Ассоль. Всё остальное стало фоном, задником сцены, далеким и туманным. Самолет, прыжок с парашютом - как во сне... Только колючее, едва сдерживаемое нетерпение: когда я наконец её увижу?
Лицо с резкими, еще больше заострившимися, скулами. Зеленые глаза будто прожигают насквозь. Губы тонкие, обветренные, шепчут что-то беззвучно... Кожа такая белая, что видны синие жилки.
Когда я её обнял, уткнулся лицом в макушку, вдохнул родной запах... Наверное, в этот миг я понял, ради чего живу.
Будущее... Никогда не задумывался над этим раньше. Зачем? Что меня там ждет? Но рядом с Ассолью захотелось... Захотелось что-то изменить, черт побери! Как бы это не звучало высокопарно, захотелось сделать мир лучше.
Старик прав: только те, у кого есть прошлое, думают о будущем. Оглядываясь назад, стараются понять: что мы сделали не так? Как всё исправить? Каким будет завтрашний день?
- Я люблю тебя. - небо за окном черное, как зрачок, и в нем отражаются звезды. - Я люблю тебя так сильно, что пойду на всё. Лишь бы больше не бояться. Не бояться потерять. Тебя...
- Я больше не потеряюсь. - она улыбается и целует меня в уголок губ. - Никогда больше ты не останешься один. Только... Научись верить, ладно? Научись мне верить.
Ассоль была как язык пламени. Как комета, ворвавшаяся в мой пустой космос. Как вспышка сверхновой. Ядро, пробившее крепостную стену. Электрический шторм... Но это совершенно новое, непривычное для меня мироощущение не отменило прошлого: горечи, бессилия, сжимающей горло, как удавка, ярости.
Я не переставая думал о Траске. Видел, как он, посмеиваясь, отдает приказ убить мою мать... Оставляет бомбу... Ненасытный паук, выискивающий всё новых и новых беспомощных мух.
Почему? Почему он - такой? Одним движением мизинца разрушил всю мою жизнь. И не только мою - тысяч других людей.
Я старался понять. Влезть в чужую шкуру... Ну ладно: хочется иметь кучу денег, и ты прилагаешь неимоверные усилия для того, чтобы стать богачом. Прекрасно. Даже похвально - по современным понятиям... Денег становится всё больше, их уже столько, что ни за что не потратить ни тебе, ни твоим детям и внукам, если они у тебя будут... Зачем?
Власть? Да, наверное. Чувствовать превосходство, управлять людьми, как марионетками, вершить историю. Не ты первый, не ты последний. Но... как говорил Маккиавелли, власть развращает. Раздвигает границы, позволяет думать, что общечеловеческие законы - не для тебя. Что тебе - именно тебе! Можно всё...
Я тоже так думал... лет в двенадцать. "Я - не такой как все. Мне дается больше, мне всегда везет, значит я лучше других!" А потом развелись родители. И сначала я считал, что это нормально: у всех разводятся родители. Но потом... Я ведь их любил, обоих. И очень хотел, чтобы у нас была настоящая семья. Как в кино: красивый дом, веселый лохматый пес, белый штакетник с изумрудной лужайкой... Но они всё равно развелись, как бы я не хотел это изменить.
Возможно, это меня отрезвило. Заставило подумать не только о себе. Чувствуя страдание мамы, злое бессилие отца, я понял, что не всё зависит от моих прихотей... Они правда хотели быть вместе. Но я не смог им помочь.
Обожгло догадкой: Ассоль! Ведь она, несмотря на свою подготовку, не чудесник... А если нас с нею ожидает то же, что и моих родителей? Возможно, пока нас двое, это будет не так существенно. Но... Ведь когда-нибудь у нас родится он... Наш сын. Или дочь. Возможно, девочка - это даже лучше. Она будет похожа на маму, такие же рыжие кудряшки... Но вдруг она, эта рыжая девочка, унаследует мои таланты? И не окажется ли тогда, что мы с дочкой - вместе, а Ассоль - отдельно? Как случилось в моей семье...
Увидев выходящих из-за синих, упирающихся верхушками в небо, елей Илюху с Рашидом, я приободрился. Вот кто мне нужен, чтобы чувствовать землю под ногами! Что бы сказал Воронцов, узнай он о моих душевных терзаниях? Первое: проблемы надо решать по мере их поступления. Второе: не нужно разводить лишних сущностей.
