Мартин Евгений Андреевич : другие произведения.

Подстава (гений в этом мире)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Стезя "гения"

  Евгений Мартин Подстава (гений в этом мире)
  
  
  
  - Вы погубили мою жизнь!
  А. Моруа, Карьера
  
  
  
  
  Сама Судьба подтолкнула его в эту сторону, выбрала для него - этот вариант, - всё неоспоримее понимал Валентин по мере того, как шли годы и он, казалось, всё лучше прозревал смысл и высокое назначение своего пребывания здесь. Да, сначала этот городок был чем-то вроде убежища, укрытия, места, где можно переждать бушующие в стране реформы, хаос и неразбериху, которые воцарились повсюду в ту бурную эпоху, в начале девяностых. Безденежье, отчаяние, растерянность от стремительно скачущих вверх цен, когда каждый день открываешь, что у тебя нет и не может быть средств на самое насущное... - вытолкнули его тогда из Москвы, где он уже 8 месяцев перед этим, после окончания аспирантуры и защиты диссертации, искал работу в соответствии со своим статусом, и заставили вернуться домой, к маме, в маленький подмосковный райцентр.
  Жизнь перевернулась с ног на голову, всё пошло кувырком, прежние представления и ориентиры были опрокинуты, и работу по специальности, где зарплата превратилась в копейки, искать потеряло смысл. Надо было просто выжить, избежать гибели, - вот что он понял тогда, так же, как и многие другие вокруг него.
  Он уже и без того был измучен: поиски места затянулись, ему не хотели идти навстречу ни в Институте, ни в Университете, ни в других вузах, куда он обращался после защиты кандидатской, те варианты, что ему предлагали, не устраивали его, ведь он был не просто специалистом, а специалистом со знанием японского! - и он мотался то в одно место, то в другое, вёл переговоры, торговался, перебиваясь на скудные запасы денег, занимая, продавая вещи, книги, ночуя у знакомых, переезжая с места на место... Но он знал, что борется за то, фундамент чего закладывал все прежние годы в Университете. Сначала кандидат наук, преподаватель вуза, - но это так, временный рубеж, главное - та монография, которую он задумал ещё студентом, которую частично уже очертил в своей диссертации, но над которой надо было работать дальше, углубляя и расширяя её, чтобы в конце концов мир увидел его главное творение, где он объяснит жизнь всех, самые глубинные законы мироздания. Он долго шёл к этому, и будет идти ещё и ещё, но он завершит свой великий труд - он знал это твёрдо. А потом - солидная академическая должность, авторитет в научной среде, просторная квартира в Москве, машина, дача, загранкомандировки во все страны света - он знал, что если в этой, советской реальности есть "столпы", корифеи, люди с практически неограниченными возможностями, то рано или поздно он окажется среди них.
  И в один миг всё оказалось зря! Вчера ещё солидные и уверенные в себе люди, занимающие серьёзные посты в устоявшемся и, казалось, незыблемом мире, прочно окопавшиеся в помпезных, неприступных пока для него научных структурах, оказались такими же растерянными, как и он: ни академических институтов, ни плотно укомплектованных кафедр, ни издания монографий, ни гонораров - все разом обнищали, стало не на что жить, люди стремительно разбегались кто куда. Все были озабочены и метались в поисках новых источников существования.
  Он недолго участвовал в борьбе за выживание, ставшей основной задачей всех вокруг. Ткнувшись туда, сюда, попробовав, как и другие, зарабатывать деньги в новых условиях, он в конце концов понял, что это не для него. И решил пока вернуться домой. Мама была ещё жива тогда, сестра и брат, из других городов, помогали им, чем могли...
  Понемногу он пришёл в себя, отдышался, привёл в порядок свои мысли, а чтобы как-то жить, устроился в библиотеку - платили гроши, но зато легче было связываться с крупными библиотеками и выписывать книги по МБА - межбиблиотечному обмену.
  Он втянулся в тихий, размеренный ритм своего городка, где он был незаметным, неброским служащим, но зато интенсивно читал и писал, занимался языком, улучшая его, как бы забыв, какие страсти бушуют во вне, в окружающем мире. А потом и вовсе стал думать, что это знак свыше: в этой тихой гавани он лучше соберётся, изготовится, мобилизуется, и потом - прыгнет дальше. Никакая суета и головоломки внешнего мира не отвлекали его теперь, не забирали его сил, и он погрузился в то, что было всего милее его душе: создание своей Книги.
  Друзья, те, что остались в Москве, в новых, изменившихся обстоятельствах, в большинстве своём не стали упорствовать и держаться за свою специальность: семьи надо было кормить, и каждый выкручивался как мог, выбирая из того, что предлагала жизнь. Те, кто работал в дальних городах и весях, когда изредка объявлялись в столице и сообщали свои новости, оказалось, тоже круто меняли свои планы и находили новые применения своим знаниям и жизненным силам, и только единицы продолжали идти по прежней колее: хотя сейчас на ней уже нельзя было стяжать ни денег, ни особого почёта.
  Что ж, каждому своё.
  О себе он решил, что ему предназначено это: пойти по пути исследователя, и именно на этом пути достичь того, чего другие достигали суетой, ежедневным ломанием себя и подстраиванием под других. Он ловил себя на том, что всё меньше был способен на насилие над собой, ежедневную гонку на выживание, только работа над книгой приносит ему душевное успокоение и ясность ума, поэтому все советы: "Да ты просто пошли резюме!.. Когда тебе скажут, сколько за это платят, за твой японский, ты сам не выдержишь, побежишь!.." - он отметал, чувствуя, что перерос всё это, встал над ним. Зачем "посылать" и "бежать", когда он занят более важным, и со временем это откроется всем.
  "Да кому сейчас нужна твоя книга? - подначивали друзья, хоть и знали, что бьют по больному. - И раньше-то такие книги не вызывали особых потрясений, разве что в узких научных кругах, а теперь вообще всё по-другому..." - "...Миром правит чистоган", - заканчивал он их мысль фразой, которая стала его любимой за последние годы. "Ну кто, кто, скажи будет её издавать и читать? Все заняты другим, несутся, закусив удила, чтоб не отстать от жизни, удержаться в седле, прорваться куда-то... А тут - твоя книга..." Они имели в виду, что её никто и не заметит, даже если найдётся издатель, все его труды - уйдут в никуда - ну, разве что следующие поколения, когда мир успокоится и войдёт в нормальные рамки, вернётся к традиционным ориентирам, вспомнят и оценят - "Но ты-то тогда уже где будешь, скажи?" Слыша это, он затаённо, загадочно улыбался: он знал, что это не так.
  
  Книга его произведёт фурор, начнёт новый отсчёт! И он найдёт своего издателя, обязательно! Вон ведь сколько их теперь развелось, и чего только не издают! Всякую дребедень, то, что можно, не читая, выбросить на свалку, или просто забыть после того, как прочитал. А его книга - иное. Она открывает новые горизонты, заставляет задуматься и пересмотреть привычные представления о мире, она не оставит равнодушным никого!..
  Теперь он присматривался к изменениям, происходившим в стране, и видел, что жизнь постепенно входит русло, которое он мог уже понять, которое было ему знакомо. Да, одним удалось вознестись на головокружительную высоту и стать баснословно богатыми. Другие - постепенно укоренились в этом новом мире в том же почти положении, в котором были и до переворота. Он, несомненно, оказался в числе тех, кого звали "старыми русскими"... Но это до поры.
  Придёт время, и он возместит себе все свои жертвы и потери, весь ущерб, который он понёс, выбрав путь подвижничества, вот тогда - он получит, наконец, признание и всё, что есть у других, и даже больше, много больше!.. Всё то, за что другие дрались годами, добывая по крупицам, само свалится ему в руки, их известность померкнет пред тем, что будет тогда у него. О нём будут говорить повсюду, по идеям его Книги люди будут переиначивать свою жизнь и деятельность самого государства, его будут рвать на куски, приглашая и к тем, и к этим - рассказать, лучше объяснить то, что он написал... И все, кто не верил, что он достигнет этого, кто уверял его, что всё это горячечный бред, всего лишь - его фантазии, - о, как же они будут потрясены! Потрясены его триумфом и сожалеть о своём скептицизме, о том, что не верили ему, насмехались.
  Он знал, знал, что так будет! Уже несколько раз он порывался схватить свою рукопись и кинуться в издательства (главные из них он давно наметил себе и "шорт лист" самых достойных знал наизусть), но всякий раз что-то останавливало его: ещё немного доделать, подчистить, вон там - пояснее выразиться, а в том месте - поподробнее, ещё пару примеров... Эта жажда совершенства почти намертво приковывала его к месту, не давала сдвинуться ни на шаг во внешнем мире, но он знал, что когда-нибудь он сделает этот шаг, и опять затаённо улыбался: что тогда начнётся!.. Пока же он копил силы, копил душевный покой - перед прыжком в кутерьму.
  В своём городке между тем он постепенно становился почти знаменитостью, чудаковатым учёным, вроде Циолковского в Калуге - старинный городок начинал гордиться, что такой учёный муж принадлежит ему и вписывает, возможно, новую славную страницу в его историю.
  
  
  Чудо конца ХХ века - компьютер (сначала он занимался на библиотечном, одном из немногих в городе, но со временем обзавёлся и своим) открыл ему небывалую свободу: давно переложив свой первоначальный текст в электронную форму, он теперь мог беспрепятственно совершенствовать Книгу: легко добавлять новые фрагменты, беспрепятственно изменять фразы и целые абзацы, придавать Книге всё более безупречный вид. Книга становилась бомбой, которую он, в тиши маленького городка, собирал, чтобы, настанет час, взорвать мир, и он тихо смеялся, воображая и воображая этот взрыв и то, что начнётся в мире после... Другие живут как червяки, ползая по тем маршрутам, которые заданы (и задал их кто-то другой, "чужой дядя") им извне, подчиняясь чужой неумолимой воле, выгораживая место для своей жизни на том маленьком клочке пространства, которое им позволили занять, разрешили. И они заслуживают своей жалкой доли, потому что не поняли той главной истины, которую понял он: идеи правят миром. Идеи меняют этот мир, совершают глобальные перевороты, и те, кто выносил, выпестовал эти идеи - становятся главными героями человечества. "Qui vult rеgnаrе - scribаt!" - повторял он про себя латинскую поговорку. - "Кто хочет царствовать - пусть пишет"...
  Теперь он понимал, что правильно сделал, подчинившись когда-то знаку Судьбы, свернув сюда, выбрав этот путь... Какие-то высшие силы как будто присматривали за ним, и иногда подсказывали, еле заметно намекали о своей поддержке, и его мудрость, - понимал теперь он, - была в том, что он чутко улавливал подсказки этих высших сил и следовал им. Он чувствовал себя как бы на связи с мировой, надчеловеческой волей, и с годами его связь и диалог с этой невидимой волей становились всё явственней, чётче.
  
  Весь мир, до самых его дальних границ, лежал у его ног, но временами он ловил себя на том, что картины его будущего триумфа, хотя и не пресытили его и не наскучили, были однообразны, повторяли одно и то же, в них недоставало яркости и разнообразия, - тех самых качеств, которые могла придать им только живая, конкретная реальность. Он жил в огромном пространстве, но как бы вне времени, время его стояло на месте.
  Он всё чаще стал спрашивать себя: когда? Когда же наступит этот час "Ч", когда всё перевернётся для него, и мечты, с которыми он жил столько лет, обратятся в реальность, обретут плоть и кровь?
  
  Этот вопрос, приходя Вале на ум, заставлял больно сжиматься его сердце. Как подступиться и где взять силы на то, от чего он давно отошёл - на мирскую суету? Идти в редакции, в Учёные советы, к корифеям, которые после выморочной полосы безвременья вдруг снова выступили из небытия и оказались здравствующими, процветающими и занимающими те же или даже более высокие посты, как будто ничего и не случилось за эти годы, - идти "обивать пороги" и просить - казалось ему теперь слишком мелким, недостойным его, его страшила мысль о том, что ощущение целостности и осмысленности, эпичности своего бытия он будет должен, хотя бы на время, променять на дробность, разбитость, расколотость отдельных шагов, на то чувство бессилия, растерянности, ненужности никому, которое так хорошо помнил по своим поискам места после защиты кандидатской. Вспоминая ту пору, он содрогался и как бы отшатывался от необходимости куда-то идти, что-то предпринимать - да, тогда он был другим, не таким, как сейчас, но ведь люди-то, люди - не изменились! И он чувствовал, как мало у него сил снова столкнуться с их бездушием, и опять откладывал свои шаги во внешнем мире на потом... Он чего-то ждал, ждал... - Может быть, опять еле заметной подсказки Судьбы, её тонкого указания на нужный поворот, тот самый переход в другое состояние... - то, что, он был уверен, он своими обострившимися чувствами распознает даже по еле заметному намёку.
  
