Весна отменялась. Шла последняя неделя марта, а днями напролет сыпал снег, заваливая всё вокруг сугробами метровой высоты, так что дворники не успевали расчищать дорожки. С крыш многоэтажек на стоявшие у домов авто с грохотом срывались быстро выросшие снежные шапки, заставляя завывать противоугонки и вдавливая крыши неосмотрительно оставленных машин.
Издёрганная на работе и озябшая душа Иннокентия хотела тепла, а потому отправила своего хозяина в бар восполнить отсутствие тепла в мире теплом горячительных напитков. Начали Иннокентий с душой с тёмного пива с шоколадным вкусом - "дабл шоколада", заодно вместе с пивом подкрепив оголодавший организм жареными куриными крылышками "Баффало" с морковкой, сельдереем и острым сырным соусом, а затем призадумались. Не хотелось просто напиваться. Хотелось тепла и спокойствия. Спокойствия хоть ненадолго в этом безумном мире с бушующими весной метелями и миллиардами вавилонских башен тщеславия, бесконечно и бессмысленно возводимых мятущимися человеческими душами.
Блуждающий по бесчисленным строчкам меню с сотнями непонятных слов взгляд Иннокентия остановился. Извивающиеся очертания буковок-змеек, чёрных на белом фоне листа, наконец, проникли в разум. И змейки обрели смысл, сложившись в знакомое понятие абсента. Да, это то, что нужно. Успокоиться и поздороваться с зелёной феей. Иннокентий на собственном опыте знал, что от производимого ныне абсента невозможно получить какое-либо иное опьянение кроме алкогольного. Но сам процесс пития тяжёлого напитка оказывал завораживающе успокоительное действие.
Проявив настойчивость, Иннокентий заставил официанта с барменом предоставить не только сам абсент, но и все остальные компоненты, необходимые для правильного пития. Нашлись и зажигалка, и карамельный сахар, и даже ложечка с дырками. Иннокентий налил в стакан абсент - чешский Старопльзеньский. Затем водрузив ложечку на стакан, положил в неё кусок сахара. Налил сквозь ложечку, обильно смочив сахар, ещё немного абсента. Поджёг вспыхнувший синим пламенем этилового спирта сахар и дождался, когда тот начал плавиться и неохотно, вначале собравшись в тугую сладкую лужицу в ложке, капнул в стакан. Ещё раз. Иннокентий отложил в сторону ложечку с сахаром, поднял стакан и какое-то время с удовольствием нюхал ароматные пары аниса. После чего залпом опрокинул в себя содержимое. Несмотря на то, что стакан был горячим, сам абсент горячим оказался только сверху, куда накапал сахар. Оставшаяся часть была почти ледяной. Вместе с горяче-холодной жидкостью сахарно-анисовая сладость разошлась по нёбу. Но сразу же сменилась тяжёлой почти до непереносимости горечью полыни. "Как в жизни", - с удовлетворением отметил Иннокентий. "За скудными внешними завлекающими эффектами скрывается всеобъемлющая горечь бытия". "Жизни вкус настоящий - горечь", - процитировал собственные детские стихи Иннокентий.
Душа получила вожделённое успокоение. То ли сам абсент подействовал, то ли неизбежный ритуал, без которого употреблять зелёный напиток Иннокентий не мог. Время обрело размеренность, пространство - чёткость, мысли - ясность. Иннокентий легко постигал и формулировал истины бытия. Поведение окружающих людей было понятным и предсказуемым. Кое-кто из них с любопытством поглядывал на его манипуляции, но Иннокентий всем своим видом пресекал поползновения на суетные беседы. Ясно видел Иннокентий и сам себя. Усталый одинокий человечек, хоронящий свою усталость в кабаке.
- А вот в этом ты не прав, - услышал Иннокентий. - Зачем хоронить себя раньше времени?
Дзинь! Раскололся дзен-буддизм Иннокентия от столкновения с глупостью непросветлённого. С буддизмом всегда так. Только достигнешь просветления и начнёшь подбираться к нирване, как хочется кушать или раскалывается голова с похмелья.
Напротив сидел мужичонка средних лет. И откуда только взялся?
- Послушайте, уважаемый. Мне не нужны разговоры. Не обижайтесь. Здесь полно других столиков.
