В голове плотной пеленой стоял туман. Ставший привычным за последние недели, туман этот все равно смутно тревожил ее, заставлял замирать и прислушиваться к чему-то, что творилось внутри нее. И тогда она ощущала как остывают ее ноги, как костенеет и умирает ее осиротевшее тело, покинутое давным-давно душой. Впрочем, нет. Какая-то часть души ее все еще жила в этом холодном неуютном доме, грозящем развалиться в любую секунду и придавить своими обломками настойчивого жильца. В тот момент когда не останется больше прошлого и не будет будущего, когда жизнь ее замрет в настоящем подобно древней мухе, увязшей в капле юного янтаря... янтаря? Откуда-то всплыла картинка - муха в янтаре. И какие-то мысли по поводу этого... где же это было? Сколько тысячелетий минуло... с той, другой жизни? Когда все было так просто и светло. Когда она, почти уже взрослая но не совсем, стояла перед музейной витриной и рассматривала янтарь с застывшей внутри мухой. Иногда перводила глаза на свое отражение, любуясь красивым белым фартуком и новой школьной формой, ладно сидевшей на ее худенькой фигурке. Когда же это было? Воспоминание было таким уютным, что она никак не хотела отпускать его, вспоминала какие-то детали, мысли... Десятиклассница, ну конечно. Ведь дома ждал уже маленький Рустик, а Салих встречал после школы - ревновал, боялся что взглянет на нее кто-то не так, красавица же она была первая в городе! Многие так говорили... Светлая ДРУГАЯ жизнь... Она думала, что все забыла, а нет - мелькнет вот так иногда в вязком тумане якорек из прошлого, зацепится она за него - и снова там. Где хорошо, солнечно и радостно. Где был Рустик и Салих. А Карины еще не было, нет. Когда Карина появилась уже все плохо было. Слезы были. Боль была. Только Карина и осталась. Где она теперь... Когда приходили воспоминания о Карине - ей хотелось забыться. Мучительно вспоминала она где Карина, куда спрятала она ее, кому отдала - но туман вытравил из ее головы всю память об этом. От бессилия ей хотелось плакать. Если бы она еще могла - она бы плакала. Но слез не осталось совсем.
Она покрепче прижала к себе сумку со смертью. Было не страшно. Ей даже хотелось, чтобы сумка взорвалась прямо у нее в руках. Покой и избавление. От тумана этого проклятого и от боли, которую не мог убить даже туман. Израненное сердце устало. И голова устала...
Она почувсвовала, что засыпает. В метро всегда почему-то хотелось спать. Нет, нельзя! Свободной рукой с силой надавила на глаза и стала разглядывать людей. Едут, ни о чем не догадываясь. Не догадываясь, что никуда не доедут. Никто их не дождется больше. Может кто-то сойдет, тех дождутся. Все Аллах решает. И она. Нет, она не решает, сделает что надо сделать - и все. Она только выполнит волю Аллаха.
Мало людей едет. Утренняя толчея закончилась, да и ветка не центральная. Руслан сказал - не надо чтобы много людей было. Бездельники едут наверное. Вон старуха сидит напротив, смотрит недобро на всех. У нее сын не приехал как обещал, внука не привез на выходные, не позвонил. Вот старуха и злится на всех на свете. Сама поехала, кости свои больные через весь город повезла. Очень любит внука, да редко видит. Купила конфет в магазине, дорогих, шоколадных, последних денег пенсионных не пожалела. Везет теперь. А злится из-за невестки, боится она ее почему-то, не хочет встречать...
Она слабо удивилась - откуда узнала все про старуху! - и отвела глаза. Жалко бабку, не увидит внука больше, гостинца не привезет. Нет, не жалко. Никому не жалко было Рустика, плитой бетонной раздавленного, и не жалко было тому кто выстрелил в Салиха. И ей никого не жалко.
