Рейс планировался прекрасный: Калининград - Балтийское море - проливы - Северное море - Атлантический океан с заходом в Исландию. Такая цепочка - почти замкнутое внутреннее море, открытое краевое море, настоящий океан. И прямо само напрашивается наглядное, живое сравнение этих разных морей по всем статьям. Н-ну!! А при мысли о предстоящем посещении Исландии у меня замирало сердце.
Однако, как водится, сроки отплытия затянулись. С опозданием получили логгер (разновидность рыболовного тральщика). На судоремонтном заводе долго возились с его переоборудованием, жалуясь, что люди у них совершенно ошалели от наших странных требований и никому непонятных установок и приборов. Были трудности и с комплектованием команды: на рыболовном флоте моряки зарабатывали большие деньги, а наше научное плавание не сулило им ничего кроме скромной зарплаты. Лишь после сложных хлопот и переговоров на "Алазань" (так назывался наш логгер) в приказном порядке направили курсантов местной мореходки, принимая у них этот рейс в зачет производственной практики. Двух радистов "одолжила" какая-то военная организация. И только на высшие командные должности (капитан, старпом, стармех, тралмейстер) каким-то чудом нашли опытных моряков, которые по своей воле пришли служить на "Алазани".
Словом, мы вышли в море вместо июня в августе, и надо было очень торопиться, чтобы успеть выполнить хоть часть намеченной программы до наступления сезона осенних штормов. Решили в Балтийском море не работать, пройти его транзитом, а в пути проверить и привести в полную рабочую готовность сети наших ихтиологов. Сетевое хозяйство было большое, сложное, и заведовал им специальный человек - тралмейстер и дрифтмастер Иван Демин, которого наши матросы-курсанты почему-то называли просто Ванька. Был Ванька коренастый, беловолосый, с невинно-простоватым лицом сказочного Иванушки, и славился на двух флотах - Северном и Балтийском - как отличный специалист первый матерщинник. Его пышное звание обозначало, что он одинаково хорошо управляется с сетями разного типа - траловыми и дрифтерными (плавными). Ну, рыболовный трал - это открытый сетевой мешок на металлической раме, который тащит за собой судно, движущееся малым ходом. Но в деталях они бывают разными. У нас, например, среди прочих был здоровенный трал с окованными железом большими деревянными щитами по бокам отверстия, к которым крепились тросы. Впоследствии, в Северном море, эти доски доставил нам немало неприятных переживаний. Плавные (дрифтерные) сети, имеют вид прямого полотнища длиной до нескольких километров. К одной его стороне прикрепляются поплавки - большие надувные резиновые шары - а к другой грузила, и в воде сеть стоит вертикальной стеной, загораживая дорогу рыбьему косяку. Тральщик ее не буксирует, она сама по себе медленно дрейфует по течению... В общем, у тралмейстера-дрифтмастера Ваньки такелажной работы было столько, что в одиночку он с ней справиться не мог.
Требовались помощники. Сначала ему помогали матросы, те, которые были с первого курса мореходки. Но мальчишки, будущие штурманы-судоводители, считали, что не их дело возиться с сетями, и выполняли требования Демина кое-как. Ванька тихо, чтобы не слышали женщины, материл их со всем своим мастерством, а когда это не действовало, приходил в ярость и орал громовым голосом, потрясая кулаками: "Ну вы, Адольфы!". Дело в том, что все ребята из мореходки, за исключением одного, носили "изящные" заграничные имена. В команде были Эдуарды, Альберты, Рудольфы, Альфреды, Эрики, Альфонсы и даже один Адольф. Эти-то с позволения сказать святцы и породили деминскую уничтожающую формулу, припахивавшую Гитлером - "ну вы, Адольфы". Только с ее помощью мог Ванька выразить всю бездну своего возмущения нерадивыми мальчишками. Понятно, война была у всех свежа в памяти (1950 год) и запашок фюрера в имени Адольф содержал жестокий яд. А мат что? Больше пояснительно-поощрительная терминология, с которой под толстые шкуры не доберешься.