Когда Лилия, женщина, красивей которой я никогда не видел, просто и безыскусно призналась, что любит его, обормота, он что? Даже в лице не переменился. Нервы - как канаты. И это при том, что она нам обоим жизнь спасла... Всё хочу спросить: кто она ему? По правде, по настоящему?
ИЛЬЯ ВОРОНЦОВ, КАЗАХСТАН.
На дороге, зажатой меж осевших сугробов, подтекающих талыми слезами там, куда било солнце, показался всадник. Не шутил Рашид, черт его дери...
В гостиной у нас картина висит: стылая заснеженная степь с сухими метелками ковыля, в отдалении - юрта, небо над ней, как опрокинутая сиреневая чаша, а впереди - всадник. Лисий малахай, глубоко посаженные зоркие глаза, вислые седые усы и такая поза... Будто он уже родился верхом. Аксакал.
Сейчас я видел ту же картину, только наяву. Небольшое дополнение: через седло аксакала перекинут баран.
Пошел звать кого-нибудь из наших...
Встречать выбежал Кидальчик, в цигейковой жилетке и смешной полосатой беретке, прикрывающей лысину. Подскочил к стремени, и, как только гость спешился, прижал его к сердцу. Отодвинул на вытянутых руках, посмотрел в лицо, и снова обнял. Были они очень похожи: поджарые, крепкие стариканы...
- Познакомьтесь, Илюша! Это Алибек, мой старинный друг. Не одну войну вместе прошли... Алибек - чабан, Илюша. Живет высоко в горах. Правда, здорово?... Али! Это Илья, сын Ворона. Представляешь? Такой большой мальчик...
У него даже голос дрогнул от умиления. Я покраснел. "Мальчиком" меня давно уже никто не считал. Подошел, пожал коричневую, мозолистую руку.
- Здравствуйте. Значит, и вы тоже...
- Что? - глаза у него были вовсе не глубоко посаженные и настороженные, а веселые и яркие. Серые.
- Из ветеранов. - нашелся я. Чуть не сказал "шарашки", но это было бы невежливо. - И папу, значит...
- И папу, и Константин-бека... Царство ему небесное. - он на мгновение опустил глаза. - А сам-то будет? - это уже Кацману.
- Ждем... - ответил тот, почему-то покосившись на меня.
Аксакал одним могучим движением снял барана с седла, аккуратно опустил в снег.
- Куда я могу отвести Карлыгаш? - он похлопал лошадь по лоснящейся шее.
- Пойдем! Я тебя провожу... - Кацман взял у гостя уздечку, а Алибек, в свою очередь, взвалил на плечо барана.
Старики удалились куда-то за дом.
Какой-то тайный орден вытанцовывается. Союз тех самых ветеранов... Как там отец говаривал? Скучно на пенсии. Ну-ну...
Дядя Костя, Воронцов-старший, или, как назвал его старик, Ворон... Дед Кидальчик с дедом Али... И не стоит забывать нашего повара. По-русски он говорил свободно, с Кидальчиком был на короткой ноге - вернее, это старик с ним был, а Сякэн-сан со всеми держался подчеркнуто ровно. Хотя... Может, это я в японской культуре ни в зуб ногой, а он рубаха-парень и балагур... Да и те прохожие старички, что приносили время от времени посылки и оставались - когда попить чаю, а когда и... Что? Даже не знаю.
Пока на заднем дворе творилось действо по превращению барашка в шашлык, я не отсвечивал. Сидел себе мирно, телик смотрел. Точнее, пялился в экран для виду, а сам размышлял, о всяком. И вот...
- Тук-тук, пускают погреться?
Шаляпинский такой бас. Или - как у деда Мороза...
- Заходите, коль не шутите! - я распахнул дверь. Даже в голову почему-то не пришло, что это может быть кто-то чужой.
Сначала я ничего не увидел - стемнело уже. Только белки глаз и белые же, в широкой улыбке, зубы. Затем он вышел на свет... Да уж, дед, так дед! Скорее всего, кубинец. Седой, как лунь. Лицо... породистое такое лицо, мощное...