В конце вагона стоит парочка - мальчишка лет восемнадцати и девчонка. Слушают плейер вдвоем и хихикают. Прогуливают институт, к нему домой едут. У него мать доктор, на работе до вечера будет, вот он и пригласил девочку-сокурсницу. Она ему нравится сильно, но он не знает что делать когда они приедут. Будут курить сигареты на балконе и есть чипсы. А потом надо будет убрать все чтобы мать не заметила. Рустику тоже было бы уже семнадцать... нет не жалко мальчишку этого, за Рустика - не жалко. Аллах посадил мальчишку в этот поезд чтобы она могла за Рустика отомстить. Так надо было думать и она изо всех сил старалась думать именно так. Но сердце почему-то все равно сжималось когда она смотрела на мальчишку. Она собрала волю в кулак и перевела глаза на людей в другом конце вагона. Она справится с собой, со своими лишними эмоциями, это просто женская слабость.
Хорошо одетый мужчина сидел и читал журнал. И чего на машине не ездит - вещи-то дорогие одеты на нем. А! Он сдал в чистку чехлы с сиденьев. Вчера девчонка, которую он на шоссе снял, заблевала весь салон. Он спаивал ее полночи шампанским из ночного придорожного магазинчика и не рассчитал. Или она не рассчитала. Напилась и заблевала машину. Его не жалко. А вот рядом с ним женщина сидит, тоже читает. Одинокая... Сразу видно что одинокая. И жалкая вся такая. Вон лак на ногтях ободрался весь, руки тонкие и какие-то прозрачные. Сидит и целыми днями бумаги перекладывает этими руками. А вечером гладит ими кошку и жмет кнопки на пульте телевизора. Вся жизнь так проходит. Или уже прошла...
В углу пьяный бомж спит, этому все равно. Две женщины напротив бросают на него брезгливые взгляды и тихо переговариваются. Противно им. А чего противно-то? Жизнь по-всякому повернуться может. Некоторые вот тоже когда-то богатые были, и дом полная чаша, и детки росли... а теперь вот бомбы на себе возят. Потому что не осталось ничего. Жизнь страшная штука, ой страшная. Смерть всех уравняет. И пусть скорей бы...
Еще пару остановок и там...
На станции вошли несколько человек. Она усталым взглядом скользнула по серым равнодушным лицам и вдруг удивленно замерла - показалось, будто нырнула в теплую морскую воду... Она увидела ангела. В серой массе лицо ангела светилось здоровым персиковым румянцем, глаза ангела сияли каким-то таинственным внутренним светом. Солнечные волосы ангела шелковым покрывалом лежали на загорелых плечах ангела, а воздушное голубое платье едва заметно обрисовывало аккуратный животик ангела.
Она улыбнулась, в первый раз за много-много месяцев, но тут же взяла себя в руки. Это же всего лишь беременная женщина. Молодая, прекрасная как ангел, сияющая, но всего лишь обычная женщина из серой массы. И все-таки взгляд ее так и притягивал этот милый животик, спрятанный за синей тканью. Ангел... Воспоминания снова хлынули потоком в ее больное сердце. Такие солнечные теплые воспоминания... как же хочется избавиться от них раз и навсегда, но как же они сладостны... Ведь было счастье в ее жизни! Была любовь неземная, жаркие летние ночи, а потом был первый крик сына - самый прекрасный звук на свете! И дочь... Она уже не испытывала прежней боли когда вспоминала о сыне и о муже - она отомстит за них, умрет, но унесет жизни врагов. Но дочь! Ведь жива она! И где-то живет... Растет, ждет ее... Нужно только найти ее, вспомнить, вырваться из тяжкого плена дурмана, который забрал ее память и держит в липком тумане. Нет, больше у нее нет времени, она не успеет вспомнить, бомба взорвется, возмездие свершится, а дочь... Она больше не увидит ее. Глаза ее неожиданно встретились с глазами ангела и острая волна жалости резанула по самому сердцу - она поняла, что прекрасный ангел не услышит никогда первый крик своего ребенка. Не увидит припухших глазок и не прижмет к сердцу теплый родной комочек. Но почему?! Вопрос был задан и что-то оборвалось, какая-то стена у нее в голове начала рушиться. Так тщательно удерживаемая грубо сколоченная стена из наркотиков, чьих-то слов и убеждений и собственной боли, она не выдержала простого вопроса - почему? Почему ангел должен умереть? Почему умереть должен неродвшийся еще младенец ангела? Разве не грех это - убить невинного? Почему она не увидит больше дочь? Разве не грех это - оставить по своей воле свое дитя? Почему должна умереть старуха, везущая внуку конфеты? В чем виноваты мальчишка-студент с подружкой, одинокая женщина, несчастный бомж? Разве они убили ее счастье? Или она должна уничтожить их лишь за тем, чтобы было плохо всем-всем-всем? Но разве не грех это... Какому богу она поклонялась и собиралась принести жертву? Аллаху, о котором рассказывала мать-черкешенка? Или Иисусу, богу отца-кубанца? Или богу своей ярости и мести, о котором толковали ей те, кто называл себя братьями ее мужа? Они были так убедительны, преподнося каждый день новые злые истории с новой порцией наркотика. И кто убил ее мужа и устроил войну, из-за которой погиб ее сын? Кому она должна мстить за это? Неужели ангелу и ее нерожденному ребенку? Разве это они виноваты в ее беде? Она была женщиной. Она смотрела на ангела и осязала каким-то непостижимым женским чувством, маленький живой комочек жизни в ее теле. Прозрачные пальчики, лента пуповины, крохотные согнутые ножки... Так безмятежен и счастлив он там, в теплых материнских водах. Спрятан от всего мира. Как можно нарушить его хрупкий покой! Вот он - величайший из грехов! Убийство невинного...