Пришлось нашему капитану Шлюпкину совершить дипломатический маневр - уговорить Демина, чтобы он, придерживая язык на привязи, обучил такелажному искусству научных женщин, и уговорить нас превратиться временно, пока нет своей работы, в матросов-такелажников. Благодаря хорошо рассчитанной тактике Шлюпкина соглашение состоялось. Мила, Ира и я (ихтиолог, гидробиолог и геолог) поступили под команду Ваньки, и проблема сетей благополучно разрешилась. А нам это неожиданное занятие скрашивало монотонность пути и жизни. Если день за днем кругом одна вода, то становится скучно, хотя в литературе принято писать, что море никогда не может прискучить. Мне определенно не хватало проплывающих мимо разнообразных береговых видов, и душу я отвела только в проливе Эресунн (он же Зунд). Пролив узкий, видно оба берега, вполне можно левым глазом смотреть на Данию, а правым на Швецию. И тут и там разноцветные дома, зелень, люди... прошли Копенгаген, который, казалось, поднимается прямо из воды, а в самом узком месте увидели два городка - Хельсингер (Дания) и Хельсинборг (Швеция), стоящие на противоположных берегах лицом друг к другу, как мальчишки, выясняющие отношения. Датский городок понравился нам больше, да еще ему придавал привлекательность неподалеку стоящий великолепный средневековый замок. Наш стармех уверял, что этот замок принадлежал отцу небезызвестного принца Гамлета, и все, о чем писал Шекспир, происходило именно здесь. Если это верно, то жилью короля и принца не позавидуешь - толстые каменные стены, маленькие редкие окна, наверняка внутри было холодно и сыро, тем более, что в средние века отапливалась эта махина при помощи каминов. Но как картинка замок на берегу моря выглядел очень красиво и эффектно. Сам пролив тоже радовал глаз. Была спокойная солнечная погода и на голубой воде во всех направлениях скользили одноместные и двухместные яхты, датские и шведские. При маневрах белые паруса клонились к самой воде, потом снова взлетали вверх, а в легких суденышках прочно сидели яхтсмены в ярких, яично-желтых непромокаемых куртках. Очень красочное получалось зрелище.
В проливах научную группу охватило радостное возбуждение. Проливы - это конец пустой части рейса, конец нудным ожиданиям, приготовлениям. С выходом в Северное море начнется работа, пойдет настоящая жизнь. Ах, радужные мечты! В Северном море мы работать работали, но буквально половину времен штормило, и это очень портило не только работу, но и быт. Шторма, конечно, бывают разной силы, но должна сказать, что уже при самом скромном шторме, и даже просто при крепком ветре, качало и мотало основательно. И тут самые немудряще действия, обед там, или умывание, превращались в головоломные мероприятия. Вот, скажем, обед. В кают-компании по случаю бурной погоды подняты бортики по краю стола и поперечные перегородки, разделяющие его на несколько частей. От качки все стоит и лежит на столе, движется, катится, как по льду, и прыгает, а эти загородки-городки должны спасать куски хлеба, миски и прочее от столкновений и падения на пол. Как тут быть голодному моряку? Он может есть, крепко прижимая одной рукой миску к столешнице, но тогда при каком-нибудь более сильном крене еда вылетает ему на живот. Лучше миску держать в руках, все время балансируя в такт качке, чтобы не ошпарить себя супом или не разукрасить макаронами (изрядная физкультура!). если же приходится поставить ее на стол не прижимая, она на секунду замирает, а потом стремительно мчится, перемахивает через все перегородки как призовой конь, иногда задерживаясь у бортика, иногда приземляясь прямо на полу. По столу текут мутные ручейки, в воздухе порхает хлеб. А порой и с камбуза доносится грохот падающих кастрюль, сопровождаемый визгом кока (коком у нас была женщина). Тогда вообще прощай обед...
