Аннотация: Рассказ с "Крещенского вечерка-2". Читатели не сошлись во мнениях (от "хорошо" до "отстой"). Ну а мне все равно нравится!
Белобрысый, маленький, нелепый. Надоедливый, все время крутится рядом. Голос писклявый, как у девчонки; когда смеется - хихикает тонко, глупо. Бывает - смеется просто так, без причины. Вечно заляпан грязью, вечно таскает с собой какие-то палочки и утверждает, что это лук и стрелы. Я или Ларка его прогоняем, он отходит подальше, потом возвращается и снова надоедает, просит, чтобы с ним играли.
А еще в четвертый класс перешел, называется. Похож на дебила или детсадовца.
Если б не Ларка, то ни за что бы я с ним в компании не гулял. Ларка - это его старшая сестра, волей-неволей за ним смотреть обязана. Она высокая, черноволосая, зубищи белые - во! Словом, классная девчонка.
Но в те ноябрьские выходные, точнее, еще накануне в пятницу, Ларка уехала в деревню к бабушке. И братец ее привязался к нам - вот мучение.
И вышло так, что когда я предложил: "Покатаемся?" и мы договорились насчет завтра - то утром в точку сбора приперся только он.
От скуки предложил, конечно, - да и попробовать давно хотелось. А суббота-воскресенье были скучные; ноябрь - странный, теплый, даже летом деньки прохладнее бывают.
Вадька, подлец, наверняка струсил. Но и Костик не пришел. Уговорил его Вадька, что ли? Или они оба друг друга уговорили. Меня прямо злость взяла: ну хорошо, назло вам - полезу! Еще потом завидовать будете.
А этот, - белобрысый, маленький, - аж на месте подпрыгивает и кричит:
- Покатаемся! Покатаемся!
Ну, и теперь скажите: кто из нас виноват?
Это было уже на лестничной площадке девятиэтажки, возле лифта - да, именно. И тогда только, глядя, как он прыгает, я сказал твердо:
- Пошли.
И нажал на кнопку лифта.
* * *
Я сказал: "Пошли". Я совсем недавно это сказал. И сейчас мы снова стоим на площадке рядом с лифтом и смотрим друг другу в глаза.
Я не знаю, как это получилось, что мы вернулись сюда, не знаю, почему мы очнулись и все еще существуем, - но только мне известно откуда-то, что наши тела унесли и положили в гроб три дня назад. А вчера похоронили. Мои родители, наверно, очень плакали. И белобрысого - тоже. И Ларка, думаю, плакала. Я виноват перед ней? Не знаю.
Это все очень по-дурацки получилось: мы заскочили в лифт, а потом я подсадил белобрысого, и он открыл люк в потолке, забрался наверх и спустил мне пояс, чтобы я влез сам. Мы думали: сейчас будет крутое катание и полный оттяг - но вышло иначе, вокруг нас что-то дребезжало и лязгало, я заметил, как навстречу идет противовес, и крикнул: "Давай прыгнем!" - ни я, ни он не прыгнули, испугались: вдруг не сумеем уцепиться... и противовес умчался вниз, а навстречу нам уже несется шахтовая крыша... или потолок... "Прыгай!" - повторил я; и помню, самому было невероятно, мучительно трудно сделать шаг - но я решился и соскользнул в пустоту. А затем была боль. Только она, и ничего кроме. Я знаю, что пролежал на дне шахты около часа и что умер почти сразу, когда меня достали, - откуда я это знаю? Ведь почти все время оставался без сознания. И откуда я знаю, что его раздавило в лепешку между лифтом и потолком, а на то, что осталось, страшно было глядеть, - откуда?
Мы стоим и смотрим друг другу в глаза... не могу больше, опускаю взгляд. Успел заметить, правда, что сквозь него не просвечивает, как сквозь привидение, - нет, тело вполне весомое, живое, оно осталось вроде бы прежним - маленькое и щуплое. И одежда, все такой же дурацкий толстенный свитер и заляпанные брюки, на нем... Я не могу, правда, сказать, отличается ли он чем-нибудь от человека во плоти - очень тяжко сфокусировать взгляд: туманится сознание, и все плывет перед глазами. Я не вижу даже, отличаюсь ли сам - но мои руки тоже не прозрачные, это точно.