Нет, она не могла! Для ее души это была слишком тяжкая ноша. Она не убьет ангела и младенца, не убьет всех этих людей. И не убьет себя - потому что у нее есть Карина! Даже звери не бросают своих детей, а она не зверь. Она найдет Карину. Вспомнит все - и найдет. Может для этого понадобится время, но она сделает все как надо. Младенец ангела дал ей надежду. Прошептал ей в самое ухо, что безнадега лишь у нее в голове, надо избавиться от застаревшей боли, злости, отчаяния и действовать. Здесь, в России, она сможет спрятаться, укрыться. Она сильная, она сможет, все сможет! И отыщет Карину.
Она вскочила с места и уверенно шагнула к двери, прижимая к себе сумку со смертью. Первым делом - избавиться от бомбы. Оставить на видном месте, там где часто бывают постовые, время сейчас такое, что прохожие обязательно насторожатся и вызовут кого надо. А самой - бежать. Быстро и незаметно.
Поезд остановился, двери разъехались в стороны и она выскользнула на перрон.
Беременная блондинка с лицом ангела равнодушно проводила ее глазами.
Ирина выбросила недокуренную сигарету в форточку, снова решив, что все, это была последняя. Врачу должно быть стыдно (хотя она пока еще не встречала некурящих врачей) за подобные пагубные пристарастия. И ей было стыдно, отчаянно стыдно. Особенно уже после того, как покурила. И к тому же весь кабинет провонялся табачищем, благо кроме Анжелки никто не должен зайти, но все равно неприятно. Ирина бросила взгляд на часы и вздохнула - Геля как всегда опаздывала. Красивая легкомысленная хохотушка Геля - именно такой всегда знала Ирина подружку своей младшей сестры - за последние десять лет ни капельки не изменилась. Даже годы ее не брали. Так и застряла на своих восемнадцати. И умом и телом.
Ирина вздохнула и села за стол. Результаты анализов Гели уже лежали перед ней, и она еще раз быстренько пробежалась глазами по бумагам. Большой срок, конечно, не стоило бы трогать, но ничего не поделаешь. Желание женщины у нас на первом месте. Гелька-вертиховстка совсем на Ирину не похожа. У нее какие-то свои жизненные ценности, Ирине не понятные. Потому что ну никак не понимала она почему женщина, в тридцать лет впервые забеременевшая, решает избавиться от плода лишь из-за какой-то смутно замаячившей перспективы. Сама Ирина, залетевшая по глупости в шестнадцать лет, без лишних сомнений решила рожать. Даже подумать боялась о том, чтобы убить бившуюся в ее теле маленькую жизнь. Ну и что же! Родила и институт умудрилась закончить, и в клинике теперь вот не последний человек. Ребенок не был помехой для нее, скорее наоборот, это ради него она пыталась добиться чего-то в жизни, упрямо шагала вперед. Помнится еще в начале своей карьеры Ирина очень искренне пыталась отговаривать своих пациенток от абортов. Да только зря силы тратила и нервы. Если дамочка решила, что приплод ей ни к чему, никто ее переубедить не сможет, только на агрессию нарвешься, будто это ты во всех ее бедах виновата. Особенно тяжело было Ирине видеть как страдают бездетные женщины, десятками проходящие через ее кабинет, оставляющие целые состояния в клинике, отчаявшиеся и несчастные. И тут же, чуть ли не параллельно с ними на прием к Ирине заходят манерные пахнущие дорогими духами леди, желающие во что бы то ни стало извести из своего чрева нежеланный плод. Странные контрасты. Со временем Ирина остыла и стала смотреть на тех и других с одинаковой вежливо-равнодушной улыбкой. Если ты не в силах изменить мир, так нечего и рыпаться, как говорится. Свои нервы дороже. К тому же клиника эта - не государственная больница, здесь никто не собирается слушать ее нравоучения. Тебе платят деньги, а ты, будь добра, делай свою работу.