Но сначала надо было дойти до кают-компании. Для мужчин научной группы особого труда это не составляло - их подселили в каюты командного состава, расположенные в палубных надстройках, и их путь к обеденному столу ограничивался внутренними переходами. А нам выделили "женское купе" в матросском кубрике. Кубрик на носу, кают-компания на корме, по дороге нужно пройти по открытой палубе и потом лезть по вертикальному железному трапу на капитанский мостик, чтобы оттуда попасть в те самые внутренние переходы, потому что при большой волне все двери в корме задраены наглухо изнутри. На палубе с шорохом перекатывается вода, густые фонтаны брызг летят и с носа, и с бортов. Воздух наполнен мельчайшей водяной пылью. Ветер вбивает ее в ноздри и в глотку, душит, воет и валит с ног. Сильно качает. Палуба становится дыбом с наклоном то в одну, то в другую сторону, а когда "Алазань" ухает в провал между волнами, прямо-таки вырывается из-под ног. Цепляться! Обязательно надо за что-нибудь цепляться руками. А то свалишься и будешь мотаться по ускользающей палубе как мешок, стукаясь обо все углы. Туго приходилось не только нам, сухопутным женщинам, но и многим матросам, так что между входом в кубрик и вертикальным трапом натянули солидный трос. Цепляйтесь, голубчики! Трос очень помогал. Держась за него можно было иной раз даже остановиться, оглядеться. Так однажды я увидела, как в брызгах, взлетающих при ударах волн о борт логгера, вспыхивали и гасли яркие маленькие радуги. Это прорвался сквозь тучи солнечный луч и сразу расцветил унылую серую мокреть.
Штормов и сильных волнений было много, и то, что я рассказала, входило в обычный бытовой фон нашей жизни. В целом же мы существовали пунктирно. Более или менее тихо на море - накидываемся на работу, задует, закрутит - перерыв. Широко пошло в ход пущенное кем-то из матросов моряцкое присловье, почему-то облегчавшее досаду и раздражение от этих перерывов. Произносить его полагалось с особым выговором, так чтобы "ш" и "ж" звучали очень мягко, как бы с мягким знаком.: "Шьторм десять баллов, щьтивает, в кочегарке воды по пояс, по воде железные ломики плавают, а ты щюруешь, подламываещь". Но так или иначе, с запинками и помехами наша работа все же двигалась, и уже близок был выход из Северного моря в Атлантический океан, когда случилось ЧП. Началось с того, что внезапно кругом поднялась непонятная суета. Сначала к нашему капитану бегом промчался радист. За ним, тоже на рысях, туда проследовал стармех, всегда такой спокойный и солидный. В это время два небольших рыболовных парусника, которые промышляли неподалеку от нас, вдруг сорвались с места и под полными парусами скрылись за горизонтом. Сетей они не выбирали, похоже, что второпях просто оставили их в море. Что такое? Тут появился крайне озабоченный Шлюпкин и сказал, что все береговые радиостанции передали предупреждение о приближающемся урагане и необходимости судам искать безопасное укрытие. Иностранцы уже на всех парах летят в гавани, а нам ни на какой чужой порт рассчитывать не приходится, будем штормовать в открытом море. Это дело серьезное, пусть все расходятся по каютам и не путаются под ногами. Женщинам рекомендуется сразу лечь на койки. Ну что ж, пошли. Ребята старательно задраили тяжелую водонепроницаемую дверь из кубрика на палубу и все разбрелись по своим каютам. Значит, останется маленький логгер совершенно один в опустевшем Северном море, один против всей силищи беспощадных атак урагана. А почему мы не можем переждать ураган в чужом порту? Очень рискованное решение принял Шлюпкин. Но может быть у него не было выбора?
Раз!! "Алазань" затряслась, как-то подпрыгнула и сразу обрушилась в бездонную пропасть. И началось! Не знаю, смогу ли я изобразить, что творилось с нами в этой остановившейся жизни, без времени, без просвета, в полной беспомощности... Логгер взлетал и падал, взлетал и падал, заваливался на бок, дрожал и вибрировал под глухой басовый гул ударяющихся об него волн. Мы неподвижно лежали на койках, закрутив ноги винтом вокруг стояков и намертво вцепившись руками в перила. Вот нос проваливается в какую-то бездну и вашу голову вжимает в переборку. Затем стремительно ныряет корма и вы, не отрываясь от койки, становитесь на ноги. Задвижка стенного шкафа выскочила из петли, дверца захлопала, оттуда посыпалось барахло, и по каюте заметались, закружились чемоданы, сапоги, куртки, книги, кружки. Тяжелый стул тоже летал и прыгал как мячик, с отрывистым барабанным треском стукаясь об койки, об дверь и об пол. Мы молчали. Никаких разговоров, только с нижнего яруса, где лежали Ира и кок Раиса, страдающие морской болезнью, то и дело доносились стоны и сдавленные звуки тошноты. Было темно, тягостно и страшно. А страшней всего заявили о себе доски большого трала. Они били по борту в одну точку, как стенобитный таран или пушечный снаряд, но не все время, а в какие-то непредсказуемые моменты, каждый раз неожиданно. Раздавался оглушительный железный грохот, сердце останавливалось от вспышки пронзительного, безумного страха, в ожидании что вот, вот... уже?! Врывается в пробоину вода?! Пробоина, к счастью, не образовалась, только тоскливая маята тянулась и тянулась, и не было в ней ни дня, ни ночи, ни сна, ни настоящего бодрствования. Когда мы, наконец, вылезли на свет божий из этого плена, выяснилось, что он продолжался трое суток и что нам страшно хочется есть - в плену ни о еде ни о питье никто не вспомнил.