Почему было так страшно глядеть ему в глаза? Что в них? Непонятный блеск; но какое чувство сквозит - не прочесть. Уж явно не благодарность. Подальше отсюда, подальше... эх, если бы я мог хоть шажок сделать! Врастают в пол ноги, будто в корни превращаются - не сдвинуться с места, не повернуться. Хотя нет: я с трудом, медленно, маленькими рывочками поворачиваюсь вокруг своей оси; загустевший, плотный воздух сковывает движения. Отчего? Неужто я из-за смерти стал такой слабый?
Время тянется и тянется, иногда на площадке появляются люди - выходят из лифта, звонят в квартиры или открывают ключом дверь... а нас не замечают. Один прошел сквозь меня - я ощутил только слабое щекотание во всем теле.
Вот уже поднимаю ногу, чтобы шагнуть, - какая тяжелая нога, да и сопротивление воздуха чувствуется... Ну! Ну! Еще минут двадцать! Еще десять... Еще пять... Две... Одна... Нога опустилась на пол. Я сделал шаг.
И теперь остается закрепить победу - совершить еще один. Научиться хоть медленно, но ходить - и я уйду от него, так далеко, как сумею. Он не догонит, наверное: ведь не факт, что научится тоже.
И второй шаг. И третий. Сколько длится каждый из шагов, я определить не могу - полчаса? Или два, или три? Так трудно измерять время, когда потерялись все привычные меры и любые твои движения замедлены в тысячи раз...
Я уже спускаюсь по лестнице. Что делает тот, белобрысый? Оглянуться бы. Но это отберет часть силы и времени. Нет, нет, подождать чуть-чуть. Хотя бы еще две ступеньки. Вот одна... вторая... Пока я шел, стемнело. Надо же - уж и ночь почти...
И я повернул голову.
Он начал двигаться. Он только сейчас начал двигаться, очень неуверенно. Однако он явно делает шаг в мою сторону. И смотрит - пристально. Кажется, уверен, что мне никуда не деться и не спрятаться.
Рассвет наступил еще до того, как я вышел на крыльцо из подъезда. Было шесть ступенек со времени заката, плюс десять с чем-то шагов от лестничного пролета до крыльца. Я забыл, сколько именно, у меня словно бы провалы в памяти. Но я уже понял, что мой шаг длится около часа. Хорошо еще, мне не хочется спать, или пить, или есть. Наверно, я могу так идти долго. Но он - тоже. Он по-прежнему близко.
Мимо нас то и дело проходят люди. Даже сквозь нас. Возле подъезда появляется Ларка, у нее заплаканы глаза. Видимо, я должен пожалеть ее хотя бы в мыслях (потому что говорить разучился), но взамен жалости чувствую злость. Ты плачешь, да? А мне каково? А мне лучше? Вон, погляди: он идет за мной, между нами восемь шагов, ровно восемь. Не видишь? Это твои проблемы.
Ларка уходит - я даже не успел ногу опустить, как взяла и исчезла. Вот уже темнеть начинает, я тем временем шагаю мимо старушек, сидящих на скамейке.
- Этот Дениска всегда был балбес балбесом, - говорит одна. - Всё, бывало, по двору, как шальной, носится. И подрос, а поумнее не стал. Нет чтобы дома сидеть, учебники зубрить...
- И малого за собой потащил, - поддакивает другая.
Чертовы бабки!
Они встают и проходят сквозь меня, все трое по очереди - как нарочно. Прямиком к подъезду. Мало-помалу во дворе становится тихо, люди по домам расходятся. Надвигается ночь.
И ближе к полночи я ступаю на узкую проезжую дорогу перед девятиэтажкой. Луна висит над головой - круглая, назойливая. Он близко. Он смотрит и идет.
И только теперь я задумался, куда же сам-то направляюсь.
Я мог бы, конечно, повернуть домой, к себе в пятиэтажку, в квартиру на четвертый этаж. Когда дверь откроется - войду. Но вот проблема: если могу войти я, то за мной последует и он. А этого нельзя. Это будет уже совсем страшно.