В дверь постучали, и в кабинет тут же впорхнула Анжела. Остановилась, лучезарно улыбнувшись и, бросив "привет!" подошла и уселась в кресло напротив Ирины. Ирина невольно улыбнулась в ответ. Да, хороша, бестия, ничего не скажешь. Может кого-то беременность и могла испортить, но только не милашку Гелю. Она будто излучала внутренний свет. В своем воздушном голубом платьице, озаренная каким-то таинственным внутренним светом, Анжела была похожа на сказочную фею. Нежную и прекрасную. Наверное она могла бы стать хорошей матерью ни смотря на все ее сумасбродство.
- Нет, ты представляешь, я ехала на метро! - Сразу же затрещала она, - этот гад даже не заехал за мной! А у меня в кошельке ни копейки как на зло! Я чуть с ума не сошла пока не доехала! Там бомжи, в этом метро, вонь, жара - фи! Даже сесть противно! Я ради этого придурка жирного на такие мучения собираюсь пойти, а он даже не заехал!
- Ну может он и не стоит твоих мучений, - деликатно заметила Ирина.
- Может и не стоит, да делать нечего! Если он меня протолкнет на роль, то я в шоколаде буду. Хватит, напелась уже в кабаке, пора и в люди выбиваться. Ну а если я его до ЗАГСа дотащу, так вообще можно будет ни о чем не беспокоиться.
- Ой, Гелка, куда ты катишься, - покачала головой Ирина и опустила глаза в бумаги. Какое-то странное чувство нахлынуло на нее. Это не было связано с болтовней Анжелы, нет, но... Ирина тряхнула головой, чтобы избавиться от наваждения.
- Шевелится уже? - Тихо спросила она.
- Кажется да. Ой, ну давай уже пиши там что надо и все, - нервно отозвалась Геля, - ты же говорила сегодня все и сделают. Я уже извелась вся, скорей бы уж. Это же как настоящие роды будет? Так же больно?
- Да. Плод уже большой. Тебя простимулируют и будешь рожать, - рассеянно пробормотала Ирина. Странное ощущение усилилось. Ей вдруг показалось, что она ЧУВСТВУЕТ плод внутри Анжелы. Чувствует страх и подавленность (плода?!!). Грусть... Боже, нет, это какой-то бред. Ее чувства жили сейчас отдельно от нее, будто настроилилсь на незнакомую, неулавливаемую обычно волну. И это было не то чтобы страшно, нет... скорее... нет, может она съела сегодня что-нибудь не то, может вместо витаминов, которые она по утрам пила, ей попалось что-то другое... но...
- Блин, - пробормотала Анжела, - ну придется терпеть. Может обезболивающие какие есть... Ой, слушай, Ир, я сейчас в метро-то твоего Ваньку встретила! Он меня не заметил. Он вроде учиться должен сейчас?
- Что? А... да.
- Ну так ехал с какой-то девчухой, трепался с ней так мило. Наверное прогуливает пару, маленький ловелас.
Ирина машинально кивнула, продолжая бездумно перебирать бумаги. Какое странное чувство! Какая вселенская грусть исходит от... откуда? Почему-то вспомнился новорожденный Ванька. Беспомощный, слабый, такой трогательный... Она так нужна ему была! Мать... Там, внутри Анжелы такой же... У него уже давно есть ручки и ножки. Глазки, ротик, носик... Он шевелит своими слабыми ручками, прислушивается к звукам и голосам, ему тепло и сытно пока. Но он не выживет если его извлечь из матери. Пройдет по родовым путям, увидит яркий свет и умрет. Почему? Ведь он ДРУГ.
