказать, что, конечно же, деньги не заменят погибших, а потом твердым, уверенным голосом произнес короткую, но внушительную речь:
- Создавая 'Спасение', мы нисколько не сомневались, что наживаем себе могущественных, считающих себя чуть ли не хозяевами планеты врагов. Мы понимали, что рано или поздно они объявят нам войну. Войну без жалости, без компромиссов, войну до полного поражения либо нас, либо них. Эта война объявлена, и мы к ней готовы. Мы готовы нанести сокрушительный ответный удар, и я обещаю, я клянусь, что виновники гибели ни в чем не повинных людей будут наказаны по заслугам. Мы принимаем бой, и готовы биться до победы, в которой никто из нас не сомневается, так как мы делаем честное, правое дело.
И ответ последовал, да такой, что у людей аж дух захватило. По всей стране прокатилась волна ликвидации наркоторговцев, включая крышующих их чиновников и ментов. Причем именно ликвидация - пленных 'Спасение' не брало. После этого президент 'Спасения' снова выступил по телевизору.
- Теперь пришло время нанести удар в самое сердце наркотической гидры, - сказал он, - а именно по самим наркоманам. Для решения этой проблемы мы добились принятия закона о принудительном лечении наркоманов. Ведь если исчезнут наркоманы, исчезнут и запрещенные наркотики, а вместе с ними канет в Лету и наркомафия, как таковая.
С тех пор, всех, кто, как я вчера, попадались на употреблении, отправляли принудительно в 'Спасение', где им вживляли в голову электронную 'путевку в жизнь'. А теперь, если верить Котяре, пускают по вене микророботов, которые сами прокладывают себе дорогу в мозг и собираются в контролирующее работу центров удовольствия устройство.
Несмотря на фантастические успехи в войне, блицкрига у 'Спасения' не получилось. Борьба с наркоманией приобрела затяжной характер с периодически чередующимися взрывами и громкими разоблачениями. 'Спасению' пришлось обзаводиться службой собственной безопасности, которая на сегодняшний день по численности и оснащению превосходит регулярные армии некоторых стран.
- А с чего ты взял, что тот тип был террористом? Не все же, чья рожа тебе не нравится, взрывают дома или отбирают у детей игрушки? - спросил Котяра, когда я рассказал ему о случившемся.
- Предчувствие. Оно было связано именно с ним. К тому же, ты бы видел, как он на меня посмотрел.
- А ты представь себя на его месте. Выходишь из здания, а там под дверью стоит перекошенный тип с хлебалом в стиле Пикассо, да еще и пялится на тебя так, что хочется перекреститься и закричать на всю улицу: 'Чур меня!'.
Эта картина заставила меня рассмеяться нервным смехом.
- Хотя, с другой стороны, почему бы ему не быть террористом? - продолжил Котяра. - В любом случае эта встреча действительно не сулит тебе ничего хорошего. Если он террорист, то ты свидетель. А если нет, ты подозрительный тип, о котором стоит сообщить в милицию. Опять же видеокамеры... А с другой стороны, ты себя в зеркале видел? Ты же на себя похож только по голосу. Посидишь несколько дней дома, помажешь рожу мазью, и тебя ни одна собака не опознает, разве что по одежде, но ее можно выкинуть, а еще лучше сжечь. Хотя, боже, что я несу. Тебе нужно пойти в милицию и все им там рассказать.
- И сесть за терроризм? Тем более, я уже был задержан, как наркоман, так что ну их всех в задницу! В нашей стране надо быть полным идиотом, чтобы сообщать что-либо ментам, пока они сами не взяли тебя за яйца.
- Пожалуй, в чем-то ты прав, - согласился со мной Котяра. - В ментуру тебе лучше не соваться. Давай лучше сделаем по-другому. Я знаю одного нормального мента.
- А разве такие бывают?
- Иногда встречаются. Реже, правда, чем снежный человек или телята с двумя головами, но встречаются. Одному такому я сейчас позвоню, договорюсь о встрече, и ты ему все расскажешь.