- Доктор Дабуламанжи Адьеми. - мы церемонно раскланялись. - А где все?
- А за домом. Барашка режут... - я просто обалдел, поэтому и выдал первое, что в голову пришло.
- Барашек - это замечательно! Значит, Али здесь. Правильно?
- Истинно так... - не знаю, чего это меня вдруг потянуло на высокий штиль, но во-первых: он представился доктором. И потом... По-русски, кажется, этот черный доктор говорил лучше, чем я... Интеллигентно очень. - Соблаговолите проследовать, или здесь обождете?
Он не успел ответить. Со второго этажа ссыпались, как двое подростков, держась за руки, Лёшка и Ассоль. Новый гость улыбнулся еще шире и с восторгом уставился на пару...
- Лёха! - позвал я. - Тут у нас гости. Доктор Дабуламанжи Адьеми. - в учебке нас и не такое заставляли выговаривать. - Док! Это мой друг, Алекс Мерфи, и Ассоль. Она...
- Позвольте! - гость шагнул навстречу Лёшке. Тот сразу закрылся. - Вы и есть тот самый Алекс? Премного наслышан!
Он внимательно, как заморскую диковину, рассмотрел парня со всех сторон, покивал чему-то, а затем повернулся к девочке. Взял её за руку, но не как обычно здороваются. На одну свою черную, широкую, как лопата, ладонь положил её бледную лапку, а другой накрыл. И зажмурился. Постоял так пару секунд, и промолвил, не открывая глаз:
- Молодец Рашидик. Очень необычно, очень... - поцеловал девочку в щечку, согнувшись чуть не вдвое, и отпустил. Повернулся ко мне. - А теперь - соблаговолите к барашку!
Я молча указал направление. Идя следом, вспомнил, что сам-то так и не представился...
- Как поживает ваш уважаемый батюшка? - с участливым выражением лица спросил кубинец, повернувшись ко мне. Я онемел. Все. Буквально все знают моего уважаемого батюшку. Кроме меня, как выясняется.
- Э-э-э...
- Не удивляйтесь, Илья. Просто я вас помню еще во-о-от таким! - показывает ладонью где-то на уровне колена. - Имел честь познакомиться с четой Воронцовых, в бытность их на Кубе, по обмену. Тогда все хотели заполучить советских студентов. За них давали паек: кофе, рис, бананы, иногда - курицу... Неслыханная роскошь! Наш команданте, когда речь заходила о русских, бывал чрезвычайно щедр...
Мангал - исполинское сооружение на ржавых металлических ногах, воткнутых прямо в снег, жарко пылал, распространяя "тот самый" вкусный аромат саксаула. У забора, на веревке, висела шкура, с которой капало в снег. Там суетились сороки. Они ссорились, как базарные торговки, склевывая красные капли.
Рядом с мангалом дымил пузатый самовар. Такой, знаете, на углях. Его еще сапогом раздувают. Рашид возился у стола, где были разложены розовое, с белоснежными прожилками, мясо, помидоры, лук, пук яркой зелени...
Я огляделся. Старички нового члена тайного общества приняли на ура. Заобнимали, захлопали по спине, называя почему-то Ананси... Теперь они все толпились вокруг самовара, потирали руки и сизые носы, смеялись, обмениваясь шутками, такими древними, что никто, кроме них, этих шуток не понимал, отхлебывали крепкий чай из стаканов в серебряных подстаканниках - тоже древность и раритет, где их только взяли...
Я вспомнил других стариков: с согбенными спинами, тусклыми младенческими глазами, безвольными серыми ртами, дрожащими руками и плохо выбритыми подбородками... Видя их, я всякий раз со страхом думал: а ведь и отец когда-нибудь может стать таким. Да что далеко ходить - я и сам... Но старость всё-таки бывает разная.
Невольно улыбнулся: каждый из наших старичков годится в отцы моему папе, или дяде Косте, например... А мы с Рашидом тянем на внуков. "И эти люди собираются изменить историю?" - пришла в голову мысль, но, как ни странно, она успокоила: эти - могут. Более того, они уже неоднократно спасали мир...
