И с каким же драгоценным 'камешком с ладони' кумира своего знакомит нас Егорыч? Чем радует нас припозднившийся популяризатор поедателя мухоморов, чьё творчество Андрей Турков ещё в 1958 году причислил к 'Действенной летописи'? Не бриллиант ли, играющий всеми цветами радуги, 'камешек на ладони' 'действенного летописца' Солоухина?
Да нет, не спешите радоваться, читатель, не спешите! Получше присмотритесь, повнимательней. Не с искусно огранённой драгоценностью, а с булыжником, с бесформенным булыжником знакомит нас Егорыч, с булыжником, с 'оружием пролетариата', каким 'действенный летописец' швырнул в классиков отечественной поэзии - в Пушкина, в Есенина, в Маяковского. Ой, до какого подвига дорос Пимен социалистического времени! В классиков, в классиков стал булыжником запускать!
Первым под ударом булыги бесформенной оказался Пушкин: глядите, мол, и великий не без греха, и в его строфе я нашёл 'приставные строки'! Вот маленький осколочек от того бесформенного булыжника, каким с непомерной наглостью любитель 'третьей охоты', мухоморов наевшись, что ли, в уксусе вымоченных, шарахнул в 'солнце русской поэзии':
'Берем даже Пушкина.
И умер бедный раб у ног
Непобедимого владыки.
Четкость, металл, бронза. А сверху?
Принес и ослабел и лег
Под сводом шалаша на лыки.
Совсем другая, более слабая ткань. И эти нарочитые "лыки". Какие лыки? Рогожа, что ли? Или связки лык? Ну так и сказал бы поэт, что раб лег на рогожу...'
Этак-то не понимать очень понятные стихи Пушкина может только человек, чьё воображение атрофировано: поэзия-то воспринимается в первую очередь воображением, только потом - чувством и мыслью, только потом - чувство и мысль, когда поэтический образ уже наличествует в воображении. Гарсиа Лорка не зря же говорил: 'Воображение - это первая ступень и основание всей поэзии' . Солоухин же, не пользуясь воображением, воспринял в стихах Пушкина только содержащуюся в семантике их слов информацию, а не то облако ассоциаций, что являет собой созданный этими словами поэтический образ. Рассудком Солоухин тщился понять стихи Пушкина, рассудком, только рассудком, без участия воображения. Именно это обстоятельство и повергло Солоухина в недоумение: 'Какие лыки? Рогожа, что ли?'
Вот так-то. Рогожа в голове у человека, а он пытается с лыками разобраться. Не смог разобраться - не себя обвинил, а гения. Гения! Но Солоухину ли с его рогожным способом понимания поэтических произведений гения-то винить, Солоухину ли? Не образами мыслит-то он, не образами! Не обладал, значит, Владимир Алексеевич достаточными природными данными для понимания поэтических произведений и для занятий поэтическим трудом, не обладал.
Да он и в прозе-то слабоват. Вот даже о пушкинских стихах пишет кое-как, через пень колоду: 'Совсем другая, более слабая ткань'. А более прочная ткань, по мнению Солоухина, это - 'четкость, металл, бронза'. Но из бронзы вроде бы не ткут. Не ткут из бронзы, не ткут. Писатель Солоухин, конечно, знал, что из бронзы не ткут. И всё-таки ляпнул. А разве могло быть иначе? Писатель Солоухин, ляпая-то, не имел возможности заметить ляпсус, потому что атрофировавшееся воображение его бездействовало. И не догадывался горе-писатель, что употреблённые им слова 'более слабая ткань' естественно возникающей ассоциацией, подчиняясь законам образного мышления, обязательно будут искать 'более прочную ткань', а найдут её в виде - 'четкость, металл, бронза', что противоречит представлению о ткани.
Вот пишу я эти строки, а на душе моей - чувство жалости. Жалости, не кривя душой, а искренне, искренне признаюсь, жалости - к Солоухину. Несчастным человеком он был, несчастным, если даже очень понятное стихотворение 'Анчар' не смог понять. У меня таких проблем и в детстве не возникало.
Пришёл я раз к друзьям своим, к Геннадию и Павлу. Дождь шёл. Поэтому они не на улице были, а в избе, рисовали цветными карандашами каждый в своём альбоме. А мне, круглому сироте, рисовать не на чем. Я снял с полки какую-то хрестоматию и прочёл в ней первый раз в жизни стихотворение 'Анчар'. И загрустил: жалко было раба умершего.А мама друзей моих (подумала, наверное, грущу из-за того, что рисовать не на чем) дала тетрадку мне, школьную, в линейку, с отчёркнутыми полями. Друзья смеялись над моим неумелым рисунком. Я обиделся на них, и отвечал только на вопросы их мамы, Людмилы Васильевны, захотевшей узнать, что же я такое нарисовал-то. Этот дядя - князь, а этот дядя - раб, - объяснял я. - Князь посылал раба к анчару, к древу яда, за смертной смолой. Раб пошёл и надрал с анчара лык со смертной смолой: смола-то в знойный полдень растапливалась, капала сквозь кору, текла по ней, а по вечерам смола застывала на коре, так же, наверное, как на сосне. Когда дедушка Егор пошлёт за сосновой смолой для вара, я тоже отколупываю лыки, на которых смола застыла. Если соскабливать начнёшь смолу застывшую, крошится она, разлетается, работаешь, работаешь, а в результате - пшик. Я-то вот живой. А раб, отколупывавший лыки с анчара, отравился ядовитой смолой: как только вошёл он к князю в шалаш - свалился на ядовитые лыки и умер. Так я и нарисовал его - упавшим на лыки. А князь, наверное, воевал с кем-то, раз в шалаше жил. Он пока не отравился. Он стоит и окунает наконечник стрелы в смертную смолу. Когда ядовитая стрела попадёт во врага, яд в ране окажется. Не выздоровеет враг, а обязательно умрёт.