- А он точно нормальный?
- Ты что, первый день меня знаешь?
- Извини. Просто ментов я боюсь сильнее, чем любых других бандитов.
Оставив мою реплику без внимания, Котяра достал телефон и, найдя нужную фамилию, нажал на кнопку вызова.
- Николай Николаевич? Здравствуйте... Нужна ваша помощь... Мой друг утверждает, что видел, кто взорвал сегодня здание 'Спасения'. В милицию он идти боится... У себя... Хорошо, ждем.
- Сейчас приедет, - сообщил Котяра, убирая в карман телефон. Ждем.
Котярин мент...
Интересная все-таки штука прозвища. Хотя бы потому, что если официальное имя прибивается к тебе наглухо подписями и печатями, и ты несешь его с собой до конца дней, то прозвище, подобно пересаженному органу, должно к тебе прирасти. Помню, давным-давно, когда мы с родителями жили еще в квартире на первом этаже, у нас жил кот Гурон - помесь домашней кошки и камышового кота. Был он милейшим существом, ласковым, добрым... Любил спать на шкафчике на кухне или в позе воротника на чьих-либо плечах... Когда в старости и по причине мучительной неизлечимой болезни мне пришлось привозить ветеринара сделать коту эвтаназию, я горевал по нему так, как не горевал по большей части усопших родственников.
Разумеется, Гурон был не единственным котом в нашем подъезде. Всего их было три или четыре, и с каждым из них Гурон вступал в бой, когда встречался на нашей лестничной клетке. Оно и понятно, в кошачьей философии нет такого понятия, как места общего пользования, поэтому площадку первого этажа он считал своей территорией, а то, что другие коты иначе не могли попасть к себе домой, его не касалось.
Единственным серьезным соперником у него был красивый черный кот с третьего этажа. Дрались они беспощадно, и их постоянно разнимала хозяйка черного кота, - обитающая целый день на лавочке возле нашего дома старушка. Имени ее мы не знали, да оно нас и не интересовало, а чтобы как-то обозначить старушку, прозвали мы ее Кошачьей Бабкой. Ее дочь после этого автоматически превратилась в Кошачью Мать, а внуки - в Кошачьих Детей.
Ни Гурона, ни черного кота, ни Кошачьей Бабки давно уже нет, а прозвище осталось. Причем когда Кошачий Сын женился, появилась Кошачья Невестка, а потом и Кошачий внук.
Теперь, похоже, у славного кошачьего семейства появился двоюродный родственник: Котярин Мент. Он приехал минут через тридцать. Человек, вроде, как человек. Рост средний, телосложение среднее. Не красавец, но и не урод. На вид лет сорок. Лицо уставшее и хронически задроченное. Короче говоря, мент, как мент.
- Николай Николаевич, - обратился к нему Котяра, - вот Миша Михалков, которому есть что вам сказать. А пока, может, перекусим?
- Это я с удовольствием, - ответил мент, - со вчерашнего вечера ничего не ел.
- Тогда я пошел на кухню соображать, а вы тут пока поговорите.
- Рассказывай, - сказал мент, устало садясь на диван.
И я начало рассказывать. Подробно, с самого начала. Мне потребовалось около тридцати секунд, чтобы усталое недовольство на лице мента сменилось нескрываемым интересом. Слушал он внимательно, периодически задавая уточняющие вопросы, а потом, когда я закончил, спросил:
- А почему не позвонил по 02?
- Я что, дурак или самоубийца? - ответил я. - Я и с вами разговариваю только потому, что Котяра сказал, что вы нормальный мент.
Пока мы беседовали, он успел нажарить картошки с грибами и разогреть в микроволновке пирожки к чаю. При виде этого великолепия, я вспомнил, что не ел уже целую вечность. Но только мы сели за стол, как у меня в животе опять отворилась дверь в подвал.
- Надо валить, - сказал я, - срочно.