  ***
  Но вместо еле заметного знака судьбы, однажды он услышал громогласный, словно раздавшийся с небес, Трубный зов. Такой явственный, каких он уже, со своими утончившимися чувствами, давно перестал ждать. В очередной свой наезд в Москву, к Мещеряковым, своим былым однокурсникам, среди общей болтовни он вдруг вздрогнул, и понял: вот оно!
  - Знаешь, встретил недавно твоего Полуянова, - сообщил Михаил. - Совершенно неожиданно, на улице столкнулись. Представь - он в администрации их губернатора, курирует научные вопросы, но и в Москву часто наезжает, в Министерство, Кабмин... Энергичный такой, глаза горят, - судя по всему, большими делами ворочает...
  - Наукой? Какими?!.. Ты его расспросил, рассказал обо мне? - встрепенулся Валентин.
  - Да мы о тебе, собственно, только и говорили, я ведь его так знаю - чуть-чуть, шапочно... Можно сказать, что только через тебя.
  - И что, и как он?.. Как с ним связаться - ты не узнал?! Я же уже лет десять, как потерял его из вида, как его найти, он говорил?
  - Узнал, - сказал Михаил, и, таинственно улыбнувшись, полез за своей записной книжкой, тогда как его жена, Таня, - лукаво и сочувственно наблюдала за Валентином.
  - Вот!.. Дал мне свой сотовый, запиши. Я, можно сказать, для тебя и старался, знал, что ты потом не отстанешь. И не простишь, если я у него его координаты не вырву.
  - Конечно! Я ведь сколько лет его не видел, очень хочу повидаться или хоть созвониться, на худой конец!..
  - Созвонишься, созвонишься, - ласково утешал его Михаил. - Он до середины ноября в Москве ещё будет, - так что успеешь ещё и лично повидать...
  - А он меня помнит, что он сказал? Что вообще ты ему рассказал обо мне?
  - Помнит. А я - то и рассказал, что есть. Что ты прозябаешь в Н-ске своём, в библиотеке работаешь, перебиваешься кое-как, и носишься со своей книгой, как и тогда...
  - Придурком меня изобразил? - Валентину показалось, что в словах Михаила он уловил иронию.
  - Что ты, что ты! Я просто о жизни твоей поведал, как она есть. Но вкратце. Думал, что ты увидишь его, сам и расскажешь.
  - Увижу, увижу, конечно! - заверил Валентин радостно. - Он ведь такой человек!..
  - Да, человек он, судя по всему, толковый. Раньше я думал - где-то он теперь, чем занимается? А теперь своими глазами увидел... Выстоял парень, молодец!
  - Да, он такой! Лично я никогда не сомневался, что он далеко уйдёт... Здоровая такая натура, сильная. Так что я не удивлюсь, если он и министром ещё станет, или губернатором... Он такой!
  - Ну, посмотрим, - улыбнулся Михаил.
  
  
  Игорь Полуянов был особенный человек, - и Валентин понял это очень давно - когда только познакомился с ним: они были абитуриентами, поступали на факультет, вот только Валентин в том году поступил, а Игорю это удалось лишь с третьего раза - через два года. И тем не менее Валентин внимательно приглядывался к Игорю, ценил и уважал его, и был горд, что у них завязались отношения, что он, Валентин - встретил в жизни такого человека и сумел прилепиться к нему, войти в его жизнь.
  Самостоятельный и независимый, Игорь как будто бы видел мир шире и взгляд его на мир не был замутнён ничем сиюминутным, мелким, завистливым или просто ревнивым по отношению к другим людям. Он шёл своим путём, сам прокладывая свои дороги, и поэтому другие люди мало что меняли в его поступи, почти никак не отражались на его движении вперёд. Они существовали, да, Игорь видел этих людей вокруг, но не соизмерял себя с ними, не подстраивался под них, а соизмерял себя напрямую с миром, ориентировался только на своё, на свои задачи, которые ставил перед собой и на свои цели - те, которые себе наметил.
  С другими людьми Валентин всегда чувствовал какое-то натяжение, трение, говоря с ними, надо было помнить, что они сравнивают тебя с собой, и это сопоставление всегда незримо присутствовало в разговорах с ними и накладывало отпечаток: это было либо соперничество, либо скрытая зависть, либо лёгкое пренебрежение, если человеку казалось, что он превзошёл, "опережает" в чём-то Валентина, поднялся выше него. И всякий раз эти незримые рамки чужой личности, на которые он рано или поздно натыкался, необходимо было учитывать, принимать во внимание, держать в уме, чтобы соизмерить то, что он говорит и чем гордится, с чужими амбициями и самолюбием.
  У Игоря же самолюбия словно не было вовсе, и Валентин мог, ни на что не оглядываясь, рассказывать ему о своей работе, изысканиях и находках, зная, что все его достижения только обрадуют Игоря, а не вызовут желание доказать, что он, Игорь, не хуже... Ни разу Валентин не видел Игоря уязвлённым чужими достижениями или задетым ими, наоборот, хватаясь ему очередным успехом, Валентин чувствовал только одобрение и поощрение. "Дерзай! Расти! Стремись выше!.." - казалось, внушало Валентину даже само присутствие Игоря, и Валентин расправлялся, воодушевлялся... Рядом с Игорем Валя чувствовал, как это нужно - творить, созидать, подниматься ввысь...
  В сами Валины теории Игорь не вникал, казалось, ему достаточно было самого того факта, что кто-то рядом с ним горит священным огнём познания, поисков, - всё остальное было второстепенным. Иногда Валентин думал, что Полуянову, как какому-то былинному великану, колоссу, собравшемуся переустроить мир, скучно среди людей средних, заурядных, не охваченных страстью движения и роста - вверх и вширь, поэтому рассказы его, Валентина, радуют Игоря уже самим своим фактом, тем, что перекликаются с тем огнём, который горел в душе самого Игоря, и поэтому он, Валентин, занимает рядом с Игорем особое, отдельное место, какого не занимает больше никто из их общих знакомых. Он чувствовал себя соратником Игоря в задаче переустройства этого мира, а себя - подобным Игорю - ибо был охвачен той же жаждой познания, тоже ставил себе большие задачи.
  Однажды у Валентина вырвалось: "Ты так благожелательно всё воспринимаешь!.. Все тут твердят мне: зря надрываешься, всё равно гениальных открытий никаких не совершишь. А ты..." "Ну, не знаю... - удивился Полуянов. - Вообще-то, мы учимся в ведущем вузе страны. Если кому-то и предстоит совершать гениальные прорывы, то это нам... Не всем, может быть, не каждому, но всё-таки, люди, которые их совершат, находятся скорее всего среди нас, учатся здесь, а не где-то в других местах. Иначе для чего сюда было так рваться, стремиться, - когда такой конкурс на вступительных? Кто хотел только корочки получить, мог бы и попроще что-нибудь выбрать, поступить без жертв и риска... А раз люди рвались сюда - они просто обязаны вырасти как можно выше..." "Верно!.." - восхитился тогда Валентин, и взял на вооружение этот аргумент на будущее: спорить со скептиками ему приходилось часто.
  Игорь Полуянов - вот кто без лишних слов понимал воодушевление Валентина, его дерзания, - без всяких объяснений и доказательств.
  И к тому же - Игорь, это всегда чувствовалось, сам уйдёт очень далеко, его могучая личность вырастет высоко, до облаков, и он, Валентин, всегда будет рядом с этим великим человеком, всегда сможет почерпнуть в общении с ним вдохновение и поддержку. Особенно поддержку... - При всей своей одухотворённости, Игорь всегда был практическим человеком, ясно понимающим мир вокруг - в том числе и его бытовую, прозаическую сторону, его духовная работа не отрывала его от земли, а словно бы позволяла обозревать происходящее на этой земле более обширно и ясно, видеть механизмы жизни более точно.
  С таким другом он не пропадёт! - всегда знал Валентин. И хотя связь между ними то и дело прерывалась за эти годы, он всегда помнил, светлым краем своей души, что где-то есть - Игорь Полуянов, его замечательный друг, и всегда, когда узнавал о появлении Игоря на общем горизонте их знакомых, спешил к нему - возобновить и поддержать отношения.
  
  Поэтому в этот раз, пока он возвращался из Москвы на пригородном автобусе в свой городок, через сырую, промозглую ночь, пока дома готовил ужин - варил уже давным-давно надоевшие, постоянные свои пельмени, он то и дело словно выпадал из времени, не видел ничего вокруг, думая только об одном: как они встретятся, каким сейчас стал Игорь, как он отнесётся к нему, Валентину, после долгой разлуки, а главное - к той новости, которую прежде всего и привезёт ему Валентин: что книга его практически готова, главное дело его жизни уже способно предстать белому свету во всём своём величии и завершённости. И он без конца говорил и говорил с Игорем - мысленно, но так живо, словно наяву, захлёбываясь, перескакивая с одного на другое, возвращаясь назад... - пока в голове у него не сложился стройный и выразительный рассказ о том, как он мучился, страдал, но шёл и шёл вперёд, как пожертвовал всем, отсёк от себя второстепенное, но всё-таки добился своего: книга написана и вот она, у него на дискете.
  Временами ему казалось, пока он копировал на отдельный диск свой текст, который покажет Игорю, что надо ещё что-то подправить, перечитать вот сейчас заново - и подровнять кое-где слог, сделать более ясными некоторые выражения, но он не мог уже вернуться к этой будничной кропотливой работе - слишком был взволнован, приподнят, слишком отлетел от обычных своих забот, - так что не мог бы сосредоточиться на мелочах - "крохах" в сравнении с тем, что ожидало и волновало его сейчас: встречи с Игорем Полуяновым. Эта встреча переменит, перевернёт его жизнь, - чувствовал он и дрожал от нетерпения, ожидая завтрашнего дня, когда, поближе к вечеру, он позвонит Игорю.
  
  Совсем другой вопрос начал волновать его назавтра, когда стало приближаться время звонка к Игорю. Тот же теперь Игорь, что раньше, или изменился? И не изменилось ли за это время его отношение к нему, Вале? Всё-таки столько лет прошло, а жизнь людей вон как меняет и обламывает!..
  Валя вспоминал прежнее общение с Игорем, в былые времена, и не мог определить - важен ли он Полуянову, или тот давно отошёл от былых университетских воззрений? Что Мишка Мещеряков наплёл, на деле, про Валю, когда разговаривал с Игорем? Как Игорь оценит это многолетнее сидение Вали взаперти, отшельником, ради своей работы? Валентин мучился вопросами и не находил ответов - теперь он почти боялся встречи с Игорем. Он перебирал и перебирал воспоминания, но сердце его было неспокойно. Он вспомнил, наконец, что в ту далёкую пору своих поисков работы, своих мучений, он занял у Игоря денег, и ему стало немного легче. Раз Полуянов выручил его тогда, значит, верил, что ему, Вале, надо помочь, поддержать, значит и теперь он не может думать иначе, считать упорную устремлённость Вали к своей цели - чепухой, ерундой. Этот факт - что Полуянов всё же помог ему тогда - много лет, на самом деле, согревал душу Вали и давал уверенность: да, они с Игорем друзья, их дружба продолжается, тянет свою нить сквозь эти годы.
  
  
  ...Они договорились, что Валентин заедет к Игорю в Представительство области, в гостиницу, в которой тот остановился, в пятницу после рабочего дня. За неделю Валентин перебоялся, перетрусил, передрожал, представляя всё новые и новые осложнения, которые могут возникнуть в его общении с Игорем после стольких лет, которые они не виделись, и всё-таки, когда в пятницу утром садился на центральной площади своего города на автобус в Москву (он взял на работе отгул, чтобы отправиться в столицу с утра, обстоятельно и не торопясь), главным его чувством была радость, подъём, нетерпение. Годы его затворничества завершались, впереди его ждал новый этап жизни, невероятно счастливый и даже пугающий, при мысли о котором у него сладко кружилась голова.
  