Так было у нас, в женском купе. Наверху в рубке все это время шло долгое сражение с ураганом, ставкой в котором была жизнь или гибель всех, кто находился на "Алазани". Если капитан не сможет удержать логгер на плаву и он опрокинется - шансов на спасение нет ни у кого. Шлюпкин это прекрасно понимал и, не позволяя себе думать об опасности, целиком сосредоточился на выполнении своей задачи. Задача была - все время держаться носом поперек волны, ей навстречу, потому что, подставив под удар борт, судно неизбежно должно было бы перевернуться и пойти ко дну. А при вихревых порывах ветра, при изменчивом движении волн, чтобы сохранить нужное направление, требовалась мгновенная реакция и мгновенный маневр. Ни на секунду нельзя было отвлечься или ослабить внимание. Все трое суток Шлюпкин не отходя простоял рядом с рулевым и командовал. Без сна, без еды, как бы превратившись в чувствительный и точный прибор, улавливавший малейшие изменения в море. Единственной поддержкой было очень крепкое и очень сладкое кофе, которое за все время два раза ухитрился сварить для него стармех - как - уму непостижимо. Нескладно получилось с рулевыми. Лишь после того как нас поглотил ураган, стало ясно, что пройти из кубрика в рубку совершенно невозможно. Кубрик со всеми матросами был отрезан, и видимо надолго. В рубке, конечно, остался вахтенный рулевой, но ведь его надо сменять, его одного надолго не хватит. Пришлось сколотить бригаду рулевых, в которую вошли старпом, второй помощник капитана, тот самый вахтенный матрос и гидролог из научной группы, который проходил в свое время военную службу на флоте. Досталось всем.
На палубе творилось форменное светопреставление. Вода хлестала через фальшборт, обрушивалась сверху, когда "Алазань", не успев подняться на гребень волны, прорывалась сквозь наступающий вал, крутыми потоками носилась по палубе, ревела, била и крушила все на своем пути. Под ее напором лопнул достаточно толстый стальной трос, за который мы держались при качке. Была сорвана с места тяжелая лебедка, прочно привинченная к палубному настилу. Ее как ножом срезало. Она стала кататься в бурлящей воде туда-сюда, и конечно, когда нос пошел вниз, со всего размаха трахнула в дверь кубрика. И еще, и еще раз. Петли не выдержали, дверь стала отходить, а в открывшийся просвет устремилась вода. Хорошо, матросы из ближайшей каюты догадались, что происходит, и бросились дверь как следует прикручивать и закреплять. Стоило ей рухнуть, и вода быстро заполнила бы кубрик и "Алазань" затонула. Полной герметичности достичь не удалось, но щель осталась совсем узкая, так что вода через нее уже не текла, а сочилась. И все же нас спас только счастливый случай. Ну, долго ли могла поврежденная дверь сопротивляться таранным ударам лебедки? И Шлюпкин на мостике и матросы в кубрике понимали, что конец наш близок. И вдруг логгер резко накренился на левый борт, лебедка покатилась под уклон, сшибла планширь и свалилась в море. Слава богу! Еще подышим.