Тогда - я, собственно, не понимаю, почему я так решил, но уверен твердо - остается один-единственный путь: пересечь двор. Выйти к большой улице. Это можно бы и по малой проезжей, которая идет направо и там сливается с улицей, но она - плохой путь. Нежелательно отчего-то - уж не знаю, отчего. А так нелегко думать, то и дело помрачается сознание...
И когда я сформулировал для себя четко, куда иду, - как раз наступило время подняться на бортик дороги. Но я словно натыкаюсь на стену - невидимую, упругую. Не пускает, нет. Машинально огибаю то место, где за бортиком начинается не покрытая асфальтом земля, и направляюсь к асфальтовой дорожке. Мысли скачут и мечутся: неужели? Я попался, попался? Ведь он срезает угол, он приближается!
Но до асфальта за бортиком, к счастью, всего три шага - и прозрачная стена исчезает, едва я ступаю на дорожку. Он, правда, теперь ко мне ближе - пять шагов, или четыре с половиной. Не страшно, твержу я себе, не страшно: все равно не дотянется...
Так, значит, идти только по дорожкам, иначе не сдвинусь с места. Обдумаем... Двор - это прямоугольник: одна сторона - моя пятиэтажка, она сдвоенная. В длину метров шестьдесят. Другая сторона - девятиэтажка. Она покороче. По дорожкам - наверно, сто метров, не меньше.
Дойду. Я ведь теперь не устаю - точнее, я всегда усталый. Около четырех суток это займет, но дойду.
Столы со скамьями. Пожилые мужики стучат костяшками домино. Что, уже день? Давным-давно, оказывается. Скоро солнце заходить будет. Какие короткие, до жути, дни в ноябре...
Шаг за шагом. Он - тоже шаг за шагом, не приближается. Куда ему спешить? Он может целую вечность идти за мной.
Чьи-то голоса стонут или поют в ветвях голых деревьев - это мерещится или нет? Вздохи, плач то приближаются, то угасают.
Миновала еще одна ночь, и утро, и все это время, идя, я прислушивался к голосам. Если бы не прерывались - может, и легче было бы понять, что они такое. Но только иногда они возникают, и чаще всего лишь на грани слышимости.
Мимо площадки с железными штуковинами для вешанья белья, приближаюсь к маленькой посадке с каштанами, кленами и прочими деревьями. Медленно, медленно. До чего же странно воспринимается такой родной, привычный двор, когда движешься не быстрее улитки. Когда в ветвях завывает непонятно кто, а сзади неотступно следует он. Двор этот разрастается, громоздится непонятными конструкциями, давит и наваливается всей тяжестью - своей землей, своими деревьями, даже своими столиками и качелями.
Я дошел до края посадки и миновал ее, направляясь в сторону. Остановка! - вдруг промелькнуло в мозгу. Вон она, троллейбусная, виднеется вдалеке. Туда идти. Правда, для этого придется преодолеть после двора еще некоторое расстояние... но ничего, ерунда. Я и сейчас много уже прошел. А когда доберусь - можно будет сесть в троллейбус и уехать. Так просто. Троллейбус мчится невероятно быстро, ему меня не догнать. Даже если заберется в следующий - то все равно меня потеряет. Откуда ему знать, на какой остановке я выйду? А я проеду семь станций, до самой конечной - и там сяду в метро. Все дальше, дальше. Дальше отсюда. Турникеты меня, наверное, пропустят, я же проницаемый.
Вот! Нашел! Ненароком оглядываюсь: он по-прежнему на пять шагов сзади, все с той же скоростью идет. Но теперь у меня есть надежда!
Мимо песочницы. Ребятишки возятся в ней (завидую: маленькие, беззаботные). Вот один выскочил на дорожку и пробежал сквозь меня. Не боится, не чувствует.
Мимо деревянных домиков для детворы. Мимо качелей и турников. Сменяются день и ночь. За несколько суток резко похолодало, однажды перед рассветом выпал снежок. И даже не растаял утром - странно, но факт. После первого снега должна быть слякоть, но ее нет. Всё приморозило, я ступаю по дорожке с застывшими колдобинами.
Деревьев на детской площадке мало, давно кончилось скрещение ветвей надо мной - но голоса по-прежнему возникают иногда. Плачут, завывают. Тоненько, басовито...
Кончился двор. Я вышел на пятачок, вроде стоянки для машин. Какой он, оказывается, большой, этот пятачок. До остановки все еще далеко, хотя будь я живым - сказал бы, что очень близко.