Кидальчик что-то рассказывал: размахивал руками, подскакивал, как задиристый петух, сверкал глазами из-под воображаемой шляпы с перьями... Док Ананси соответствовал: вскрикивал в нужных местах, бил себя ладонями по бедрам. Его густой, наваристый смех гулко разносился меж елей. Дед Али и дед Сякэн только флегматично улыбались. Одинаково щурили узкие глаза, от которых расходились одинаковые лучики морщин. Только у Алибека лицо было обветренное, узкое, как кинжал, а у Кусуноги - круглое, с плотными, как пышки, щеками... Дородный подбородок, мощный загривок сумоиста...
Меня легонько толкнули в спину: Лёшка. Видно, робеет в обществе старичков. Он только к Кацману относится доверчиво, как к родному дедушке. Ассоль отошла к Рашиду. О чем-то с ним заговорила, почти не слышно. Я достал сигареты, протянул пачку Лёшке. Закурили.
- Даже не верится, что эти люди творят современную историю. - тихо сказал Алекс.
- И я вот об том же самом думал. Считаешь, получится?
- Кидальчик пусть считает, у него способности.
Я внимательно посмотрел Лёшке в лицо.
- Что-то ты опять хандришь, брат-боец. Завязывай. Для здоровья вредно.
- Я вот тут всё думаю... Как он может таким уродом быть? Неужели совсем никого не жалко? Самолеты, бомбы, поезда под откос... - я только через секунду сообразил, что это он про Траска.
- А он нас за людей не считает. Мы для него - средство. И вообще... Он не один такой. Всякая шваль на свете водится, что ж теперь, мировой джихад объявить?
- А почему нет-то? - он встрепенулся. - Кто-то же должен, а? Если все будут сидеть и молчать, что тогда?
- Ну, ты прям революционер... "Весь мир насилья мы разрушим..." Только не забывай: когда убиваешь, даже очень плохого человека, сам становишься убийцей. А это ничем не лучше.
- Я готов. - скулы у него побелели. - Я готов стать кем угодно, чертом, дьяволом во плоти, только бы остановить это безумие. Понимаешь, я вдруг понял, что не хочу, не могу жить в таком мире.
- В каком это - таком?
- Где любой человек, просто так, по чьей-то прихоти, или даже без оной, может умереть.
- "Человек смертен. Более того, смертен внезапно..." - процитировал я по памяти. - он только дернул плечом. - Люди - хищники. Об этом не принято говорить, но нам чертовски нравится воевать. Ты в детстве играл в войнушку? Бегал с автоматом, со шпагой? Мы с пацанами обожали кино про войну... Я потом уже понял: вся жизнь - большое вранье. Весь этот гуманизм, толерантность...
Хотим выглядеть добренькими, а в глубине души жаждем крови. Когда на экране появляются здоровенные парни с квадратными подбородками, в камуфляже, с автоматами наперевес, внутренне мы трепещем от желания быть похожими на них... - я понял, что увлекся... - Я что хочу сказать: война - старинное и благородное занятие для мужчин, а теперь и женщин всего мира...
- Есть войны, а есть - войны. - Лёшка говорил глухо, в сторону. - Территории, ресурсы, добро... - это всегда было. Другое дело, когда нас стравливают, как пауков в банке. Я так не могу. Я не хочу, чтобы меня стравливали.
Я, конечно, пошел в армию и отслужил, сколько положено, но лично мне - не понравилось. Та же травля пауков. Хотел отказаться от всего этого, зажить мирной жизнью... Но меня продолжают травить! - я боялся дышать. Первый раз Лёшка так открылся. Может, получится его понять... - Теперь у меня есть вы: друзья, девушка... Вторая семья, можно сказать! И каждую секунду, каждый миг я боюсь, что вас у меня отнимут. Просто потому, что где-то, кому-то, - не понравится, что я счастлив...
Я молча курил и думал. Изменился брат Лёшка... А я? Какое будущее у меня? Мотаться по горячим точкам, пока не убьют? То, что я больше не вернусь к канцелярской работе, будь она хоть трижды важна для государства, общества, отца... - это однозначно. Не мое. Может... Взять Лильку, уехать на Байкал, лесным обходчиком, детишек нарожать...
А потом на нас рухнет самолет.