  От автовокзала в Москве он сел на автобус до центра города, наугад, - к тому месту, где была назначена встреча, он хотел подойти пешком, издалека, внутренне настроясь и приготовясь.
  В Москве стоял холодный солнечный день поздней осени. Природа словно зависла в хрупком равновесии, ещё не выбрав, куда ей качнуться - в стужу зимы или обратно в тёплое лето. Эта неопределённость будоражила, волновала, сбивала с привычных ориентиров. Возможным казалось всё и открытыми казались все пути, которые в другое время были начисто отринуты как несбыточные. И в голове у Валентина всё мешалось - прошлое и будущее, он перестал понимать, кто он и где он сейчас, на каком отрезке своего пути.
  Валентин шагал к Представительству неспешно - времени до встречи оставалось в избытке - и теперь совершенно другими глазами, чем прежде, смотрел на город, машины, вывески, рекламу и лица людей вокруг. Внезапно он перестал волноваться о том, как встретит его Игорь, теперь он думал о том, какая жизнь начнётся у него после опубликования книги. Этот город - он переставал быть чужим, враждебным - таким, каким Валентин чувствовал его все последние годы, которые прожил "в подполье", готовя и лелея свою книгу. Теперь выход из подполья был рядом - протяни только руку, и восторженное предвкушение, что он скоро перестанет быть здесь посторонним, вернётся в этот город, воскреснет для жизни - пьянило Валентина.
  Теперь он не отмахивался от внешних впечатлений, как раньше, стараясь не задерживаться на них, чтобы не злиться, не раздражаться от этой человеческой суеты, которая проходила мимо него, никак не замечая его, не включая его в себя. Он больше не опускал глаз, чтобы не видеть этого круговорота людей вокруг, и не сожалеть, что сам он ушёл из этого круговорота и кипения жизни - в свои труды, искания, мечты и надежды, успокаивая себя: "Потом, потом..."
  Теперь он, наоборот, вглядывался в город и людей вокруг, и детали жизни со всех сторон ежесекундно блаженно ужаливали его, добавляя в полотно его будущего бытия, стремительно разворачивающегося в его воображении, новые и новые штрихи и краски.
  Вот... - такая же машина будет у него. И в этот бутик - явно очень дорогой, с умопомрачительными вещами - он будет по-свойски заходить, никого не боясь и не стесняясь. И вот в это ресторан зайдёт - просто пообедать, перекусить посреди дня беготни, суеты, приятных хлопот, которыми будет наполнена отныне его жизнь... Вот эта элегантная девица в умопомрачительном наряде припарковавшая свою машину возле тротуара, и торопливо устремившаяся к магазинчику модной одежды, проскользнувшая мимо, даже не взглянув на него, - о, совсем иначе она посмотрит на него, заметя среди людей на этом тротуаре или - притормозившего свою роскошную дорогую машину рядом с этой, её, дверцу которой она только что захлопнула и заперла, помигав пультом. Он галантно пропустит её вперёд, когда они столкнутся в узком проходе между машинами, она посмотрит на него, и, возможно, что-нибудь скажет, а он ответит, виртуозно вплетаясь в словесную игру, которая завяжется между ними, отныне равными, из одного круга...
  Всё будет так, а вообще-то - может быть и не так, а ещё восхитительней, невероятней: она узнает его! Да, это он, тот самый автор Книги, о которой все только и говорят в последнее время, тот самый Валентин Казанкин, которого она даже и не надеялась встретить живьём, в реальности, вот так запросто выходящего рядом с ней из машины... Что тогда начнётся!..
  И Валентин как наяву видел её радость, смущение, попытку заговорить с ним... пока новое лицо не отвлекало его и не повторяло в его воображении то же самое: узнавание его, робость, попытку заговорить - только уже совсем на другой манер, чем у заменяемой теперь на это новое лицо прежней элегантной девицы...
  Иногда среди людей, которые наплывали на него, он представлял кого-нибудь из давних знакомцев, и теперь наслаждался их изумлением, смущённостью перед ним и их досадой на себя, что они не поняли раньше, кто такой Валентин Казанкин, не оценили его, не относились к нему так, как он того заслуживал... И даже Лена, которую он когда-то так сильно любил, встречалась ему среди этих новых людей, сожалеющая, раскаивающаяся и ненавидящая себя за то, что выбрала этого Ломова и уехала с ним в Орёл, а не осталась с ним, Казанкиным, отныне показавшего миру всё величие своих былых замыслов.
  Так Валентин шёл и мечтал, дыша полной грудью и наслаждаясь картинами своего нового, подступившей теперь вплотную бытия, пока из-за здания, мимо которого он шёл, не вывернулся старинный особняк, в котором ныне помещалось Представительство губернии, в которой жил и действовал Игорь Полуянов.
  Старинное величие этого особняка ударила его, словно сильный толчок в грудь: здание было реальным, зримым и неизменным - в отличие ото всех эфемерных и постоянно сменяющих одно другое строений, которые он мысленно выстраивал для себя, своей будущей жизни... И даже лёгкая облупленность штукатурки, которую он заметил в углу под крышей, словно подчёркивала материальность и окончательность этого особняка, как бы явственно говоря Валентину: да, меня не мешало бы подремонтировать, поправить, но всё это именно потому, что я реальное, стоящее в реальном городе здание, на ремонт которого требуются вполне определённые суммы и усилия, а не плод воображения кого-то, чьи возможности будут безграничны, размах ничем не стеснён, а потому и резиденция - безупречна...
  Двойственное ощущение: ограниченности этой роскоши вследствие её вопиющей окончательности - и ждущего его, но ещё не ставшего реальным совершенства - стояло в душе Валентина, пока он поднимался по ступенькам и проходил между колонн к тяжёлой резной двери, но войдя, он окончательно оробел. Все мечты отлетели от него и он оказался просто маленьким человеком, зачем-то пришедшим сюда, как проситель, вся обстановка вокруг него как бы говорила, что здесь он никто, только путается под ногами...
  Тем не менее он постарался с небрежным достоинством расспросить сидящую за столом у входа интеллигентного вида женщину, где ему найти Игоря Полуянова, и, слушая её объяснения, и потом, направляясь в указанном ею направлении, думал: "А, наверное, она обратила на меня внимание. Будет потом спрашивать Игоря, кто это был, с таким умным и одухотворённым лицом..."
  