- Ты снова не прав. Тебе не нужны пустые разговоры. А разговор, в котором грани познания отливают истиной, тебе не просто нужен. Ты его жаждешь, как путник в пустыне жаждет воды. А вся твоя усталость вызвана лишь длинной бесплодной дорогой к истине.
- Что за бред? Послушайте...
- Это ты послушай. Пуста болтовня сотни идиотов, говорящих о справедливости, но забывших определить её и потому говорящих о сотне разных справедливостей. Но там, где определения точны, истину можно потрогать. А беседа обретает смысл.
Иннокентий не нашёлся, что ответить. Это были его мысли, пусть дополненные и слегка изменённые, но узнаваемые.
- Да, всё верно. Я знаю твои мысли. Спокойней, спокойней. Накати абсента.
Непрошеный собеседник замолчал и занялся приготовлением напитка. На этот раз абсент обжёг занервничавшего Иннокентия. Пока он хватал обожжённым ртом воздух и подавлял рвотный рефлекс, вызванный неправильно бухнувшимся пойлом, собеседник продолжил.
- Я знаю твои мысли, но не все. А те, которые мне надо знать. Те, услышав которые я сюда пришёл.
- Кто ты? - смог наконец выдохнуть Иннокентий.
- Кто я? Хороший пример неточности формулировок. Кто я, в смысле как меня зовут? Или же в смысле, чем я занимаюсь? Или же какова моя сущность? Я отвечу на все три твоих вопроса. Зовут меня Семён. Сёма. Потому что я сею семена истины. И это ответ и на второй вопрос. Как и то, что я беседую с тобой. А по внутреннему своему устройству я рапаит, рефаим, Древний. Как тебе будет угодно. Потому что ни одно из этих понятий не передаст полностью мою сущность, но все они лишь дополнят друг друга.
- Бред. Глюк. Допился.
- И бред, и глюк, и допился, - весело согласился Семен. - Удачные дополнения! Но давай жахнем на пару. Во мраке Шеола нет абсента, как и многого другого.
И Семён жахнул стаканчик, который уже успел приготовить. "Вот гад!" - подумал Иннокентий. "Чужой абсент хлещет!"
- Не жалей абсента, Кеша, когда речь идет об истине. Калиостро за нее бриллиантами брал.
- Слушай ты, Калиостра недоделанный!
- Спокойней! Спокойней, спокойней. Абсентику. Ай, молодец! Медитируем. А если говорить серьёзно, приближаясь к истине и ловя её за хвост. Это весьма древний обряд. Питие. Нет, не обязательно питие абсента. Вначале это было вино. Его пили в Ханаане: в Тире и Сидоне, Библе и Берите, Арваде и Угарите, Емафе и Иркате, Цумуре и Уллазе, Ардате и Ушу. В Хевроне, Салиме, Ерихоне, Мегиддо, Ашкелоне, Сихеме и Лахише и конечно же в Аштероф-Карнаиме, как и ещё в сотне других городов, городков, местечек и деревень поднимали кубки для поминовения предков. Как умерших недавно, так и тех, Древних, живших некогда сотнями лет, отличавшихся богатырским здоровьем и могучим телосложением, и скопивших за сотни прожитых лет великую мудрость, забытую теперь. Те, кто усердно поднимал кубки, встречались с предками и общались с ними. Особенно полезными были встречи с Древними, их мудрость утоляла боль души, подсказывала выход из трудных ситуаций и врачевала тело. За эту мудрость Древних и их последователей называли рефаимами - врачевателями. Тех же, кто с ними общался, много позже назвали рапаитами.
- В общем, алкаши ещё те жили в этом твоём Ханаане. А ты, значит, на роль моего предка метишь или же просто на пьянь подзаборную?
- Почему сразу подзаборную? И ты что всех своих предков знаешь? От Адама?
- От Адама нет, - признался Иннокентий. - И от гомо эректуса тоже. Ну а Древний-то ты почему?
- Да потому что с тех пор, как я родился, прошли тысячи лет. Стой-стой-стой. Я не по паспорту как Калиостро. Я, в самом деле, давно родился и умер давно. С тех пор иногда воплощаюсь, когда полностью, когда не очень. Из Шеола не так-то просто возвращаться. Даже у Баала не всегда получается. Вот, смотри.
