18 июня легион украинских добровольцев "Нахтигаль", расквартированный на учебном полигоне "Нойхаммер" в Силезии, принял присягу на верность украинскому государству, которого, увы, ещё не существовало. Подразделение было сформировано в апреле 1941 года на территории оккупированной немцами Польши из местных украинцев и военнопленных разбитого Войска Польского. В числе добровольцев в легион вступил и бывший махновец, уроженец станицы Грушевской Василий Дубов, или, как он теперь назвался - Васко Дубок. Здесь также было немало старых петлюровцев из ОУН Андрея Мельника, успевших записаться до раскола организации украинских националистов на два враждебных провода. Проводником новой, состоявшей в основном из молодёжи, ОУН стал Степана Бандера. Легион насчитывал триста тридцать козаков, - сичовых стрельцов, как они сами себя называли, - разбитых на три роты. Командовал обер-лейтенант Герцлер. С украинской стороны его дублировал сотник Роман Шухевич.
После торжественного принятия присяги, "Нахтигаль" в этот же день погрузили в теплушки и отправили на восток, на германо-советскую границу в район польского Пшемысля. Среди сичовых стрельцов сразу же поползли слухи: "Война!" Двадцатого числа были на месте. Здесь, на небольшой станции Радымна в шести километрах от приграничной реки Сан, в гористой, поросшей смешанным лесом местности, скопилось уже много воинских частей германского вермахта. Украинский легион вместе с первым батальоном 800-го полка спецназначения "Бранденбург" придали первой горнострелковой дивизии. Солдатам выдали полевые пайки.
- Ну, цэ ясное дило, что на москалей наступать будэмо, - с уверенностью в голосе объявил сосед Василия Дубова, вислоусый пожилой стрелец, бывший петлюровец Артюх Корсунец. - Силы-то сколько германской кругом: пушки, танки, самолёты... Мабуть, конец советам приходит, друже козак!
- Твоя правда, друже, - согласился Дубов. - Давно пора с ними кончать, с коммунистами... Не смогли белые генералы с атаманами в Гражданскую червонную радянську власть сковырнуть, - зараз германский вождь Адольф Гитлер сможет. Он, видать, - голова, коль уже всю Европу под себя подмял.
К ним подсело ещё несколько рядовых стрельцов и ройовый с одной четырёхугольной серебряной звёздочкой на небольшом немецком погоне. На серо-зелёных пилотках солдат синели национальные украинские кокарды: щитки с выбитым в центре графически изображённым в виде трезубца словом "Воля". У одного на плече висела гармонь.
- Во гарно, хлопец, что инструмент захватил, - обрадовался Артюх Корсунец. - С писней и воевать веселее будет, да и помирать - тоже.
- Типун тоби на язык, - отшатнулся от таких его слов гармонист. - Я помирать ещё не собираюсь. Пусть лучше москали вси передохнуть, дьяволы, а мы на их могиле гопака спляшем.
- Грай, Лазарь, не томи душу, - попросил ройовый. - Шо-небудь из репертуару Петра Лещенки можешь?
- Конечно, могу, - взял в умелые руки инструмент Лазарь. Быстро пробежал пальцами по кнопкам, подбирая мелодию. Прокашлявшись, громко объявил: - "Признайся мэни". Танго. - И тут же запел чистым, хорошо поставленным, приятным голосом, аккомпанируя себе на гармошке.
Кто знал слова, стал ему подпевать, остальные, затаив дыхание, слушали. Песня была известная, звучала в записи по всей оккупированной немцами Европе. Петра Лещенко, популярного эстрадного певца из советской Бессарабии, знали и любили не только в Румынии, где он, не по своей воле оказался, но и далеко за её пределами: в Польше, Венгрии, Югославии и даже в Германии.
Когда спели танго, гармонист Лазарь заиграл "Ще не вмерла Украiна" - гимн украинских националистов. Тут уж все вскочили на ноги, одёрнули примятые мундиры немецкого образца, дружно взяли под козырёк. Так и простояли навытяжку, пока Лазарь не проиграл всю песню до последней ноты. Даже Василия Дубова невольно прошибла скупая мужская слеза при виде такого горячего проявления национального патриотизма. В эту минуту и он воочию ощутил себя неразрывной частицей легендарного украинского "Нахтигаля", и подпевал хлопцам как мог.
Когда все снова сели, с восторгом сказал соседу Артюху:
- Гарно поёте, друже козак! Аж за душу берёт - так гарно... Горилки бы зараз, да до девок!
- Так за чем же дило, Дубок? Марки есть в гаманце? Давай, я сбегаю...
Василий отвёл Корсунца в сторону, чтоб никто не видел, протянул в потной руке влажные, сложенные вчетверо рейхсмарки.
- Давай, друже Артюх, беги. Одна нога здесь, другая там.
Корсунец исчез в начинавших постепенно сгущаться, по-летнему поздних сумерках. Лазарь с воодушевлением исполнял украинскую народную песню "Червона калына", которую тоже очень любили в легионе и всегда залихватски пели в строю на марше. Подхватили её дружно и сейчас:
Ой, у лузi червона калина похилилася.
Чогось наша славна Україна зажурилася.
А ми тую червону калину пiдiймемо,
А ми нашу славну Україну, гей! гей! розвеселимо!
Мимо продолжавших спивать сичовых стрельцов прошли два немецких инструктора. Один из них весело сказал другому, кивая на украинских союзников:
- Курт, ты только посмотри на этих русских. Они всё время поют песни. Не расстаются со своей варварской гармошкой ни на минуту. И очень хорошо поют, я тебе скажу. Мелодично.
- Это не русские, а украинцы, - поправил товарища другой германский солдат, которого первый назвал Куртом. - Пора бы запомнить, Эрих.
- А какая разница? - искренне удивился первый солдат.
- У них язык немножко другой, - принялся примитивно объяснять Эрих. - Они люто ненавидят Сталина и воюют на нашей стороне.
- Но как поют, Эрих, - снова принялся восхищаться Курт. - Недаром их батальон называется "Соловей"!
Пока Артюх Корсунец бегал в станционный посёлок за выпивкой, в расположение неожиданно явились командир роты подхорунжий Сэливун Шчербина в сопровождении офицера связи легиона обер-лейтенанта Оберлендера и ещё какого-то немца в просторном камуфлированном костюме без знаков различия на куртке. Подхорунжий Шчербина приказал взводным построить личный состав.
Легионеры быстро вытянулись в две шеренги. Взводные начали перекличку. Василий Дубов похолодел, когда выкрикнули фамилию Артюха.
- Стрелец Корсунец, - строго повторил командир взвода бунчужный Евсий Кондратович, с недоумением оглядывая затаившийся в предчувствии грозы взвод легионеров.
В ответ опять никто не откликнулся. Кондратович покачал головой, отметил карандашом в списке, продолжил поверку. Командиры соседних взводов, закончив перекличку, чётко чеканя строевой шаг, шли для доклада к ротному Шчербине. Подхорунжий, о чём-то переговариваясь с немцами через ротного переводчика, рассеянно принимал рапорты. Оживился он только тогда, когда бунчужный Кондратович сообщил об отсутствии в строю стрельца Корсунца.
- Дезертировал? Найти немедля и - под арест! - жёстко приказал подхорунжий Шчербина. - Друже бунчужный, головой отвечаете!
- Есть, друже подхорунжий, - резко кинул руку к пилотке Евсий Кондратович, со всех ног бросился к своему взводу.
- Козаки, в ружьё! Построиться на дороге в походную колонну. Швыдче!