Мент удивленно на меня посмотрел, а Котяра пояснил:
- У него предчувствие. Еще ни разу не обмануло.
- Тогда пошли, - не стал спорить мент.
Когда мы вышли из квартиры, они направились к лифту, но я, повинуясь предчувствию, их остановил:
- На лестницу и наверх.
- Ты уверен? - спросил мент.
- Вниз и в лифт точно нельзя.
- Тогда пошли.
Едва мы поднялись на пару этажей, до нас донесся хруст ломаемой двери. Прокомментировав это событие отборным матом, Котяра прибавил шаг. Разумеется, мы с ментом тоже ускорились. Выход на чердак, как и полагалось, был заперт на замок, но Котяра играючи открыл его при помощи валяющегося рядом гвоздя и какой-то матери. На наше счастье чердак в доме Котяры был на весь дом, и из каждого подъезда туда имелся выход. Остальные выходы на чердак тоже были запертыми, так что нам пришлось слегка повозиться, чтобы попасть в следующий подъезд дома.
- Нам на четвертый, - сообщил Котяра.
- Это еще зачем? - спросил его мент.
- Там квартира друзей. Они уехали на Кипр, а мне на всякий случай оставили ключ.
- Тогда поехали на четвертый, - согласился мент.
Не буду тянуть кота за хвост, описывая во всех деталях наше путешествие с чердака на четвертый этаж. До квартиры мы добрались без приключений. Котяра открыл благоразумно прихваченным с собой ключом дверь, и мы вошли внутрь.
- Так, не шуметь, свет не включать, - распорядился мент.
Это требование было более чем разумным, поэтому мы с Котярой не стали спорить.
На наше счастье шторы на окнах были закрыты, так что квартира была полностью в нашем распоряжении. Мент осторожно подошел к окну, выглянул в щелку между шторами и смачно выматерился.
- Что там? - спросил его Котяра.
- Снайперы на крыше напротив. Видать, ты, - это он уже мне, - действительно увидел того, кого вообще не должен был увидеть.
- И что теперь? - спросил я.
- В смысле? - переспросил мент.
- Что будем делать?
- Голодать, сидя в темноте и не мельтеша. Сейчас они пойдут по квартирам, так что сидим тихо.
- А потом?
- Суп с котом. Давайте сюда мобилы.
Когда мы отдали ему телефоны, он разобрал их на составляющие, сами телефоны разломал на части и выбросил в мусор, а симки спустил в унитаз.
- Так оно будет надежней, - сказал он, закончив работу. - Вы располагайтесь, нам тут куковать как минимум до утра. После этих слов он лег на спину прямо на пол и, подложив руки под голову, уставился в потолок. Котяра последовал его примеру. Я присоединился к ним, сожрав таблетку.
Стоило телу принять относительно неподвижное положение, как в голове засуетились косяки самых разных мыслей от обыденно-будничных до совершенно нелепых. Так, например, я вспомнил, как в детстве мне не давала покоя фраза из 'Сказки о рыбаке и рыбке': 'Много ли в корыте корысти?'. Тогда я не знал, что такое корысть, но, исходя из созвучности слов, считал корысть каким-то неотъемлемым свойством корыта. Причем величина корысти в моем представлении была прямо пропорциональна ценности корыта. Это я хорошо понимал, но как я ни пытался представить себе корысть, у меня ничего не получалось. Я представлял себе деревянное корыто, как на картинке. Представлял дерево, стружку, воду в корыте, но корысть... Родителей об этом я или не спрашивал, или они мне толком тоже не могли объяснить, что такое корысть, и где она находится в корыте. Поняв, что эта задача мне не по зубам, или же переключив внимание на что-то другое, я забыл о ней лет на тридцать с гаком. И лишь недавно меня осенило, что же это была за корысть.
Потом я уснул. Проснулся я потому, что Котярин Мент толкал меня в бок.
- Вставай, - сказал он, - нам пора.
- Куда? - сонно спросил я.
- На рыбалку.
- На какую еще рыбалку?