Семён внезапно подобрался, подпрыгнул, словно в его теле распрямились пружины. И оказался за соседним столиком, где веселилась подвыпившая компания.
- Эй ты, придурок. Да ты, козёл! Не слышишь? А так!?
И рука Семёна полетела в физиономию раскрасневшегося здоровяка. Иннокентий замер. Практический ответ на загадку хлопка одной рукой казался неизбежным. Но ладонь Семёна просто прошла сквозь голову здоровяка, словно там было пустое место. Без каких-либо последствий для кого-либо. Семён огорчённо вздохнул, даже сморщился как-то от огорчения. Взял рюмку детины и опрокинул в свой рот в качестве утешительного приза.
- Теперь понимаешь? - снова появился Семён за столом Иннокентия.
- Не совсем.
- Понял, - Семён начислил ещё абсента и протянул стакан Иннокентию.
- Давай.
Тяжёлая горечь растворилась в Иннокентии, принося успокоение и настраивая на медитативный лад, потерянный вместе с приходом шебутного Семёна. Не хватало только правильно произнесенного "Ом!", чтобы все тайны мира посыпались к его ногам. Что уж говорить о смешных загадках рапаита.
- Значит, ты мой глюк. Древний Семён, бухающий тысячи лет.
- Слава Баалу! Ты почти всё понял. Только напрасно ты негативно относишься к выпивке. Этот древний обряд дал жизнь практически всей современной культуре. Да нет же, подожди. Я серьёзно. Давай посчитаем. Первый в мире алфавит, придумали в Угарите и Библе для записи гимнов Баалу, Древнему предку, князю и главе рефаимов. От этого алфавита произошли все современные алфавиты: и русский - кириллица, и латиница, и греческий, и арабский с ивритом, и все алфавиты Индии и Юго-Восточной Азии. Это раз. Первое в мире промышленное товарное производство, организовали искатели мудрости Древних в Ханаане и его наследнице Финикии. Там впервые придумали окрашивать шерсть пурпуром моллюсков и научились делать стекло и поделки из него. А также сообразили, что на этих новых стильных вещах можно отлично заработать. Это два. В обмен на крашеные шерстяные полотна и цветные стеклянные побрякушки в Ханаан и Финикию со всего Ближнего Востока стекались хлеб, металлы и необработанная шерсть. Впоследствии, после падения морской колониальной империи Крита, торговля Финикии распространилась на всё Средиземноморье и стала первой всемирной международной торговой системой, постепенно захватив в свою орбиту и Индию, а через неё и Юго-Восточную Азию с Китаем. Позже, уже в эпоху Римской империи финикийские торговцы поддерживали регулярную торговлю с Америкой. Развитие торговли сопровождалось созданием банков и акционерных обществ. Всё это более чем три тысячи лет назад. Это три. Международная торговля впервые в истории породила богатое и влиятельное сословие купцов, резко ограничивших единоличную царскую власть в свою олигархическую пользу. Делалось такое ограничение под лёгким флёром демократии и республики, впрочем, как и сейчас. Ведь социально-экономические отношения хананеев и финикийцев посредством колонизации и торговли проникали и заимствовались Грецией и Римом. А через них и Эпоху Возрождения с Реформацией образовали социально-экономический каркас нашего времени. Но это так к слову. Это четыре. В-пятых, мудрость Древних дала начало греческой, а вместе с ней и европейской философии. Отцы греческой философии: Фалес и Пифагор были потомками финикийских эмигрантов и имели доступ к тайным финикийским книгам, с записанной в них мудростью Древних. Которая также послужила основой и герметической традиции, и Каббалы, столь популярных в наше время. В-шестых, мудрость Древних дала начало рационализму, материалистической натурфилософии и теории эволюции, составляющих современную священную корову. Послушай, например, слова древнего финикийского мудреца Санхунйатона, жившего почти три с половиной тысячи лет назад в Берите: "Когда же Нус (разум, дух) полюбил свои собственные начала, и произошло смешение, это соединение получило название: Желания. Таково начало устроения всего. Дух же не знал своего создания. И из соединения Духа произошёл Мот (материя, смерть), его некоторые считают илом, другие - гнилью водянистого смешения; и из неё произошли все семена создания, и рождение всего. Были некие животные, не обладавшие чувством, от которых произошли одарённые умом животные"... Каково? Тут и рационализм с его отвержением божественного, и натурфилософия, и вся теория эволюции. Что оставалось Чарльзу Дарвину? Спереть факты, собранные его тёзкой и коллегой - Чарльзом Рассэлом, и подогнать их под уже данную теорию. В-седьмых, мудрость Древних преподавалась в закрытых сообществах, зачастую одновременно стремившихся и к знанию, и к политической власти. Так было и в Финикии, и в Карфагене, и в Греции, и в меньшей степени в Риме, и в новое время все европейские революции подготавливались тайными обществами, в том числе масонством, как преемником учебно-политических организаций античности. Например, пифагорейского союза. В-восьмых, теорию атомистического строения мира уже три с половиной тысячи лет назад задолго до грека Демокрита проповедовал в Сидоне Мох. В-девятых, в Финикии придумали бетон, строительство многоэтажных зданий на регулярной основе, создали науки: арифметику, астрономию, навигацию....