  ...Валентин стоял на пороге апартаментов, показавшихся ему недостижимо роскошными, и вглядывался в Игоря. Он даже решился и надел на время очки, которые надевать при посторонних не любил. Да, перед ним был самый что ни на есть, настоящий Игорь Полуянов, о котором Валентин так часто думал, которого так по-особенному всегда вспоминал. Игорь почти не изменился внешне, но Валентину показалось сейчас, что внутренне, возможно, это совсем другой человек. Или не совсем... но другой. Неопределённость, бесформенность студенческих и аспирантских времён, которая делала их когда-то почти одинаковыми, похожими, равными, исчезла в нём, и теперь это был собранный, отбросивший лишнее, человек с чётко обозначенной ролью и местом в сложной структуре человеческого сообщества. Роль эта была - крупный деятель, очень занятой, рядом с которым Валентин почувствовал себя каким-то праздным, мечтательным и несерьёзным. Как ребёнок рядом со взрослым.
  - Садись, - приветливо пригласил Игорь, указывая на кресло рядом с низким столиком. - Сейчас нам чаю принесут, или, может, есть хочешь?
  - Нет-нет, - обрадовался Валентин. - Я не голодный. Дай хоть посмотрю на тебя... Я тебе деньги должен, помнишь? Я верну, обязательно!
  - Деньги? - пресёкся на миг Игорь, вспоминая. - Ах, да!..
  - Ты такой серьёзный стал, солидный... Миша говорил, ты там крупными делами у себя ворочаешь. А как семья?
  В дверь постучали, и в комнату вошла молоденькая девушка в белом фартучке, с подносом в руках. На подносе стоял фарфоровый чайник, чашки, тарелочки с разным замысловатым печеньем... Она поставила поднос на столик перед Валентином ("Как это здорово! - успел отметить тот, вписав новый новую деталь в картину своей будущей замечательной жизни. - Сидишь, а тебе приносят... Прислугу заведу, обязательно") и принялась расставлять на столике эти чайник, чашки и тарелочки. Валентин и Игорь пока рассматривали друг друга.
  Потом девушка ушла и Игорь стал рассказывать о семье, в общих чертах главное.
  Валентин внимательно слушал, и опять ощущал в душе двойственность. И жена, и сын, и дочь Игоря, о которых он рассказывал сейчас Валентину, были реальны, но окончательны. Ничего другого, кроме этого института у Игорева сына и лицея у дочери - уже не будет, в то время как у Валентина, который только сейчас собирался начать жить, всё будет лучше, ярче, масштабнее... "Всё" всегда масштабнее "чего-то", определённого, а у Игоря было именно "что-то", пусть реальное, но жалкое рядом с Валентиновым "всем".
  Описав главное в своей жизни, Игорь собрался было перекинуться на дела и жизнь Вали, но неожиданно Валентин не дал ему, начав расспрашивать Игоря более подробно, задавая всё новые вопросы к тому, о чём только что услышал... Он словно бы хотел составить себе полное и исчерпывающее представление о том, чем живёт Игорь, создать полную картину, но Игорь отвечал теперь почти через силу, не понимая этого чрезмерного интереса и смутно чувствуя, что большинство вопросов Вали как-то не к месту, неестественны. Они были бы естественны в общем ходе разговора, если бы речь дошла до этих подробностей, если бы вопросы эти встали сами, невзначай, а, поставленные без повода и причины, казались вымученными, нарочитыми. Валя как будто решил для себя вызнать у Игоря как можно больше. "Чего это он? - неясно недоумевал Игорь. - Как будто отчёт какой-то собрался составить..."
  К счастью, разговор перешёл на работу Игоря, и здесь стал заметен неподдельный интерес Вали, понятный и объяснимый. Он ахал, восхищаясь теми проектами, которые сбивал, сколачивал у себя в области Игорь из имеющихся научных ресурсов и наработок, уверял, что, конечно, у Игоря получится вывести их разработки на общероссийский уровень, найти им выход и применение в масштабах страны. У Игоря это здорово получалось, - понимал теперь Валентин. - Выспросить людей, с которыми сталкивала его жизнь, вытянуть у учёных, замордованных и растерянных в период великих перемен, что бы они действительно хотели делать, какую видят для своих идей перспективу, а затем пойти наверх, в администрацию своей области, в местные коммерческие структуры, а если нужно, то и в столичные, общероссийские структуры - и найти, соорганизовать ресурсы для претворения в жизнь казалось бы далёких от жизни идей и почти не реализуемых на практике исследований. Гуманитарий, а как научился схватывать технические идеи, как видеть, во что они могут вылиться и, главное, как увлекать этими идеями людей до того далёких от всякой науки!
  Из того, что описывал ему Игорь, Валентин вдруг понял, что по значению Игорь Полуянов, хотя сам Игорь не сказал об этом прямо, почти правая рука их губернатора, а область - становится одним из самых значительных в стране центров современных научных и технологических разработок, и некоторые из них уже начали материально окупаться и приносить прибыль.
  Игорь увлёкся и рассказывал вдохновенно, вспоминая всё новые и новые проекты и их судьбу, как они разворачивались при его участии, но в какой-то момент вдруг почувствовал, что собеседник не слушает его, как будто что-то главное понял для себя, а остальное не так интересно, хотя из вежливости он делает вид, что это не так, и не останавливает Игоря.
  - Ну, а как ты-то? - как будто спохватился Игорь, остановив поток наплывающих на него историй и переключаясь на Валю. - Михаил твой говорил, что ты у себя в глуши зарылся, отказываешься на нормальную работу устроиться, вообще как-то свою жизнь наладить...
  - Да совсем всё не так!.. - встрепенулся Валентин и начал горячо опровергать то мнение о себе, которое, по-видимому, Игорь некритически перенял сейчас, от Михаила и всех остальных общих знакомых, если где-то успел столкнуться с ними здесь, в Москве.
  Это был тот самый рассказ, который он готовил и выпестовывал в себе всю эту неделю для Игоря, готовясь к встрече с ним, выбирая главное и отсекая ненужное, отвечая на возможные возражения собеседника и отводя от себя обвинения, которые сможет услышать, которые уже слышал не раз от других.
  Валентин повествовал, как в смутные времена, когда рухнули все прежние устои, он сначала спрятался в родном городке, чтобы просто выжить, переждать бурю, и как, углубившись в работу над своей книгой, постепенно понял, что это и было то, чем ему надо было заниматься, отрешившись от внешнего, наносного. Как он выписывал и читал самую разную литературу в этом своём отдалении от мира и уединении, и как его Книга вдруг оказалась не такой, какой он её себе представлял раньше, она сама повернулась другой стороной, открыв ему совершенно другой свой смысл и применение, чем он видел в ней раньше. "Она сама повела меня!.." - удивлённо, как будто обнаружив это только что, в присутствии Игоря, говорил он, и продолжал, всё больше и больше увлекаясь, историю своего отречения ради главного, историю своего служения... Сколько радости испытывал он при каждом новом открытии, неожиданном повороте смысла знакомых истин, как эти открытия озаряли новым светом его жизнь и весь мир вокруг!..
  Теперь было ясно, что он не сможет уже остановиться, заговорить о чём-то другом, переключиться на другие темы, и Игорь смутно подумал, что этим и объяснялся такой пристальный интерес Вали, в начале разговора, к его, Игоря жизни и семье. Валя, видимо, чувствовал, что его так прорвёт о жизни его собственной, что его излияниям не будет конца и края, поэтому и постарался, ради приличия, заранее поинтересоваться проблемами собеседника, чтобы больше уж к ним не возвращаться.
  - Погоди, погоди, - попытался перебить его Игорь. - Так что тебе мешало работу-то получше найти, тем более с языком?.. Работал бы, жил нормально, по-человечески, и книгу продолжал бы писать...
  - Ну вот! - почти радостно ухватился Валентин за это возражение. - И ты мне сейчас говоришь то же самое, что они все! Прямо слово в слово! Знал бы ты, сколько раз я это всё уже слышал!..
  Валентин как будто даже восторжествовал, поймав Игоря на плоскости, примитивности мышления, банальности хода мысли, низводящей Игоря до уровня всех остальных, которых он сейчас опровергал и обличал.
  Но всё-таки перед ним сейчас были не те, другие, а сам Игорь Полуянов, и для Игоря Валентин поискал у себя в голове более проникновенные аргументы.
  - Знаешь, - сказал он, задумавшись на миг и так, как будто только теперь понял это, - я и сам, наверное, раньше бы так сказал. Когда ещё студентом был, в аспирантуре учился. Тогда я тоже, кажется, так думал, рассуждал как и вы все.
  - А теперь что? - подхватил его мысль Полуянов.
  - О, теперь совсем-совсем другое! - подвёл Валентин глаза вверх. - Я в какой-то момент понял, что если остаться в общем потоке, жить, как все, то ничего не выйдет. Выйдет, вернее, то же самое, что у всех, что предначертано любому... А вот чтобы вырваться из общего ряда, из общего уровня, о-о-о... тут надо сделать особое усилие, отрешиться от тех вещей, за которые все держатся... от многих из них... Ну, знаешь, как вылезти из болота, которое затягивает и само тебе диктует, куда двигаться...
  - Хм, - сказал Полуянов. - Отрешиться, пожалуй, и неплохо, без выбора в пользу более важного тебе далеко не уедешь, здесь я согласен... Но ведь это смотря от чего...
  - От всего! - горячо откликнулся Валентин. - От плотского, мирского, суеты... От всего, что держит, тянет вниз и не даёт подняться выше, взлететь... да, взлететь, если хочешь правду. Вот ведь смотри: учились мы все, сами чем-то интересовались, нащупывали каждый свою научную тему, свой главный в науке интерес... А что потом?
  - И что же потом? - спросил Игорь, начавший внимательно слушать.
  - А потом - конец. Немного вроде каждый углубился, но это так только, чтобы диссертацию защитить, корочки лишние получить, получше в жизни устроиться. А вот по-настоящему гореть, искать, полностью себя посвятить поискам истины - на это уже замаха не хватало, кишка тонка оказывалась, бытовые проблемы отягощали и тянули вниз... И только у тех, кто мог отринуть это бытовое, мелкое...
  - Ну... - неопределённо протянул Игорь. Но Валентин почувствовал, что тот понимает ход его мысли.
  - Я это понял, и - смог. Вышел на прямой путь, вместо того, чтобы блуждать как остальные... А они ведь ещё и обманывают себя, надеются, что что-то из них выйдет, что-то откроют...
  - Надеются? - переспросил Игорь.
  - Ну да, надеются, что чего-то достигнут, а сами уже погрязли в мелочах, повседневной суете, борьбе за кусок хлеба... Или кусок хлеба с маслом... - кто как.
  - Так с чего ты взял, что они ничего не достигнут? Они не только достигнут, но многие и достигли уже... Вот Серов с нашего курса...
  - Да разве это достижения? - перебил Валентин. - Разве для этого учились, грызли гранит науки, диссертации писали...
  - А для чего, по-твоему?
  - Да звёзд-то с неба так и не достали! Чуть-чуть приподнялись над общим уровнем, и всё... А до действительно важных открытий так никто и не дошёл...
  - Да с чего ты взял, что они все великие открытия собирались совершать? Работали - учились и диссертации писали, - но все их познания ведь при них остались, они их и в своей жизни применяют, и студентам многие до сих пор передают... Или ты что, хочешь, чтоб все чистой наукой занимались?
  - Да не хочу я, пусть живут, как знают! Пусть не наукой... Только думать при этом, что очень много пользы от них...
  - Боже ж ты мой! - вскричал Игорь. - О чём ты говоришь? От каждого столько пользы, сколько он умеет принести, нельзя же всех на один лад мерять. Делают, что могут... Каждый сам свою жизнь строит, исходя из своих возможностей, ресурсов, в том числе и интеллектуальных...
  - Так я то же самое тебе и говорю. Разменялись на второстепенное, третьестепенное...
  - Ты считаешь, что работать - это размениваться? Работа - это и есть приложение сил, она не обедняет, а обогащает...
  - Относительно обогащает. Не в науке.
  - Ну, я с тобой не согласен. По-моему, как раз наоборот. А ты что, думаешь, что сидя над книжками можно дальше уйти?
  - Да ведь время! Время для настоящих исследований нужно. А откуда оно у них? Вот представь - вот я бы преподавал, например. Сколько ненужного и лишнего сразу бы делать пришлось, бумажек всяких... учебных планов и прочей дребедени.
  Игорь наклонил голову и искоса посмотрел на Валю.
  - Да, много формальностей и ненужной писанины. Но зато со студентами бы общался, изо дня в день, идеи свои нёс, чувствовал их реакцию, отдачу, "обратную связь"... Чувствовал бы пульс жизни, в гуще был... Студенты ведь знаешь, какие иногда вопросы задают!.. Сам удивляешься... Вот у меня был один, лет 12 назад, Карачаров такой...
  - Какой там пульс, Игорь!.. Разжёвывать им изо дня в день азы, повторять одно и то же из года в год...
  - Но ты ошибаешься! Некоторым действительно разжёвывать, а есть и такие, что сами тебя на такие мысли натолкнут!.. А ты думаешь, что вдали от людей, в келье своей монашеской много времени сэкономил и лучше тех, которые в гуще жизни живут, мир объяснил?
  - Нет, Игорь, ты не понимаешь! - воскликнул Валентин. - Настрой-то душевный при этом какой? - Совсем не то, что нужно для работы, поиска постоянного... Я вот живу - в согласии с собой. Пишу, книги читаю, языками занимаюсь, музыка... Я знаешь, какую коллекцию оперы уже собрал? Знатоки позавидуют! И главное - ясность душевная, каждую минуту своей жизни я ощущаю как наполненную смыслом, высоким, а не этой всей грязью... В обществе великих умов, светочей человечества, мудрецов, а не этих людишек, без цели и смысла...
  - А, так ты хочешь сказать, что главное для тебя - внутренняя ясность, спокойствие, что ли? - сразу отказался от спора Игорь. - Так бы и говорил! Живёшь в своём мире, устроился так, как тебе нравится... - Что ж, тогда я согласен. Твой выбор - это твой выбор. Если для тебя так лучше...
  - Да нет, не в этом дело! - испугался Валентин, что Игорь опять поймёт его не так. - Это обстановка просто... Я хочу, чтобы ты понял, что я совсем-совсем иначе живу, чем остальные. Чем все. Ни гнева, ни зависти ни к кому не испытываю, в гармонии с собой и миром, с природой... И лучше стал, очистился как-то, возвысился душой...
  - Я рад, - коротко повторил Игорь.
  - Да нет, Игорь, это ведь не всё!.. Тут и другая сторона стала мне лучше видна, за эти годы. Что книгу мою - ждут! Она нужна людям, и чем дальше - тем больше, я это прямо чувствую, это в воздухе носится!..
  - Как это ты определяешь?.. - озадаченно спросил Игорь.
  - Мир изменился! - возвестил Валентин. - Люди стали вопросы задавать (Игорь приподнял брови). - Вот посмотри, что происходит сейчас.
  Эти новые русские, хапуги, нахватав всё, что смогли, настроив себе особняков, накупив машин, яхт, самолётов... даже островов себе и вилл за границей - теперь не знают, куда податься, как им жить-то собственно... Власть - в их руках, могут туда повернуть всё вокруг, могут - сюда, хотят - всю страну в сплошной шоу-бизнес превратить, хотят - в спортивную площадку, в теннисные корты и трассы для гонок - "Формулы-1" или "Формулы-2" там, "Формулы-3" - не знаю... Фитнес-залов понастроить и бассейнов на каждом шагу... Или салонов красоты этих... или гипермаркетов, магазинов громаднейших... В общем, и туда, и сюда мечутся, а найти главное не могут...
  - Погоди-погоди, - попробовал перебить его Полуянов. - Как это ты всё в одну кучу...
  Но Валентин, напав на главную свою тему, был слишком увлечён и продолжал говорить.
  - ...Поэтому и стали задумываться, присматриваться - к чему свои громадные деньги и громадные возможности приложить. И институты восстали из пепла, и университеты; на каждом шагу: сюда иди учиться, туда; вузов развелось - сколько раньше и ПТУ, наверное, не было, и молодёжь в них ломится, прямо рвётся образование получить. Книги стали громадными тиражами выходить, музеи спонсоров приобрели, - в общем, всё как раньше, даже ещё активнее научная жизнь забурлила. Вкладываться в это стали, и вкладываться не абы как, как при советской власти было, а по-крупному, с размахом...
  - Но это же хорошо! - попытался вставить Игорь, но Казанкин нёсся дальше.
  - А всё почему? Потому что пережрались. Набили утробы свои под завязку, дальше некуда, и поняли, что чрево своё удовлетворить - это ещё не всё. Что что-то другое в жизни есть, более важное. Что человек не просто так на эту землю приходит, а для какой-то цели, и что есть задачи более высокие, чем каждый день обед из семи блюд съедать...
  - Да ты о ком это?!.. - совсем уже нетерпеливо воскликнул Полуянов, но опять не остановил Валентина.
  - И мысль-то, она в головы стала закрадываться: для чего живём, как этот мир устроен и для чего в нём человек... Вопрос, считай, уже ребром встал, я прямо физически, нутром своим это чувствую - все его задают: как жить? То есть сначала: как мир устроен, земля наша, а уж потом: каково место каждого из них в нашем мире, каково предназначение... Вот тебе не знакомо, наверное, это ощущение - что чувствуешь, что людей эта проблема озаботила, прямо чуть не на улицах друг друга спрашивают... А я именно так это ощущаю, как будто мысли их читаю: что это всем надо стало... Понимаешь?
  Полуянов, услышав вопрос, скептически усмехнулся:
  - Но ты же сам говоришь, что мне такого почувствовать не дано...
  - Нет, ты только не обижайся! Я не это сказать хотел!.. Но когда работаешь столько, сколько я, докапываешься уже до самого глубокого - у тебя и чувства обостряются, как-то прозреваешь, чего людям не хватает, о чём они начали задумываться, и если видишь, что это, что ты нашёл, они хотят узнать - их мозги для тебя как открытая книга. Нет, не то чтобы, конечно, они прямо вслух об этом говорят - но где-то в глубине - зашевелился, зашевелился вопросик: а как жить-то? Ты не поверишь: вот я теперь к любому могу подойти, посмотреть в глаза и сказать: а я знаю, о чём ты задумываешься, какие ответы ищешь...
  Полуянов пожал плечами, но Валентин не заметил этого.
  - Вот я и говорю: пришла пора. Пришла. Мою книгу, её хватать будут, до дыр зачитывать, в ней свои ответы искать!.. И находить!
  - Погоди, - уже совсем твёрдо прервал Игорь страстную речь Казанкина.
  - Не веришь? - пристально взглянул на него Валентин. - Это ты просто не на ту волну настроен, не задумывался об этом раньше... А если б задумался...
  Полуянов решил промолчать. Ему даже интересно стало - чего ещё наговорит тут ему сейчас Валентин.
  - Вот это тоже меня ведёт, поддерживает, тянет вперёд, иногда даже силой тянет, представляешь?..
  