- На удочку, - отрезал мент.
Благодаря котяриным таблеткам я чувствовал себя значительно лучше. В состоянии покоя тело практически не болело, да и рожа моя начала приобретать очертания человеческого лица. Правда, я все еще был похож на Фантомаса, но теперь уже на Фантомаса без скафандра. И, тем не менее, подняться на ноги я смог только поле того, как подействовала утренняя таблетка. Менту это не понравилось, но за задержку благодарить надо было его коллег, а не меня. Понимая это, он недовольствовал молча.
И уже только перед тем, как выходить из квартиры, он спросил:
- Ну и как у тебя с предчувствием?
- Пока никак.
- Тогда пошли.
Мент с Котярой сели спереди, а я, заполучив в свое распоряжение все заднее сиденье, принял лежаче-согнутое положение. Остановившись у какой-то забегаловки, мент вышел купить что-нибудь пожрать. Вернулся он с еще горячими пирожками и минералкой. Пирожки были в принципе так себе, но мне они показались великолепными. Оно и понятно: ничто так не улучшает вкус еды, как голод. После еды меня потянуло в сон, и я незаметно для себя заснул. Когда я проснулся, мы уже ехали по сильно заросшей грунтовой дороге. Вокруг было царство камыша и чахлых деревьев.
- Где это мы? - спросил я.
Мент ответил, но произнесенное им название мне ничего не сказало. Вскоре мы подъехали к лесополосе, проехали немного вдоль нее и нырнули в узкую просеку. Затем мы проехали метров пятьсот вдоль поросшего камышом берега реки и остановились возле сколоченной из разного подручного материала будки. Не знаю, правда, можно ли назвать речкой водоем, если при хорошем разбеге можно допрыгнуть до его средины.
- Приехали, - сказал мент, - выходите.
Мы вышли. На улице было настолько холодно, что я затрясся и начал выдавать зубами рапсодию на Хачатуряна. Достав из халабуды две фуфайки, мент вручил их нам с Котярой.
- Вы тут располагайтесь. Спички, чай, котелок и кружки здесь есть. Удочки там же. А я поеду посмотрю, что там к чему, - сообщил мент.
- А нас тут никто не хлопнет? - спросил я.
- Здесь не хлопнет. У нас тут подобралась постоянная публика. Все - любители тишины и покоя. Так что никто в чужие дела не лезет. Приезжала как-то сюда шумная компания, так они быстро свалили. Ну а если кто вдруг и спросит, кто вы такие, и чего в моей вотчине делаете, скажете, что мои гости. И все. Больше к вам вопросов ни у кого не будет.
Напутствовав нас, мент свалил.
- Ну что, трахнем чайковского? - предложил Котяра.
- Тогда пошли за дровами, - согласился я.
В лесопосадке было полно сухих веток, и вскоре мы соорудили замечательный, как нам казалось, костер. Справились мы и с подвешиванием котелка. Для этой цели у мента в хибаре были два железных колышка и цепь. Котелок подвешивался на цепь при помощи крючка. Вот только гореть наш костер отказывался. Зато дымил за десятерых. Пока Котяра не обложил его матом. После этого он разгорелся, и мы сели с подветренной, если я правильно понимаю значение этого слова, стороны. Короче говоря, сели мы так, чтобы ветер на нас не дул.
- Надо было сразу его обложить, - сказал я.
- Надо было, - согласился Котяра. - Кстати, ты в курсе, что мат - это магический язык?
- Что правда что ли?
- На нем можно выстраивать заклинания и отпугивать нечистую силу. Мат - очень энергетически сильный язык.
- А ты это откуда знаешь?
- Уже не помню. Где-то читал.
- Сейчас бы дунуть, - мечтательно произнес я.
- У тебя есть?
- Откуда?
- У меня тоже.
- А здесь ничего не растет?
- Хочешь опять спалиться?
- Так нет никого.
- Давай лучше пить чай и ловить рыбу.
- Думаешь, она здесь есть?