Легионеры поспешно похватали стоявшие в козлах винтовки, потянулись через небольшой пустырь к видневшимся впереди станционным постройкам, за которыми пролегала выложенная булыжником единственная улица.
Василий Дубов, в тревоге за судьбу Артюха, не знал что предпринять. Но тянуть дальше было нельзя и он, наконец, решившись, подошёл к взводному Кондратовичу.
- Пан бунчужный, разрешите обратиться?
- Я тоби не пан, паны в билой Польше остались, понял! - резко одёрнул его Евсий Кондратович. - Говори, друже козак, шо трэба?
- Прошу прощения, друже командир, - смутившись, извинился Дубов. - Рядового Корсунца искать не нужно, он зараз явится. Это я его послал на станцию за горилкой... Мой грех, мне и ответ держать.
- Так-так, пьянство в расположении воинской части перед выполнением боевой задачи, фактическое дезертирство Корсунца... - осуждающе глянул на подчинённого Кондратович. - Да знаешь ли ты, Дубок, чем это пахнет? В военное время за такое - сразу под трибунал!
- Больше не повторится, друже бунчужный, - стал смиренно каяться Василий, с надеждой заглядывая в глаза взводного.
- Но от меня-то ты что хочешь, козак? - с досадой нахмурился Евсий Кондратович. - Доложу ротному и хай вин с германами решает, что с вами делать... Пийшлы к подхорунжему.
В это время на пустыре показалась фигура солдата. Это возвращался со станции Артюх Корсунец. Взводный с Дубовым дождались его, Кондратович без обиняков отобрал у него водку и велел снять ремень. Этим он давал понять, что Артюх арестован.
- Ты тоже, Дубок, сымай пояс.
Передав бутылку с горилкой одному из взводных легионеров, своему посыльному, бунчужный Кондратович повёл арестованных к командиру роты. Выслушав доклад взводного, подхорунжий Сэливун Шчербина кивнул толмачу, чтобы перевёл стоявшим рядом немецким офицерам. Спросил у Дубова:
- Ты, я слышал, по-русски горазд балакать? Сам из-под Гуляйполя?
- Оттуда, друже подхорунжий, - кивнул Василий. - Но родился в России, на Дону.
- Козак?
- Зараз - да. Но родитель покойный из иногородних...
- Это что?
- Из донских крестьян-хлебопашцев. Пришлые мы, не коренные казаки.
- Как в Гуляйполе очутился? - продолжал сухо расспрашивать подхорунжий Шчербина.
Двое немцев, равнодушно, как на пустое место, глядя на Дубова, рассеянно слушали звуки непонятной им украинской мовы, на которой протекал разговор.
- С войны домой шёл в семнадцатом, - рассказывал Василий. - В Александровске на вокзале деповские в Красную гвардию сосватали. Потом пришли немцы, Красную гвардию разогнали, ну я на Екатеринославщине и остался, в селе Тальники неподалёку от махновского Гуляйполя.
- У Махно служил? - поинтересовался под конец Шчербина и не без основания: сам он всю Гражданскую провоевал в армии Петлюры, в галицийском Осадном корпусе сечевых стрельцов, которым командовал тогда атаман Евген Коновалец.
- Добре погулял с батькой, - признался, смело глядя на ротного, Василий Дубов. - До самого конца у Махно был, вместе с последними хлопцами в Румынию ушёл. Там, на переправе через Днестр, в конце августа двадцать первого року Нестора Ивановича и ранили в последний раз. Тяжело, в голову... Еле живого на берег вынесли, а тут - румынская пограничная стража! Ну и бросили нас всех в тюрьму...
- Ясно, - разминая плечи, поскрипел новенькой портупеей, туго перетягивавшей немецкий мундир, подхорунжий Шчербина. Подобострастно повернулся к офицеру связи Оберлендеру: - Я думаю, господин обер-лейтенант, что этих двоих можно включить в группу майора фон Штрассера. Один из них хорошо говорит по-русски, а диверсионному отряду как раз требуется переводчик.
Украинский легионер, знавший немецкий язык, перевёл сказанное германским офицерам. Обер-лейтенант Оберлендер согласно кивнул головой в щегольской фуражке с высоко вздёрнутой кверху тульей. Сказал что-то сухощавому, в мешковато сидевшем на нём камуфляже, майору фон Штрассеру. Тот, внимательно выслушав, ответил: "Гут!" Оберлендер заговорил, обращаясь к украинскому переводчику, тот, внимательно вслушиваясь в резкие, лающие интонации немецкой речи, переводил:
- Господин обер-лейтенант говорит, что эти солдаты сгодятся на роль командиров РККА, они подходят по возрасту. Тем, более, один знает русский язык. Но в Красной Армии служат в основном молодые люди. Нужно ещё человек пятнадцать молодых легионеров.
- Будет исполнено, герр обер-лейтенант, - звонко щёлкнул каблуками начищенных офицерских сапог бунчужный Евсий Кондратович. Обратился к стоявшим навытяжку без поясных ремней Дубову и Корсунцу: - Остаётесь здесь. Вот ваши пряжки, сейчас из взвода козаки принесут винтовки, ранцы и амуницию.
- Давай, Кондратович, ещё пятерых бойцов, - приказал командир роты Шчербина. - Остальных возьмём из взводов Лазаренко и Дида...
13
В Батайске, в приёмном центре Северо-Кавказского военного округа, призывников из Грушевки разбросали кого куда. Одногодков Вязовых, Трифона и Лариона, определили в кавалерийскую часть, в казаки, здоровяка Илью Сизокрылова - на флот, Митьку Топоркова - по профессии, в автомобильный батальон, Прохора Некрасова, сына болгарина Христофора, на ускоренные, трёхмесячные курсы младшего командного состава бронетанковых войск, Степана Крутогорова в сапёрный батальон, Терентия Громова и бригадирского сына Ивана Дубикова - на границу.
Здесь молодые красноармейцы прошли ещё один медицинский осмотр, затем им обрили пол ноль головы и отправили в баню. После бани - переодели в военную форму. Гражданскую одежду разрешили по почте отправить домой. Новобранцы получили зелёные гимнастёрки с шароварами, по две пары нижнего белья, пилотки, поясные ремни, шинели, сапоги и портянки. Форма варьировалась, в зависимости от рода войск: казакам выдали синие шаровары, башлыки и кубанки, пограничникам, вместо пилоток - фуражки с зелёным верхом, моряков так и оставили в гражданке, их переодевали на месте - в Севастополе. Вскоре всех погрузили в эшелоны и отправили на запад.
Почти сутки ехали Терентий с Иваном в набитой призывниками теплушке до Днепропетровска. На станциях все пути были забиты воинские эшелонами с красноармейцами и техникой, двигавшимися как и они - в сторону новой западной границе. В Днепропетровске вагон наполовину опустел, остальных повезли дальше, на Львов. Начальник команды старший лейтенант Дорофеев регулярно, утром и вечером, проверял по списку личный состав. Больше никаких мероприятий не проводил. На этом его командирские функции заканчивались, и молодое пополнение Красной Армии всё остальное служебное время было предоставлено само себе. Кто спал, кто читал прихваченную из дома книгу, кто бесцельно слонялся по теплушке, не находя чем бы заняться, кто, откатив дверь, смотрел на улицу, на проносящиеся мимо пейзажи родной российской природы.
Местность уже сильно отличалась от донских и южно-украинских привольных равнин. Сплошняком пошли сосновые или смешанные леса, многие - заболоченные. Хаты в сёлах уже не походили на донские казачьи курени, отличались и формой, и особенностями постройки. У них не было крыльца, наличников. Многие крыши крыты камышом или соломой.