  Они опять заспорили, и Валентин почувствовал, что в этом споре Игорь побеждает, пересиливает его. Надо было сдаваться и признавать Игореву правоту, но у Валентина оставался ещё один - самый сильный - аргумент.
  - А знаешь, - сообщил он, когда Игорь выложил все свои доводы, - я ведь главного тебе ещё не сказал. Книга-то моя, я её практически закончил. Конечно, можно ещё подшлифовать кое-что, но в целом... Здесь она, на дискете, вся, - он похлопал по своему старенькому портфелю, где лежала эта самая дискета. Однако открывать портфель пока не стал.
  На лице Полуянова ничего не отразилось при этом важном известии. Он выжидающе смотрел на Казанкина. Валентин набрал в грудь воздуха.
  - Помнишь, ты всегда говорил, что когда станешь большим человеком, ну... поднимешься... - поможешь мне её опубликовать?
  - Помню, - ответил Игорь. - Никогда такого не говорил.
  - То есть как? - на миг растерялся Валентин. - Ну, всегда же, когда мы о моей работе говорили, ты мне обещал...
  - Никогда не обещал, - твёрдо повторил Полуянов.
  - Игорь, да ты что?! - изумился Валентин сильнее. - Да ты вспомни, вспомни! Ты всегда говорил мне...
  - Да помню я прекрасно, что ты в самом деле! - поморщился Полуянов. - Это ты всегда меня заклинал, что я стану... ну, не знаю кем, в общем, займу крупный пост или как учёный - большие степени получу, чтоб тогда помог тебе твою книгу опубликовать. С издателями, что ли, поговорить, или ещё с кем...
  - Ну, вот помнишь же!.. - обрадовался Валентин.
  - Помню очень хорошо. Но только это не я говорил, а ты. Большая разница.
  - Но ты же соглашался! Поддерживал меня...
  - Ни с чем я не соглашался! - отмахнулся Игорь. И подумав, добавил: - Ты меня, вообще-то, даже и не спрашивал. Только твердил своё, а моё мнение на этот счёт тебя не интересовало...
  Валентин глядел на собеседника ошеломлённо, силясь понять услышанное.
  - Но разве ты?.. - начал он, и не нашёл, как продолжить.
  - Бредовая была идея, с самого начала. Не знаю, что ты так себе в голову вбил. Даже подумать не мог, что ты всерьёз всё это...
  - А как же ещё, если не всерьёз? - тихим голосом спросил Валя. У него пересохло в горле.
  - Очень просто. Всё это не так делается, и мне лично было это ясно с самого начала. Не знаю, что ты себе вообразил ("Вообразил..." - как эхо, еле слышно повторил Валентин). Это что же, становлюсь я светилом науки, печатаю монографии, и издателям, между делом, сообщаю: "Да, кстати, у меня ещё друг есть, Валя, он тоже хочет книжку издать. Подсобите уж и ему заодно", - так, что ли?
  - Ну да, - серьёзно подтвердил Валентин. - Тебя же послушают.
  - Что послушают? Я же совсем в другой области!..
  - Ну и что? Если у тебя авторитет, никого и область интересовать не будет. Скажешь, что читал, понравилось.
  - А я не читал! И понравиться мне...
  - Так вот, можешь почитать! - теперь Валентин начал торопливо расстёгивать замки на портфеле.
  - Не буду.
  - Не бу-у-удешь?.. Но почему? - последнее вконец обескуражило Казанкина, от его напора не осталось и следа.
  - Ну, как тебе сказать, - замялся теперь Полуянов. - Не до этого мне...
  - Не хочешь, что ли?! - округлил глаза Валентин.
  - В общем, не стремлюсь... - попытался сгладить Полуянов. - Да что это, обязанность что ли у меня такая - книгу твою читать? Обет я дал - прочесть её обязательно?
  - Но ты же хвалил! Одобрял меня. Говорил: "пиши".
  - Ну и пиши. И печатай. Я-то тут при чём?
  - Подожди-подожди... "Пиши", - а ты, выходит, и читать её не собирался?..
  - Не стремился, - пожал плечами Игорь.
  - Выходит...
  - Выходит, я тут ни с какого боку! Твоя книга, в этой области специалистов полно, вот к ним и иди... Они в теме, сразу оценят, продвинулся ты куда-то или не очень... Они и рекомендации должны давать в печать.
  - Но это такие люди! - почти застонал Валя. - Думают только, чтоб себя продвинуть, лишний раз напечататься, напомнить о себе... Если кому и помогают, то своим - родне, знакомым...
  - Ну вот, сам говоришь. А ты что, не знаком с ними?
  - Да знаком, знаком! Но зависть, препоны всякие - лишь бы не пустить чужого туда, где сами окопались... Я потому о тебе и думал всегда, - оживился он, найдя решающий аргумент, - что ты бескорыстный, никогда никому не завидуешь...
  - Ну и что? Ну, не завидую я тебе... - Так должен, что ли за тебя твою работу делать?
  - Да не работу, нет! Только помочь напечатать!
  - Ну, а я что сказал? Это тоже твоя работа. Ходи, предлагай...
  - Да что ты такое говоришь? Я им всем чужак... Дорогу перешёл, кость в горле... А у тебя связи, знаешь всех... Тебе, может, только пару слов сказать - в издательстве, в Миннауки...
  - Каких именно слов? Что я с тобой учился когда-то? Это их убедит?
  - Нет, о книге...
  - Я её читать не буду, - твёрдо повторил Полуянов. - Пусть кому положено, те и читают и оценивают. Эксперты.
  - Но почему не хочешь даже прочесть? Я же столько сил потратил, душу вложил! В миллионы раз больше, чем тебе просто взять и прочитать.
  - "Миллионы", - передразнил Полуянов. - Словами бросаешься - не скупясь. А с чего ты взял, что она мне понравится?
  - Да как же!.. - захлебнулся Валентин. - Я же тебе всё объяснил, рассказал...
  - Рассказал, как ты её себе представляешь? Да, пылкая была речь. Только бессвязная какая-то. Никакой логики.
  - Почему это бессвязная? Я, наоборот, много лет всё это обдумывал... И логика у меня никогда не страдала.
  - Логика, может, и не страдала... Но ты так мир видишь - какое-то расплывчатое пятно, а не картина...
  - Почему?!.. - Ты что, не согласен, что сейчас такое время, что люди задумываться начали?.. - протянул Валентин, подумав про себя: "Ну конечно, он же далёк от этого всего. Не то, что я".
  - Какое время, какие люди?! - подхватил Игорь, теперь уже страстно. - Ты на людей-то хоть раз в жизни смотрел, думал о них, спрашивал себя, как они живут? Те, которых ты тут расписывал, просто тряпичные куклы какие-то - без мыслей, без души, так - серая масса, не способная ни о чём думать, ничего не понимающая, пока ты, мессия, им не объяснишь.
  - Ну конечно, это же моё призвание. Я исследователь, истину ищу...
  - А кроме тебя никто не ищет?.. Ни до тебя, ни после - исследователей не было? ("Но я же!.." - попытался вставить Валентин) Да бог с ними, исследователями! Остальные-то что? Только жрут да спят, совсем ни этот мир, ни свою жизнь не обдумывают?.. Дожидаются, пока ты им глаза откроешь?..
  - Ну, может быть и обдумывают... Да не могут понять... Тут ведь навыки нужны, школа мышления...
  - А если этой школы нет - то всё, баста? Незачем и думать, зря только силы потратят - до т в о е й истины всё равно не докопаются.
  - Конечно, нет. Будут вокруг да около, а к главному даже не подойдут...
  - Ух ты! "Главное" - это то, что ты нашёл...
  - Но я же для того и учился, а потом исследовал - копал, копал, сколько литературы переворотил, сколько думал...
  - Перестань! Твоя истина только тебе и подходит... Остальным до неё дела нет, у них свои...
  - Да истина-то одна! Для всех! Почему я и говорил сейчас тебе, что она всем нужна!.. Всем глаза откроет.
  - Никому она ничего не откроет! У каждого свой опыт, он ту реальность, в которой крутится, пытается переварить, в этой своей реальности - какие-то правильные ходы нащупать, её получше организовать... Только текущие проблемы - и именно свои - людям актуальны, а не абстрактная какая-то истина на все времена. ...Я вот как-то по телевизору видел интервью с одной арабисткой, - вспомнил вдруг Игорь. - Образованная такая, Коран, кажется, наизусть знает, сама стихи на арабском пишет... ("Вересаева?" - подсказал Валентин. "Не помню, может быть", - не спорил Игорь) Так вот, интервьюер навёл разговор на воинственность ислама, а она говорит: "Ничего подобного!" Нигде, абсолютно, Коран не призывает к насилию, - нигде! И представляешь, так рассиялась, расплылась в улыбке, довольная такая была, что по её виду можно было подумать, что она весь исламский терроризм победила. На лопатки положила, оружие заставила сложить, от всех их намерений отказаться, вечный мир начался. Я тогда так расстроился, что даже на телевидение хотел позвонить (они вроде как в прямом эфире говорили). Хотел сказать, что идеи-то, идеология - она у всех прекрасная, у всех религий, научных доктрин, вот только за малым дело: используют эти идеи кто как хочет, одни святыми становятся, другие головорезами, и всё - опираясь на одну и ту же теорию. Каждый в своём мире живёт и для своего оправдания самые благие идеологии использует, тот же Коран каждый трактует как хочет... Так что могла бы эта учёная дама хотя бы такие простые вещи прозреть, так нет!..
  - Ну вот видишь, - нашёлся Валентин, ухватив идею Игоря. - Значит, единая идея нужна!
  - Нужна, но доступно каждому только то, что с его собственными представлениями вяжется. Другого не добьёшься. Да и с чего ты взял, что это именно твоя идея?..
  - Ну вот и посмотрим, - покорился Валя логике Игоря, временно уступил. - Надо только книгу издать
  - Издавай, - устало согласился Игорь.
  - Но как, как издать-то? Я же тебе объясняю - кругом блат, продвигают только своих, я там никому не нужен, на их кухне... Меня не пустят просто!..
  - Почему не пустят? Ты же сам сейчас мне рассказывал, что каждому человеку прямо в душу смотреть умеешь, угадываешь, что там у него в глубине шевелится... Только подойди, взгляни - тебе никто не откажет. Голыми руками любого бери. Как там у Бальмонта? - вспомнил вот сейчас - "И если другому в глаза я смотрю, он вдруг опускает глаза..." Нет, подожди, там сначала так: "Я вижу, я помню, я тайно дрожу, я знаю, откуда приходит гроза..."
  - Да при чём тут Бальмонт!
  - Но ты же это самое мне сейчас и рассказывал - всех ты видишь насквозь, люди трепетать перед тобой должны...
  - Да не передо мной! - поспешил откреститься Казанкин. - А перед моими идеями.
  - Но ты же их носитель. Значит, и лично можешь это людям передать, в непосредственном общении. Как там у Цветаевой? - "Я сказала, а другой услышал, и сказал другому, третий понял..."
  - Не надо Цветаевой!..
  - Ну, тогда я тебя не понимаю. Преподавать ты не хочешь, тебя эта суета отвлекает, а то, что твои идеи мир перевернут - веришь безо всякой попытки практикой это проверить. Тут уж...
  