- Семён Семёныч! - укоризненно покачал головой Иннокентий. - Ну что же вы. Говорили об истине, а сами валите всё в одну кучу безо всякой логики. Скажите ещё, что Менделеев придумал свою химическую таблицу, только потому, что изобрёл водку. Начислите ещё лучше абсенту. А то этот бред мне мозг высушил.
Семён замолчал и приготовил для Иннокентия абсент. Выпил сам и тоже впал в медитацию, поддерживаемую ритмичной барной музыкой и гомоном весёлой компании напротив. Затем сам же прервал молчание.
- Вот тебе факт в лоб. Оспорить который не сможешь. Знаешь, как зародился театр, искусство комедии и трагедии? Древний обряд пития, как и почти все начатки своей культуры, греки переняли у нас, хананейцев. Назвали только Баала на свой лад Бахусом, а его титул Адонаи - Господь, перевели как Дионис. И пили тоже в его славу, для того чтобы встретиться с рефаимами, по-гречески титанами, и перенять у них их Прометееву мудрость. Уходили на природу, особенно в период весеннего цветения, ведь Баал - это муж плодородный, которого жизнь даже Шеол не смогла навеки удержать в своих смертельных объятиях и который каждую весну возвращается, чтобы дать обновление земле и людям. В-общем уходили на природу и пили, а затем разгоряченные вином и буйством весенних красок и запахов танцевали и пели во славу Баала. И чем больше они пили, тем зажигательнее становились их танцы и песни. Разгоряченные, они скидывали с себя одежды и любили друг друга и снова пили, пели, танцевали и любили. А тот, кто уж совсем выдыхался, отползал на ближайший пригорочек и любовался, смотрел на своих соседей-сограждан. Вот от этих-то рефаимских радений-любований и произошел театр. Ведь "теамэ" по-гречески означает "смотрю, вижу". Отсюда и театр - зрелище по-гречески. Полянки на которых происходили радения, оргии, вакханалии превратились в сцену. А холмики, пригорочки, с которых за танцующими-любящимися наблюдали зрители, стали зрительным залом. Вспомни, все древнегреческие театры располагались на природе и удачно вписывались в ландшафт: впадинка, полянка - сцена, а рядом холмик, пригорочек, на котором со временем для удобства наблюдающих устроили скамейки. Ну что скажешь?
- Уходить надо, - сказал Иннокентий. - Закрываются они, похоже.
Иннокентий поднял руку, чтобы привлечь внимание официанта, а когда тот взглянул в его сторону, изобразил, будто пишет рукой в воздухе, - дескать, счёт неси, пожалуйста.
- Паскудно это как-то, - ответил, наконец, Иннокентий, рассчитавшись с официантом. - Не по-божески.
- А что Бог? Эль, то бишь по-нашему, по-хананейски. Ему давно яйца откусили. Вот он и ведёт себя как ханжа, не может потому что ничего в отличие от Баала. А у нас-то яйца есть, да Кеша?