Господи, что за БРЕД!!! Какой еще ДРУГ!!! Ирина не знала почему именно это слово пришло ей в голову. Оно скрывало за собой что-то очень хорошее, теплое. Как будто у тебя случилось горе, ужасное горе, ты плачешь и все темно. Но тут на голову тебе ложиться чья-та теплая ладонь, кто-то обнимает тебя и говорит, что все хорошо. И горе твое лишь приснилось тебе. Горя нет, потому что ДРУГ рядом. Вот такое это было слово - ДРУГ. Ирина не знала откуда взялись все эти необъяснимые ощущения, но она знала другое. Страданий и грусти в мире достаточно. Мир нужно немного обогреть.
- Что, что-то не так? - забеспокоилась Анжела, прервав затянувшуюся паузу.
Ирина вздохнула и очень серьезно посмотрела на женщну. Что ж, Гелечка, когда надо и доктора могут быть актерами.
- Мне надо с тобой очень серьезно поговорить.
Анжела возвела глаза и устало откинулась в кресле.
- Слушай, только не надо читать морали. Ты знаешь мою ситуацию. Я не хочу плодить нищету. У меня появился шанс и я намерена его использовать. Вот когда я встану на ноги или у меня появится муж типа моего Боровикова (или даже он станет моим мужем, что очень возможно), вот тогда я и заведу ребенка. И дам ему все, что он будет заслуживать. А пока - извините.
- Вот об этом я и хотела поговорить с тобой, Геля.
- О моем муже?
- О твоем будущем.
Анжела недоуменно подняла тонкие брови.
- Понимаешь, судя по результатам обследования, ты должна быть готова к тому, что у тебя больше не будет детей.
- Как? - нахмурилась Анжела.
- Ну это не должно тебя останавливать, - обнадеживающе улыбнулась Ирина, - понимаешь, актрисам все равно некогда заниматься семьей, детьми. Может это даже и к лучшему. Балерины например вообще отказываются от радостей материнства ради карьеры. Просто я обязана была тебя предупредить - и все.
- Постой, ты хочешь сказать, что или я рожу этого ребенка который сейчас и он у меня будет единственный, или вообще никогда никого не рожу и останусь без детей???
- Вообще-то с твоими яичниками вообще чудо что ты забеременела. Это был твой единственный шанс, чудеса обычно не повторяются.
- Не может быть, - сокуршенно покачала головой Анжела.
- К тому же у тебя отрицательный резус. Даже если тебя потом подлечат, ты не сможешь забеременеть если сейчас избавишься от ребенка - Подлила масла в огонь Ирина. Ей показалось, что кто-то там, на другом конце волны улыбнулся ей и помахал полупрозрачной крохотной рукой. У нее внутри, там где сердце, стало тепло. Мистика... боже, это невероятно, такие вещи не случаются никогда!..
- Черт, я в шоке, - пробормотала Анжела, нервно теребя белокурый локон на виске. - Это прикинь, через лет десять будут во всех журналах обсжудать, что Анжелика Ромашевская бесплодная...
- Через десять лет у тебя уже может быть красавец-сынишка, школьник уже! - как бы невзначай заметила Ирина, - но ты уж сама решай, что для тебя лучше.
- Боровиков свалит от меня в ту же секунду если узнает что я не сделала аборт. Ребенок... я потеряю несколько лет с ним, потом уже будет поздно. - Геля нервно встала, достала из пакета сигареты и подожла к окну.
Ирина решила не напоминать ей о вреде курения. Если Гелечка примет неправильное решение, ребенку будет нанесен намного больший вред.
- Ирка, слишком многое поставлено на карту, ты понимаешь? - глухо произнесла Анжела, делая затяжку за затяжкой.
- Это твоя жизнь. Решать тебе.
Геля ничего не ответила. Молчала, рассматривая что-то в окне и курила. Когда сигарета дотлела до фильтра, с ожесточением швырнула окурок в форточку, но так и не повернулась. Ирина напряженно следила за подругой.
Наконец Геля вздохнула и с опущенной головой повернулась к Ирине. Ее рука лежала осторожно легла на живот. На рабочем столе стояла фотография Ваньки. Шестилетний первоклассник Ванюшка держал в руке букет роз и счастливо улыбался в камеру. Это была любимая фотография Ирины, она уже много лет стояла у нее на столе. Геля медленно взяла подставку с фотографией и поднесла к глазам. Некоторое время жадно рассматривала ее, а потом тихо прошептала:
- Каково это - иметь сына, Ирина?