  
  Мир Валентина рушился и летел в тартарары. Всё, что встало, ожило в нём в последние дни, дни ожидания встречи с Полуяновым, обваливалось с грохотом и треском, и он не знал, что сказать, что сделать, чтобы остановить это катастрофическое обрушение.
  - Но Игорь!.. - взмолился он, теперь уже не тем уверенным и приподнятым тоном, которым описывал Игорю своё бытие и свои перспективы только что, ещё несколько минут назад. - Ты не понимаешь разве, что мне это нужно, очень нужно! Сам я не смогу! Стесняюсь, боюсь... Да и не по силам это мне - ходить куда-то, просить... Я же неприспособленный! Чувствительный, меня каждая мелочь ранит... Весь в науке... А ты... Ты же всегда поддерживал меня, ободрял... Напутствовал, можно сказать: "Работай, пиши!" Ты и денег даже мне занял, тогда, в 90м, чтоб я не погиб, не сгинул совсем...
  - Денег?! - остановил его Игорь. - Это так ты это, оказывается, понял?! Что я типа спонсором для тебя вызвался быть, "вложиться", чтобы ты мог заниматься своей книгой, "посвятить себя науке"? Это поэтому ты этот долг двадцать лет не возвращаешь?..
  - Двадцать лет?.. - изумился Валентин.
  - А сколько? Посчитай... С 1990го...
  - Но Игорь!..
  - Интересное дело, - свернул на новую тему Игорь. - Я тогда в аспирантуре учился, еле концы с концами сводил, а после 92го, когда реформы начались, вообще оказался на грани гибели, да, впрочем, как и многие тогда... Не учиться пришлось, диссер писать, а думать о куске хлеба, как с голоду не подохнуть... - и вертеться, чтоб как-то выжить... Очень тяжёлый период был, бог не приведи такое снова испытать... А тебе и в голову не пришло, что долг твой мне неплохо бы возвратить, ты, видимо, считал, что время терпит...
  - Но я же не знал!..
  - Чего не знал? Как я жил? И что ты у меня последнее вырвал, выпросил, что я не от излишнего богатства тебе их дал, а потому, что ты ныл всё время: "Ой, пропаду!" Я думал, что деньги в долг даю порядочному человеку, а теперь оказывается, что это я меценатом таким выступил, веря в твоё высокое предназначение? А ты не подумал - по силам ли мне была тогда такая благотворительность?..
  - Ох, Игорь!..
  Валентин с ужасом осознал, что этим напоминанием о долге Игорь отрезал, полностью отсёк для него возможность что-то просить дальше, что разговор навсегда свернул с того русла, в которого начался, но размышлять об этом было некогда - ему приходилось оправдываться.
  - Но мы же не виделись сколько!.. Я ведь тебя только лет через семь тогда встретил, когда ты приезжал на ИПК... И сказал, что помню о своём долге, верну обязательно... Как ты мог подумать, вообще, что я не верну? Ты же меня хорошо знаешь! Сколько времени общались!..
  - Что я знаю? - устало спросил Игорь. - Что ты за эти годы, что я в аспирантуре учился и бедствовал, ты ни разу не подумал, каково мне? Что, может быть, я сам нуждаюсь, чтобы мне помогли?.. Тебе не до этого было, да? Спросить себя, каково другим-то людям приходится?
  - Игорь, я думал! Я собирался!.. - теперь пылко заверял Валентин, ища в памяти новых объяснений, как получилось, что набежал такой жуткий срок - 20 лет...
  Игорь только махнул рукой.
  Всё. Вместо торжества Валентина, вместо распахнутых для него ворот в светлое завтра - встало другое, совсем другое - неожиданное и стыдное. Мог ли Валентин знать, что нарвётся на такое, совсем-совсем не то, что рисовал в своём воображении? Ведь ему казалось всё так просто и закономерно: придёт к Игорю, расскажет о своих проблемах - и так же естественно и непринуждённо, как они раньше общались, Игорь предложит: да я могу помочь, давай сюда рукопись, есть у меня знакомые издатели!
  Откуда выплыло это, страшное, из-за какого угла выскочило и опрокинуло такой стройный, естественный, почти уже воплотившийся, план?..
  Он пытался объяснить, ища в своей памяти новые и новые аргументы... Но на Игоря, по-видимому, они не производили впечатления. Он слушал Валю рассеянно, не пытаясь больше ничего сказать. Ясно было, что встреча подходит к своему завершению.
  Оправдываясь и продолжая заверять Игоря в возвращении долга, Валентин стал прощаться. Игорь не удерживал его, он теперь казался усталым...
  
  ***
  Валя пулей вылетел на улицу, не видя ничего вокруг. Мысли колотились у него в голове, кровь отрывисто пульсировала в висках. В глазах было темно.
  - Вот он как! Перевёл на долг! И срезал меня - чтоб больше не заикался о книге. Мог ведь не говорить (знает же меня, что я верну, а он взял, и сказал, специально). И выставил меня подлецом, бесчестным пронырой... Ох! Да как он мог вообще вообразить такое обо мне! Как мог даже предположить, что я не отдам...
  ...Но 20 лет, - вспомнилось Валентину. - 20 лет!
  Ишь ты, как подстроил: что двадцать лет прошло. Раньше, когда виделись, не торопил, не требовал вернуть немедля, а теперь дождался - вписал лыко в строку!.. Раньше было: вроде как ничего, не спеши, не волнуйся, Валя... - А теперь: ты мне 20 лет долг не возвращаешь! Подставил меня, специально подставил - с п р о в о ц и р о в а л, чтоб поиздеваться, мерзавцем меня выставить, ткнуть носом: долг не вернул!..
  - Да верну я тебе эти паршивые деньги, верну!.. - мысленно бросал он Игорю в лицо свою гневную отповедь. Ненависть к Игорю душила его. - Незачем и кричать было, и топать ногами, как на какого-нибудь... - Валя не находил слов. Ему действительно казалось, что Игорь так и говорил с ним: кричал и топал ногами. - Не знаю, сколько там набежало, с п р о ц е н т а м и, - в слово "проценты" Валя вложил теперь всю свою язвительность, - но верну! Последнее отдам, всё, что у меня есть - но верну, расплачусь до копейки!
  Прямо завтра! Не откладывая больше ни на минуту!..
  Он вспомнил о тех трёх тысячах рублей, которые оставались у него до зарплаты, и вдруг усомнился: а хватит ли этого?
  Сколько вообще его долг составляет в теперешних реалиях? - слегка остыл он. - Тогда, в 90м, он занял у Игоря 30 рублей. Рубли обесценились за эти годы в тысячи, миллионы раз... Сколько он должен вернуть сейчас, чтобы Игорь признал долг возвращённым, навсегда прекратил помнить о нём и не смел, не смел так разговаривать с Валей?!
  Валентин попытался прикинуть, сосчитать конкретно, как никогда не делал этого прежде, в какой сумме сейчас мог бы выразиться его долг, но мысли путались в голове, сбивая друг друга и не давая ходу одна другой, как столкнувшиеся в страшной аварии автомобили.
  "30 рублей... Что на них можно было купить тогда? Дешёвый фотоаппарат, велосипед, собрание сочинений какого-нибудь классика... Нет, это если официально, в книжном магазине, но там они не продавались, а только из-под полы, на чёрном рынке, где и цены были совсем другие... Нет, не то... Может быть, это тридцать долларов или евро?.. Это более реальное сопоставление... Хотя проценты!.. - Валя попытался посчитать проценты, но мысли опять путались, опять не связывались в единую цепь. - С процентами это вообще что-то умопомрачительное, а Игорь-то что? Как какой-нибудь кровосос-ростовщик, как паук в углу своей паутины сидит и ждёт, когда получит с него, Вали, эти свои проценты?"
  Слёзы чуть не брызнули из глаз у Валентина (они и без того постоянно стояли у его глаз все эти последние минуты, готовые вырваться наружу), когда он представил Игоря пауком, опутавшим его, беспомощного и беззащитного, своей паутиной. А Валя-то считал его хорошим человеком - широким, великодушным... Как он мог так ошибиться?!
  "Нет, не так. Тогда, в то время - это была четверть нашей аспирантской стипендии или зарплаты ассистента, у тех, кто работал... Вот из чего нужно исходить. Но проценты..."
  Да плевать на проценты! Их всё равно теперь не сосчитаешь! Валя отдаст ему всю свою месячную зарплату! Вот так, накопит столько, сколько получает в месяц и придёт, кинет в лицо Игорю: на, возьми! И не смей, не смей говорить со мной как с нечестным, не вернувшим долг!.. Никогда не смей.
  Он стал представлять себе эту сцену, как он придёт к Игорю через несколько месяцев, всё в тот же номер в Представительстве, с которым он разговаривал с ним сейчас, где, ему казалось, Игорь и будет находиться всё это время (фантазии представить другие обстоятельства у него не хватало, и он мысленно рисовал эту встречу в знакомой ему теперь обстановке) и торжествующе бросит эти деньги: на! Пусть я последнее тебе отдаю, но бери, пользуйся!
  Вот так! Пусть Игорь знает, что Валя не такой, каким он только что его обозвал, пусть устыдится, что осмелился предположить на счёт Вали такое!
  Сцена возврата долга повторялась и повторялась в голове Вали, отбрасывала ненужные детали и приобретала всё большую законченность и отточенность. Валя понемногу успокаивался, насыщаясь эффектной картиной своей скорой расплаты с Игорем, но только никак не мог представить реакцию Игоря на этот свой лаконичный, выразительный демарш.
  Устыдится?.. Станет извиняться?.. Оправдываться перед Валей, что совсем не то имел в виду? - Представить это как следует, ярко и красочно, как в жизни, Валя не мог и потому не мог до конца упиться своей грядущей местью Игорю, грядущей - победой над ним и полным уничтожением Игоря за его чёрствый, бездушный, бесчеловечный упрёк сегодня.
  Он сидел у окна вечернего автобуса, везущего его на автостанцию, где он опять будет ждать автобуса домой в Подмосковье, но ничего из пробегающих за окном картин вечернего города не видел теперь, потрясённый и захваченный мыслями, несущимися в голове. Он не позвонил Мещеряковым, которые приглашали его остаться у них после встречи с Полуяновым, переночевать, - Валентину было не до них, да он и не мог бы появиться у них в доме в таком растрёпанном виде, с разорванной, растоптанной душой. Мало ему было унижения у Игоря, так ещё отвечай на вопросы участливых друзей! - Нет, к этому он точно не был готов. Надо было собраться с мыслями, вернуть себе самоуважение, восстановить своё привычное мироощущение, собрав из осколков обрушенной сегодня своей жизни что-то - снова цельное и ясное, - прежде, чем вновь появиться на глаза к тем, кто его знал.
  Но Игорь, Игорь!.. Что он всё-таки ответит Вале, что скажет, когда увидит, что Валя в лепёшку расшибся, но вернул ему всё сполна и даже больше?
  Как ни старался Валя это представить, всё было не то.
  "Кровожадному пауку" эти деньги не особенно-то и нужны, кажется... Ведь зарабатывает - в сотни, тысячи раз больше, чем Валя (Валя смутно представлял жизнь "богатых людей" и не мог бы сказать точнее, во сколько раз доходы Игоря превышают его). Тогда зачем всё было начинать?!
  