- Не знаю. Я не рыбак.
- Я тоже.
- Ладно, пошли поищем червей.
Чуть раньше мы нашли в конуре мента лопатку и ведерко. Пока мы копали червей, закипела вода. Чай мы заварили крепчайший - чужой заварки ведь не жалко. От чая стало тепло внутри. Да и на улице значительно потеплело. Так что перед тем, как сесть с удочками на берегу, мы сняли фуфайки. Я свою подстелил под задницу - не стоит студить свое истинное лицо.
Мне стало вдруг хорошо. Ни с того, ни с сего. Несмотря на то, что меня наверняка ловят, несмотря на неприятности, несмотря на то, что я стал фактически бомжем на неопределенное время... Короче говоря, несмотря на все это, мне стало вдруг совершенно легко и спокойно, словно я очутился на маленьком островке счастья посреди огромного океана кошмара. Чтобы не спугнуть это чувство я решил не делать резких движений и даже не стал насаживать червяка на крючок, чтобы не пришлось никого подсекать и вытаскивать из воды.
Я просто сидел, смотрел на поплавок, смотрел на текущую вокруг него воду и кайфовал. Рыбачащий в нескольких шагах от меня Котяра похоже глубоко ушел в свои мысли, и ему было не до меня. Постепенно мои мысли начали уплывать вместе с водой. Тело налилось тяжестью и обмякло. Я был словно в глубоком сне, но одновременно прекрасно соображал и все понимал. Я даже начал понимать суть происходящего со мной, но внизу живота вновь открылся люк, и оттуда повеяло холодом.
- Пора сваливать, - казал я Котяре.
- Что опять? - с тоской в голосе спросил он.
- Опять.
- И куда мы пойдем?
И действительно, куда мы могли пойти, не имея даже представления о том, где мы находимся, и откуда нам ждать беду. Но мое предчувствие и здесь подсказало ответ.
- Туда, - сказал я, показывая рукой на противоположный берег.
Чтобы незваные гости не решили, что 'никого нет дома', мы накормили костер дровами, повесили над ним котелок с водой, поставили удочки на подпорки, а фуфайки оставили на своих местах. После этого мы разделись до гола, свернули одежду в узлы и отправились штурмовать водную преграду, держа вещи над головой.
Свою незначительную ширину речка компенсировала глубиной, и буквально уже в метре от берега мы с Котярой не доставали ногами дна. Вода была по-летнему теплой и чистой. В такой воде бы поплескаться, поплавать, затем вылезти на берег, погреться на солнышке и опять...
Переплыв реку, мы бросили свертки с одеждой на берег, затем выбрались сами и сразу же начали одеваться. Несовместимость быстроты одевания и воды на теле раздражала, но на обсыхание времени не было.
Одевшись, мы углубились в камыши, которые были изрезаны многочисленными тропами, причем, судя по следам, ходили по ним не только люди. Не хватало нам еще встретиться с кабанами. Эти твари только в домашних условиях выглядят тупыми и неповоротливыми, как домохозяйки в умах авторов сериалов. В диком же состоянии свинья - весьма серьезный и опасный противник. Бегает быстро; атакует, не задумываясь; а если атака удается, с удовольствием лакомится человечиной.
Минут через тридцать после нашего бегства над нами пролетел вертолет, но благодаря камышам нас не заметили. Конечно, он мог лететь куда угодно, но когда от кого-то бежишь, кажется, что все вокруг участвуют в погоне. Через какое-то время болото сменил заросший травой луг. Там мы прибавили шагу. Луг сменили поля, которые разделял оросительный канал размером с половину речки. По обе стороны от канала была лесополоса. Склоны у него были крутыми, а течение быстрым, поэтому мы решили не штурмовать его в брод. Минут через пять мы нашли дорогу, а еще минут через двадцать, преодолев поле с чем-то озимым, вышли к железной дороге.
Прямо перед нами стоял товарный состав, на котором не хватало только таблички 'Вэлком!'.