- Завезут нас, Ванька, на край света, - пошутил Терентий Громов, обращаясь к станичнику. - Я до армии дальше Ростова нигде не бывал.
- Мне и подалее доводилось, - поддержал разговор Иван Дубиков. - На юге был, на Кубани, в Вёшках, в Сталинграде.
- В Вёшках Шолохова видал? - враз загорелся Терентий.
Он, учась ещё в станичной семилетке, прочёл по совету учителя, местного казака, первый том Шолоховского "Тихого Дона" и буквально был потрясён открывшейся перед мысленным взором грандиозной, масштабной панорамой прошлой казачьей жизни! Особенно запомнился образ Григория Мелехова, вставшего со страниц романа как живой.
- Видал, - кивнул головой Дубиков. - Ходит по станице, трубочку небольшую курит, со стариками и старухами здоровкается. Весёлый, улыбается одно в усы. Наш казак, природный, донской - плоть от плоти! И водочку, видать, уважает. Попахивало от него малость, сам чуял при разговоре.
- А я слыхал, что "Тихий Дон" не он написал, - подал голос один из призывников, которого звали Виталий, родом из Ростова. - Шолохов уже готовую рукопись романа взял и переделал малость, а написал Фёдор Крюков, белоказачий офицер.
- Кто тебе такое сказал? - взвился от негодования, вскакивая на ноги, Иван Дубиков. - Это вражеская пропаганда, чтобы опорочить великого донского писателя! И ты, товарищ, эти вражеские голоса повторяешь...
- Я не знаю, какая это пропаганда, но об том даже в газетах как-то писали, - парировал Виталий. - А на меня ты, друг ситцевый, ничего не вешай. Я за что купил, за то и продаю.
- Поклёп, - согласился с Дубиковым Терентий Громов. - Кому ж и написать ещё роман про казаков, как не самому казаку? А завистники, ясное дело, злобствуют... Ведь этакая глыбища - "Тихий Дон", а?! Вся как есть, правда прописана. Как оно было и что...
Но оппонент не сдавался. Он подсел поближе к грушевцам, начал рассудительно втолковывать:
- Ну, вы сами подумайте, ребята казаки: мог ли Шолохов, будучи всего двадцати лет от роду, написать такую книгу, которую учёные профессора и литературоведы в один ряд с "Войной и миром" графа Толстого ставят? Конечно, не мог, это доказанный факт! Сам он ни в Империалистической, ни в Гражданской войнах не участвовал, служил под конец в отряде ЧОН по борьбе с бандитизмом... Откуда бы он так хорошо знал белую армию?
- Он в Москве пользовался архивами, с бывшими белоказаками разговаривал, - горячо ответил ему Иван. - У нас в станице знаешь сколько казаков у белых служило! Порасспроси - такого расскажут, - на два "Тихих Дона" хватит.
- Буде вам, хлопцы, спорить, зазря лясы точить, - урезонил их парень, прибывший в команду в Днепропетровске. - Нет, чтобы за девок, к примеру, поговорить, либо за выпивку. Это да! Дило святое... А они нашли о чём: кто книжку написал? Да сдался он вам, цей Шолохов... Вот у нас был кобзарь, так то кобзарь - Тарас Шевченко! Его писни до сих пор на Вкраине спивают.
- Кто про что, а вшивый про баню, - скептически хмыкнул призывник, стоявший у распахнутой двери теплушки. - Вы лучше скажите: куда мы едем и почему на каждой станции эшелоны с воинскими частями стоят?
- А то не знаешь куда? Во Львив, сказано ж перед погрузкой было, - ответил украинец. - А войска перебрасывают поближе к новой государственной границе СССР после воссоединения с нами Западной Украины и Белоруссии.
- Воссоединения? - улыбнулся, скептически глянув на него, призывник. - Скажи лучше: захвата их территории. Что тут непонятного: Гитлер с запада на Польшу напал, а мы - с востока. И отхватили себе порядочный куш.
- Тебя как звать, парень? - встал вдруг на ноги Иван Дубиков.
- Назаром, а что?
- А то, Назар, что ты такие речи больше здесь не веди, - сурово, с угрозой в голосе, посоветовал грушевец.
- Это почему же такое?
- А потому, что я есть ответственное лицо, - бывший комсорг бригады. И батя мой - передовой колхозный бригадир. И земляк мой кровный, одностаничник, - Иван метнул быстрый взгляд в сторону Терентия, - комсомолец Громов, тоже в передовиках числился, за что неоднократно премирован от правления колхоза имени Ленина, и награждён почётными грамотами райкома. А ты нам тут такое... - Дубиков не находил слов от возмущения.
- Целуйся со своим колхозом, передовик хренов! - сплюнул по ветру Назар и отошёл от двери вглубь вагона.
- Ты что сказал, гад? - сжав кулаки, попёр на противника Дубиков.
Терентий, встав, загородил ему дорогу. Положил руки на плечи, успокаивая.
- Не надо, Иван, брось, не заводись, что собачишься? Свои же кругом люди, а ты в бутылку лезешь.
- Я его не обзывал...
- А гадом назвал - это как? - напомнил Назар.
- Ты первый начал.
- Ну всё, козаки, будя! - хлопнул ладонями по коленкам весёлый украинец. - Ша! Тошно вас слухать... Сказал же, лучше о бабах балакать, чем о политике. Не то до кулачиков дило дойдёт - сопатки друг дружке расквасите, а оно вам надо?
- Назвался груздем, полезай, друг ситцевый, в кузов, - засмеялся от чего-то ростовчанин Виталий. - Начинай за баб, да позабористей, - я это люблю... Сам-то, случаем, не женат, или понаслышке всё, с чужих слов?
- Я, конечно, друже Виталя, сам не обзавёлся ещё семейством, - заговорил украинец, - но зазноба в селе у меня была. Сам я родом с Запорижья, Павло Корноух кличут. Мои предки из старинного козацкого роду: на стругах через Чёрное море на османов ходили, крымцев в степу за Перекопом в хвост и гриву чихвостили и ляхам в Речи Посполитой жару давали...
- Ты, товарищ Корноух, прямо как кобзарь сказ свой ведёшь, - восхищённо заметил Иван Дубиков, усаживаясь поудобней и приготавливаясь слушать долгую повесть. - Занятно слухать.
- А мне скрывать нечего, что было, то было, - ответил Павло. - Я к родословной своей линии - дереву по научному - с мальства, сколько себя упомню, интерес проявлял. Хлопцы, бывало, из речки не вылазят, либо соседские сады обносят, а я со стариками - на завалинке. Слухаю, что они промеж себя балакают. Через то меня в селе кое-кто за дурачка считал, вроде юродивого, а мне начхать! Дедов порасспросить, как люди в старину жили, дюже завлекательно было.
- Ты про баб-то когда начнёшь, коль хвалился? - подсказал призывник Назар.
- Была у меня перед службой в селе зазноба, - без всякого перехода заговорил Павло Корноух. - Нельзя сказать, чтобы очень уж молодэнька... Рокив так...
- Пятьдесят? - снова влез хмурый Назар.
Призывники в теплушке рассмеялись, оценив шутку.
- Ни, хлопче, не угадал. У нас стильки не живут, - отшутился в свою очередь Павло. - Было ей рокив тридцать, не более. Вдова, всё как полагается. А мне - семнадцать. Кровь кипит, как бешеная, ночами срам снится, девки наказ материн чтуть: "Принесёшь в подоле - со свиту сживу!" Сами, думаю, понимаете, нэ малэньки, каково парубку в семнадцать рокив на свете билом жить! Когда круглые сутки - стоит, а некого... Трагедия, да и только.