Наконец ветер упал до 7-8 баллов. Это близко к шторму, но все-таки не шторм (тем более не ураган), а просто сильное волнение, привычное и будничное. Жизнь возвратилась в нормальную колею, и тут оказалось, что все, абсолютно все, прежде всего отчаянно хотят есть. Есть много, досыта, и не какую-нибудь кашу или макароны, а что-нибудь основательное. Ванька Демин решил завести трал и добыть рыбу. На очень большой волне это занятие крайне трудное и даже рискованное, но недаром Ванька был прославленным мастером - операция увенчалась полным успехом, и мы были с избытком обеспечены нежной атлантической сельдью. Смешно, но к этой трепещущей серебристой рыбе я как-то не могла приложить слово "селедка", настолько прочно въелось в меня впечатление, что селедка - это только соленая водочная закуска. Рыбу (пусть будет сельдь!) надо было жарить, а кок все еще не могла оправиться от морской болезни. Мы с Милой не укачивались, мы и отправились на камбуз, не очень представляя, как будем справляться с поварскими обязанностями. Спасибо Ванька объяснил, что рыба жирная и жарить ее можно в духовке на противне в собственном соку. И мы приступили к работе по деминскому рецепту - сидели на полу перед плитой (стоять было выше наших сил и умения), потрошили, чистили, заполняли противни, совали их в духовку, потрошили, чистили... И так без конца. Ничего, всех голодающих накормили, а жареную рыбу с камбуза в кают-компанию носили матросы. Не только потому, что мы были заняты, а еще и потому, что были неспособны дойти до цели, не шлепнувшись и не растеряв по пути все приготовленное. К чему притворяться? Сильно качало.
Штормовые неприятности кончились лишь отчасти - опасность с минуты на минуту затонуть "Алазани" больше не грозила и люди получили возможность передвигаться по судну. Но мы потеряли лебедку, предназначенную для работы с дночерпателями, грунтовыми трубками и драгами. У нас была разбита рация, сорвана с петель дверь в кубрик, в довершение всего перестала работать машина. Осмотрев ее, стармех высунулся из машинного отделения и сказал, что авария серьезная и просто удивительно, что машина не отказала гораздо раньше, в разгар шторма. Они, механики, сейчас же займутся ремонтом, но что из этого выйдет неизвестно. Вполне возможно, что ничего сделать не удастся. Скверно сложились наши дела, и даже не морякам было ясно, что продолжать рейс невозможно. Обидно, ох как обидно возвращаться не солоно хлебавши, но что делать? Возвращение и то выглядело сомнительным предприятием - своего хода нет, а помощи просить не можем, поскольку разбита рация. И снова Шлюпкин принял смелое решение - идти под парусами, благо у нашего логгера имелось вспомогательное парусное вооружение, хотя и неважное. Вид у "Алазани" получился нелепый, тип судна находился в полном несоответствии с парусами, но это карикатурное нечто все-таки двигалось по морю в нужном направлении. А в проливах на нас с удивлением смотрели со всех встречных судов. По морским правилам суда с механическими двигателями всегда уступают дорогу парусникам, и нам ее уступали, но неизменно запрашивали - что случилось? Почему у вас паруса? И столь же неизменно наши ребята отмахивали флажками - "потерпели аварию". Проливы, впрочем, тоже выглядели не так как в начале рейса. Серая погода, порядочное волнение и мало яхт, причем яхты только датские. Это случайность, или правда датчане отличаются необыкновенным мастерством и отвагой? Я ведь где-то читала, что во время Второй мировой войны Нильс Бор, ученый почтенного возраста, удрал в Англию из оккупированной немцами Дании на одноместной яхте в штормовую ночь. Может быть, это легенда, но поглядев на очень пожилого яхтсмена, только что пролетевшего мимо нас на одиночке, хотелось в нее верить.
В пути радисты и механики все время, лишь с самыми короткими перерывами для сна, занимались ремонтными работами. Механики так ничего и не добились, а радисты наконец, дойдя до Балтийского моря, одолели передатчик и отправили радиограмму в Калининград с сообщением обо всех наших бедах. Реакция была быстрая и деловая. На подходах к Балтийску нас встретили, взяли на буксир и доставили в Калининградский порт. А там мы узнали, что нас всех считали погибшими и только не могли несколько дней решить - пора рассылать извещения родственникам или лучше повременить. После урагана "Алазань" молчала. На вызовы базы не радировала. Что оставалось думать?
Прощайте моря-океаны! Теперь я твердо могу сказать, что в штормах кое-что понимаю. Вот в Исландии так никогда не пришлось побывать...