Услышанное сразило наповал абсурдом, а потому показалось истинным. Мир вокруг Иннокентия давно уже полнился несуразностью, бьющей через край. И казалось, что от несуразности этой мир вот-вот расколется и через него проглянет что-то настоящее, до поры до времени скрываемое фальшивой реальностью. Но этого не происходило. Лишь от новых порций абсурда мир всё больше трескался, искажая, словно расколовшееся зеркало смотрящихся в него.
Снаружи, на улице, дневной обильный снегопад закончился, и лишь одинокие снежинки танцевали в свете фонаря.
- Туда, где можно без труда достать себе и девок, и вина.
За окном замелькали весёлые огни ночной Москвы, изредка перемежаемые темнотой тоннелей.
- Как хорошо жить, - с наслаждением произнес Семён. - Мы не любим Эля, мы любим эль! - ни к селу, ни к городу крикнул он. - Да, Кеша? Тормозни, командир, - обратился Семён уже к бомбиле.
Выскочил и вернулся с парой бутылок пива, купленных в ночном ларьке. Протянул одну Иннокентию.
- С ума сошёл, после абсента.
Семён глотнул пива в одиночку.
- Работает обряд, работает. Понимаешь, Кеша? Я живой! Не хочу назад в Шеол. Давай выпьем. Пиво обалденное. Нефильтрованное, пшеничное.
Иннокентий лишь покачал головой. Бомбила пролетел по Петровке мимо отеля Мариот и Пассажа, свернул в боковой переулок и, остановившись возле горевшей холодным синим светом надписи "Аврора", выгрузил своих пассажиров.
- Встретим зарю-Аврору пьяным весельем с прекрасными девами, - с пафосом произнёс Семён, заглатывая бутылку пива.
Иннокентий улыбнулся: - Ты право пьяное чудовище.
- Я знаю, истина в вине! - гаркнул Семён, отправив вторую неоткрытую бутылку пива в мусорку.
- Вперёд Кеша!
Недолгий ритуал встречи с охраной и прохождения сквозь рамку завершился полутёмным коридором, выведшим в главный зал клуба. Во всю длину зала у стены тянулась барная стойка с круглыми стульями без спинок перед ней и огромной батареей бутылок на полках позади. Вдоль стойки сновала пара барменш топлесс. А на подиуме с шестом в центре зала, на мягких диванчиках возле подиума, за столиками чуть подальше и просто в зале танцевали, сидели, болтали, ходили, сновали и просто перемещались многочисленные девицы в полном неглиже. Семён с Иннокентием приземлились у барной стойки. Снова взяли абсент.
- Вальхалла! - с блаженством обвёл рукой окружающее Семён. - Убежище древних героев.
- Пристань загулявшего поэта, - икнул Иннокентий.
И заглушая его слова, забумкала очередная песня. А к ним уже, перекрывая шум динамиков, обращалась с каким-то глупым вопросом пара девиц. И рука Иннокентия упала на талию одной из них, почувствовав разгоряченную духотой зала и немного влажную кожу. Однако Семён отогнал девиц простым: "После девушки, после".
- Зачем ты это сделал? - удивился Иннокентий. - Мы же...
- Подожди, - усмехнулся Семён. - К чему стразики, когда есть настоящие бриллианты?
Вскоре Семён исчез ненадолго, вернувшись действительно с двумя бриллиантами, назвавшимися Лялей и Кристиной. Они все вместе переместились в отдельный кабинетик с видом на зал и продолжили пить, кто абсент, кто коктейли. При этом Кристина интересовалась у Семёна, почему его так долго не было видно, и где он пропадал столько времени. Семён отшучивался, хохоча, и говорил что-то про жопу мира и тьму преисподней. Иннокентий же сидел между двух девушек и разглядывал, ощупывал бриллианты, определяя их ценность. Сладкие, ласковые губы. Упругие груди с задорно торчащими сосками. Стройные, тугие ноги с бархатной прохладной кожей, поглаживая которые Иннокентий не удержался и произнес:
- Две долгих сказочных дороги в далёкий заколдованный Дамаск.
- Пелотки! - захохотал Семён.
А жемчужные зубки кусали Иннокентия за мочку уха, и горячий шаловливый язычок шептал, что возможно всё.
- Не сейчас, не здесь, - отбивался из последних сил Иннокентий.