- У нас в Ростове с этим полегче, - подал голос Виталий. - Девку, не девку, а бабу на одну ночку найти завсегда можно.
- Ну и я же про то, - согласился рассказчик. - Нашёл я соби порядочную вдову... Вернее - она меня. Я же хлопец ещё не опытный: мне бы только - дай! А там, думаю, само всё пойдёт... И зазвала меня как-то тётка Ганна, зазноба моя будущая, вдова, дров ей на зиму наколоть. Процую целый день как проклятый, выходной как раз був, в колхоз не ходили. На вечор Ганна меня в хату зовёт, отведать её хлеб-соли, а главное - магарыча. Я три стопки горилки выпил, взыграло во мне ретивое - полиз... Она как будто того и ждала - подол в гору, всё своё хозяйство белое, как молоко, гладкое да завлекательное - наружу! Я лёг сверху и по першему разу - опростоволосился...
- Это как? - выскалился нахально Назар.
- Объяснять не буду, сам пойми, - зарделся краской Павло.
- Не туда, что ли? - засмеялся ростовчанин Виталий.
- Нашли тему, - с досадой сказал Терентий. - Лучше бы о политике...
В это время поезд начал сбавлять ход. Призывники выглянули из вагона. Впереди, за крутым изгибом дороги, за мостом через небольшую речку, вырисовывалась станция. Дальше в зыбком тумане синел лес. Рассказчика уже не слушали, столпившись у двери, ждали остановки состава, чтобы побродить по перрону, размять мышцы. Кое-кто готовил прихваченные из дому деньги, чтобы купить у местных торговок съестное, красноармейские сухие пайки им ещё ни разу не выдавали...
14
Диверсионная группа начальника разведки 1-ой горнострелковой дивизии майора Гельмута фон Штрассера, куда вошли и Василий Дубов с Артюхом Корсунцом, в ночь с пятницы на субботу 21 июня 1941 года в глухом лесистом месте вплавь переправилась через реку Сан и стала быстро углубляться внутрь советской территории. В отряде, наряду с украинскими сичовиками из легиона "Нахтигаль", которыми руководил командир взвода, бунчужный Грицко Дид, было и несколько немцев из полка "Брандербург". Общая численность группы - двадцать пять человек. На всех легионерах была новенькая - с иголочки - красноармейская форма защитного оливково-коричневого цвета, на ногах чёрные ботинки и обмотки, в руках - советские трёхлинейки Мосина. Майор фон Штрассер, хорошо говоривший по-русски, был в форме внутренних войск НКВД, в фуражке с красным околышем и голубой тульей на голове, с двумя эмалированными шпалами майора на краповых петлицах гимнастёрки. Бунчужный Дид и фельдфебель1-й горнострелковой дивизии Берхард Вольф тоже обмундированы энкэвэдэшниками с тремя треугольниками старших сержантов на петлицах. Дубов с Корсунцом - в тёмной защитной походной форме старших лейтенантов с пистолетами системы наган в кобуре на правом боку и командирскими планшетами - на левом, с биноклями на шее, в пилотках для начсостава советской пехоты, суконных офицерских гимнастёрках и галифе, заправленных в высокие яловые сапоги.
Шли по западно-украинской земле, ещё каких-нибудь полтора года назад принадлежавшей Польше. Была тихая летняя безлунная ночь. В смешанном карпатском лесу, по которому осторожно двигались диверсанты, иной раз раздавались уханье филина, пугающий, истерический вскрик совы, кликушеский хохот сыча. Василий Дубов помнил, что на Дону эту ночную птицу звали пугачом.
- Як людына кричит, - шёпотом говорил, обращаясь к Дубову, Артюх. - Бис ему в глотку, дьяволу!
- Пускай орёт, полуночник, гад с ним. Лишь бы на пограничников красных не нарваться, - рассудительно ответил Дубов.
Рассвет застал немецких диверсантов на лесной опушке на склоне невысокой горы. Впереди, в низине, по слегка всхолмлённому пшеничному полю петляли две наезженные колеи грунтовой дороги. Майор фон Штрассер раскрыл новенький планшет, стал внимательно изучать советскую карту-трёхвёрстку. Затем что-то тихо сказал по-немецки бунчужному Диду, тот, выслушав переводчика украинца, который тоже был в группе, согласно кивнул головой. Приказал легионерам строиться в походную колонну, позвал Василия Дубова и Артюха Корсунца.
- Рядовой Дубок, поведёшь колонну за командира. Корсунец - замыкающий. С Богом, хлопцы!
Сичовые козаки из "Нахтигаля" быстро и умело выполнили приказ, выстроились на опушке в колонну по два. Пошли скорым шагом вниз к дороге, приминая пшеничные колосья. В хвосте пристроились четверо немцев из диверсионного полка "Брандербург" и Артюх Корсунец. Майор фон Штрассер с двумя немцами и бунчужным Грицко Дидом двигались чуть в стороне, сбоку походной колонны. Василий Дубов, входя в роль старшего лейтенанта вражеской армии, то и дело бодро покрикивал "шире шаг" и "не растягиваться".
Выбрались на грунтовую дорогу и затопали веселее, по пшенице идти было несподручно: густые колосья мешали движению. Да и жалко было украинским селянам, которых в отряде было большинство, варварски вытаптывать хлеб.
Впереди на дороге показалась подвода, на которой помимо старика-возницы, пожилого крестьянина в соломенной шляпе, сидело, свесив ноги, несколько молодых девчат в белоснежных, расшитых красными цветными у ворота и на рукавах, украинских кошулях, - просторных сорочках, - традиционных закарпатских узорчатых безрукавках поверху и юбках (спiдницях), шитых из самых разнообразных тканей. При виде их легионеры заметно оживились.
- Гляди, гляди, хлопчики, - бабы!
- Це, Хведор, не бабы, а колхозницы. Урозумий.
- Вот бы их - в пшеницу! А дида - в расход...
- Разговорчики в строю! - строго прикрикнул на мнимых красноармейцев Василий Дубов.
Майор фон Штрассер одобрительно покивал головой, на ходу закуривая советскую папиросу, что-то сказал шагавшему рядом Грицко Диду. Повозка поравнялась с легионерами. Правивший лошадями возница слегка натянул вожжи, в знак приветствия снял шляпу, поклонился:
- Доброе утро, товарищи!
- Здравствуй, старик, - нехотя кивнул в ответ шедший впереди своих Василий Дубов. Ему не хотелось вступать в разговор с местными, чтобы на чём-нибудь не проколоться. Как-никак, это был его первый рейд по тылам противника.
Гельмут фон Штрассер со своими немцами и бунчужным, почуяв опасность, быстро приблизился к подводе. Майор резко скомандовал легионерам:
- Шире шаг, бойцы! Не задерживать движение. Товарищ старший лейтенант, ведите личный состав к шоссе, там подождите. Я вас догоню.
- Есть, товарищ майор! - лихо козырнул Дубов, обрадованный, что инициативу перехватил фон Штрассер.
Колонна переодетых легионеров запылила мимо притормозившей повозки дальше. У солдат позвякивали притороченные с боку к скаткам шинелей котелки, били по бедру прицепленные спереди к поясному ремню тяжёлые, образца 1936 года, стальные шлемы, по форме смахивающие на германские.
Майор Штрассер остановился, докуривая папиросу, возле подводы. Его телохранители и бунчужный Грицко Дид безмолвно застыли неподалёку. Видя, как заинтересованно-жадно смотрит на окурок старик-возница, фон Штрассер достал из кармана широкого офицерского галифе красочную пачку ленинградского "Трезвона", с подкупающей добродушной улыбкой протянул колхознику:
- Будь ласка, дидо, угощайся!