  
  Да он просто хотел избавиться от меня, "отшить"! - осенило Валю. - Про долг он просто так сказал, "до кучи", от нечего делать. Не волнует его этот мой долг вовсе, просто рукопись не хотел брать, ею заниматься...
  Но почему?!
  Этот вопрос поставил Валю в тупик.
  Ведь и сил-то, поди, никаких особых не требовалось, ему, Игорю Полуянову, только сделать пару-тройку телефонных звонков, может, заехать к кому-нибудь, от кого зависело, издать книгу или нет... И всё. Для нынешнего Игоря это - пара пустяков. А он не захотел. Странно.
  Видимо, Валя чего-то не заметил, что-то от него ускользнуло, а на деле - Игорь стал таким же, как все эти зажравшиеся "новые русские": бесчувственным, глухим к духовным запросам времени, к духовной стороне жизни Человечества вообще. А он-то, Валя, наивный, распинался перед ним, расписывал значение своей работы, что-то втолковывал! Бисер метал, получается. Всё - в пустоту. У Игоря сейчас те же запросы и те же мысли, что и у "этих"... Он и не понимал, наверное, что это Валя так волнуется, зачем горит...
  Да, меняет жизнь людей, меняет... Ведь и вправду двадцать лет прошло с тех пор, как он знал Игоря молодым. Студентом, аспирантом... И не заподозрил даже, в простоте души, что и Игоря жизнь перекорёжила, обломала, подмяла под себя. Поотшибла "лишние" мысли, сузила кругозор до повседневного, мелкого - совсем по-другому отразилась, чем на нём, Вале...
  Вот ведь как бывает, оказывается! - как же это Валя сразу не сообразил, не подумал об этом? Проглядел своими близорукими глазами, забыв в своей отрешённости от мирского, что таких как он сам - единицы? Удел остальных - грубая повседневность, проза, борьба и грызня друг с другом за место под солнцем - всё то, от чего он, Валя, так далёк...
  И эти грубые, хищные - всегда готовы затоптать такого, как он, кто не отказался от своего высокого предназначения, принял от прежних великих эстафету духовности и высоко пронёс её, не сгибаясь под тяготами жизни, как бы плохо ему ни приходилось, какая нищета ни сопровождала бы на всём его пути...
  Опять слёзы подступили, и он почувствовал себя бессильным, но гордым, среди этих варваров, дикарей... Почти Архимедом, чертящем на песке свои уравнения, в то время как римский солдат-победитель уже навис над ним, занеся свой меч...
  "Не знал я, Игорь, что и ты теперь такой... Не знал". Не подозревал даже, когда направлял к нему со своими надеждами и планами, вдохновенно повествовал о том, чем дышит, чем живёт...
  А ведь казался всегда таким умным, одухотворённым... Валя ещё думал о нём: вот, и "наши" куда-то прорвались, и среди этих туполобых воротил есть у него, Вали, "родственные души"... И как же он обманулся!
  Во тебе и "родственные души". Даже когда помочь ничего не стоило - ничего не стал для него, Вали, делать. Из вредности какой-то. Неприязни, злобы...
  Из зависти! - осенило его. Как же он раньше не догадался! Утерял всё человеческое, душа отмерла - вот и кололо его всё, что Валя говорит! А он-то, дурачок, ещё расписывал: гармония в душе, высокое состояние духа, мир с самим собой! - Да кому, зачем? Если бы он только мог заподозрить, что эти его слова не понимание вызывают у Игоря, а раздражают его, злят!.. Ох, дурак он, Валя, дурак! Получается - дразнил его только, в то время как думал: Игорь порадуется за него, оценит Валину отрешённость ради высшего! - Ох, дурак, дурак! Какой же я дурак!..
  
  Как только Валя сделал это открытие (отметив даже, что мысль его идёт по спирали, спускаясь ко всё более глубинной сущности, ступень за ступенью), всё произошедшее только что у Игоря приобрело другую окраску. Теперь он видел вещи в более ясном (как ему казалось), привычном свете. В том же, что и до встречи, - ощущал он. Переворачивая их с головы обратно на ноги. То, что он принял теперешнего Игоря за другого, за того, кем Игорь давно перестал быть, было причиной той катастрофы, которую он только что пережил, а дело-то было совсем в пустяке, в его ничтожной ошибке: он, Валя, не учёл, не смог заранее предположить, что жизнь сломала Игоря, давно убила в нём былые, лучшие порывы. И что он, Валентин, разозлил Игоря напоминанием, что Игорь утратил за эти годы... Все речи Вали были для того как красная тряпка для быка.
  А, может, не утратил, раз завидует, - подумал Валя внезапно, едва ясно почувствовал, открыл эту новую ступеньку в своём спускании к сущности. Оживёт ещё это, давно увядшее в душе Игоря, оживёт, может быть, даже разбуженное им, Валентином...
  Валя почти физически ощутил облегчение (он в салоне автобуса, вместе с другими поздними пассажирами, уже подъезжал к своему городку, и теперь радостно взглянул в окно), едва представил, что Игорь, наверное, не был готов услышать от Вали о том, что кто-то способен и в нынешние тяжёлые годы продолжать с л у ж е н и е идее, и растерялся, не нашёл ничего другого сказать кроме как обрушиться с критикой, - первым, что пришло ему на ум.
  
  
  Игорь Полуянов сидел в кресле в своём номере и задумчиво смотрел на дискету с рукописью Вали, то ли умышленно оставленную тем здесь, но скорее всего - в волнении забытую. Он чуть не позвонил Вале на сотовый, пока тот не ушёл далеко, чтобы тот вернулся и забрал дискету, но потом передумал. Наверняка у Казанкина его текст есть на компьютере, на других дискетах, сохранённый во множестве экземпляров, - слишком он ценит свою Книгу, чтобы вот так - отдавать последний и единственный...
  Против воли Игорь размышлял о только что произошедшем разговоре, о Вале, но не открывал ничего нового сверх того, что знал о нём прежде. Такой, как и был, только сильнее заострился, сузился вокруг своей идеи, - вот, пожалуй, новое, что узнал сегодня о нём Игорь. Наверное, это можно было предвидеть...
  Среди размышлений одна мысль поразила Игоря. Он сфокусировался на ней, и всё более отчётливо стал понимать, что эта его мысль имеет отношение к Вале.
  Он вдруг вспомнил, что ещё с юности, со студенческой поры, его, Игоря, постоянно вербовали - во все партии и течения. То и дело ему попадался какой-нибудь приспешник той или иной моды, который, встретив его, Полуянова, начинал горячо и азартно рекламировать свою веру, расписывать, какие замечательные личности разделяют её, - в полной уверенности, что Полуянов не сможет не клюнуть, не соблазниться, не примкнуть... Игорь самим нутром своим чуял, до какой же степени очередному адепту нужен для своей партии он, именно он, он - как никто другой. Разговор в компании до его прихода мог идти вяло, совсем не касаясь излюбленных идей человека, но с появлением Полуянова, рано или поздно, человек этот обращал свой пламенный взор на Игоря, оживлялся, воспрянывал, и начинал свою увлечённую проповедь...
  Игоря и злило это, и забавляло, и он всегда в этих ситуациях испытывал двойственное чувство, не в силах остановиться на каком-то одном из полюсов своих ощущений. С одной стороны, его выделяли из всех, как личность сильную, здоровую, могучую, которая способна на многое и украсила бы своим присутствием любую партию или кружок. К нему взывали прямо: "Ну ты-то, ты умный человек!.. Должен сам понимать..." - давая понять, что остальные, с кем общался этот адепт прежде, недостаточно развиты, не обладают таким же светлым умом, поэтому не способны подняться до понимания тех высоких идей, которые исповедует этот очередной вербовщик. Это было прямым обозначением роли и места Игоря среди других, очерчиванием того значения, которое имеет его личность, и эта оценка его личности, пришедшая извне, от каждого из людей, которые не знали друг друга и никак не были между собой связаны, неизменно повторялась и оказывалась очень высокой.
  Но с другой стороны, - и от этого язвительная усмешка кривила губы Игоря, и сарказм переполнял его, постоянно прорываясь вылиться наружу, - ни один из вербовщиков не осознавал, что он зовёт Игоря под знамёна своей партии в качестве рядового, подчинённого, ведомого, а вот руководить самим этим течением или движением будут другие, бразды правления останутся в руках тех, прежних вождей.
  Ведь вербовщик не интересовался его мнением, не советовался с Игорем по вопросам свей веры, не спорил, а просто - з в а л. Звал в "ряды", кажется, понимая, насколько личность Полуянова и, по-видимому, его авторитет, влияние на окружающих укрепят и усилят эти "ряды", приподнимут саму "партию" во всеобщем мнении, возвысят над другими партиями.
  Этому агитатору почему-то совершенно не приходило в голову, что у Игоря, с его "умом" и "неординарностью", которые обнаруживали в нём все до одного вербовщики, могут быть свои воззрения на все вопросы жизни, что его взгляд на вещи может оказаться более глобальным, а, следовательно, он смотрит на религию очередного "зовущего" его с более высокой точки, и давно определил для себя, в чём вера агитатора ограниченна и ущербна.
  Но его не звали учить. Его звали "учиться", и, по-видимому, в глазах всех на свете "учителей" он был идеальным, самым желанным учеником.
  Этим проповедникам он казался чем-то вроде безголового гиганта: вот приделать бы такой силе, какую они ощущали в Игоре, ещё и голову, придать бы - идеи и цели!.. Мысль же, что у гигантов могут быть и голова, и свои вера и цели, и, скорее всего, как раз их взгляд на мир, широта их горизонта и позволяла им стать такими, вырасти до таких масштабов, - неизменно ускользала от тех, кто пытался затащить его в свой лагерь, научить его, ради чего стоит жить, а ради чего - нет.
  Игорь почти забыл этих персонажей, с годами он научился чётко объяснять таким, как только распознавал их, не только то, что понимает их и способен выслушать, но и - ещё лучше - видит г р а н и ц у применимости их истин, тот небольшой участок жизни, который они способны правильно отобразить. Учёные, с которыми он сотрудничал последние годы, смотрели на вещи по- другому: реально; иногда они сами, торопясь, успевали изложить ему, где начинается и заканчивается м е с т о для применения их идей, точно обозначали их ареал и границы этого ареала, и былые агитаторы стали уже забываться Игорем.
  
  
  Выходит, что зря? Один такой пророк всё же незаметно пробрался в его жизнь, притаился там, как "заяц" на корабле, - до поры, ожидая лучших времён?
  Выходило, что так. По форме Казанкин всегда был самой робостью, деликатностью и чуткостью, а на деле - только ждал своего часа... Ждал - двадцать лет...
  Но ещё одна, новая, мысль, пришла сейчас в голову Игорю. Нет, былые пророки видели в нём не "ученика", а, скорее, волшебную силу, которая сможет превратить их идеи в достояние масс. То, что Игорь умел слушать других людей, их, в их глазах превращалось в то качество Игоря, которое они сразу же безоглядно и ослеплённо приписывали ему - качество, которого единственного так не хватало им со всеми их идеями и прожектами: умения донести их идеи до остальных, до сих пор не восприимчивых к их лозунгам и призывам. Раз Игорь сумел их выслушать и как-то откликнуться на их идеи, значит, - именно такой скачок делала их мысль - он сможет объяснить их идеи другим, совершить то, чего они желали больше всего на свете: убедить других в их правоте. То, что сам Игорь не соглашался с их проповедями, имело для них уже очень малое, ничтожное значение, главным было то, что с авторитетом Игоря он мог повлиять на тех, которые до этого вообще были глухи к их проповедям. С Игорем, казалось им, - и это убеждение, пришедшее к ним, отныне полностью застилало их взор, - они обретут, наконец, самое желанное - их поймут и с ними согласятся все.
  Потому они так и волновались, горячились, убеждая Игоря: за ним им чудились толпы новых сторонников, которые повалят к ним сразу после того чудесного момента, когда Игорь скажет: да, я с вами полностью согласен, отныне я - ваш. И хотя такой момент никогда ни для кого не наступал, потихоньку эти проповедники отдалялись, отвязывались от него, но стоило Игорю встретить нового, всё опять повторялось сначала, по той же, давным-давно знакомой ему схеме.
  И ещё одно Игорь вдруг понял сейчас, вспомнив этих людей, осознал: как же с этими людьми был скучно! Игоря они все видели с какой-то одной стороны, для них он был не целостный человек, личность во всём многообразии её проявлений и жизненных интересов, а какой-то "функцией", человеком-средством. Овладеть этим "средством", заполучить его на свою сторону они стремились изо всех сил, как будто подставить какое-то недостающее число в своё плоское уравнение, а о том, что он не был "числом", даже столь насущно востребованным ими, знать они не хотели. Вот и Валя так же: ему нужна была только одна сторона личности Игоря: его мощь и сила, умение воплощать в жизнь идеи и доводить дело до конца, всего остального Игоря - он просто не видел, не желал знать... И только теперь, вращаясь среди людей творческих и увлечённых, Игорь, как он теперь осознал это, чувствовал полноту бытия: он учил и учился, спорил, доказывал или, наоборот, менял своё мнение, что-то совместно с этими людьми вытёсывая и продвигая в жизнь, но это было интересно, это было подлинно: общение с равными себе. Это было бытие в полную силу и в полный рост, а не унылое существование среди устроившихся на его шее нахлебников, как бы ни готовы они были, благодарные ему, его боготворить и восхвалять.
  