Так я понял стихотворение 'Анчар' в детстве. Так я понимаю его и сейчас. А в тетрадке, что подарила мне Людмила Васильевна, потом появилось стихотворение 'Сердцем вижу' Возможно, очень возможно, что и Солоухин в детстве способен был сердцем видеть, то есть и воспринимать, и создавать поэтические образы, но утратил эту способность, повзрослев. В детстве все талантливы. 'Это может показаться странным, - писал Вадим Кожинов, - но дети в массе своей живее и тоньше, чем взрослые, воспринимают поэтическое слово. Давно замечено, например, что дети - если им, конечно, ещё не привили безличную манеру 'выразительного чтения', - исполняют стихи подобно самим поэтам, отчётливо передавая живое движение стиха, восхищаясь ритмическим рисунком и эмоциональной напряжённостью стиховых интонаций и в тоже время схватывая поэтический смысл в его полноте и жизненности' . 'Схватить поэтический смысл в его полноте и жизненности' - вот что не удалось автору 'Камешков на ладони' при его попытке понять 'Анчар'.
Атрофированность воображения у поэта Солоухина проиллюстрирую и на примере его стихотворения 'Так стриж в предгрозье...', написанном в пору зрелости - в двадцатисемилетнем возрасте. Отец, восхищая сына силой своей, валит в лесу берёзу семью ударами топора. Значит, толстой берёза была:
На синий снег летели щепки,
Чуть розоватые собой,
А самый ствол, прямой и крепкий,
Мы на санях везли домой.
Там после тщательной просушки
Гулял рубанок по стволу...
Сушили Солоухины, отец и сын, конечно, ствол, а не рубанок. Только вот кто же рубанком стволы-то строгает? Впрочем, видел я однажды и такого дурака. Соседи по даче наняли его - брёвна на один кант отесать. Из Москвы, как говорили они, 'специалиста' привезли. С длинным-предлинным фуганком приехал он. Встаю утром, а 'специалист' фуганком-то этим по недавно из лесу привезённому бревну - в коре и с торчащими сучками - ёрзает. Фугует! И Солоухин был уже тоже 'специалистом' с дипломом Литературного института, когда 'после тщательной просушки гулял рубанок по стволу'. Вот так, нет воображения, атрофировалось оно, и диплом Литературного института не помогает написать грамотное стихотворение. Заставил дипломированный поэт отца своего рубанком берёзовый ствол строгать, чтобы из него лыжи сделать.
Ствол - это часть дерева от корня до вершины, мысленно освобождённая от сучьев. Дерево, спиленное или срубленное, уже без сучьев оставшееся и без вершины, пока оно в лесу соком истекает, пока свежа память о нём, только что стоявшем на корню, продолжают стволом называть. А повезли ствол из лесу для какой-либо надобности в деревню, он теперь не ствол, а бревно. Не говорит русский народ: 'Срубили избу из стволов'. А говорит русский народ: 'Срубили избу из брёвен'. А дипломированный русский поэт Владимир Солоухин не видит различий между словами ствол и бревно. Ствол, ствол, ствол рубанком строгал отец в стихах сына своего, ствол. Солоухин, видимо, из тех был, кого - хоть кол на голове теши, а грамотности не научишь. Не смог дать ему нужного для писателя образования даже Литературный институт...
Я не был лично знаком с Солоухиным. Судьба ни общего застолья не устроила нам, ни в драке не столкнула. Бывали случаи, когда в доме литераторов мы с ним шли навстречу друг другу, но проходили один мимо другого, даже не здороваясь, потому что не знал он меня, не приходилось ему рецензировать моих книг, не приходилось и мне рецензировать его книг. А если не знал он меня, то стоило ли мне знать его, чьё творчество не ахти какое. Не покупал я книг Солоухина. Правда, прошёлся я раз по 'Владимирским просёлкам', поинтересовался и 'Третьей охотой', но есть мухоморы вместо боровиков - не захотел.
Есть вместо боровиков мухоморы, в уксусе вымоченные, - в этом деле бытописатель Солоухин, конечно же, оригинал. Но его рогожное обвинение Пушкина в непонятности 'нарочитых' 'лык' в стихотворении "Анчар" считать оригинальным нельзя, потому что 'лыки'не только его в недоумение повергали. Ещё 12 марта 1970 года поэты Анатолий Заяц и Николай Глазков утверждали в споре со мной об 'Анчаре' то же самое, что и Солоухин в 'камешке'. А упомянутую дату я не забыл только потому, что Анатолий Жигулин именно после того спора вручил мне 'Поле боя' с надписью: 'Ребята! Вы спорите об 'Анчаре' Пушкина... А я хочу подарить эту книжечку Коле Максимову. На память! Ведь Пушкин, великий поэт, умер. А Коля Максимов жив. 12.III.70 г. Ан. Жигулин'. Так мы, два поэта, дотоле знавшие только стихи друг друга, познакомились и лично.