- Вот спасибочки, дорогой товарищ командир. Со вчерашнего вечера не куривши, уши напрочь поопухали, - обрадовался старик, цепляя заскорузлыми, огрубевшими в сельской работе, плохо гнущимися пальцами с обломанными грязными ногтями папиросу за длинный белый мундштук.
- Берите ещё, не жалко. Травитесь на здоровье, - блеснул советской простонародной поговоркой немец, вспомнив, чему учили в разведшколе. Несильно ударил указательным пальцем по краю пачки, как это делают, угощая друг друга, русские. Несколько папирос высунулось из общего стройного ряда, а одна упала на землю.
Шустрая востроглазая симпатичная дивчина с длинной чёрной косой до пояса, босая, тут же спрыгнула с повозки, потянувшись за упавшим "богатством".
- Не стоит беспокоиться, дочка, у нас этого добра навалом, - пренебрежительно хмыкнул немецкий майор и, опередив её, быстро наступил носком щегольского, начищенного до блеска, хромового сапога на упавшую папиросу, вмял её в землю.
Старик в соломенной шляпе на возу крякнул. Закурив, отчего-то смущённо закашлял. Виновато отвёл глаза в сторону, отгоняя натруженной рукой окутавший его облаком синий табачный дым. Девушка, отдёрнув, будто обжёгшись, руку, со страхом уставилась на сапог Штрассера. Медленно выпрямившись, растерянно и подозрительно глянула в холодные, не смеющиеся - не смотря на искусственную улыбку на тонких губах - глаза "советского офицера". Её подруги на возу тоже настороженно притихли.
Немец понял, что сделал что-то не так. Стал поспешно анализировать ситуацию, припоминая последние инструкции руководства, содержание лекций в разведшколе об экономической ситуации в советской Западной Украине. Конечно, ему не следовало так опрометчиво-демонстративно показывать своё пренебрежение к этим варварским русским папиросам, которые вынужден был курить с показным удовольствием. Будь его воля, он бы, не задумываясь, растоптал сейчас всю пачку и с наслаждением закурил берлинские сигареты, набитые лучшим сортом турецкого табака, портсигар с которыми лежал в другом кармане. Но эти бедные украинские бауэры, доведённые коммунистами до последней стадии нищеты и отчаяния, перенёсшие недавно страшный голод, не знающие ничего, кроме махорки или самосада в, так называемых козьих ножках, считают папиросы ленинградского государственного табачного треста чем-то высшим и недосягаемым.
Фон Штрассер засмеялся, развязно дотронулся худыми чистыми пальцами до смуглой загорелой щеки девушки, щёлкнув каблуками, лихо отдал честь.
- Не смею больше вас задерживать, товарищи колхозники. Разрешите раскланяться. Дела службы...
Немецкий майор кивнул своим, и они вчетвером направились вслед за ушедшей далеко вперёд разведгруппой.
- А мы, товарищи красноармейцы, и не колхозницы вовсе, - крикнула им вслед какая-то бойкая дивчина. - Мы в единоличном хозяйстве, работницы.
Штрассер промолчал, ничего не ответив. В душе переживал за свой недавний промах. Решил теперь быть осмотрительней. Отряд дожидался их на обочине узкого асфальтированного шоссе, по которому то и дело в обе стороны проносились грузовики и легковые машины. Изредка погромыхивали гужевые повозки. Ещё реже потрескивал горластым мотором мотоциклист. По обочине иной раз проползали, нещадно коптя небо выхлопными газами из керосиновых двигателей, тяжёлые гусеничные трактора "СХТЗ-НАТИ" - "натики" по-местному, или медленно проезжали, гремя железными колёсами, тихоходные колхозные "Путиловцы", созданные на базе американских "Фордзонов". Шоссе было такое узкое, что две полуторки едва разъезжались на нём, сбавляя скорость, а в некоторых местах даже съезжая правой стороной на обочину.
Легионеры, поснимав громоздкие скатки и тяжёлые, набитые сухим пайком, патронами и гранатами, ранцы-рюкзаки, к которым снизу были пристёгнуты мешки с колышками для палатки, расслабленно сидели в разных позах на земле. Утирали пилотками обильно струившийся по лицам пот, кое-кто пил тёплую, невкусную воду из фляжек, кое-кто курил советскую махорку, неумело сворачивая самокрутки. С непривычки это у многих не получалось, хоть их скрупулёзно обучали этой нехитрой науке русские инструктора из бывших белоэмигрантов в учебном лагере на полигоне "Нойхаммер" в Силезии.
- Герр майор... - обратился было к фон Штрассеру с докладом Василий Дубов, но немец только пренебрежительно отмахнулся рукой. Собрал короткое совещание, на которое пригласил его самого, Артюха Корсунца, бунчужного Дида, переводчика со странным именем Мина, радиста Юрко, а также разведчика из горнострелковой дивизии, фельдфебеля Берхарда Вольфа и своих телохранителей, - инструкторов из первого батальона 800-го полка спецназначения "Бранденбург", Курта и Эриха. Заговорил по-русски:
- Господа, нам необходимо захватить машину, чтобы двигаться к месту назначения. Лучше всего подошла бы крытая армейская полуторка или ЗИС-5. Но в крайнем случае можно остановить и гражданскую... Чорнокниженко, переведи для германских инструкторов, только тихо, шёпотом, - обратился он к переводчику Мине. Дождавшись конца его приглушённой, еле слышной речи на немецком языке, снова заговорил:
- Теперь конкретно. - Майор фон Штрассер повернулся к радисту Юрко: - Рядовой Билый, вы вместе с инструктором Куртом Меркелем и легионером Корсунцом сейчас же отправляетесь в укромное, скрытое от посторонних глаз место, выходите на связь с центром. Сообщаете в дивизию наши точные координаты. Только быстро, чтобы вас не запеленговали советские чекисты... Бунчужный Дид, - строите личный состав подразделения на обочине и ведёте вперёд вдоль шоссе. Как только найдёте подходящее для укрытия место, располагайтесь там, предварительно выставив на дороге постового. Мы будем проезжать мимо на автомашине и подберём вас. Приказ ясен?
- Так точно, герр майор! - по-уставному кинул руку к пилотке Грицко Дид.
- Товарищ, а не герр... бунчужный Дид, не забывайтесь, - сделал ему замечание майор фон Штрассер.
- Так никого ж из чужих нема, кругом вси свои, - развязно оправдывался Грицко.
- Выполняйте! - жёстко прервал его пререкания немец.
Когда украинские легионеры из "Нахтигаля" ушли вперёд, Штрассер собрал всех находившихся в группе немцев, а также Василия Дубова и переводчика Чорнокниженко. Повёл их в противоположную от этого места сторону, на запад, в сторону государственной границы СССР, которую они перешли утром. В нескольких километрах отсюда дорога круто шла на подъём и ныряла в густой лиственный лес, разросшийся по склонам гор, где было удобнее всего захватить машину. Туда и устремились немецкие диверсанты.
* * *
Грушевец Митька Топорков, призванный на майские праздники, вот уже второй месяц служил в доблестной Красной Армии. После месячного курса молодого бойца, определили Дмитрия, как профессионального колхозного шофёра, в Отдельный автотранспортный батальон, дислоцированный на Западной Украине, или Западэнщине, как называли её местные жители. Автобат располагался в лесу, недалеко от приграничного Перемышля - восточной половины бывшего польского Пшемысля, разделённого рекой Сан на две неравные части. На другой стороне, в Прёмзеле, как он сейчас назывался, были союзники, то есть - немцы.