А ну если он знает, куда я поеду? - с внезапным ужасом думаю я. Не может ли быть, что он читает у меня в мыслях? И тогда он тоже сойдет на конечной и направится следом, в метро. А я буду гадать, за мной ли он в толпе, через десятка три часов идет - или же все-таки потерялся. Откуда мне знать это? И я вечно буду в беспокойстве. Я сяду на поезд, а потом на самолет, и буду летать и ездить, летать и ездить. Пока не исчезнут с лица Земли люди с их поездами и самолетами. И тогда - только ходить, снова и навсегда.
Не надо, не думай об этом сейчас! Может и даже наверняка, все будет иначе. Главное - когда я сяду в троллейбус, я стану свободен... ну, не совсем, но почти.
И когда миновали ночь и день, и еще ночь и день, я пришел к остановке.
Успел закончиться даже вечер, и не было людей, ждущих троллейбуса. Я сильно встревожился - куда теперь деваться, ведь он за мной! Но, подумав, решил, что ничего страшного, я могу еще сделать десяток и даже больше шагов вдоль той полоски, где обычно останавливается троллейбус, и дальше, на проезжую часть. И тогда наступит утро.
Час проходит, и час, и еще час. И еще... Близится рассвет. Я уже, кажется, слышу за спиной его дыхание. Оглядываюсь - да, близко.
Люди стали собираться на остановку, когда было еще темно. Поздно, очень поздно наступает в ноябре рассвет... Они встали цепочкой на краю дороги, меня не чувствуя, - а я все пытался пробираться между ними (и сквозь) с той скоростью, с какой мог.
И показался троллейбус. Как быстро он приехал и остановился! Я даже вздохнуть не успел. Хотел ступить на подножку... хорошо еще, что двери оказались точь-в-точь передо мной... и тут же понял свою ошибку. Троллейбус умчался прежде, чем моя нога (подошва ботинка, точнее) успела полностью оторваться от асфальта.
Все пропало. Я машинально взглянул налево, потратив на это еще десять минут... и увидел на повороте совсем другой, настоящий, призрачный троллейбус. Почему я решил, что призрачный, неясно: сквозь него не просвечивало. Нет! Он сам просвечивал сквозь легковушки и маршрутки. Неживой... как троллейбус может быть живым?.. но он был похож на мертвеца - и ехал медленно, ну, то есть, почти не быстрее, чем хожу я. Но как "живой" троллейбус по сравнению с живым человеком.
И заметил в нем даже расплывчатые силуэты - слабо, неясно видимые... Кто они? Неужели тоже... вроде меня?
Но что за вздор я думаю, все это теперь бессмысленно. Троллейбус не успеет примчаться, ему еще далеко от поворота. А он доберется до меня быстрее. Ему всего-то и осталось - два с половиной шага. Он наверстал, пока я лавировал на остановке, - один шаг. Пока пытался уехать на "живом" троллейбусе, и заметил призрачный, и о призрачном раздумывал, - еще полтора. Не уйти, поздно.
Хотя можно попытаться сделать круг и увести его за собой, а потом вернуться прямо к троллейбусу - стоит ли? Или, пока я буду поворачивать, потеряю тот несчастный кусочек времени, который еще остался?
Да остался ли? Вот он закончил свой теперешний шаг. Ему немного ждать: только наклониться, протянуть руки, и...
И он наклонился. Протянул.
Руки жутко удлинились, превращаясь во что-то невообразимое, покрываясь шерстью; изо рта выросли огромные клыки; трансформация совершилась за секунды - и оно, обретя настоящую скорость, бросилось на меня и вонзило зубы в плоть.
Боль! Опять боль! Сколько можно? Я ведь уже недавно испытывал то же самое...
* * *
...Я взлетел над остановкой - легкость и быстрота, вторая смерть. Я дух, я прозрачный, я невесомый. Спешу во двор, в сплетение ветвей, где такие же, как я, поют, и бормочут, и плачут, и жалуются, жалуются на свободу и свою бесконечную тоску.
А там, внизу, полуоборотень-полуупырь, мерзко чавкая и слизывая лужицы крови с асфальта, невидимо для людей доедает мое тело.