- Это счастье. Просто счастье. Я не знаю других слов.
- Знаешь, - продолжала Геля, - я ведь не собиралась этого делать, я настроилась родить себе ребенка, уже даже успела купить ему распашоночки. Такие симпатичные, с медвежатами, - она грустно усмехнулась, - голубенькие. Я почему-то всегда была уверена, что у меня будет мальчик. Я ждала его, знаешь... а потом... появился этот Боровиков с его мюзиклом. И я подумала - ведь это шанс, которого я ждала всю жизнь! Если упущу, больше никогда такого шанса не будет. Надо забыть все, идти напролом, надо хватать этот шанс чего бы это ни стоило! Детей можно будет завести потом. И я настроилась, что избавлюсь от этого ребенка ради своего будущего. Собрала свои чувства в кулак... думаешь легко мне было?! И вот теперь ты говоришь, что этот ребенок - единственный, который у меня может быть. Выходит... что это тоже шанс? Шанс стать матерью, матерью сына. И я должна... выбирать. - Она вопросительно, совсем по-детски подняла глаза на Ирину. В глазах ее стояли слезы.
- Мне его жалко, так жалко, Ир! - ее голос дрожал. - Он шевелится по ночам, я чувствую. Живой... пихается ножками своими... Я кладу руку на живот, вот как сейчас, и он там, с другой стороны, тоже кладет руку. Мне так кажется... Я всю ночь вчера проплакала. Думаешь, мне легко?!!
Слезы катились по Гелиным щекам, она часто моргала, чтобы прогнать их, но от рыданий ее, казалось, ничего уже не могло спасти.
- Ты можешь доходить срок, родить, а ребенка мы потом пристроим приемным родителям, - невозмутимо ответила Ирина, хотя внутри у нее все ликовало. Кажется победа за нами!
- Что?! - вдруг яростно закричала Анжела. Глаза ее засверкали совсем иначе и слез как ни бывало. - Моего сына - другим людям?! Чтобы я отдала своего сына кому-то?! Пусть сами родят себе! Ни за что!!!
Вдруг она изумленно замерла, растерянно подняла брови и... засмеялась. Слезы снова брызнули у нее из глаз, Ирина едва успела подхватить фотографию, выпавшую у Гели. Анжела смеялась и плакала, закрыв лицо руками и повторяла:
- Я дура, боже мой, какая же я дура...
Ирина облегченно вздохнула, откидываясь на спинку стула. Оказывается все эти странные минуты, что длился разговор с подругой, она была в диком напряжении.
- Вот увидишь, все будет хорошо, - расслабленно улыбаясь, пробормотала Ирина, - может ему передастся от тебя вокальный талант, и он станет настоящей звездой, к тому же он будет такой же красавчик как и ты. Или может он спасет кого-нибудь. Ничего на свете не происходит просто так.
- Мой сын будет самый лучший, - счастливым голосом произнесла Анжела, убирая руки от лица. Глаза ее излучали свет. Она похожа на ангела, подумала Ирина, невероятно!
Вечером, не успев еще раздеться, Ирина кинулась в комнату к Ванюшке. Ей хотелось увидеть его, прижать его к себе, как раньше, когда он был маленьким. Но Ванька был не один. Возле компьютера, смущенно прячя глаза, сидела девушка.
- Ма, это Вика, я хочу чтобы вы познакомились. - Бодро отрапортовал Ваня.
- Отлично, будем знакомы, я Ирина, - просто ответила она и улыбнулась сыну. Ладно, обнимет она его потом. - Ну что, дети, идемте пить чай. Я купила огромнейший торт. Хорошо что Вика здесь, а то нам двоим его не осилить.
На кухне действительно ждал своей участи большой "Наполеон", Ванькин любимый.
- Мам, ты чего это? Что за праздник? - удивленно спросил сын. - Что случилось?
- Ничего не случилось, совсем ничего, - ответила Ирина, доставая чашки и улыбаясь своим мыслям. - Просто у меня сегодня такое чувство, что я отдала какой-то долг, очень важный и очень большой долг.