В этом же районе, в густых карпатских лесах, в низинах у подножий невысоких гор было размешено в летних лагерях множество других частей: стрелковых, кавалерийских, танковых. Все они были переброшены сюда недавно из центральных районов страны, как и автомобильный батальон, в котором служил Топорков. Он уже исколесил на своём "ГАЗ-АА" по делам службы почти все окрестные части, везде неизменно разыскивая земляков. Однажды, прибыв со старшим батальонным комиссаром Ершовым в расположение танковой дивизии, встретил там Прохора Некрасова - сына болгарина Христофора, Христи по-уличному, копавшегося в дизельном двигателе тридцатьчетвёрки. Перед армией Прохор работал в колхозе трактористом, потому и попал в танковые части.
- Прошка, здорово живёшь, брат! Не узнал? - первым радостно окликнул одностаничника Дмитрий Топорков, выпрыгивая из кабины полуторки и небрежно хлопая деревянной дверью.
Некрасов, оторвавшись от работы, взглянул на подходившего к танку Топоркова. Засветился счастливой улыбкой, бросил на броню загремевший гаечный ключ, протёр чёрные от мазута руки чистой ветошью.
- Дмитрий, ты! Ну, здорово, земляк, здорово!
Спрыгнув с танка, Прохор Некрасов поспешил на встречу грушевцу. Земляки крепко, по-мужски, обнялись. Дмитрий Топорков в восторге хлопнул невысокого, кряжистого потомка балканских южных славян по плечу.
- В танкистах, значит...
- Да, механик-водитель, - отозвался весело Прохор. - Я ещё на призывной комиссии в танковые войска напросился. Меня поначалу на ускоренные, трёхмесячные курсы младшего командного состава направили, но я схитрил, сказал, что бегать не могу, задыхаюсь, и в боку колет.
- А при чём тут бег? - не понял Дмитрий Топорков.
- Да сержантская учебка, куда нас из Батайска привезли, от бронетанковых войск как раз и была, - принялся путано объяснять Некрасов. - А начальник учебки подполковник Кулагов - заядлый спортсмен. Ему главное, чтобы курсанты весь день по полигону, как кони, бегали, через козла хорошо прыгали, да на турнике отжимались. Его учебка на спортивных соревнованиях среди других армейских подразделений завсегда первые места занимала. Нас курсанты - кто уже прослужил по три месяца, и предупредили в курилке, что надо говорить чудаковатому подполковнику на собеседовании. Он собеседование с каждым новым бойцом проводил, спортсменов-рекордистов выискивал. Ну, я и соврал, что бегать задышка не позволяет, и на турнике фигуры крутить не горазд. Кулагов тяжко вздохнул и отправил меня в танковую дивизию. А мне только того и надо!
- Ловко! - искренне удивился Топорков. - А ты жук ещё тот, Прошка. Клёво подполковника провёл.
- Я ж не от службы отлынивал, а наоборот... - виновато потупился Некрасов. - Хотелось поскорее в часть попасть, боевую машину освоить. А солдатами понукать - не по мне. Это хохлы-служаки до сержантских треугольников охотники. Их коврижками медовыми не корми - дай над своим же братом-солдатом покомандовать, глотку порвать.
- Твоя правда, земеля, - согласно кивнул головой в лихо сбитой набекрень пилотке Митька Топорков. - Любят хлопцы украинцы службу тащить, перед отцами-командирами из кожи вон лезут, чтобы отличиться.
Малость помолчав, оба одновременно полезли в карманы за куревом. Прохор Некрасов вытащил из кармана чёрного замасленного танкистского комбинезона по старинке расшитый станичной зазнобой кисет с традиционной солдатской махоркой, Топорков извлёк на свет помятую пачку дешёвых папирос.
- Присядем? - кивнул Прохор на вытертое солдатскими задами бревно в стороне от танка.
Топорков направился вслед за одностаничником. Удобно примостившись на импровизированной "лавочке", закурили. Дмитрий поинтересовался, пуская вкусный папиросный дым в сторону собеседника:
- Ты из наших больше никого не встречал?
- Встречать не встречал, а сведения об ещё одном земляке имею точные и проверенные, - обнадёжил Прохор.
- Правда?! И кто ж таков? - неподдельно обрадовался Топорков.
- Наш, грушевский, из бывших иногородних... Герой Гражданской войны, - интригующе заговорил танкист Некрасов, затягиваясь вонючим дымом козьей ножки и гулко кашляя в кулак.
- Не тяни кота за хвост, говори, кто такой? - нетерпеливо привскрикнул Дмитрий.
- Полковник Дубов, командир стрелковой дивизии, расположенной южнее нас, - торжественно объявил Прохор Некрасов.
- Вот те на, не знал, что у нас в Грушевке такая выдающаяся личность проживает, - с восхищением протянул Митька, затоптав каблуком кирзового сапога окурок папиросы.
- Проживала, - поправил танкист. - Михаил Дубов давно уже в Грушевке не квартирует. Взрослые гутарили: едва Гражданская закончилась, он возвернулся в станицу, забрал единственную, уцелевшую со всего семейства дочку Наталью и куда-то уехал. Больше его никто не видел.
- И никого больше в станице из родни его не осталось? - спросил Топорков.
- Ни единой души. Сами они будто бы пришлые были, из России, - принялся рассказывать Некрасов. - Жинка Михаила Дубова ещё до революции померла, папаня сказывал - удавилась. Старший сын Василий с Империалистической войны не вернулся, младший Борис в Гражданскую погиб...
- И откуда ты всё знаешь, Прошка? - подивился Топорков.
- Так, слухал, что взрослые гутарили... - замялся Некрасов.
- А откель южнее вас стрелковая дивизия взялась? Не было ведь её раньше.
- На днях прибыла на Западэнщину из Союза.
- И точно ею наш земляк Дубов командует? Может, однофамилец?..
- Точнее не бывает. Я как-то стоял в штабе в наряде, на первом посту при знамени, - своими ушами слышал, - сказал Прохор Некрасов.
- Что ты слышал?
- Как начальник штаба разговаривал с нашим комдивом о Дубове. Он сам и сказал, что командир стрелковой дивизии полковник Дубов - герой Гражданской войны, краснознамёнец. В двадцатом Перекоп у Врангеля забирал.
- Факт убедительный, - уверенно проронил Митька Топорков. - Знать так оно и есть. Начальник штаба попусту трепать языком не станет.
- А ты думал...
В субботу 21 июня после утреннего общего построения батальона, ротные водители и рядовой Топорков в их числе направились в автопарк обслуживать и готовить к выполнению дальнейших задач технику. Колонну вёл командир первого взвода лейтенант Журов. На нём были такие же, как у красноармейцев защитного цвета гимнастёрка и шаровары (галифе). Правда, галифе - с чёрной окантовкой по бокам. На голове командирская фуражка с чёрным околышем, под цвет рода войск, на чёрных же петлицах автомобильные эмблемы и по два эмалированных кубаря.
- Не отставать, рота! Не растягиваться. С ноги не сбиваться, шире шаг, - то и дело покрикивал лейтенант. Но больше для порядка. В лесу не на параде, идеально держать строй незачем.
Ротные полуторки стояли на большой поляне, отведённой под автопарк и огороженной по периметру колючей проволокой. У входа - КПП со шлагбаумом. В небольшой деревянной будке дежурный по автопарку, у шлагбаума - двое дневальных. Помимо наряда у КПП -деревянная вышка в конце автопарка. Днём на ней изнывает от скуки часовой. В ночное время, когда работы в парке прекращаются, караульный патрулирует территорию.