Стало муторно от того, что моя любимая женщина, например, давно всё поняла. Бросила дом, ребенка, и стала помогать старичкам разгребать мусорную кучу, что у нас планетой зовется. И Михалыч давно всё понял... Выбрал сторону, и стал пахать. У него проснулись способности к компьютерному делу, и теперь мой старый боевой товарищ сутками сидит с Максом в подвале. "Пасет эфир".
А я до сих пор встаю в позу. Жду, когда мне поклонятся в ножки, убедят, что наше дело - непременно правое, а не левое... Вдруг, не дай Бог, честь запятнаю...
- И если ты не хочешь, то я сам... - оказывается, какую-то часть разговора я пропустил.
- Э-э-э... Ты о чем? - он на меня вылупился, как на снулую рыбу.
- Ты что, не слушал? А чего я тебе тут распинаюсь полчаса?
Я быстренько сообразил, о чем могла идти речь...
- Конечно, я с тобой. Вот, шашлычку поедим, и - сразу...
- Илюха! У тебя всё нормально?
- Нет. Но это ничего. Кризис жанра, знаешь ли. Пройдет.
- Она приедет, скоро уже.
Я сначала не понял, о чем это он. Но потом сообразил, что Лёшка прав: всё это время я думал о Лильке. Видел её бледное, узкое лицо - волосы стянуты в тугой пучок на затылке, открывая длинную шею с маленьким шрамиком в ямке ключицы... Сроду не приходило в голову спросить, от чего он. А сейчас вспоминаю и думаю, что такие бывают, например, от колотых ран... Ничего-то я не знаю о своей любимой женщине. Правильно она тогда сказала: чурбан бесчувственный.
ГЛАВА 47
АЛЕКС МЕРФИ, ЧИМБУЛАК.
- Вы плохо кушаете. Не нравится? - он почти правильно выговаривал букву "л", хотя я слышал, что японцы этого не умеют.
- Ну что вы, очень вкусно, спасибо.
- Воспоминания. - Сякэн-сан покивал, прикрыв глаза. - Погружаясь в воспоминания, человек может пойти несколькими путями: скорбеть о несбывшемся, вынашивать планы мести или думать о своих ошибках.
- А как же приятные воспоминания?
- Когда мне было семь лет, на Хиросиму упала бомба. - японец задумчиво смотрел на огонь. - Очень страшно. Все заболели: люди, животные, деревья... Странно: зверей было жальче, чем людей... Мы сами устраиваем катастрофы: из года в год придумываем оружие, способное уничтожить всё живое. А ни животные, ни растения не виноваты, что мы - такие. И они не понимают, за что страдают. - он помолчал. - У меня был котенок. Его звали Фуросики... От облучения у него воспалились глаза. Сначала глаза... Они покрылись белесым налетом, как будто высохли. Затем открылись кровотечения. Просто лопалась кожа, из разрывов сочились кровь и сукровица... А потом я положил его в коробку из-под бэнто, и закопал в саду, среди мертвых криптомерий.
Я совсем не помню отца. Только худую, сутулую фигуру в проеме двери: он ушел на завод, и не вернулся. Многие в те времена уходили - за продовольствием, за лекарствами... и не возвращались. Мать умерла еще раньше, очень болела. Её лица я тоже не помню. А вот котенка помню очень хорошо. Его веселые, яркие глазки, мягкую шерсть. Смешные ужимки...
Потом я остался один.
Дети выживали чаще, чем взрослые. Сбивались в стаи, как бродячие щенки... Мы всё время хотели есть, но где и как находили еду - не помню. Как я жил, как выжил - всё испарилось.
Сначала думал, это Господь, в милости своей, забирает воспоминания, которые могут испугать, искалечить, а взамен оставляет другие. Те, что придают сил...
...Сякэн-сан замолчал, а я вспомнил, что рассказывала мама: когда она была маленькой и училась в школе, еще в Советском Союзе, тоже постоянно ждали атомной бомбы. Постоянно проводили учения: внезапно, посреди урока, раздавался сигнал тревоги, и все должны были тут же бежать в бомбоубежище, надев ватно-марлевые повязки. Я спросил, что это такое: ватно-марлевая повязка... Она рассказала. Мастерили их своими руками, и всегда держали при себе. Зачем? Разве повязка спасет от радиации? Нет, - улыбалась она. - Но так было спокойнее...