- Как для нас подан, - обрадовался Котяра, но предчувствие в поезд меня не пустило.
- Нет, - сказал я, - туда нельзя. Пошли.
Затем я развернулся и пошел туда, откуда мы только что пришли.
- Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь, - только и сказал Котяра.
- Я следую за чутьем, - ответил я, набирая максимальную скорость, но не переходя на бег. Ходок из меня все же лучше, чем бегун.
Во время подобной прогулки особенно не поболтаешь, поэтому мы шли молча. И только на берегу канала я сказал Котяре:
- Прыгай, - и прыгнул в воду.
Он прыгнул следом.
В одежде и обуви плыть было неудобно. К счастью, нам надо было только держаться фарватера и оставаться наплаву. Хуже было идти во всем этом потом, когда мы вылезли из воды. Но хуже всего было то, что вода испортила Котярины таблетки, и, не приняв лекарство, я опять начал чувствовать боль. Да и силы мои таяли буквально с каждым шагом. Котяра держался лучше, но он тоже устал до чертиков. Поэтому, когда мы увидели заброшенный сарай, чудом сохранившийся с совхозно-колхозных времен, мы, не сговариваясь, повернули к нему. В сарае было сухо и почти не насрано, поэтому ночевать мы решили в нем. Спичек у нас не было, да и разводить костер было опасно - нас все еще могли продолжать искать. Поэтому мы сгребли в кучу валявшуюся там ветошь и улеглись на это импровизированное ложе.
- Ну, куда теперь? - спросил Котяра, когда мы немного отдышались.
- Не знаю, - ответил я.
Я действительно не представлял себе, что дальше делать. И если в минуты непосредственной опасности меня направляло предчувствие беды, то в относительно спокойное время...
Проснулись мы оттого, что замерзли. Причем замерзли охренеть как, до крупной дрожи и стука зубов. Этого следовало ожидать. Нам был доступен только один способ согреться: движение.
- Надо выбираться в люди, - предложил Котяра.
- Знать бы еще, где они, - простучал я зубами.
- Если будем здесь сидеть, точно никого не найдем.
Когда мы вышли из сарая, к холоду присоединился ветер. Не то, чтобы он был совсем уж сильным или холодным, приятный прохладный ветерок, но нам он показался ледяным кошмаром. Наверно, неплохо было бы ввернуть пару фраз про ночной пейзаж, луну и звезды, но нам было настолько холодно, что мы не замечали ничего вокруг. Говорят, чтобы согреться, надо бежать. Мы побежали. Вот только теплей нам от этого не стало. Мы быстро запыхались, вспотели и чуть не переломали себе ноги. К тому же выяснилось, что мы бежим не туда. Об этом нам 'поведал' прогрохотавший вдалеке поезд. Мы, не сговариваясь, повернули на звук.
- Сейчас, главное, не циклиться на холоде, - сообщил, стуча зубами, Котяра.
- Легко сказать, - ответил я, также под стук зубов.
- Лучше всего расслабиться и представить себе что-нибудь теплое.
- Ага, здоровую кучу говна.
- Ну, это кому что нравится.
- Мне нравится жить тихой, спокойной жизнью, чтоб никуда не лезть, и чтоб никто не заебывал. И чтобы деньги были. Не много, но чтобы хватало. Вот только нихрена это у меня не получается. Вечно то одно, то другое.
- А это у нашего боженьки или судьбы приколы такие. Любит он исполнять наши желания. Вот только он либо исполнит их так, что от этого тошно делается... как говорится, все наши беды - это извращенно воплощенные наши желания. Либо он исполняет желания чужие. Так, о тех же деньгах мечтают одни, а он дает их другим. Кто-то мечтает о приключениях, кто-то о покое, кто-то о любви... Так что твоя мечта о тихой спокойной жизни кому-то уже дарована, причем наверняка тому, у кого такая жизнь стоит поперек горла.