У каждой роты - свой, огороженный металлической сеткой, участок, где стоят автомобили. Вся территория тщательно замаскирована натянутой на высокие шесты маскировочной сетью. Курить на территории автопарка строжайше запрещено: во-первых - лес, во-вторых - массовое скопление заправленной горючим автотехники, в-третьих - рядом склад ГСМ. Там - своё КПП, - по периметру день и ночь вышагивает часовой со штыковой винтовкой наизготовку.
Дмитрию Топоркову нравилась суровая воинская служба, хоть прослужил всего-ничего. И тянуть солдатскую лямку ему ещё - что медному котелку, - как шутили старослужащие красноармейцы, увольняющиеся в запас этой осенью. Но Митька не обижался. Знал: в своё время и сам он будет незлобно подтрунивать над зелёными неопытными салажатами, только что выпорхнувшими из мамкиного уютного домашнего гнёздышка. Это армейская традиция, от которой никуда не денешься. Главное же то, что армия делает из вчерашних мальчишек, бывших маменькиных сынков, - настоящих мужчин, защитников советской Родины.
Топоркова просто распирало от гордости за свою могучую, самую справедливую в мире страну, как ему внушали в станице школьные учителя и здесь, в армии, воинские командиры. Он считал, как и все красноармейцы, Красную Армию самой сильной и непобедимой, и свято верил, что, в конце концов, во всех капиталистических странах трудящийся угнетённый народ поднимется на борьбу с эксплуататорами, произойдёт мировая революция, и все будут жить при коммунизме. Он жадно слушал на политзанятиях лекции взводного политрука Зырянова о неспокойном международном положении, о развязанной на западе империалистами Англии и Франции войне, о проклятых внутренних врагах молодой советской республики: троцкистах, ревизионистах, левых уклонистах и прочих двурушниках. Дмитрий жадно ловил каждое слово взводного политрука, тщательно вёл конспект и боготворил великого вождя всех времён и народов Иосифа Виссарионовича Сталина. Недавно он написал заявление о приёме в комсомол и сейчас с нетерпением ждал результата, штудируя в свободное время устав и программу молодёжной коммунистической организации.
В автопарке водители занялись обслуживанием своих автомобилей, хоть те и блестели безупречной девственной чистотой, свежей зелёной краской, а двигатели заводились, как часы. У некоторых наиболее расторопных солдат были покрашены чёрной краской не только барабаны колёс, но и сами резиновые скаты. Но это, как считал Топорков, было уже слишком... Да и смысла особого не имело: всё равно, что красить в зелёный цвет пожелтевшую осеннюю листву на гарнизонных деревьях. После любой поездки колёса полуторки, ещё недавно на стоянке отливающие безукоризненным чёрным лакированным блеском, густо покрывались пылью, а то и грязью, и машину приходилось гнать на мойку и, сняв сапоги и подвернув шаровары и рукава гимнастёрки, драить щёткой до зеркального блеска.
Насчёт покрашенных зелёной краской листьев - тоже не выдумка. Митька слышал эту общеармейскую байку от старослужащих: в одну отстающую по боевой и политической подготовке стрелковую дивизию должна была приехать проверка из Москвы, из самого генерального штаба. Комдив за месяц до высокой столичной комиссии приказал подчинённым буквально вылизать всю территорию части: покрасили снаружи и внутри все казармы, посыпали речным песочком спортплощадки, заменили бордюры и заново заасфальтировали все дороги, подстригли травку на газонах и кусты, побелили деревья. Красноармейцам выдали новое, с иголочки обмундирование со склада НЗ. Офицеры днём и ночью гоняли по плацу личный состав, отрабатывая чёткий парадный строевой шаг с залихватской солдатской песней. Всё вроде предусмотрели. Как на грех, пока готовились, наступила ранняя осень, листья в воинской части стали предательски желтеть. А командиру дивизии так хотелось блеснуть перед высоким столичным воинским начальством, не ударить лицом в грязь и представить идеальную боевую единицу. Авось и выкарабкается тогда подразделение из отстающих, а сам он, может, на повышение пойдёт. И тут эта дурацкая, по мнению комдива, осень испортила всю идиллию. И приказал тогда ретивый армейский начальник красноармейцам ночью выкрасить листья на деревьях в зелёный цвет. Вот удивлялись утром идущие на службу гарнизонные офицеры: вчера ещё была кругом осень, а сегодня - как будто весна наступила. Все листья на деревьях ядовито-зелёные!
Не успел Дмитрий Топорков приступить к своим обязанностям, только открыл капот и стал по всегдашней, ещё с гражданки, шофёрской привычке проверять уровень масла в картере, как подошёл взводный политрук Ивашин. Сказал приказным тоном:
- Рядовой Топорков, поступаешь в моё распоряжение - приказ командира батальона. Поедем в Перемышль на станцию за важным грузом. Живо готовь автомобиль к выезду, потом заправишься на ГСМ, и тронем.
- Есть, товарищ политрук! - чётко отдал честь Дмитрий и бросился готовить машину. Ещё предстояло залить воду в радиатор, подтянуть баллонным ключом колёса, проверить тормоза и уровень масла в коробке передач и заднем мосту. Смазать шприцем с солидолом шарнирные соединения на тягах рулевого управления, цапфы переднего моста, подвесной подшипник кардана.
Через полчаса, заправившись, Дмитрий Топорков с политруком Ивашиным выехали из воинской части. Старая шоссейка, оставшаяся ещё от поляков, неровно тянулась по тёмному лесу на запад в сторону новой государственной границы СССР. Впрочем, рядовой Топорков ещё ни разу на границе не был и чем она отличается от старой - не имел никакого представления. Просто все кругом постоянно говорили: "новая граница", что и подразумевало наличие где-то старой.
О событиях, происходивших в этих местах почти два года назад, в сентябре 1939 года, Дмитрий тоже чёткого представления не имел. На политзанятиях политрук Ивашин объяснял, что союзная и дружественная Советскому Союзу Германия вынуждена была ввести свои войска на территорию панской Польши, чтобы защитить немецкое население от геноцида. Бывшая панская Польша проводила не добрососедскую по отношению к Германии политику: угнетала проживающих на её территории немцев, даже физически уничтожала их, постоянно устраивала вооружённые провокации на границе. В конце концов, чаша терпения германского правительства переполнилась, и Гитлер вынужден был ввести на польскую территорию вермахт. Пока германские войска, громя деморализованную польскую армию, продвигались по Западной Польше к Варшаве, народы Восточной Белоруссии и Восточной Украины, входившие раньше в состав СССР и захваченные в 1920 году белополяками, обратились к советскому правительству с просьбой о воссоединении. Великий Сталин сейчас же откликнулся на просьбу братских славянских народов и ввёл в Восточную Польшу Красную Армию. Так эти земли и оказались в составе СССР.
Дорога, петляя по дремучему карпатскому лесу, круто поднималась в гору, потом следовал неизменный спуск в лощину, после снова подъём. Двигатель натужно выл, взбираясь на очередной пригорок. Если не хватало разбега, Топоркову приходилось переключаться на пониженную передачу. На спусках он основательно разгонял полуторку, выключал скорость, чтобы машина по инерции неслась ещё быстрее, на половине подъёма резко и бесшумно, - с перегазовкой, для сбалансирования скорости, - врубал повышенную передачу и взлетал на горку как птица.
