Аннотация: Немного про любовь. С трудными филологическими терминами.
Суффикс как личное достояние
Андрей не перезвонил. Ольга обрадовалась. Маринка расплакалась.
- Я не смогу без него жить, - изрекла она, когда слёзы высохли и пиво в бутылке закончилось.
- Сможешь, - не менее пафосно ответила Ольга. - Жила ведь столько времени, и ещё проживёшь. Просто теперь тебе некого мучить.
- Это он мучил меня. Я же люблю его, дурака. А он не понимает. Не смог понять.
Лицо у Маринки было зарёванное, чёрный карандаш вокруг глаз из тонкой линии превратился в нечто авангардно-размазанное, но печали в том лице не было. В нём было две бутылки пива и только один бутерброд с сыром, съеденный ещё утром. И упрямство. Ольга вглядывалась в подругу сквозь призму трёх банок джин-тоника и сухого пряника, найденного в шкафу. Мысли их были рядом, крутясь вокруг одного человека, а смотрели они друг на друга как из разных аквариумов с мутной водой. Видно было примерно, смотреть было трудно.
- И чего мы с тобой напились? Если б не пиво, в жизни бы ему не позвонила, - задумчиво протянула Маринка, подперев по-прежнему не омрачённое печалью лицо.- Эх, ёлки-палки... Где тут у тебя киоск поблизости? Душа требует беспамятства!
- И моя. Но желудок уже отрицает спиртное, - Ольга вспомнила, что наряду с требующей распутства душой кошелёк беспомощно взывает о наличности.
- Не майся дурью, - махнула рукой подруга, тяжело встала и покачиваясь вышла в коридор, по пути сделав попытку пнуть кошку. Кошка зашипела. Подруга вернулась. Снова упала на табуретку. Уставилась в вечность.
- Что? - спросила Ольга, хотя и сама знала "что".
- Нет, ну какого чёрта он не перезвонил?! - упрямство проступило сильнее. - Месяц назад на коленях стоял, замуж звал, а теперь... У меня ощущение, что мною пренебрегают. Гадостное такое ощущение.
- Ему просто надоело стоять на коленях, - со знанием дела сказала Ольга, и тут же добавила, - Наверное. И у него тоже было ощущение, что им пренебрегают. Тоже, наверное, ему не нравилось.
- Но он же меня любит.
- Или любил?
- Уверена - любит.
- А может, всё-таки уже - любил? Обрати внимание на суффикс прошедшего времени.
- Хватит уже филфаковских изысков. Ты что-то знаешь?
- Что я могу знать?!
- Откуда тогда такая уверенность? И ты мне нервы решила помотать? Не хватает мне всех остальных!
- Не собираюсь я тебе нервы травить. Просто мне кажется...
Активный разговор отнимал много сил. Замолчали. Маринка почему-то пыталась вспомнить исключения в окончаниях спряжений. Сданный ещё на первом курсе экзамен по морфологии вдруг именно сейчас всплыл в стремительно пьянеющей голове, вспомнился билет, мрачное густо накрашенное лицо преподавательницы и хамски яркое летнее солнце за окном. И всё это - только от упоминания об этих невыносимых суффиксах. Называется, "изуродована образованием, реанимации не подлежит".
...Ольга вспоминала вечер накануне, когда на этой самой табуретке сидел тот самый, не перезвонивший сегодня Андрей. Он пил кофе, всё время добавляя в него сахар, и рассказывал, как у него дела на работе. Вид у него был беззаботный, но не весёлый. Какая-то эпидемия непонятных, не оконченных в выражении лиц.
- Андрей, а что с Маринкой? - спросила Ольга.
- А что с Маринкой? - лицо выразило притворное удивление.
- Как у вас с ней? - и уточнила. - Дела.
- У нас с ней нет дел. Ничего нет. И вообще, кто такая Маринка?
Всё стало ясно. Андрей переступил порог, за которым обида и гордость становятся равными величинами и начинают уничтожать всё остальное внутри. И любовь в том числе.
Ольга нашла, что лучшим будет молчать. Это есть такой психологический приём: если молчать, то собеседник сам всё расскажет, а если выспрашивать, то замкнётся, и слова из него не вытянешь. Андрей оказался со стандартной психикой и стал говорить.
- Понимаешь, - сказал он, - человека можно любить, и ради того, чтобы быть с ним, можно унизиться. И можно даже любить унижающего и мучающего тебя человека. Но нельзя уже уважать себя, унизившегося и униженного. Каждый раз при встрече с ней я буду вспоминать всё, что я ей говорил и что она мне отвечала. Я понял, что не смогу с этим жить. Я ведь всю душу наизнанку выворачивал, а она не замечала. Не хотела замечать.
Ольга знала, что Маринка замечала и что ей нравилось делать вид слепой и непонятливой, ей было забавно. А Андрей не хотел понимать, что Маринка всё "просекает" и просто элементарно издевается. Все чего-то не хотели, на что-то закрывали глаза, все играли какие-то роли, а по-настоящему страдала только она, Ольга. И играла роль подруги-утешительницы для обоих. А какая разница, какую из незначимых ролей играть? Главные герои были заняты своей интригой. Центральным сюжетом, так сказать.
Его унижения она переживала сильнее него. Его предложения о замужестве, рассказанные Маринкой в лицах, вернее, в одном лице, были её личным горем, её личным унижением. Временами она плакала за себя и за него. Незаметно, в кулисах разворачивающегося действа.
- И вот, совсем недавно я понял, - продолжал Андрей, - что по отношению к Маринке я могу применять глагольный суффикс прошедшего времени "л". Я её любил, я её хотел, - акцент на суффиксе был малозаметен, зато было заметно околофилологическое образование пьющего кофе.
- Не переживай, всё наладится, - сказала ему Ольга. Фраза была до противного избитая, но от внутреннего ликования ничего другого не пришло на ум.
- Опять же, я уже только переживал, - улыбнулся собеседник. А потом он допил кофе, чмокнул Ольгу куда-то между лбом и щекой и ушёл.
В мутное настоящее вернула Маринка.
- Слушай, пьянь, - задумчиво и вязко сказала она, - надо что-то придумать. Не может же быть, чтобы сегодня вечером мы с тобой никому не были нужны. Не пойти ли нам в кабак?
- Не хочу, - отозвалась Ольга. - Есть хочу и спать.
- Ты подлая занудная филологиня. Из-за тебя и этих твоих суффиксов мне стало ещё хуже, чем было.
И Маринка пошла звонить кому-то ещё. А в Ольгином, немного искажённом джин-тоником, сознании светился суффикс прошедшего времени, большая буква "Л". Как личное достояние. Как медаль.