Котяра продолжил трепаться сначала про 'испорченный телефон' судьбы, затем про йогов, которые сушат своим телом мокрые простыни на морозе, но я его не слушал. У меня в голове вертелось 'И конец молодой вдруг поник головой - комсомольские чресла пробиты'. Эта предельно долбанутая мантра помогала мне идти и не циклиться на таких словах, как пневмония и бронхит. Когда мы вышли к каналу, небо уже начало розоветь.
- Ну вот, скоро уже потеплеет, - обрадовался Котяра.
Я же к тому времени уже хотел только сдохнуть. Холод, голод, боль... Меня эти вещи совсем не располагали к жизнелюбию. А вот Котяра, по крайней мере внешне, переносил все тяготы и лишения бродячей жизни на твердое 'хорошо'. И даже настроение у него было боевое. Я же плелся за ним так, словно он был переводившим меня через дно пересохшего Стикса Хароном.
Приободрился я возле железной дороги, когда почувствовал на себе тепло солнечных лучей. Тогда я и предложил Котяре передохнуть. Впервые с момента вынужденного выхода в ночной поход.
- Как тебе это удается? - спросил я, немного отдышавшись.
- Что 'это'?
- Ну ты... я тут сдох почти, а ты... для тебя это, как прогулка... Ты что, тайный турист?
- Нет, - рассмеялся он. - Просто я научился смиряться с тем, что нельзя изменить. Я где-то вычитал, что нас заставляют страдать не столько сами события, сколько наша неспособность их принять и смириться с неизбежным. А потом сосед начал делать ремонт. Он шумел днем, в приличное время, так что я никак не мог на него повлиять. Я же спал днем. И когда я ложился, у соседа начиналась песнь перфоратора. Сначала меня это бесило, а потом я подумал: ну сверлит и сверлит, и что теперь? Я мысленно разрешил ему шуметь, и после этого смог легко спать.
- Ну ладно шум, а голод, жажда, усталость, холод?
- А что голод, жажда и усталость?
- Тут смиряйся не смиряйся, но если не пожрать, можно и сдохнуть.
- Можно, но намного позже. Сопротивляясь усталости, ты тратишь лишнюю энергию. А смирившись с ней, чувствуешь себя не настолько уставшим. Говорят, люди так учатся переносить боль. Сильную физическую боль. Пойдем?
- Пойдем.
Не зная, в какой стороне искать людей, мы выбрали ту, при которой солнце больше согревало нам спину, а не светило в глаза. Этот выбор оказался верным, так как вскоре мы вышли к перрону, на котором ждала электричку женщина средних лет. Когда мы появились, она взглянула на нас опасливо, и сразу же отвернулась.
Что ж, вид у нас действительно был, не приведи господи. Сначала сон на полу, затем купание в одежде, затем сон в грязном сарае, затем ночная прогулка... все это делало нас далеко не свежими, элегантными и приятно благоухающими. К тому же мое лицо... оно гармонировало с одеждой.
- Простите, - обратился Котяра к женщине, - вы не подскажете, где мы?
Она испуганно посмотрела на него, потом на меня, и только после этого произнесла совершенно незнакомое название.
- Спасибо, - поблагодарил ее Котяра. - Извините, а вы не выручите нас... Можно мне позвонить с вашего телефона.
Судя по ее лицу, она решила, что мы ее грабим. Возможно, она подняла бы совершенно бесполезный на безлюдном перроне крик, но Котяра ее успокоил.
- Простите, пожалуйста. Вы не так поняли. Мы не бомжи и не грабители. Мы туристы. Решили покататься на свою голову на скутерах. Так получилось, что наши скутеры вместе с телефонами и вещами утонули. Потом мы заблудились. А мой друг еще и сильно ударился при падении. И теперь мы хотим позвонить друзьям, чтобы нас отсюда забрали. Если вы позволите.
Поняв, что никто ее ни грабить, ни убивать не собирается, тетка сменила страх на сочувствие. Конечно же, она разрешила нам позвонить, а потом, на радостях, что все обошлось, дала нам немного денег, - бедные, два дня не ели, - чтобы мы могли купить себе в ларьке хотя бы по булочке и бутылку воды. Точку в нашем общении поставила подошедшая электричка, на которой добрая самаритянка отбыла по своим делам.