Лес по обочинам шоссе стоял хмурый и угрюмый, заросший густым, непроходимым травостоем, заваленный пожухлой прошлогодней листвой, хвоей и сухим валежником. Кое-где громоздились среди деревьев поваленные стволы. Лиственные и хвойные деревья стояли вперемешку, часто мелькали белые стволы берёз, похожие на старинные царские полосатые верстовые столбы. Деревья по обеим сторонам дороги как бы поднимались в гору амфитеатром. Порой казалось, что они не поднимаются вверх, а спускаются с горы, как воины, атакуя незримого неприятеля.
- Товарищ политрук, можно закурить? - не отрывая глаз от дороги, спросил Дмитрий.
- Кури, Топорков, что спрашиваешь, - разрешил Ивашин. Сам достал из кармана галифе коробку "Казбека", протянул папиросу водителю.
- У меня свои, товарищ политрук, - отказался Митька.
- Бери, бери, рядовой Топорков, ты таких, верно, ещё не курил, - настоял на своём Ивашин. Ловко чиркнул спичкой, поднеся её к кончику папиросы Дмитрия. - Знаешь ведь, небось: дают - бери...
- Ага, знаю, учёный, - заулыбался, довольный шуткой взводного политрука, солдат. - Бьють как сидорову козу - беги, ноги в руки... Эт мы проходили в своё время в станице.
- Из казаков? - поинтересовался Ивашин.
- А то!.. Грушевские бугаи мы, ребяты - палец в рот не клади, - признался с гордостью.
- Это почему же - бугаи? - не понял Ивашин.
- Прибаутка такая в станице была, со старых времён осталась, старики сказывали, - принялся растолковывать Топорков. - Тогда, до Октябрьской революции ещё, у каждой станицы своё простонародное, уличное прозванье имелось. Наших казаков уроженцы других станиц дразнили: грушевские бугаи колоколами трезвонили... Это оттого, должно быть, что привязал кто-нибудь по пьяной лавочке быков к колокольне, они утром попросыпались и домой пошли, а колокола в церкви и затрезвонили.
- Занятная байка, - улыбнулся политрук Ивашин и тут же, без всякого перехода спросил, погасив улыбку: - Ты заявление в комсомол писал?
- Да. И каково решение комитета?
- Решено тебе отказать, рядовой Топорков, - жёстко отрубил Ивашин. - Не достоин ты ещё быть комсомольцем.
- И почему же, если не секрет, - помертвев лицом, оторопело выдавил Дмитрий. Он по прежнему сверлил глазами извивающуюся впереди узкую ленту шоссе, но улыбаться перестал. И политруку было видно, каких усилий ему стоило не показывать своего огорчения.
- А ты сам не догадываешься, Топорков? - задал встречный вопрос Ивашин.
- Нет, не догадываюсь, товарищ политрук, - отрицательно, с вызовом качнул головой Митька.
- Отец твой, Топорков Семён Харитонович, где?
- А-а, вы про это... - сразу всё понял Дмитрий. - Так ведь сын за отца не ответчик.
- Где, я спрашиваю, - не повышая тона, флегматично повторил вопрос Ивашин.
- Дед Харитон сказывал - в эмиграции.
- А ты знаешь, что это такое - эмиграция, и кто есть твой родной папаша? - торжествующе провозгласил взводный политрук и сам же ответил: - А есть он злейший враг нашей родной Советской власти и нашего народа. Недобитая контра, белогвардеец, утёкший с бандами барона Врангеля из Крыма за рубеж!
- Понятно, - угрюмо процедил Топорков. - Значит клеймо на мне чёрное за папашины грехи... В комсомоле состоять не достоин.
- А ты как думал? В комсомол с такой биографией примут?
В кабине повисла тягостная тишина. Дмитрий обиженно замкнулся и больше не проронил ни слова. Политрук Ивашин всю дорогу до Перемышля нервно курил, выбрасывая окурки в окно. В городе свернули на товарную станцию, где под разгрузкой стоял воинский состав. Красноармейцы выносили из вагонов пачки с какой-то книжной продукцией и складывали под навесом. Политрук Ивашин велел Топоркову остановить машину неподалёку и пошёл в контору оформлять документы. Дмитрий приблизился к работавшим солдатам. Руководил разгрузкой русый усатый старшина-сверхсрочник с четырьмя треугольниками на малиновых петлицах с эмблемами пехотно-стрелковых войск. Сидя на разорванной, видно упавшей из вагона, книжной пачке, он курил папиросу и внимательно разглядывал какой-то большой лист плотной бумаги, похожий на офицерскую карту-трёхвёрстку.
Топорков подошёл к нему сзади и заглянул через плечо. Это действительно была карта - подробная схема польского Пшемысля на русском языке.
- Так просто... поинтересоваться, что за книжки, - смущённо замялся Митька. - Уж больно охоч я на гражданке был до чтениев, товарищ старшина. Все антиресные книжки в школьной библиотеке перечитал: и Гоголя "Вечера на хуторе близ Диканьки", и Лермонтова "Герой нашего времени" и другие протчие... Особливо понравились "Как закалялась сталь" Николая Островского и "Робинзон Крузо" какого-то ихнего, буржуйского писаки, запамятовал личность...
- Поговори!.. - не переставая сердиться, коротко отрезал суровый старшина. Сунув карту обратно в пачку, встал на ноги. - Машина твоя?
- Так точно, товарищ старшина, моя ласточка, - заулыбался, чтобы задобрить сверхсрочника, Топорков.
- Ну и ступай к своей ласточке, а здесь нечего ошиваться - военный объект, - сказал, с достоинством, многозначительно разглаживая пышные русые усы, старшина. - А не подчинишься, я сейчас часового кликну, он тебя живо в особый отдел доставит. Там разберутся, на какой ты предмет интересуешься секретными материалами...
- Да ладно, уйду, - не стал пререкаться, отходя к своей машине, обиженный Топорков. - Подумаешь, секреты... Больно надо мне ими интересоваться. Поглядел только одним глазком.
- Любопытной Варваре знаш, что сделали? - подмигнул Дмитрию один из красноармейцев, сгружавших пачки с картами, и весело хохотнул. Говорил он с заметным волжским "оканьем", в некоторых словах проглатывал гласную "е". Это сразу уловил южанин Топорков и не преминул подначить зубоскала:
- Давай, давай, Кострома, работай, не отвлекайся. Бери больше, кидай дальше, - пока летит пачка, отдыхай.
- Топай к своему керогазу, Зоводная Ручка. Да не глуши оппорат, нято кривым стартером зоводить прядётся, - крикнул в ответ языкастый волжанин. В карман он за словом не лез. Его товарищи засмеялись.
Дмитрий Топорков презрительно сплюнул, промолчал и залез в кабину. В пику волжанину заглушил двигатель, через несколько минут нажал ногой на кнопку включения стартера. Тот громко загудел, проворачивая коленчатый вал двигателя, движок зачихал карбюратором, но не завёлся. Митька повторил попытку - тот же результат. Двигатель - недавно ещё заводившийся с полоборота - как бы в насмешку, не схватывал, а, поработав немного, глох. Он как будто издевался над бедным Топорковым.
Усатый старшина объявил перекур, и красноармейцы, крутя самокрутки и козьи ножки, обступили полуторку. Знакомый уже волжанин постучал костяшками пальцев в окрашенную зелёной краской деревянную дверцу кабины.
- Хозяин, отворяй избушку. Подтолкнуть?
- Нет уж, спасибочки, как-небудь без сопливых... - Дмитрий схватил кривую заводную ручку и выскочил из кабины. - Пехота, шофера есть? Нажми кто в курсе на педаль акселератора, как заведётся!
В кабину сел всё тот же весёлый волжанин:
- Я нажму, дело ня хитрое. Довай, крути, служивай. Да гляди во время кривой стартер прями. Нято в обратку по зубам вдарит - мало не покажется.