  
  Пробираясь узкими улочками и дворами родного городка к своему дому, Валентин Казанкин думал о том, какое впечатление произвёл он сегодня на Игоря.
  Теперь, когда шок от неожиданного удара Игоря по нему, Валентину, прошёл, когда Валя вычислил причины этого удара, он смог подняться над ситуацией и увидеть её не только своими глазами, со своей точки, но и шире - глазами Игоря, с точки зрения того.
  "Да, Игорь не ожидал. Живёт ведь совсем в другом мире, среди других людей, и не представлял, что остались ещё на этой земле и такие, как он, Казанкин. Ведь их мало, очень мало, их - единицы. Тех, кто не отступился от идеалов юности, не предал свои замыслы - а продолжает в тиши и отдалении от мира своё служение, свой научный подвиг. Ну откуда Игорю, в самом деле, знать, помнить о таких как он, Валентин, если они - такая редкость, такое полное исключение из тех правил, по которым живут, несутся по жизни все остальные люди, большинство?"
  Валентин начал размышлять о том, что безжалостные рабы чистогана в любой миг готовы скосить его и такие же, как он, редкие свежие колоски на выжженном бездуховностью поле нынешнего мира, но что он всё равно останется верен себе и своему служению, он, "старый русский", пусть бедный и всеми покинутый, но всё же знающий своё высокое предназначение, от которого он уже не отступит. И Игорь наверняка, как только немного опомнится, отойдёт от запала спора, поймёт - с каким редким человеком он сегодня говорил.
  "Большое видится на расстоянье..." - вспомнил Валя. Почему он сразу этого не сообразил? Ждал от Игоря, что тот с ходу перестроится на другой лад, сразу отойдёт от повседневного и будет готов оценить то, во что окунул его он, Валя? Да нет, на такое - нужно время. Всегда - нужно время.
  Теперь он жалел Игоря. "Да, у него всё есть, крепко окопался в жизни, крепко стоит на ногах - но что толку-то? - если утратил это важное, почти неуловимое и невесомое, но что придаёт жизни человека особый смысл, делает его особенным, как бы отмеченным Богом! Мечту, полёт..."
  Валентин стал снова перебирать в памяти весь только что произошедший разговор, и, глядя теперь другими глазами, радостно обнаруживал: да, именно в этом всё дело! - Игорь был как бы слегка раздражён, даже обозлён нежеланием Валентина согласиться с ним, принять игорево, что мечты надо убивать ради более простого, реального, он сердился на Валю, что тот гнёт своё - и всё потому, что сам не смог пройти тот же путь, сам - так же пожертвовать всем ради более высокого...
  "Он поймёт! - думал теперь Валентин. - Придёт немного в себя, опомнится, остынет от спора - и поймёт, что был не прав, что дал волю раздражению, зависти..." Всё-таки это не кто-нибудь, а Игорь Полуянов, не рядовой какой-нибудь обыватель без размаха и широты видения, а Игорь! Устаканится всё в его голове, осознает, что Валентина он своим напором не сломил, не переубедил - вот тогда и увидит картину такой, какова она на самом деле есть: он, Валентин, переборол все трудности, прошёл свой тернистый путь, но всё же сумел создать свой Труд, смог - добиться того, чего добиться дано не многим.
  Теперь Валентин чувствовал себя победителем, героем, вызвавшим зависть даже самого Игоря Полуянова, и почти горел нетерпением - скорее дождаться подлинного понимания, раскаяния Игоря.
  Наверняка, пройдёт несколько дней, и Игорь позвонит ему, сам. Голос его будет слегка виноватым, он скажет что-нибудь вроде: "Знаешь, Валя, я, пожалуй, зря так накинулся на тебя, тогда, в Представительстве... Я тут, понимаешь, совсем замотан жизнью, не до того... как-то всё время приходится совсем другими вещами заниматься... Но в принципе-то, ты прав. Молодец, что выбрал своё и не отступил... Я тут прикинул, к кому обратиться по поводу издания твоей книги... есть у меня некоторые намётки, кому её предложить... Поговорю сначала с этими людьми, а потом позвоню... Ты не обижайся на меня, что я так на тебя наехал... - Просто перестроиться не смог сразу, переключиться на твоё... Забыл, что у жизни ещё и эта сторона есть..."
  Голос Игоря правдоподобно звучал в ушах у Валентина, хотя и не очень убедительно: Валя чувствовал, что это он придумывает слова, которые скажет ему Игорь, и как бы диктует их Игорю, через силу заставляя того произносить то, что ему, Вале, хотелось услышать. Но тем не менее Валентин прокручивал и прокручивал у себя в голове этот разговор, который состоится потом, когда Игорь опомнится и взглянет на вещи более взвешенно, и всё больше убеждал себя, что именно так всё и будет, потому что иного ничего и не может быть.
  
  
  Вот только долг! Как стыдно вышло, неудобно! Неужели Игорь и вправду думает, что он, Валентин, собирался зажать, "забыть" этот долг? Быть такого не может!.. - Он же знает Валентина, столько лет! Да и Валентин - всем всё давно вернул. "До копейки!" - думал он теперь с мстительным удовлетворением. Только Игорю оставался должен... Как же он упустил это из виду, проглядел?!..
  ...Ничего он не проглядел! - понял наконец Валентин. - Он постоянно думал об этом долге, помнил о нём. Все эти годы воображение много раз рисовало ему, как он вернёт Игорю этот свой долг - торжественно, с благодарностями, при всех, и всем расскажет, какую громадную роль сыграл Игорь в его жизни, чем он, Валентин, ему обязан.
  
  Ведь долг этот был для Валентина особым, - вот в чём дело. - Его нельзя было вернуть между делом, походя: сунуть деньги: спасибо! - и всё. Нет, эти деньги можно было только в р у ч и т ь, в подходящем окружении и в подходящий момент, так, чтобы это всем запомнилось, стало событием. Неважно, сколько это было бы тогда в рублях, долларах или ещё в какой валюте, - важен был сам факт и сама атмосфера этого возвращения.
  Этот долг - не был Валиной неблагодарностью или забывчивостью. Наоборот, он был знаком особенной, как никому больше, благодарности Вали, - чрезмерной, не сосчитываемой в рублях благодарности! Это было даже не долгом вовсе, а некоторым Обязательством - торжественным и нерушимым, которое он, Валентин, дал, как бы клянясь Игорю вечно помнить о его благодеянии, о его помощи Валентину в трудную минуту. Это была нить, связывающая их все эти годы, и Валентин просто не хотел порывать эту нить, он переносил возвращение этого долга на более поздний срок, ибо это были - распахнутые для Игоря двери в ту, будущую счастливую жизнь, которая ожидала Валентина впереди, входной билет для Игоря в тот будущий Валин триумф. И не какая-нибудь контрамарка, по которой Игорь незаметно проберётся на то Валино торжество, а почётный билет, персональное Приглашение как для особого, избранного, желанного гостя.
  Он считал Игоря сильным человеком. Да, дело в этом! В его представлении Игорь должен был выстоять в любой ситуации, выплыть - в любую бурю, он был из тех личностей, о которых говорят, что они непотопляемы. Не то, что он, Валя - слабый, беззащитный, ранимый, так плохо приспособленный к этой жизни.
  И как сильному, яркому человеку, дружбой с которым Валентин очень дорожил, он хотел и отплатить ему - не какими-то там жалкими деньгами, а большим, гораздо большим.
  Он вынашивал, он лелеял в мечтах - возвращение этого долга, когда-нибудь потом, в той будущей жизни, и теперь мысленно видел это возвращение и произносил вдохновенную речь: "То, что я возвращаю - это просто деньги. На самом деле не в деньгах дело, в них даже трудно выразить, чем я обязан Игорю Полуянову... Всю жизнь возвращать - и не возвратишь... Игорь Полуянов - единственный понимал значение моих трудов, морально поддерживал, спас меня когда-то от гибели, помог выжить, довести мою Книгу до конца, а потом - помог и с изданием Книги... В моём успехе есть и его заслуга!.." - и признательность мира Валентину могла бы распространиться тогда и на него, Полуянова, ведь Игорь имеет на неё полное право. И люди, находившиеся вокруг, пришедшие воздать дань уважения ему, Валентину Казанкину, обращали свой взор на Игоря, присутствовавшего здесь же, и на Игоря проливалась часть той благодарности, которую они принесли воздать ему, Валентину.
  
  
  "Неужели ты не понимаешь, Игорь, - сразу начал он мысленно - горячо и страстно - объяснять тому, как только нащупал в себе эту точку опоры. - Для меня это были не просто деньги, какая-то сумма, которую ты дал мне, чтобы я мог выжить, выкарабкаться тогда, когда оказался на краю пропасти. Для меня это была Рука Помощи, и значила она гораздо больше, чем какие-то рубли... Ты поддержал меня, вернул мне веру, что моя работа что-то значит, что я должен продолжать, идти этим своим путём дальше, до конца..."
  "Да, именно! Так всё и было! - обрадовался Валя, найдя это объяснение, и продолжил мысленно развёртывать, растолковывать Игорю тот более высокий смысл, который он, Валентин, вкладывал в эти занятые когда-то у Игоря деньги. - Я ведь не хотел мелочиться, осквернять твою поддержку меня в ту роковую для меня минуту какими-то расчётами, цифрами... Я так и собирался - не просто вернуть тебе деньги, а отблагодарить тебя более масштабно, крупно - не за эти деньги, а вообще... за всё".
  Жизнь самого Вали как-то сама собой разделилась на две половины: эту, До - сейчас, временно, и другую - После. Эту, в которой у него нет ничего, и ту, которая наступит потом и в которой у него будет всё. Именно в этой второй он и собирался отдать долг Игорю, ни в чём не скупясь и никак не сдерживая свою благодарность, и поэтому и жизнь Игоря он делил на эти же два этапа, и ему казалось, что Игорь должен был понимать, что Валя всегда имел в виду вторую половину - Ту. Он просто не заметил, что конкретные сроки этого После всё время отодвигались и отодвигались, смещались в более отдалённое будущее.
  Но Игорь! - ведь он всегда был в сознании Вали не кто-то посторонний, почти чуждый ему и его делу, а соучастник, сподвижник, почти соавтор! Вместе с ним как будто писал эту книгу Валентин, опираясь на Игореву мощь и силу, черпая в мыслях об Игоре свои мечты и надежды, так зачем же Игорю отказываться теперь от своих прав, своей доли в Валиной славе и торжестве?! Почему Игорь на понял этого, не понял такой простой вещи - Валины лишения и его робость как раз и задержали наступления столь желанного им После.
  "Нет, он поймёт, поймёт", - уверял себя Валентин. - Что никто в жизни не приносил ему, Игорю, такого богатого дара, какой принёс он, Валя. И сделает всё для того, чтобы опубликовать Книгу, а потом уже только пожинать плоды этого вместе с ним, Казанкиным, её великим автором. "Обязательно поймёт, может быть, это дело всего нескольких дней..."
  Разрушенный страшной катастрофой его мир, мир, только что до основания взорвавшийся и рассыпавшийся на осколки, начинал медленно восстанавливаться в сознании Валентина и обретать прежние - стройные и гармоничные черты. Просто он ошибся в сроках. Игорь понял не сразу, с ходу - не оценил, какую великую весть принёс ему Валентин. Но Вале надо только немного подождать, набраться терпения и подождать ещё несколько дней, пока Игорь осознает, а потом та реальность, которую он ждал и звал столько лет, реальность его успеха и торжества, - она наступит всё-таки. Оставшиеся несколько дней до прозрения Игоря Полуянова он переживёт без труда.
  И хотя в душе у Валентина всё ещё саднило от только что пережитой боли, отчаяния, крика, но главное - всегдашние его душевная ясность и покой, которые он ценил превыше всего на свете, потихоньку уже начали возвращаться к нему, на своё законное место: он был на верном пути, - снова знал Валентин. Просто немного дольше задержался, всего на несколько, видимо, дней дольше, в своём этапе "До"... Но "После" - всё равно наступит, оно уже близко, вот за этим, уже видимым ему, порогом, за которым он обретёт всё то, о чём столько лет мечтал: слава, деньги, дворцы, машины, яхты, красивые женщины, восхищение и зависть окружающих... Всё то, что он по праву заслужил своим отрешённым подвижничеством, своим горением ради высшего в человеке, ради Духовности...
  И хотя в душе своей он уступал сейчас ещё большую, чем прежде, долю своего триумфа Игорю, всё равно, даже и без этой доли, которую он так щедро преподносил Игорю, ему самому, Валентину, останется ещё много, очень много...
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"