- А ты не боишься, что, опознав нас по фото в газете или по телевизору, тетка позвонит ментам, и они определят, кому ты звонил? - спросил я, когда мы остались вдвоем.
- Этот номер ни на кого не зарегистрирован. К тому же его больше нет. Да и тетка вряд ли куда позвонит - нахрена ей лишние проблемы?
Поев черствых тошнотиков (нам они показались необычайно вкусными) и запив их минеральной водой, мы вернулись на перрон, где с нами должны были встретиться приятели Котяры. Мое тело растеклось медузой по лавочке. Захотелось спать, но спать было нельзя. Разговаривать тоже не хотелось. У Котяры, похоже, было такое же настроение. В результате мы просидели молча около полутора часов, пока за нами не прибыла 'Девятка' в годах. Затем была дорога, частный деревенский дом, душ, чистое белье, еда, что-то крепкое 'для профилактики' и чистая постель... Как мало все-таки нужно для счастья!
Уснул я мгновенно, словно меня обесточили, выдернув шнур из розетки. Мне приснилось нечто совершенно невообразимое в стиле фэнтези или рыцарских романов. Весь сон меня преследовал топлессный рыцарь. Я прятался от него в каких-то развалинах, где мне предстояло ко всему прочему отыскать разящий меч, ибо только им можно было пристукнуть привязавшегося ко мне рыцаря. Меч я нашел в заброшенной церкви, битком набитой шуршащими тенями. От меча разило вековым потом, блевотиной и прочими бомжатскими ароматами. К тому же он был весь какой-то... осклизлый что ли. В любом случае в нормальном языке вряд ли можно подобрать подходящее слово для этой гадости. От одного только его вида мне захотелось блевать. А мне предстояло отбиваться им от топлессного рыцаря, который непременно хотел иметь мою шкуру у себя в гостиной на полу у камина. Убежать же от него я не мог, так как топлессный рыцарь был повсюду. Не зная, что делать, я сел на пол возле меча. Рыцарь появился в следующую секунду. За исключением грудей он был вылитой нашей училкой по математике, которую за высушенную мордашку и за паскудство характера мы звали Старухой Шапокляк. И если у Шапокляк грудей не было даже в виде намека, то у топлессного рыцаря в том самом месте находилась пара астраханских арбузов, поросших пятнадцатисантиметровыми ядовитыми иглами. Увидев меня, рыцарь плотоядно облизнулся, но тут разящий меч рыгнул убийственно чесночной отрыжкой, свалившей рыцаря наповал. Я же от этого аромата закашлялся и проснулся.
Чувствовал я себя отвратительней некуда. Меня знобило. Голова болела, как при гриппе. Ей вторили все кости и суставы. В носоглотке противно драло. В общем, как поется в песне, ничто на земле не проходит бесследно.
Пока я спал, стемнело. Но было еще не поздно, так как где-то в доме достаточно громко бубнил телевизор. Первым моим желанием было повернуться на другой бок и продолжить спать, но мочевой пузырь требовал опорожнения. Встав с кровати, я понял, что уже выспался. Поэтому, одевшись, я отправился сначала в туалет, - к счастью дом был со всеми удобствами, - а потом на звук телевизора.
Перед телевизором сидели Котяра и хозяин дома - мужик лет под пятьдесят. Был он необычайно худым и сутулым, а, глядя на его лицо, на короткие, совершенно седые волосы, можно было решить, что он за свою жизнь успел навидаться всякого. На его пальцы и спину так и просились синие татуировки, но их не было. Нас уже знакомили, но я забыл его имя.
- Как спалось? - спросил мужик.
- Спасибо, - ответил я, садясь на диван. - Похоже, я простыл.
- Что, лапы ломит и хвост отваливается? - спросил Котяра.